ПОП - РАССТРИГА
1.
Поначалу Антон не обратил внимания на слова Нели Правдиной «Может пригодиться и моя помощь…», сказанные ею возле здания редакции, поскольку готовил большой материал о сектантах. Он торопился к встрече. Под рукой имелись две молоденькие девушки, забредшие в поисках новых ощущений в секту некоего отца Владимира, где промывали мозги различными ухищрениями, состоящими из немыслимого ассорти религиозных учений различного толка, психологических текстов, сопровождаемых элементами йоги. Никакая ясная и твердая система оболванивания, на первый взгляд, не просматривалась, стоимость посещений была копеечная, хотя конечный результат был ясен. Нынешняя безыдейность и полная свободы шатаний в лабиринте поиска бросала молодых людей с шаткой психикой на различные, разросшиеся, как грибы, «мероприятия». Конечный результат мог быть только один – нажива за счет других, добровольно ведомых куда угодно, лишь бы не бездействовать, имея такой молодой задор и большое количество калории. Однако же Антон уже через пару дней почувствовал, что сенсации никакой не будет: во-первых тема избитая , а во-вторых, девушки едва переступили порог «братства» и пояснить могли поверхностно и то, в основном, о порядке посещения и общие фразы, услышанные от отца Владимира. Было ясно, что он человек, разбирающийся в психологии и конспирации. Он, на первых порах, пока не достигнет полного подчинения, напоминал Остапа Бендера, который говорил о жалости к детям, что заграница поможет, а потому не стоит сильно распространяться о занятиях и соблюдать осторожность. Усмотреть что-либо противоправное, а тем более конкретные действия не получилось. Все другие посетители, которые посещали группу давно «ушли в себя», и разговаривать с Антоном не собирались. Пусть с ними занимаются соответствующие органы, - решил Антон, смеясь - не буду же я внедряться, как агент под прикрытием из-за такой мелочи. Найду другую тему. Пришлось обратиться критической литературе о подобных сектах, рыться в подшивках других газет и журналов, где истории об участии в таких братствах заканчивались суицидом и психическими расстройствами. Статью закончил с обращением к родителям. Статья получилась вполне приличная, злободневная, хотя и не совсем такой, какой была задумана. Оставалось успокоить себя тем, что он не присваивал чужое, указывая конкретно, из каких источников взята та или иная конкретика. Аналитика полностью принадлежала ему, как автору, и обращалась конкретному читателю – родителям.
Только после сдачи материала, он вспомнил про Нелю Правдину, повстречав её возле двери. Редакция их независимой газеты «Голос» помещалась с торца жилого пятиэтажного дома в бывшей трехкомнатной квартире. Площадь квартиры оказалось приличной и небольшая перепланировка, пластиковый дизайн стен , наличие жалюзи и различной аппаратуры превратили её вполне приличный офис издания.
- Здравствуйте, Неля Васильевна. Вы на днях были не прочь подкинуть какой-то материал или что-то вроде того, а я пробежал мимо. Вы уж извините, сильно занят был. Просто разрывался.
- Ничего, Антон. У меня, как подумала, была возможность помочь с материалом, но теперь вижу, что тему ты выбрал несколько другую. Читала. Хорошая получилась статья. Я же слышала лишь краем уха, что пишешь что-то связанное с верующими, а потому думала, что заинтересую тебя. Теперь вижу, вряд ли заинтересовался бы.
- Ну, не скажите. А вдруг нашел бы возможность изменить подход к теме, расширить материал и вообще… Так, что же вы нашли по теме относительно верующих, Неля Васильевна? Ведь что-то интригующее? Я ведь вижу, иначе бы вы и не останавливали меня. Так ведь?
Правдина улыбалась в ответ сквозь стекла очков и, как всегда делала в таких случаях, выдавила утвердительно и загадочно - « А вот…». Это означало, что случай, о котором стало ей известно стоит того, чтобы отразить в печати, как нечто редкое, способное заинтересовать читателя. Антон не перебивал, зная наперед, что за словами « А вот» обязательно последует сама история и поэтому переспрашивать, а тем более торопить не стал.
- Я бы и сама, может, попыталась родить что-либо стоящее, но - боюсь - уже стара, чтобы тужиться по таким серьезным вопросам, - засмеялась она. - Не мой это уровень, а ты сумеешь, я тебя знаю, Антоша.
«Антоша» - слово из её уст звучало, как нечто панибратское, а, значит, она и действительно уверена, что материал стоящий , а потому преподносила, как с барского плеча. «Владей и радуйся. Мне не жалко». Тем более в последнее время Семен Григорьевич не устал повторять во время каждого сбора сотрудников о необходимости «горячих новостей», «жгучих статей». Выступления его, в основном, звучали примерно одинаково о наступающих напастях.
- Я, друзья мои, ложусь и встаю по утрам с одной лишь мыслью, которая не дает покоя ни на минуту. Пока мы держимся на плаву, но отнюдь не витаем над волнами, и, похоже, уже начинаем вбирать столько влаги, что можем скатиться в пучину. Это опасное для нас явление. Печатник - так он называл директора издательства с типографией, где печаталась газета – при каждой встрече напоминает мне, что цены на бумагу, краски, содержание аппаратуры и штата растут, а потому услуги с нового года будут стоить дороже. А мне, что прикажете делать, друзья мои? Перепечатывать «суперсенсации» столичной желтой прессы? Так ведь они и в суд могут подать. Поднять цену на газету, прямо скажу, страшно – можем потерять читателей. В то же время увеличить тираж кратно мы тоже не в состоянии. Мы – не пионеры, чтобы собирать и хранить макулатуру из невостребованных экземпляров. А чтобы поднять цену и тираж на малую толику, нужны стоящие материалы, статьи и фельетоны. А кто сказал, что фельетоны себя изжили? Потому, что на них никто не реагирует, как партбюро и товарищеские суды прошлого столетия? Ерунда! Они для того, чтобы влиять на общественное мнение. Вот ты, Светлана пишешь всегда с хорошим слогом и можешь подавать материал с иронией. Почему бы тебе не стать нашей фельетонисткой, острым пером, способным укалывать «новоявления»? Возьми псевдоним типа «игла дикобраза» и давай – на мины! Фельетон – это такая вещь, когда каждый, кого критикуют, знает, что о его недостатках идет речь, но всегда предполагает, что пишут про соседа, а не про него. Они даже смеются, хвалят автора, пока не укажешь именно его паспортные данные. И не надо про конкретное лицо. Не надо. Однако читатель сам знает, на кого направлена игла дикобраза. Ему это интересно.
Антона Семен Григорьевич особо не тревожил, но не забывал останавливать свой вопросительно-требовательный взгляд и выдерживать небольшую паузу. Антон знал, что это значит и согласно кивал головой. Правдина тоже могла подсказать что-либо стоящее. Она штатным сотрудником не являлась. Как пенсионер и бывший работник профсоюза, она часто приносила различные статьи, чем заполняла своё время и была довольна, что еще способна приносить пользу. Псевдоним «Правдина» она избрала после выдачи удостоверения внештатного корреспондента и готова была пропадать в редакции целыми днями. Никому она не мешала, приходила, когда пожелает, становясь кем-то, вроде, сестры-хозяйки, следила за чистотой, могла сбегать за чебуреками в соседнюю кулинарию и снабжать новостями. Ведь даже сплетни не возникают из-за ничего. Надо выслушать, благо ему удалось найти выход из положения, чтобы редактор не докучал избитой своей тирадой, и появилось свободное время для поиска. Антон открыл новую рубрику, назвал её «А что не так, господа хорошие?», где помещал раз за разом небольшие заметки о событиях особо острых и частых «мероприятиях» ушлых личностей, допускаемых с попустительства региональных властей. Заметки оставляли у читателя вечные вопросы – «Надо же, что в мире делается?! Найдется ли в , конце то концов, на них управа какая?». Ответов же на них не было. Их должен был додумать сам читатель, каждый – свой. Интерес рубрика вызывала большой, стали поступать письма и , казалось, она станет долгожителем. Пусть не фельетон, но и трогать конкретных чиновников тоже нет надобности, - думал Антон, - но в то же время газета сохранит свой статус независимого издания, ведущая открытый бой с теми, кто сидят высоко и считают себя неприкосновенными. Вопросы, задаваемые ведущим рубрики Антоном Ереминым, были такими наводящими и липучими к самосознанию и ответить на них, кроме как с гневом было затруднительно, то есть «находили отклик», как считал автор. Первый выпуск рубрики он писал так увлеченно, почти без перекуров, ибо уже все было обдумано загодя. Корректор Лена Агапова подходила к нему и постояв, уходила в свою коморку, качая головой и чокая на ходу. Все знали, что она одна разбирает его почерк и всегда исправляет грамматические ошибки, которые Антон допускал больше других. Её шуточно звали личным секретарем Антона. В данном случае, Лена была в ярости и подошла снова, чтобы «ткнуть носом».
- Это вообще в никакие рамки!.. Повнимательней нельзя?!
- Вот что я тебе скажу Леночка, - отвечал ему Антон нарочито серьезным видом, - я когда увлечен, то мысли всегда бегут впереди правописания, а подождать их мне не досуг. Мысль по своей природе хуже ртути, разбегается в стороны шариками и потом собрать их воедино просто невозможно. Какой да ни будь шарик уже не обнаружится.
В таких случаях все откладывали свои занятия и становились слушателями. Иногда из апартаментов выходил и сам Семен Григорьевич.
- И, потом. – продолжал Антон задрав для солидности нос. – Тебе уже давно пора изучить и, я бы сказал, ловить и угождать всем странностям поведения ближайшего начальника. Если я спешу и делаю ошибки - значит , я поймал за хвост основную идею. И ещё, что скажу тебе на будущее, я уверен, что для того, чтобы остудить серое вещество при больших нагрузках нужно съесть мороженное, обязательно пломбир и обязательно в стаканчике. Холод действует на мозг и несанкционированный уход мысли в нежелательном направлении уменьшается. И уверяю тебя, Леночка, что эскимо подобного эффекта не имеет по неизвестным мне причинам. Это тебе в назидании. В подобных, как в данный момент случаях, ты не должна стоять за спиной и качать головой, а ноги в руки и бежать за мороженным для любимого начальника.
