Путешествие Ксении к милой бабушке Марусе, Александру Блоку и часовне на Смоленском кладбище.
В этот день и Максим и Ксения собирались на съемки каждый сам по себе. При этом они не подкалывали друг друга, да, в общем, и виделись только утром в кафе за завтраком, и то, поскольку собралась почти вся компания их знакомцев – Даша и Александр с Анечкой, Владимир, Николай Львов, им не пришлось обменятся и парой слов.
Максим не спросил, куда направляется Ксения, и ничего не сказал о своих планах.
А Ксения собралась на Смоленское кладбище. Она шла туда не как турист, чтобы почтить старейший из погостов Петербурга, и не как будущий кинематографист в поисках новых достопримечательностей, Ксения шла к любимой бабушке Марусе, чье милое личико вот уже почти семь лет смотрело на нее с черного полированного гранитного камня. Марусе на фотографии, с которой был сделан рисунок на граните было не больше двадцати пяти лет, и за всю жизнь она, казалось, совсем не изменилась. Во всяком случае, Ксения и ощущала ее такой. Все эти годы Ксения тосковала о Марусе, с уходом которой ушли из ее жизни тепло и нежность милого, доброго и деликатного любящего человека, всегда готового придти на помощь.
Она помнила тот день, который разлучил их навсегда – была уже почти весна, но вдруг пошел снег. Он шел и таял, едва долетев до асфальта, снежинки были такими крупными, каких она, казалось, никогда не видела. Нити снега словно протянулись, связав между собой небо и землю, и Ксения шла среди них и ощущала свое сердце словно бы разверстым перед познанием чего-то нового, что не было только смертью, но было жизнью вечной, и принимала всю невероятную торжественность этого дня, почти не чувствуя боли от потери.
Но каждый раз, приходя сюда, к стеле с портретом, она думала о том, как ей не достает милого присутствия Маруси, ее советов, ее заботы и поддержки, и слезы невольно сами навертывались на глаза. Вот и сейчас, рассаживая в маленьком цветнике голубые и белые цветы анютиных глазок, она едва сдерживала слезы. Все эти долгожданные дни в любимом городе, которые должны были пройти счастливо, превратились в тяжелое испытание для ее чувств к Максиму.
Она так надеялась, что открывая другу город, со всеми его удивительными тайнами, она откроет ему и свою душу, которую он не сможет не полюбить, узнав. Но вышло все наоборот – день ото дня они все меньше понимали друг друга, отдаляясь все больше и больше.
Маруся обязательно рассказала бы Ксении, от чего это происходит, и даже если бы не смогла увидеть счастливого продолжения их истории, всегда нашла бы слова, чтобы утешить внучку. Ксения возилась с цветами, протирала гранит и ограду решетки, думала о Марусе и о тех своих родных, кого она не знала, от того что уже не застала их, но кто тоже нашел упокоение на этом маленьком островке земли, теперь усаженном незабудками. Они любили бы ее, свою девочку, будь они живы, а Ксении сейчас так не хватало любви и просто доброго дружеского общения.
Размышляя обо всем этом, она припомнила любимую строчку Блока «Но ты, художник, твердо веруй, в начала и концы. Ты знай, где стережет нас Ад и Рай». И ведь она тоже была художником, и слова эти имели прямое отношение и к ней самой. А ведь ей казалось, что она всегда знала, где проходит эта граница. Теперь же все сместилось и стало непонятным.
Она смотрела на горящие у подножия камня свечечки, сжимая в ладони еще одну, для Блока, и молилась о Марусе и других родных, покинувшей земной мир.
Всякий раз, бывая на Смоленском, Ксения приходила и к небольшому кресту над местом первого упокоения любимого поэта, Александра Блока. Она знала, что прах поэта был перенесен на Литераторские мостки в некрополь мастеров искусств Волковского кладбища, и у Блока словно было бы два места памяти, но дорогим для нее было именно это – на дорожке, носившей его имя, близ большого дерева, с простым крестом, у которого всегда стоят цветы и свечи.
Простившись с Марусей, Ксения пошла к Блоку, но все оглядывалась на памятник с милым личиком, пока он не скрылся за деревьями.
Ксения постояла у Блока, вспоминая строчки своих любимых стихов и сжимая в руке тоненькую горящую свечку, которая горячими слезами капала ей на пальцы, и ей все так же было тяжело и грустно.
«Говорят, что и здесь больше нет его, и на Волковском его нет… Максим говорил…о, лучше вообще и не вспоминать, что говорил об этом Максим, – думала она, – но Блок, Александр Александрович, он есть в строчках своих стихов, на небесах он есть».