Глава 13 Изучение Циня

Смеющаяся гордость рек и озер

Глава 13 Изучение Циня

Писатель: Цзинь Юн

Переводчик: Алексей Юрьевич Кузьмин


На некоторое время установилась тишина, нарушаемая только сопением учеников и учениц. Юэ Бу-цюнь внезапно ледяным тоном осведомился: «Лин-ху Чун, Лин-ху дася (великий рыцарь), ты еще не освободил заблокированные точки, или хочешь, чтобы мы тебя умоляли?»
   
Лин-ху Чун вздрогнул, прерывающимся голосом ответил: «Шифу, ты… зачем смеешься над учеником? Я… прямо сейчас освобожу точки учителю». С трудом поднялся на ноги, шатаясь, добрел до учителя, спросил: «Ши… шифу, какие точки заблокированы?» Юэ Бу-цюнь вскипел от злости, припомнил, что ранее на горе Хуашань притворился слабым, упал, ногу себе мечом проткнув, и все это, только ради того, чтобы не убивать Тянь Бо-гуана, и сейчас наверняка, опять комедию ломает, специально дал уйти этим пятнадцати врагам со скрытыми лицами, нарочно время тянул, вместо того, чтобы ему точки разблокировать, и дать зарубить их всех. Юэ Бу-цюнь в гневе вскричал: «Не нуждаюсь в твоей помощи!» Он втайне провел энергию «фиолетовой зарницы», и пробил все запечатанные каналы. Он был обездвижен, люди, которые запечатали ему точки, были очень мощными, а его внутренняя сила к тому времени истощилась, к тому же ему заблокировали главные точки: «Ю Чжэн», «Шань чжун», «Цзю Чуй», «Цзянь чжэнь», «Цзи тан», и другие, так что он поначалу не мог сам освободиться, хоть и владел могучим навыком «фиолетовой зарницы».

Лин-ху Чун хотел как можно скорее разблокировать точки на теле учителя, но, не успел он собраться с силами, только поднял руку, как в глазах замелькали звездочки, в ушах загудело, и он едва не потерял сознание, свалившись перед телом отца-наставника, когда тот сам уже освободил свои точки. Госпожа Юэ лежала на земле, полностью обессиленная, не имея даже сил двинуть рукой, чтобы зажать кровоточащую рану на бедре.
В этот момент небо начало слегка светлеть, дождик постепенно утих, и мало-помалу  окружающее стало обретать четкие очертания. Голова Юэ Бу-цюня окуталась белым туманом, его лицо полыхнуло фиолетовым сиянием, раздался треск, и он одним усилием разблокировал свои точки. Он тут же вскочил на ноги, его руки замелькали, нажимая и ударяя тут и там, и он разблокировал каждого, после чего бросился к госпоже Юэ, и начал вливать в нее свою энергию, возобновляя ее силы. Юэ Лин-шань торопливо перевязала матери рану на бедре. Все ученики заново переживали события прошедшей ночи, когда они едва избегли гибели, и сейчас ощущали себя за гранью былой реальности. Гао Гэнь-мин, Ши Дай-цзи и другие, глядя на ужасную картину обезглавленного тела Лян Фа, не сдержали слез, несколько девушек-учениц рыдали в голос. Все равно думали: «К счастью, Лин-ху Чун сумел победить злодеев, иначе страшно подумать, что нас ожидало». Гао Гень-мин заметил, что Лин-ху Чун по-прежнему лежит в грязи лицом вверх, подошел к нему, собираясь приподнять. Юэ Бу-цюнь тихо спросил: «Чун-эр, эти пятнадцать людей со скрытыми лицами откуда взялись?» Лин-ху Чун ответил: «Ученик… ученик не знает».
 
Юэ Бу-цюнь произнес: «Ты их знаешь? Ты с ними дружбу свел?» Лин-ху Чун ошеломленно ответил: «Ученик ранее никого из них не встречал». Юэ Бу-цюнь сказал: «Раз так, то отчего же, когда я приказал тебе остановить их для тщательного расспроса, ты меня слышал, да не послушал, приказа не выполнил?» Лин-ху Чун ответил: «Ученик… ученик… в самом деле был без сил, совсем сил не осталось, в этот момент…
… в этот момент». Говоря это, он с огромным трудом встал, трясясь всем телом. Юэ Бу-цюнь хмыкнул: «Прекрасное представление разыграл!» У Лин-ху Чуна со лба закапал пот, колени подогнулись, он рухнул на колени в грязь: «Ученик с детства был сиротой, полностью зависел от шифу и шинян, проявивших великое милосердие, великое благо, принявших и вскормивших его, относившихся к ученику, как к собственному родному сыну. Ученик, хоть и недостойный, но никогда бы не осмелился нарушить приказ шифу, не посмел бы обманывать шифу и шинян». Юэ Бу-цюнь вскричал: «Ты не смеешь обманывать шифу и шинян? Тогда, хэ-хэ, откуда ты выучил эти методы меча? Неужели ты их во сне получил  от святого небожителя, который на тебя внезапно с неба свалился?» Лин-ху Чун ударил челом: «Прошу шифу простить вину, передавший методы меча мастер предшествующих поколений взял обещание никому не рассказывать историю этих методов меча, вплоть до того, что даже шифу и шинян нельзя докладывать».
   
Юэ Бу-цюнь рассмеялся ледяным смехом: «Это само собой разумеется, ты так в гунфу продвинулся, как об этом можешь рассказывать шифу и шинян? Наш клан горы Хуашань все силы исчерпал, куда нам против тебя биться? Тот старейшина со скрытым лицом не об этом ли говорил? Клан горы Хуашань уже давно должен был тебя сделать своим руководителем».
   
Лин-ху Чун не посмел отвечать, только склонил голову, ударив челом, подумав: «Если я поведаю отцу-наставнику историю о том, как дядюшка-великий наставник Фэн передал мне приемы меча, шифу и шинян до конца меня не простят. Но настоящий китайский парень должен держать свое слово, Тянь Бо-гуан, на что был преступный развратник, принял на себя пытки шестерых святых из персиковой долины, но не выдал им дядюшку-великого наставника Фэна. Лин-ху Чун получил от этого человека великое благодеяние, разве может навредить ему. Что же, придется временно вытерпеть неудовольствие шифу и шинян, что тут еще рассуждать?» Вслух же сказал: «Шифу, шинян, не то, чтобы ученик посмел нарушить приказ учителя, он в самом деле не в силах нарушить обещание. Потом ученик отправится просить мастера старшего поколения, упросит его позволить объяснить шифу и шинян эту историю, и тогда не осмелится и на волосок что-либо утаить».  Юэ Бу-цюнь произнес: «Хорошо, вставай уже!»  Лин-ху Чун отбил на коленях еще два поклона, попытался встать, но ноги его ослабли, и он снова рухнул на колени. Линь Пин-чжи стоял рядом, протянул руку, помог ему встать. Юэ Бу-цюнь с холодной усмешкой произнес: «Твои методы меча выдающиеся, но актерские способности еще более высокие». Лин-ху Чун не посмел оправдываться, подумав: «Шифу для меня оказал гору благодеяний, сейчас ошибочно обвиняет, но впоследствии «вода схлынет, камни обнаружатся». Дело это весьма невероятное, вовсе не удивительно, что в сердце шифу закрались подозрения». Он, хоть и подвергся опале, но и на волосок не затаил обиды.
   
Госпожа Юэ теплым голосом произнесла: «Если бы не удивительные методы меча Лин-ху Чуна, клан горы Хуашань был бы полностью уничтожен. Может, не стоит об этом говорить, но, боюсь, наши женщины были бы опозорены. Кем бы не был мастер предшествующих поколений, передавший Лин-ху Чуну приемы меча, мы в долгу перед ним, и это благодеяние весьма не мелкое. Что до истории происхождения этих пятнадцати злодеев, то мы обязательно это узнаем впоследствии. Разве может Чун-эр быть с ними в дружбе?

Не они ли хотели его в куски искромсать, к тому же Чун-эр разве их всех не ослепил?»

Юэ Бу-цюнь, отрешенно глядел вверх, и слова госпожи Юэ прошли мимо его ушей. Ученики развели огонь, приготовили завтрак, некоторые вырыли могилу и похоронили тело Лян Фа. После завтрака достали сменные одежды, переоделись в сухое. Все посматривали на застывшего в неподвижности Юэ Бу-цюня, и пытались понять: «Неужели еще придется идти на гору Суншань для диспута с главой альянса Цзо? Фэн Бу-пин склонился перед мечом Лин-ху Чуна, у него больше нет лица, чтобы требовать себе место руководителя фракции горы Хуашань». Юэ Бу-цюнь обратился к госпоже Юэ: «Шимэй, скажи, куда нам идти?» Госпожа Юэ ответила: «Идти на гору Суншань нет необходимости. Но, раз уж вышли, то и возвращаться не стоит спешить». Она боялась шестерых святых из персиковой долины, и не осмеливалась возвращаться на гору. Юэ Буцюнь произнес: «Дорога открыта и направо, и налево, можно идти, куда угодно, да и ученикам это даст новый опыт и новые впечатления». Юэ Лин-шань обрадовалась, всплеснула руками: «Вот здорово, батюшка…», – но тут осознала, что только что был убит старший брат-наставник Лян Фа, и вот так радоваться сейчас совершенно несообразно, она только махнула рукой, и замерла. Юэ Бу-цюнь с тончайшей улыбкой произнес: «Как только заходит речь о странствиях и путешествиях, это нравится тебе больше всего. Если батюшка пойдет навстречу твоему характеру, Шань-эр, скажи, куда бы ты больше всего хотела бы отправиться развлечься?» Он и говорил, и одновременно поглядывал на лицо Линь Пин-чжи. Юэ Лин-шань ответила: «Батюшка, раз уж ты сказал развлечься, то самое лучшее развлечение – это уйти чем дальше, тем лучше, но, сколько бы не прошли, вернуться обратно домой. Нам лучше всего отправиться на родину мальца Линя. Я там уже была однажды со вторым старшим братом, но, к сожалению, разыгрывала из себя уродину, не осмеливалась отходить далеко, и так ничего и не увидела. В Фуцзяни плоды «глаз дракона» лунган и большие, и сладкие, там фуцзяньские мандарины, а еще баньяны, нарциссы…»

Госпожа Юэ отрицательно покачала головой: "отсюда до Фуцзяни десять тысяч ли, где нам взять припасов на дорогу? Не лучше ли вернуться на Хуашань, набрать в путь еды и одежды?" Линь Пин-чжи вдруг сказал: "Шифу, шинян, через несколько ли отсюда -- граница провинции Хэбэй, а там в городе Лоян у ученика живет семья бабушки по материнской линии". Госпожа Юэ вспомнила: "Да, твой дедушка по материнской линии "Не имеющий соперников", "Золотая сабля" Ван Юань-ба как раз живет в Лояне". Линь Пин-чжи произнес: "Ученик потерял обоих родителей, очень хочет повидать дедушку и бабушку, обо всем им рассказать. Шифу, шинян, братья и сестрицы - наставницы могут остановиться у моих родителей матушки, им будет и стол, и кров. А потом мы потихоньку горами и водами отправимся в наш особняк в Фуцзяни. Рядом с городом Чанша, где находился филиал нашего бюро, ученик спрятал немало золота, серебра, и драгоценностей, которые он отобрал из рук злодеев из клана Цинчэн, дорожные расходы ... к чему о них тревожиться". После того, как госпожа Юэ заколола мечом Тао Ши Сяня, она ежедневно вспоминала, как ее схватили за четыре конечности, растянули, и едва не порвали на четыре куска. Она ожидала, что ее снова поймают, растянут так, что она не сможет двигаться, и разорвут вместе с внутренними органами -- не счесть, сколько раз ей снились страшные кошмары. В этот раз, хотя они официально отправились на гору Суншань ради дискуссии, на самом деле это был способ скрыться от напасти. Она заметила, что после того, как муж обратил внимание на Линь Пин-чжи, тот предложил им воспользоваться гостеприимством, она решила, что бежать как раз следует как можно дальше, к тому же они с мужем никогда прежде не бывали на Юге, а обойти провинцию Фуцзянь было бы весьма неплохо, и она с улыбкой обратилась к супругу: "Шигэ, малец Линь предоставляет нам стол и кров, ну что, пошли есть его белый рис?" Юэ Бу-цюнь ответил: "Давно я слышал славное имя деда Пин-чжи, "золотая сабля, не имеющий соперников", всегда относился к нему с уважением, да вот не было времени свидится. В провинции Фуцзянь у города Путянь расположен монастырь Южный Шаолинь, там издавна множество мастеров боевых искусств. Если мы посетим Лоян, пройдем по Фуцзяни, и завяжем там знакомства с уважаемыми мастерами, то уже ради одного этого стоит предпринять такое путешествие".
 
Ученики услышали, что шифу согласился отправиться в путешествие по Фуцзяни, и не смогли не обрадоваться. Линь Пин-чжи и Юэ Лин-шань обменялись взглядами, и оба расцвели от счастья.
 
Среди всех только Лин-ху Чун был удручен и расстроен, он размышлял: "Шифу, шинян, ни в какое иное место не хотят идти, прежде чем не пойдут в Лоян встретиться с дедушкой Линь Пин-чжи, а затем еще и за тысячи ли отправляются к нему в Фуцзянь. Тут и без слов понятно, что они хотят устроить там его помолвку с сяошимэй.
   
Приедут в Лоян, увидятся со старейшинами его клана, обсудят помолвку, прибудут в Фуцзянь, скорее всего, в доме семьи Линь устроят свадьбу. У меня ни отца, ни  матери, ни родственников, ни близких, я сирота, как мне сравниться с владельцем охранного бюро Фувэй, имеющего филиалы по всей Поднебесной? Младший брат-наставник Линь приедет в Лоян поклониться деду, а мне-то там на что рассчитывать?" Он посмотрел на толпу обрадованных учеников, забросивших на девятое небо мысли о страшной кончине Лян Фа, ему стало неприятно, он подумал: "В тот вечер, когда мы легли на ночлег, не лучше ли мне было потихоньку уйти в ночи? Неужели я смогу вместе со всеми идти на свадьбу Линь Пин-чжи, буду есть его пищу и принимать от него деньги, поздравлять с женитьбой на сяошимэй, желать любви и согласия до старости?" Когда все распределились для похода, Лин-ху Чун пошел самым последним, дух его был угнетен, силы исчерпаны, он шел все медленнее, все более отдаляясь от остальных. Около полудня он присел на стоящий у дороги камень, стараясь восстановить дыхание, и тут увидал, как к нему возвращается Лао Дэ-нуо со словами: "Дашигэ, ты как себя чувстуешь? Устал идти?
 
Я тебя подожду". Лин-ху Чун ответил: "Ладно, вот затрудняю тебя". Лао Дэ-нуо сказал: "Впереди городишко, шинян наняла большую телегу, вот я за тобой и пришел". Лин-ху Чун почувствовал теплоту в сердце: "Шифу подозревает меня, а матушка-наставница по-прежнему так ко мне добра".
 
