Глава 1 Побег из ада (Александр Федюшкин) / Проза.ру

От автора: роман посвящен многострадальному народу – терским казакам. События романа, взятые мною за последние полтора столетия, примерно, с 1840 по 1996 годы проживания терских казаков по берегам Терека и Сунжи, ныне в Чечне, основаны на реальных событиях. Все имена и фамилии героев романа вымышлены, дабы, ненароком, не обидеть потомков героев романа, живущих уже в наши дни.
Андрей Данилушкин – один из главных героев романа – попадает в трудные жизненные обстоятельства, и эти обстоятельства заставляют его покинуть свою родину навсегда.
Но, найдёт ли он покой и благополучие на месте, куда ему придётся убежать, спасая жизнь? Что ждёт его на новом месте? Своим и нужным ли человеком он оказался там? Кто вообще такие терские казаки? Народ или всё же сословие? Но если это сословие, тогда почему же над сословием происходил геноцид как над народом? Почему терских служивых казаков и их семьи стали лишать жизни, начиная с октября 1917 года, а спустя десятилетия, лишили навсегда потомков терских казаков и Родины?
Если Вас, уважаемый читатель, заинтересуют эти вопросы, то, думаю, прочитав роман, Вы найдёте на них ответы.

            ***

   «Время, своим беспощадным потоком дней,
сметает всё на своем пути и всё придаёт забвению»
   (цитата неизвестного древнего шумерского поэта)

      Тихо и безлюдно на улицах посёлка. Лёгкий ветерок с Каспия приносил небольшое облегчение всему живому, спасая от невыносимой жары июля 1996 года и, пожалуй, человеку, которому довелось бы побывать в те дни там, показалось, что посёлок вымер. Жители посёлка, именуемого совхозом «Аргунский», лишь изредка выходили из своих дворов на улицу, а выходили они в основном лишь для того, чтобы купить хлеба в местной пекарне или набрать воды для питья, которую в определённые дни недели развозила водовозка.

      И хотя совхоз относился к числу посёлков заключивших, так сказать “договорной мир” с российскими войсками, находящимися на тот момент в Чечне, но всё же, за всеми передвижениями жителей, зорко следили снайперы, находящиеся на крыше высотного здания.

      Здание, на котором располагались снайперы, от посёлка стояло метрах в двухстах – в открытом поле.

      Территория Алханчуртской долины, на которой располагался посёлок, одним своим краем, граничила с аэропортом «Северный». Другим, её южным краем, она граничила с пригородом города Грозного, разделяясь берегами небольшой речушки Нефтянка. С восточной стороны с совхозом соседствовала станица Петропавловская, а её западным соседом был совхоз «Родина».

      Когда-то, до начала войны в Чечне, в здании находилась не только контора ОПХ «Аргунское», но также и два института: НИИ «Семян и растений», и ВНИИАН «Фарминдустрия». Здание было большим, высоким и чем-то напоминало здание Верховного Совета ЧИАССР и снайперам, занявшим свои позиции на его крыше, было видно всё как на ладони.

      Доехав до конечной автобусной остановки и сойдя с автобуса, Андрей пошел к своему дому по одной из улиц совхоза. Когда он подошел ко двору и хотел открыть калитку, то увидел, как водовозка, проехавшая мимо его двора, остановилась возле двора соседа.

      Девчонки, дочери соседа, услышав гул моторы водовозки, в сопровождении своего отца, дружно вышли со двора с пустыми вёдрами и начали набирать в них воду.

      — Андрей! Ты ли это? Вернулся всё же? — сказал сосед, увидев Андрея и, подошел к нему, чтобы пожать руку и поздороваться.
      — Здравствуй, Рустам! Рад тебя видеть живым и здоровым. Да, как видишь, я вернулся. Как мои родители? Они живы?
      — Живы, конечно же, и давно тебя ждут. Скажи им, что воду привезли. Пусть себе наберут.

      В это время, услышав гул мотора водовозки, со двора вышла мать Андрея с двумя вёдрами в руках.

      — Сынок!.. Родненький!.. Приехал!..

      В глазах матери появились слёзы. Опустив пустые вёдра на землю, она обнялась с сыном. Затем, Андрей, взяв вёдра подошел к водовозке; подставил свои вёдра к вёдрам соседей и когда они были наполнены, взял их в руки и вместе с матерью вошел во двор.

      — Давненько я дома не был. Как вам тут без меня жилось?
      — Нормально… Живы и, слава богу. Два года просидели в этом аду. Пришлось хлебнуть лиха и горюшка сполна. Воды, сам видишь, нет, да и газа со светом – тоже. Но эти две зимы для нас были особенно трудными: и мы, и другие люди спилили почти все деревья в парке и унесли на дрова. Газовые горелки мы из котлов вынули, но толку… пока дрова горят – тепло. Ну а в твоём доме, мы и вовсе воду из отопительной системы слили, чтобы дом не отапливать. Все три семьи в нашем с отцом доме ютились. Бабушка умерла десятого декабря, а похоронили мы её в день, как раз, когда начиналась война. Получилось так, что нас до кладбища сопроводили российские солдаты и танковая колонна: они, в это время, все по нашему “горбатому”1* мосту прошли на Грозный, так как хороший мост возле совхоза «Родина» был взорван дудаевцами. В тот день, одиннадцатого числа, началось светопреставление, и ад кромешный. Хорошо хоть бабушку успели похоронить и вернуться с кладбища домой. Великий ужас начался в тот день. Всех, особенно чеченцев, охватила паника. Они, испугались, подумав, что русские войска вошли для того чтобы выслать их из Чечни, как это уже случалось с ними в 1944 году. Спустя какое-то время, после того как танки вошли, почти все чеченцы и ингуши убежали из совхоза и скрылись в горах – в своих родовых селениях, а нам бежать было некуда, и мы остались. Голодные собаки, оставленные на цепи, выли. Коров своих они увезли с собой, но кто не смог увезти – оставил. Многие наши русские ходили по дворам чеченцев: поили и кормили голодную скотину, и присматривали за дворами, чтобы никто ничего не растащил. В общем, нелегко нам пришлось и всего не расскажешь.
      — Ясно. А папа где?
      — Да уж скоро должен домой вернуться. Он поехал в аэропорт, молоко продавать. Там сейчас российские войска стоят. У них там и штаб, и склады, и медсанчасть. Многие жены офицеров к мужьям приехали и тоже там живут. Так что, молоко нашей Зорьки пользуется большим спросом. Ой, чего это я тебя байками кормлю. Ты ведь с дороги и, небось, голодный. Сейчас я обед приготовлю и покормлю тебя.
      — Не переживай, мама, я есть не хочу. Может быть тебе нужно помочь?
      — Нет, сынок, сама управлюсь…
      — Ну, тогда я пойду в дом и переоденусь, — сказал Андрей, открыл дверь и вошел в дом, пустовавший без него почти два года и первое, что бросилось ему в глаза – это обгоревшие обои возле газового отопительного котла в прихожей. — Мам!.. А что с обоями?..

