Незваный гость
Я вернулся вечером со службы домой, переоделся, умылся и прилег на минуту, на кровать отдохнуть.
– Толь, – окликнула меня Изольда, – мне показалось, или в дверь действительно стучат?
Жене не показалось – в дверь действительно стучали. На пороге стоит мой комбат собственной персоной.
– Добрый вечер, Анатолий, – кивнул он мне, – войти можно?
– Конечно. Проходите, пожалуйста.
Я отступил на шаг, чтобы дать комбату войти в темную прихожую ЦУБика, мысленно пытаясь понять, чем я обязан этому неожиданному визиту.
– Здравствуйте, хозяюшка, – увидел комбат Изольду, – можно войти? Чайниками бросаться не станете? А то ведь незваный гость, он хуже татарина!
– Отчего же я должна в вас чайником бросать? – так же как и я удивилась Изольда, поправляя челку. – Присаживайтесь, пожалуйста.
– Да по-всякому бывает. Приходил я знакомиться к лейтенанту Романчуку, – с солдатской прямотой начал, было, рассказывать комбат.
– Познакомьтесь, – перебил я, – Изольда, это наш командир части – майор Рябов Викентий Олегович. Товарищ командир, это моя жена Изольда.
– Очень приятно, – галантно поклонился командир и даже поцеловал руку моей жене, а мне протянул бутылку венгерского мандаринового ликера.
– Да, так я не рассказал до конца, – вспомнил комбат, – Романчук и говорит своей жене: «Дорогая, поставь, пожалуйста, чайник», а она в ответ: «Я тебе не служанка! Тебе нужно – сам и ставь!», и полным чайником запустила в нашу сторону. Я хоть и ближе к ней стоял, но успел уклониться, а растерявшемуся Романчуку чайник угодил прямо в голову! Так что по-всякому бывает.
Вот оно в чем дело, а я-то удивляюсь, чего это Юра Романчук весь в тональном креме и пудре ходит, а у него там синяки от чайника! Как говорит наш зампотех, вся морда лица синяя.
– Не волнуйтесь, рассмеялась Изольда, быстро и умело накрывая на стол, – ничего такого у нас не будет!
– Да вы не старайтесь так, просто чаю сделайте и все, – попросил комбат.
– Как бы ни так! – усмехнулась Изольда, – человек первый раз у нас в гостях, и просто чай?!
– А Романчук хоть извинился за жену? – спросил я.
– Что-то там лепетал не очень вразумительное. То про старшую сестру жены, которая шесть лет подряд поступала в мединститут, так и не поступила и тронулась, в смысле с ума сошла. И про то, что жена его считает, что она первая красавица на свете, и поэтому ей все можно... В общем, чужая семья – потемки. Вот у вашего ротного– с виду семья, что надо. Прямо хрестоматийно правильная, а на самом деле жена у «Мультика» через день спит на раскладушке на чердаке. Если все так хорошо, то, что ей на чердаке делать? А я вам по своему опыту честно скажу – без надежного тыла, то есть хорошей жены – нет и хорошего офицера. Может быть, я и ошибаюсь, но это мое мнение. Вода у вас, какая чистая, – удивился вдруг комбат.
– Это мы очиститель воды «Родничок» купили, а то вода здесь желтого цвета, и солей в ней много.
Комбат открыл бутылку ликера и налил себе и Изольде, поскольку я отказался.
– Нужно и себе купить, а то мы воду кипятим, отстаиваем, а потом сливаем хорошую. Или замораживаем, а потом размораживаем. Только долго это, и воды мало хорошей выходит. «Родничок», говорите? Обязательно куплю. Как, лейтенант, привыкаешь понемногу?
– Уже привык. Даже странно, я здесь всего несколько дней, а ощущение, что уже давно.
– Ты не спеши. Ты замполит, а значит воспитатель, а нет более трудной работы, чем у воспитателя. Обязательно нужно знать всех своих подчиненных по-настоящему. Понимаешь, по-настоящему. Все о них надо знать, даже казалось бы ненужное. И еще запомни – работа воспитателя никогда не пропадает даром, хотя работу эту не измеришь ни тоннами, ни километрами, а успех приходит к тому, кто много и хорошо работает. И еще, лейтенант – нужно всегда оставаться человеком. Ты не смотри, что я выгляжу серьезным и правильным, как строевой устав, – рассмеялся комбат, – на самом деле я душа-человек (и скромняга к тому же! – подумал я)! Кстати, Изольда, а как вы относитесь к тому, что ваш супруг так много времени проводит на службе?
– Нормально. Я же понимаю, что вы служите другим. В смысле всем нам. Да мой папа бывший военный, так что я этому с детства привыкла.
– Да, – удовлетворенно кивнул головой комбат, – не часто встретишь такое понимание у жен военных. Знаете, я очень болезненно воспринимаю все, что касается службы. Это от того что вся моя жизнь связана с армией. Армия для меня – это и моя юность, и зрелость, семья и судьба, гордость и любовь. Знаешь, Анатолий, смотрю я каждый год на лейтенантов, которые приезжают к нам служить. Все Суворовы, Кутузовы, Жуковы, Рокоссовские, Громовы. У всех головокружительные мечты, все приехали за чудом. А чуда не будет. Кстати, как ты думаешь, какие звезды самые дорогие?
– Лейтенантские, – не задумываясь, ответил я, – они дороже, чем генеральские, потому что они первые офицерские звезды, долгожданные, честно выстраданные. Да и не все ведь генералами станут.
– Это так, но надо помнить, что сидя на печи, генералом не станешь. Изольда, а вы сказали, что ваш отец тоже военный?
– Да, он мичман. Всю службу прослужил на Северном флоте…
Комбат оказался интересным собеседником, никого из нас не перебивал, то есть умел слушать, и пошутить тоже мог, поэтому время, а точнее, два часа, пролетели быстро. Особенно, как мне показалось, комбату понравилось то, что я привез с собой несколько десятков книг и уже сделал книжную полку, на которой выставил свою, пока скромную библиотечку.
– Что ж, ребята, – хлопнул комбат рукой по столешнице, – спасибо за чай, но мне пора. Мне у вас понравилось. Вы ведь знаете, что счастлив только тот, кто счастлив у себя дома? До свидания, хозяюшка, – комбат снова поклонился и поцеловал руку Изольде.
Я вышел проводить комбата на крыльцо вагончика.
– Иванов, а жена у тебя не просто блистательно красива, она настоящая прелесть. Не обижай ее, а? Что касается службы – помни, я твой командир, и это означает, что я готов при любых обстоятельствах оказать тебе любую поддержку. Только служи, как положено. Ну, всего вам хорошего.
Мы пожали друг другу руки, комбат еще козырнул и ушел. А я вернулся в вагончик.
– Какой приятный человек ваш командир, – сказала Изольда, допивая рюмку ликера. Они вдвоем с комбатом так и «приворожили» за время беседы всю бутылку.
Я уже знаю, что говорить с Изольдой о вреде пьянства, или о том, что для женщины и жены офицера употреблять алкоголь наравне с мужчинами – это непристойно, не имеет никакого смысла. Поэтому сегодня я отнесся к тому, что она выпила, столько же ликера, сколько и комбат, спокойно. Можно сказать, что вообще никак.
– Иванов, – весело спрашивает жена, – а это что, так принято, чтобы командир части приходил вот так запросто к офицерам домой?
– Не фамильничай, – недовольно отвечаю я, – не называй меня по фамилии. У меня имя есть.
Складывается впечатление, что Изольда специально насмехается надо мной, зная, что мне такое обращение неприятно. Вместо того, чтобы сделать какие-то выводы, жена для пущего абсурда снова обращается ко мне по фамилии:
– Иванов, а ведь ты не ответил на мой вопрос.
– Не знаю, – отмахнулся я, не желая больше разговаривать с женой.
Мои первые политзанятия
Я имею в виду первые политзанятия, проведенные мной уже офицером. До этого мне, конечно же, приходилось их проводить много раз: и на двух войсковых стажировках, да и в части Симферопольского гарнизона нас регулярно на старших курсах водили проводить эти самые политзанятия.
– Товарищ лейтенант, – спросил меня с надеждой перед разводом командир второго взвода лейтенант Костя Любечев, – а политзанятия будут?
– А что, их разве кто-нибудь отменял? – улыбнулся я.
– Нет, конечно, но ваш предшественник перед своим увольнением в запас их уже совсем не проводил.
Я уже знаю, что моим предшественником был «пиджак», который перед увольнением в запас не особо напрягался. А воспитывал нерадивых и недисциплинированных солдат по принципу: один удар ниже пояса заменяет 10 политзанятий.
Кстати, вы знаете, кого в армии называют «пиджаками?» Это те, кто окончили военную кафедру в гражданском вузе, и пришли в армию отслужить положенные два года, но уже в офицерской должности и, соответственно, в офицерском звании. Вот такой лейтенант и был замполитом теперь уже «моей» роты. Но он уволился в запас за два месяца до моего прибытия.
А первые мои политзанятия в должности замполита роты запомнились мне вот почему. Вернувшись после первого перерыва в ленинскую комнату, в которой я проводил политзанятия, я застал рядового Зарембу, разглядывающего политическую карту мира.
– Товарищ лейтенант, повернулся он ко мне, при моем появлении, - эта ваша карта какая-то неправильная.
– Как это? – озадачено переспросил я.
– На ней нет улицы Гоголя, – объяснил солдат.
– Какой еще улицы Гоголя? – опешил я.
– На которой я живу в городе Краснодаре, – все так же терпеливо объясняет мне рядовой Заремба.
Пришлось мне пояснить ему, что это политическая карта всего мира, и на ней не указано ни одной улицы. Кажется, Заремба все понял и успокоился.
И вот подходит к концу второй час занятий, я как раз заканчиваю освещать очередной вопрос темы и, обращаясь к солдатам, спрашиваю:
– Есть вопросы?
Поднимается одна рука. Встает солдат-чеченец и говорит совершенно не по теме:
– Рядовой Эскерханов. Товарищ лейтенант, а спорим, что в упоре лежа я отожмусь больше чем вы?