Прошло немного времени, и примчалась повозка, влекомая мулами. Лин-ху Чун залез на повозку, а Лао Дэ-нуо пошел рядом. В этот вечер они заночевали на постоялом дворе, также расположился с ним в одной комнате. На протяжении двух последующих дней Лао Дэ-нуо не отходил от него ни на шаг. Видя его заботу и теплое отношение, Лин-ху Чун размышлял: "Лао шиди намного старше меня,  в обычное время был со мной немногословен, вот не ожидал, что в час испытаний он он будет так обо мне заботиться, верно говорит пословица, что долгой дорогой познается сила лошади, а чередой дней узнаешь сердце человека.
Остальные братья-наставники, видя, что учитель ко мне относится не по-доброму, не осмеливаются со мной разговаривать". Вечером третьего дня, он сидел на кане, [Кан - китайская печь устроена так, что, прежде, чем дым выйдет в вертикальный дымоход, он проходит по коризонтальному дымоходу по периметру комнаты, согревая ее. На кане можно сидеть, лежать, греться зимой и отдыхать летом, как на лавке.] прикрыв глаза, успокаивая дух, и вдруг услыхал, как младший брат-наставник Шу Ци тихо проговорил в дверную щель: "Второй старший брат-наставник, шифу спрашивает, сегодня в поведении дашигэ не было ничего необычного?"

Лао Дэ-нуо понизил голос, прошептал: "Замолчи, иди отсюда!" Но, услышав эти несколько слов, Лин-ху Чун ощутил в сердце дуновение ледяного холода, только сейчас он понял, что шифу на самом деле необычайно подозревает его, в самом деле послал Лао Дэ-нуо тайно шпионить за ним. Послышались осторожные шаги -- Шу Ци, крадучись, уходил прочь. Лао Дэ-нуо встал перед каном, всматриваясь, в самом ли деле Лин-ху Чун уже спит. Лин-ху Чун в сердце своем пришел в великий гнев, хотел вскочить, но изменил свое решение: "Какое это имеет к нему отношение? Он просто получил приказ шифу, разве он мог отказаться?"

Он сдержал свой гнев, притворился, что крепко спит. Лао Дэ-нуо неслышным шагом вышел из комнаты. Лин-ху Чун знал. что тот наверняка отправился к шифу с докладом о его поведении за этот день, и втайне холодно усмехнулся: "Да я на тончайший волос ничего не буду делать, вы можете послать хоть десять, хоть сто человек за мной шпионить, Лин-ху Чун прозрачен и чист, чего ему бояться?" В груди поднялось волнение, произошло движение внутренней энергии, он почувствовал, как кровь и энергия ци преворачиваются в обратном направлении, ему стало плохо, он упал на подушку, и с трудом дышал, прошла половина ночи, пока он мало-помалу успокоился.

Он сел, накинул одежду и обулся, подумав: "Шифу уже не считает меня своим учеником, держит за преступника, какой мне смысл оставаться в клане горы Хуашань, не лучше ли уйти. В будущем шифу меня поймет -- ладно, не поймет -- тоже ладно, все равно я уйду". И как раз в этот момент он услыхал за окном шепот: "Лежи, не двигайся!" Другой человек ответил: "Похоже, что дашигэ поднялся, и встал".

Эти двое разговаривали совсем тихо, но была глубокая ночь, слух у Лин-ху Чуна был хороший, и он слышал все совершенно отчетливо. Он узнал двух младших братьев, которые залегли во дворе, чтобы не прозевать его бегства. Лин-ху Чун сжал кулаки, так, что суставы захрустели, подумал: "Если я прямо сейчас побегу, то точно окажусь преступником, хорошо, хорошо! Ну, так я не побегу, посмотрю, как вы со мной будете управляться!". И внезапно громко прокричал: "Эй, люди, несите вино!" Звал довольно долго, наконец, явился слуга с вином. Лин-ху Чун напился до беспамятства. Наутро, когда  Лао Дэ-нуо тащил его на телегу, он по-прежнему орал: "Эй, слуги! А ну, несите еще вина! Я еще не напился!".
 
Через несколько дней клан горы Хуашань достиг Лояна, и все разместились в большой гостинице. Линь Пин-чжи в одиночку пошел в дом дедушки. Юэ Бу-цюнь и остальные переоделись в чистые одежды. Лин-ху Чун, с того самого дня, когда бился в храме царя лекарств, так и не менял своего грязного платья, да и за эти запойные дни изрядно запачкался, глаза аж косились от выпитого. Юэ Лин-шань взяла длинный халат, принесла ему: "Дашигэ, поменяй свою одежду, хорошо?" Лин-ху Чун ответил: "Халат шифу, как можно его одевать?" Юэ Лин-шань попросила: "Малыш Линь пригласил нас всех к себе домой, ты поменяй свою оджду на батюшкин халат". Лин-ху Чун ответил: "Чтобы прийти к нему в дом, никак нельзя не одевать красивые одежды?"

Говоря это, он посмотрел на нее сверху донизу, и увидел, что она одета в изумрудную атласную курточку,  внизу у нее вышитая шелком зеленая юбка, лицо покрыто румянами, черные шелковые волосы искрятся, как тяжелый шелк, и в них вставлена заколка с коралловым цветком. Лин-ху Чун вспомнил, что так она одевалась только на праздник Нового Года, у него сердце защемило, он хотел сказать что-то резкое, но подумал: "Китайский парень, великий муж, может ли быть столь мелким духом?" Сдержался, и ничего не произнес. Юэ Лин-шань внимательно посмотрела не него острым взглядом, и не удержалась от смущения, произнесла: "Не любишь, ну и не меняй!" Лин-ху Чун ответил: "Я не согласен менять одежду, так и не буду ничего менять!" Юэ Лин-шань не стала тратить слова, взяв халат, вышла из комнаты.
 
Вдруг за воротами раздался громкий голос: "Великий руководитель фракции Юэ осчастливил визитом, прибыл издалека, ничтожный не сумел встретить заранее, в самом деле, огромное упущение в ритуале!"

Юэ Бу-цюнь понял, что это "Не имеющий соперников, золотая сабля" Ван Юань-ба лично пришел на постоялый двор. Он обменялся улыбками с супругой, обрадовался, и они оба вышли наружу для приветствия. Оказалось, что Ван Юань-ба -- крепкий старик более семидесяти лет, с румяным лицом, развевающейся перед грудью длинной седой бородой, с энергичным и здоровым видом, играющий в левой руке двумя золотыми шарами величиной с гусиное яйцо.
Люди мира боевых искусств играют с четками из железа, это вполне обычно, но, в отличии от кованого железа, или оружейной стали, Ван Юань-ба держал в руке два золотых шара, вдвое тяжелее железных, и к тому же гораздо более драгоценных. Он увидел Юэ Бу-цюня, расхохотался, сказал: "Счастливая встреча, счастливая встреча! Великий наставник Юэ знаменит в мире воинских искусств, ничтожный старик уже двадцать лет, как ежедневно думал о нем, и вот, он прибыл в Лоян -- воистину это счастливое событие для всего воинского сообщества Центральной равнины". Говоря, он пожимал правую руку Юэ Бу-цюня, с радостным и чистосердечным видом. Юэ Бу-цюнь, смеясь, ответил: "Ничтожные супруги с учениками прибыли из путешествия, давно были наслышаны, и первым делом  решили поклониться великому рыцарю Центральной равнины, "Не имеющему соперников золотой сабле", старейшине Вану. Мы тут несколько десятков человек явились без приглашения, напросились бесцеремонно".
 
Ван Юань-ба громко возвестил: ""Непобедимая золотая сабля" -- это только четыре иероглифа, и их нельзя ставить впереди великого руководителя фракции Юэ. Кто так сделает, не прославит, а обидит меня. Господин Юэ, вы приняли к себе моего внука, сотворили такое добро, теперь клан горы Хуашань и моя школа "Золотой сабли" -- одна семья, два брата, которых нельзя разделить. Пойдем, пойдем, пойдем, всех приглашаю ко мне в дом, пока вдоволь не нагоститесь, никого и на шаг из Лояна не выпущу. Великий руководитель фракции Юэ, позвольте старику лично нести Ваш багаж".

Юэ Бу-цюнь быстро откликнулся: "Это совершенно не сообразно".

Ван Юань-ба обернулся к своим двум сыновьям: "Бо-фэнь, Чжун-цян, скорее дядюшке-наставнику Юэ, матушке-наставнице Юэ бейте челом". Ван Бо-фэнь, Ван Чжун-цян откликнулись, согнув спины, поклонились в пояс. Супруги Юэ пали на колени, поклонились в ответ земно: "Мы одного возраста, к чему говорить дядюшка-наставник, разве это сообразно? Если вести расчет от возраста Линь Пин-чжи, то мы принадлежим к одному поколению".

Ван Бо-фэнь, Ван Чун-цян -- оба были одними из лучших мастеров боевых искусств в провинциях Хэбэй и Хэнань, хоть и восхищались Юэ Бу-цюнем, но на колени перед ним становиться не хотели, несмотря на приказ отца. Но, когда супруги Юэ встали перед ними на колени, они обрадовались, опустились напротив них для ответного поклона, и все четверо равно поклонились друг другу. Юэ Бу-цюнь поглядел на них -- эти двое имели могучее телосложение и высокий рост, только Ван Чун-цян был намного толще. У обоих были высокие виски с выступающими буграми, на руках вздувались мышцы, было ясно, что они равно обладают и могучей внутренней энергией, и великой внешней силой. Юэ Бу-цюнь приказал ученикам: "Все подходите, и кланяйтесь старейшине Вану и двум дядюшкам-наставникам. Школа "Золотой сабли" могущественна и имеет громкую славу на Центральной равнине, предшествующие поколения нашего клана горы Хуашань всегда относились к ней с огромным почтением. С этого дня все должны с почтением внимать поучениям старейшины Вана, и двух дядюшек-наставников".

Ученики мигом ответили: "Слушаемся!", -- и тут же, на широком дворе гостиницы, рухнули на колени. Ван Юань-ба засмеялся: "Не достоин, не достоин!" Ван Бо-фэнь и Ван Чун-цян в ответ отвесили половинный поклон. Линь Пин-чжи стоял в стороне, поочередно называя деду имена учеников клана горы Хуашань. Ван Юань-ба обладал размахом и щедростью, заранее приготовил в знак встречи  по сорок лянов серебра, и ученики его клана вручали каждому по подарку. Когда очередь дошла до Юэ Лин-шань, Ван Юань-ба рассмеялся, и обратился к Юэ Бу-цюню: "Старина младший братец Юэ, Юэ лаоди -- ты тут такие таланты представляешь, она у тебя еще не просватана?" Юэ Бу-цюнь рассмеялся: "Девчонка годами молода, да к тому же, в нашей школе все равно изучают воинское мастерство, девушки тоже целыми днями работают с саблей, тренируют меч, ни накраситься, ни стряпать совершенно не умеют, какая семья захочет просватать такую дикарку?"

Ван Юань-ба засмеялся: "Лаоди сказал очень скромно, могучая тигрица не позволит обычным людям смотреть на себя свысока. Но, тем не менее, всеми этими премудростями терема молодые девушки овладевают очень быстро". Договорив до этого места, он понизил голос, и огорченно вздохнул. Юэ Бу-цюнь понял, что тот вспомнил о погибшей в Цзяннани [На Южных реках - провинциях к югу от длинной реки, южнее Янцзы. Его дочь, госпожа Ван, мать Лин Пин-чжи,  была захвачена в провинции Фуцзянь, и погибла в провинции Хунань.] дочери, он убрал с лица улыбку, и произнес: "Да!" Ван Юань-ба не выпячивал свои чувства, заботясь о людях, он скрыл свою скорбь по погибшей дочери, рассмеялся: "Такой талант, влюбляющий в себя людей, совершенный во всех отношениях, нелегко будет найти героя, который сможет быть с ней равной парой". В этот момент Лао Дэ-нуо вывел из комнат шатающегося Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун не стал бить челом Ван Юань-ба и его сыновьям, а ограничился низким поклоном со сложением рук: "Ученик Лин-ху Чун кланяется старейшине Вану и двум дядюшкам-наставникам".
   
Юэ Бу-цюнь нахмурился: "Почему челом не бьешь?" Ван Юань-ба уже ранее слышал доклад внука о том, что Лин-ху Чун имеет раны, и засмеялся: "Драгоценный племянник Лин-ху не вполне поправился, не нужно много церемоний. Юэ лаоди, ваша внутренняя энергия клана горы Хуашань первая среди пяти твердынь меча, ты наверняка мастер выпить, пойдем, осушим по десять больших чаш". Говоря это, взял Юэ Бу-цюня за руку, и повел из постоялого двора. Госпожа Юэ, Ван Бо-фэнь и Ван Чун-цян пошли следом, а за ними последовали и все ученики клана горы Хуашань. Вышли из ворот, а там уже стояли наготове повозки и верховые лошади. Дамы сели в повозки, мужчины сели на коней, каждый из которых блестел украшенной уздой и седлом. Не прошло и одной стражи, как Линь Пин-чжи явился с докладом к Ван Юань-ба, а все было уже должным образом приготовлено, даже одной такой вещи было достаточно, чтобы понять тот уровень могущества и славы, какой был в Лояне у школы "Золотой сабли".
 
Достигнув дома Ванов, увидели огромное и высокое здание, с покрытыми алым лаком воротами. На воротах ярко блестели два больших бронзовых кольца, перед вратами стояли восемь бойцов с крепкими руками. Прошли ворота, и увидели на балке дома поперечную вывеску -- на черном лаковом поле золотыми иероглифами были выведены четыре иероглифа: "Глядите на справедливых героев", а ниже стояла подпись губернатора провинции Хэнань.

Этим вечером Ван Юань-ба устроил для Юэ Бу-цюня и его учеников роскошный банкет, на котором присутствовали не только лучшие представители воинского сообщества Лояна, но также и странствующие бойцы, купцы, и богачи.

Лин-ху Чун был старшим учеником клана Хуашань, и его место было подле Юэ Бу-цюня. Все присутствующие, видя его истрепаную одежду, и угнетенное состояние духа, втайне дивились.

В воинском сообществе множество странных и необыкновенных бойцов, многие странствующие рыцари и высокие мастера предпочитают ходить в лохмотьях, присутствующие решили, что этот главный ученик горы Хуашань так проявляет свою уникальность, и никто не посмел смотреть на него свысока. Лин-ху Чун сидел во втором ряду, напротив Ван Бо-фэня.

Выпили уже три раза, Ван Бо-фэнь заметил, что он сидит совершенно ко всему равнодушный, трижды к нему обратился, но в ответ получил лишь один ответ, было ясно, что его старшинство здесь в расчет не принимается, также вспомнил, что накануне на постоялом дворе этот человек даже его отцу не стал бить челом, сорок лянов серебра взял без должного уважения, и невольно разозлился. Он поднял в беседе тему боевых искусств, и стал рассуждать о трудных для понимания поучениях, намереваясь косвенно задеть Лин-ху Чуна.

Лин-ху Чун отвечал крайне вынужденно, неохотно. Он вовсе не испытывал неприязни к Ван Бо-фэню, но, видя великолепие семьи Ванов, чувствовал, что он в сравнении с ними просто нищий паренек, разница как между небом и землей. Линь Пин-чжи, едва прибыл в дом деда, тут же переоделся в длинный парчовый халат, он и так был в десять раз красивее, а как преоделся, стал просто элегантным богачем, подобным бесценной яшме. Лин-ху Чун, как взглянул на него, застыдился своего облика, подумав:

"Что говорить, что сяошимэй уже на горе к нему хорошо относилась, даже если бы она все время помнила обо мне, но как она может предпочесть меня, такого ничтожного нищего?" Он всеми мыслями сердца непрерывно возвращался к Юэ Лин-шань, и, о чем бы не говорил Ван Бо-фэнь, он слышал, но не внимал.