      Мать, услышав вопрос сына через открытую дверь его дома, отложила свои дела и подошла к двери.

      — Мы, сынок, чуть было не сгорели. Долго, всю первую зиму войны, газа не было. Поэтому, жители все деревья в парке и вырубили. Но летом, кто-то из жителей смог запустить газ в трубы газопроводов и мы, до наступления холодов, жили с газом. Но осенью, когда начало холодать, кто-то снова влез в распределительный щит, чтобы прибавить давления газа. Да так прибавил, что не только горелки в котлах начали гореть как сумасшедшие, но и газовые краники на плитах и котлах начали подрываться и самотёчить. Хорошо, что мы были в это время дома и смогли перекрыть аварийный кран подачи газа в дом, и потушить начавшийся пожар. Вот такие дела, сынок, у нас были. Но ты не переживай – снаряд в одну воронку, дважды редко попадает, да и нет газа сейчас, и неизвестно, когда появится.
      — А на чём же ты еду готовишь?
      — Ты переодевайся и сам всё увидишь. Наша жизнь с отцом и раньше нелёгкой была – нашли выход из положения. Побегу я, а то у меня там борщ скоро закипит, — ответила мать и поспешила по своим делам, а Андрей, тем временем, начал переодеваться. Но не прошло и часа, после того как он приехал домой, из аэропорта вернулся его отец. На багажнике велосипеда, который он вёл по двору в руках, лежала большая охапка свежескошенной травы для коровы. Сбоку велосипеда на руле весели сумки с пустыми трёхлитровыми баллонами, в которых он возил молоко на продажу. О том, что его сын вернулся домой, он ещё не знал. Андрей, увидев отца из окна своего дома, поспешил выйти. Тихо идя следом за отцом, он проследовал до места, где стояла времянка, а за времянкой находился скотный двор. Прислонив велосипед к стене времянки, отец вначале снял сумки с руля и принялся развязывать резиновые жгуты, которыми была притянута к багажнику огромная охапка травы.

      — Папа, здравствуй, — тихо сказал Андрей.

      Отец повернул голову и увидел сына.

      — Сынок!.. Родной!.. Наконец-то ты приехал... — оставив жгуты не развязанными, он обнялся с сыном и в его глазах появились едва заметные слезинки.
      — Если бы ты знал сынок, как я устал. Нет уже никаких сил, терпеть всё это. Порой, даже хотелось бросить все, но лишь бы только убраться из этого ада. Но куда бежать, и кому мы нужны?.. Здесь мы стали не свои, да и там всегда будем чужими…
      — Ничего, папа, пусть мы будем чужими, но – живыми, — на щеках Андрея тоже появились едва заметные слезинки. — Скоро всё кончится, и мы уедем отсюда.
Отвязав жгуты, Андрей, схватил охапку травы с багажника велосипеда и понёс в хлев.
      — Папа! А где Зорька?
      — Как где? В стаде она. Кстати, завтра моя очередь коров пасти, а траву я ей на ночь привёз. И Зорьку нам, придётся, продать: не повезёшь же её с собой в такую даль.
      — Надо так надо. Что поделаешь… только, жалко будет её продавать…
      — Ребятки! Обед готов! Идите к столу! — крикнула мать Андрея, выйдя из времянки и, когда они сидели за столом, Андрей спросил:
      — Папа, а для чего ты поставил деревянные щиты, прикрыв окна моего и своего дома со стороны улицы?
      — Ну а сам не догадываешься?
      — Наверное, чтобы случайные шальные пули и осколки стёкла не разбили, для чего ж ещё?..
      — Тоже, верно... Пуля – дура, а вот камень – молодец. А щиты я поставил для того, чтобы чеченские мальчишки стёкла в окнах камнями не разбивали. Пацанята… – хуже пуль и осколков. Но дети есть дети: в войну играют, и мы для них враги. Видимо, их родители этому учат — мстить всем русским. Когда я, да и ты тоже, были детьми, то играли в войну, только нашими врагами были немцы, а у них враги — мы, русские. Соберутся ватагой возле нашего двора и с криками Аллах Акбар камни или взрывпакеты к нам во двор бросают и хорошо, что ещё не настоящие гранаты швыряют. Но и камень, влетев однажды через окно, чуть было матери голову не пробил, когда она лежала на диване и отдыхала. Деревянный щит – не тоненькое стеклышко, да и стоит он под уклон и если кинутый камень или даже граната об него ударится, то рядом с окном упадёт, а не в комнату влетит. Так что… какая никакая, а защита.
      — Ну и дела… Всю жизнь с ними жили, словно ходили по лезвию ножа, а тут ещё эта война началась. Но наша семья вроде бы никому из них плохого не делала? Почему же они так недружелюбны к нам?
      — Не знаю… Видимо, война и горе их обозлило больше чем прежде, а дети, что губка: видят, что делают их старшие браться и отцы и тоже пытаются мстить всем русским.

      Пообедав, Андрей помог, матери убрать посуду со стола и вышел из времянки во двор, чтобы покурить.

      Настроение родителей Андрея заметно улучшилось с его приездом. Теперь они знали, что скоро покинут этот ад.

      Утром следующего дня, отец погнал стадо коров на пастбище. В полдень, Андрей сел на велосипед и поехал к отцу, чтобы сменить его. Когда Андрей сменил отца, тот пообедал и повёз молоко в аэропорт на продажу и, по этой причине, Андрею пришлось пасти стадо до позднего вечера.

      Раньше ему никогда не приходилось пасти коров, тем более – целое стадо, поэтому он очень устал. Пасти коров ему пришлось с двумя ингушскими мальчишками, которые не особо-то и хотели бегать за коровами.

      «Мальчишки есть мальчишки – свои заботы. Как удержаться от соблазна немного отдохнуть? Ведь среди них русский, вот и пусть бегает, а мы в холодке посидим. Интересно, как бы они себя повели, если вместо меня или моего отца был кто-то из чеченцев или ингушей старше их? Неужели бы они точно так же как меня и моего отца бегать за коровами вынуждали? Хотя, вряд ли… Им бы после этого такой лупки от отца или старших братьев за неуважение к старшим досталось, что мало бы не показалось. Но попробуй возразить и заставить их бегать за коровами вместе со мной, что тогда? Возможно, послали бы меня куда подальше и всё. И разве это справедливо, когда даже сопливые мальчишки уважают лишь свой народ, а все другие народы презирают и пытаются подчинить себе словно рабов? Поэтому-то, все русские и уезжают…» — размышлял Андрей.