И все солдаты, и сержанты роты выжидающе и ехидно смотрят на меня. Спорить я не стал, а отжиматься пришлось. Я отжался семьдесят пять раз, солдат – двести десять. Остальные сидят и с нескрываемым удовольствием посмеиваются надо мной.
– Ну что ж, – говорю я, – а мне идея понравилась. Вы посмотрели на меня, а теперь я хочу посмотреть, на что способны вы!
И заставил всю роту отжиматься по очереди. Политзанятия на этом закончились, вышел зачет по отжиманию в упоре лежа. Все остальные отжались меньше меня. Так что мне не очень-то стыдно было. Зато у меня появился стимул для дальнейших тренировок, чтобы солдата того догнать и перегнать. Забегая наперед, сразу честно признаюсь: к моменту его увольнения в запас, я его так и не догнал.
А еще во время проведения своего первого политзанятия, я обратил внимание на двоих солдат, которые задавали мне на удивление каверзные вопросы. Хорошо еще, что я и в школе историю изучал факультативно, да и в военном училище историей интересовался, а то бы вообще туго пришлось. В общем, на их грамотные вопросы я ответить сумел и лица не потерял. Сразу после занятий я взял их личные дела. К этому моменту я прослужил ровно пять дней и, естественно, изучить всех сто двадцать солдат не успел. Выяснилось, что оба этих солдата – рядовые Волохов и Синягин окончили истфак и даже успели немного поработать в школе учителями истории. Люди они были думающие самостоятельно, специально изучавшие философию, работы Маркса, Энгельса и Ленина, современных философов и социологов.
После обеда я вызвал их в канцелярию роты и сказал:
– Давайте-ка, друзья, сразу определимся с вашими перспективами. Или во время политзанятий вы оба будете сидеть смирненько, и никаких вопросов мне задавать не будете, или каждый раз в день моих политзанятий вы будете стоять в наряде дневальными по роте. Понятно? Определяйтесь!
– Чего уж тут непонятного, – улыбнулся Волохов.
Разумеется, в наряды ходить им не хотелось, так что проблем с ними я больше не испытывал.
– Ну, ты и чудак! – удивился замполит второй роты старший лейтенант Тропинин, когда узнал, как у меня обстоят дела с учителями. – У меня тоже один учитель есть, так он за меня конспекты по политзанятиям пишет, а иногда и занятия вместо меня проводит!
Но он «пиджак», или как многие злословят «двухгадюшник» (вместо двугодичник), ему простительно, а я привык сам готовиться и вести занятия, и просто знать то, что мне положено знать.
Выбрав свободную минуту, я направился к начальнику медицинской службы части.
– Хочу посмотреть медицинскую карточку рядового Зарембы. Можно? – спросил я у начмеда.
– Смотри, раз хочешь, – пожал он плечами. – Медкнижки твоей роты вон на той полке.
Вид у начальника медицинской службы нашей части сильно помятый, что слишком уж очевидно бросается в глаза. Начмед заметил мой взгляд, понял, о чем я думаю и признался:
– Душа требовала отдыха. Правда, это очень тяжело для печени!
Я быстро нашел требуемую карточку и принялся изучать ее. Начмед в это время насмехался надо мной.
– Слушай, литеха, – не очень вежливо спрашивает он, – если я приду к тебе на политзанятия, пустишь меня?
– Пущу. А зачем? – спрашиваю я.
– Хочу вспомнить свое солдатское прошлое – я тогда любил политзанятия. Сиди себе дурак – дураком и слушай. А если честно, то мне нравилось спать на политзанятиях. Скажи, лейтенант, ты хоть сам понимаешь, что сейчас мало кто искренне верит в то, что октябрьская революция была такой уж великой и нужной, и что мы стали за время советской власти великой страной? Газету прочесть и разобраться в ней каждый солдат сам сумеет, общие слова, и лозунги давно всем изрядно приелись и надоели. Ничего нового, интересного и занимательного в речах замполитов нет. Хотя, я слышал отзывы солдат твоей роты, им твое занятие понравилось. Не в пример твоему предшественнику. У него занятия были до слез комичные. Только он один этого и не понимал.
– Что так? – снова спросил я.
– Так его речи изобиловали заученными фразами, ничего не значащими газетными штампами. За годы службы здесь он так ничему и не научился, стал думать так, как написано в газетах и политжурналах. Он искренне рассказывал солдатам о том, как спокойно жить в соцлагере.
– А разве нет? – удивился я.
Однако начмед отвечать не стал, и перевел разговор на другую тему.
– Слушай, Иванов, а что ты хочешь там найти? – кивнул он на медкнижку рядового Зарембы и с весьма разраженными интонациями в голосе сказал. – По-моему, скукотища смертная.
– Ошибаешься, это удивительно занятное чтиво. А нашел я то, чего ты в ней почему-то не заметил, – ухмыльнулся я, – хотя и должен был.
– Любопытно, – заерзал на стуле начмед, – чего такого важного ты там вычитал, чего я не заметил?
– Того, – насмешливо отвечаю я, – что у Юры Зарембы черным по белому на великом и могучем русском языке пусть и витиеватым почерком психиатра написано, что у него олигофрения в стадии легкой дебильности. А теперь у меня к тебе вопрос, как к начальнику медицинской службы части – здесь ли, в войсках противоракетной обороны, место солдату с таким диагнозом?
– Покажи, – не поверил мне на слово начмед.
Убедившись, что я ничего не выдумал, он только присвистнул и вытер со лба обильно выступивший пот.
– Да, курьез. Как же это я так?
– Все, – насмехаюсь я, – твоя песенка спета!
И я скептически улыбнулся, а он твердо пообещал мне, что быстро все исправит. И действительно, уже через неделю рядовой Заремба отбыл для дальнейшего прохождения службы в одну из ближайших военно-строительных частей.
А начмед стал говорить офицерам части буквально следующее:
– Вот попомните мое слово, этот Иванов – еще та пороховая бочка!
И только комбат на совещании офицеров и прапорщиков части признал:
– И как это так вышло, что мы сами не догадались, что с рядовым Зарембой что-то не так? Ведь он чего только тут не чудил! Сам подходил к офицерам и первым протягивал руку для приветствия. На спину запрыгивал нам, даже мне один раз в столовой запрыгнул! Иванов! И где тебе раньше носило?
– Так я еще курсантом был! – смеюсь я.
– Наказать тебя, что ли? – мечтательно говорит комбат.
– Не нужно, товарищ майор, – говорит Мультик, – он же исправился! В смысле, все-таки именно он разобрался с Зарембой!
«Вышибала»
Сегодня шестой день моего пребывания в части, суббота, а меня начштаба поставил в наряд дежурным по части. А сегодня еще и свадьба в ближнем селе. Это вполне может означать, что часть солдат сбежит туда самогонки, или как здесь говорят, паленки покушать. Это в армии всегда залет, а уж во время всесоюзной борьбы с пьянством, тем более. В общем, ни мне, ни командованию части это, ни к чему.
– Мне еще не положено ходить в наряды, – защищаюсь я.
– Положено, положено, – на губах начштаба блуждает едва заметная насмешливая улыбка. – Спокойнее лейтенант, достойнее. А то вы ведете себя как дети! Мы о вас хорошего мнения и считаем, что вы справитесь. Все! Аудиенция окончена, – не меняя позы, сказал он. – Идите, идите, у меня тут серьезные дела на повестке дня, а вы тут со своими капризами. И помните, вы должны следить за личным составом части.
– Товарищ капитан, для этого есть специальные органы!
– Иванов, помолчи, сделай одолжение, – отмахнулся начштаба, устав от бесконечного спора со мной.
Я вышел из кабинета начштаба в коридор, и столкнулся с зампотехом второй роты старшим лейтенантом Столяровым и солдатом из его роты.
– Толик, ты слышал уже? – спросил он у меня весело.
– Что именно? – рассеянно отвечаю я, настраиваясь на неожиданный наряд по части.
– У меня солдат в карауле среди бела дня расстрелял целый рожок, а в объяснительной записке написал, что к нему на пост шла девушка, раздеваясь на ходу. Разделась догола. А он, чтобы ее остановить, вынужден был стрелять в воздух. Как тебе?
– Не слабо, – улыбнулся я.
– Товарищи офицеры, но ведь все именно так и было!
–Ты заткнешься, наконец? Мудрила, – внешне спокойный Столяров злился. – И как только такое может прийти в голову?
– Уже молчу, – ссутулившись, вздохнул солдат.
– Входите! – позвал Столярова к себе в кабинет капитан Елатьмин, а я вышел из штаба.
На крыльце стоял и вытирал платочком лоб наш зампотех. От него сильно несет свежей рыбой.
– С рыбалки, что ли? – невольно поинтересовался я.
– Какая еще там рыбалка! – нещадно ругаясь, ответил зампотех, – представляешь, птица в озере рыбу поймала, а та, наверное, оказалась для нее слишком тяжелой, и она ее выпустила из когтей, и прямо мне по голове! – шумно выражает он свое недовольство.
– Да ну! – не поверил я. Такое, по-моему, специально не придумаешь!
– Как много опасностей, оказывается, таит этот необыкновенный уголок Земли! – не скрывая насмешки, сказал Мультик, проходя мимо нас. – И бывает же такое!
– Ага. Такая вот невозможная невозможность. Теперь вот весь пропах этой дрянью, – лейтенант Гунько громко чихнул.
– Будь здоров! – от души пожелал я.
– Был бы здоров – не чихал бы, – вместо ожидаемой благодарности ответил Гунько.
– Ладно, пойду я готовиться заступать в наряд, – демонстративно отвернулся я от него, так как желание дальше общаться с ним пропало полностью.
– Ух, ты! А ты уже в наряд будешь ходить? – отвлекся зампотех от своей беды. – А я здесь уже три недели, но меня пока не ставят. Что за несправедливость такая?
Я подумал что, наоборот, справедливость, так как рано ему еще при его «авторитете» быть дежурным по части, но вслух ничего не сказал. Проходя мимо окна кабинета начштаба, я невольно заглянул внутрь. Капитан Елатьмин как раз говорил солдату, стрелявшему на посту:
– Тем больший ты дуб!