Такая привычка у него завелась давно, и мог продолжать дальше разглагольствовать, но не выдержал и засмеялся вместе с остальными.
К словам Нели Васильевны Правдиной он относился скептически, но выслушав её, заинтересовался. «Эта история может оказаться более важным, чем материал для статьи в газете, - думал он, - но и послужить неплохим сюжетом для рассказа».
О том, что он пишет рассказы, никто из сотрудников не догадывался. Первой должна была ознакомиться Лена, когда будет править ошибки перед изложением набело, но для этого хотелось написать ещё три-четыре рассказа. По количеству, их должно быть достаточно для небольшой книжки. Лене он обязательно заплатит, без этого нельзя. Сюжеты в последнее время его не посещали или казались незначительными и неинтересными, чтобы отнести их в разряд художественной литературы.
Рассказ Правдиной был интересен ему самому тем, что ранее подобным явлением знаком не был, а потому казалось, что будет интересен и другим, даст Бог, его читателям. Он даже отметил для себя, что слова «даст Бог» вырвались у него неспроста. Он собирался написать о попе-расстриге, с которым его сведет Нэлля Васильевна. Её подруга жила с попом по соседству и не прочь свести их. Должно что-то получиться!
2.
- Здравствуйте, молодой человек, - приветливо встретил поп-расстрига Антона с Нелей Васильевной возле своего подъезда. - Поджидаю вот… Я - Никанор Ефимович. Вот маюсь от безделья, и с удовольствием готов пообщаться. Если не против, прогуляемся по аллеи, а после я угощу вас замечательным чаем с яблочным варением.
Неля Васильевна, как-то виновато. попрощалась обоими и тут же ушла, словно торопилась по делам.
- Меня зовут Антоном. Просто – Антон, - представился он. - Спасибо, что согласились встретиться.
Никанор Ефимович не напоминал ни святого старца с ухоженной седой бородкой и бровями и ни опустившегося попа-расстригу, выброшенного за пьяный дебош в святой обители. Стариком называть так же не хотелось. Скорее – пожилой человек, с обыкновенной внешности, любящий одевать легкую и просторную одежду. В рубашке с короткими рукавами на выпуск и светлой тряпичной кепке напоминал Антону кого-то из детского учебника – то ли Калинина, то ли Хрущева, хотя последний, наверное, был бы в фетровой шляпе. Типаж, среди стариков, довольно распространенный. Только глаза с таким особым прищуром ранее не встречал. Сказать просто, что они серые, было бы недостаточно. Они были «тёплыми». Так будет точнее, - подумал он. Старец, как его окрестил Антон, глядел прямо в глаза и в то же время в них не было того напора, когда визави убийственными аргументами пытаются переубедить друг друга. Именно эта теплота, казалось, дает собеседнику возможность не соглашаться с его доводами, а прищур означает, что чужое мнение чтит даже из чистого любопытства, а спорить не намерен при любом раскладе. Улыбка была как бы застывшая для любого случая, а потому прищур при этом не менялся. Другой бы мог подумать, что это признак самодовольства людей, считающих себя всегда во всем правыми, имея на всех и вся свой особый взгляд, неподлежащий оспариванию. Нет. При повторном уже обращении было видно, что в этих теплых глазах таилось любопытство и простата, что располагало к контакту.
Аллея, полюбившаяся Старцу, находилась на параллельной улице между двумя кварталами, состояла из стройных берез, стоящих, как солдаты, выстроенные в две шеренги с удивительной точностью. Там, действительно было хорошо беседовать или отдыхать, для чего имелись скамейки, окрашенные в зеленый цвет.
- Скажу вам сразу, Антон, что если вы искали человека, который перестал верить в Бога и стал ярым атеистом, то ошиблись. Я добровольно сложил сан священника, но остался верующим. Как бы вам это объяснить… Одним словом, есть различные понятия, которые мы неверно отожествляем в разговорной речи, хотя суть у них совершенно различна. Уверен, что вы прекрасно понимаете, что государство и родина – понятия совершенно различные , а употребляются, заменяя друг друга сплошь и рядом. Именно с этой точки зрения я подхожу к Вере и церкви. Только не нужно думать, что я отрицаю необходимость церкви и государства. Они нужны, но они удивительным образом срастаются друг с другом на нейтральной территории, противоестественной для исполнения своих непосредственных задач. Государство устранилось от опеки своих граждан, испытывающих неслыханную бедность, а церковь спокойно взирает на то, как эти граждане привержены к самым низменным страстям. Не получается верить, что церковь отделена от государства. Пусть звучит крамольно, но они едины в корысти. Ещё в древней Греции, один из семи мудрецов по имени Питтак говорил, что корысть ненасытна, а потому и остановить её будет трудно, и движений в эту сторону никаких нет. Обе власти, как государственная, так и церковная, исполняют соло, а звучит дуэт. Так нельзя! Самое время, когда церковь должна быть в оппозиции, говоря языком политиков. Она должна требовать от государства закрыть многие программы телевещания, пересмотреть свою политику по делам молодежи. Она должна кричать на весь мир! По стране идет разгул животной страсти, невиданной жестокости, которые культивируются чиновниками обеих властей, обложенными деньгами и часами Ролекс. Как пример могу привести только одну рекламу фильма «Битва престолов». На всю страну звучит голос за экраном буквально следующее «Это фильм, где нет ни одного положительного героя. Убивают всех, а из кусков человеческих тел можно слепить ещё несколько персонажей». И это – не предупреждение, а реклама. Такая вот уверенность, что именно так можно привлечь зрителей и во многом правы. Нет. Я порвал отношения не с Верой, а просто не захотел больше служить в церкви и состоять при ней при нынешней её ипостаси. У меня возникли серьезные разногласия ни с верующими людьми, несущими слово Божье к пастве и простым мирянам, а с теми порядками, которые бытуют среди служителей. Были на то причины. Так что, молодой человек, с этой точки зрения, полагаю, интереса для газеты не представляю. Никакой сенсации не получится. Об этом теперь говорят все, но гласность, с легкой руки, так называемых демократов, означает лишь пустословие, где не должно быть никаких запретов. Так что я теперь, по статусу, один из вас, но с остатками привычек служителя Господу, как и простые миряне, не желающие признавать такое государство, но оставшиеся патриотами Родины. Да я высказал Неле Васильевне согласие встретиться с вами не для того, чтобы стать героем вашей статьи или интервью. Я очень часто бываю одинок и тоже нуждаюсь в собеседниках. В этом всё дело. Если мы найдём общие темы, одинаково интересующие нас, то было бы неплохо. Нельзя без этого, - проговорил Старец и продолжил после небольшой паузы, - а у журналиста, думаю, я больше выужу информации. Так что, Антон, ещё неизвестно, кто из нас больше заинтересован в встрече. Писать про меня вовсе не стоит , а вот для общего кругозора пригодится обоим. Так уж быть, я удовлетворю ваше любопытство и расскажу, как всё получилось, а после - извини мил друг - я быстро превращусь в журналиста сам и буду пытать вас различными вопросами. Я бываю ужасно любопытным. Есть, правда, и другая веская причина, о которой пока помолчу…
Никанор вырос в семье священника в столице. Ничем от ровесников не отличался , увлекался в общеобразовательной школе походами, любил читать приключенческую литературу, но поступил в семинарию. Вопрос, куда идти после школы, было в семье решенным с самого начала, а вернее, такой вопрос просто не стоял. В школе «поповским сыночком» не обзывали, хотя о роде занятий родителей знали многие учителя и некоторые из школьников. Дети почти все имели различные прозвища, дразнили друг друга, но этот вопрос не затрагивался, а потому у мальчика отрицательные эмоции к отцовской «профессии» не возникали. Всё случилось как-то само с собой. Отец же, Ефим Евграфьевич, напротив, всячески развивал в нём склонности к теологии посредством устных рассказов и разбором тех или иных положений из библии. Нравоучения звучали за общим столом часто, но не навязчиво и без особой строгости. Огромная библиотека на всю стену залы также состояла в основном из книг на религиозные темы, хотя имелся один стеллаж с классической художественной литературой. Хождения сына в библиотеку, он не особо приветствовал, ибо считал, что всё необходимое имеется дома.
- Государь Александр второй, - не забывал повторять он сыну, - проходил обучение по программе, составленной многими умными людьми, одобренной митрополитом Московским Филаретом, а учителем по русскому языку и наставников стал Жуковский. Причем, последний из них проводил непосредственное обучение, сопровождая будущего царя всюду и везде. Они упорно выделяли из всей мирской литературы только классику, не позволяя мальчику забивать голову различными книжонками. И я, сын, склонен думать, что именно классическая мысль о светской жизни и подход к поставленным там вопросам с точки зрения Божьих законов воспитали в нём прогрессивного человека, что он стал царем – освободителем. Конечно, в приключенческой литературе и детективах тоже есть свои классики, но такая литература способствует излишней мечтательности и необдуманным поступкам, то есть к легкомыслию. Там есть главный герой и его личное отношение к другим и поступки , а у классиков всегда есть и параллельный сюжет, отражающий реальные события в мире, что происходит вообще вокруг этого героя. Эта невыдуманная среда может существовать даже вне желания отразить её автором, но обязательно отражено, состоит в тесной связи с мыслями и поступками персонажей , оставляя порой у читателя множество других вопросов, заставляя задумываться, хотя и поставлена последняя точка и произведение окончено.