Ван Бо-фэнь был один из лучших воинов Центральной равнины, все лебезили перед ним, боялись его без меры, а вот сегодня вечером однако, Лин-ху Чун -- такой молодой парень стал просто загвоздкой для него. Он уже давно хотел на него напасть, да только траур по погибшей сестре, и то уважение, которое отец испытывал к клану горы Хуашань, заставляли его сдержать гнев, он держал себя в руках, но непрерывно произносил тосты Лин-ху Чуну. Лин-ху Чун пил не отказываясь, досуха, и незнамо как выпил более сорока чарок.

Он раньше был мастером по выпивке, мог и сто чарок выпить, не опьянев, но сейчас внутренняя сила его была истощена, он едва мог пуговицу застегнуть, к тому же в вине искал утешения для печали, вот и напился пьяным, после сорока чарок совсем опьянел. Ван бо-фэнь подумал: "Ты, малявка, слишком высокомерный, мой племянник ведь твой младший брат-наставник, а ты меня дядюшкой ни разу не назвал, ну да ладно. Сегодня я тебя напою в усмерть, пусть все видят, какой ты мерзкий". Увидев, что Лин-ху Чун уже одурманен, ничего не различает от выпитого, Ван Бо-фэнь рассмеялся: "Лин-ху Чун, главный ученик клана горы Хуашань, оказывается он с молодых лет уже великий герой, высокий мастер боевого искусства, высокий мастер и по части выпивки. Эй, люди, сюда, тащите большую чашу, пусть молодой мастер Лин-ху ее опрокинет".
 
Слуги отозвались громкими криками, и перед Лин-ху Чуном появилась новая чаша с вином. Лин-ху Чун за всю свою жизнь никогда не отказывался от вина, сколько бы ему не наливали; он выпил еще около пятидесяти чарок, кураж винопития снова поднялся в нем, он опрокинул на землю стоявшие перед ним палочки для еды, и пустые чарки. Посторонние начали говорить: "Молодой рыцарь Лин-ху пьян. Ему надо выпить стакан горячего чая, чтобы протрезветь". Ван Бо-фэнь рассмеялся: "Старший ученик главы клана Хуашань разве может так запросто опьянеть? Младший брат Лин-ху -- до дна!", -- и снова налил ему полную чашу.

Лин-ху Чун произнес: "Да где... да где там опьянел? До дна!" Он поднял чашу, стал пить с бульканьем, половина вина лилась ему за шиворот, внезапно он вздрогнул всем телом, его стошнило, его желудок изверг все съеденное и выпитое, и он заблевал весь стол перед собой. Все присутствующие отшатнулись в ужасе, а Ван Бо-фэнь напротив, не сдержал холодной усмешки. Это происшествие со рвотой привлекло к Лин-ху Чуну сотни глаз, на него смотрели все присутствующие в большом зале. Супруги Юэ нахмурили брови, подумав: "Да этот парень не может за столом сидеть, опозорил нас перед всеми благородными гостями".
 
Лао Дэ-нуо и Линь Пин-чжи тут же подскочили к Лин-ху Чуну, и поддержали его с боков. Линь Пин-чжи проговорил: "Дашигэ, пошли, отдохнем, полежишь!" Лин-ху Чун сказал: "Я... я не пьян, я еще хочу выпить, тащите вино". Линь Пин-чжи сказал: "Да. да, пойдем поскорее, еще выпьем". Лин-ху Чун скосил пьяные глаза: "Ты... ты... малец Линь, ты почему не с сяошимэй? Куда ты меня тащишь?" Лао Дэ-нуо шепотом произнес: "Дашигэ, пойдем, отдохнем, тут люди, не бузи!" Лин-ху Чун разозлился: "Да разве я тут бузил?

Шифу послал тебя шпионить за мной, ты... ты нарыл уже что-нибудь?" Лао Дэ-нуо испугался, что тот спьяну наболтает и побольше, и вместе с Линь Пин-чжи поволокли его отдыхать через заднюю дверь. Юэ Бу-цюнь услыхал слова про шпионаж, и, на что он хорошо владел собой, но не удержался, чтобы не измениться в лице.

Ван Юань-ба рассмеялся: "Юэ лаоди, молодежь спьяну болтает ерунду, стоит ли на него внимание обращать? Давай, давай, давай, выпьем вина!" Юэ Бу-цюнь принужденно рассмеялся: "Деревенский паренек не видел мира, заставил старейшину Вана посмеяться над собой". После того, как праздник закончился, Юэ Бу-цюнь приказал Лао Дэ-нуо больше не следовать постоянно за Лин-ху Чуном, но тайно следить за ним".

Лин-ху Чун так напился, что протрезвел только после полудня следующего дня, ничего не помнил, что говорил накануне. Он только чувствовал, что его голова раскалывается, он лежит один в спальне с хорошим и чистым бельем. Он вышел из комнаты, не нашел никого из соучеников, спросил у людей, оказывается, они все собрались в зале боевых искусств на заднем дворе, перенимали мастерство боевого искусства у дядюшек и братьев-наставников из школы "золотой сабли".

Лин-ху Чун подумал: "Что мне вместе с ними делать? Не лучше ли пойти снаружи прогуляться", -- и пошел на улицу через главные ворота. Лоян на протяжении истории был столицей множества династий, облик имел величественный, в нем сохранилось множество достопримечательностей. Но Лин-ху Чун был малограмотным, знания о делах древности имел ограниченные, видя в городе многочисленные памятники, не знал их истории, и не испытывал никакого интереса. Прогуливаясь, он свернул в маленький переулок, и заметил в заведении семерых-восьмерых людей неопределенно рода занятий, с азартом играющих в кости.
 
Он влез в переполненное помещение, нашарил пакет с полученными накануне от Ван Юань-ба деньгами, вытащил серебро, и присоединился к игре. Он играл и пил до самого вечера. Несколько дней он приходил в этот кабачок, играл на деньги, пил вино. и понемногу выигрывал, но на четвертый день проиграл начисто и сорок лянов серебра, и все, что выиграл накануне. Игроки больше не позволили ему делать ставки.

Лин-ху Чун рассвирепел, потребовал вина, выпил несколько чайников [китайское рисовое вино, нечто среднее между пивом и брагой, подавали в подогретом виде в винных сосудах в форме чайников], прислужник ему и говорит: "Эй, парень, ты начисто проигрался, как за вино будешь расплачиваться?" Лин-ху Чун ответил: "Потом, потом, завтра еще приду". Прислужник покачал головой: "Наш кабачок очень маленький, прибыль ничтожная, даже друзьям и родственникам в кредит не даем!" Лин-ху Чун разозлился, заорал: "Ты осмеливаешься требовать деньги у молодого господина?" Прислужник ответил: "Да хоть молодой, хоть старый господин, есть деньги -- продаем, нет денег -- в кредит не даем".
 
Лин-ху Чун оглядел себя, одежда была истрепанная, совершенно не имела облика богатого человека, за исключением меча на поясе, у него никаких вещей при себе не было. Он немедленно отстегнул меч, швырнул его на стол: "Отнеси за меня в ломбард".
   
Один из шулеров захотел еще раз его обыграть, быстро сказал: "Хорошо! Я отнесу". Взял меч и скрылся. Прислужник принес еще вина. Лин-ху Чун опустошил еще один чайник, тот шулер вернулся с деньгами: "Всего три ляна, четыре серебренника", -- передал ему серебро. Лин-ху Чун смахнул деньги к себе, там и трех лянов не было, не стал долго разговаривать, снова начал играть с шулерами. Играл до вечера, пил и проигрывал, и эти три ляна делись неизвестно куда. Лин-ху Чун обратился к сидящему рядом с ним шулеру по имени Чэнь Кривой Рот: "Дай еще три ляна серебра, выиграю,  верну тебе". Чэнь Кривой Рот засмеялся: "Ну, а если проиграешь?" Лин-ху Чун проговорил: "Проиграю?

Завтра верну тебе". Чэнь Кривой Рот усомнился: "Да у тебя, малявки и дома нет серебра, проиграешь -- откуда будешь брать? Любовницу продашь, или младшую сестру?" Лин-ху Чун разозлился, залепил пощечину, к тому же он уже был пьян почти до беспамятства, походя смахнул себе в ладонь несколько лян серебра, лежавших на столе перед Чэнем. Чэнь Кривой Рот заорал: "Верни! Верни! Этот парень -- грабитель!" Шулера все были заодно, вскочили, и на Лин-ху Чуна посыпались удары семи или восьми кулаков.

Лин-ху Чун был без меча, к тому же и сил у него не было, шулера сбили его с ног, молотили кулаками и ногами, и в один миг расквасили нос, подбили глаза. Тут вдруг раздался конский топот, подъехали несколько верховых, один из них закричал: "Разойдись, отойди!" Взвилась плеть, и драчуны рассеялись, только Лин-ху Чун остался лежать на земле, не делая даже попыток подняться. Женский голос вдруг произнес: "Ой, а это разве не дашигэ?" Разумеется, это была Юэ Лин-шань.

Другой голос откликнулся: "Пойду, посмотрю!", -- это был Линь Пин-чжи.  Он спрыгнул с коня, перевернул тело Лин-ху Чуна, взволнованно спросил: "Дашигэ, что с тобой?" Лин-ху Чун покачал головой, с горькой усмешкой прошептал: "Напился! Проигрался!" Лин Пин-чжи схватил его в охапку, погрузил на коня. Кроме него и Юэ Лин-шань подле них были еще четверо всадников, две дочери Ван Бо-феня и два сына Ван Чжун-цяна -- двоюродные братья и сестры Линь Пин-чжи.

Они вшестером выехали из Лояна на прогулку осмотреть древние храмы, просто развлекались в свое удовольствие, и не предполагали, что в одном из переулков найдут Лин-ху Чуна в таком бедственном положении. Четверо родственников были в недоумении: "Его клан горы Хуашань стоит особняком среди кланов меча пяти твердынь, батюшка всегда восхищался его могущественной техникой, мы несколько дней обмениваемся опытом в боевых искусствах с учениками Хуашань. Лин-ху Чун -- старший ученик клана, как же это он от нескольких паршивых карточных шулеров отбиться не смог?"

У него из носа действительно лилась кровь, это не могло быть подделкой, разве это не было удивительно? Лин-ху Чун вернулся на двор Вана Юань-ба, несколько дней лечился, постепенно восстановился. Супруги Юэ слышали, что он проиграл мошенникам все подаренные деньги, очень разгневались, и не приходили его навестить. На пятый день младший сын Ван Чжун-цяна, Ван Цзя-цзю, прибежал, сильно взволнованный, к Лин-ху Чуну: "Лин-ху дагэ, я отомстил за тебя! Тех семерых мошенников, что тебя побили, я нашел, и страшно отстегал плетьми". Лин-ху Чун на то дело не держал никакого зла, беспечно пробормотал: "Да, не было нужды в этом. В тот день я сам напился пьяным, так что сам виноват".

Ван Цзя-цзю ответил: "Ну и что? Ты гость нашего дома, "смотрят не на монаха, а на Будду", если мы, семья Вана золотой сабли, будем Лоянскому отребью позволять безнаказанно бить наших гостей, то как на нас будут смотреть в Лояне?"
   
Лин-ху Чун, в самой глубине сердца, уже чувствовал отвращение к этому сочетанию "Семья Вана золотой сабли", он слышал это название и там, и тут, только о "семье Вана золотой сабли" все и талдычили, пусть эта семья и была в самом деле затмевающая Небо, могучая школа великих героев, но он необдуманно ляпнул: "Да, драться с бандой проходимцев, только школы Вана золотой сабли там не хватало". Сказал -- и сразу пожалел, неловко получилось, и Ван Цзя-цзю сразу изменился в лице:

"Старший брат Лин-ху, что ты хочешь сказать? В тот день, если бы нас со старшим братом там не оказалось, разве эти проходимцы тебя бы жизни не лишили?" Лин-ху Чун расхохотался: "Давно хотел поблагодарить обоих уважаемых за благодеяние спасения жизни". Ван Цзя-цзю услышал его тон, и понял, что это насмешка, еще больше рассердился, вскричав:

"Ты старший ученик клана горы Хуашань, а даже от Лоянских хулиганов отбиться не смог, хэ-хэ, разве посторонние не могут сказать, что у тебя дутая слава, пустое имя?" Лин-ху Чун совершенно не озадачился, и не принял этого близко к сердцу, сказав: "Да у меня теперь даже и пустого имени-то нет, а уж четыре иероглифа "дутая слава, пустое имя" -- так даже и говорить об этом не стоит".

Тут за дверями послышалось: "Братишка, ты со старшим братом Лин-ху о чем это говоришь?" Колыхнулся полог, и в комнату вошел старший сын Вана Чжун-цяна -- Ван Цзя-цзюнь. Ван Цзя-цзю сердито сказал: " Старший брат, я с добрыми намерениями за него рассчитался, поймал тех семерых, хорошенько наказал их плетьми, вот не ожидал, что этот великий рыцарь  Лин-ху попеняет мне за ислишнее усердие". Ван Цзя-цзюнь ответил:

"Братишка, ты, быть может, еще не слыхал, но только сейчас Юэ Лин-шань рассказывала, что старший брат Лин-ху -- истиный человек, скрывающий свой блеск, однажды в провинции Шэньси, около храма Царя лекарств, он бился с мечом, и одним приемом ослепил 15 бродячих мастеров боевого искусства, поистине, у него волшебная техника меча, редчайшая в Поднебесной, ха-ха!"

Он рассмеялся очень лекгомысленно, давая понять, что совершенно не верит словам Юэ Лин-шань. Ван Цзя-цзю расхохотался вслед за ним: "Выходит, что эти пятнадцать высоких мастеров будут послабее наших Лояньских оборванцев, по уровню боевого искусства у них учиться должны, хэ-хэ!" Лин-ху Чун не разозлился, сел на стул, обнял руками левое колено, и медленно покачивался. Ван Цзя-цзюнь, выполняя приказ дядюшки и отца, приступил к расспросу.

Ван Бо-фэнь и Чжун-цян просили его расспросить Лин-ху Чуна по-доброму, чтобы не обидеть гостя, но он увидел, что Лин-ху Чун горд и заносчив, совершенно не обращает внимания на него с братом, и мало-помалу начал сердиться: "Старший брат Лин-ху, маленький младший братишка просит о поучении", -- и его голос был весьма громким. Лин-ху Чун ответил: "Недостоин, не смею". Ван Цзя-цзюнь продолжил: "Слыхал я от двоюрного брата Пин-чжи, что ты присутствовал при кончине моего дядюшки и  моей тетушки". Лин-ху Чун ответил: "Точно так". Ван Цзя-цзюнь спросил: "Последние слова моего дядюшки и моей тетушки были адресованы моему двоюродному брату Пин-чжи?"

Лин-ху Чун ответил: "Нет ошибки". Ван Цзя-цзюнь спросил: "Так что с "трактатом о мече, отвергающем зло" моего дядюшки? Лин-ху Чун, как услышал, сразу встал, спросив громким голосом: "Ты о чем говоришь?" Ван Цзя-цзюнь подскочил напротив него, подняв руки в боевую стойку, отступил на шаг: "У моего дядюшки был "трактат о мече, отвергающем зло", он тебе его вручил, чтобы ты передал двоюрному брату Пин-чжи, почему ты его до сих пор не передал?" Лин-ху Чун услыхал его обвинения, от гнева затрясся всем телом, прерывающимся голосом произнес: "Кто... кто тебе сказал, что "трактат о мече, отвергающем зло", был мне передан для младшего брата-наставника Линя?"