Я заметил, что в его кабинете появился и замполит второй роты старший лейтенант Тропинин.
– Замполит, – хмуро приказывает капитан Елатьмин, – выгоните этого придурка из комсомола!
– Товарищ капитан, – отвечает Виталий, – а он у нас не комсомолец.
– То есть как это не комсомолец? Товарищ старший лейтенант, и чем вы только занимаетесь? Принять и выгнать!
– Есть! – с готовностью ответил Тропинин.
Тут начштаба заметил, что в кабинете стало темнее, и, оглянувшись, уставился на меня.
– Хо, Иванов! А вот подслушивать нехорошо и небезопасно! Ваше присутствие за окном действует мне на нервы.
Не обращая внимания на его слова, я пошел дальше. В общем, нравится, не нравится, а на шестой день пребывания в части заступил я в наряд дежурным. На этот момент я даже не знал еще в лицо даже всех сержантов части, что уж говорить о солдатах? Приняв наряд, я построил свою роту и сказал:
– Значит так: сегодня все должны напиться, подраться и разбежаться по самоволкам.
Лица у солдат вытянулись от удивления. Было видно, что они меня явно не понимают.
– В смысле наоборот: я еще всех вас даже толком не знаю, но нам всем еще вместе служить – с кем меньше, с кем дольше. Давайте без нарушений дисциплины!
До самого вечера все шло хорошо, но во время вечерней поверки рядовой Андрюха Прицак четыре раза срывал ход поверки – сам смеялся, и стоящие рядом с ним солдаты тоже. Трижды я давал команду «Вольно!», а потом «Равняйсь! Смирно! Слушай список вечерней поверки!», и начинал поверку сначала. На четвертый раз я в сердцах бросил список об плац, и, растолкав строй первого взвода, врезал Андрюхе в челюсть, а потом под дых. Тот успокоился, а мне кто-то из солдат уважительно подал мою фуражку, слетевшую с головы, когда я врезался в строй, отряхнул ее и вернул мне. В общем, я ясно дал понять, что не шучу.
Больше никаких сюрпризов не было, и весь наряд прошел гладко – ни пьянок, ни самоволок, ни даже нарушений распорядка дня и правил ношения военной формы одежды. Кроме того, что «дедушки» пришли просить разрешения смотреть ТВ после отбоя.
– Нет, – ответил я, – есть сомнения – читайте распорядок дня.
– А нам разрешают смотреть телевизор после отбоя!
– А я – нет! Мне не нужен дешевый авторитет, так что всем спать!
Уже через неделю после этого я узнал, что Андрюха Прицак, это, так сказать, наш ротный «вышибала», что ли. Если кто-то из других рот или частей обижал наших солдат, то Андрюха ходил к ним и «разбирался» за наших. До меня на Андрюху посмел поднять руку только старший лейтенант Талалихин.
Только вот никто не знал, что мне об этом было неизвестно, когда я ударил Прицака, поэтому все восприняли этот случай, как проявление моей силы, и меня стали уважать еще больше. Я даже как-то сам невольно услышал разговор на эту тему сержантов нашей роты.
– Вот как бывает, – шутит младший сержант Лайош Кекерчени из закарпатских венгров, – если неаккуратно разбрасывать камни, то непременно наступит время собирать зубы! Причем свои!
– Это точно, – охотно согласился с ним сержант Мирослав Надрага, тоже из местных. – Лейтенант Иванов это вам не просто так! Кто не верит – спросите Андрюху!
– Тебя бы на мое место, – недовольно ответил Андрей Прицак.
– Зачем мне на твое место? – удивился рядовой Надрага. – Это же ты хотел проверить Иванова на вшивость, помнишь? А я сразу сказал по одному его виду, что не стоит этого делать!
– Прорицатель, блин, – сплюнул Прицак.
В общем, свое «боевое крещение» я прошел на «отлично». Что касается солдат, то они крепко усвоили урок Андрюхи Прицака. Больше того, они рассказали и солдатам других рот нашей части, как это может быть, если злить лейтенанта Иванова. Даже забавно, мимо своих офицеров многие солдаты проходят, просто козырнув, а когда отдают воинскую честь мне, то переходят на строевой шаг!
В военном училище нам говорили, что на завоевание авторитета нам придется потратить не менее года лейтенантской службы. Мне кажется, я сумел добиться этого за неделю, и теперь мне служится довольно комфортно.
В наряд я заступил в новой полевой форме – в курточке, сорочке с галстуком, офицерской пилотке с красной выпушкой и галифе с кантом. На то сразу обратили внимание командиры взводов нашей роты.
– Ух, ты, – восхищается командир первого взвода лейтенант Ломжинский, – красота! А мы еще старую форму получили, с фуражками.
– А мне старая форма больше нравится, – признался я. – Я даже шитую полевую фуражку приобрел, но получил новую форму.
– Старая форма удобнее в том смысле, что можно расстегнуть крючок и верхнюю пуговицу, – рассудительно говорит Ломжинский, – но там подворотничок подшивать нужно, фуражку ветром сносит, и портупея на плече мешает. Ну, лично мне точно мешает. В общем, я тебе завидую. Я бы тоже хотел иметь форму с пилоткой.
– А я бы хотел иметь старую полевую форму.
– Ну, так ищи, чудак-человек! Спроси вон у начальника вещевой службы или зама по тылу, может, они тебе и достанут форму старого образца.
На брудершафт
В моем заведовании есть кладовка, в которой хранятся смотровые комплектов журналов и газет. Сразу же объясню, что и зачем. В советские времена на каждую роту выписывалось много периодических изданий. Причем не только наименований, но и по многу экземпляров каждого издания.
Все это прошивалось, и должно было лежать на столах в ленинской комнате подразделения, чтобы солдаты могли самостоятельно читать периодику. Почему-то высокими начальниками подразумевалось, что солдаты газеты и журналы просто читают и все, то есть подшивки должны всегда находиться в идеальном состоянии.
На деле же все было как раз наоборот – солдаты находили для подшивок столько разных областей применения! Начнем с главного – чаще всего газеты использовались как пипи-факс, проще говоря, как туалетная бумага. Солдат в роте 120 человек, и каждому из них нужна бумага. Каждый день. А ведь каждому еще нужно прикрыть газетами голенища сапог, чтобы не испачкать брюки обувным кремом. Да и почитать в это время это тоже своего рода особенное удовольствие.
Кроме этого газеты переводились на разведение огня возле мехпарка для того, чтобы пожарить картошки, на то, чтобы заворачивать хлеб и другие продукты. А еще газеты и особенно журналы нещадно резали. В смысле, вырезали из них понравившиеся картинки. В подшивках рисовали и писали всякую белиберду. Из журнальных страниц делали самолетики и кораблики, а из газет шляпы для проведения разных хозяйственных, и особенно побелочных, ремонтных работ. Журнальные листы использовали вместо совков при подметании мусора.
Да мало ли еще для чего использовались подшивки, хранящиеся в ленкомнате! Понятно, что в таком виде подшивки представлять различным комиссиям и проверяющим было недопустимо. Вот поэтому и существовали смотровые комплекты газет и журналов, которые выкладывались перед приездом проверки, а после ее отъезда сразу же изымались и прятались за семь замков до следующей проверки. Некоторые особенно ленивые замполиты рот просто закрывали на замок сами ленинские комнаты.
Да, я немного, а начал я рассказывать о том, что у меня в роте есть своя замечательная кладовка. И своими размерами замечательная, и наличием столов и книжных полок. Примерно через три недели моей лейтенантской службы начальник штаба застал меня в этой самой кладовке за сортировкой полученной почты. Осмотрев давно не беленные потолки кладовой, он с фальшивой грустью заявил:
– За то время, что ты здесь служишь, уже надо было привести свою жену, чтобы она здесь побелила потолок.
И выжидающе уставился на меня, ожидая моей реакции.
– Что ж, – отвечаю я, – давай договоримся, когда тебе удобно, чтобы твоя жена пришла и показала моей, как это тут у вас принято делать.
– А при чем тут моя жена? – удивился начальник штаба. – И почему ты со мной разговариваешь на «ты?»
– Ты же больше прослужил, чем я. Не один кабинет сменил. Значит, твоя жена имеет опыт ремонта, вот пусть и мою жену поучит, – сказал я. – А на «ты» я с тобой, потому что ты со мной на «ты».
– Знаешь, лейтенант, – высокомерно заявил начштаба, – а ведь я с тобой на брудершафт не пил, чтобы ты со мной на «ты» говорил.
– Знаешь, капитан, – весело ответил я, – но ведь и я с тобой на брудершафт тоже не пил, чтобы ты со мной на «ты» разговаривал. Я даже больше скажу – я с тобой пить не собираюсь. И вообще тебе не помешает почитать Устав Внутренней Службы в части касающейся взаимоотношений между военнослужащими. Очень похоже, что ты там найдешь много нового и интересного для себя. Так, когда наши жены сделают здесь ремонт, а? Если не секрет, сколько раз твоя жена белила тебе потолок в кабинете?
И я нахально уставился на начальника штаба. Общаться с начальником штаба не очень-то приятно, но никуда не денешься. Несколько раз я непроизвольно похрустел пальцами, сжимая и разжимая кулаки. Я кожей чувствую, как атмосфера буквально наэлектризовалась.
– Что вы все со своими кулаками носитесь? Товарищ Иванов, с вами иметь дело…. Для лейтенанта вы слишком наглы. Вспомните, что вы подчиненный, иначе последствия для вас будут плачевными, – бросил начштаба, повернулся и ушел.
Он явно сердится, но от этого мне не становится менее смешно. А вот н/ш по-видимому, еще долго не мог успокоиться от моей наглости, потому что вместо своего кабинета он, гонимый злобой, прошелся по ротам, перевернул там все вверх дном, в общем, навел шороха. Командиры рот потом гадали, кто это залил начштаба сала за воротник, что он так озверел. Но я не стал рассказывать никому о нашей милой беседе. Зачем лишние разговоры? Мне и так за эти две недели уже несколько раз приходилось выслушать, что я совершенно невозможный человек.