Никанор, естественно, не перестал посещать библиотеку или брать почитать книги у товарищей, но, как «послушный отрок» часто брал книги из того стеллажа, порою заставляя себе быть предельно внимательным, разбирая различные суждения, а после не мог оторваться. У него появились любимые авторы , что стал интересоваться их биографией, тайно от отца называя их - «житие классиков», заранее зная, что житие бывает только о святых, а у авторов простая жизнь. Было странно. «Почему отпущенный им земной срок называется по-разному? Неужели из-за отдаленности от Господа?». По чтению религиозных вещей, отец не любил поучать, а просто давал указания, когда и что должно быть прочитано. Пересказывать потом не заставлял, но иногда мог совершенно неожиданно спросить о какой-либо мелочи, ставя в тупик. Никанор помнил о такой привычке отца, и относился к чтению наисерьезнейшим образом.
В семинарии Никанор обнаружил большие способности и на первых порах, отвечая на урок, мог приводить примеры из истории Русского православия, пока другие изучали азы ветхого и нового заветов. Закончил учебу отличием. Ему предрекали большое будущее – духовную академию, а после, возможно, профессуру Священного Синода. Никто и не мог предположит, что он вдруг захочет стать настоятелем небольшого храма, а через два с лишним года добровольно сложить с себя сан священника. Он был вызван в Епархию, где предлагали пожить в монастыре, прежде чем принимать столь скоропалительное решение, где опытные старцы могли повлиять с лучшей стороны. Даже один из архимандритов московских, знакомый отца, высказал о возможном устройстве в Синодальный отдел по делам молодежи. Молодой человек настоял на своем, долгое время находился возле больного отца, а после его смерти, уехал из столицы.
Беседа закончили уже в двухкомнатной квартире Никанора Ефимовича, попивая чай с яблочным варением на втором этаже пятиэтажки.
- Между прочим, варенье я варил сам из наших уральских плодов – дешевеньких небольших яблок, что продают дачники ведрами на местном рынке. Рынком его назвать, пожалуй, тоже нельзя. Просто обыкновенный пятачок земли напротив универсама, где сидят наши местные жители, имеющие дачи или просто садовые участки. Приезжих продавцов там не бывает. Хорошие яблоки, я всегда беру у одной той же женщины.
Антон, прощаясь, откровенно высказал о своем желании продолжать встречи, не забыв несколько раз извиниться за назойливость.
- Вы простите, Никанор Ефимович. Я совершенно без мысли что-либо из ваших слов придать к огласки вез вашего на то разрешения. Вообще мне ужасно понравилась беседа с вами, что я даже затрудняюсь пока сказать – почему. Была, конечно, мысля обогатиться материалом для возможного в будущем рассказа, хотя такая беседа больше пригодилась бы настоящему , маститому писателю. Теперь же вверх взяло обыкновенное любопытство. Вот, опять я не то говорю. Любопытство, надо бы сказать, наоборот - любознательность. И оно теперь так заинтриговало, что будет требовать продолжения. Уж, извините, - разводил он руками. – Считаю долгом сказать, что было бы смешно остановиться на этом и пробовать художественно домыслить, чтобы создать, якобы, литературный труд. Это будет неправильно. Давайте, теперь я вас приглашу посидеть за чаем с условием, что придете со своим варением. Такое оно янтарное и ужасно вкусное, а у меня дома присутствует только один его компонент – сахар, который от себе подобных ни чем не отличается.
Эти слова, похоже, растрогали старца особенно. Было видно, как он рад.
- За этим дело не станет. И спасибо, что будущий автор оценил мое творение-варение, - заулыбался Старец. – Только давай будем продолжать встречаться у меня. Далеко я ходить не могу, а вот аллея вполне подходит. И не нужно больше извиняться. Я ведь и сам не против переживать вслух и иметь, при этом, собеседника. Я, честно говоря, серьезно болен и , как предупреждают врачи, долго не протяну. А вот испытываю большой дефицит в слушателе, который , слава Богу, в единственном числе. Не знаю, поймешь ли ты меня (вдруг незаметно перешел на ТЫ) … Прошло уже много времени, как я распрощался с храмом, где служил настоятелем. Я был убежден, что поступаю правильно, но бывают моменты, когда нет-нет вдруг начинаю испытывать что-то похожее на сомнения. Всегда считал, что Храм – это дом нашего Отца, и абсолютно ли я прав, что покинул этот дом? Оправдан ли такой пыл в полной мере? Не стоило ли остаться самим собой и нести свой крест возле алтаря, терпеть все происки мнимых верующих? Такое чувство раньше не испытывал, знал, что не должен двуличничать, видать старею или просто хочу утвердиться и ищу поддержки. Молитвы такой нет, а в церковь хожу только на Рождество и Пасху. Мысли мне одному не дают покоя, а когда говорю при тебе, то получается, что рассуждаю. Было бы много народу, то слова мои звучали бы покаянием. А это не так! Так, что мне эти беседы нужны не меньше. Постарайся вытерпеть.
3.
Вторая встреча со Старцем выпала на выходной день, и настроение у Антона, как не странно, было паршивое. Неужто, он сам переменился настолько, что жалеет свое свободное время, которое мог использовать более выгодным времяпровождением? Но всё же это было не совсем так. Было ещё что-то… Его терзало едва уловимое чувство недовольства от того, что он может потерять интерес к выбранному предмету. К тому же, чувствовал себя ребенком, наказанным за чужую провинность. От последних слов Никанора Ефимовича, сказанных перед прощанием, подкрадывалась мысль, что перед ним уважаемый человек занимается линчеванием самого себя, пытаясь оправдать самую большую ошибку своей жизни, как он считал. И чтобы всё смотрелось убедительно, ему нужен один единственный свидетель, способный подтвердить потом перед Богом, что Старец глубоко сожалел о содеянном в последние годы своей жизни. По сравнению с ним , - думал Антон, - я сам, наверное, состою из одних грехов и не гожусь на такую роль. Кто я? Разве у меня есть жизненный опыт, необходимый ни то, чтобы судить, а просто понять вопросы веры во Всевышнего? Или ему неважно, кто я? Ведь я же понял, что он никак не может перенести свой проступок, когда не смог унять гордыню и добровольно покинул церковь. В то же время нужна ясность, а значит и сама повторная встреча должна состояться. Даже попрощаться нужно с осторожностью, чтобы не навредить его без того расшатанным нервам. Так и до инсульта можно двести.
Нет. Пожалуй, пересказать рассказ Старца и «родить» что-то своё не получится. Характер его – вот что можно употребить, чтобы персонаж цельным получился. Настоящим. Именно этим я должен заняться , а не создавать образ из ничего, при котором получится или абстракция или половинчатый уродец. Натура нужна. И без того, во всех рассказах моих, созданных с увлечением отразить разные характеры, неизменно есть что-то инкубаторское, общее, хотя пытался создавать даже совсем иными словами каждого по отдельности. А тут такая свежесть, новизна! Тем более он откровенен и из неизвестного мне мира верующих людей, что аж страшновато…
Однако же, как выяснилось, все переживания оказались напрасными, и встреча получилось интересной. Никанор Ефимович интересовался делами редакции, задавал различные вопросы, явно не скрывая, что несказанно рад встрече. Его теплые глаза искрились, создавая доверие, что Антон подумал про себя, что слово «искриться» и «искренность» в данном случае словно созданы из одного корня. Было жаль, что по случаю дождя прогуляться по аллеи не получилось. Антон успокоился окончательно и , к своему удивлению, задал мучавший его вопрос прямо, не отворачивая взгляда, давая понять, что он не сомневался ни в чем, но не совсем понял некоторые вещи при прошлой встрече.
- Я, Никанор Ефимович, человек в этих делах тёмный, но интерес имею и желал бы уточнить не совсем понятые вещи. Ничего профессионального. Исключительно из личного любопытства. Скажите, какое у вас осталось мнение о церкви после добровольного отлучения? Не скучаете по ней?
- Неправильная постановка вопроса, товарищ корреспондент, - засмеялся Старец в ответ. – Добровольного отлучения не бывает. Само слово «Отлучение» исключает его добровольность и предполагает водворение из церкви с приданием анафеме недостойного и позорящего каноны священнослужителя. И ещё, я надеюсь и очень хочу, чтобы та понял правильно и окончательно мой поступок. Церковь была и есть храмом Божьим, и я ушел не потому, что посчитал, будто храм недостоин таких людей, как я. Боже упаси. Разногласия с действующими там порядками я имел тоже и, можешь поверить, немалые, но ушел не в знак протеста, хлопнув дверью, а потому, что не мог из-за них сохранить твердость, без которой уже не мог оставаться по-прежнему рассудительным в священнодействиях. Как-либо изменить эти порядки я не в состоянии, а потому бывал злым и даже испытывал гнев, что само по себе грех. Не мог я такими мыслями служить в церкви. Посчитай, что я поступил как обличенный властью - на миру - госслужащий, который решил вдруг, что его место быть с людьми, а пользоваться властными полномочиями – не его поприще. Какой толк притворяться и делать вид, что совершаешь свои прямые обязанности. Это, по крайней мире , тяжело и не соответствует истине. Жить и всю жизнь притворяться? Нет уж. Будем считать, что я не оправдал доверие отца, - уже с улыбкой проговорил напоследок.
- Ну да, - соглашался Антон, прихлебывая горячий чай. - мои родители тоже хотели видеть во мне хирурга и я мог выучиться, однако как можно с безразличием резать по живой плоти.
Варение из местных яблок в блюдце стал быстро убывать, а несостоявшийся хирург, никак не мог остановиться. Никак не получалось, чтобы дважды хлебнуть горячий чай с одной ложечкой варенья. Каждый глоток чая требовал свою, отдельную ложечку янтарной сладости, что хозяин квартиры стряхнул из трехлитровой банки дополнительную горку тягучего варения. Было видно, что он даже рад, что угодил гостю своим угощением. «Гость» и «угодить» тоже неплохо могли состоять из одного корня, - подумал Антон.
