Из Мамона мне привезли номер газеты "Донская новь" с материалом об Алексее Иосифовиче Багринцеве. Я часто вспоминаю этого одаренного поэта, журналиста и замечательного человека.
Снова пришлось многое вспомнить. И снова он в памяти моей как живой. Снова я мысленно с ним говорю. И у нас, как и в тогдашние годы, полное согласие по многим темам.
–
Автор материала П.А. Вислогузов пишет об учениках Алексея Иосифовича в поэтическом творчестве. Я его ученик в журналистике. Промозглым апрельским утром 1965 года я переступил порог вновь созданной Петропавловской редакции газеты "Верный путь", чтобы попытать счастья в трудоустройстве на газетную работу. За плечами имел всего два курса отделения журналистики Воронежского государственного –университета, очерк о колхозном токаре и статью о проблемах производства мяса на свиноферме.
По темному, как погреб, коридору, меня провели в кабинет редактора. Там я впервые лично увидел Алексея Иосифовича Багринцева, хотя много о нем слышал и с удовольствием читал в газетах его материалы. Они мне очень нравились. Очерки и фельетоны Багринцева были написаны живым сочным выразительным языком.
За громадным столом и в громадном кресле сидел маленького роста мужчина в синем костюме, черном пальто и серой фуражке набекрень.
Потом это несоответствие стало предметом шуток среди типографских женщин. Мол, словно маленький мальчик. Ногами до пола с кресла недостает. Мужчины все это воспринимали с полнейшим безразличием. Да и со временем ни у кого не было сомнения, что хозяин этой мебели гораздо больше и значительней старомодного хлама, который нам сбагрил райком партии.
Узнав о цели моего прихода, Алексей Иосифович как–то очень по–домашнему улыбаясь, предложил сесть и спросил, что я имею за душой. Я сказал, что учусь журналистике в университете и протянул два материала, опубликованные Павловской межрайонной газетой. Оба он внимательно прочитал:
–Правили?
Я ответил:
–А кого не правят?
Это Багринцеву понравилось:
–Вот это верно. А новички обычно утверждают, что не исправлено ни слова.
Давайте договоримся так. Беру вас пока литсотрудником. А там жизнь покажет. У нас тут с кадрами сущая беда. Набрал неопытную молодежь. Ребята больше в мечтах. А связно излагать свои мысли пока не умеют.
На следующий день я с чемоданом в руках снова образовался в редакторском кабинете. Алексей Иосифович был весь в делах.
–Ставь свой чемодан. Вот тебе стол. Мы в большом загоне. Так что садись и готовь полосу писем. У нас заведующий этим отделом ни к черту. Письма только аккуратно в папку складывает по темам. Готовь их к публикации.
–Надо бы сначала в гостиницу.
–Это вечером.
Так начался мой рабочий день в петропавлоской редакции. Начался, надо сказать, по– каторжному. Я читал чужие каракули. Звонил по незнакомым мне колхозам, чтобы проверить достоверность изложенной в них сути, переписывал письмо с соответствующей правкой начисто. В тот день я даже на обед не пошел. Так как к этому времени у меня было явно мало сделано. Мне сказали "хватит" лишь часов в семь вечера.
В кабинете редактора собрались все сотрудники. Алексей Иосифович читал вслух подготовленные мной письма. Сотрудники обсуждали написанное, вносили свои предложения по правке. Для меня это была пытка. С тоской тогда подумал: если все мои материалы будут так досконально обсуждаться, я не выдержу такого режима.
Потом сказали, что на полосу хватит материала. Поработал я, оказывается, неплохо и теперь вместе со всеми мне следует идти в гостиницу. Там для меня есть койка. В гостинице обитали практически все сотрудники редакции.
На второй день машинистка редакции таинственно мне шепнула:
–Вы понравились. И вас берут на работу.
Прошло много времени, когда у меня появилось мужества спросить у Багринцева, почему так жестко он со мной тогда поступил. И он ответил предельно искренне. К моему появлению в редакции штат сотрудников уже был в основном набран. И Алексей Иосифович с горечью убедился, что поторопился. У молодых ребят кроме горячего желания работать в газете никакого практического опыта не было. Багринцев очень опасался, что и я из этой когорты беспомощных романтиков.