Ну, а что касается ремонта, то уже в эту же ночь мне его с радостью сделали солдаты. С радостью потому, что я им разрешил на следующий день не ходить в автопарк. Там без них обошлись, а они отдохнули в роте.
На следующий день я получил письмо от Столба, своего училищного друга. Если в двух словах, то в нем он рассказал, что служит в ДСБ, но не в Черноземье, а в Архангельской области, строит дорогу, живет со своей женой Наилей в вагончике. Свадьба у него была в тот же день, когда женился и я – 22 июля. В общем, он по любому не смог бы приехать ко мне на свадьбу, даже если бы и хотел. Я взгрустнул, вспомнив наш разговор на тему моей женитьбы. Хотя я пригласил на свадьбу более тридцати курсантов, вернее уже лейтенантов нашей роты, ко мне не приехал никто. Более того, ни один из них не счел нужным поздравить меня.
С такими грустными мыслями пришел я после обеда в часть. В роте солдаты поют под гитару одну из своих, точнее афганских песен.
– Я воин-интернационалист, но не в названьи дело, не в названьи.
Пусть даже назывался я б расист, вам легче бы от этого не стало….
Дослушать песню мне не дал Мультик. Дневальный позвал меня в канцелярию роты, где ждет меня ротный собственной персоной.
– Послушай, лейтенант, – доброжелательно говорит он, – ты, похоже, не знаешь, что наш начштаба последователен и преследователен. В смысле, он злопамятный. Если он взъестся на тебя, это будет настоящий кошмар. У него слова не расходятся с делом. Понял?
– Чего ж здесь непонятного? – улыбаюсь я. – Спасибо, товарищ капитан. Только мне нравится доводить его! К тому же я нарушаю уставы ровно настолько, насколько нарушает их он по отношению ко мне.
– Ну, ну. Смотри, я тебя предупредил, а ты как хочешь.
А ты мне нравишься
– Все, чему вас учили в училище, забудьте, – говорит нам начальник управления. Нам, это двадцати двум лейтенантам выпуска 1989 года, прибывшим служить в управление. Среди нас и командиры, и замполиты, и инженеры, и начвещи, и начпроды.
– Вы там, конечно, что-то изучали, но недопоняли, прогуляли. Мы вас тут теперь будем учить заново, – продолжает начальник управления полковник Энбрехт, – учить будем только тому, что действительно вам будет необходимо в службе.
Странное на деле получилось это обучение. Как раз в эксплуатацию вошла новая водонапорная станция, и от нее в наш военный городок нужно было проложить новую ветку водопровода. Продублировать, как принято в армии, на всякий случай. Линию будущего водопровода разделили на двадцать два участка, а старшими поставили нас – молодых лейтенантов.
Поскольку срок исполнения нам установили щадящий, а у меня еще шел медовый месяц, то я с рытьем траншеи под водопровод несколько повременил. Что, впрочем, не осталось незамеченным и безнаказанным.
Едет как-то полковник Энбрехт и видит: везде понемногу дело двигается, а в одном месте – целина. Не поленился полковник разобраться, а чей же собственно это участок? Оказывается лейтенанта Иванова из мехбата. Сюда его, сукина сына! (Меня, то есть). И командование мехбата сюда!
Стою я, а вместе со мной наш комбат и начальник штаба.
– Да вы бездельник, лейтенант! Для вас что, приказ – это чепуха? Да вы у меня под трибунал! Да я вас и туда, и сюда, и так вот, и наперекосяк,– упражняется в краснобайстве полковник Энбрехт.
Изобретательный и изощренный, какой ум у нашего полковника! А еще удивляет то, что он немец ведь, хоть и сильно обрусевший, а ругается, как чисто русский сапожник! Приблизительно через десять минут Энбрехт стал понемногу выдыхаться.
– Что ты, лейтенант, стоишь тут с таким видом, словно не можешь понять, чего от тебя хотят? Ну что молчишь, – уже нормальным голосом спрашивает он, – сказать-то нечего, да?
– Есть чего, – спокойно отвечаю я.
– Чего ж тогда молчишь? – удивляется полковник.
– А разве вы мне предоставили возможность что-то сказать? – удивляюсь уже я. – А перебивать – дурной тон.
– Невероятная дерзость, – возмутился полковник Энбрехт.
Мой комбат и начтаба охотно с ним соглашаются и поддакивают.
– Ладно, лейтенант, – спокойно изрек полковник, – говори.
– Я вообще не понимаю смысла происходящего, – начал, было, я, но полковник тут, же нетерпеливо перебил.
– Ах, он не понимает! Это вообще неслыханно! Ты что, совсем охренел, Иванов?! Ты не соображаешь, с кем говоришь?
– Ну, товарищ полковник, дайте договорить, – попросил я.
Он, немного успокоившись, молча, кивнул. А вот лицо комбата стало еще более хмурым, чем до этого момента.
– Вы ведь определили мне срок исполнения приказа, то есть, к какому времени должна быть выкопана эта траншея, – заговорил я. Полковник Энбрехт снова согласно кивнул.
– Этот срок – второе сентября к девяти часам утра, правильно? – уточнил я. – А сегодня только двадцать первое августа. Вот вы приедете второго сентября в девять часов утра, и если траншея не будет вырыта, то вы мне скажете все то, что вы уже сказали, плюс то, что еще захотите сказать, и накажете меня. И я все это восприму как должное. А сейчас я не понимаю, за что вы на меня так кричали? Для того чтобы успеть, вовсе не обязательно торопиться и тем более суетиться.
– Кто это сказал? – спросил с интересом полковник.
– Я, лейтенант Иванов.
– Вот так, да? – недовольно спросил полковник.
– Да, так, – ответил я, пряча улыбку.
– Будем считать, что твоя аргументация на меня подействовала, но если не вложишься в срок – берегись, лейтенант! Ух, что я тогда с тобой сделаю! – пообещал мне наш жесткий и бескомпромиссный (по словам старших товарищей) полковник.
Он, хлопнув дверцей УАЗа, уехал. Комбат осмотрел меня, как будто увидел впервые, и неприязненно так сказал, осуждающе качая головой:
– Ну, мы, лейтенант, с тобой так наслужим.
– Наслужим, – пожал плечами я. Однако, по всему видно, комбату моему сегодня не до шуток, и разговор наш на этом прервался.
Забегая вперед, скажу, ко второму сентября мой участок траншеи был выкопан по всем правилам, и даже выкопанный грунт был аккуратненько уложен, чуть ли не под веник. А вот мои соседи не закончили. Дело в том, что у них за неделю до срока целая рота сбежала, три дня ее искали. Как оказалось, из-за издевательств одного из офицеров – старшего лейтенанта Лехи Лызлова. О нем я еще расскажу. Приехала комиссия, пока с каждым в отдельности разбирались и так далее. В общем, времени лейтенантам из автобата не хватило, чтобы работу окончить.
Наш командир части стоит на солнышке, а я в тени на опушке леса. Он стоит спокойно, а я веточкой комаров и мошку отгоняю. Подъезжает полковник Энбрехт. Выбрался он из машины, посмотрел по сторонам. Мой участок в полном ажуре, а вокруг все еще судорожно копают, впрочем, безо всякой надежды вложиться в установленное время. Мой комбат, насколько я могу судить по его виду, чувствует себя счастливым.
– Да-а-а, – протянул Энбрехт, оценив увиденное, – а знаешь, лейтенант, ты мне нравишься!
– Вы мне тоже, – ответил я.
– Комбат! – заорал Энбрехт, обращаясь к моему командиру части, и подскочил, как ужаленный, – уберите его с моих глаз долой подальше и как можно скорее!
– Куда? – растерялся комбат.
– На хрен! На хрен! На хрен его уберите! Он у вас сейчас такой, а что с него будет через пять лет? – в сердцах крикнул полковник и уехал. Майор Рябов облегченно вздохнул.
– Куда прикажете? – наивно поинтересовался я у комбата. Тот угрюмо глянул на меня и серьезно сказал:
– А иди ты... Служи, иди. В роту. Там партийно-политическая работа без тебя стоит.
– Ничего, ППР стояла до моего прибытия, постоит еще немного, ничего с ней не случится.
На эти мои слова комбат не отреагировал никак. Больше до обеда меня никто не трогал, так что полдня прошли спокойно. Когда я пришел домой на обед, умылся и стал, есть, Изольда мне вдруг сказала:
– Иванов, а знаешь, кто ты?
– Любопытно, – усмехнулся я. – И кто же я?
– Ты цвинтар! – радостно выпалила она. Ей кажется, что она удачно пошутила, и она довольно скалит зубы.
– Чего? – подавился я от неожиданности.
– А что я такого сказала? Кто такой этот цвинтар?
– Это по-украински кладбище.
– Ничего себе! А я иду по городу, а впереди меня три женщины идут и что-то говорят, но чаще всего – цвинтар да цвинтар. Слушай, а еще я слышала, как в магазине одна женщина сказала: «Дайте мне рабого оселедця». Это что?
– Это она просила копченую рыбу, точнее селедку.
– Да, – загрустила Изольда, – ничего не понятно. Я здесь словно за границей. Пробовала читать надписи на витринах магазинов, но тоже ничего не ясно. Какие-то «панчохи», «шкарпетки», «парасольки». На, – вдруг вспомнила она, – тебе письмо.
Письмо, оказалось, от моего школьного одноклассника Глеба Салия. Я торопливо прочел письмо.
– Ты чего это загрустил? – заметила жена.
– Одноклассника нашего в тюрьму посадили. Он был свидетелем на свадьбе своего друга, после свадьбы шел домой, и в нескольких метрах от его дома милиция к нему прицепилась, пьяный мол. Конечно, он со свадьбы друга не трезвый шел, хотя шел, молча, и ничего не нарушал. Мама его у калитки ждала, будто чувствовала что-то неладное. Менты стали ему руки крутить, а он парень здоровый – двоим ментам здорово морды разворотил.
– Жаль, конечно, парня, – согласилась Изольда. – Слушай, а что обо мне говорят в твоей части?
– Говорят, что у лейтенанта Иванова очень красивая жена, – нашелся я.
– Да? – кокетливо переспросила Изольда. – Правда?