- Только, говоря, что не оправдал доверие отца, я имел совсем другое, - заметил Старец, улыбаясь – Дело тут не в поприще священника. Дело в моём имени. Да. Да. Он назвал меня Никанором в честь храброго и воинствующего христианина, восставшего за свою веру с оружием в руках, а я вот, выходит, сдался без боя.
- А кем же был тот Никанор? Расскажите, в честь кого вы удостоены своим именем? – в серьез заинтересовался Антон .- Действительно, не совсем полным будет знакомство с вами, если не буду знать об этом человеке.
- О, это историческая личность. Состоял этот священник в Соловецком монастыре ещё в шестнадцатом веке, во времена царствования Алексея Михайловича. Прославился он тем, что был очень хозяйственным, как сейчас сказали бы, с прорабской жилкой, и при нем обитель изменилась до неузнаваемости. Царь иногда призывал его в Москву, советовался, поручал строить храмы, дал сан архимандрита, но Никанор остался верен Соловецкой обители. К тому же, не мог он ужиться с любимцем царя патриархом Никоном. Сей Святейший Патриарх Москвы и всея Руси, об этом ты пожалуй и без меня знаешь, совершил не только раскол церкви, изменив устои и самобытность православных славян, но и имел далеко идущие планы. Он был не прочь стать во главе страны, как религиозного государства. Несколько раз Никон пытался подчинить и подмять под себя Соловецкую обитель: посылал, можно сказать, ревизии; пытался завалить переписанной на греческий манер религиозной литературой; устраивал блокады, затрудняя торговлю ; присваивал ценности. Однако, старую веру иноки и служители обители посчитали священными. Последней точкой кипения послужила попытка Никона вывезти оттуда в Москву мощи митрополита Филиппа, так же почитаемого за святыню и началась осада. Здесь прорабская смекалка Никанора пригодилась в полной мере. Обитель превращалась в крепость с бастионами для пушек, потайными ходами для вылазок. Почти восемь лет продержалась осада. Царь менял воевод, бросал новые стрелецкие полки, но ничего поделать не смог. Никанор был в гуще событий, успевал командовать, менял тактику и поддерживал дух воинства. Вот в честь кого меня батя мой, царство ему небесное, назвал. Ошибся старик.
Старец, похоже, устал от своих рассказов, словно сам участвовал в тех событиях и теперь ему тяжело вспоминать о воинствующих староверцах.
- А вот, молодой человек, дождик кончается. Всё же прогулка наша состоится. Знаешь, как там хорошо сейчас после дождя. Вся аллея отдает свежестью берез омытой листвой, что, кажется, они вот-вот сорвутся с мест своих к ближайшим лужам, да начнут - ошалело - хороводить и прыгать как дети. Только не забыть взять тряпочку, чтобы скамейки вытереть.
Антон смеялся от души и , глядя на удивленного Старца, проговорил:
- Не обижайтесь, но у вас получился такой быстрый переход из истории в поэзию, - продолжал он, смеясь, - а вот, что стало вашим тезкой? Хотелось бы знать.
- Ну, ясное дело. Взяли крепость. Будь там одни монахи, может, держались бы до конца. Умели люди старой веры принять «красную смерть», взорвав себя или устраивая самосожжение. Однако же было много примкнувших к ним из слободы, беглые люди Стеньки Разина и даже стрельцы. Обещание воевод оставить в живых и предательство сделали своё дело. Тезку моего повесили, вместе со многими, но , в назидании другим, его повесили за ребро, чтобы дольше мучился. Вот такая, молодой человек, история. А теперь давай обуваемся и к поэзии, как ты выразился.
Аллея, действительно встречала собеседников обновленной и свежей. Березки ужи высвободились от капель дождя и стояли привычной шеренгой. Видать, уже закончили свой хоровод, попрыгали по лужам, и прозвучала команда занять свои места.
- Здорово вы меня сегодня просветили, Никанор Ефимович. И рассказывать вы умеете ёмко, не как учитель истории в школе. У меня такое ощущение, будто просмотрел старую мосфильмовскую картину. Не хочется покидать это состояние. Аж жаль, что эта лента кончается. Не хочется прощаться с такими мыслями так нежданно, такое состояние не всегда приходит. Может, всё же, продолжите? Пусть не об этом, в виде второй серии, другое подобное, но я впрямь словно очутился там. Для меня Соловецкие острова всегда воспринимались, как места туризма. И первый раз в жизни я подумал, что вся история, которую нам преподавали, не может быть цельной без истории церкви. Какая та история получается, ущербная, созданная для какой-то части общества неверующих людей, которые и выросли ущербными. А ведь она общая для всех. Как можно считать её цельной без таких исторических событий.
Старец смотрел, как Антон нервно и поспешно докуривает сигарету и задумался. Глаза светились теплотой. Потом вздохнул и заговорил другим тоном, чем прежде.
- Очень хорошо ты сказал сейчас Антон (снова – на ТЫ?). Действительно нельзя историю преподавать с одного лишь ракурса, без взаимосвязи всех событий, которые собственно составляют этот предмет, являясь частями одного целого. Без недостающих фрагментов она не может быть воспринята правильно. И я очень рад, что разбудил в тебе такие чувства. Вот такой тебе и туризм по Соловкам, но сквозь века, как мираж из преломлений исторического слоя.
- А чьи мощи, вы сказали, почитались святыней, которые Никон пытался вывезти в Москву? Давайте, Никанор Ефимович продолжим этот экскурс в прошлое. Мне, вот поверьте, совсем не жалко, что проходит этот день. Часто думаю, что так много трачу свое время без толку, а тут вижу, что оно проходит с пользой. Я не только нашел то, о чем не догадывался, но и мог потерять, так и не осознав очень важные вещи.
4.
Стремления Антона узнать еще что-то звучали для Старца похвально и не могли быть не услышанными. Проигнорировать их просто невозможно было. Разве же он мог отказать в такой малости молодому человеку , когда иным хотелось бы привить такие стремления насильно, да только нет той почвы, где могли произрасти семена.
- Теперь, конечно, есть возможность заполнить белые пятна и удовлетворить своё любопытство. Прогресс есть. Да. Только вот думается мне, что время это пришло запоздало, молодежи привиты совсем иные интересы, а их отцы и даже деды были незаслуженно лишены знать свою историю со всех её сторон, в полном объеме. Я ведь помню свои школьные годы. Изучали мы первобытный строй, а с момента образования государств, в различных частях света, стали изучать однобоко и исключительно о классовой борьбе угнетенных, где церковь всегда выступала на стороне угнетателей своими постулатами непротивления злу. Так оно собственно и было. И не смотри так на меня, друг ситный, - улыбался Старец. – Я не могу отрицать сей факт. Однако же партия большевиков, созданная талантливыми людьми, всегда вела гибкую политику, при необходимости и для достижения цели, умела устанавливать временный союз даже с врагами, а после убрать их с пути и доходчиво объяснить необходимость содеянного. Только церковь они не захотели взять в пособники, хотя это было бы вообще непобедимое силище. Всё дело в их материализме. Отрицать существование такой науки тоже не имеет смысла и , пожалуйста, перестань удивляться. Теперь церковь мало что отрицает. Опять я перешел на ТЫ. Не сердись. Я и с Богом моим на ТЫ говорю, так что можешь считать это особым доверием, - засмеялся он и замолчал.
Похоже, что устал и решил передохнуть.
- Закурил бы ты что ли, Давно ведь не чадил.
Оба засмеялись, и до Антона дошло, что он и вправду так долго не курил, заинтригованный лицезреть новую серию «незнакомой истории», а как только прозвучали такие слова, невыносимо захотелось затянуться. Пусть отдохнет…
Старец молчал за время перекура, взволнованный от своей открытости, ибо вслух никому ранее о таких вещах не говорил. Но молчание продолжалось недолго, и он заговорил, едва окурок коснулся дна урны, установленной возле скамейки.
- И что за удовольствие находишь в этом занятии. Вроде и без никотина наш воздух не особо блещет стерильностью. Ну да ладно. Перейдём к первой серии твоего Мосфильма. Церковь, Антон, не всегда служила «опиумом для народа». У нее много славных страниц борьбы против тирании, против власти. Священников среди революционеров и красной армии было тоже немало. Они не только агитировали, что борьба за землю и против паразитов-угнетателей не могут исходить от сатаны. Они и с оружием в руках воевали. Среди них тоже хватает замученных и убиенных белогвардейцами. Вот митрополит Филипп, о чьих мощах ты спросил, был одним из героев, сложивших голову в борьбе с царизмом. Звучит неправдоподобно, но это так. Происходили события до Никонора, во времена Ивана Грозного, одного из умнейших людей своего времени, который взялся укреплять государство Русское, подчинил два ханства, но в один момент взял и превратился в настоящего монстра. Конечно же, в один момент и сиюминутно произойти такое не могло, но это случилось. Его опасения, что бояре готовы поднять бунт и занять его место, возможно и имели под собой основания, но меры принятые им ничем оправдать нельзя. Это уже был не тот царь, способный принять соразмерные меры и обезопасить себя. Его опричнина с самого начала стала играть роль не отряда телохранителей, а узаконенную армию убийц и грабителей, облаченную высшей властью. Для начала убивали бояр, на которых падали подозрения, их родню, друзей, присваивая богатства, а после эта местная орда перекинулась на другие города, уделы князей, бояр и воевод. Холопы истреблялись так, что счет не велся, они умерщвлялись десятками и сотнями, просто попадаясь под руку или как приложение к негодным хозяевам. Людей рубили саблями на куски или уничтожали порохом, закрывая в различных помещениях. Вся Русь стонала. Вот здесь и выступил против такой политики царя Филипп, им же самим назначенный на митрополитский престол. За такие речи и обвинения, бросаемые государю в лицо прилюдно, он мог быть казнен сразу, но они произносились в храмах и, кроме бешенства, ничего монарх не мог предпринять. В другой раз, уже в Успенский собор, Иван Грозный пришел вместе с опричниками, которые были при оружии. Это не испугало Филиппа. Он снова открыто выступил, обвиняя царя в убийствах безвинных христиан. «Бог взыщет с тебя за то, что проливаешь невинную кровь!», - выговаривал митрополит. Он так же прилюдно отказался благословить царя. Как носителя высшей церковной власти, его не могли казнить, пока он имел этот сан. Опричники обезглавили троюродного брата Филиппа , зашили в мешок и отправили ему, как предупреждение. Филипп сам уже решил прекратить служить тирану, о чем собирался объявить после службы в кремлевском соборе, но туда ворвались опричники, объявили царский указ о лишении сана, сорвали одежду священника и забрали его с собой. Был объявлен очередной фарс, что Филипп не казнен, а по царской милости сослан навечно в монастырь. Так он был «удостоен» жить больше года, ожидая свою смерть изо дня в день, пока не пришел его час. Его задушил Малюта Скуратов, ближайший соратник Ивана Грозного по душегубству. Лишиться его мощей считалось для иноков монастыря, как утеря знамени для воинской части.