Но это был первый и последний случай, когда Алексей Иосифович обошелся со мной так сурово. Думаю, я мало чем отличался от тех беспомощных романтиков, которые пришли во вновь организованную газету чуть раньше меня. После подготовленной мной полосы я по поручению редактора выправил оставшиеся в папке письма. Надо было браться за что–то более серьезное и значительное, а у меня в голове ступор. И редактор как многоопытный газетчик прекрасно понял мое состояние.
– Ты, Кузьмич, поезжай–ка в колхоз "Родина". И у матери побываешь и заодно материал на птицеферме возьмешь. Мне сказали, что там дело поставлено здорово. Если хорошо напишешь – поставим передовицей.
Съездил. Написал. Поставили передовицей. Алексей Иосифович всенародно похвалил. А потом попросил остаться у него в кабинете.
Он заговорил со мной почти на равных. Сказал, что видит, как мне трудно выбрать тему, как боюсь, что не сумею ее раскрыть, ясно и толково изложить.
–Ты берись и пиши. Нам сомнениями мучиться некогда. Может, и неважно получится. У всех бывает, когда не все слова в строку. Надо обрести в себе уверенность. И тогда все будет нормально.
Багринцев больше никогда не собирал всех сотрудников, когда сам правил мой материал. Он читал его вслух. Порой останавливался. Несколько раз повторял слово или все предложение. А потом как–то уж очень по– дружески говорил:
–Слушай, Кузьмич, а если вот так не лучше будет? Смотри, если не согласен – оставлю твой вариант.
И с удивлением я замечал, что и сам, когда писал, искал именно это слово. Но оно мне, как ни мучился, на ум не пришло. Со временим узнал, что и всем сотрудникам редакции очень нравилось, когда их писанина попадала в руки редактора. Он правил так, что ты и сам видел, опус твой от такого вмешательства становится только лучше.
Другое дело с заместителем редактора. Когда он подписывал номер, редакция превращалась в Содом и Гоморру. Он владел только своим стилем. И сразу подгонял под него первое предложение. Потом оказывалось, что оно никак не вяжется со следующим. И так до бесконечности. Над каждой твоей печатной строкой появлялась его рукописная. Машинистка впадала в ужас. Все приходилось перепечатывать наново.
За этого заместителя Алексей Иосифович долго воевал с сектором печати обкома партии. Хотелось иметь своим помощником знакомого человека. Они вместе работали в Воробьевке.
Но заместитель сыграл с редактором очень злую шутку. Поначалу, как только переехал в Петропавловку он днями стал пропадать в кабинете Алексея Иосифовича. С утра до вечера рассказывал разные байки. Из кабинета редактора то и дело доносился заливистый смех.
При каждом его взрыве ответственный секретарь редакции багровел от приступа бешенства. У него на вторую, партийную, полосу не было ни строчки. Как–то он в газетный день после обеда зашел в редакторский кабинет и прямо сказал Багринцеву об этом. И особо отметил, что такие посиделки приведут к замене всего редакционного коллектива.
Алексей Иосифович вспомнил наконец о своих административных обязанностях. И вот тут зам. редактора показал свое истинное лицо. Просьбу редактора найти немедленно материал на вторую полосу он воспринял как личную обиду. С этого момента на Алексея Иосифовича в обком партии стали поступать доносы самого отвратительного характера. Судя по всему, зам. решил пробиваться в редакторство.
Все кончилось освобождением Багринцева от должности редактора. А заместителю редактора грозный в те давние времена Г. Ф. Струков зловеще пообещал:
–А ты у меня с этой должности и на пенсию уйдешь.
Как в воду глядел обкомовский чиновник.
По моим наблюдениям, Алексей Иосифович не особенно расстроился своим разжалованием. Он попросился на должность заведующего сельхозотделом и отменно работал без обид и амбиций. Вероятно, Багринцев и сам понимал, что из него неважный администратор. Он не умел строго потребовать, надавить своей редакторской властью. Он все старался по–доброму, по– совести. За письменным столом у него гораздо лучше получалось. Так красиво, выразительно и душевно из всех моих знакомых журналистов никто не мог.