Ван Цзя-цзюнь рассмеялся: "Если ты не при чем в этом деле, что же так испугался, затрясся весь от испуга?" Лин-ху Чун сдержал гнев: "Уважаемые братья Ван, Лин-ху Чун является гостем Вашего дворца, Сказанные Вами слова переданы Вам от Вашего батюшки, Вашего дедушки, или являются Вашим собственным домыслом?" Ван Цзя-цзюнь произнес: "Я это просто по ходу разговора спросил, что за важность? К моему отцу и дедушке это не имеет никакого отношения. Тем не менее, у семьи Линь в Фучжоу был секретный трактат о "мече, отвергающем зло", об этом знали все в воинском сообществе, перед кончиной дядюшка Линь прятал его у себя на теле, об этом тоже всем известно, а мы его родственники, хотим узнать об этом, провести расследование". Лин-ху Чун спросил: "Так это малец Линь вас просил меня допросить, так или нет? Почему он сам у меня не спросил?" Ван Цзя-ци трижды хохотнул: "Хэ-хэ-хэ, двоюродный брат Пин-чжи твой младший брат-наставник, как он может у тебя что-то спрашивать?" Лин-ху Чун рассмеялся: "Ну, раз у него в семействе Ванов золотой сабли такая мощная поддержка -- давайте, допрашивайте. Отчего же его самого не позвать". Ван Цзя-цзюнь ответил: "Ваше превосходительство в нашей семье являетесь гостем, и два иероглифа: "допрос" в этой ситуации совершенно неуместны. Мы с братом просто удивлены, вот и спросили тебя, старший брат Лин-ху не захочет отвечать, мы не можем заставить".
   
Лин-ху Чун кивнул головой: "Я не согласен отвечать! Вы принуждать не можете, так что не задерживаю!" Братья Ван переглянулись, они не ожидали, что он так запросто откажется отвечать, откажет наотрез. Ван Цзя-цзюнь кашлянул, не смог найти подходящих слов, сказал напрямик: "Брат Лин-ху, ты одним приемом меча ослепил пятнадцать человек, выколол им глаза, это невероятное мастерство меча, ты наверное его из "трактата о мече, отвергающем зло" выучил!"
   
Лин-ху Чун был потрясен, его бросило в холодный пот, руки задрожали, в один миг для него все стало ясным, подобно снежной белизне: "Шифу, шинян, все братья-наставники, сестры-наставницы не ценят того, что я спас их жизни, а наоборот, ревнуют из-за этого, я не могу понять, почему. Вот как оказывается, вот как! Оказывается, они все решили, что я тайно припрятал  "трактат о мече, отвергающем зло"  Линь Чжэнь-наня.

Поскольку они никогда не видели "Девяти мечей Ду Гу", а я не раскрываю им секрет дядюшки-великого наставника Фэна, передавшего мне этот навык меча, они видели, что я провел несколько месяцев в одиночестве на скале размышлений, и вдруг так продвинулся в мече, что даже глава направления меча Фэн Бу-пин не смог меня победить, если я не из секретного "трактата о мече, отвергающем зло" выучил эти удивительные методы, то откуда я тогда этому научился?

Фэн дашишу передал мне меч -- это была чистая случайность, никто не мог этого предвидеть, а вот то, что я один был подле супругов Линь в момент их кончины -- разумеется, все подозревают, что этот трактат "Би Се" о мече, "отвергающем зло", попал ко мне в руки. Посторонние тоже имеют такие догадки, это совсем не удивительно.

Но отец-наставник и мать-наставница вырастили меня, мы с младшей сестрой наставницей как родные брат и сестра, разве я, Лин-ху Чун, отношусь к такого рода людям, чтобы мне не доверять? Хэ-хэ, да я позволяю людям себя унижать!" Подумав таким образом, он придал себе вид оскорбленного несправедливостью. Ван Цзя-цзюнь обрадовался, с тонкой улыбкой спросил: "Я угадал, да? Ну что, где трактат "Би Се"? Мы тебя обыскивать не собираемся, но вещь должна вернуться к хозяину, отдай трактат "Би Се" двоюрному брату Линю, и дело с концом". Лин-ху Чун покачал головой: "Я никогда в глаза не видел трактат "Би Се". Начальник охранного бюро Линь с супругой до меня побывали в руках клана Цинчэн и "знаменитого горбуна с северного приграничья" Му Гао-фэна, если бы у них при себе был какой-либо трактат о мече, то другие бы давно уже его отобрали". Ван Цзя-цзюнь сказал: "Согласен, согласен! Этот трактат "Би Се" является настоящим сокровищем, как можно было брать его с собой? Разумеется, он был надежно спрятан в тайном месте.
Они перед смертью только хотели, чтобы ты сообщил двоюродному брату Линю... кто мог знать... хэ-хэ!" Ван Цзя-цзю продолжил: "Кто знал, что ты сам поспешишь его найти, и присвоишь себе!" Лин-ху Чун, чем больше слушал, тем больше сердился, сначала он не собирался много дискутировать, но это дело оказалось весьма серьезным, нельзя было не установить истину, и он сказал: "Если бы начальник охранного бюро Линь имел при себе этот трактат, то он должен бы быть не имеющим соперников в Поднебесной, как же он позволил нескольким ученикам клана Цинчэн себя схватить, не смог оказать им сопротивления?" Ван Цзя-цзю произнес: "Это... это..."

Некоторое время он стоял разинув рот, не в силах выговорить ни слова. Но его брат был более красноречив: "В Поднебесной случаются удивительные совпадения. Старший брат Лин-ху овладел трактатом "Би Се", искусство меча продвинутое, а от кучки оборванцев отбиться не мог, дал им себя схватить, в этом какая причина?

Хэ-хэ, это значит, скрывать от людей свою истиную сущность. К сожалению, старший брат Лин-ху, то, что с тобой случилось -- почти то же самое, уважаемый первый ученик главы школы Хуашань не смог отбиться от нескольких Лоянских прохвостов. В такое тоже никто не сможет поверить, все скажут, что это невозможно. Брат Лин-ху, советую тебе это признать!"

Не в характере Лин-ху Чуна было не отвечать на вызовы, но сейчас он был под подозрением, и, хоть ему не было никакого дела до "семьи Вана золотой сабли", всех учеников клана Ван, но он не мог смириться с тем, что шифу, шинян и сяошимей его подозревают. Он торжественно произнес: "Лин-ху Чун никогда в своей жизни не видел трактата о мече "Би Се". То, о чем говорил перед смертью фучжоусский начальник охранного бюро Линь Чжэнь-нань, я слово в слово передал младшему брату-наставнику Линю.Если Лин-ху Чун соврал насчет этого дела, то пусть его постигнет десять тысяч смертей, и да не будет ему места между Небом и Землей". Сказал, и встал, скрестив руки с суровым выражением лица.
Ван Цзя-цзюнь усмехнулся: "В отношении дел, связаных с великими делами для всего воинского сообщества, такой пустяковой клятвой не отделаться, так истину не установишь, Лин-ху Чун, не держи всех людей Поднебесной за дураков". Лин-ху Чун сдержал гнев, спросил: "Ну и что я, по-твоему, должен сделать?" Ван Цзя-цзю произнес: "Мой брат дерзает предложить обыскать тебя".
Он помедлил, радостно улыбнулся: "Да и то, в тот день Лин-ху Чун был схвачен теми семерыми проходимцами, так, что и двинуться не мог, так и они могли тебя хорошенько обыскать". Лин-ху Чун с ледяной усмешкой произнес: "Вы меня обыскать решили, эх, значит, Лин-ху Чун, по-вашему, преступник?" Ван Цзя-цзюнь произнес: "Не смеем! Брат Лин-ху сообщил, что у него нет трактата "Би Се", к чему ему бояться обыска? Обыщем, если не найдем трактат о мече, то все подозрения будут сняты -- разве это не хорошо?"

Лин-ху Чун покачал головой: "Хорошо! Только вы пошлите за младшим братом-наставником Линем и сестрицей-наставницей Юэ, пусть они будут свидетелями". Ван Цзя-цюнь боялся уйти, он опасался. если его брат останется с Лин-ху Чуном наедине, тот сумеет спрятать трактат о мече, так, что его потом не удастся найти.Он проиизнес: "Решили обыскать, так давайте обыщем, Лин-ху Чун, если тебе нечего скрывать, что ты так беспокоишься?" Лин-ху Чун подумал: "Я дам себя обыскать, только чтобы оправдаться перед шифу, шинян и сяошимей, до вас двоих мне нет никакого дела -- верите мне -- ладно, не верите -- Лин-ху Чуну что до того? Если не ради сяошимей, могу ли я позволить вам лазить по мне своими звериными лапами?" Он покачал головой, и произнес: "Уважаемые, боюсь, вам не стоит меня обыскивать!" Братья Ван, чем больше видели, что он противится обыску, тем более утверждались в мысли, что тайный трактат о "мече, отвергающем зло", находится у него. Они хотели во-первых, чтобы их похвалили отец  с дедушкой, во-вторых, зная историю историю трактата,  что этот меч не имеет равных в Поднебесной, они надеялись, что двоюродный брат Линь даст им почитать трактат в благодарность за его находку. Ван Цзя-цюнь помнил, что накануне Лин-ху Чун не мог отбиться от горстки проходимцев, его техника меча, может быть, и была неотразимой, а вот гунфу кулака и ног было посредственным, решил, что раз у Лин-ху Чуна сейчас нет меча, то можно на него и надавить: "Брат Лин-ху, не хочешь выпить заздравную, заставим пить штрафную, мы же тебе лицо разобьем, неприятно будет смотреть", -- и двое братьев угрожающе двинулись на него.
Ван Цзя-цзю потянул руку к его груди, почти дотронулся. Лин-ху Чун отбил его руку своей рукой, и Ван Цзя-цзю заорал: "Ай-йо, да ты людей бьешь!"
Он схватил его за запястье, и потянул вниз. Он знал, что Лин-ху Чун - старший ученик клана горы Хуашань, не мог его недооценивать, применил прием цинна своей семьи, вложив в движение всю свою силу.

Лин-ху Чун перед лицом противника собрался с силами, видя, что тот пошел на него грудью не с добрыми намерениями, защитился правой рукой, дал противнику сделать захват, намереваясь преобразовать защиту в атаку, повел запястье в сторону, но мог ли он предположить, что у него самого совсем не осталось внутренней силы, едва повел запястьем в сторону, раздался треск, у него сломалась кость в запястье, запястье обвисло, и он почувтвовал боль от перелома.

Ван Цзя-цзю в драке был безжалостен и жесток, он сломал правое запястье Лин-ху Чуна, потом схватил его за левую руку, и выкрутил назад оба плеча, закричав: "Старший брат, быстрее обыскивай!" Ван Цзя-цзюнь вытянул левую ногу, заблокировав Лин-ху Чуну стопы, чтобы тот "летящей стопой" не сумел ударить, схватил его за грудь, стал у него за пазухой перебирать всякую мелочь, и вдруг нащупал тоненькую сшитую тетрадку, тут же вытащил книжонку наружу. Оба брата вскричали: "Здесь, здесь! Нашли трактат меча "Би Се" нашего дядюшки Линя!"

Братья Ван тут же начали листать книжицу, но увидели на первой странице надпись "Мелодия Смеющаяся гордость рек и озер" из шести иероглифов, написанных древними линиями. Братья Ван были не сильно образованными, даже если бы иероглифы были написаны обычным письмом, они бы тоже не много бы поняли. Перевернули еще страницу, посмотрели -- а там сплошь были странные письмена и непонятные иероглифы, они и не догадывались, что это были ноты для циня и флейты. Они верили, что это трактат "Би Се", и дружно кричали: "Трактат Би Се", "Трактат о мече, отвергающем зло"!"

Ван Цзя-цзюнь произнес: "Дадим батюшке посмотреть". Схватили трактат с мелодией для циня и флейты, и помчались вон из комнаты. Ван Цзя-цзю тяжело пнул Лин-ху Чуна в поясницу, ругнулся: "Бесстыжий воришка!", -- и плюнул ему в лицо.

Лин-ху Чун в этот момент готов был взорваться от гнева, но подумал иначе: "Эти двое малявок ничего не соображают, но их отец и дедушка не такие грубые, подожду, когда они поймут, что это книга -- запись нот для циня и флейты, и меня уже больше не станут подозревать". Оказалось, что оба его запястья не сломаны, а вывихнуты, но боль была нестерпимая, накатывала раз за разом, он снова подумал: "Моя внутренняя сила полностью истощена, даже от уличных хулиганов не смог отбиться, я теперь совсем бесполезный, какой от меня толк?" Он улегся в постель, со лба пот лился ручьем, он был в отчаячнии, не сдержал слез, но подумал, что скоро ученики клана Ван вернутся сюда, нельзя перед ними обнаруживать слабость, и он утер слезы. Прошло немного времени, вернулся Ван Цзя-цзюнь, и с холодной усмешкой сказал: "Пошли, мой дедушка хочет тебя видеть".

Лин-ху Чун гневно воскликнул: "Не пойду! Пока ваш дедушка не придет ко мне с извинениями, зачем мне с ним встречаться?" Ученики клана Ван громко расхохотались. Ван Цзя-цзю сказал: "К чему моему деду просить извинения у такого мелкого мошенника? И не мечтай! Пошел, пошел!" Они вдвоем схватили Лин-ху Чуна за шиворот, выволокли его из постели, и вывели из комнаты. Лин-ху Чун ругался: "Семья Вана золотой сабли причисляет себя к рыцарскому пути, однако на самом деле вот так над людьми издевается, вот настоящий позор!" Ван Цзя-цзюнь дал ему оплеуху обратной стороной ладони, и и рот Лин-ху Чуна наполнился кровью.

Лин-ху Чун по-прежнему не унимался, его протащили в задний торжественный зал. Там были супруги Юэ, занимая место гостей, а напротив них них сидел во главе собрания Ван Юань-ба, чуть ниже него восседали Ван Бо-фэнь и Ван Чжун-цян. Лин-ху Чун по-прежнему ругался: "Семья Вана золотой сабли, бесстыжие позорники, да во всем воинском сообществе не видали таких отвратительных негодяев!"

Юэ Бу-цюнь вскричал: "Чун-эр, замолчи!"

Лин-ху Чун унялся, только услышав запрет шифу, только тогда прекратил ругань, и посмотрел в глаза Ван Юань-ба.

Ван Юань-ба держал в руках книжку с нотами для циня и флейты, он тихо произнес: "Драгоценный племянник Лин-ху, откуда ты взял этот трактат о мече, отвергающем зло?"
 
Лин-ху Чун расхохотался до небес, и долго не мог остановиться. Юэ Бу-цюнь пресек его: "Чун-эр, старейшина тебя спрашивает, следует отвечать правдиво, отчего же ты столь невежлив? Разве есть такие правила?" Лин-ху Чун ответил: "Шифу, ученик перенес тяжелое ранение, во всем теле совсем силы нет, ты посмотри, как эти двое меня отделали, хэй-хэй, значит на реках и озерах таковы правила гостеприимства?" Ван Чжун-цян произнес: "Что касается друзей, то наша семья Ван не осмелится их оскорблять.