– Правда, – улыбнулся я, – а еще говорят, что ты очень надменная и холодная, прямо как Снежная королева.
– Это мне даже нравится!
Знахарь
От подшивания свежей периодики в ленинской комнате роты меня отвлек наш чаморошный зампотех. Я сразу заметил на его руках свежие царапины.
– Товарищ лейтенант, – серьезно говорит он, – вас приглашает к себе наш начальник медицинской службы части.
– Не знаете, товарищ лейтенант, – насмешливо спрашиваю я, – а по какому вопросу?
– Насколько я знаю, он изучает медкнижки новичков, в том числе и вашу. И у него возникли какие-то вопросы.
– Понятно. Сейчас иду. А вы чем так озабочены, если не секрет?
– Да дочка моя никак не дается ногти стричь. Меня царапает, кусает, и жену тоже. Никакого сладу с ней нет, – тяжело вздохнул Гунько.– Каждый раз, когда надо ей ногти подстричь – целая проблема.
– А вы не пробовали стричь ногти, когда она спит?
– Да она днем уже почти не спит, а ночью стоит только свет включить – она просыпается, и такую истерику закатывает!
– А зачем включать свет? – удивляюсь я. – Фонариком на пальчики посветили, всего и делов!
– Так-то оно так, но где фонарик взять? Поляки отсюда вывезли все подчистую – от кипятильника до холодильника. Все дефицит.
– Если проблема только в этом, пойдем, я вам подарю хороший фонарик. Он у меня в сейфе в канцелярии.
– Спасибо, товарищ лейтенант! – расцвел зампотех. – Сколько я вам должен?
– Это подарок, – усмехнулся я.
Осчастливив, таким образом, всю семью Гунько, я направился в лазарет части.
– Иванов, ты, блин, не куришь и не пьешь, еще и спортом, блин, занимаешься. Как тебя лечить? – радостно встретил меня начмед.
Познакомьтесь: начальник медицинской службы нашей части старший лейтенант Арсен Зеленин. Вообще он был человек неплохой, но очень уж любил выпить. Этим и воспользовались двое солдат-армян, которые стали регулярно угощать его коньяком, специально для этого присланным из дому. Через несколько месяцев Зеленин сделал этих солдат своими помощниками в медпункте части, хотя те и не учились в медучилище.
Сам начмед теперь постоянно находится в состоянии тяжелого похмелья, а прием больных в медпункте вели те самые солдаты-армяне, которые, как я уже говорил, не имеют совершенно никакого медицинского образования. Из всего разнообразия медицинских препаратов они выбрали для лечения всех болезней мазь Вишневского, стрептоцид и анальгин. Ну и перевязочный материал, естественно.
Однажды Зеленин нарушил привычные трудовые будни алкаша, и решил сам провести прием больных, но поскольку был он, сильно выпивши, то прием вышел коротким. Сидит наш начмед, подпирает голову рукой и хмурится, пытаясь придать своей пьяной роже умное выражение. Стук в дверь, входит солдат со сломанным носом. Разумеется, «деды» сломали.
– Товарищ старший лейтенант, – обращается солдат к начмеду чуть не плача, – у меня нос сломан, что делать?
– У тебя зубная паста есть? – неожиданно спрашивает Зеленин. – Вот намажь нос зубной пастой, и все пройдет.
Тут даже его приближенные солдаты-армяне поняли всю нелепость ситуации и насильно уложили начмеда спать на кушетку в лазарете.
Спасало Зеленина то, что начальники мед службы двух соседних частей, зная все это, не отказывали в приеме нашим солдатам, да и в нашей части был солдат – по образованию фельдшер. Вот они все вместе и заменяли нашего штатного начальника медицинской службы части.
Однажды молодой солдат пил воду из питьевого «фонтанчика», а проходивший мимо него «дед» ни за что, ни про что отвесил ему такую увесистую оплеуху, что выбил «духу» два зуба. Узнав по долгу службы об этом, начмед выбил «деду» четыре зуба. Выбил бы и больше, но его вовремя скрутили офицеры. В общем, при всех своих недостатках, Зеленин мог быть очень справедливым человеком. Конечно, этот случай не прошел незамеченным для более высокого начальства, чем командование нашего батальона. На беседе в политотделе начмед в свое оправдание заявил:
– Я хоть и медик, но как все офицеры – воспитатель. Ведь, правда?
Разве кто-то мог не согласиться с этими его словами?
– Я считаю, что в воспитании нужно вести себя, прежде всего, как настоящий мужчина. Не бояться риска, брать ответственность на себя. Если нужно, идти на обострение. Нельзя воспитывать вообще.
И снова с ним все согласились.
– Нужно знать, что получится в ходе воспитания, брать на себя всю ответственность за результаты воспитания.
– Так это был воспитательный момент? – удивился начальник политотдела.
– Именно! – подтвердил Арсен.
Если коротко, то он тогда отделался, как говорится, легким испугом.
Иногда Зеленина ставили ответственным по части. Во второй роте служит лейтенант Романчук, которого солдаты ни во что не ставили, даже тапочками забрасывали несколько раз. Кличка у лейтенанта была «Дюймовочка». И вот как-то совпало, что на подъеме в части встретились Зеленин и Романчук.
И надо ж так было случиться, что Зеленин зашел к Дюймовочке в роту, а у того «деды» по подъему не встали и на зарядку не вышли. Начмед с Романчуком кричали-кричали, а толку никакого. Лежат старослужащие и смеются над офицерами. Вслух смеются, нагло так.
Очень начмеда это задело за живое. Пошел он в медпункт и принес несколько дустовых шашек. Ну и бросил их, конечно, в спальное помещение. Старослужащие выскакивали в трусах, босиком, с выпученными глазами, и судорожно глотая воздух, как рыба на берегу. А начмед стоял у выхода из спального помещения и лично каждому выскакивающему «деду» давал кулаком по еще минуту назад нахальному и самодовольному лицу.
Командир второй роты, придя на час позже, весьма удивился запаху, но начмед сказал, что это плановое профилактическое мероприятие, дезинфекция, так сказать. После этого случая Зеленин всегда приходил на подъем с дустовыми шашками, но они ему больше, ни разу не понадобились.
– Предлагаю объявить начмеду строгий выговор за использование медицинского спирта по прямому назначению, – шутит Талалихин.
– Арсен, – шучу и я, – а ты помнишь, как говорил фельдкурат Кац? Пить – это грубый материализм!
– А мы и есть материалисты, – радостно отвечает начмед. – Или ты исключение? Товарищи! Лейтенант Иванов – политически неблагонадежный замполит!
– Все интереснее и интереснее звучат заявления нашего начальника медицинской службы, – осуждающе говорит Талалихин. – Иванов прав, пить тебе надо меньше, а то в твоем пропитом мозгу еще не такие мысли станут рождаться!
Арсен только безмятежно отмахнулся и ушел в лазарет, чтобы предаться очередному возлиянию. Но находил утешение он не только в алкоголе.
Думаю, не секрет, что в каждом городке есть очень-очень доступные женщины легкого поведения. Однажды Зеленин зашел к одной из них, причем к самой легкодоступной и безотказной, как АКМ. Ну и занимался с ней тем, в чем она доступнее и безотказнее всех. А входную дверь в ее комнату не закрыли! Соседка без стука по привычке зашла зачем-то к подруге, а тут Арсен в постели с хозяйкой квартиры. И вдруг хозяйка как заорет:
– Помогите! Насилуют!
Соседка растерялась, но мужа позвала. Результат: заявление об изнасиловании, двое свидетельских показаний, ну и результаты экспертизы.
Наш городок кипел и бурлил: кого изнасиловали? Таську-«тренажер», через которую проходили все желающие? Да это же смеху подобно! Абсурд!
Но факт есть факт, и с юридической точки зрения Арсен Зеленин оказался насильником. На Таську давление оказывали все, и она сдалась – Зеленин заплатил ей несколько тысяч рублей, и она забрала заявление.
После этого случая Зеленина от греха подальше перевели в Оренбургскую область. До нас доходили слухи, что эта история стала для него настолько сильным ударом, что там он даже пить бросил. После Зеленина прислали нормального медика старшего лейтенанта Сергея Сухарева, и тот первое, что сделал – избавился от армян, а в медпункт взял того солдата, что имел фельдшерскую специальность и помогал всем на общественных началах.
Горбачев
Я шел из казармы своей роты в офицерское кафе, чтобы попить лимонаду с пирожным, когда меня окликнул Захар Талалихин:
– Толик, ты Шельменко не видел?
– Какого еще Шельменко? – прямо, скажем, растерялся я.
– Ну, Горбатого! Столярова, который Женька?
Капитан Евгений Столяров – это командир четвертой роты, но я еще не знаю, что его называют Горбатым. Внешне он очень стройный, подтянутый, безо всяких намеков на сутулость. А еще есть у нас старший лейтенант Роман Столяров – зампотех второй роты. Насколько я знаю, они просто однофамильцы.
– Видел. У комбата он сейчас, а почему ты его Шельменко и Горбатым назвал?
– Так его ж девичья фамилия – Горбачев!
– Как это девичья? – снова удивился я.
– А, ты ж ничего не знаешь, – сообразил Талалихин, – я тебе сейчас объясню. Знаешь поговорку «Горбатого могила исправит»? Так Женька ее опроверг! Хотя исключение только подтверждает правило. Понимаешь, он по рождению – Горбачев. И к нам в часть он прибыл под фамилией Горбачев, а в 1986 году он ее поменял на девичью фамилию жены.
– Зачем? – спросил я. – Такая громкая фамилия.
– Вот из-за того что у нас генсек Горбачев, Женька свою фамилию и сменил.
– Ничего не понимаю, – признался я, – какая тут связь? И какая необходимость была менять фамилию? Если вообще могла быть такая необходимость.
– Не спеши, я ж тебе обещал все объяснить, сейчас и объясню, а ты постарайся не перебивать, ладно?
Я, молча, кивнул. История со Столяровым меня очень заинтересовала.
– Понимаешь, – начал Талалихин, – первые годы службы Женьки никто на его фамилию внимания не обращал, а весной 1985 года после смерти Константина Устиновича Черненко Генеральным секретарем ЦК КПСС избрали Женькиного однофамильца.
