день дюжинный
Йар Проклятый
…Он мечется в Кругу. Тот парень, Тау Бесогон. Его убьют сейчас. Вот уж и первую кровь пустили, и блестят ножи…
А я его бросил. Сбежал, предал. Я всегда – предаю.
Но нет. Не бывать тому.
Ведь не ушел же. Стоял и стоял у городских ворот, пока их не затворили… Вот и все, ходу нет. Нужно остаться, разве не ясно? Нужно туда. Бегом! Сейчас! Найти тот дом…
Там были люди. Ждали его на углу, говорили про него гадости. Я тишком влез на сукодрев неподалеку. Потом – спрыгнул…
…ШЕСТЬ БОЕВЫХ ЕДИНИЦ, СТОЛЬКО ЭНЕРГИИ… МНЕ ТЕСНО, МНЕ ХОЧЕТСЯ ВЫЙТИ, ХОЧЕТСЯ КОСНУТЬСЯ ИХ, ВЫПИТЬ ИХ. НО ЧТО-ТО МЕШАЕТ…
- Выкуси, бес! – дергаюсь, и сразу прошивает болью.
Эх… Но ничего, пустое. Заживет. Главное, беса удержал, не дал беды натворить.
Тяжко. Грудь жмет. И жрать охота, мочи нет.
Подымаюсь. Тьма кромешная. Чую: хлеб на столе, миска с похлебкой. Тетушка оставила, добрая душа… Жру, запиваю из ведра. Подмел до крошки. Мало. Еще, надо еще! А нос уж ведет: вон там, где печка, большой горшок ячневой каши, и еще хлеб, и…
Не сметь! Хватит!
Но не могу, хватаю краюху.
Душно. Справа тянет сквозняком. Туда. Бреду по стеночке, ноги еле держат. Сажусь на крыльце сыром, жру. Стыдно. Но уж чуть полегче.
Рука горит, бок можжит, и сил-то нету. Но мне неймется. Иду, спотыкаюсь.
Дождь перестал, светать уж начинает. Туман стоит густой и кажное дерево в нем – точно шатун али оборотень. Тихо-то как. Ни одна пташка не пискнет. Шагов своих не слышно. И все чудится, будто сзади крадется кто. А оглянешься – пусто.
Цветы после дождя так сладко пахнут… А на вкус – водянистые, трава травой.
Э, ты что делаешь?..
Яблоки. Дичка, кислая. Ползаю в мокрой траве, жру как свинья, грязные, не обтерши…
Опять иду. Тихо. Сыплются капли. По правую руку тиной пахнуло, там пруд…
Мясо. Потроха на пеньке разложенные. Мокрые, раскисли от дождя… Мало… А, вон там еще…
Сдурел?.. Ты что! Не сметь!
Мясо. Да…
***
- Легче, ахха?
- Чего? – вскакиваю.
Дикарка. Сидит рядом, лыбится.
Светло уж, туман рассеяло, солнце в листах играет. А я весь мокрый до нитки.
Перья.
Перья на траве. Даже костей нету – сожрал… Курицу. Сырьем. В пост. Господи…
- Это ничего, – дикарка лыбится. – Можно, Хозяева не обидятся. Кошка еще принесет. Надо?
- Дык грех ведь…
Будто она понимает, язычница…
Господи Вседержитель, прости меня, идола. Кабыть помраченье нашло…
- Ловец Неба язык йох знает? – дикарка спрашивает.
- Кого?
- Йох, красные люди. Нет? Хм… Ан-Такхай знает? Видел, так?
Ан-Такхай. Нелюдь тот, колдун.
- Видел, – признаю, чего уж темнить-то. – Мстится мне, злыдень.
Поди, он-то те сны и насылает...
- Ан-Такхай – много плохой, да, – дикарка кивает. – Не воин, не шаман, не человек вовсе. Вместо души – злой дух внутри. Ан-Такхай дважды на острова приходил. Первый раз давно, только старики помнят. Удивлялись тогда: йох на лодках не плавают, никогда не плавали, боятся воды. Ан-Такхай приплыл. С собой звал, на большую войну. Сказал: станьте тоже мое племя, или – умрите. Островные племена сперва не хотели. Тогда Ан-Такхай силу показал. Не воина сила, колдовская. Сказал: от Хозяина воинов сила, так. Тогда островитяне обрадовались: большой вождь, великий! Многие за ним пошли, как йох стали…
Как йох…
…Лагерь. Пленники у костра. Лежат, связанные, рядком. Им режут горло над чаном, спускают кровь. Обносят ею наперед вождей, лучших воинов. Потом свежуют тела – на глазах у других, еще живых… Варят мясо в котлах, обжираются, веселятся… Зовут из шатров своих жен, детишек, и те жадно доедают, что осталось… Кости кидают псам-трупоедам. После воины забавляются: стреляют по псам из луков, хохочут…
- Ф-фа? Плохо? – дикарка вперед подается.
- Обойдусь…
Твари… Ажно тошнит, как вспомню…
- Так многие ушли, – она сказ продолжает. – На острова не вернулись больше. Потом Ан-Такхай снова пришел. У Туахарра, племени Кошки, только один старый шаман его помнил. Сказал: мальчишкой был, когда Ан-Такхай приходил, состариться успел. Ан-Такхай не изменился: молодой, сильный, еще сильнее стал. Показал себя. Руками человека разорвать может. Как курицу. Жизнь выпить может: коснулся – и воин мертвый падает, твердый совсем, как давно мертвый...
