Дождь надорвал мою усыплённую бдительность тем вечером. Иссушенный и утомлённый глухой сменой , я заканчивал все положеные официанту ритуалы перед закрытием. Двое других служащих нашего небольшого ресторанчика ушли два часа назад , впустив напрощанье немного уличной духоты. Закурив, я нарушил безмолвие зала , спустив иглу на виниловую пластинку, и всё последующее время наслаждался полифонией джазовых инструментов. Создавшийся в этот душный день застой я сравнил бы с запечатанной банкой кофе, где я был раздробленным , сыпучим и прожаренным зерном. Перепонка , заслонявшая путь кислороду , не шелохнулась ни разу за весь день , и лишь в самом его конце надорвалась ливнем. Плетёные кресла , сложенные рядом салфетки и скатерти , хлопковые подушки и ватные матрасы – всё это я уносил с азартом только что пробудившегося от безделия официанта. Белая рубашка в полоску и серый фартук покрывались крапинкой с каждым моим выходом , а волосы лохмотьями липли к лицу . Я был приятно взволнован и к тому же охлаждён.
Ключ был повёрнут , дверь в обеденный зал закрыта , а я в свою очередь шёл по улице , которая словно выдохнула после погружения в знойный денёк, и я её понимал. Свежие лужи , и отражение в них фонарного света вели меня по воображаемой дороге из жёлтого кирпича, которую я знал хорошо , но не настолько , чтобы она мне наскучила. На конечной точке моего пешего пути меня приняла милая душа , с которой мы вот уже совсем скоро будем жить вместе. Гудящая от уталости спина утонула в кресле , ватные ноги наконец согнулись, и заботливая девушка (далее Анна) налила мне чаю. Такие вечера мы обычно посвящали беседам и обсуждению самого разного , порою даже безрассудного , но увлекательного. Вопросы, в глубь которых мы проникали , не имели ничего общего с галдежом , который я слушал в баре. Мы смачивали связки горячим и лёгким , тогда как на работе всегда просили холодного и крепкого. Там я работал – здесь расслаблялся , и честно говоря , первое всегда делал ради второго.
Перед моим уходом Анна , как она это любила, выхватила из полки старую книгу и стала читать вслух :
– Кто я? Я– нищета. Милорды, вы должны меня выслушать... – лепетала она без выражения , но слушать её было приятно. Матовые , состоящие из множества чёрточек губы принимали форму каждого слова , проходившего мимо них , и иногда я ловил себя на мысли, что совсем перестал слушать , глядя на вздрагивающие мускулы её тоненькой шеи.
– Ты видишь эту фотографию? Смотри внимательно. – Я едва опомнился, как обнаружил у себя перед лицом фото самого Гюго – то была вклейка на первой странице книги. Физиономия у господина Виктора была такая , будто кто-то трижды плохо отозвался о его творчестве , он был суров.
– Как думаешь , о чём он думал в этот момент?
– Я , признаться , даже не знаю. – ответил я , так и не поняв, что вопрос был риторическим. Меня больше увлекла мысль о том, в какой момент люди начали улыбаться на фотографиях , но её прервала блестящая импровизация :
– Фотографии – это стопкадры, вырванные из прошлого. Каждый раз , глядя на них , мы видим момент , давным-давно прошедший , который нам не вернуть , разве что вспомнить…
– Ты уверена, что твоё призвание – быть художником? – её слова звучали настолько поэтично , что я засомневался в её выборе области искусства. Я отпил чаю.
– А ты подумай. Каждый миг , если его где-то … зафиксировать , как эта фотография – это же дверь в прошлое. – её одухотворённости я не разделял из-за усталости , но очень старался этого достичь.
– Вот , если убрать эту перегородку, эту грань , которая разделяет «сейчас» и «тогда» , пройти через неё, как через мыльный пузырь. Просто почувствуй тот момент , это же самая настоящая… Фантастика.
– Да , я , кажется , что-то такое чувствую.
– Не чувствуешь. – сказала она , смирившись , – Ты устал , извини меня. – и тут же умильно засмеялась , как-то по-доброму и нежно погладила мои растрёпанные ливнем волосы. Мы попрощались.
