52.
Подвергся тленью и забвенью,
Покрылся прахом и презреньем,
Коль горд и наг пришёл Разврат?
Пред ним сердца навек застыли,
За власть Отечество забыли,
За деньги продал брата брат?
Зачем я послан был в народы
И чудеса творить словами?
И кто меня в сей мир послал?
Молчало всё. И это небо,
И эта степь до горизонта,
Что ниц упала предо мной.
Свободы нет, а есть насилье,
А есть гонение таланту?
И где заступника найти?
Искать не стоит мне на свете,
Коль сам Давид пред Голиафом,
И взмаха ждёт моя праща.
Пришли библейские мотивы,
Прошли лицейские легенды,
И на щеках осталась соль.
Сегодня изгнан из Одессы,
Как будто выброшен на свалку
Всех исковерканных судеб.
Мне ныне больно, очень больно –
Нельзя то выразить словами,
Какая боль меня гнетёт.
Меня ударили жестоко
Под маской деланных приличий
И подлость вывели в закон.
Сейчас, возможно, повторяюсь,
Ещё немного лихорадит.
Та лихорадка не прошла,
Когда в речушке искупался
Я до прибытия Раевских,
И был отправлен в Пятигорск
Лечиться. С новыми друзьями
Я коротал тогда дорогу
И с ними прибыл на Кавказ.
Но я сейчас в степи бескрайней,
Без той компании весёлой,
И не с кем хлеба преломить,
Как преломить мой хлеб печали –
Тот хлеб изгнанника, пророка –
Мою награду за труды.
Я вижу степь, она со мною
И наяву и в сновиденье.
Что предрекает эта степь –
Сад Гефсиманский иль Голгофу?
Как долго быть мне в ожиданье?
Пусть не минует эта чаша,
Её приму, не отступая,
И благодарно осушу.
Кричу возничему и дядьке,
Чтоб хлеб со мною преломили,
Нехитрый наш дорожный хлеб,
На передышке, на привале
И мыслю так, чтоб те вкусили
С ним тело горькое моё.
А как душа? Она бессмертна,
Над ней цари уже не властны,
И управляет только бог...
И снова к богу я вернулся?
А как науки достиженья?
Статьи, что мне читал афей?
Здесь лицемерить я не стану
И сообщу, остался русским,
Кто верит в собственный народ.
А мой народ боится бога,
В своей душе стремится к богу,
Поскольку бог ему Отец!
Тогда и я Отцом признаю
Ту сущность, высшую над нами:
«Прости, мя, Отце!» - попрошу,
Коль блудный сын в степи забытой
К стопам извечным припадает,
Склоняя голову свою...
Привал окончен, хлеб разделен,
Совместно плоть они вкусили,
Теперь не страшно умирать.
Но в царство мрачного Аида
Не вышел срок, чтоб мне спускаться,
И рано перья мне ломать,
Сжигать листы и сыпать ладан.
Ещё под солнцем повоюю,
И Русь услышит вещий глас...
…Случайно вспомнил барабулек
И аппетитно улыбнулся.
Когда-то брали «вес на вес»,
Когда патриций в Древнем Риме
За аромат и нежность вкуса
Платил, не глядя, серебром.
Я вспомнил красные баретки
На светлых ножках королевы,
Кому не стал я королём,
И вспомнил позднего Мидаса,
К нему за чин и почитанье
Я был колюч, как барбарис.
Тут вспомнил море на восходе,
Его картину на закате –
Весь блеск торжественной красы.
О, море, море, друг душевный,
Я посвятил свои порывы,
Себя я много рассказал.
Прощай же, море! Не забуду
И долго, долго слышать буду
Твой гул в вечерние часы.
В леса, в пустыни молчаливы
Перенесу твои заливы,
И блеск, и тень, и говор волн.
Расстались мы, в степи я еду
И обращаюсь в мыслях к морю:
«Теперь прощай. Уже прощай.
Прости меня, что мы расстались...
А мой побег? Дурная шутка...
Не подчиниться не могу...
Могу ли я Россию бросить?
Смогу ль писать я на чужбине,
Хоть по-французски говорю,
Куда свободней, чем по-русски?
Смогу ли отчий кров оставить,
Откуда вышел я, поэт?
Что суждено, то пусть случится,
Как заяц, я бежать не стану –
И крест свой искренне приму».