Живёшь на суше и не задумываешься, что океан – основная экосистема твоей планеты. Если ты считаешь себя большим и значительным, то тебе просто необходимо его увидеть. Я никогда не бывал в океане, но и без этого достаточно правдив с самим собой. Шипящий пузырёк на большой сковороде – так я и выгляжу, но это фигурально. Настоящего же меня называют просто пекарем, и они правы. Когда-то я грезил о создании чего-то большого, высокого, чтобы это самое «что-то» оправдало мою жизнь, но ничего кроме выпечки у меня не выходило. От других булочников и кондитеров меня отличает только стереосистема, спрятанная в деловой части моей пекарни. Там я веду учёт заказов, списываю испорченные пирожные (и забираю себе домой), ну и, конечно же, оттуда слушаю музыку, когда верчусь у жарочных шкафов. Время бывает, я не жалуюсь на большие объёмы. У меня даже находится время на книги, когда изделия из под моей руки на полчаса погружаются в духовку. Произведения самого разного искусства – моё хобби, но шестидневная рабочая неделя не располагает к посещению выставок и концертов, так что приходится приносить всё это с собой.
В тот вечер, – а я его помню как сейчас, – я задержался в «Северо-западе» (название пекарни) на два часа, но домой не спешил. Заказ был большой, на целый банкет. Двести заварных пирожных, пятьдесят французских булочек, шестьдесят один (не знаю почему) круассан и всего понемногу. Музыка была именно такая, какая должна быть при заполнении пустых пирожных кремом, – бодрящая, как стихийное бедствие. Впрочем, с этой задачей я справился, и даже уже помог загрузить её в фургон бестолкового курьера (он частенько мял мой хлеб, поэтому я для спокойствия присутствовал). Работа закончена, а что ещё делать? – Была пора прибираться и закрывать «Северо-запад» (последняя фраза звучит воинственно). Вокруг ни души, только влажная духота повсюду, окружение в виде парковки торгового квартала и где-то вдалеке журчит фонтан. Скрипка заныла уверенней, я вошёл, не переставая слушать, в цех, и принялся подметать муку, комочки теста, крошки… Закопчёный потолок с чёрной паутиной по углам, стены облицованы плиткой до уровня 180 сантиметров над землёй – я даже дом не знаю так хорошо. Если где-то на свете и был океан, то мой мир был суше песчаного берега, и жарче его, несомненно. И всё же мне было уютно и хорошо, тёплый свет лампы отличал этот плиточный гроб от палаты больницы, хотя по правилам он должен быть именно холодным, но пекарня была моя, и все эти ритуалы настоящих кондитеров в ней не работали. «Надо побриться, иначе через неделю меня станут звать пекарем старшим » – ирония над самим собой украшает одиночество среди душных печей. Я был и есть одинок, ибо дома меня ждала лишь собака, тогда и сейчас – неизменно. Не закрывая двери, и даже ещё не переодеваясь, я вышел на улицу, так как заметил через окошко дымок, а мне страшно хотелось закурить. В трёх метрах от меня, на своей обычной позиции, стояла скамейка, у самого края которой я заметил чёрный кейс и поставившего его высокого человека. Признаюсь, я не каждый день вижу людей с такой интересной внешностью. Подходя ближе, я всё яснее различал солидность и понятную без намёков складность этого незнакомца. Темнокожий, чуть до двух метров ростом, он выглядел таинственно, в чёрном костюме и с голым, словно покрытым воском черепом. Установив со мной зрительный контакт, он приветливо улыбнулся с высоты своего роста, и я ответил тем же с уровня его талии (да, я не вышел ростом). Мы оба молча присели, и только тогда я вспомнил, зачем к нему вышел:
– Ах да, не вы ли сейчас здесь курили? Мои закончились, и поэтому… – не успел я договорить, как сидящий рядом незнакомец, словно это рядовая ситуация в его жизни, достал из нагрудного кармана пиджака портсигар. Вблизи его острые скулы и слегка впалые щёки показались мне зловещими, но карие глаза с белоснежными белками смотрели тепло.
– Вы такие курите? – он выудил сигарету в коричневой бумаге, даже на расстоянии полуметра бившую в нос запахом винограда.
– Все сигареты – сигареты. Буду признателен.
Он прикурил мне и зачем-то остановил ладонь в двадцати сантиметрах от моего лица. Меня это напугало, и в голове сразу представились жулики с хлороформом, хотя марли я у него не заметил. Я даже вздрогнул.
– Вы знаете, что мои ладони белые, потому что я раньше тоже был пекарем? – его лицо и сама фраза в этот момент показались мне смешными. Это сказал человек негройдной расы.
– Нет, а разве такое может быть?
– Ну конечно, иначе они не были такими же белыми, как у вас.
«Вот же чудак!» – подумал я, но сказал иначе:
– Вы не похожи на человека, который стал бы марать запанки в муке.
– Нет-нет, то было давно, мне тогда было двадцать или двадцать три года. Сейчас же я занимаюсь другим делом.
Кожанный кейс, прислонённый к ножке лавочки, по очертаниям напомнил мне саксофон. И я спросил его об этом, когда бросил окурок в урну:
– Вы занимаетесь музыкой?
– Что вы, кейс пуст. Я ношу его для других целей. – он перебил меня, когда я хотел было что-то сказать и продолжил, – Но откуда вам знать, пуст он или нет?
– Вы же только что мне об этом сказали.
– Но это ведь не значит, что он на самом деле пуст. Чтобы это узнать, вам достаточно просто поднять его, ведь так? – улыбка азарта и интереса прошла по его лицу, так улыбаются люди, когда хотят поиграть.
– Мне это не интересно, да и к тому же пекарня сама себя не закроет.
– Это ничего, я готов подождать.