      Коровы его не слушались, а некоторые из них так и вовсе пытались убежать из стада и спрятаться в лесополосе, граничащей с пастбищем и ему, приходилось за ними бегать. Ну а корова, увидев, что пастух бежит в её сторону, прекращала щипать траву и убегала от пастуха куда подальше. Другие коровы устремлялись к высоким обрывистым берегам Нефтянки, чтобы напиться воды и так как пологих спусков к реке в том месте не было, то они могли сорваться с обрыва и, упав, покалечится и даже погибнуть. Но всё же, не смотря на все трудности, вечером, Андрей вместе со своими “помощниками”, благополучно пригнал стадо обратно и загнал свою корову во двор, а поужинав, лёг спать.

      Проснувшись на следующий день, мать подоила корову, а отец напоил её и выгнал в стадо. Гнать корову далеко ему было не нужно, потому что напротив их двора был пустырь, именуемый жителями совхоза “поляной” и все жители совхоза, державшие коров, собирали их в стадо на этом пустыре, после чего гнали на пастбище.

      Позавтракав, отец с Андреем решили сходить на рыбалку.

      — Папа, а по нам снайперы стрелять не будут? — спросил Андрей, проходя через пустырь, направляясь к обрывистым берегам Нефтянки, заметив на крыше высотного здания мелькнувший блик оптики.
— Не бойся. Думаю, что не будут. Ведь у нас в руках не автоматы, а удочки. Им в оптические прицелы хорошо видно кто перед ними, да и в лицо они меня знают.

      Добравшись до берега реки и спустившись по крутому обрывистому склону, они размотали удочки и начали ловить рыбу.

      — Теперь я спокоен: внизу они нас не видят, — ответил Андрей, глядя на поплавок своей удочки.
      — Сынок, да ты никак трусишь? Если бы мы их заинтересовали, то они бы нас уже давно обстреляли. Интересно, чтобы ты делал, если бы не уехал и увидел весь ужас, который мы с матерью пережили?
      — Не знаю, папа. Наверное, старался бы выжить, как и все в этом аду, — ответил Андрей, и ему вдруг стало стыдно.
      — Не обижайся, сынок, я знаю, что ты не трус. Просто подшутил немножко над тобой.
      — А я и не обижаюсь на тебя, и не нужно мне было от вас уезжать: что было бы, то и было…
      — Нет, сынок, нужно… и ты сам об этом знал: убили бы тебя при первом же возможном случае. А снайперов ты не бойся, я часто мимо них проезжаю, когда молоко на велосипеде вожу в аэропорт или на «Северный базарчик» в город. В начале войны, да и после, с водой как со светом и газом появились проблемы: не было всего этого, да и сейчас нет. Сложили мы печь во дворе около времянки, топили её дровами и на ней еду готовили. Спать рано ложились, но, если припозднимся, зажигали керосиновую лампу. Новости узнавали, включив транзисторный радиоприёмник на батарейках, «Гиала» называется. Купил его у знакомых по дешевке, и жить становилось немного легче, когда хоть какие-то новости узнавали. Ужас, что тут творилось… Носа, нельзя было высунуться со двора на улицу, и сидели мы без воды порой дня по два. Корова мычит: пить хочет и сердце от её жалобного мычания кровью обливается. Ведь ей не объяснишь, что воды взять негде. Не было сил терпеть больше. Взял я канистру и пошел на Нефтянку – к твоему роднику, чтобы воды ей принести. Но однажды, когда дождь прошел и лужи на асфальте появились, взял я алюминиевую флягу сорокалитровую, а мать совок взяла, которым муку из ящика набирала и пошли мы на улицу. Пули и сколки вокруг нас со свистом пролетают, но мы ходим по улице от лужи к луже и воду собираем. Вдруг, вижу, вокруг нас несколько фонтанчиков от пуль поднялось и, одна пуля пробила флягу. Схватили мы с матерью флягу и побежали за угол дома. Видать, не попали, а может быть, не захотели попадать. И когда мы домой вернулись – больше половина воды вытекло из фляги через дыру от пули, но корову мы всё же напоили в тот день. После того случая, раздобыл я пару железных бочек и поставил их под сток желобов. Корову и всю остальную живность, поили дождевой водой, когда дожди были, а так, ходил к Нефтянке. Вода в роднике, который ты с Денисом ещё в детстве нашел, не особо вкусная и приятная, но пить можно. Куры, гуси, овцы, корова и мы тоже её пили: куда же деться, раз другой не было... Но иногда я привозил воду в канистрах из города. Возле «Девятой городской больницы» и только там вода шла тоненькой струйкой из поливочного крана на улице. Все пожарные резервуары с водой люди осушили, а там, где она ещё оставалась, стояли длинные очереди. Повяжешь, бывало, на рукав белую повязку; погрузишь канистры – одну на руль, а другую на багажник и идешь, ведя велосипед в руках. Весенняя распутица… Асфальт разбит гусеницами танков и почти весь в воронках, а местами, так его и вовсе нет. Грязи чуть ли не по колено. И, была такая вода... дороже золота. Еду как-то раз мимо них, а они в свои прицелы, ещё издали меня увидели; с крыши спустились, и пить просят. Как откажешь? Пить хотят. Ведь живые люди. Совсем ещё мальчишки.

      Поймав около десятка карасей, рыбаки пошли домой. Подходя к дому, они увидели возле своей калитки соседа, который, видимо, дожидался их.

      — Рустам, ты не нас, случайно, ждёшь? — спросил Андрей, когда они подошли ближе.
      — Да, вас, жду, — холодно ответил сосед.
      — Что-то случилось? — вновь спросил Андрей. И когда они подошли к калитке, Рустам начал говорить:
      — Дядя Жора! Сколько тебе раз говорить! Выброси ты этот велосипед и не езди в аэропорт или я его тебе сломаю! Ты мой сосед, поэтому я обязан тебе защищать. Наши думают, что ты, кроме того, что молоко продаешь там федералам, так ещё и сведения кое-какие доносишь. В общем, ваша семья в списке на ликвидацию.
      — Рустам, но ты ведь знаешь, что это не так. Я лишь продаю молоко и не более. Мне незачем на кого-то доносить. Федералы, мне такие же чужие, как и вам. Не я эту войну затеял и не я их суда приглашал. Но мне чем-то жить нужно? Ведь пенсию мне, как и всем старикам в Чечне не платят. С голода умирать что ли? Если я не продам молоко, то мне не за что будет хлеба купить.
      — Знаю я всё!.. Но как это доказать им? Ты хороший человек, но не мусульманин как все мы, поэтому нет тебе веры. Прошу тебя, не езди больше в аэропорт, иначе я не смогу защищать твою семью.
      — Ладно, Рустам, скажу жене, чтобы масло и сыр для себя делала, пока корову не продадим. Спасибо тебе за то, что предупредил.
      — Ладно, не переживайте… Я попробую ещё раз с нашими поговорить, — ответил сосед, после чего все разошлись по своим дворам.