В то время я уже секретарствовал в "Верном пути". Помнится, каждый праздничный номер планировался заранее. И непременно в праздничный номер очерк писал Багринцев. Он никогда не протестовал против такого постоянства. Но и за работу браться не спешил. Все откладывал на завтра. Когда до праздника оставались считанные дни, я бесцеремонно брал Алексея Иосифовича под руки и вел в красный уголок. Дверь туда плотно закрывалась.
Через час у меня на столе появлялась рукопись, написанная четким понятным почерком без единой правки и помарки. И очерк получался – выше всякой похвалы.
–Ты, Кузьмич, сам с машинки прочитай. Не могу я сам себя перечитывать.
Выполнять его просьбу не составляло большого труда. Править его очерки и фельетоны практически не приходилось.
Мы все считали Алексея Иосифовича одаренным стихотворцем. Но стихов он нам никогда не читал. За исключением одного случая. В квартире Багринцевых были какие–то торжества, уж и не помню теперь по какому случаю. Когда спиртное сделало нас особенно душевными и доверительными друг к другу, Алексей Иосифович предложил послушать вступление к создаваемой им поэме. Тогда он был редактором, но вел себя как застенчивый селькор, предлагающий свой опус журналисту.
–Ну, как? Хоть что–то получилось? Или никуда не годится?
Мы дружно нахваливали. И нисколько не кривили душой. Стихи были, на наш вкус, отменные.
Насколько мне помнится, никаким издательствам или толстым журналам он их не предлагал. И только, когда уж Алексея Иосифовича не было в живых, а я редакторствовал в Калачеевской районной газете, в редакторском столе я нечаянно нашел общую тетрадь со стихами Багринцева. Вероятно. Алексей Иосифович, когда он еще вел сельхозотдел в Калаче, давал ее почитать тогдашнему редактору П. А. Брехову. Да забыл, видать, забрать обратно.
В тот день в нашей редакции был критик Риммар из Воронежа. Я предложил ему эту тетрадь. Риммар как раз готовил к печати коллективный сборник, если не изменяет память, ко Дню Победы.
Риммар сдержал данное мне слово. В сборнике действительно была подборка стихов Багринцева. На мой вкус, они хороши. Немногие из газетной братии поднимались до подобного уровня.
Фельетоны Багринцева нередко были язвительными, ироничными. В них и очерках он в полной мере проявлял свое дарование публициста. Но, как я замечал, за это выставленные в малоприятном виде "герои" на автора сильно не обижались. Алексея Иосифовича просто обожали. Когда мы ходили попить пива в местную столовую, его неизменно звали в свою компанию. И серьезно обижались, когда он отказывался. Петропавловцы знали Багринцева как человека доброго и душевного.
Был такой неожиданный для меня случай. В год переезда Багринцевых в Мамон, Алексею Иосифовичу один председатель колхоза привез поросенка и несколько центнеров зерна. Пришло время превращать кабана в мясо и Алексей Иосифович пригласил меня помочь в этом обыденном для селянина деле. Еще по–темному я пришел к сарайчику, в котором обитал обреченный на заклание кабан. И нашел там ветхого деда и испуганного Алексея Иосифовича. Мы попросили его привязать веревку к задней ноге кабана. Он это сделал и дебелый, но не закормленный кабан спокойно вышел за хозяином. Багринцев подал конец веревки мне в руки и затрусил в свою квартиру.
–А помочь подержать?
–Я боюсь. Ты уж как–нибудь сам.
Нет смысла рассказывать насколько трудно мне пришлось, поскольку скотобоец оказался довольно ветхим стариком. Я тогда поразился, насколько нежная душа у острого на язык сатирика, мужественного обличителя, постоянно конфликтующего на этой почве с начальством, не мог перенести вида крови и убиения животного.
Петропавловка – село красивое. Багринцевы жили в доме прямо на берегу речки. Летом хоть из окна в воду прыгай. Но как только организовался Верхнемамонский район, Алексей Иосифович всеми фибрами души туда потянулся. Никакие уговоры на него не действовали. Он без сожаления оставил просторную уютную квартиру и уехал жить в Мамон на частную. Принял все неудобства и мытарства переезда и благоустройства на новом, практически неблагоустроенном месте.
Всю жизнь он так стремился на родину. И его мечта, наконец, сбылась. Но судьба – коварная и жестокая злодейка. Она обрекла Алексея Иосифовича в последний раз окинуть взглядом земной мир в 48 лет. Он прожил так мало.