– И зачем же?
– Затем, что в кейсе то, что вам больше всего нужно, но вы пока об этом не знаете.
Чувство, посещавшее меня при фантазиях о тайных клубах и подземных городах, разлилось во мне, словно кипящее масло. Это была интрига, самая настоящая, но, будучи взрослым и в чём-то даже адекватным человеком, я насторожился. И всё же я не велел ему уйти, и направился довершать рабочие дела. В подземные города я не верю (не считая метро), да и выглядел этот мужчина слишком прилично для психа, хотя и был чудаковат.
Мистер Кантвелл (я узнал его имя в процессе) пригласил меня посетить одно место, но в то же время уточнить какое именно не потрудился, а только сказал : «Оно достаточно людное, поэтому прошу вас не бояться и довериться мне. Вы всё поймёте.»
– Без наблюдателя, – говорил он, – любое событие, как и существование конкретного предмета – всего-лишь теория – именно этим он увлёк меня. Слушать его рассуждения, которыми он делился с незнакомым человеком, было безумно интересно. И я пошёл с ним, я шёл рядом и слушал, потому что был одинок. Я забыл о собаке, которую мне ещё предстояло выгулять, и которая, по словам мистера Кантвелла, существует лишь на 50%. Да, это странно, но он утверждал, что пока я её не вижу, пока не открою дверь в комнату и не включу свет, этой собаки может и не быть вовсе. Аллея вздымалась и шла за холм, дорога была полна спешащих домой автомобилей, в багажниках которых была пустота, ведь предметы, лежащие там, существуют только тогда, когда мы их видим и можем ощупать. Этот странный способ мышления, ставивший под сомнение всё вокруг, стал для меня чем-то вроде нового угла, с которого я ещё не смотрел на действительность, и пробовать это делать было так же любопытно, как разнашивать пару новых туфель. Блестящие, словно бильярдные шары, трамваи шли по полотну мимо нас, таксисты, не отработавшие и половины ночной смены, сигналили и спешили неизвестно куда. Среди всего этого шума, в желтизне освещённого центра города, шли два едва знакомых человека, и разговаривали с друг другом так открыто, как не говорят некоторые лучшие друзья. Он спрашивал меня о разных вещах, в основном это были вопросы типа : «Как ты на это смотришь...» и «Что ты думаешь об этом...». Ему была интересна моя точка зрения, или он просто сравнивал мои взгляды со своими, не знаю. Я рассказал кое-что о своём прошлом, но о мистере Кантвелле я не узнал ничего, кроме того, что он был пекарем, остальные же попытки «копнуть» под него не увенчались успехом. Ясно было одно : с таким костюмом и туфлями на вид дороже всего моего гардероба, он мог быть кем угодно, от банкира до джаззмена.
– Мы почти пришли, – сказал он и показал рукой на здание, находившееся через реку от нас. Это была трёх-четырёхэтажная постройка делового типа, весьма обжитая и походившая на торговый центр. Внизу, на веранде, танцевали женщины; а мужчины, сидя за столиками, смотрели на них и хлопали. Очевидно, это был ресторан, возможно даже тот банкет, который я одарил своей выпечкой. Музыку было слышно даже там, где мы стояли, а мы стояли далеко.
– Нам как раз туда, прошу вас, – мой компаньон сделал первый шаг по мосту, и я, в каком-то помутнении, последовал прямо за ним. Чувство было странное, будто этот человек знает всё обо мне, и только притворялся заинтересованным, когда я рассказывал о своей жизни. Его шаг был заметно быстрее, меня насторожило то, что он не замедлился, чтобы мы сравнялись. Я за ним не поспевал. В том же чёрном костюме, по которому бегали огни автомобильных фар, там, на мосту, он вдруг остановился, просто застыл на месте. Я , потупившись, застыл тоже.
– Мир – не то, что тебе кажется, – выкрикнул он, стоя ко мне спиной. Громко и уверенно, он сказал мне именно эти слова.
– Я… Я не понимаю… – едва сумел я из себя выдавить, как моему взору предстала ужасающая картина.
В нескольких метрах от меня, мой попутчик, мой новый и первый за долгое время друг, закинул ногу на ограждение, и затем встал на него полностью, глядя вниз с 10-метровой высоты. Вытянув руку вперёд, стоя на краю моста перед пропастью, он снял с рукава запонок и бросил в воду, а затем и прыгнул сам.
В тот же момент крик прорезал мне уши, мой крик. Отчаянье подступило к горлу, комок в груди расщепился, вызывая боль неизветной мне природы. Я упал на землю, царапая горло воплем и словами, которые не успел сказать. Но я не услышал плеск. Удара об воду не было и это изумило меня. Я готов поклясться, что не улышал ничего. Вскочив, я принялся бегать из стороны в сторону, пытаясь разглядеть его разбившееся тело, ведь река не была судоходной, и мост служил лишь для переправы. В хорошо освещённом фонарями мелководье я не увидел мистера Кантвелла, или того, что от него могло остаться. Я рыдал, но был способен рационально всё оценить, я смотрел дальше, куда тело могло унести течением, но нет – абсолютно ничего. В том самом месте, где ещё две минуты назад застыл мой одноразовый знакомый, стоял кейс. Когда я пришёл в себя и собрался с силами открыть его, передо мной обнажился медный, сверкающий корпус саксофона и записка, привязанная к носику бечёвкой.
«Ты не видишь меня, а значит я жив или мёртв в равной степени. Возьми этот иструмент и создай то, что оправдает твоё существование. Ведь если ты не оставил след, значит тебя, возможно, никогда и не было. Не пугайся моему исчезновению, мы увидимся ещё не один раз. И я думаю, тебе определённо стоит увидеть океан.
Герберту от мистера К.»