Шагая по охваченному свежестью проспекту , я закурил – одно из немногих удовольствий, недоступных у Анны дома. Мокрыми были стёкла , клумбы растаяли в слякоть , дождь накрапывал из последних сил . Чего-то хотелось , хотелось впечатлений , на которые так скупились обстоятельства , а может, я просто устал. Пища для размышлений была , но природа пространства-времени меня на тот момент не занимала. Но эту мысль я старательно развивал , желая точно так же , как моя подруга – вдохновиться ей , дать подхватить себя и посмотреть что будет. Реальность и всё окружение стали фоном для разумий . Я снова стал рыхлым зерном в запечатанной банке, не замечая , куда несут меня ноги , которых как будто и не было. Маршрут был нарушен , и если бы я оглянулся , то увидел бы, как моя дорога из жёлтого кирпича исчезает , скрытая за углами зданий. Теперь задышалось легче , просторнее и разряженнее стало пространство , я был один в приличном радиусе. Ворота городского парка умыкнули меня , похитили ; тишина и впечатление ждали меня по ту сторону. Но откуда мне было знать? – Тогда я ещё не подозревал об этом, но развязка прогулки была всё ближе ко мне.
Мутный пруд был подсвечен со дна , хорошо была видна мякоть водорослей , плавучие листья кружились в гипнотизирующем темпе, колыхались. Я наблюдал за всем этим со скамейки , под светящимся столбом , когда вдруг услышал нечто странное. «Это я выдохнул так? Да нет же, брось , просто показалось...» – но что-то позади меня выдохнуло снова и стало топать , причём этот топот приближался ко мне. Я не знал , оборачиваться или прятаться. Спустя какие-то три-четыре секунды , волосы на моём затылке трепетнул этот вздох, что-то поцеловало мою шею , или лизнуло. Зубы неведомого существа стали тянуть меня за воротник назад , и я со страхом вырвался , упал со скамейки и почти лёжа на земле повернулся. Там, за спинкой лавочки , стояла самая настоящая – лошадь. Её тупой взгляд и вся нелепость происшествия, вызвали у меня приступ хохота. Я перестал упираться руками в землю и откинулся назад, продолжая смеяться. Цоканье снова подступало ко мне , но я закрыл глаза, мне было всё равно. Широкие ноздри благородной твари стали пихать меня в бок , вынюхивая что-нибудь интересное. Я обнял её гриву , провёл ладонью по склонившемуся надо мной лбу … Что за чудесная встеча! Когда я поднялся , стряхнув с себя разного рода труху, мой компаньон попятился назад , глядя испуганно , недоверчиво. Её хвост раскачивался метлой от бедра к бедру , шея колыхалась вверх-вниз, и так , стоя боком , она стала бить копытом по брущатке. Я осторожно приближался к лошади, вытянув вперёд ладонь , просящим жестом , чтобы она не боялась меня , ведь мои намеренья были исключительно ласковыми , мной движило одно лишь любопытство.
Признаться , колени мои задрожали и как-то сухо стало во рту , от неожиданности последующих действий моего друга. «Как же ты здесь очутился, приятель?» – шептал я доверительным тоном, осторожно продвигаясь ближе, – «Где же это у нас в городе конюшня? Откуда ты?» – в ответ она только фыркнула , но тут же наклонилась и позволила мне ощупать прядки своей чудесной причёски. Мы боялись друг друга , это я знаю точно , но интерес имел роль более решающую. Происходящее вызвало во мне такой бурный отклик, таким явным следом впечаталось в моё сознание… И я понял , в тот самый момент осознал – вот , что имела в виду Анна, вот , что тогда хотела мне показать. Не знаю , сколько ещё я там простоял, как долго приветливое животное грело меня своим обществом, помню только наше прощание. Тёплое свечение очертило каждый могучий мускул удаляющегося от меня скитальца , бурая , глянцевая шерсть отливала золотом , стучали неподкованные копыта. Всё тише , всё дальше.
В её покорном взгляде я видел неволю , на которую эта лошадь была обречена, и сразу стало радостно за обретённую ей свободу, пускай и ненадолго. Такие наивные и бескорыстные , звери всегда трогали меня своей непохожестью на людей. Сколькими глупостями мы себя обременили, сколько предрассудков выдумали и как привыкли всё усложнять. Поэтому я с простотой намерений , подражая недавно встреченному зверю, сорвал пучок глициний и направился туда, откуда пришёл. Мне очень хотелось подарить ей цветы и рассказать о городской легенде , в которой я принял участие. Я знал, что Анна, даже если и спит, точно на меня не обидится. Теперь-то я понял её и спешил ей об этом сказать.