На этот раз молчание длилось долго. Старец смотрел вопросительно, а Антон не сразу мог прийти в себя, уставившись куда-то вдоль березовой шеренги. Его не мог не затронуть рассказ, но на этот раз слова благодарности за подобный экскурс звучали не так шумно. Вместе с тем, в его глазах можно было прочитать слабый блеск удивления и немой вопрос. Что мучает молодого человека? Старец не мог не заметить изменения, которые Антон, как казалось, и не собирался скрывать.
- Я кажется, понимаю почему так явственно представляю рассказанное вами, Никанор Ефимович, - заговорил Антон неспешно. - У вас манера такая, будто пересказываете краткую фабулу события мне, как сценаристу, любезно разрешая домыслить по своему все детали для экранизации. Однако, сегодня меня сбило с толку кое-что другое. Сегодня вы словно уставший человек, спешили завершить беседу, а потому, может быть, употребляли совсем иные слова и выражения. Видимо, я вас совсем ещё не знаю. Даже было боязно, что расплывается портрет моего будущего героя и все придется начинать сначала. Не знаю… Может быть вы, наконец, сами решили открыться окончательно, чтобы дальше не держать меня в неведении. Теперь следует ждать то, что на самом деле важно для вас? Вы сегодня – будто и не вы вовсе. Теряю героя. Спасайте. Он ведь был у меня почти готовый, священник в миру, со старыми взглядами на мир. Сегодня выяснилось, что герой этот, оказывается, лояльно относится к революции и спокойно рассуждает о материалистах. С толку совсем сбиваете.
- А вот, - проговорил Старец , смеясь и подражая Нели Васильевне. - А ведь Антон ты не станешь отрицать, что есть душа и тело? Но есть и Высший душевный разум, наравне с материализмом. Есть Добро и Зло. Вся суть в том, что все современные науки, как и марксизм, выбрали главенство материализма, объявили базисом экономику, а всё остальное – надстройкой. Служение телу и животу совсем вытеснили всё душевное в человеке, который в отличие от других Божьих тварей, был создан для духовного развития, творя добро и существуя в любви и согласии с себе подобными. Это очень тяжело объяснить современному мирянину. Он настолько увяз обустройством комфорта вокруг себя любимого, и голова у него забита иными мыслями. Понимаешь, он занят теперь нано технологиями, чтобы они служили опять же утробе. Я не имею в виду труд ученых. Я имею в виду об использовании открытий. Я – не ретроград, Антон. Но есть одна особенность в любом человеке – это что-то типа противовеса всему телесному - данное ему Всевышним для содержания души. Должно быть определенное соотношение между душой и телом. Вот почему верующие люди испытывают надобность отмаливать грехи свои. Они хотят содержать душу свою в чистоте и делают это, обращаясь Господу, давая обет не нарушать Его заповеди. Это не делается по совету, скажем, Иоана Крестителя или каких-то докторов богословия. Нет. Это происходит потому, что душа, созданная для добра полна эмоций, состоящих из радостей и печали. Она требует содержать себя, прежде всего, имея духовный рост. Нельзя очистить душу свою одними молитвами, а тем более полагать - что сегодня погрешу, а завтра отмолю грехи свои. Молитва – это лишь признание грехов своих перед Ним и ежедневные обещания более не совершать их. Нельзя понимать, что помолился, очистился от них и явишься на судный день чистенький, аки агнец. Нет. Отвечать придется за все грехи свои.
- Извините, перебиваю. Я никогда не отличал душу и дух, да и не задумывался над этим особо. Так в чем же их отличие, Никанор Ефимович?,
- Вопрос этот я ждал от тебя, но испытываю трудности, поскольку ты не знаешь самые азы богословия и не подготовил почву, а потому попробую объяснить иначе. Так, возможно, добьюсь чего-либо. Давай мы с тобой представим себе робота. Самого сложного робота, запрограммированного задавать себе вопросы и отвечать на них с точки зрения всех заложенных в его память понятий современного мира. Пусть он будет способен ответить правильнее человека, поскольку анализировать будет объективно, без этих ошибок, зависимых от субъективной стороны столь разных биологических особей. Такое ведь возможно представить? Так, вот. Этот робот мы не научим любить других, не говоря уже возжелать с точки зрения полового влечения, - тут Старец засмеялся сам от случайно пришедшей на ум мысли, - хотя, может, и такое удастся создать… Кто знает? Однако детей они не родят и, если их научить воровать друг у друга программы, то это будет лишь утеха программистов, но никогда у этих роботов не будет мысли продолжить род и воровство результатом корысти, на что способен только человек. Вот все эти чувства заложены в человека Всевышним. У этих чувств весь спектр желаний, восприятий, инстинктов, переживаний и прочая-прочая. Только чувства эти заложены Всевышним во все живые организмы. И вот, Антон, всё это называется душой. Она есть у всех тварей, населяющих землю. Она есть у зверей. Там есть чувства как инстинктивно возвышающие тварь до уровня человечности, так и низменные, могущие превратить человека в обыкновенную тварь. Однако Человека он создал в своем образе, как любимое детище и дал ему возможность развивать в себе только возвышающие перед другими тварями чувства. Эта возможность и называется Духом. Это стремление к Нему, возвышая себя посредством лучших душевных качеств. Животные им не владеют, они меньше чем мы любимы Отцом нашим. Мы, христиане, считаем, что овладели им с момента крещения, а иноверцы другими священнодействиями, но не столь важно, как мы считаем. Мы люди , и Дух есть в каждом из нас, но с момента, именно после этих священнодействий начинаем осознавать свою связь с Ним – Отцом нашим. Осознавая же это мы, как принято говорить, осмысленно растем духовно, то есть стремимся выбрать возвышенные чувства, очищая души наши, или же теряем с Ним связь, совершая грехи. И как говорил герой Горького «Человек звучит гордо» потому, что он один из всего живого на земле имеет связь со своим Создателем. Вот почему верующие люди ближе к Нему. Они не только признают этот постулат, но и следуют неустанно обращаясь к Нему. Вот это стремление и эта связь называется Святым духом. Одухотворенностью. Конечно же, высшая духовность не только в том, что молитвами содержишь в себе Бога. Надо обязательно перед тем, как совершать действия, касательно других ближних, стоит задуматься – а богоугодно ли то, что я собираюсь делать? И , исходя из этих качеств мы чтим своих святых, которые являются лучшим примеров для верующих.
- А как насчет святости царя Николая второго?
- Какой же вы, однако, тяжелый народ, журналисты?, - засмеялся Старец.- Вечно вы норовите вывернуть человека на изнанку, найти что-нибудь, о чем каждый предпочитал бы молчать. Тяжелый вопрос ты задал. У меня, у самого, были на этот счет сомнения. Давай подойдем упрощенно. Скажем, что Николаю Романову выпала тяжелая доля, которую не всякий смог бы вынести. В другом поприще он мог бы достичь многого, да судьбы выпала иная – судьба «кровавого царя». Никто из царей не удостаивался народом такого жестокого звания, и он достоин сожаления. С самого начала его преследовали неудачи. Праздник коронации на поле боевых учений, где всё изрыто окопами и траншеями, едва прикрытые досками – не лучший был вариант отметить большое событие. В результате множество убитых и искалеченных давкой людей. Принять корону великой империи с таким сопровождением не лучший удел. А кровавое воскресенье? В этот день даже большевики, которых принято сегодня обвинять во всех грехах, предупреждали и удерживали народ от вооруженного восстания. Они не хотели напрасного пролития крови, пусть даже считая несвоевременность таких выступлений. Поэтому люди шли исключительно с иконами, чтобы умилостивить божьего избранника, обратить взор свой его бедственному положению, ибо русский народ всегда верил в доброго царя, хотя часто терпел от этот гнёт. Встретили их пулями, и царь, по сути, стрелял не только в людей, а в людей, несущих иконы. Он стрелял в их веру в Бога, чем и приблизил начало своего конца. Расстрел царской семьи так же грех и позорное пятно нашей истории. Оба этих события играли столь важную роль, что судить их я просто не берусь. Бог им судья, и – никто больше. Объявлять святым Николая, потому что он был царем, я бы не стал, ибо семью его мне жаль больше. Не хочу менять свои взгляды. Не Божьи это происки.
- Устали, Никанор Ефимович?, - смотрел Антон на Старца почти со страданием.- Тяжкий, наверное, труд такому, как я, выбирать доступные слова. Вам, говоря вашим языком, пришлось готовить почву в совершенной целине и сеять одновременно. – и засмеялся. – Вы так пропахали, что мой мозг и то трещал, как та целина и семя упало в готовую почву и не удивлюсь, если не поплетусь за вами в Пасху в храм.
Смеялись вместе. Старец и вправду выглядел усталым.
- Отдохните малость, а я пройдусь по аллеи и покурю. Столько всего впитал, что просто необходимо переварить или пока просто запомнить, какая информация шла за какой. Мне будет тяжко не то, чтобы такое изложить, но и разложить в том порядке и так стройно как вы озвучили. Мозги закипят. Сейчас не помешало мороженного в стаканчике, чтобы остудить черепок.
