АЛЁНУШКА
I
Сколько лет прошло, а приход весны по-прежнему тревожит, заставляет сжиматься сердце в неугасимой грусти. С чего бы ему замирать? Начинаешь вспоминать, как приехал в такие мартовские дни в Придонье, в неизвестную до этого Черноморовку – старинное казачье село, богатое фамилиями, будто через одну взятыми из шолоховского «Тихого Дона». Удивили пятистенные курени с резными наличниками да растущие чуть ли не у каждого двора многолетние груши-черномяски. Располагались такие дворы вдоль речки, с садами и огородами. Лишь на окраине села струной тянулась широкая улица новых кирпичных домиков-близнецов: в одном из них и жила Лена-Алёнка. Но об этом я узнал позже.
А в этот день определился как молодой механик-выпускник на постой к Алексеичу – бригадиру тракторной бригады. Его жена, тетя Наташа, оказалась ласковой хлебосольной женщиной, которая сразу же кинулась собирать на стол, чтобы накормить гостя с дороги.
Затем меня увлекла круговерть весенних забот: подготовка техники к посевной, обкатка отремонтированных тракторов, а затем и неотложная кампания – весенний сев. За время знакомства с трудовыми обязанностями не было возможности сойтись с черноморовской молодежью. Удалось осмотреться только к лету, когда закончили с сенокосом. А однажды к вечеру произошла нечаянная встреча в магазине. С порога я заметил у прилавка тоненькаую, словно березка, девушку. Она обернулась на скрип двери, и меня будто поразило током от ее широко открытых лучистых глаз: я не мог оторвать от нее взгляда.
Продавщица, лет сорока, увидев эту картину, со смехом обронила:
- Не перестреляйте друг друга! Дуэлянты!
А я и впрямь был серьезно ранен. Но подойти и познакомиться с девушкой постеснялся. Позже исподволь выведал. Что незнакомку зовут Лена, что она приехала в Черноморовку с родителями из Тульской области по программе переселения. Работает телятницей на ферме.
II
Молодость есть молодость. Не зная, куда девать силу, мы дурачились, переходя всякие границы. То выведем из конюшни лошадей и проскачем до соседнего хутору верхом, то спустим в речку оставленную у двора телегу.
По вечерам парни и девчата часто собирались возле клуба на игрища. Среди самых популярных была игра, когда выбранную девушку парень мог удержать, только вытерпев несколько десятков ударов ремнем по ладони (количество ударов называли участники игры). Оказавшись вдвоем с Леной, я никому ее не отдавал, и, кажется, она это ценила.
Уже после игр мы шли с нею по широкой улице, обсаженной кленами, к речке. Стрекотали кузнечики. Подступающие к околице поля доносили запахи поспевающих хлебов. Мы выбрали одну из тропинок, которая вела к омуту. Садились на берегу, делились сокровенным, о многом мечтали.
Однажды я нарвал ромашек и предложил по очереди обрывать лепестки. Чей последний останется, тот и целует. Лена не знала, что до этого я пересчитал число лепестков, которое было, как правило, постоянным, и целовать почти всегда выпадало мне. Но даже у меня губы от поцелуев деревенели, а что было с губами Леночки, которую я стал называть Лёнкой!
- Утром мама спросила, что у меня с лицом, - как-то призналась девушка. – Боится, как бы меня не обидели…
Нам нравилось бродить ночами по селу, пропахшему знойной полынью и поспевающими анисовыми яблоками. Уходили и далеко в степь, возвращаясь в Черноморовку только к рассвету.
Однажды, когда мы пришли к нашему излюбленному месту у речки и луна отразилась на воде световой дорожкой, я попросил Леночку:
- Сядь на кочку, обхвати колени руками и смотри на воду.
- Зачем?
- Я буду звать тебя Алёнушкой. Есть такая картина у художника Васнецова.
Свои чувства мы не таили, и уже не боялись, что кто-то нас увидит, и пойдут пересуды. Матушка Лены была поварихой в бригаде, и жалея меня за худобу, норовила побольше налить щей и положить лишних котлет. А отец, дядя Миша, работавший трактористом, полушутя прозвал меня зятьком. О нашей дружбе постепенно узнало все село.
Надо сказать, Алёнушка нравилась не мне одному. Вскоре вернулся из армии Иван Звонарев. Высокий стройный красавец, одетый в военно-морской китель, он потревожил сердца многих черноморовских девчат. На играх он все чаще отбивал от меня Алёнку, и однажды она ушла с ним за околицу. Я обиделся.