      В делах и хлопотах по подготовке к переезду, прошло ещё несколько дней и – половина отпуска Андрея. К тому времени, они успели продать корову и утром одного из тех дней, Андрей с матерью, сели на коммерческий частный автобус, принадлежащий одному из жителей совхоза, и поехали в город. Сойдя с автобуса на одной из остановок, они пошли к консервному заводу. Идя по дороге, они увидели, как на её обочине, выстроившись в ряд, разместились торговцы нефтепродуктами. И чего у них только не было в десятилитровых стеклянных баллонах и пластмассовых канистрах. Был там бензин “всех” марок, солярка, моторные масла.

      Проходя мимо, Андрей услышал диалог продавца и покупателя: «…а клапана у меня не погорят от твоего бензина?» — «…зачем обижаешь? Бензин хороший! Сам делал…». — «Да уж… не хотел бы я оказаться на месте этого покупателя» — подумал Андрей и они пошли дальше.

      Между трамвайной-кольцевой развязки и консервным заводов на дороге у обочины, стояло несколько грузовиков. Поговорив с одним из водителей, они пошли к другим, так как не смогли договориться о нужной и более-менее подходящей для них цене за грузоперевозку.

      — Здравствуйте! Хочу спросить: сколько вы возьмёте с нас за перевозку наших вещей из совхоза «Аргунский» в Темрюк? – спросил Андрей, подойдя к двум водителям КамАЗа.
      — В Темрюк?.. Да это же почти у чёрта на куличках… — ответил один из них.
      — Ну, прямо-таки и на куличках. Всего-то около девятисот километров. До Москвы или Тулы в два раза дальше будет.
      — Десять миллионов вас устроит? Думаю, сумма по нынешним деньгам не такая уж и большая, —спросил всё тот же водитель, а другой — стоял, молча оценивая взглядом клиентов.
      — Ну, вы ребята и загнули. Для вас может быть это и небольшие деньги, а вот для нас немалые. Скиньте цену, хотя бы малость. Пять даю и по рукам.
      — Нет, давай семь, меньше никак не получится. Ты сам посчитай, сколько нам нужно постов ГАИ проехать. И ведь не проедешь, пока не отстёгнёшь, и что же нам останется, за минусом солярки?
      — Хорошо, мы подумаем, — ответил Андрей и вместе с матерью отошел в сторонку. — Ну что будем делать? За меньшую сумму ехать не хотят. Ребята вроде бы неплохие, думаю, не обманут.
      — Дороговато, конечно, но ничего не поделаешь — время тянуть не будем. Пойдём договариваться на какой день им подъехать, — ответила ему мать.
      — Ну что решили? Согласны на такую сумму? — спросил всё тот же водитель.
      — Да, мы согласны. Но вначале давайте познакомимся. Это моя мама. Её зовут Татьяной Михайловной, а вас как?
      — Меня зовут Аркадием, а это мой брат Семён. Вот наши паспорта. Так что, будем знакомы, — сказал Аркадий и показал Андрею свой паспорт и паспорт своего молчаливого брата.
      — И когда вы подъедите? Нам бы, желательно как можно быстрей. Сегодня второе августа, кстати, это мой праздник — день ВДВ. Давайте на завтра, что ли?
      — С праздником тебя, но, извини, завтра у нас никак не получится. Мы завтра перевозим одну семью в Курской район. Давай мы подъедем числа пятого-шестого. Раньше никак не получается. Но нам нужен задаток, на случай если вы вдруг передумаете и станете искать кого-то другого. В общем, если вас это устраивает, давайте нам пару лимонов. Никакого обмана с нашей стороны не будет. Мы часто здесь бываем, да и фамилии вы теперь наши знаете.

      Поверив на слово, согласившись и оставив задаток, они попрощались с водителями и вернулись домой. Пообедав, все начали дружно заниматься подготовкой к переезду. И хотя все вещи были уже давно готовы к погрузке, но предстояло всё проверить ещё раз.

      Но вот настал день, когда ко двору подъехал грузовик, и они начали загружать вещи.

      — Папа! Выйди на минутку со двора на улицу! Тучи на горизонте рассеялись и горы стали видны! Посмотри, какие они красивые! – крикнул Андрей, стоя у калитки, любуясь горным пейзажем.

Его отец в это время заботливо упаковывал оставшиеся неупакованными вещи.

      — Да что я, гор, не видел, что ли?! Иди лучше помоги с коробками и узлами разобраться! Стоишь там, варежку раззявил. Горы как горы, чего на них таращится?
      — Хорошо, папа, уже иду. Ты извини, но они такие красивые, просто глаз не оторвать.