Действительно, Антону приходилось туго. Журналистом он считал себя не последним и мог бы взять и изложить интервью, которое заняло несколько часов времени в виде множества вопросов и ответов, но слова высказанные Старцем были вылиты как из ушата за какие пятнадцать минут. Пересказать их будет трудно и займет куда больше времени, а письменное изложение, надо полагать, будет ещё труднее. Старец умел пользоваться языком, а потому даже почти печатная его речь, займёт у Антона множество листов четвертого формата и то лишь приблизительно отразит сказанное. Поражали стройность изложения конкретики без лишних слов и точность определений выявляемые самую сущность. Будто пользуется японскими иероглифами, когда несколько знаков означают целые предложения - , думал он.
- Странные вы люди, кто табак курит, Антон. Для того, чтобы понять и запомнить что-то сложное нужна ясная не затуманенная голова, а вы ,напротив. начинаете думать и этот туман ещё и дымом удобряете. Плохая это привычка. Это сколько же надо курить, чтобы излагать всё то, что приходится излагать бедному журналисту, вынужденному отражать все то, чем ему приходится встречаться? У вас же вместе с головой страдают и легкие. Разве не так?
- Так и есть, Никанор Ефимович. Так и есть. Если бы главный не разрешал курить на расстоянии десяти метров от редакции, как при школах и детсадах, я бы стал чемпионом по спортивной ходьбе, но с плохими легкими. Очень часто я выбегаю на крыльцо, чтобы обдумывать и бегу обратно, чтобы не выплеснуть надуманное, пока не добегу до клавиатуры. Согласен с вами. А вот от вашей лекции сегодня даже не накурился, туману много, а потому дыму не хватило, - улыбаясь, отвечал Антон.
К Старцу он привык быстро, заведомо полагая, что тот любит искренность и сам не привык осуждать других, а потому и не стоит стеснять себя такой мелочью, как старания подать себя в выгодном свете. Сам собеседник, в то же время, для Антона как был загадкой, так им и оставался. Чем больше он раскрывался перед Антоном, тем загадочнее становился. Экземпляр, однако!
- Вы, Никанор Ефимович, своей искренностью приучили меня быть откровенным - начал Антон, наконец, давно мучавший его вопрос. - Мне очень сложно понять вас. В обычные рамки, коими я пользуюсь в описании о людях, никак не втискиваетесь. Огромный вы какой-то. Может для кого-то вы в чем-то и типичны, но я никак не могу уловить это. Попросту говоря, раньше встречаться с такими не приходилось. Вы- одновременно человек, который покинул церковь, но остался верующим, в вас нет никакого неприятия к иноверцам, вы сочувствуете революции и не осуждаете священников, кто служили им, вы не отрицаете множество явлений и относитесь с пониманиям таким вещам, которые по сей день верующие люди считают происками атеистов, коммуняк и даже самого сатаны. Кто вы?! – тут он не выдержал и, засмеявшись виновато, дополнил. – Мне и вправду захотелось, как в те времена, подойти и спросить «Вы за белых или за красных?».
Смеялись снова. Старец кивал головой, давая понять, что сочувствует.
- Разочаровался в выборе объекта?
- Нет. Не совсем так. Мне интересно вас слушать. Вы не только хорошо излагаете, но и имеете привычку обосновывать изложенное, а потому совсем не оставляете причины возражать. Хотя в процессе разговора причины такие возникают, но в конце они куда-то деваются. А ещё вы – хороший психолог. Но меня, видите ли, сейчас другое беспокоит. Я не смогу изложить свой рассказ с таким героем. Вы какой-то не художественный субъект и, чтобы раскрыть такой образ нужно вас менять, ибо мне не поверят. Читатели скажут – «Таких не бывает», а критик, возможно, сказал бы – «Это не образ, а гибрид противоположностей из больного воображения автора-недоучки».
- Ну, допустим, излагать ты тоже умеешь, но тебя действительно могут не понять. Я ведь, Антон, продукт времени и формировался на стыке не только больших перемен, но, к тому же, воспитан верующим родителем среди общества, пропитанного атеизмом. Ты знаешь, какой был переполох при принятии в комсомол нашего класса. Тогда раздали всему нашему классу 7 «б» устав Ленинского комсомола, брошюру Ленина «О задачах коммунистической молодежи», текст «морального кодекса строителей коммунизма». Был такой кодекс. Всё это мы должны были выучить за неделю вместе с датами некоторых съездов, а после ехать в райком комсомола и выдержать все вопросы комиссии. На лоно ВЛКСМ не было принято идти по одному. Туда шли гуртом по широкой «линии партии». Так было принято, хотя эта была неплохая организация и показала себя с лучшей стороны. Но дело не в этом. Отец не пожелал видеть во мне комсомольца и, пошел в школу разбираться. Тут я могу ошибиться. Не всё мне взрослые говорили, но переполох был. Классный руководитель Татьяна Родионовна чувствовала себя вредителем районной отчетности, кричала на меня и даже ругалась, но с райкомом вопрос утряс директор школы. Я думаю, что уже в обкоме комсомола получили отчет, который устроил всех, без выноса ссора из избы. Вся моя «гибридность» состоит ещё и в том, что воспитывался одновременно двумя системами. Но я мог быть для тебя «художественным образом», если бы эти системы не имели антагонизм. Помню, даже журнал выпускали. Назывался «Наука и религия». Вот какими разными понятиями я, в результате гибридности, пользуюсь. Антагонизм! Ведь можно сомневаться в различных вещах и даже нужно, но не обязательно искать в них противоположность, когда можно находить общность или хотя бы считать, что они не мешают один другому. Вот я, как результат такой мысли, не устраиваю обе эти системы. Эти системы идеализированы и противопоставлены друг другу до такой степени, что даже герои художественных произведений должны быть разными. Иначе он – не наш или нереален. В этом, мне кажется, все твои проблемы. Однако, как твой будущий герой, - засмеялся Старец , - говорю тебе, чтобы отошел от клише и не менял меня. Я – безвредный и во дворе теперь простор для гласности. Пользуйся! Дерзай! Для полноты изображения внутреннего мира могу подсказать, что твой герой религию тоже считает наукой. Наукой о Душе и Духовности. Однако, не забудь, что я не изучаю её, а верую. Я верую истинно. Я молюсь, переживаю и считаю, что многие священники отошли от Божьего промысла, и мы теряем свою духовность.
5
Работа в редакции в субботний день считалась всегда авралом, хотя не всегда из-за её важности довести номер к верстке. Основной аврал творился в головах сотрудников, когда каждый подгонял себя и других, имея свои планы на выходные дни. Главный редактор сколько раз пытался внедрить свой замысел объявить полный рабочий день, но все, как один поднимались против, в едином порыве - «мы и до обеда справимся» , «хуже не сделаем», «нас в семье скоро узнавать перестанут». И всегда справлялись. Нервотрепки случались редко, разногласия выражали шуточно, хотя порой громко.
- Эта статейка могла быть и на третьей странице, нормально бы смотрелась - возражала Лена Антону, - подумаешь какая своевременная. Обыкновенные дебаты должны идти и вовсе в последнюю очередь, надо было сократить её вдвое.
- Ты – хирург с ножницами! - кричал Антон.
- А ты двоечник! - отвечала Лена.
Однако же слаженность и допустимый стереотип выработался давно, и почти все уже примерно представляли, как будет выглядеть их новое детище. Иногда уже казалось, что они собирают пазлы, а потому несоответствие бросалась в глаза. Выручал и отдел писем, чтобы заполнить нежелательные просветы. Главный порой вносил свои проекты или изменения, но его часто убеждали в обратном или со скрипом соглашались.
По пути домой, Антон купил две разрисованные сахарницы, под варенье и набор красивых чайных ложечек. Старику они, может, и не особо понравятся, но главное внимание. Продавщица упаковала всё покупку в обыкновенную целлофановую обвертку пузырчатыми рисунками, с такими сотами с воздухом, которые так и просят давить их пальцами одного за другим.
- Вот видишь, - говорил он Полине, нарочито серьезно, - не духи и не косметичка. Это, чтобы ты не подумала, будто к любовнице бегаю.
- Да я и не сомневалась, что ты хороший конспиратор, - отвечала жена, - верующий старик вызывает больше доверия, чем радистка Кэт из анекдота. Только, пожалуйста, не сильно задерживайся в явочной квартире, с ребенком погуляешь.
Она была равнодушна занятию мужа прозой, не осуждала, но и не скажешь, чтобы одобряла.
- Нормальное хобби, - сказала она как-то. – На работе пишешь, дома пишешь. Не надоедает разве? Хотя такое увлечение лучше чем, если бы ты начал собирать кактусы и ухаживать за ними. Ходил бы по дому с малюсенькой леечкой, шуршал халатом и поливал их, причмокивая губами, Фу! А обвертку подарка для верующей Кэт я поменяю. Она мне пригодится. С детства их люблю давить.
Она их уже начинала щелкать с таким усердием, что Антон не выдержал.
- Это ненормальное для тебя увлечение, - смеялся он. - С таким желанием, что даже зубы стиснула. Последний раз видел тебя такую, когда беременная была. Тогда я боялся выводить тебя в подъезд. Ты была готова бросаться на стены и грызть известку. Одно успокаивало – дома стены были с обоями.
Старец встретил его, сидя на скамейке возле своего подъезда. Улыбка была усталой, что Антон впервые подумал о нем, как о старом человеке , доживающим свой век в одиночестве. Только глаза его теплые источали небывалую энергию вечно молодой души, открытой и светлой. Подарку обрадовался бесконечно и, конечно же, не из-за практического значения и необходимости подаренного. Все же Антону удалось его изучить в некоторой степени. Старик радовался тому, что угодил молодому другу своим варением и, подаренные предметы воспринимал как доказательство.