Мы оба одновременно как-то нервно оглянулись по сторонам, потому, что Захар отозвался о нашем действующем генсеке как-то не очень почтительно.
– Первые месяцы наш Женька страшно гордился тем, что он однофамилец Генерального секретаря ЦК КПСС. Даже странно было, как он гордился, вроде как его самого избрали, или его отца. Разумеется, все над ним смеялись понемногу. А Женьке все нипочем, радуется и нам всем рассказывает о том, как его однофамилец порядок в стране наведет. Служил у нас тогда капитан Николин, начитанный такой, и с характером – вроде тебя. Да, так вот, Николин как-то и сказал Женьке, что как раз хорошего из правления Горбачева Михаила Сергеевича для нашей страны ничего и не выйдет. Когда его стали спрашивать почему, то он объяснил это примерно так: предки наши были не глупее нас и фамилии людям просто так не давали. Подмечали что-то характерное, главное в человеке и нарекали его род по этой главной черте. Так что каждая фамилия рок несет за всеми. Может ли человек с фамилией Горбачев сделать что-то хорошее? Да у него на роду написано, что все, что он будет делать, он искривит, все выйдет горбатым, ну и так далее в том же роде.
– А где сейчас капитан Николин? – почему-то спросил я.
– Выгнали из армии и из партии. Вот из-за этих самых слов и выгнали. Кто-то особисту доложил, и тот для своих показателей в работе и съел Николина. Но, во всяком случае, Женька после слов Николина поуспокоился. А в 1986 году – Чернобыль. Надо тебе еще сказать, что служил у нас тут еще один офицер, ты уж извини, но я тебе не стану называть его фамилию, так как у него папа работал или в ЦК Компартии Украины, или в Верховном Совете Украины, я уже не помню. И стал нам тот офицер понемногу рассказывать то, что он от родителей своих узнавал. И то, что именно Горбачев Михаил Сергеевич не разрешал 27 апреля эвакуировать людей из чернобыльской зоны, и как запретил отменять первомайскую демонстрацию в Киеве, и как противился вывозу детей из Киева и всех зараженных областей в другие республики, а ведь их, детей, было больше чем полмиллиона! И как Горбачев под страхом исключения из КПСС запрещал работникам ЦК Компартии Украины и прочих органов власти эвакуировать из Киева свои семьи... Много еще чего рассказывал тот офицер. Женька наш слушал-слушал все это, думал, а потом взял и сменил свою фамилию. Стыдно ему стало ее носить, хотя он Михаилу Сергеевичу никакой не родственник... Да, – спохватился Захар, – самое интересное то, что когда Женька взял себе фамилию Столяров, то у него и служба лучше пошла. Может и правда фамилии рок несут? А у него теперь работящая, ремесленная фамилия.
– Ну, а Шельменко почему?
– Так ведь бог шельму метит! – расхохотался Талалихин, удивляясь моей недогадливости. – У генсека, сам знаешь, пятно на виду, ну а Женьку за компанию, только не шельма, а так нежно и ласково, можно сказать, любя, – Шельменко! Слушай, а ты, куда путь держишь? Я тебя не задерживаю?
– В кафе. Пить ужасно хочется.
– Пойдем вместе, – предложил Талалихин. – Шельменко никуда от меня не денется.
И мы направились в офицерское кафе, размещавшееся точно в таком же сборно-щитовом сооружении, как наша казарма. Посидеть в удовольствие нам не удалось, так как за нами прибежал посыльный – почтальон части рядовой Роман Залуза.
– Товарищи офицеры, – взял он под козырек, – велено передать вам, что начальник гарнизона полковник Энбрехт объезжает воинские части.
– Обижает воинские части? – улыбнулся Талалихин.
– Вам приказано вернуться в расположения ваших рот, – не обратил почтальон на слова Захара никакого внимания, четко повернулся кругом на каблуках и ушел.
– И как это наш начтаба всегда в курсе, кто где? – удивляется Талалихин. – Ладно, делать нечего, допиваем лимонад и идем по ротам.
В канцелярии роты я застал ротного, зампотеха и злого начштаба. Он как раз проверяет какой-то журнал, за который отвечает наш лейтенант Гунько. Капитан Елатьмин оторвался от чтения и громко сказал:
– Это не ведение документации, а какой-то сплошной абсурд! Командир роты, вы хоть иногда заглядывайте сюда, тем более что это входит в ваши должностные обязанности.
Мультик молчит, так как ясно, что если бы он хоть иногда заглядывал, то никакого абсурда в этом журнале не было бы. Тут начштаба обратил внимание на то, что Гунько не брит. Правда, волосы у него растут в основном под носом.
– Михаил Иванович, – удивился он, – вы что, усы решили отпустить?
– Ну, надо же чем-то заниматься, – шучу я.
Как ни странно, начштаба не стал меня обламывать, даже замечания не сделал.
– Товарищ лейтенант Гунько, скажите, в удостоверении личности офицера вы с усами? Ах, все-таки нет! Тогда и здесь вы должны быть без усов. Пять минут вам на приведение себя в порядок. И доложить об исполнении! Капитан Сухонин, думайте, что будете говорить, если начальник гарнизона ознакомится с этим бредом.
И начштаба швырнул журнал на стол и отбыл во вторую роту с аналогичной проверкой.
– Хорошо нашему замполиту, – недовольно говорит зампотех, – он у нас каждый день горит в словах, а не в деле.
– Кто на что учился, – флегматично заметил ротный.
– А тут столько всего нужно сделать, – вздыхает Гунько.
– Так иди и делай! – насмешливо говорит ротный. – Помнится, через четыре минуты ты уже должен быть, как минимум, побритым.
И зампотех уныло побрел искать, чем побриться. Полковник Энбрехт хоть и посетил нашу часть, но до проверки никаких журналов не снизошел. А вот зампотех потом несколько дней пыхтел, так как его заставили завести новый журнал и все в нем записать, как положено.
– И это правильно, – подражая голосу генсека, говорит Мультик, – все нужно делать хорошо с первого раза. Запомни, Михаил Иванович, это тебе еще не раз пригодится в жизни.
– Лейтенант Гунько, – остановил его в коридоре комбат, – вы что, специально себе пальцы чернилами пачкаете, чтобы все думали, что вы действительно много работаете?
Поединок
Я занимался на турниках за казармой, когда ко мне подошел наш зампотех.
– Замполит, что с тобой? Совсем с ума съехал?
И это мне говорит он! Нет, я его точно урою. Жаль только, что одним ударом, даже удовольствия растянуть, никак не получится.
– Спортом я занимаюсь, разве непонятно? Имею привычку регулярно заниматься гимнастикой. К тому же мне это нравится. Я давно превратил занятия спортом в удовольствие. Эх, тело поет!
– Понял, понял, а зачем?
– Вы удивитесь, товарищ лейтенант. Чтобы оставаться в форме, – поражаюсь я все больше, так как, по-моему, я еще в первый раз дал зампотеху исчерпывающий ответ на его вопрос.
– А зачем? – продолжает поражать меня своей глупостью зампотех.
– Михаил Иванович, а вот этим вопросом вы превзошли самого себя! – к спортгородку подходил старший лейтенант Талалихин, на ходу расстегивающий рубашку.
– Правда? – обрадовано переспросил Гунько даже не заметив издевки.
– Правда, – как-то грустно подтвердил Талалихин, а я не выдержал и рассмеялся.
– Иванов, ты же КМС по боксу? – обращается Захар ко мне.
– Да. Зачем спрашиваешь, ты же знаешь, – удивляюсь я.
– Я мастер спорта. Правда, я потяжелее твоего буду, – шутит Захар. – Ты сколько весишь? Все еще девяносто?
– Девяносто, – улыбаюсь я, будто Захар не понимает, что за две недели я никак не мог заметно прибавить в весе. Да и невооруженным глазом это тоже, думаю, должно быть заметно.
– А я все еще сто сорок. Не побоишься против меня в ринг выйти? Хотя бы на один раунд? – и он просительно смотрит на меня. Наверняка Талалихин уверен, что я откажусь. 50 кг это очень большая разница, что и говорить. Это, как если бы против меня вышел боксер с весом 40 кг!
– Не побоюсь, конечно. Хотя весовые категории не просто так придумали.
– Ну да, ну да. Это своего рода наш Устав – каждое слово написано кровью!
– Хи-хи! – подобострастно посмеивается Гунько.
– Ты еще здесь? – удивился Захар. – Хватит меня игнорировать. Мои слова могут показаться странными, но шел бы ты отсюда. Неужели ты не понимаешь, что всему есть предел, в том числе и моему терпению?
– Да-да, мне пора. Надо солдат проконтролировать, а то ведь сто дней по приказу, за ними сейчас глаз да глаз нужен!
– Сто дней до приказа, – поправил Талалихин, и добавил: – Михаил Иванович, не нужно быть надзирателем за личным составом, постарайтесь стать для них учителем. Это я так, чтобы вам понятнее было.
К нашей общей радости Гунько задумался и ушел, и мы с Захаром стали заниматься.
– Знаешь, Толик, – признался он, – я в вашем зампотехе уже устал разочаровываться. Полное несоответствие формы и содержания. Офицер и такое….
– А я думал, что ты ленивее, – признался я, и Талалихин рассмеялся. – Захар, а здесь где-нибудь кизил растет?
– Да, а что? – заметно удивился он.
– Хочу насобирать: так поесть, варенье сварить.
– Тебе нравится кизил? Странный у тебя вкус! А ты его что, раньше ел?
– Спрашиваешь! Я же в Крыму в военном училище учился.
– Ах, да, я как-то забыл об этом. Ладно, одевайся, бери ведро или сколько там тебе его надо, и поехали!
И он на санитарке поехал со мной, чтобы показать, где растет кизил. Они с водителем даже помогли мне собирать ягоды, чтобы я быстрее освободился.
А вечером, пока личный состав ходил на ужин, мы с ним в спортивном зале устроили поединок. Зрителями были почти все офицеры нашей части. Мой ротный отозвал меня в сторонку и сказал:
– Толя, по-моему, твое решение выйти против Захара это неслыханное сумасшествие. Одумайся, пока не поздно. Я прошу тебя. И поверь, мое мнение разделяют все присутствующие здесь офицеры. Это не храбрость, это безрассудство.