Но ты осмелился на кражу, присвоил себе этот трактат "Би Се", стал преступником, наша семья Ван обладает в Лояне незапятнанной репутацией, как можем мы тебя считать другом?"  Лин-ху Чун произнес: "Вы, три поколения, деды и внуки слово в слово твердите, что это трактат "Би Се". Вы раньше читали "трактат о мече, отвергающем зло", или нет?

Откуда знаете, что это он?" Ван Чжун-цян удивился: "Эта книга найдена у тебя при обыске, старший брат-наставник Юэ также сказал, что это не трактат по воинской технике клана горы Хуашань, если это не  трактат "Би Се", то что же это?" Лин-ху Чун  от злости начал издеваться: "Ну, раз вы сказали, что это трактат о мече, отвергающем зло, то хорошо, давайте считать, что это он и есть.

Я только надеюсь, что вы, семья Вана золотой сабли, постигните этот трактат, успешно отработаете эти не имеющие соперников в Поднебесной приемы, и будете славиться в воинском сообщесте, как непобедимые мастера и сабли, и меча! Ха-ха, ха-ха!" Ван Юань-ба произнес: "Драгоценный племянник Лин-ху, молодые люди иногда ошибаются, не бери это в голову. Людям свойственно ошибаться, но ошибиться, и признать свои ошибки - величайшая из добродетелей" [Знаменитая цитата из "Комментария Цзо" - "Цзо Чжуань".] Если бы ты отдал трактат, прямо перед лицом твоего учителя, к чему нам было бы его разыскивать? Об этом деле впредь больше упоминать не будем. Дай-ка я сначала тебе руки вправлю". Говоря это, он подошел к Лин-ху Чуну, протянул руки, и взял его за левое запястье.
 
Лин-ху Чун отступил на два шага, негромко произнес: "Чуть позже! Лин-ху Чуна не так легко подкупить". Ван Юань-ба удивился: "Да разве я тебя подкупаю?"
 
Лин-ху Чун рассердился: "Я вам что, деревянный манекен? Захотели -- сломали руки, захотели -- починили!" Отошел на два шага влево, встал перед матушкой-наставницей, позвал: "Шинян!" Госпожа Юэ вздохнула, и вправила ему вывихнутые суставы. [Только в детском возрасте можно вправить подвывихи суставов рук, у взрослых вывих обычно сочетается с разрывом связок или переломом, так что это фантастическое "чудесное лечение", как и положено в фэнтези. ] Лин-ху Чун произнес: "Шинян, совершенно очевидно, что это тетрадь нот для семиструнного циня и флейты, а эта семья Ван смотрят, не понимая, и с упорством твердят, что это -- трактат о мече, отвергающем зло, смешат всю Поднебесную". Госпожа Юэ произнесла: "Старейшина Ван, можно мне взглянуть на эту тетрадь?" Ван Юань-ба произнес: "Пожалуйста посмотрите, госпожа Юэ", -- и передал ей тетрадку. Госпожа Юэ перевернула несколько страниц, тоже ничего не поняла: "Я не разбираюсь в нотах для циня и флейты, трактаты по методам меча я раньше видела, однако, эта книжица совершенно не похожа на трактат о мече. Старейшина Ван, есть ли во дворце человек, умеющий играть на цине и флейте? Нельзя ли просить его посмотреть, и внести окончательную ясность?"

Ван Юань-ба не хотел этого, опасаясь, что это в самом деле трактат по циню и флейте, если посторонний это подтвердит, тогда позору не оберешься. Но Ван Цзя-ци был торопыгой, громко сказал: "Дедушка, у нас в усадьбе есть мастер Ян, он умеет дудеть на флейте, пойду позову его посмотреть. Это же точно трактат "Би Се", как эта книжка может быть нотами для циня и флейты?" Ван Юань-ба произнес: "Трактаты по воинским искусствам имеют множество хитрых уловок. Некоторые, опасаясь, что кто-то тайком заглянет, специально придают трактату со схемами техник меча вид нотной тетради. Такое тоже может быть. Это совершенно не удивительно". Госпожа Юэ произнесла: "Ну раз уж у вас во дворце есть мастер флейты, пригласим его, пусть он в конце концов, скажет -- это трактат по мечу, или по музыке". Ван Юань-ба не смог отказаться, приказал Ван Цзя-цзюню пригласить мастера Яна. Этот мастер Ян оказался тощим маленьким старичком, с редкой бороденкой, одетый необыкновенно чистоплотно. Вань Юань-ба произнес: "Мастер Ян, прошу тебя взглянуть, это обычные ноты для циня и флейты?"

Мастер Ян раскрыл трактат, просмотрел несколько страниц, покачав головой, заметил: "Это недоступно разуму позднерожденного". Еще раз посмотрел в конце книжонки ноты для флейты, вытаращил глаза, и замолчал, невольно начав двумя пальцами левой руки выстукивать на столе ритм. Помолчал, и снова покачал головой: "Нет, не так!" Снова замолчал, и вдруг срывающимся голосом произнес: "В мире есть непознаваемые вещи, позднерожденный... это ... это никак не может понять".

Ван Юань-ба заметно обрадовался: "В этой книжке есть что-то подозрительное? Нет ли там чего-то совсем не похожего на ноты для флейты?"

Мастер Ян указал на ноты для флейты: "Уважаемый господин, взгляните сами, данная дворцовая мелодия, столь неожиданно изменяется, это против всех принципов музыкальной теории, да это и сыграть невозможно. Эти неожиданные переходы и смена регистров, никогда раньше не встречал такой мелодии. Без всяких дискуссий, на флейте-сяо такую сложную мелодию сыграть невозможно".

Лин-хук Чун рассмеялся: "Это ты не сыграешь, несмотря на то, что другие люди играли!" Мастер Ян согласно закивал: "Да и то сказать, если бы на земле бывли люи, способные сыграть такую мелодию, позднерожденный был бы восхищен, предельно восхищен! Кроме как... кроме как из предместья Дунчэн..."

Ван Юань-ба перебил его: "Ты говорил, что это необычные ноты для флейты? Тут есть какая-то мелодия, которую невозможно сыграть?"

Мастер Ян закивал: "Точно, абсолютно необычная, очень необычная, позднерожденный сыграть не сумеет. Кроме как из восточного предместья......"

Госпожа Юэ спросила: "В восточном предместье есть какой-то знаменитый мастер, кто единственный может исполнить эту мелодию?" Мастер Ян ответил: "Это... позднерожденный не может гарантировать, но только... но только из восточного предместья старик "Зеленый бамбук", раз уж он может играть и на цине, и на флейте сяо, может быть, сможет исполнить эту мелодию. Его мастерство игры на флейте намного выше, чем у позднерожденного, на самом деле во много раз выше, просто невозможно сравнивать, и сравнить невозможно".

Ван Юань-ба сказал: "Раз это не обычный трактат по флейте, то в нем наверняка есть какой-то текст".

Ван Бо-фэнь со стороны молча слушал и наблюдал, но тут внезапно влез в разговор: "Батюшка, "Сабля Ба-гуа из Чжэнчжоу" -- их комплекс четырех врат и шести соотвествий, тразве тоже не был замаскирован под трактат о музыке?" Ван Юань-ба вздрогнул, тут же вспомнил об этом, понял, что сын наговорил лишнего, глава школы "Сабля Ба-гуа" из Чжэньчжоу Мо Син был связан с их школой "Золотой сабли" из Лояна несколькими поколениями брачных союзов, его школа "Сабли Ба-гуа" представляла из себя не что иное, как методы сабли "Четырех врат и шести соединений", но вспомнив, что в клане горы Хуашань тренируют только меч, и не зная, насколько они интересуются саблей, решил не посвящать Юэ Бу-цюня в эти подробности и, кивнув головой, сказал:

"Верно, верно, несколько лет назад Мо Цин-цзя упоминал о таком деле. В трактате по музыке были записки по методам сабли и меча, такое бывает часто, это совершенно не удивительно". Лин-ху Чун произнес:

"Раз уж это не такая редкость, тогда прошу старейшину Вана, в этих нотах скрытые записки по технике меча -- как же эти техники выглядят?" Ван Юань-ба тяжело вздохнул: "Это... эх, мой тесть уже покинул сей мир, и вряд ли в целом свете найдется второй человек, котрый сможет понять этот секрет".

Если бы Лин-ху Чун захотел оправдаться, он должен был рассказать предшествующую историю мелодии "Сяо ао цзянху" - "смеющейся гордости рек и озер", то это повлекло бы слишком многое -- пришлось бы рассказать и про то, как господин Мо Да убилФэй Биня, по прозвищу "горы Суншань великая янская рука", шифу узнал бы также, что трактат имеет отношение к старейшине демонического культа Цю Яну, решил бы его тут же уничтожить, так что он решил все взять на себя, не мог довериться людям в этом деле, тут же смирил свой гнев: "Этот мастер Ян говорил, что в Восточном предместье живет некий старик "Зеленый Бамбук" Люй Чжу Вэн, сведущий в музыке, почему бы не взять эти ноты и не попросить его их оценить?"

Ван Юань-ба, покачав головой, произнес: "Этот Люй Чжу Вэн -- очень странный человек, он явный сумасшедший, как можно доверять речам таких людей?"

Госпожа Юэ произнесла: "В этом деле непременно нужно установить окончательную истину, Чун-эр -- наш ученик, Пин-чжи -- тоже наш ученик, мы не можем принять ничью сторону, кто в конце концов прав, а кто нет -- нет иного способа, кроме как послать за этим стариком Зеленым Бамбуком". Она умышленно перевела спор с противостояния между Лин-ху Чуном и семейством Ван на противоречия между Лин-ху Чуном и Линь Пин-чжи, и добавила: "Мастер Ян, затрудню вас просьбой, не можете ли вы послать людей с паланкином за этим Люй Чжу Вэном?"

Мастер Ян произнес: "Этот почтенный старец обладает вспыльчивым нравом и чудаковатыми манерами, когда другие хотят его спросить, если ему это не интересно, он не ответит, хоть ползай у его ворот на коленях. Но, если он захочет вмешаться, тут же толкнет створки ворот, чтобы они распахнулись". Госпожа Юэ кивнула головой: "Он же человек моего поколения, похоже, что этот старик Зеленый Бамбук - почтенный мастер боевого искусства. Старший брат-наставник, мы упускаем возможность проявить почтение". Ван Юань-ба рассмеялся: "Да где там человек мира боевых искусств? Да он всего лишь корзинщик, плетет корзины из бамбука, еще хорошо бренчит на цине, складно дудит на флейте, и еще умеет рисовать бамбук, его картины очень многие покупают, так что это обычный корзинщик, мнящий себя эстетом, приглашать его сюда - много чести".

Госпожа Юэ произнесла: "Такую личность, приехав в Лоян, нельзя не посетить. Господин Ван, затрудню вас просьбой, давайте нанесем визит этому элегантному корзинщику, как вам такое?" Было очевидно, что у госпожи Юэ веские доводы, и Ван Юань-ба нехотя согласился. Взяв с собой внуков и сыновей, супругов Юэ, Лин-ху Чуна, Линь Пин-чжи, Юэ Лин-шань и прочих, он отправился в Восточное предместье. Дорогу показывал мастер Ян, пройдя несколько улочек, они попали в узенькую аллею, в конце которой реяла на ветру небольшая бамбуковая рощица -- элегантно и естественно. Едва вошли в аллею, послышались мелодичные переливы циня -- кто-то наигрывал спокойную мелодию. В маленькой аллее было чисто и тихо, явно это место и остальной город Лоян относились к разным мирам. Госпожа Юэ прошептала: "Этот старик "Зеленый Бамбук", должно быть, необыкновенно счастлив!"

Как раз в этот момент что-то звякнуло -- у циня порвалась струна, и мелодия прекратилась. Дряхлый голос произнес: "Драгоценные гости не входят в убогое жилище, не могу знать, кто пожаловал". Мастер Ян произнес: Чжу Вэн, есть один очень странный трактат с нотами для циня и флейты. Не мог бы ты с высоты своей почтенной мудрости его оценить?" Люй Чжу Вэн ответил: "Оценить трактат по музыке для циня и флейты? Хэй-хэй, слишком высоко вы оцениваете старого корзинщика".

Мастер Ян не успел ответить, как Ван Цзя-цзю громко прокричал: "Старейшина Ван из семьи Вана золотой сабли прибыл с визитом". Он думал, что только произнесет имя дедушки, который был знаменит в Лояне, так старый корзинщик сразу выскочит наружу с приветствиями. Он и представить не мог, что старик "Зеленый бамбук" только холодно рассмеется: "Эх, золотая сабля, или серебряная, а не сравнятся с моим ржавым железным ножом, который мне для корзинного дела потребен. Старый корзинщик не ходил с визитом к старейшине Вану, значит и старейшине  Вану незачем приходить к старому корзинщику".

Ван Цзя-цзю пришел в ярость, закричал: "Дедушка, этот старый корзинщик -- не разбирающийся в делах глупец, что на него смотреть? Не лучше ли нам уйти?" Госпожа Юэ произнесла: "Раз уж пришли, не будет вреда, если он все же посмотрит на ноты". Ван Юань-ба произнес: "Хэй", -- и передал трактат мастеру Яну. Тот принял его, и вошел в заросли бамбука. Послышалось, как старик Зеленый Бамбук произнес: "Хорошо, клади!" Мастер Ян произнес: "Прошу разъяснений Бамбукового Старца, эта книжка -- в самом деле музыкальный трактат, или трактат по боевому искусству, специально замаскированный под книгу по музыке?" Люй Чжу Вэн произнес: "Тайный трактат по боевому искусству? Не выдумывай! Разумеется, это ноты для циня!" И тут же послушался звук циня, изящный аккорд.

Лин-ху Чун услыхал этот звук, и тут же вспомнил, как в тот день Лю Чжэн-фэн играл эту самую мелодию, человек погиб, а музыка осталась, и невольно загрустил.Игра продолжалась недолго, внезапно цинь издал очень высокий звук, по том все выше и выше, почти на пределе, и тут раздался звук лопнувшей струны. Снова цинь взял высокий звук, и еще одна струна лопнула. "Ай" -- воскликнул Люй Чжу Вэн -- "Эти ноты очень странные, современным людям почти невозможно их понять".

Пятеро человек из семейства Ванов смотрели друг на друга с одинаковым выражением лица. Тут послышался голос Люй Чжу Вэна: "Попробую-ка я сыграть ноты для флейты". Из зарослей послышались звуки флейты, поначалу мягкие и мелодичные, но потом звуки стали чем дальше, тем более низкими, такие, что их почти невозможно было расслышать, голос флейты укрепился, но потом снова постепенно сошел на нет. Люй Чжу Вэн вздохнул, и сказал: "мастер Ян, ты умеешь играть на флейте, посуди сам, как такие низкие звуки можно извлечь? Эти ноты для циня и флейты не иначе, как шутка, специально написаны, чтобы над людьми посмеяться.