- Не знаю почему, - говорил он, попивая чай, - но ужасно любуюсь новыми ложечками. У них еще есть тот блеск, который потом исчезнет. Смешно самому, я даже начинаю жалеть, что они не одноразовые. Вот ведь какая прихоть – желание каждый раз пользоваться новыми ложечками. Маленькая радость, которую не должен был даже замечать. Странности в себе начинаю замечать. А может пришло время впадать в детство? Да, ладно, не обращай внимания. Иногда находит…
Старик был болен. Это было видно, и Антон решил не тревожить его особо и говорить о вещах обычных, не способных вызвать переживаний, поддерживая разговоры незначительные. А ведь он ждал и нужно его занимать чем-то. Да и вряд ли, он сам станет заниматься пустословием. Не тот человек Старец, чтобы пороть беспредметную чушь, а прогуляться к скамейкам на аллее придется. Там всё располагает разговорам. К тому же Старец на всё имеет своё мнения, привык искать во всем здравый смысл и вслух раскладывать по полочкам.
- Не смотри на меня, пожалуйста, так сочувственно, - заметил Старец. – Это я готовлю себя к капитальному ремонту. Да-да. Каждый год я наблюдаюсь в кардиологии. Лежу там под капельницей, глотаю таблетки и через пару недель выхожу, как новенький. Во вторник пойду, назначено. Будешь посещать друга старого?
- Обязательно, Никанор Ефимович. Какие могут быть сомнения.
- Вот такие дела. А вид у меня такой, наверное, потому, что уже вхожу в роль и начинаю симулировать, чтобы врачи пожалели и относились бережно. Ох, и хитрый же я бестия! - смеялся он, - Человек, да и все твари Божьи, везде ищут друг в друге черты желаемые. Им хочется доверять и довериться. Они очень нуждается в этом. Даже звери, в первую очередь, рады довериться и прижаться человеку, а уж только потом демонстрируют клыки, почуяв опасность или слабость, не вызывающие доверия. Вот и у меня с детства выработалось доверие и трепетное отношение к медицине. Я, Антон, едва почую там запах лекарств и увижу больничные койки, сразу пропадают все симптомы болезни. Прямо чудо какое-то. Ну да, ладно. Давай о тебе поговорим.
Антон с удовольствием отвечал на его вопросы о делах в редакции, что вполне устраивало. Но это было всего лишь началом. Старец любил искать во всем первопричину, которая, в конечном счете, упиралась в духовность человека.
- Знаешь, Антон. Говорить тебе, что такое печать было бы глупо. Ею, как средством массовой информации, давно и успешно формируют общественное мнение и, это ты знаешь больше моего. Однако, плохо то, что пользуясь ею в политических целях, создавая одно мнение, топчут лучшее и полезное для человека. И вот попробуй после этого возражать им. В лучшем случае выставят отщепенцем, не уважающим мнение других членов общества. Это страшное оружие давно и успешно применяется всеми внутри всех стран. Вот возьмем такой случай. Будучи еще подростком, прочитал в настенном календаре, мы называли их тогда численниками, историю о Владимире Ленине. Фабула такая. Именно на Ильича во время охоты выходит лиса, гонимая собаками, которую поджидают в своих номерах и другие охотники. Ильич не выстрелил, а позже объяснял другим охотникам, какая была лиса красивая, что у него не поднялась рука. Верь мне, Антон, но уже во времена этой перестройки прочитал другую историю. Тут Ильич тоже на охоте, но уже весной и на острове во время наводнения. Автор описывает небольшой остров, где много зайцев, которым некуда деваться. Вот и Ильич экономит припасы и убивает зайцев направо и налево ударами приклада по голове. Глаза у него, естественно, налиты кровью. Если ты скажешь, что это анекдот, то обидишь чрезвычайно. Я вообще не люблю анекдоты, а прочитал эти две истории сам в разное время. Первое прочитал в шестидесятых годах, а второе - после Горбачева. В архивах можно найти обе подшивки, но зачем? Без того хватает фактов, когда можно смеяться над собой и плакать одновременно. Конечно, я не отрицаю тот факт, что некоторые строчат подобное чтиво, поскольку оно отвечает требованиям существующего строя. Автор этот бесконечно рад, что его, наконец, стали печатать, хотя раньше гнали в шею отовсюду. Пришедшим к власти хочется быстрее утвердиться в сознаниях людей и опошлить всё прошлое, крепко удерживающее в сознаниях народа бывшие достижения. Когда не можешь создать еще лучшее, чем предшественник, остается одно – найти изъяны и доказать, что ничего особенного там не происходило, а вот вредного хоть отбавляй. Вот почему госчиновникам нужны вчерашние неудачники. Теперь они уже начинают писать по заказу, печататься на первых страницах и получать звания. Вот, возьмем хотя бы такое явление, как Валерия Новодворская. Она страсть как не любила коммунистов, выражаться в их адрес могла так, что любой из тюремной братвы позавидует. Исходя из этих, тогда нежелательных, качеств её предпочитали держать в психбольнице и задавать вопросы только из медицинских тестов. А как её стали использовать новоявленные демократы против коммунистов? Её объявили политическим деятелем, печатая во всех печатных органах, направили камеры всех каналов телевидения, и звучала на всю страну такая информация, что до сих пор смеются над «коммуняками». Вот какая сила в вашей профессии содержится. Была подготовлена такая почва, и грешным делом, я подумал вот что. Если бы в это время Он вернул бы своего сына на землю, то мы всей толпой снова кричали бы – «Распни! Распни его! Нам ближе наш Варавва!». Об этом говорит сам результат. Создали такое общественное мнение и в союзе с западниками в один миг и, можно сказать легко, отобрали обратно у народа всё, что было завоевано большевиками ценой большой крови и человеческих жизней! Твоя работа, даже в условиях города, имеет ту же силу. Пусть редакция указывает, что не отвечает за слова авторов и умывает руки, но при нынешнем разгуле недоверия, злословия и зависти можно напечатать такое, что за всю жизнь не отмоешься. Словами и уничтожить человека ничего не стоит. Будь осторожен, Антон.
- Демократы, как я понимаю, у вас не на хорошем счету?
Старец тут засмеялся, аж закашлялся.
- У меня есть знакомый в соседнем подъезде, который сказал как-то, что слово "демократ" считает матерным. Я тогда Маяковского почему-то вспомнил : "Кто сказал "Демократ"? Прошу не выражаться при новобрачных". Зря я тогда смеялся. Народ не обманешь, он всё видит и излагает по своему. Он видит, что именно так называемые "демократы" развалили страну, служа оружием противников нашей страны в холодной войне. Таких вырастили по инструкциям десяток НИИ США, подготовили для её подрыва изнутри. Годами нужно было им трудиться, чтобы уничтожить наши ценности, но они победили. Агрессией извне нас нельзя было победить, только изнутри.
- Да... Я не перестаю удивляться вам... А в чём заключался основной их удар?
- В нас, ты можешь на соглашаться, возбудили ненависть к своей истории и друг другу. Обострение борьбы идей и понятий, как ты говорил "за белых или за красных?" На этом и сыграно, хотя это моё личное мнение. Подняли целый слой ревизионистов истории, помогали одному крылу, кто подбрасывают дровишки в этот огонь, финансировали, пригрели. Мы даже стали стесняться своей истории,ненавидеть друг друга, меняли идеологию и взгляды. А ведь ещё Бердяев говорил, что наша любовь друг другу должна быть сильнее ненависти, что любить Россию и русский народ нужно больше, чем ненавидеть революцию и большевиков. Он говорил именно так, цитирую. Одни его слова могли спасти Россию, если бы прислушались. Но он философ от религии, а жили мы без Бога. Да и демократии у нас действительно было маловато, вот и подсунули суррогат, способный уничтожить все наши завоевания и славную историю. На самом деле само слово "Демократия" не может иметь такую сущность. Такие понятия как половое воспитание и даже свобода слова не могут быть необузданными и не имеющими границ. Это не богоугодно. Бездуховно. Есть божья цензура, а всякие нарушения её границы - от сатаны. Скажу - от лукавого. Так для тебя сподручнее будет. Ты только посмотри, друг ситный, сколько развелось говорящих с чужого голоса, которые объявили себя историками, политологами и продолжают уничтожать нашу самобытность и духовность. Они, возможно, уже догадываются, что стали чужим оружием, но остановиться просто нельзя, ибо будут преданы мирской анафеме...
Видно было, что этот вопрос сильно волнует старца.
- Извините, Никанор Ефимович, может, сменим тему? Не стоит так волноваться перед свершившимся уже фактом. Лучше поберечь нервы. Поговорим об этом позже.
- Всё, Антон. Всё. Я вполне спокоен. Политика безбожников всегда будет такой, как бы мирно не уживались государство и церковь. Я вот о чем часто задумывался. Нужно бы поднять в мире роль Красного креста или создать новые всемирные организации. Государствам тут верить нельзя. Они должны играть большую роль, чем ЕС и ООН, которые созданы на деньги государств и не могут обходиться без политики. Я часто вижу и бываю при выносе тел усопших и диву даюсь – сколько мрет народу от рака! Уходят молодые люди, которым бы еще жить да жить! Если бы кто создал Фонд против рака в международном плане то, я уверен все семьи мира выделят по одному доллару на каждого члена своей семьи каждый месяц, включая новорожденных. На эти семь миллиардов можно создать такой медгородок с лучшими специалистами мира, содержать их, обеспечить всем необходимым для борьбы с раком. Ведь вопрос решаемый, верно? За такие оклады будут работать лучшие ученые и врачи. Мы бы давно победили рак. Нет же. Предпочитаем оставить эту болезнь за спиной, когда появляются новые, более страшные. Смертельного врага разве можно держать у себя в тылу? Его можно победить и начинать бороться со СПИДом. Вся наша беда лишь в одном – лекарства в цене, а человека не ценим. Такое же всемирное общество нужно бы создать и для получения энергии от солнца, ветра и просто из воздуха. Это тоже реально только при наличии всемирной общественной организации. Государства и близко нельзя подпускать. Они же все служат толстосумам, которые предпочитают опустошать недра наши. Из воздуха, ветра и солнечных лучей, энергия окажется доступна всем или очень дешевой. И как это продавать своему народу. Чем дороже нефть и газ, тем лучше для них. Качать и качать! Им же совершенно наплевать на будущее своих потомков. Да, подыхай ты пра-пра-правнук от голода, ползая по безжизненной земной пустыне! «Я сегодня буду жить и управлять сытым желудком», – вот что для них важно!