      Помогая отцу, Андрей думал: «И всё же, какие они красивые. Интересно, удастся ли мне ещё когда-нибудь в жизни, взглянуть на них? Вряд ли… неспроста всё это началось. Пришла беда – отворяй ворота. И не одному мне выпала такая доля, навсегда покинуть родные земли. В совхозе почти никого из русских не осталось, впрочем, как и в городе. Бегут люди, кто куда может. Хотя, они, конечно же, и говорят: «Русские, зачем уезжаете? Всё наладится. Мы добьёмся своего. У нас будет самый красивый город в мире. Мы будем пить воду из золотых краников». Но не говорят почему-то нам русским правду в глаза, предлагая остаться у них. Боятся, видать, чтобы мы русские не уехали раньше времени. Наверное, думают, что никто не узнает об их тайном решении старейшин на одном из собраний? Но ведь мир не без “добрых” людей и шило в мешке не утаишь. Но можем быть, они специально пустили такой слух, чтобы русские люди быстрей убрались и не мешали им строить свой халифат, именуемый суверенным исламским государством? И не зря ведь, ещё до войны, они расклеивали плакаты и листовки, где говорилось: «Русские, не уезжайте! Нам нужны рабы и проститутки!». Нет! Лучше уж быть беженцем, изгоем и позорным плевком в лицо российскому правительству за случившееся со всеми русскими людьми и терскими казаками, чем быть рабами в своём Отечестве. Эх, судьба моя… судьбинушка. Но не вернуть былого… и будь что будет. Но отчего же душа моя томится, и нет ей покоя? Что тревожит её? Воспоминания прожитой здесь молодости? Вряд ли… Мне никогда не было здесь спокойно и уютно. Сколько себя помню, столько и ощущалась неприязнь, и даже ненависть чеченцев ко всем русским. Бывало, в парк отдыха, кинотеатр или еще куда-нибудь со своим друзьями или девушкой редко сходишь без проблем. Нохчи 3* подростки или парни постарше, подойдя ватагой, обязательно придерутся. Хозяевами жизни себя чувствуют, а мы у них всегда были в рабском повиновении. Герои! Конечно, семеро одного не боимся, а попробуй любому из них предложить выяснить отношения один на один, так он сразу в кусты, потому что, видать, “кишка тонка”. Но может быть, она грустит по красоте этих чудных гор, а может быть, её охватила тревога за смутное будущее?.. Надо попытаться всё забыть. Но как можно забыть свою родину? Разве можно забыть те дни мирной и спокойной жизни, когда я вместе с родителями выезжал на природу? Забыть, как мы собирали грибы в лесу на горных слонах вблизи села Ведено? Как можно забыть очаровательное озеро Кезиной Ам или альпийские луга? Забыть и навсегда стереть из памяти очертания горных вершин Казбека и Эльбруса? Нет, это невозможно. Разве можно забыть навсегда Терский хребет, где у его подножья стоит совхоз «Аргунский»? Ведь туда я ещё подростком ходил на охоту. Как можно забыть гон зверя собаками по горным тропам? Голоса собак в тиши осеннего леса разливаются заливистым разноголосьем, то вдруг умолкают на короткое время, когда они теряют след и эту звонкую заливистую песню, можно было слушать часами, дожидаясь того сладостного момента, когда собаки выгонят зверя на тебя. Бывало, стоишь на вершине Терского хребта и слушаешь, куда собаки погонят зверя, а сам, нет-нет, да и посмотришь в сторону Кавказских гор. И глядя на них, создавалось такое впечатление, будто стоишь ты пред гигантским пьедесталом великана. Кавказские горы от совхоза километрах в восьмидесяти, может чуть больше. Стоишь на вершине хребта, а внизу под тобой простирается Алханчуртская долина. Виднеется мой совхоз со своими полями и фруктовыми садами. Ну а дальше, к юго-западу, виден город со своими дымящимися трубами нефтеперерабатывающих заводов. Но если посмотреть ещё дальше, то где-то у горизонта величаво красовались вершины Кавказских гор. Самые высокие ступеньки — это вершины двуглавого Эльбруса, Казбека, Шхара-тау, Мижирги, Джанги-тау и другие вершины. Чуть ниже виднелась другая ступень – скалистый гребень Пестрых гор, а назывался он так, видимо, из-за своего разноцветья, потому что имел белые известковые и бурые зубья скалистых вершин, ниже которых располагаются альпийские луга и берёзовые рощи. Помню, как-то однажды, перевозил мой отец туда совхозские ульи с пчёлами. Ох, и покусали же его тогда пчёлы, и он, чуть было не умер. Пчеловод угостил в тот день всех работников мёдом на пасеке, налив его в чашку, но пожалел дать отцу хотя бы маленький стакан мёда домой, чтобы папа мог угостить меня и мою сестру Лику, когда мы ещё детьми были. Ещё ниже той ступени виднелись Чёрные горы. Чёрными, их, скорей всего, назвали из-за того, что покрыты они лиственным лесом и издали казались таковыми. Но жаль, что видеть всю эту красоту горных вершин, покрытых снегом можно было лишь тогда, когда небо на этом расстоянии от Терского хребта до подножья кавказских гор было без единого облачка. И почему-то их было видно осенью, зимой или к концу лета, когда зной летней жары понемногу начинал спадать и небо, становилось прозрачным, а воздух чистым. Но и длились, правда, такие зрелище недолго – всего может быть час или два, пока не набегали тучи. Наверное, утром, ветер как бы ещё не решил, куда ему нужно гнать облака, а вечером, возможно, устав от работы, он решал немного передохнуть. Расскажи кому-нибудь про эту красоту – не поверят, да и разве можно передать её словами человеку, который никогда этого не видел. Но какое мне теперь дело до всей этой красоты? Она стала чужой. Нет моих охотничьих собак. Как они теперь без меня? Карая, перед тем как уехать в Темрюк, отдал знакомому егерю, Саиду, в «Веденский» лесхоз, ну а Найду – знакомому охотнику из станицы Петропавловской. Всё было, да сплыло. Был, хорошо отлаженный быт, любимая работы, но всё сгинуло в океане межнациональной и межрелигиозной розни. Была эта земля моей родиной, да почему-то вдруг стала чужбиной. Зарастут теперь могилки моих предков и неизвестно, удастся ли ещё когда-нибудь вернуться для того чтобы привести их в порядок…».

      После той новости сообщенной соседом об опасности со стороны боевиков, семья Андрея жила, словно на пороховой бочке. Они просыпались среди ночи от каждого шороха, думая, что к ним пришли боевики, чтобы учинить над ними расправу.
Опасаясь этого, Андрей всегда держал под рукой своё охотничье ружьё зараженным. Но кроме этого, он, раздобыл пару гранат «Ф-1» именуемых в народе “лимонками”. Одну гранату он держал у себя под подушкой, а другую отдал отцу. Отдавать свою жизнь без боя они были не намерены и, будучи потомками терских казаков, предпочитали принять бой и в неравном бою, взорвать себя вместе с теми, кто придёт к ним, чем сдаться, приняв мученическую смерть от врага, тем самым опозорив честь казака.

      Настал момент, когда, к вечеру пятого августа, грузовик был загружен.

      — Вроде бы всё загрузили, теперь можно и в путь-дорогу отправляться, — сказал Георгий.
      — Дядь Жора, давайте утром поедим. Мало ли что может случиться, если в ночь ехать? Дорога неблизкая, переночуем, а утречком, как блокпосты разрешат движение, тронемся в путь, — предложили переночевать отцу Андрея водители — два брата, Аркадий и Семён.
      — Ну, хорошо… Утром так утром… — согласился Георгий, но не всё прошло так, как они задумали.

      Ранним утром следующего дня начали раздаваться частые взрывы и автоматные очереди, от которых проснулись все жители совхоза. Стрельба и взрывы стали нарастать, и были слышны всё сильнее, а чуть позже в ход пошла авиация и тяжелая артиллерия.

