35.
И вдруг пришла в Одессу осень,
Мне подарила вдохновенье,
Открыв дорогу на Парнас.
В те дни особенно писалось,
Как будто небо помогало
И помогала мне земля.
Полураздетый, восседая
В ещё разобранной постели
С пером, обгрызенным в руках,
С листом бумаги на коленях
Я сочинял обыкновенно
Стихи по несколько часов.
И для раздумий, где для смеха
Писал поэму-безделушку –
Писал спустя же рукава...
«Пишу здесь новую поэму.
Назвал Евгений, я, Онегин.
Меня порой снедает желчь,
Что в ней готов же захлебнуться...» –
Я как-то в осень на досуге
В письме Тургеневу писал.
Читать Адольфа мне пристало –
Роман Констана Бенжамена, –
Черты характера придал,
Друзья, Онегину. Что делать,
Когда понравился роман?
Его читал я с Каролиной
И тут пытался безуспешно
Её вниманье заслужить.
Была Собаньская красива –
Красивей всех одесских женщин, –
Собой задорна, весела,
Мои ж отвергла притязанья.
Какая гордая полячка!
И как смела она со мной?!
А раньше видел в Кишинёве,
Где снова встретились случайно,
Когда Бухарин пригласил,
Молдавский здешний губернатор,
И пригласил на званый раут,
Но первым Киев встретил нас
(А после мой Кавказский пленник
Тут потеснился от портретов,
Что появились на полях).
И вышло так, скрывать не стану,
Как одержимый, я стремился
К себе вниманье приковать
И безуспешно день за днями
Старался в грусти безотрадной
Полячку чарами привлечь,
Чтоб на булавку жгучей страсти
Её, как бабочку, нанизать
В своей коллекции побед...
Как быть? Как быть? Как быть, не знаю...
Напрасно голову ломаю,
Зря беспокою вольный дух?
Читал «Опасные... пристрастья»,
А может «... связи»? – всё едино! –
У Шатерло, что ж, де Лакло.
Ровнять с виконтом де Вальмоном
Себя, друзья, никак не смею
В таланте женщин соблазнять,
Где разбиваешь неприступность
И разрушаешь добродетель,
Чтоб рассмеяться им в лицо?!
То не моё и всё пустое –
Там нет исканий и страданий,
Там нет открытий и любви,
Но только страсть без продолженья,
Но только чувство превосходства,
Но лишь охотничий азарт...
Забыть прекрасную брюнетку,
В ком зрелость служит украшеньем
С печатью демона в лице,
С чертами греческой богини,
Чей взор питает нас надеждой
И устрашает, как грозой,
Когда манили, отвращали
Та неразгаданная прелесть
И тот расчётливый цинизм?
Порой, как светлая особа,
Чтоб можно было восторгаться
И воспевать в своих стихах;
Порой, как низкая особа,
Чтоб можно было огорчаться
И, безусловно, проклинать,
Когда ж играла на рояле,
Прекрасно пела, как сирены,
И превращала всех в гранит,
Как будто к нам сошла Горгона
С таким живым и мрачным взглядом
Миндалевидных чёрных глаз.
Прости меня, Элеонора,
Мои ревнивые желанья,
Моё безумие любви.
Зачем пугать воображенье,
Назло молве казаться милой,
Когда верна самой себе?
Тебе смешны мои мученья,
Как в одиночестве страдаю,
Не зная, любишь или нет?
Давно постиг, чем пахнут розы –
В них аромат былых иллюзий
И горький запах забытья.
Но помню мелочь, что вручила,
Когда перстом чела коснулась –
Невинный жест в душе храню, –
Легко коснувшись вдруг купели,
Ты в веру Польши обратила
Прикосновением своим.
Но, к сожаленью, я – не пара:
Ты понимаешь лишь богатство,
А жизнь отдам – так не поймёшь...
Сквозь женский ропот недовольства
И сквозь мужское обожанье
С высокой гордой головой
Ты шла, как будто королева,
Без суеты садилась в кресло,
И каждый видел – это трон.
Скажи, негласная царица,
Как позабыть твоё обличье
И демонизм твой позабыть?
Но невозможно это сделать,
И буду я твоим прелатом,
Когда в запутанной судьбе
Обольстительная правда
И сокрушительная сила
Твоя земная красота...