Старец даже устал от своих слов, которые, как Антон успел заметить, тоже не вписывались в описании одного и того же героя. Уж через чур сильно разнились его слова, переходя к выражениям различным, могущими принадлежать нескольким человекам, но не одному и тому же.
- Сегодня, если не против , на аллею не пойдем, - проговорил Старец, меняя тему, - мне нужно хорошенько помыться, собрать вещи и подготовить себя для условий стационара. Хотя халат и тапки и все остальное у меня всегда на своих местах, а полотенце, зубные дела можно и с утречка во вторник собрать. На аллею я схожу вечерком. Вот сидим мы с тобой и о чем мне подумалось. Не надоел еще? Не спешишь? Так вот, Антон, пришло мне на ум такое вот сравнение – Армия и медицина. И тем и другим служащим верил и продолжаю верить. Может потому, что они одинаково присягают и дают клятвы? А? Как ты думаешь? Хорошо это – давать клятву. Чем-то сродни с молитвой. Вот бы ещё содержать и обеспечивать их одинаковой суммой из бюджета, но, видимо, так нельзя. Умирать и погибать – вещи разные.
Антон все еще не мог привыкнуть, как быстро меняются его мысли.
- Тяжело мне без вас придется в эти дни. - вежливо заметил он, смеясь. – Вашему ликбезу, Никанор Ефимович, привык, как и яблочному варению. На работе и дома мыслим и говорим приземлено, на бытовые в основном темы, а с вами словно надышусь другим воздухом.
- А я и рад служить тебе, друг ситный, - отвечал Старец. – Понимаешь, духовность это не только любить классиков, любоваться росой и нюхать цветы. Делать все прекрасное высшей мире осознанно – это чувствовать в себе Бога, быть с ним в связи. Даже у животного может быть широкая душа, но ввысь стремиться она не в состоянии. Вот тебе и примерное определение, почему завеем Его Всевышним. Мне не повезло, Антон, с сыном. Он умер, так и не увидев этот мир, при родах, вместе с матерью своей. Мне не известны отцовские чувства, но я бы и ему желал познавать мир именно в связи с Богом нашим. Иначе человек подобен песчинке, носимой ветром, которому все равно, что его так бросает из стороны в сторону и куда приведет в конечном итоге. Познавай себя правильно и живи в ладу с самим собой, а в обращении с другими не забывай думать – а богоугодно ли я мыслю и поступаю. Без этого состояния, поминать Бога, все равно, что всуе. Мы живем стадно, но отвечать будем отдельно. Каждый за себя. Вот только так. Я еще должен многое тебе рассказать. Понимаешь, любая пустота, образовавшаяся от потери связи с Ним, тут же занимает сатана. Вот я вижу, что тебе такое слово не нравится, потому как привык к другим словам. Что ж. Давай назовем его Злом. Ничего не поменяется. Они означают одно и то же. После больнице я постараюсь тебе разъяснить о великих таинствах, происках сатаны и чудесах, творимых Богом, о молитвах и иконах.
И снова резкий переход:
- Не забывай при посещении о мандаринах. Они в больнице, как дефицитные таблетки, передаваемые сердобольными родственниками. Мне будет приятно их получать от такого родственника, как ты.
6
Побывать в больнице с целебными мандаринами Антону не суждено было. Никанор Ефимович скончался на другой день, после последней их встречи, у себя дома. По состоянию здоровья, каким он оставался, звонок Нели Васильевны с таким сообщением был настолько неожиданным, что Антон не в состоянии был поверить, пока не увидит сам. Старца в квартире обнаружила соседка, встревоженная тем, что не увидела его на прогулке. На звонок в дверь, так же никто не откликался.
Антон, вызванный Правдиной, вошел в знакомый подъезд, все ещё не веря, что не мог такой человек, как Никанор Ефимович, просто так исчезнуть, не подготовив его к таким последствиям. Он не мог совершить такое. Это не правильно, не в его характере. Тело уже увезли в морг, но квартира была открыта. Правдина с соседкой Старца беседовали на кухне.
Единственным родственником, обнаруженным в списке абонентов мобильника Старца, оказался мужчина по имени Владимир, проживающий в городе Чехове под Москвой. Родственник сообщил, что приехать на похороны не сможет, а потому разрешает похоронить без него. Он, так же попросил еще телефон кого-либо, кто бы мог его встретить в аэропорту в середине следующего месяца, когда приедет побывать на кладбище и оформить документы по жилью. Город родственник не знает совершенно. Антону пришлось продиктовать свой номер. Всю работу с ритуальной службой, оформление свидетельства о смерти в ЗАГСе и сами похороны пришлось так же взять на себя. Двое мужчин из соседнего подъезда, которые были со Старцем хорошо знакомы, были немолоды, а потому вместе с остальными соседями объявили, что обязательно проводят покойного в последний путь и придут на поминки, но на большее рассчитывать не стоит. На кладбище они не поедут. Это больно задело Антона. Он же привык видеть, сколько бывает народу на похоронах и проводах, а тут сам Старец покидает бренный мир навсегда, а народу наберется не больше десяти-пятнадцати человек. Не справедливо это. Неправильно. «Умер», «Покойный», «Тело». Как может умереть такой человек, как он. Даже на похороны у него все было подготовлено заранее. Соседка Людмила знала, что книжка на предъявителя с деньгами «на проезд к судному дню», как ему сказал Старец, хранилась за иконой, оставленной ему отцом. Денег было достаточно: и собрать тело в путь, приведя в порядок, выкопать могилу, нанять автобус для поездки на кладбище и устроить поминки. Надо полагать, Старец долго и усердно копил их, подсчитывая все возможные расходы, - подумал Антон, - даже предвидя всё, что могли возникнуть в случае непредвиденных обстоятельств. Он, скорее всего, делал это не торопясь и относился, таинству кончины своей, как обычному явлению. Он готовился. Иначе и быть не могло. И, конечно же, готовился спокойно, ибо уж он-то точно знал, что для него начнется новое начало.
Антону вдруг стало стыдно, что временами начинает жалеть себя, думая о Никаноре Ефимовиче. Не хорошо как-то, провожать другого человека и испытывать скорбь, жалея себя и временность своего пребывания. – подумал он. - Для этого другие найдутся.
Последнюю свою ночь покойный должен находиться дома. И здесь так же не нашлось никого, кроме Антона, хотя Неля Васильевна с Людмилой робко изъявляли свое желание, хотя устройство поминок полностью лежало на их плечах. Разве он мог оставить женщин на ночь одних с покойным. Кроме того, он искренне считал, что ночь эту они должны провести вместе – он и Никанор Ефимович. Я и без того буду чувствовать себя в вечном долгу, - думал Антон, - а если оставлю его одного – никогда не смогу простить себе такой поступок.
Старец, спокойным умиротворенным лицом, покоился посреди комнаты в гробу, стоящим на стульях и будто, одновременно, сидел рядом с Антоном. Казалось, что он сопровождал друга, когда тот выходил покурить на кухню или попить чаю с посуды, подаренным им самим.
- Так и будете теперь ходить за мной повсюду, Никанор Ефимович?
Ответа не было.
-А знаете, мне очень жаль, что не договорили мы. Вы не успели сказать самое главное. Таинство рождения меня мало волнует. Лежишь себе в коляске, как результат любви своих родителей, укутанный пеленками, посасываешь пустышку и всем улыбаешься, как Лунтик из мультфильма – « Я родился». И нет, даже не может быть, никаких сомнений, что все кругом просто обязаны любить тебя. А вот таинство смерти? Тут уж, извините, совсем не тянет улыбаться.
- Может тебе принести выпить, Антон. – Так неожиданно вошла соседка. – Мне показалось, будто разговаривает кто-то. Подумала, что из соседей кто зашел попрощаться.
- Да нет, Людмила. Нет никого. Просто, мысли вслух. А пить я не буду. Нехорошо получится, провожать его с похмелья и с запахом. Да и поздно уже, никто не придет больше. Никто нас не утащит, и сами не побежим на аллею. Иди спать. Мне, может, тоже удастся вздремнуть малость. Завтра тяжелый день.
Проводив соседку, Антон снова вошел в комнату, постоял возле гроба, не понимая для чего, но пошел обратно к кухонной форточке с очередной сигаретой.
- Да, не договорили мы, - продолжал думать Антон то вслух, то про себя, - но о таинстве смерти я одновременно хочу знать и не знать. С одной стороны кажется, что знания о смерти только приблизят меня к ней и от этого жутковато становится. Получается, что не стоит торопиться вооружать себя такими знаниями. Опять же, с другой стороны, была надежда, что вы убедите меня и докажете наличие чего-то такого, что могло бы освободить от этих мыслей, помочь осознать доселе неизвестное и стать таким же спокойным, каким были вы. Лгать вы не умели, просто успокаивать меня тоже не стали бы. Какое-либо из божественных чудес, о которых собирались мне сообщить, наверняка, касалось этой темы. Я не знаю ни одного человека, который бы рассуждал, как вы. Такого наставника уже не найду. Увы… Хотя не стоит думать об этом в этот скорбный день. Потерял вас, а жалею – себя. «Недоделали» вы меня, выходит. Завтра закапаем вас, и всё оборвется, как и мой несостоявшийся рассказ. Может права жена – какой толк в таком увлечении.