Ты входишь в чужой лес со своим топором. И рубишь до изнеможения. Щепки летят, раня тебя. С глухим стоном падают стволы, подминая молодую поросль. Образуются просветы, глухая чаща озаряется солнечными лучами. И сначала ты воспринят читателем как негативный герой, но теперь, как освободитель. В этом - честь и хвала. Я предлагаю тебе остановиться в своем труде и пройтись немного в глубину, по этой неприметной тропинке, протоптанной, должно быть, лесной живностью. Иди, иди, пока не выйдешь на поляну, где растет дикая малина, уже давшая плоды. Можешь угоститься. Вы с лесом должны заразить друг друга и друг на друга повлиять. Не могу сказать, кто выйдет победителем, потому что ты владеешь топором, орудием, и должно быть в кармане хранишь точило, способное реанимировать любое железо для новых подвигов. Лес же – огромен и зелен. Лес – раскидист и зол. Ты – порядок, лес – хаос. У леса есть время, но у тебя – часы. У леса есть пространство, а у тебя – виды на него.
Сидя на поляне, в окружении молчаливых деревьев, ты решаешь вытащить из лица острые занозы, и каждая из них, что удачно сковырнута тобою и вышвырнута в траву, узнана этими великанами, как кусок собственной плоти, что отмечается изумрудной пеной волны листьев, упрямо считающих упругими губами – раз, два, три. Твоя же кровь не принята в расчет и не берется в оплату. К тому же плоды дикой малины так приятно похожи на комки подсохшей крови, будто вместе с свежей древесиной, несносно белевшей в траве, закатные ягоды сигнализируют сомну древесных гигантов – смотрите, что она наделал, и вас ждет та же участь! От этого поднимается гул, из самой чащи ахнет северным ветром, подземными родниками, сплетением бледных корневищ, хранящих огромное, мшистое сердце, валуном замершее в груди этого леса, который ты решил посетить, на который решил посягнуть.
Вдыхай глубже горчащую прелость немого, потухшего очага. Его сможет пробудить только гнев. Покой – убивает мятущийся пламень говорливого нутряка. Так что вставай, подбирай свой инструмент и продолжай крушить. Пусть разводят ветвями эти молчаливые столбы, пока ты жаждешь разглядеть сквозь их сцепленные персты синеющее, пульсирующее облаками небо. Будто оно не отчаялось проникнуть в тайны этой пущи, видя ее с самого рождения. Взрастив и воспитав, приучив к причудам вихрей и ласковой нежности дождя. Это не сработает. И ты, должно быть, понимаешь. Пора идти дальше, нырять глубже, утопать в зеленоватой полутьме, глушащей звук с осторожностью паука, крадущегося по сплетенному канату к завязшей мушке, поблескивающей бензиновыми крылышками. Ты вздрагиваешь от моего сравнения, покрепче сжимая обух топора, но я не враг тебе, а только попутчик, смело наблюдающий за процессом завоевания.
Чтобы найти – нужно заблудиться. В самом процессе блуждания скрыт сакральный подтекст любого леса, его смысл, заваленный пружинистым ковром хвои. Отчаявшись, прокляв затею, ты обязательно споткнешься о вершок валуна, спрятанного под землей, и по тишине, разлитой вокруг, по молоку тумана, гуляющего сквозь мачты высоких травинок, на которых покачиваются причудливые насекомые, ты поймешь, что сердце леса – здесь, под твоими ногами. И вот теперь ты растеряешься. Ты растеряешься – потому что я так хочу. И лес растеряется вместе с тобой. А у растерянных нету никакого гнева, поэтому сердце так и не забьется, может оттого, что уже не хочет, отстучало свое, гоняя соки по широким аортам, теперь закупоренных вязкой смолой, желающей исцелить, но лишь скрепившей безнадежность своей пахучей хваткою. Так что забирай свой одомашненный бердыш и ступай к асфальту, к облезшей остановке, трамваям и брось, брось, тебе говорят, надежды на этот лес, дай ему сгнить на корню под холодными звездами, падающими в разверстые тенета, заглатываемые лишайниками и отринутыми затем мертвыми, мерцающими сапфировым сиянием мотыльками, выступающими на соленой рыхлости влажного песка, такого продуктивного для плачущей навзрыд вечности.