      Военная операция по захвату города Грозного под названием “Джихад”, проводимая боевиками, началась примерно в четыре часа утра, и весь этот кошмар длился шестнадцать суток, пока семье Андрея не удалось бежать из этого ада. Бой шел, не прекращаясь ни на минуту, как днём, так и ночью. Запах смерти витал повсюду, холодил в жила кровь, и смерть могла прилететь в любую минуту в виде снаряда, шальной пули или прийти вместе с отрядом боевиков, решивших совершить задуманную расправу над их семьёй. Без марлевой повязки, простой косынки или платка, слегка смоченного водой, было трудно обойтись. Воздух настолько наполнился гарью и копотью от бесконечных разрывов бомб, мин, снарядов и стрельбы, что зависал густым смогом. Но воды, чтобы смочить повязку, а порой и просто сделать глоток-другой и утолить жажду, попросту не было в достатке. Её экономили, набрав порой из небольших лужиц после дождя на асфальте. Семье Андрея и водителям, впрочем, так же, как и всем жителям совхоза, сильно хотелось пить. Имеющийся запас воды был на исходе, но когда пошел долгожданный дождь, то, он наполнил до краёв железную бочку, которая стояла под стоком желоба. Правда, вода имела специфический запах и вкус, но все были безумно рады подарку небес. На поверхности воды, в бочке, растекалось радужное пятно непонятного происхождения, ведь дождевое капли смыли с крыши всю гарь и копоть стоящую густой завесой в воздухе все эти дни до дождя.

      КАМАЗ стоял уже давно загруженным домашним скарбом и его убрали от двора с глаз подальше, спрятав во дворе своих знакомых, дабы он не угодил под артобстрел и бомбёжку, работающей в небе авиации. Что можно было достать из еды и посуды — достали из кузова грузовика. «Трудновато прожить без того к чему привык, но не будешь же разгружать КАМАЗ, чтобы достать всё необходимое для существования…» — подумали они и довольствовались лишь тем, что у них было не погруженным в грузовик на момент отъезда и тем, что удалось достать из его кузова чуть позже.

      К середине второй недели закончились продукты, но отцу Андрея, когда град осколков и шальных пуль немного стих, удалось сходить к знакомым чеченцам и принести немного муки. Особенно тяжело было матери Андрея, потому что всё это время ей приходилось думать: «Чем же накормить голодных мужчин…» — а их у неё было четверо: муж, сын и два водителя грузовика.

      Андрею, вместе с водителями, в одно из затиший, удалось ещё раз сходить к знакомым чеченцам, где стоял КАМАЗ и достать из груженого вещами кузова немного рисовой и ячменной крупы. Газа, как и электричества с водой в водопроводе, по-прежнему не было, но мать Андрея нашла выход из сложившейся ситуации. Она пекла пышки из муки и варила каши на казацкой плите, стоящей возле времянки. Хорошо хоть в дровах не было нужды.

      От воды, которую они пили, у всех слегка кружилась голова, наверное, потому что, действовали вещества взорванной взрывчатки и едкого дыма пожарищ. Это смрад висел в воздухе, уже который сутки подряд, а затем вместе с дождевой водой попадал в бочку. Кипячение или процеживание воды через марлю не давало никаких положительных результатов, но деваться было некуда и им приходилось пить её, потому что другой воды у них не было.

      Так они просуществовали на голодной пайке еще несколько дней. На взрывы снарядов, бесконечную артиллерийскую стрельбу и очереди из всевозможного автоматического оружия, они перестали обращать внимания, но вздрагивали, когда взрывы сотрясали, не только стёкла в окнах, но и стены.

      По ночам частота взрывов и стрельбы зависала от продолжительности горения осветительных ракет. Но кроме осветительных ракет, которые светились недолго, в небо запускались, так сказать, ещё и “долгоиграющие” ракеты на парашюте и тогда бой проходил особо ожесточенно, и стрельба усиливалась. Но днём, авиация усиливала весь этот кошмар. Самолеты-истребители, летящие обычно в паре, проносясь над городом, выпускали ракеты и сносили, порой, по пол квартала. Следом летели вертолеты и они, также выпустив несколько ракет по цели, начинали вести огонь из скорострельных пулеметов, и это звук сливался в протяжный монотонный хрип. Но как-то утром одного из тех дней, настало краткое затишье. Стрелять стали меньше, и водители пошли, проверит свою машину, но вскоре подъехали на ней ко двору. От водителей семья Андрея узнала радостную новость вселяющую надежду на то что, может быть, они останутся живы – дали гуманитарный коридор для мирных жителей.

      Лишь 22 августа, на шестнадцатые сутки, им удалось выехать по предоставленному коридору во время краткого затишья обеих воюющих сторон.
Перемирие, воюющие стороны, объявили, скорей всего, для того чтобы выпустить ни в чём неповинных мирных жителей из ада кромешной мясорубки и собрать множества раненых и убитых.

      Невыносимый смрад от начавшихся разлагаться в летную жару трупов стоял повсеместно, и дышать этим зловонием было невыносимо трудно как боевикам, так и федералам.

      — Чего вы ходите?! Быстрей садитесь в кабину, и едем! — сказал один из двух водителей грузовика, выйдя из кабины. – У нас максимум сором минут, чтобы успеть добраться до коридора так что, поторапливайтесь. Я случайно узнал, что дали коридор, сходив к блокпосту, расположенному на въезде в совхоз. Если не уедем сейчас, то неизвестно, сколько ещё времени просидим тут. Хорошо хоть загруженную машину удалось спрятать от артобстрела и авиации, а так бы ни добра вашего не уцелело, ни нашей машины.
      — Конечно же, едим, — ответил Георгий. — Нечего резину тянуть. Нужно убираться отсюда, пока есть возможность.
      — Да, чуть не забыл: нужно смастерить белый флаг. После чего садимся в машину и едем. Но только все мы не поместимся в кабине, потому что нас пять человек. Кому-то придется идти пешком. Поедем мы очень медленно, как нам посоветовали ехать на блок посту, чтобы не привлекать внимания, как авиации, так и корректировщиков артиллерии. Береженого – бог бережет, — выдал дополнительную информацию водитель.
      — Слушай, папа, а ведь велосипед мы в кузов ещё не погрузили. Давай, ты с мамой сядешь с кабину, а я поеду следом за машиной на велосипеде. Думаю, что не отстану, раз медленно поедем, — внёс своё предложение Андрей.
      — Нет, сынок, в кабине поедешь ты, — возразила мать. — Ты молод, а снайперы в домах многоэтажек, которые мы будем проезжать, подумают, что ты либо переодетый в гражданскую одежду федерал, либо боевик. Шлёпнут, не задумываясь, вот и всё. Так что, пусть отец едет на велосипеде – на старика никто внимания не обратит.
      — Ну, мама… ему же тяжело будет. Он же не мальчик…
      — Сынок!.. Не возражай матери. Я тоже против того, чтобы ты ехал на велосипеде. Не на прогулку едем — всяко может сучиться, а кроме тебя у меня больше нет сыновей. Ты моя надежда и продолжение нашего казацкого рода Данилушкиных.
      — Ну, папа… — обиженно промолвил Андрей. — Мне же стыдно.
      — Всё! Я сказал, знать, так тому и быть! Сядешь в кабину, и поедешь. Флаг сейчас будет готов, ну-ка Таня, найди кусок белой тряпки или от простыни оторви.
      — Зачем простынь портить? Вот возьми мой платок, которым я нос и рот от копоти закрывала, он тоже почти белый, не считая следов гари и сажи. Но думая, никто не будет присматриваться, чистый он или грязный.
      — Что ж, давай его сюда. Андрей!.. У меня там, в коробочке с края кузова, гвозди лежат. Достань парочку. Молоток там же лежит, прихвати и его.
Когда они отъехали от двора, проехали квартал и свернули в проулок, то из другого параллельно идущего кварталу проулка к их двору подошел отряд боевиков, для того чтобы их ликвидировать. И если бы они поехали иным путём, то поехали бы им навстречу, но об этом Андрей и его родители узнали гораздо позже, когда спустя год к ним в Краснодарский край перебрался жить его дядя, родной брат матери.