Ты можешь возвращаться, а я изучу попристальней". Мастер Ян ответил: "Слушаюсь". Вышел из бамбуковой рощи обратно. Ван Чжун-цян спросил: "А где трактат о мече?" Мастер Ян ответил: "Трактат о мече? А, Люй Чжу Вэн оставил его у себя, хочет изучить попристальнее". Ван Чжун-цян быстро сказал: "Скорее иди, забери его назад, это драгоценный несравненный трактат о мече, неизвестно сколько людей в воинском сообществе жаждут заполучить его, как ты мог оставить его в чужих руках?" Мастер Ян ответил: "Слушаюсь!" Только развернулся, чтобы снова войти в рощу, как вдруг раздался голос -- это говорил старик Зеленый Бамбук: "Тетушка, ты зачем вышла?" Ван Юань-ба тихо спросил: "Этому старику сколько лет?" Мастер Ян ответил: "За семьдесят, восемьдесят лет уже скоро!" Все разом подумали: "У восьмидесятилетнего старика есть тетушка, да этой бабке наверное, лет поболее ста?"

Послышался тихий-тихий женский голос, что-то ответивший. Люй Чжу Вэн сказал: "Тетушка, эти ноты для циня очень странные". Та женщина снова что-то ответила, раздался цзвук циня, она настроила струны, потом все стихло -- она заменила лопнувшие струны циня, снова подкрутила колки, и заиграла. И также, как и старик Зеленый Бамбук до нее, мелодия начала повышаться, звуки становились все выше, но она с завидной легкостью преодолела трудный участок, и продолжила играть. Лин-ху Чун был и поражен, и обрадован, в его памяти начал проступать тот вечер, когда он слушал игру Цю Яна.
Эта мелодия, иногда торжественная и возвышенная, иногда мягкая и элегантная, хоть Лин-ху Чун и не понимал теорию музыки, но чувствовал, что игра этой тетушки была созвучна с игрой Цю Яна, но смысл был совсем другим. Игра тетушки передавала идеи  мира и справедливости, люди, слушающие ее игру, ощущали прежде всего красоту, а в исполнении Цю Яна слышалась пламенная страсть и горячая кровь. Игра продолжалась довольно долго, но постепенно мелодия стала затухать, будто удаляться, казалось, что исполняющий ее человек уходит за десятки верст, все дальше и дальше, и его уже больше нельзя услышать. Звук циня казалось, затих, но вдруг раздались один или два едва слышных аккорда флейты. Казалось, что звуки приближаются, что исполнитель и играет на флейте, и, одновременно возвращается издалека, мало-помалу подходя все ближе и ближе. Мелодия была очень красивой, она то поднималась, то становилась ниже, то тише, то громче, она наконец, стала совсем низкой, и после нескольких возвращений ушла в самый низкий регистр, но при этом каждый аккорд был ясно слышен для всех.

Мало-помалу в тихой мелодии стали встречаться звуки короткие и чистые, как рассыпающиеся и прыгающие жемчужины, эти всплески множились, стали подобны стаям взлетающих птах, подобны раскрывающимся цветам, добавились звуки, похожие на птичий щебет, птицы перекликались, но мало-помалу птицы улетели, весна увяла, цветы опали, послышался тонкий шелест дождя, будто природа стала замирать, тонкий дождь лил и лил, и уже нельзя было понять, играет флейта, или уже нет, и наконец, звуки окончательно замерли. Флейта играла очень долго, люди стояли, как зачарованные. Даже Ван Юань-ба и Юэ Бу-цюнь, ничего не понимающие в музыке, невольно поддались ее очарованию. Мастер Ян был вне себя от восторга -- души хунь рассеялись, души по опали.

Госпожа Юэ испустила долгий вздох, она была необычайно восхищена: "Восхитительно, восхитительно! Чун-эр, что это за музыка?" Лин-ху Чун ответил: "Она называется "Сяо ао цзянху" -- "Смеющаяся гордость рек и озер", эта тетушка исполняет просто божественно, редкий дар виртуозной игры на обоих инструментах". Госпожа Юэ произнесла: "Хотя эта музыка странная и удивительная, но эта тетушка так виртуозно играет на цине и флейте, тут же смогла ее исполнить. Такую очаровательную музыку, ты, похоже, тоже впервые слышишь". Лин-ху Чун ответил: "Нет! Ученик слышал ее однажды, по сравнению с сегодняшним исполнением, она была еще прекрасней". Госпожа Юэ изумилась: "Как такое возможно?

Неужели в мире есть люди, еще лучше владеющие цинем и флейтой?" Лин-ху Чун ответил: "Выше мастерства этой тетушки, как раз не видел. Но ученик слышал, как двое людей исполняли эту мелодию вместе -- один играл на цине, другой дул в флейту -- это и была мелодия "Смеющаяся гордость рек и озер"..."

Едва он договорил, как из зарослей бамбука трижды прозвенели струны циня, и та тетушка очень тихо произнесла что-то вроде: "Играть одновременно на цине и флейте, где во всем мире можно найти такого человека?"
И тут раздался громкий голос Люй Чжу Вэна: "мастер Ян, моя тетушка закончила исполнение, ты можешь забирать ноты обратно!"
 
Мастер Ян откликнулся: "Слушаюсь!", -- зашел в заросли бамбука, вышел, двумя руками неся трактат. Старик Зеленый Бамбук произнес ему вслед: "В этом трактате имеется удивительная мелодия, такие редко встретишь в этом мире, эта вещь волшебная, не должна попасть в руки заурядных людей. Ты не можешь ее исполнить, и не пытайся научиться, ибо только вред себе этим принесешь". Мастер Ян ответил: "Слушаюсь, слушаюсь!", -- и передал трактат Ван Юань-ба. Ван Юань-ба собственными ушами слышал музыку, понимал, что это не обман, и передал трактат Лин-ху Чуну, злобно проговорив: "Драгоценный племянник Лин-ху, виноват!" Лин-ху Чун хмыкнул холодным смешком, хотел сказать колкость, но матушка-наставница посмотрела на него, отрицательно покачав головой, и он удержался, смолчал. Пятеро из семьи Ванов имели весьма тусклый вид, и первыми стали возвращаться. Юэ Бу-цюнь пошел за ними следом.

Взяв трактат, Лин-ху Чун продолжал остолбенело стоять, не двигаясь.

Госпожа Юэ обратилась к нему: "Чун-эр, ты не возвращаешься?" Лин-ху Чун ответил: "Ученик еще задержится, потом вернется". Госпожа Юэ сказала: "Пораньше вернись отдыхать. Твои запястья только что вправлены, не прилагай силы". Лин-ху Чун ответил: "Слушаюсь".

После того, как все ушли, на маленькой аллее стало тихо, вдруг ветер тронул листья бамбука, и они зашелестели. Лин-ху Чун взглянул на трактат в своих руках, вспомнил, как той ночью Лю Чжэн-фэн и Цю Ян вдвоем играли на цине и флейте, о том, как они вместе изучали музыку, и вместе написали этот трактат. Эта тетушка из бамбуковой рощи обладает чудесным исполнительским искусством, и сумела исполнить и музыку для циня, и музыку для флейты. Но она, к сожалению, может играть эти арии только по отдельности, этот старик Зеленый бамбук не может играть вместе с ней, будет жалко, если эту мелодию, которую нужно исполнять вдвоем, он уже не услышит во второй раз.Снова подумал: "Лю Чжэн-фэн и Цю Ян, один -- высокий мастер истинного учения, другой -- старейшина демонического культа, два человека -- один честность, другой -- зло, словно вода и пламя, но, в разговорах о музыке были совершенно согласны друг с другом, и вместе создали эту мелодию -- "смеющаяся гордость рек и озер". Они вдвоем убили сами себя, но не испытывали сожаления, это куда как лучше того, что я остался один-одинешенек на этом свете, подозреваемый шифу, отвергнутый сяошимэй, а единственного друга, который меня уважал и любил, я убил собственными руками". Он невольно расстроился, и не сдержал слезы, которые закапали прямо на трактат, он не сдержался, и всхлипнул.

Из зарослей бамбука раздался голос Люй Чжу Вэна: "Друг, о чем плачешь?"Лин-ху Чун ответил: "Позднерожденный сам себя ранил, одинок, к тому же вспомнил о смерти двух преждерожденных, написавших эту мелодию, невольно нарушил приличия, прошу простить". Сказав, развернулся, и пошел прочь. Старик Зеленый Бамбук позвал: "Дружок, я у тебя хочу кое-что узнать, поучиться, пожалуйста заходи, поговорим, как тебе такое?" Лин-ху Чун только что слышал, как этот старик невежливо и заносчиво разговаривал с Ван Юань-ба, не ожидал, что он сам, безымянная пешка, получит такое вежливое приглашение, тут же ответил: "Не смею, если преждерожденный желает узнать, позднерожденный ответит", -- и медленными шагами пошел в заросли бамбука. Там он увидел пять маленьких павильонов, слева два, справа три, все представляли собой грубо сколоченные постройки из бамбука. Из маленькой хижины справа вышел старец, с улыбкой пригласил: "Дружок, заходи, выпьем чаю". Лин-ху Чун увидел, что этот старик сутуловат, волосы на голове очень редкие, руки и стопы крупные, а вид очень бодрый, тут же согнулся в поклоне, и произнес: "Позднерожденный Лин-ху Чун приветствует Преждерожденного".

Старик Зеленый Бамбук рассмеялся: "Старикашка просто старше на несколько лет, не нужно много церемоний, прошу войти, прошу войти!" Лин-ху Чун прошел за ним в маленькую хижину, увидел стол, стулья, несколько кушеток, вся мебель была из бамбука, на стене висела картина с изображением бамбукового леса, нарисованная размашистыми мазками с разлетающимися каплями туши. На столе был драгоценный цинь, лежала флейта.

Люй Чжу Вэн налил из керамического чайника чашку изумрудного чая, произнес: "Прошу отведать чай". Лин-ху Чун принял двумя руками, поклонился в знак уважения. Люй Чжу Вэн спросил: "Маленький друг, этот музыкальный трактат, даже не знаю, как мог попасть в твои руки, нельзя ли об этом рассказать?" Лин-ху Чун вздрогнул, подумал, что история этого трактата содержит такие тайны, что он даже шифу и шинян не посмел доложить. Но, когда Лю Чжэн-фэн и Цю Ян передавали ему эту книгу, они желали, чтобы это произведение распространялось в мире, не пропало, а этот старик и его тетушка великолепные знатоки музыки, тетушка может исполнять обе партии для циня и флейты, они вдвоем, хоть и стары годами, но где еще в мире найдешь третьего человека, кроме них, кто бы мог распространить эту мелодию? Даже если где-то и есть такой человек, то его собственная жизнь может оборваться раньше, прежде чем он его встретит.

Он задумался на миг, и сказал: "Эту музыку написали двое преждерожденных, один из них виртуозно играл на цине, другой замечательно играл на флейте, они вместе создали мелодию, но увы, попали в огромные трудности и одновременно покинули этот мир. Перед смертью эти двое почтенных передали ноты ученику, приказали ему найти преемника, чтобы эта мелодия не не пропала". Помолчал и добавил: "Наконец ученик нашел уважаемую тетушку из предшествующего поколения, прекрасно разбирающуюся в музыке, прошу преждерожденного передать ей эти ноты, если тетушка их примет, то исполнит этим сокровенное желание ученика". Говоря это, обоими руками с глубочайшей почтительностью преподнес трактат.

Люй Чжу Вэн однако, не принял: "Мне сперва необходимо узнать мнение тетушки, без ее одобрения не могу брать". Тут из хижины слева послышался голос старушки: "Господин Лин-ху Чун руководствуется высокими соображениями, преподносит нам этот удивительный трактат, не то чтобы мы отталкиваем с презрением, но принять очень стыдно. Вот только не знаем, какие славные имена носили уважамые создатели этой музыки, можно это рассказать?" Однако, ее голос вовсе не был дряхлым. Лин-ху Чун ответил: "Преждерожденная желает знать, разумеется скажу. Двое уважаемых создателей музыки, один -- дядюшка-наставник Лю Чжэн-фэн, другой -- старейшина Цю Ян". Бабушка ахнула, она была изумлена: "Вот, оказывается, это были они".
Лин-ху Чун спросил: "Преждерожденная знала прежде кого-то из них?" Бабушка не ответила, на некоторое время погрузилась в молчание, потом спросила: "Лю Чжэн-фэн был высоким мастером школы Южная Хэншань, Цю Ян был старейшиной демонического культа, эти стороны враждебны друг другу, как они могли вместе написать музыку? Современным людям крайне трудно понять причины этого".
   
Лин-ху Чун, хоть и не видел лица старушки, но, после того, как услыхал ее игру на цине и флейте, почувствовал, что она ласковая, элегантная, и благородная, решил довериться своим чувствам, и рассказал ей историю Лю и Цю, включая и то, с чего все началось, как Лю Чжэн-фэн готовился омыть руки в золотом тазу, как руководитель альянса пяти твердынь Цзо с горы Суншань прислал флаг приказа с требованием остановить церемонию, как Лю и Цю пострадали от рук мастеров горы Суншань, как они играли вдвоем в пустынной местности, как перед смертью вручили ему этот трактат -- подробно объяснил все, опустив только эпизод, как господин Мо Да убил Фэй Биня. Бабушка слушала очень внимательно, когда Лин-ху Чун закончил рассказ, она спросила: "Очевидно, что это ноты, почему же Ван Юань-ба предположил, что это тайный трактат по искусству меча?"
Лин-ху Чун тут же рассказал, как Линь Чжень-нань с супругой пострадали от клана Цинчэн и Му Гао-фэна, как просили его передать слова Линь Пин-чжи, как члены семьи Ван заподозрили, что он присвоил себе трактат о мече. Бабушка произнела: "Оказывается, вот в чем дело".Она помолчала, а потом произнесла: "Если бы ты все это рассказал шифу и шинян, то разве не смог бы избежать множества проблем? Я с тобой совершенно не знакома, отчего же ты, наоборот, рассказал мне все без утайки?" Лин-ху Чун ответил: "Ученик и сам это не до конца понимает. Просто, услышав ваше исполнение, преисполнился доверия, совершенно не могу вас подозревать". Бабушка произнесла: "В таком случае, это означает, что шифу и шинян ты, напротив, не доверяешь?"

Лин-ху Чун вздрогнул: "Ученик никогда не осмелится. Только... добрый отец-наставник подозревает ученика, но я его за это винить не могу".  Бабушка произнесла: "Я слышу твою речь, у тебя срединной энергии недостаточно, в молодом возрасте такого быть не должно, в чем тут причина? Ты в последнее время тяжело болел, или был серьезно ранен?" Лин-ху Чун ответил: "Получил тяжелые внутренние травмы. Бабушка произнесла: "Добродетельный племянник Чжу, подведи юношу к моему окошку, я исследую его пульс". Люй Чжу Вэн ответил: "Слушаюсь", -- подвел Лин-ху Чуна к маленькой хижине слева и поставил его перед окошком, чтобы тот просунул руку под бамбуковую занавеску. За занавеской показалась человеческая фигура, но черт лица разглядеть было невозможно, он лишь почувствовал, как три прохладных пальчика легли ему на пульс. Бабушка едва начала исследовать его пульс, сразу встревоженно произнесла: "Ой, как странно!" Прошло некоторое время, она попросила: "Прошу подать правую руку". После того, как она изучила пульс на обоих руках, на долгое время замкнулась в молчании. Лин-ху Чун усмехнулся: "Не беспокойтесь о жизни и смерти ученика. Ученик знает, что жить ему осталось недолго, и он давно уже не обращает на это внимания. Бабушка спросила: "Отчего ты решил, что скоро умрешь?"
Лин-ху Чун ответил: "Ученик по ошибке убил младшего брата-наставника, потерял драгоценный тайный трактат по управлению энергией нашего клана, я давно решил, что сначала верну тайный трактат фиолетовой зарницы, а потом устрою ритуальное самоубийство в память о младшем брате". Бабушка сказала: "Тайный трактат фиолетовой зарницы? Это не более, чем вещь. Но как ты по ошибке убил младшего брата-наставника?" Лин-ху Чун тут же рассказал ей, как шестеро святых из персиковой долины лечили его рану, как накачали его шестью потоками конфликтующей энергии, как сяошимэй украла для него тайный трактат по энергии, чтобы вылечить его, как он отказывался читать трактат, как шестой брат Лу Да-ю начал читать ему вслух, и как он заблокировал ему точки, чтобы остановить, и как тот оказался из-за этого мертвым. Бабушка выслушала до конца, и заметила: "Твой младший брат-наставник был убит не тобой".
 