– Валентин Павлович, а кто вам сказал, что я рассудительный человек? – рассмеялся я. И сам почувствовал, что смех у меня нервный.
Чего уж скрывать, мне и самому было не по себе – очень уж не хотелось попасть в нокаут. Но я, поблагодарив Мультика, стал надевать боксерские перчатки.
… Я много передвигался в ринге, задал высокий темп, менял стойки, и в силу того, что был подвижней, несколько раз попал Захару в солнечное сплетение и сбил ему дыхание – он стал задыхаться и потеть. Я даже смог ударить его один раз в челюсть, но свалить Захара, а уж тем более, нокаутировать его, мне не удалось.
– Делайте ваши ставки, господа! – куражится лейтенант Гунько. Правда, совсем недолго, так как Тропинин отвешивает ему увесистый подзатыльник, и риторика зампотеха тот час же резко изменилась, точнее, совсем прекратилась. Он затравлено, но, уже, молча, следит за нашим боем. Надеюсь, что хотя бы после этого болезненного урока Гунько хоть немного поумнеет.
Хотя я ниже ростом на 20 сантиметров, меньше вешу, ниже по статусу (я КМС, а Захар – мастер спорта СССР), я занял центр ринга и стараюсь теснить моего спарринг-партнера по углам ринга. Талалихин вынужден сдерживать мой напор.
Зная, что Захар нокаутер, видя, что у него длинные руки, я стараюсь, держаться на ближней дистанции, максимум – на средней. Проще говоря, я не давал ему себя бить, не давал ему вложиться в тот единственный удар, который может завершить наш поединок моим чистым нокаутом. А Талалихин, по-моему, хотел именно так эффектно закончить наш поединок – одним ударом. Но он мне так ничего сделать и не смог. Вернее, я так и не пропустил ни одного серьезного удара от его колотушек. Все его удары пришлись мне по корпусу или по моим блокам, но они меня не потрясли, я все выдержал. Раунд пролетел быстро. Во всяком случае, для меня.
– Ничья, – уважительно констатировал Тропинин.
– Весьма впечатляюще! – восторженно сказал мой ротный. – Прямо скажем, молодец замполит!
Остальные офицеры тоже были немало удивлены, и все довольны, что увидели наше состязание собственными глазами. Что касается Захара, то по его виду нетрудно догадаться, что такое окончание поединка для него оказалось большим сюрпризом. Поэтому он был разочарован. А вот я был весьма доволен собой.
Уже на следующий день перед разводом Виталий сказал мне:
– А ты молоток! Выйти против Талалихина – это уже подвиг! А выстоять – это вообще чудо! Как ты ухитрился? До сих пор это еще никому не удавалось! Правда, таких смельчаков до тебя было ровно два! Но все-таки…
Солдатам стало известно о поединке и его результате в мельчайших подробностях, и мой авторитет вырос еще больше. Это не скромно, но, пожалуй, можно сказать, что он стал непререкаемым. И это всего за две с небольшим недели службы в части! Наш поединок стал настоящим событием в части, которой потом все еще долго обсуждали.
Сегодня с самого утра очень жарко и душно. Как сказал дневальный по роте рядовой Сагинтаев, казах по национальности: «Большая погода». После развода мы с Талалихиным пошли в офицерское кафе, чтобы попить холодного лимонада.
– Толик, а почему ты не в десант попал служить? Как по мне, то тебе туда – самая прямая и чистая дорога! Или у тебя не было такого желания?
Я стал рассказывать Талалихину про обратный прикус зубов. Захар выслушал, посмеялся и сказал:
– Что ж, тогда, как говорится: «Попал служить в ВДВ – гордись! Не попал – радуйся». Будем, радоваться!
Мне этой шутки раньше слышать не приходилось, поэтому я рассмеялся.
– Слушай, Толик, можешь честно ответить мне на один вопрос? Сколько раз тебе приходилось лежать на ринге?
– Скажу, что ни разу – ты мне поверишь? И, тем не менее, это именно так.
– Поверю, отчего же? – задумчиво отвечает Захар. – Знаешь, я думаю, что если бы мы с тобой боксировали без перчаток, то ты, пожалуй, тем твоим ударом мне в челюсть, закончил бы бой досрочно.
Мне ужасно приятно, но говорю я про другое.
– Захар, а как ты отнесешься к тому, если я тебе сейчас процитирую слова Конфуция?
– Конфуций говорил что-то обо мне? – пошутил Талалихин. – Ладно, заинтриговал, цитируй, не томи.
– «Относись ко всем с добром и уважением, даже к тем, кто с тобой груб. Не потому, что они достойные люди, а потому, что ты – достойный человек».
– А кто это тут со мной груб? – нахмурился Захар. Потом он подумал и спросил: – Ты это что, про Гуньку, что ли? … Согласен, надо относиться к нему терпимее. Эх, замполит, умеешь ты достучаться до меня! Слушай, а ты афоризмы вроде тоже коллекционируешь?
– Да, записываю в тетрадь понравившиеся мне высказывания, пословицы….
– Тосты? – смеется Захар. – Дашь почитать?
Тут в кафе появился лейтенант Гунько. Он тоже взял бутылку лимонада из холодильника, стакан, но сел за другим столиком.
– Михал Иваныч, – окрикнул его Захар, – а что ты вчера нес про господ? Тебе нравится западный образ жизни? Хочешь попасть в Америку? Так нужно было идти служить не в противоракетные, а в ракетные войска! Совсем у тебя крыша поехала в сторону Чопа!
Как видно, терпимее относиться к Гуньку, несмотря на все его заверения, у Талалихина пока не очень получается.
О рынке
В мой выходной мы с Изольдой поехали в Мукачево, чтобы лучше изучить этот город, пройтись по магазинам, сделать необходимые покупки и позвонить родителям. Проголодавшись, мы зашли пообедать в столовую. Заканчивая обед, мы оба обратили внимание на четверых мужчин, которые взяли целый поднос, на котором стояли стаканы с компотом.
– Слушай, – удивилась Изольда, – разве можно выпить столько компота?
– Нет, конечно, – прищурился я, – а вот вина вполне!
– Ты думаешь, что это вино? Сомнительно. А как же борьба с пьянством?
– Сейчас узнаем! – и я подошел к буфетчице и спросил, вино ли это.
Вернулся к жене я уже с полной информацией.
– Ну, что? – нетерпеливо спросила Изольда.
– Это вино! Здесь, в Закарпатье, с пьянством никто особенно и не борется. Виноградники не вырубали, вино по-прежнему можно купить повсеместно, не то, что, например, в Крыму. Просто на бумаге пишут наверх правильные отчеты и все! Представляешь?
– Какие молодцы! Вот везде бы так! Может, ты хочешь вина – так ты возьми, – предложила Изольда.
– Нет, ты же знаешь – я не пью.
Обратно в городок нас подвез начмед автобата служебной «таблеткой», то есть служебной санитарной машиной. Возле общаги он вылез из кабины и спросил водителя:
– Я тебе на сегодня больше не нужен? Тогда я пойду домой. До свидания.
Я осуждающе покачал головой и сказал:
– «Пиджак» – он и в Африке «пиджак».
– Что это значит? – тут же встрепенулась жена.
– «Пиджак» – это не кадровый офицер, а окончивший институт, то есть, несмотря на свои погоны и занимаемую должность вообще не военный. Он старший машины и должен поставить машину в парк, чтобы солдат не мотался на ней, где попало. И потом, что это за формулировка: я тебе больше не нужен?
– Ой, я в этом ничего не понимаю! Пойдем уже домой. Ха! Вот уж не думала, не гадала, что я назову это домом.
– Что ж тут такого? Хоть и временно, но это и есть наш дом, наше уютное гнездышко, наша крепость.
– Колокольчик, хватит звенеть! Мыться и исполнять свои супружеские обязанности!
– Сейчас! Это я с удовольствием!
Забыл сказать, мы хотели купить видеомагнитофон. Однако цены – от трех до пяти тысяч рублей нас неприятно удивили, так что с покупкой решили немного повременить.
Выходной у меня один. Для всех замполитов части определено, что выходной у политработников – среда. Перед поездкой в город мы выспались, поэтому на рынок не попали, просто не успели. Поэтому на следующий день с утра Изольда съездила на базар за продуктами. Я шел на обед в приподнятом настроении – меня ждало мясо! В нашем военном городке продают только кур, и мне они уже успели приесться. Изольда все вкусно готовит, мне ее кухня нравится, но больше всего я люблю мясо! Привык, знаете ли, с детства – у нас в доме оно не переводилось. Жена была в расстроенных чувствах.
– Сам будешь на свой базар ездить, – чуть не плача заявила она, только я переступил порог нашего жилья.
– Базар, положим, не мой, а что случилось?
– Я там так испугалась, – всхлипнула она.
– Чего можно так сильно испугаться на базаре?
– То живая рыба вдруг начинает шевелиться рядом у кого-то, то вдруг что-то визжит в мешке! Оказывается, это поросята! Я такого в Североморске не видела. А тут отовсюду теперь жду визга, шороха. В общем, на базар я больше не езжу! – надула она губки. – Уверена, что у тебя с посещением рынка никаких сложностей не возникнет.
– Ну, разве я могу тебе в чем-то отказать?! Что ты действительно так сильно испугалась?
– А то! К своему огромному смущению, стояла с бестолковым выражением лица у всех на виду и даже пошевелиться боялась, потому что не знала, что и думать. На миг показалось, что с ума схожу! – голос ее полностью изменился и стал похож на голос капризного ребенка. – Знаешь, лучше и не упоминать о сегодняшней поездке. Так что не приставай ко мне больше с расспросами на эту тему. Лучше скажи, что обо мне говорят в гарнизоне?
– Говорят, что ты ослепительна, очаровательна, обворожительна как никто другой, – льщу я.
– Правда? – улыбнулась жена, – что еще говорят?
– Еще говорят, что я необычайно одаренный человек, перспективный офицер и очень красивый мужчина!
