46.
Я полагаю, впечатленье,
Порой, двоякое местами
На молодёжь производил –
В те дни Одесса окружала,
Как представителя столицы
И Прометея наших дней.
Среди одних я был, бесспорно,
Неординарным воплощеньем,
Хорошим русским образцом
Той редкой смелости Гарольда
И байронической той сил –
Скажу, душевной наперёд, –
Что, как протест, их привлекала,
Протест застывшему царизму,
Кто развиваться не даёт,
Но всюду жаждет подчиненья,
Беспрекословную покорность,
Как туча грозная неся.
Так, чтоб юнцы не подражали
Здесь бесприютному поэту,
Их от опасного греха
И опрометчивого шага
На расстоянии держала
Отцов заботливых рука.
Другие видели бретёрство,
Как поведение задиры
И забияки постулат
(Готов всё высосать из пальца
И учинить свой кодекс чести
Бретёр – по сути, скандалист).
Ещё, возможно, по-французски,
Suffisance, самодовольство,
Одно желанье уколоть
И осмеять других задаром,
Не зная повода придраться,
А там – расправу учинить,
Найдя ничтожную причину,
И извести, тем самым, жертву,
Коль я – заядлый дуэлянт.
Но преклонялись все едино –
Не подлежало то сомненью –
Пред настоящим мастерством,
Пред тем талантом и уменьем
Писать стихи по зову сердца,
Чем бог с лихвою наградил.
Был непригоден к царской службе
И не служил при Воронцове,
Чтоб гном от гнома отличать.
Имел я виды на иное,
На боле высшее значенье,
Как человек и как поэт.
Средь деловых кругов Одессы
Найти друзей мне невозможно,
Что вскоре вспомнил Кишинёв.
Тут – одинок, а там – с друзьями,
Здесь – проза дней, там – разговоры
В кругу Инзова, на дому, –
К нему же запросто явившись,
Не ждал болванчиком в передней
Я приглашения войти.
В Одессе тихо озлобляясь,
Докучной табели о рангах
Решился выставить талант,
Поскольку также много значит,
И получил недоуменье
Вышестоящего лица.
Хотя в Одессе знали время,
Людей встречали лишь за деньги
И за торговые дела,
Не заразился здесь снобизмом,
Не потерялся сам на бирже,
Холодным маклером не стал
И, полагаю, по причине
Меня, впоследствии, изгнали,
И вот, в коляске, я сидел...
Так заведено сейчас под солнцем,
И приключилось так со мною,
Когда условности главней.
Мир поведенья и приличий,
Как мир вещей, нас окружавший,
У нас на службе состоял,
А там – на службе почитанья.
Не только в праздники, и в будни
Радел усиленный надзор –
Ничто от глаз не ускользало,
И Арагон великосветский
Всё примечал до мелочей.
Отсюда разные моменты
Привычных будней нашей жизни –
Всё подчинялось, как царю,
Его персоне, этикету,
Что всем дворянам утверждает
Единый распорядок дня,
Затем – манеру одеваться,
И все детали туалета,
И как вести приём гостей,
А там – устраивать застолье,
Как за столом вести беседу,
И что нам есть, и как сидеть,
Как провожать гостей из дома,
Чем украшать своё жилище,
Какую мебель покупать,
И от рожденья соблюдали
Все постулаты этикета.
С младых ногтей отцы сынам
Канон внушали для острастки,
Что определяло человека.
Но здесь «порывы естества»
Как буря зла, срывали маски,
Лишая чести, уваженья,
И обращали в обезьян...