Линху Чун изумился: "Не мной был убит?" Бабушка ответила: "У тебя энергии совсем не было, ты нажал две точки, никак не мог его убить. Твой младший брат-наставник был убит человеком со стороны". Лин-ху Чун тихо произнес: "Но кто же его убил?" Бабушка ответила: "Тот, кто украл тайный трактат, хотя нельзя утверждать наверняка, что убил именно этот человек, но оба происшествия, несомненно, связаны". Лин-ху Чун испустил глубокий вздох, у него будто камень с груди свалился. Он и сам уже подозревал, что  в тот день едва надавил на точки Лу Да-ю, как такое легкое касание могло причинить смерть?
В глубине сердца он все же считал, что раз он косвенно виновен в смерти Лу Да-ю, это тоже может быть оправданием для его смерти, настоящий муж и сын народа Хань не снимает с себя вину, к чему отговорки? В эти последние дни Юэ Лин-шань явно сблизилась с Линь Пин-чжи, это причиняло ему дополнительную скорбь, в нем тогда не было негодования, он думал только о смерти, но сейчас, когда бабушка подтвердила его подозрения, в его груди вспыхнула ненависть: "Месть! Месть! Я должен отомстить за брата Лу!" Бабушка спросила: "Ты говорил, что получил шесть потоков враждующих энергий, но, при исследовании твоего польса, я почувствовала восемь, отчего это?" Лин-ху Чун расхохотался, и рассказал, как его врачевал хэшан Бу-цзе.
Бабушка тоже хихикнула, произнесла: "Ваше превосходительство обрадовались, но пульс хаотичен, так не годится. Давайте я еще раз для вас сыграю на цине, вы не против?" Лин-ху Чун произнес: "Преждерожденная необычайно заботлива, ученик преисполнен благодарности".

Бабушка вздохнула, и цинь заиграл вновь. В этот раз мелодия была очень мягкой, подобной легким вздохам, будто на лепестки цветов ложились капли утренней росы, будто рассветный ветерок легко поглаживал ветви ивы. Лин-ху Чун слушал довольно долго, его веки стали тяжелеть, он подумал: "Никак нельзя засыпать, я слушаю, как преждерожденная играет для меня на цине, как можно заснуть, разве это не будет огромной оплошностью?" Но чем больше он боролся со сном, тем ему становилось труднее, и скоро его веки опустились, и он уже не мог открыть глаза, тело обмякло, и он и вправду заснул. В сновидении он продолжал слышать нежные звуки циня, как будто мягкие руки гладили его по волосам, будто в детстве, в объятиях у матушки-наставницы, когда она его жалела и ласкала. Прошло еще много времени, и звуки циня затихли, Лин-ху Чун проснулся, поднялся, невольно застыдившись, попросил извинения: "Ученик достоин смерти, небрежно слушал музыку преждерожденной, заснул, какой ужас".
 
Бабушка сказала: "Не вини себя. Я специально сыграла эту мелодию, чтобы тебя усыпить, чтобы твоя внутренняя энергия немного уравновесилась. Ты попробуй сконцентрироваться на внутренней энергии, хаос уже немного уменьшился?" Лин-ху Чун сел на колени, погрузил внимание внутрь, но почувствовал, что восемь энергий по-прежнему конфликтуют, прежде у него от этого горячая кровь приливала к груди, и его тошнило, а сейчас у него закружилась голова, сознание помутилось, он склонился, и упал без чувств.
Люй Чжу Вэн быстро подхватил его, и помог пройти обратно в комнату.
Бабушка произнесла: "Энергия шестерых святых из персиковой долины и великого наставника Бу Цзе весьма могучая, и ее не упорядочить моей музыкой, наоборот, ваше превосходительство будет только больше испытывать страданий". Лин-ху Чун ответил: "О чем говорит преждерожденная? Чтобы слушать такую музыку, ученик согласен принять любые страдания". Люй Чжу Вэн взял кисть, набрал из тушечницы тушь, и написал на клочке бумаги: "Если будешь просить передать тебе эту мелодию, всю жизнь будешь страдать". Лин-ху Чун тут же догадался, выпалил: "Ученик осмеливается настаивать, чтобы преждерожденная передала ученику эту мелодию, постепенно обучала его шаг за шагом". Лицо Люй Чжу Вэна осветилось радостью, он несколько раз покивал головой. Бабушка не ответила, прошло довольно много времени, и она спросила: "Ты умеешь играть на цине? Можешь что-нибудь исполнить?" Лин-ху Чун покраснел, и произнес: "Ученик раньше не учился, совершенно в этом не разбирается, простите ученика за его самонадеянное желание учиться у преждерожденной высочайшему мастерству игре на цине". Он повернулся к старику Зеленому Бамбуку, и до земли отвесил поклон со сложением рук, произнес: "Засим откланиваюсь". Бабушка произнесла: "Ваше превосходительство, повремените. За оставленную вами мелодию стыдно не отплатить. К томы же вы тяжело ранены, и некоторые к вам относятся с подозрением. Племянник Чжу, ты научи господина Лин-ху Чуна способам игры на цине, если у него будет достаточно упорства, то тогда... то тогда я передам ему мелодию "Доброта чистого сердца", уже лично".

Последние две фразы она произнесла тихо, почти неслышно.Утром следующего дня Лин-ху Чун пришел в бамбуковый домик в конце аллеи учиться играть на цине. Люй Чжу Вэн принес драгоценный цинь из древесины павловнии, и начал преподавать теорию музыки: "Всего существует 12 музыкальных интервалов: Да Люй, Тай Цу, Цзя Чжун, Гу Си, Чжун Люй, Жуй Бинь, Линь Чжун, И Цзе, Нань Люй, Ву Ше, Ин Чжун. Они установлены с древности, когда Желтый император установил теорию музыки, услышав эти 12 интервалов в пении феникса. Драгоценный цинь имеет 7 струн. Существует пять нот: Гун, Шан, Цзюе, Чжи, Ю. На первой струне имеются истинные созвучия пяти нот. На других струнах имеются "внешние" тональности: Мань Цзяо, Цин Шан, Дворцовая тональность, Медленная Дворцовая, и тональность Жуй Бин", -- и подробно объяснил все детали.

Лин-ху Чун, хоть и не изучал никогда теорию музыки, но оказался сообразительным учеником, понимал все с первого раза. Люй Чжу Вэн был очень доволен, сразу начал передавать ему методы извлечения звука, и научил его короткой мелодии "Звон нефритовых небес". Лин-ху Чун несколько раз поучился, и начал играть. Хотя некоторые звуки он извлекал неточно, и навыки игры были сырыми, но в его игре чувствовался бескрайний простор лазурных небес, на тысячи верст свободных от малейших облачков. Едва его мелодия закончилась, бабушка очень тихо произнесла из своего домика: "Господин Лин-ху, ты так быстро понимаешь цинь, скоро можно будет приступать к изучению мелодии "Доброта чистого сердца"". Старик Зеленый Бамбук произнес: "Тетушка, брат Лин-ху сегодня учился целый день, но выучил мелодию "Звон нефритовых небес", его талант к циню выше, чем у данного племянника. Его игра идет от сердца, потому что он не имеет намерений быстро достичь".

Лин-ху Чун ответил с сожалением в голосе: "Преждерожденный перехваливает, не знаю через сколько лет и месяцев ученик сможет играть мелодию "Смеющаяся гордость рек и озер". Бабушка удивленно спросила: "Ты... ты тоже хочешь исполнять мелодию "Смеющаяся гордость рек и озер?" Лин-ху Чун покраснел: "Ученик вчера услыхал ваше прекрасное исполнение этой мелодии на цине и на флейте, в сердце позавидовал, но это, конечно, пустые мечты, даже преждерожденный Люй Чжу Вэн не может исполнять эту мелодию, разве ученик может с ним сравниться?" Бабушка не отвечала, прошло много времени, и она прошептала: "Если ты овладеешь игрой на цине, это будет прекрасно...." Голос ее стал еще тише, и стал совсем неразличим.
С этого момента около двадцати дней, Лин-ху Чун каждое утро приходил учиться играть на цине, оставался до самого вечера, так что даже обедал вместе с Люй Чжу Вэнем. Хотя это были овощи и тоуфу, но, в сравнении с богатой мясом и рыбой кухней дома Ванов, вкус был гораздо изысканнее, и на каждый обед было приготовлено прекрасное вино. Пусть Люй Чжу Вэнь и не был выпивохой, но у него были прекрасные вина. Лин-ху Чун нюхал -- не нанюхался, не только циню учился у него, но глубоко изучал вопросы вина, и в этом плане его знания были не хуже владения мечом и игре на цине.
Иногда старик уходил продавать поделки из бамбука, и тогда бабушка учила его из-за бамбуковой ширмы, и давала ответы даже на те вопросы, которых не знал Люй Чжу Вэн.
Но Лин-ху Чун так и не увидел ее лица, только слышал ее мягкий тихий голос, подобный голосу молодой красавицы из богатой семьи, но как такой голос мог быть у старушки, живущей в убогой хижине в конце аллеи? Он предполагал, что она с детства изучала музыку, любила мелодичность, и потому даже свой голос сделала таким, что он не изменился и в старости. Однажды бабушка обучала его мелодии "Желания", это была древняя мелодия эпохи Хань, с изящным ритмом. Лин-ху Чун прослушал ее несколько раз, тронул струны циня, и непонятно почему вспомнил дни, когда он и сяошимэй были беззаботными детьми, слушая музыку, вспомнил, как они тренировались с мечами у водопада, как она носила ему еду на скалу размышлений, как она была к нему добра и нежна, и как потом появился Линь Пин-чжи, и как сяошимэй охладела к нему за один день.
Он расстроился, и в этот момент мелодия циня изменилась на фуцзяньскую народную песню, ту самую, с которой Юэ Лин-шань спускалась с горы. Он вздрогнул, и тут же прекратил играть. Бабушка с теплотой спросила его: "Эту мелодию -- "Желания", ты играл просто великолепно, глубоко проиникая в ее сущность и чувства, похоже было, что ты задумывался о делах минувшего. И вдруг появляется эта фуцзянская песенка, деревенский мотивчик, как это понимать?"
Лин-ху Чун от природы был очень веселым, но это дело довлело над ним уже так долго, а бабушка эти двадцать дней относилась к нему так хорошо, что он не смог удержаться, чтобы не поделиться с ней своими горестями относительно Юэ Лин-шань. Он только начал рассказ, и уже не мог остановиться, рассказал все в подробностях от начала до конца, представляя, что это его собственная бабушка, или мать, или родная сестра. Договорив до конца, ощутил невыразимый стыд, произнес: "Бабушка, ученик бесстыдно рассказал, болтал тут полдня, это... в самом деле..." Бабушка ответила: "Счастья не добиться силой. Древние говорили: "У каждого свое счастье -- не завидуй другому". Господин Лин-ху, сейчас ты несчастлив, но в грядущем не можешь не встретить свое счастье". Лин-ху Чун громко сказал: "Ученик не знает, много ли ему осталось жить, но основать семью он уже никогда  не сумеет". Бабушка ничего  больше не сказала, легко коснулась циня, и начала играть. Это снова была мелодия "Доброта чистого сердца". Лин-ху Чун некоторое время слушал, и стал дремать. Бабушка прекратила играть, и сказала: "С этого времени будем разучивать эту мелодию. При напряженном труде нам потребуется около десяти дней. Пусть и не будет времени хорошенько повтроить, но все должно получиться". Лин-ху Чун ответил: "Слушаюсь".
   
Бабушка тут же начала его обучать, Лин-ху Чун усердно постигал мастерство. Так прошло четыре дня, а на пятый, Лин-ху Чун собирался снова идти учитья циню, но тут к нему вдруг подошел Лао Дэ-нуо: "Дашигэ, шифу приказал, завтра мы выступаем". Лин-ху Чун вздрогнул: "Прямо завтра? Я... я..." Он хотел сказать: "Я еще мелодию для циня не разучил", но вовремя сдержал слова. Лао Дэ-нуо приказал: "Шинян велела тебе собираться, завтра с утра двинемся".
Лин-ху Чун ответил, и тут же побежал в бамбуковую хижину, рассказал бабушке: "Ученик завтра будет прощаться". Бабушка надолго замолчала, потом тихо произнесла: "Так быстро! Ты... ты еще не выучил до конца мелодию". Лин-ху Чун ответил: "Ученик тоже так думает. Но приказ шифу трудно не исполнить. К тому же, мы сейчас гостим в чужом доме, и не можем жить долгое время у чужих людей".
Бабушка сказала: "И это верно", -- и тут же стала вновь обучать его, как в обычные дни.

Лин-ху Чун провел с бабушкой так много дней, хоть никогда не видел ее лица, но из ее игры на цине и слов знал, что она очень заботливо к нему относится, как к родному. Только она не допускала в разговорах лишнего, была очень уравновешена, а если обращалась к нему, то так, чтобы он не мог догадаться, что у нее на уме.