      Благополучно выехав их совхоза, они поехали дальше, но до коридора, проходящего по одной из улиц города, семье Андрея ещё было нужно добраться. Проезжая мимо многоэтажных домов микрорайона «Ипподромный», они приоткрыли дверцы КамАЗа и так ехали почти до школы № 15, чтобы успеть выпрыгнуть из кабины в том случае, если кому-то вздумается обстрелять их грузовик.

      Минуя одно за другим укрепления и блок посты, как боевиков, стоящих и наблюдающих друг за другом через прицелы пулемётов, снайперских винтовок и автоматов, так и федералов, они проезжали по улицам там, где им разрешали проезжать. Глядя на белый флаг, выставленный из кабины грузовика, проезжать им, разрешали и те, и другие, лишь изредка останавливая для проверки документов. Наконец миновав школу № 15, путники почти доехали до молокозавода, но на повороте чуть было не наехал на неразорвавшуюся мину.

      — Аркадий! Тихо! Тормози! Мина под нами! Ты на неё чуть правым задним колесом не наехал. Я сейчас выскочу, а ты давай потихоньку выруливай. Крути руль, а я буду смотреть за тем, чтобы ты её не задел, — крикнул Семён брату, и поспешало, выбрался из кабины грузовика.

      Минуты две ушло на то, чтобы разъехаться с неразорвавшейся миной, которая торчала на обочине дороги, воткнувшись в мягкий, нагретый жарким августовским солнцем, асфальт. Вскоре, неразорвавшаяся мина так и осталась торчать на обочине, ощетинившись своим хвостовым оперением, а грузовик продолжил свой путь.

      По центру улицы, которой они двигались, проходила трамвайная линия. За мостом через Сунжу, она отделяла посёлок Калинина от микрорайона «Олимпийский». Далее, она проходила рядом с другими микрорайонами из пяти и девятиэтажных домов и устремлялась к площади Минутка.

      Добравшись до района “Бароновка” состоящего из одноэтажных построек частного сектора, они свернули влево и поехали вдоль одного из микрорайонов по улице Садовой, ведущей в район посёлка «Старя Сунжа», где и проходил тот коридор. Но вдруг машину остановили в очередной раз для проверки. Только остановили её уже не федералы, а боевики, стоящие между магазином «Светлана» с разбитыми и выгоревшими витринами и таким же полуразрушенным «Медвытрезвителем». Среди боевиков чеченцев были также и чернокожие люди. Возможно, ими были выходцы из Африки или ещё непонятно откуда. И приехали они, явно, не только для того, чтобы помочь своим братьям по вероисповеданию, но и заработать денег на крови. Чуть в сторонке от чернокожих, стояли несколько арабов в своих национальных одеждах с зелёными лентами на голове. На лентах были надписи, взятые из Корана. Чуть дальше в сторонке, от всех остальных правоверных мусульман, находилась небольшая группа люде явно иной веры. И что бросилось Андрею в глаза в той группе, это симпатичная белокурая девушка-снайпер со своей снайперской винтовкой. Стоя рядом с ними, она смеялась над анекдотом, который ей рассказывали украинцы. По акценту её немногочисленных фраз Андрей понял, что она родом, явно, из Прибалтики. «И чего ей дома не сиделось?.. Молодая, стройная, симпатичная… Ей бы детей рожать и воспитывать, а она приехала сюда чужих детей убивать. Стерва!» — подумал Андрей.

      — Ваши документы! — сказал подошедший к машине боевик, одетый в форму чёрного цвета. На голове боевика красовался того же цвета берет с двумя зелёными околышами, пришитыми наискосок. «Ну, прямо партизан какой-то из отряда батьки Махно…» — подумал Андрей.

      Подойдя к машине, боевик заставил всех кроме женщины, выйти из машины. Проверив документы у водителей, подошел к Андрею.

      — Так, а это что у тебя из-под рубашки виднеется? Ты кто? Федерал или контрактник?! Что, надеялся незаметно для нас убежать?! – придирчиво спрашивал боевик, заметив армейскую майку с пятнистыми камуфляжными разводами. Затем, передёрнул затвор автомата и наставил ствол на Андрея для того, чтобы расстрелять. Во рту Андрея от волнения пересохло. По-чеченски он всё понимал неплохо и даже разговаривал, но стеснялся говорить, потому что ещё когда-то давно, его школьные друзья чеченцы смеялись над его акцентом. Но в такие минуты, любому человеку, скорей всего, не до стеснений и, Андрей, заговорил:
      — Г1ала г1азкхи ву (что примерно означает казак или русский горец: г1ала – гора, г1азкхи – русский), — ответил Андрей, и их разговор всё ещё продолжался на чеченском языке.

      Андрей рассказал, где он жил, и кто его друзья. Говоря по-чеченски, он утверждал, что он не федерал и приехал в Грозный, лишь для того чтобы увезти стариков от войны. И, видимо, сказал боевику ещё что-то, что убедило его изменить своё решение, но, когда боевику стало смешно слушать его ужасный акцент так же, как и друзьям Андрея, он перешел на русский.