Тут мне к горлу подкатывает. Поросеночек-то окоченелый…
...МНЕ ХОЧЕТСЯ КОСНУТЬСЯ ИХ, ВЫПИТЬ ИХ…
- Не веришь? – дикарка хмыкает. – Кошка не врет: сама видела. Много сильный… На кого посмотрит – тот воли лишится. Неправильно, ф-фа! Вождь не может шаманом быть. Нельзя так!
Щерится сердито. И на меня глядит. Видит, что – такой же?..
Чего уж, себе-то не ври. Потому он тебя и выбрал, колдун тот. Зовет… Но нет, не бывать тому.
- Все радовались: Великий вождь, Кхеос! – дикарка кривится. – Говорили: Ан-Такхай руку рук племен собрал, всех йох собрал, утта-оху, утнов, аррутов – все кочевые народы на большой земле. Рады были покориться, вместе воевать. Говорили: так Хозяевам угодно, Хозяину воинов. Теперь всю землю завоюем. Великая победа! Великая слава! Как пьяные были, как слепые, кхадас!
И плюет в сердцах.
Права она: истый демон и есть. И весь обычай их – богомерзкий, не дОлжно такому быть… Ан того не понимает, что не помощник я ей. Гнилой-то, порченый…
- Ан-Такхай Кошку к себе звал, Рукой звал, – говорит и плюется опять. – Сказал: Хозяева свели. Вызнал, хитрый, что Кошка тоже от шаманки рождена… Это – табу, нельзя. Громкую Воду, отца, злые духи толкнули, ум замутили, так. После жалел сильно, очистительные жертвы давал, никогда Кошку вслух дочерью не называл, стыдился…
А тут сразу дочь стала. Такая честь: с самим Кхеосом породниться! Совсем от черного колдовства ослеп, правды не видел. Кошку слушать не хотел, ругал, по лицу ударил, ахау…
Кошка все сказала. Перед всем племенем сказала, кто Ан-Такхай есть: не Кхеос, не человек, злой дух-обманщик, всем смерти хочет, всех погубит. Камень при них спрашивала – никто не верил… Разозлились, убить хотели. Кошка побежала, в воду прыгнула. Все стрелять стали, Громкая Вода – попал. Никто не попал, Кошка много хорошо под водой плавает. Только отец – попал. Лучший стрелок, так... – и тянет куртку с плеча, шрам кажет.
Я молчу, возразить нечего. Только чем тут помочь?
Дикарка вздыхает:
- Ловец Неба понимает теперь? Ан-Такхай – не остановится. Никогда. Он не славы ищет. Добычи, лучших земель, власти над народами – не-ет. Ничего не надо. Только войны. Смертью питается, как Мертвый дух. Зачем такая война, если все умрут? Совсем все?
Да, понимаю. Верю. Таков он и есть, но…
- Ан-Такхай убить надо. Так Хозяева хотят – настоящие хозяева, не злые духи его, ф-фа! Хозяева Кошке знаки посылают, советуют. Кошка сама полу-шаманка, хэ? – и лыбится, уж обнадежась. – Кошка спросила: как же убить, если в нем сила такая? Если на нем любая рана сразу зарастает? Если его чары людей воли лишают? Кто такого убить может? И Хозяева ответили…
И смеется, на меня глядючи: что, мол, струхнул? Достает камень-голыш, половинка серая, половинка белая. На колени мне бросает:
- Не веришь, сам спроси, ахха! Что хочешь, спроси. Руку раз спроси, ответ один будет. Хозяева камень, как надо, повернут.
- Не надо, – говорю и наземь его стряхиваю. – Отстань! Не гожусь я для ентого всего!
А она знай веселится:
- Ха! И Хозяева так сказали: Ловец Неба откажется! Раз, и другой, и руку раз откажется… Пока не поймет, – и смех обрывает. – Ничего. Кошка подождет. Кошка много терпеливая, подождет и еще, если надо.
К ляду все!
Так бы и крикнуть ей: дура! Я ж сам – такой же! Проклятый, порченный…
Во мне бес сидит, дух кровожаждущий. Коли кто на меня с кулаками, аль с оружьем – так аж трясти начинает, до того сцепиться с ним охота. А найдет одурь черная – вовсе беда. До смерти ведь убить могу. Чудом Бог покуда миловал, до греха не дошло…
Иду взад, к дому. Вещи забрать и…
И – что? Куда мне? Чего делать-то?
Тут навстречь – тетушка-кухарка:
- Миленький! Встал! Ну, как ты, получше? – и позади кому-то кричит: – Здеся он!
И уж тащит меня, базланит чего-то радостно, дивится.
Получше, как же… Нелюдь клятый. Все-то враз зарастет, как человеку не положено…
Нет, можжит еще, конечно. И тошнит, и ноги нетверды. Ан ночью-то слыхал ухом своим бесовским, как тетушка за меня молилась. Крепко молилась – ажно до словечка слыхать… Просила господней милости, чтоб рана не загнила, чтоб без правой руки мне не остаться. Потому лекарка ей сказала, что такое навряд заживет…
***
Вроде, псиной воняет?.. А, эт’ мохнолюдка. Со снадобьями своими. Зря только добро переводить, когда…
Лежу. Погодь, как же? Почему я лежу опять? Примстилось, что ль, все?
Ох, а худо-то, невмочь…
- Очухался? – тетушка всхлипывает. – Чего ж ты, милок, распрыгался-то, а?
- Турак, – мохнолюдка ворчит и сует мне кружку с пойлом зловонючим: – Пить. Лешать тихо. А то прифясать стану.
Отхлебнул – и вовсе поплыло, так и кружит… Слышу только, тетушка охает:
- Ты хоть проверила, не свихнулось у него там чего, а? Ох, одно к одному…
А в ответ сердито:
- Та! Тур-рак!
И уплываю уж…
продолжение: http://www.proza.ru/2016/07/01/982