Раньше, на всем свете у него было только четверо близких людей -- супруги Юэ, Юэ Лин-шань, и Лу Да-ю. Но Лу Да-ю уже умер, Юэ Лин-шань сердцем и мыслями перешла на сторону Линь Пин-чжи, а супруги Юэ относились к нему с подозрением. Он чувствовал, что по-настоящему близкими ему людьми являются старик Зеленый Бамбук и бабушка - только они на всем свете.
В этот день он трижды хотел обратиться к Люй Чжу Вэню, чтобы попросить у него разрешения остаться в бамбуковой роще, изучать цинь и флейту, изучать ремесло корзинщика, и никогда больше не возвращаться на гору Хуашань. Но, вспомнив только неясный силуэт Юэ Лин-шань, он останавливался, думая: "Пусть сяошимэй и отвергла меня, не смотрит на меня, но я могу видеть ее каждый день, пусть не в лицо, пусть только силуэт, слышать от нее несколько слов, и уже будет хорошо. К тому же, вдруг она снова обратит на меня свое внимание?"
Ближе к вечеру настала пора прощаться. Он был очень привязан и к Люй Чжу Вэну и к бабушке, подошел к ее окну, опустился на колени, и отбил несколько поклонов. Сквозь бамбуковую решетку он смутно увидел, что бабушка тоже опустилась на колени и земно кланяетмся ему в ответ, говоря: "Хоть я и обучила тебя игре на цине, но это только благодарность за переданные ноты мелодии, молодой господин Лин-ху, к чему так много церемоний?" Лин-ху Чун ответил: "После этого дня, не знаю, когда еще услышу столь прекрасное исполнение. Лин-ху Чун понял, что умирать не нужно, твердо решил вернуться в Лоян, и еще раз поклониться бабушке и старику Чжу". И тут же сердце кольнула мысль: "Они же оба стары годами, не знаю, застану ли их живыми, в другой раз, вернувшись в Лоян, могу их уже и не застать". Говоря, он осознал, что жизнь подобна сновидению, то ли она есть, то ли ее нет, и невольно в его голосе послышались сдерживаемые рыдания.
Бабушка ответила: "молодой господин Лин-ху, на прощание хочу подарить тебе одну фразу. Лин-ху Чун ответил: "Слушаюсь, переданные преждерожденной слова, позднерожденный не осмелится позабыть". Бабушка на некоторое время замолчала, и, наконец, мягко произнесла: "На реках и озерах ветер крепчает, волны зла поднимает, угрюмый, ты себя береги, Лин-ху Чун, о себе подумай".
Лин-ху Чун ответил: "Слушаюсь". Сердце занемело, он глубоко склонился перед Люй Чжу Вэнем, прощаясь. Из хижины слева послышались звуки мелодии "Желания", исполняемые на цине.
На следующий день Юэ Бу-цюнь нанес прощальный визит Ван Юань-ба, и стал грузиться на лодку, отправляясь на по воде на север. Пятеро из семейства Ван:  дед, двое детей и двое внуков, провожали его до лодки, одаривали подарками, деньгами в дорогу, едой и вином, и все подарки были богаты и великолепны. Так как Ван Цзя-цю и Ван Цзя-цюнь в тот день повредили Лин-ху Чуну запястья, то с внуками семейства Ван Лин-ху Чун больше не разговаривал, в этот час расставания, он глядел сквозь них, не замечая всех пятерых, словно "Семейства Ван - золотая сабля" вовсе не существовало. Для Юэ Бу-цюня старший ученик был постоянной головной болью, он знал о его упрямом нраве, если сейчас его силой принудить вежливо попрощаться с семейством Ван Юань-ба, то он сейчас через принуждение это сделает, но потом наверняка отомстит, выставит их дураками, это вызовет неисчислимые последствия, так что он сам еще раз вежливо попрощался с Ван Юань-ба, поблагодарил его, и притворился, что не замечает поведения Лин-ху Чуна.

Лин-ху Чун, скосив глаза, видел огромное множество ларей, больших и маленьких, тюков и свертков от семьи Ван, и большей частью они предназначались Юэ Лин-шань. Слуги, один за другим, заносили их на корабль, провозглашали название подарка, говорили, что это от старой госпожи для Юэ Лин-шань съестное -- покушать в плавании, или что из одежды для барышни от старой госпожи, вторая бабушка прислала головных уборов для ношения на корабле, в целом, получалось, что проще всего было объявить весь корабль одним большим подарком для Юэ Лин-шань.  Она, радостно принимала подарки, смеялась: "Разве можно это все надеть? Разве можно все это съесть, так всего много!" Среди этого оживления, внезапно какой-то старик поднялся на корабль, и позвал: "Молодой господин Лин-ху!"
Лин-ху Чун увидел Люй Чжу Вэна, невольно вздрогнул, торопливо отвесил церемониальный поклон. Люй Чжу Вэн произнес: "Моя тетушка велела передать тебе этот подарок". Говоря это, двумя руками преподнес длинный сверток, завернутый в грубую ткань синего цвета с отпечатанными белыми цветами. Лин-ху Чун, согнувшись, принял, сказав: "Преждерожденная очень добра, ученик с благодарностью принимает". Сказав, повторно совершил поклоны со сложением рук. Братья Ван Цзя-цю, Ван Цзя-цзюнь увидели, что он так уважительно обходится с каким-то стариком в грубой одежде, а их деда, знаменитого среди рек и озер золотую саблю не имеющую противников, даже в глаза не замечает, тут же рассердились, и, если бы не присутствующие здесь супруги Юэ, многочисленные братья и сестры с горы Хуашань, они бы снова выволокли Лин-ху Чуна, и зверски избили бы его, вымещая свой гнев.
Они увидели, что Люй Чжу Вэн, отдав подарок, отправился с судна, ступив на сходни, хотел уже спуститься на берег, как двое разъяренных братьев стали проталкиваться к нему справа и слева. Двое выпрямили руки, намереваясь схватить его за плечи, отчего бы не сбросить в воду этого дряхлого старикашку? Пусть он и не утонет, так как у берега вода мелкая, но это унизит Лин-ху Чуна. Лин-ху Чун едва это увидел, крикнул: "Берегись!"

Он уже хотел, вытянув руки, задержать братьев Ван, но вспомнил, что у него вовсе нет внутренней энергии, что говорить о том, что он не смог бы остановить учеников клана Ван, даже если бы он схватил бы их, это все равно было бы бесполезно. Пока он колебался, братья Ван уже схватили Люй Чжу Вэна. Ван Юань-ба вскричал: "Не смейте!"

Он был обычным Лоянским обывателем, ремесленником, не имел отношения к воинскому сообществу. Его внучки были молодые и сильные, если сбросят старичка, он может насмерть расшибиться, и проблем с чиновниками тогда не оберешься. Сам он сидел рядом с Юэ Бу-цюнем возле каюты, и не мог успеть вмешаться.
Но тут раздался хлопок -- это руки братьев достигли плеч старика, после этого только мелькнули две человеческие тени, громыхнуло, и оба брата были брошены в воду. Старик оказался подобен огромному барабану - едва в него ударили, тут же и отскочили -- братьев мгновенно снесло. А Люй Чжу Вэн, будто это его и не касалось, по-прежнему семенил на берег дрожащими старческими шажочками.
Едва братья Ван оказались в воде, на судне поднялась суматоха, матросы попрыгали в воду, и спасли обоих. В это время были весенние заморозки, вода хоть и не была замерзшей, но все же очень холодной. Братья Ван не знали состояния воды, уже успели порядком нахлебаться, у них зуб на зуб от холода не попадал, было предельно бедственное зрелище. Ван Юань-ба не ожидал такого, разволновался, но испугался еще больше, увидев что у братьев все четыре руки вывернуты в суставах -- точно так же, как они тогда вывернули руки Лин-ху Чуну. Они вдвоем безостановочно ругались, разрывая рот, но их руки бессильно висели вдоль туловищ. Ван Чжун-цян увидел, что его сыновья пострадали, прыгнул на берег, и загородил дорогу Люй Чжу Вэну, который по-прежнему, согнувшись, и опустив голову, шел медленной стариковской походкой. Ван Чжун-цян заорал: "Эй, уважаемый, ты прибыл в Лоян, чтобы драться с семейством Ван?" Люй Чжу Вэнь будто не слышал, медленно шел вперед прямо на Ван Чжун-цяна.
Все люди в лодке устремили на них свои взгляды. Расстояние между ними постепенно сокращалась, Ван Чжун-цян выставил вперед ладони, защищая сердце. Старик подходил все ближе, осталась сажень, пять локтей, три... Люй Чжу Вэн сделал еще один шаг, Ван Чжун-цян заорал: "Вали отсюда!", -- вытянул свои руки, собираясь схватить старика за шиворот. Но вдруг его крупное высокое тело взвилось в воздух, и, пролетев несколько саженей, тяжело упало на землю.

Такой результат не был бы удивительным, если бы два человека быстро бежали навстречу друг другу, но Ван Чжун-цян вообще стоял на месте, а Люй Чжу Вэн двигался к нему медленными шажками, и все же сумел бросить его в полет, так, что даже Юэ Бу-цюнь, Ван Юань-ба и прочие высокие мастера не смогли разглядеть, какой прием тот применил.Ван Чжун-цян, приземлившись на землю, был жалок, но, не сведующие в воинском искусстве люди, приняли его полет за демонстрацию искусства легкого тела, и даже стали одобрительно хлопать в ладоши. Ван Юань-ба, видя, как старик выкрутил руки его внукам, поразился, но счел это вполне возможным, по своему характеру он был самовластным, и не хотел позволить старику так легко уйти, однако, когда его сын был брошен стариком, он перепугался гораздо сильнее.
   
Он знал, что его второй сын полностью изучил боевое искусство клана, великолепно управлялся с одноручной саблей, а гунфу рукопашного боя и тренировка внутренней энергии у сына были не слабее, чем у него самого в годы расцвета сил, где взять еще человека, который был бы способен кинуть его таким образом? Увидев, что сын встает, и собирается снова драться, Ван Юань-ба вскрикнул: "Это лишнее!" Ван Чжун-цян развернулся, прыгнул на борт, сплюнул, и стал ругаться: "Да у этого старика, наверно, какие-то дьявольские приемчики!" Ван Юань-ба тихо спросил: "Ты как сам? Не ранен?"


Ван Чжун-цян отрицательно покачал головой. Ван Юань-ба преисполнился подозрений, подумав, что лично ему не обязательно драться со стариком, и его это не касается, если Юэ Бу-цюнь поможет со стороны, то победа не прибавит им славы, уж лучше оставить все как есть, тем более, что его сын не ранен, значит старик проявил милость, не стал его травмировать, пощадив репутацию. Глядя на медленно уходящего старика, Ван Юань-ба испытал смутное знакомое чувство, и вдруг догадался: "Это же тот самый приятель Лин-ху Чуна, он потому выкрутил руки его внукам, что они до этого выкрутили руки Лин-ху Чуну, вот и получили в ответ. Я в Лояне считаюсь великим героем, неужели этот старик решил меня низвергнуть?" В это время Ван Бо-фэнь вправил племянникам руки, уложил их в носилки, и промокших и замерзших молодых людей понесли обратно, во дворец Ванов.
Ван Юань-ба взглянул на Юэ Бу-цюня: "Господин Юэ, вы знаете историю этого человека? Я уже старый, в глазах все мелькает, не могу узнать, что это за великий мастер". Юэ Бу-цюнь произнес: "Чун-эр, кто он?" Лин-ху Чун ответил: "Это как раз и есть тот самый старик Зеленый Бамбук".

Ван Юань-ба и Юэ Бу-цюнь одновременно воскликнули: "О!" Хотя они тогда и приходили в бамбуковую аллею, но не видели старика в лицо, а единственный, кто его знал, был мастер Ян, но он сегодня не пришел прощаться. Юэ Бу-цюнь указал на синий сверток: "Что он тебе передал?" Лин-ху Чун ответил: "Ученик не знает". Развернул сверток - там оказался короткий цинь древней работы, на его хвостовике были вырезаны два иероглифа "Поющая ласточка", рядом лежала книжка, на обложке было написано: "Доброта чистого сердца".

У Лин-ху Чуна стало жарко в груди, он протянул: "А!" Юэ Бу-цюнь строго посмотрел на него, спросил: "Что это значит?" Лин-ху Чун ответил: "Этот преждерожденный не только подарил мне драгоценный цинь, он еще и прислал ноты мелодии". Открыл музыкальный трактат, и увидел, что каждая страничка полностью исписана мелким почерком, кроме иероглифов, объясняющих игру на цине, разъяснялись приемы звукоизвлечения, методы струн, и устройство циня. Бумага и тушь были свежими, было очевидно, что бабушка только недавно закончила писать.

Лин-ху Чун понял, насколько заботливо относились к нему преждерожденные, был очень тронут, в глазах заблестели слезы, он едва не расплакался. Ван Юань-ба и Юэ Бу-цюнь увидели, что эта книжечка полностью посвящена игре на цине, и в ней тоже встречаются эти странные иероглифы, которые они видели в трактате "Смеющаяся гордость рек и озер", и, хотя их подозрения и не рассеялись, но сказать им было нечего. Юэ Бу-цюнь произнес: "Этот старик Зеленый Бамбук, оказывается не открывался людям, а на самом деле является высоким мастером воинского сообщества.

Чун-эр, ты не знаешь, к какой он принадлежит школе, к какому направлению?" Он подозревал, что Лин-ху Чун, даже если и знает, то не сможет рассказать, но у этого человека был такой высокий уровень боевого мастерства, если не попросить разъяснений, сердце не успокоится. Как и ожидалось, Лин-ху Чун ответил: "Ученик только учился у преждерожденного игре на цине, на самом деле не подозревал, что тот владеет боевым мастерством".
Тут все стали прощаться, супруги Юэ  отвешивали взаимные поклоны Вану Юань-ба, и его сыновьям, все складывали руки перед грудью в знак прощания. Подняли шесты, отвязали канаты, и судно поплыло на север. Не отплыли и десятка саженей, как среди учеников начались пересуды: одни говорили что этот старик Зеленый Бамбук владеет непознаваемым глубочайшим боевым искусством, другие утверждали, что его навыки не слишком уникальны, просто внуки семьи Ван были неосторожны, а Ван Чжун-цян сам перепрыгнул через старика, чтобы тот не развалился от столкновения.
   
Лин-ху Чун сидел на корме, не лез в споры с братьями и сестрами-наставницами, разбирал ноты для циня, играл пальцами в воздухе, опасаясь, что игра на цине будет раздражать шифу и шинян.
Госпожа Юэ видела, что судно, подгоняемое попутным ветром и течением, идет с большой скоростью, размышляла о странном облике Люй Чжу Вэна, мысли путались, она прошла на нос корабля, стала любоваться пейзажем. Она смотрела, и вдруг услышала, как муж прошептал ей на ухо: "На твой взгляд, к какой школе относится этот Люй Чжу Вэн?"

Этот вопрос она сама собиралась ему задать, он ее опередил, но она по-прежнему только и спросила в ответ: "К какой школе он принадлежит?" Юэ Бу-цюнь ответил: "Этот старик очень странный, руками не двигал, ногами не пинал, а раскидал троих из семейства Ванов на несколько саженей. Опасаюсь, что он не принадлежит к истиным школам боевого искусства". Госпожа Юэ произнесла: "Тем не менее, он хорошо относился к Чун-эру, и не было похоже, что он стремился принести зло семейству Вана - золотой сабли". Юэ Бу-цюнь хмыкнул: "Надеюсь только, что этот случай не будет иметь последствий, в противном случае, славная жизнь героя Вана - золотой сабли, опасаюсь, будет иметь не хороший конец".

Прошло некоторое время в молчании, и Юэ Бу-цюнь продолжил: "Хотя мы двигаемся водным путем, но все же всем следует быть немного осторожнее". Госпожа Юэ спросила: "Ты говоришь, что кто-то на борту судна может сделать что-то плохое?"
 
Юэ Бу-цюнь отрицательно покачал головой: "Мы все время, как "спрятавшиеся в барабане" -- ничего не видим, а нас слышно. Откуда взялись те пятнадцать со скрытыми лицами, мы так и не выяснили. Мы на свету, враг в темноте, и в будущем вряд ли будет спокойствие". С тех пор, как он стал руководить фракцией горы Хуашань, он не сталкивался с такими бедами, и подозревал, что в ближайшие месяцы они столкнутся с еще большими трудностями, но, в конце концов, кем являются их враги, каковы их планы, он ничего не мог предположить, в самом деле, чем тяжелее ситуация, тем сложнее раздумья. Супруги приказали ученикам увеличить бдительность и днем и ночью, но корабль шел по речным водам, течение несло его все дальше на восток,   [Лоян расположен на реке Лошуй, правом притоке Хуанхэ. Лошуй сначала течет на север, но постепенно все больше забирает к востоку, сливается с текущей на восток Хуанхэ.] и не было ничего подозрительного. Чем дальше они удалялись от Лояна, тем спокойнее себя чувствовали, все всё больше успокаивались, и мало-помалу, расслабились.