Мы не разговаривали и не встречались целую неделю. Я мучился, страшно переживал, страдал. А Алёнку, казалось, ничего не смущало. Она как будто стала еще лучше, расцвела. В ее глазах лучились озорные огоньки.
Через неделю между нами все-таки воцарился мир. Я часто провожал Алёнку почти за полночь до ее дома. У Двора Кольки-Черномора, местного конюха, росла яблоня – белый налив. Ветки склонялись через забор, я срывал одно-другое сочное яблоко и угощал ими Алёнку. Затем обхватывал ее за тонкую талию, целовал ее сладкие губы, шептал какие-то глупые слова, вдыхая запах дурманящих волос.
- Может, поженимся, Алёнушка? – однажды спросил я.
- Да ты еще маленький – сказала она то ли в шутку, то ли всерьез. – А потом мне учиться надо. Поеду поступать в медицинский.
Но через несколько дней вопрос о женитьбе отпал сам собой. Пришла повестка явиться в райвоенкомат на призывную комиссию. Вечером я сообщил эту новость Алёнушке на берегу речки, в нашем излюбленном месте. Она ее выслушала, долго молчала. При свете луны был виден блеск навернувшихся на ее глаза слез.
- Я стану тебе часто писать, Алёнушка. Будешь меня ждать?
- Буду.
- Дождись обязательно. Я вернусь.
III
Служба шла так, как и должна была идти. Еще в учебке я написал Алёнушке письмо. Ответа ждал долго, примерно месяц с лишним, хотя за это время успел отправить еще три послания. Алёнка коротко написала о деревенских новостях, о том, кто с кем дружит; о том, что поступать в медицинское училище будет в следующем году. Ни слова о любви, о наших отношениях, переживаниях. Это было на нее не похоже, и я чувствовал смутную тревогу. На следующие мои письма, которых было, наверное, больше десятка, ответы не приходили. И я перестал писать…
Прошло два года. Демобилизовавшись, я поспешил сначала домой, в Привольный, затем собрался в Черноморовку.
- Ну что тебе там делать? – увещевала меня мать. – Переезжай к нам, тут Захар Васильевич на пенсию уходит, освобождается место механика.
- Ладно, подумаю, - ответил я неопределенно. Через час автобус увозил меня в райцентр Октябрьский, откуда предстояло взять билет до Черноморовки.
Алексеич и тетя Наташа встретили меня радушно. Расспрашивали об армии, родителях, делились местными новостями. Меня все подмывало спросить об Алёнке, да я все никак не решался подойти к этой теме. И не решился.
Когда поужинали, я хотел было лечь спать на приготовленную тетей Наташей постель, но вспомнил, что заканчивалась пятница, в клубе будут танцы. Почему бы не пойти и не разузнать там что-нибудь об Алёнке…
Как все изменилось за минувшие два года! Клуб обновили. Вместо гармониста играла вокально-инструментальная группа местного розлива.
На сцене красовалась новая музыкальная аппаратура. Что не изменилось, так это подвыпившие парни, игравшие в домино, - так было и прежде. Гришка Коршунов меня сразу узнал, бросился навстречу, повскакивали со стульев и трое других парней, с которыми я был знаком до армии. В честь возвращения я выложил деньги, попросил кого-нибудь послать за самогоном, чтобы отметить прибытие.
Расходились поздно. С непривычки от выпитого я плохо стоял на ногах, и Гришка пригласил на ночлег. Уже лежа в постели, я спросил товарища:
- А Лена Орлова в Черноморовке? Чем занимается?
Да чем? Все так же работает телятницей. Правда, на заочное отделение в зооветеринарный техникум поступила. Замужем она за Иваном Звонаревым. Ребенок у них растет, мальчик.
Гришка словно ударил меня под дых.
- А я ведь столько писем ей написал, - с обидой проговорил я.
- Кажется, я знаю, в чем дело, - перебил меня Коршунов, - Твои письма, скорее всего, не доходили до адресата. Ленка сильно на тебя обиделась.
Гришка рассказал, что после моего призыва в армию Иван Звонарев крепко ухватился за Лену. Не давал ей проходу. Почту носила его сестра Галка, и они договорились, чтобы мои письма не попадали к Алёнке, а ее – ко мне. И что Галка, наверное, сама ответила на мое первое письмо вместо Алёнки.
Мои уши отказывались такое слышать. Я попросил Гришку замолчать, сославшись на усталость и подступающий сон.
Утром автобус увозил меня из Черноморовки, села моей юности и первой любви, - навсегда.