– Ну, это ты уже врешь! Ты у меня не красавец. Так себе. Ничего. Таких, как ты – хоть пруд пруди.
– Спасибо, – лучезарно улыбнулся я, – а что там с обедом?
– Готово вот мясо, присаживайся к столу.
Я направился мыть руки, радуясь возможности уклониться от скандала. Изольда накрывала на стол с ледяным и надменным безразличием. Мне даже казалось, что она наслаждается произведенным впечатлением. Странное дело, но до Изольды женщины считали меня как минимум привлекательным, а, то и красивым. Изольда снова бросила на меня высокомерный взгляд:
– Еще хочу тебе о твоей внешности кое-что сказать.
– Благодарю. Я и с первого раза хорошо расслышал, – уязвленный, я не захотел продолжать этот разговор.
Негативное впечатление от слов жены было усилено тем, что в Мукачево я не меньше десяти раз замечал, как мужчины восторженно смотрят на мою жену и оглядываются ей в след.
– Ты выше многих других ростом, и это тебя, знаешь, не портит. А ты, оказывается, уязвим, даже, несмотря на твою силу.
Я, молча, изобразил не очень правдоподобную улыбку. Если я правильно понял, будь я ниже ростом, то Изольда ни за что не стала бы моей женой.
– Ну, целуй же меня быстрее, а то я передумаю, – смеясь, предложила Изольда, и сама сбросила свой халатик.
Я еле-еле успел на послеобеденное построение. Дюймовочку снова забросали тапочками, и на этот раз это выплыло наружу. Офицеров части собрали в ленкомнату нашей роты на небольшое совещание.
– Нашим лейтенантам надо приставить по няньке! – горячится комбат.
– Товарищ майор, – шучу я, – а няньку можно выбрать самому?
– Иванову палец в рот не клади, – ворчит начштаба.
– Иванов, – вперил в меня негодующий взгляд комбат, – помолчи, а? Разве непонятно, что речь идет о формировании авторитета, которого у лейтенанта Дюймовочки, тьфу! У лейтенанта Романчука нет! Ни в семье, ни в части! Романчук, как вы дальше служить собираетесь? Вчера вас тапочками забросали, завтра вас пошлют куда подальше, а послезавтра что? Бить начнут? Я понимаю, что все не могут быть Ивановыми, но и так дело продолжаться не может!
На лейтенанта Романчука смотреть было стыдно, так как он чуть не плакал.
– Товарищ майор, – поднялся командир его роты майор Зарайский, – я вам обещаю, что мы всем офицерским коллективом роты примем меры. Такого больше не повторится.
– Давайте, Леонид Викторович, сделайте все, что сможете. Это, же совсем ни в какие ворота уже не лезет, и не в какой голове не укладывается. Позор!
Майор Зарайский слово сдержал. Уж не знаю, что и как там делали офицеры третьей роты с солдатами, но в Дюймовочку тапки бросать перестали.
Мразик
В канцелярии роты Мультик проводит совещание с командирами взводов. Мое присутствие на нем, как предупредил Мультик, совсем не обязательно. Пришлось мне идти в ленкомнату. Впрочем, здесь лучше – тень, прохладно, а окно канцелярии выходит на плац, там солнце жарит прямо в это окно и очень жарко. Через час в ленкомнату, где я пишу конспект политзанятий, вошел пропагандист части.
– Обрадовать тебя хочу, – крепко пожал он мне руку, – с завтрашнего дня у нас в части будет новый замполит. И это не я. Это майор Чернилин Ипполит Модестович, так что конец моим страданиям и разочарованиям.
– Знаете его? – поднял я бровь.
– Знаю. Еще с военного училища, – как-то неопределенно ответил Мясник. – И в Афгане с ним пересекались.
– И какой он? – с интересом спрашиваю я.
– Сам увидишь. Хотя об одной его особенности скажу, – понизил пропагандист голос. – Хобби у него есть одно: коллекционирует он все, что ему под руку попадается.
– Как это? – удивился я.
– По-всякому. Когда изобретательно, когда нагло.
– А-а, в общем, что ему в руки попало, то пиши: «Пропало», да?
– Ладно, еще кое, что о нем скажу. Дураки академий не оканчивают, а он – закончил. И еще, слышал, поговорку: «Молодец против овец, а против молодца и сам овца?» Так это тоже про него.
– Предупрежден – вооружен. Что ж, спасибо, Владимир Евгеньевич. Если перевести на понятный язык, интересный портрет у нашего нового шефа: трус, вор и недоумок, – подытожил я. – Повезло нам, ничего не скажешь!
Что-то мне от рассказа о моем будущем начальнике становится все более неуютно. Понятно, что капитан Рог не очень объективен, ведь он рассчитывал занять эту должность, но…. Но если хоть половина из сказанного им правда, то перспектива вырисовывается нерадостная. Как служить под началом такого человека, как майор Чернилин, я совсем не представляю.
– Толя, я тебе ничего не говорил, – попросил капитан Рог.
– Конечно, конечно! – подтвердил я.
– Да, он еще никогда свой день рождения не отмечает.
– Чего? Даже 29 февраля иногда бывает!
– Просто у него день рождения 21 января – в день смерти Ленина, и он считает кощунственным в этот день праздник праздновать и веселиться.
– Искренне считает или так оно экономнее выходит?
– Слушай, а я над этим как-то не задумывался, но ведь действительно можно день рождения и позже отметить! Некоторые специально на выходной день переносят. Выходит, что он экономит на своем собственном дне рождения! Обалдеть!
– Духовный, видать, человек, – рассеянно говорю я, думая над тем, а не оговорил ли Мясник нового замполита части? Уж очень неприглядный портрет он «нарисовал».
– Он еще и брезгливый. То, что покупное в нарезку и готовое ест, но ни салатов, ни котлет, ни голубцов, ни холодцов, ничего другого, в чем ковырялись руками, и в рот не берет! Вот так. И еще любит прибедняться, жаловаться, как ему трудно, плохо, как к нему несправедливо относятся.
– Как говорится: «Все «Ох» да «Ох», а ест за трех!»
– Точно. А еще он рыбак…
– Ага, охотники и рыбаки, как известно, народ серьезный! – смеюсь я, а сам все думаю, что все-таки трудно представить, что все сказанное Мясником о новом замполите может быть правдой.
– До чего же приятно с тобой разговаривать. Тогда еще скажу – у него обе руки левые.
– То есть ничего толком сам сделать не может? А нескромный вопрос можно? Как у него с женой?
– Сидят вместе, а глядят врозь.
– До чего же приятно вас послушать! – в ленкомнату вошел мой ротный.
– И давно ты, сука, подслушиваешь? – нахмурился Мясник.
– Ша! – улыбнулся ротный. – Что я узнал, то со мной и умрет.
Мультик в нерешительности остановился и шутливо поднял обе руки вверх, словно сдается в плен.
– Это правильно, – одобрительно кивнул пропагандист, – ты даже сам не знаешь, насколько это правильно!
Убедившись, что опасность миновала, Мультик подошел к нам.
– Я не с самого начала слышал ваш разговор, но понял, что человек, о котором вы говорили, сделан из такой субстанции, которая не тонет.
– Из пробки, что ли? – шутит Мясник.
– Из дерьма. Кстати, а о ком вы говорили? Я сначала подумал, о нашем зампотехе, но нюхом понял, что нет.
– О новом замполите части. Нам его завтра представят. А на счет вашего зампотеха – это как раз он из пробки и сделан!
– А-а-а, – протяжно произнес ротный, – неказистый у нас будет замполит. Что-то какая-то уж совсем горькая твоя правда. У него что, совсем нет достоинств? Даже днем со сверхмощным фонарем не найти?
– Почему же, есть: послушание и отсутствие собственных мыслей, идей. Он простой и понятный, как Устав. Очень удобный для системы – как все. Одинаковый и предсказуемый, как патрон в обойме, как таблица умножения.
– Ну да, похоже, тот еще фрукт. И ничего не поделаешь, – взгрустнул ротный, – придется терпеть. Прямо хочется выпить за то, чтобы все мои опасения оказались напрасными!
– Да уж, – хмыкнул Мясник, и пропел, – это наша с тобою судьба. Это наша с тобой биография.
Я уже перестал верить словам нашего пропагандиста. Не могу избавиться от ощущения, что капитан Рог сильно привирает. Прямо не терпится уже увидеть этого майора Чернилина и сложить о нем свое мнение.
На следующее утро, как и говорил Мясник, на разводе нам представили нашего нового замполита части. Он был выше среднего роста, худощавый, с узкими плечами и тонкими руками. Зато бедра у него полные. Уголки губ опущены вниз. В общем, если коротко, то от мужчины у него были только усы и военная форма. Новый замполит части с первого взгляда вызвал антипатию у всех, включая солдат. Свое первое выступление перед строем части он начал со слов:
– Товарищи! Нам с вами выпало счастье жить в одно время с Михаилом Сергеевичем Горбачевым. Нельзя не восхищаться его….
Я «отключился». Слушать нового замполита совершенно не хотелось. И впервые мне стало не по себе от того, что я тоже замполит. В общем, надо признать, что мнение Мясника было довольно объективно. После развода капитан Столяров (тот самый, который еще недавно был однофамильцем нашего генерального секретаря), сказал Мультику:
– А наш новый замполит батальона, похоже, настоящая мразь. Хуже и представить себе нельзя. Чувствую, натерпимся мы с ним.
Похоже, зря я «отключился» и не слушал выступление нового замполита части. Что-то я такое пропустил, что капитан Столяров совершенно не стесняется в выражениях, говоря о новом начальнике.
– Ну, Женя, не будь так строг, – улыбнулся Мультик, – до мрази он пока не дотягивает. Так, просто, Мразик!
И эта кличка с легкой руки моего командира роты намертво приклеилась к майору Чернилину.
– Товарищи офицеры! – окрикнул нас начальник штаба. – Чего это вы там замерли? Неужели вам заняться нечем?
– Товарищ капитан, – пряча улыбку, отвечает Мультик, – вы чувствуете, какой чудный аромат? Вот и мы остановились, постоять!