      — Откуда ты знаешь наш язык? Ты, русский! — удивившись, спросил боевик и снова посмотрел в паспорт Андрея, на страницу для прописки. Ниже предыдущей прописки села «Алхан-Чурт» (он же совхоз «Аргунский»), красовалась Темрюкская прописка, Краснодарского края и боевик, видимо, решил изменить своё решение расстреливать Андрея. Похлопывая паспортом по ладони, боевик задумался: «Что же мне с тобой делать?..». — Так говоришь из Аргунского? А друзья мне твои знакомы, да и фамилия твоя говорит мне о том, что, один из наших родов чеченцев гуной с ней связан. Или я ошибаюсь? У тебя родственники в Червлённой есть?
      — Нет, в Червлённой родственников нет. Мой род из Старошедринской.
      — Ничего, всё равно ты наш человек, хотя и неправоверный. Ты сними эту пятнистую майку или застегнись до последней пуговицы на рубашке, чтобы её не было видно, а я ребятам по рации передам, чтобы вас не останавливали на следующем посту. Видишь, что натворили эти русские? Война… и в каждом, врага видишь.
      — Ничего, Лечи, бывает, — ответил Андрей, успев в разговоре, познакомившись с боевиком.
      — Давай, садись и езжай, а то, скоро мы снова начнём эту нечисть с нашей земли выбивать.

      Вернув паспорт Андрею, боевик собрался было отойти в сторонку к обочине дороги, чтобы пропустить движущийся транспорт и не мешать людям, идущим в бесконечной колонне беженцев. Но не успел Андрей сесть, а грузовик тронуться с места, как через несколько секунд к ним на велосипеде подъехал отец Андрея. Остановившись, он спросил:

      — В чём дело? Почему стоите?
      — А это что за старик? — спросил боевик.
      — Это мой отец.
      — Что же ты его на велосипеде заставил ехать? Что ты за г1ал г1азкхи?!
      — Но я предлагал ему, чтобы мне поехать, а он и мать запретили. Сказали, чтобы я, в кабине ехал. Ведь снайперу в прицел хорошо видно кто на велосипеде едет. Если старик, тогда, что в него стрелять? И явно он не окажется переодетым федералом или контрактником, а мною бы снайперы, заинтересовались, — Андрею стало вдруг стыдно, и по этой причине он оправдывался перед боевиком.
      — А ты, Андрей, хитрый… и я ведь тоже подумал, что ты контрактник… Ладно, езжай, — сказал боевик, и машина тронулась с места. Но ехала она всё также медленно: не быстрей велосипеда, все эти нескончаемые километры от дома Андрея, до окраины села «Старая Сунжа».

      Люди убегали от тех жутких событий куда подальше. Кто-то как семья Андрея ехал в грузовиках, кто-то уезжал на своих легковых автомобилях, уцелевших после артиллерийских, миномётных обстрелов и бомбёжки авиацией, но большая часть людей, всё же, шла в пешей колонне. Некоторые из людей шли босиком, а некоторые – в нижнем белье, накинув на плечи какую-нибудь тряпку или обернувшись покрывалом. Люди шли, держа узелки в руках, а многие – без них. Многолюдный поток, двигаясь по предоставленному им коридору, выходил из опалённого войной города в направлении востока. В этом потоке шли плачущие от горя женщины, старики и дети.

      Их изможденные от усталости лица были перепачканы сажей и копотью. Голодные, перепуганные жуткими событиями дети, находясь как на руках своих родителей, так и идущие рядом с ними плакали или тихо стонали. Плакали и стонали они скорей всего потому, что им хотелось, не только есть, но и пить, но ни того, ни другого не было. Многолюдный бесконечный поток коридора гудел, словно потревоженный улей и кто успел выйти по тому коридору в те дни, тот спасся, а кто нет, тот был оставлен на милость судьбы.

      Наконец от посёлка «Старая Сунжа», грузовик, в котором сидели четверо в маленькой тесной кабинке, немного прибавил ход и поехал чуть быстрее, так как часть бесконечной вереницы беженцев, мешавшей быстрой езде, была усажена на предоставленные организаторами коридора грузовики и автобусы для эвакуации.
Проехав ещё километра три и, выехав на окраину посёлка «Старая Сунжа», где начинался большой пустырь, КАМАЗ остановился. Велосипед, на котором следом за КамАЗом ехал отец Андрея, привязали к заднему борту проволокой и отец, уставший крутить педали, наконец-то сел в кабину.

      Грузовик двинулся дальше, но мать Андрея, ещё долго продолжала держать в руках белый флаг. Она держала его, высунув из кабинки, и поднимала как можно выше.

      — Мама, опусти флаг или убери в кабину. Руки то, наверное, затекли? Надеюсь, что самые опасные места уже проехали или давай я подержу.
      — Нет, сынок, я не устала. Мне тут с краю около окна удобно сидеть. Лучше я его ещё немного подержу, а там посмотрим.
      — Правильно, тётя Таня! подержите его ещё, — сказали почти в один голос водители, испугавшись предложения Андрея убрать флаг. – Вон, видите, над нами уже который раз боевой вертолёт кружит и рассматривает, опускаясь так низко, будто хочет с нами поздороваться, высунув руку из бокового окошка вертолёта. Неизвестно, что у него на уме. Хорошо, если он трезвый, а если выпивший или с похмелья… Что тогда? Вы же видели и знаете, какими они пьяные или обозлённые за гибель своих товарищей бывают. Пьяному, море по колено, а обозлённому, всегда отомстить, хочется. Выпустит по машине пару зарядов из своих подвешенных с боков ракетных установок и хана всем нам придёт. Война… всё спишет.

      Вертолет, сделав ещё круг, на какое-то время снова завис над их медленно идущей машиной, угрожающе ощетинившись гнёздами ракетных установок и четырьмя дулами скорострельного пулемёта, глядящего на беженцев, а затем, сорвавшись с места и набирая высоту, полетел в сторону аэропорта «Северный».
Нескончаемо долгой показалась Андрею дорога. Город остался далеко позади.
Грузовики, груженные утварью беженцев и автобусы с людьми, идущие как спереди их грузовика, так и сзади, проехав по пустырю до автомагистрали, сворачивали вправо и двигались в направлении города Аргун.

      Основная часть переселенцев, видимо, двигалась к Хасавьюрту или Махачкале для дальнейшего “путешествия”, ну а там распределялась кому в палаточные лагеря, расположенные близ города Назрань, а кому ещё дальше. Людям было всё равно, куда и каким путём ехать только бы как можно скорей и подальше убраться, от тех ужасных событий.

      КАМАЗ с семьёй Андрея, отделившись от основной колонны, свернул влево и поехал быстрее, чем прежде. Вот он уже проехал по мосту через Сунжу расположенному возле станицы Петропавловской. Вскоре, путники проехали и саму станицу Петропавловскую.

      Трасса, ведущая к «Червлёнскому» мосту на Тереке, пролегала через Терский перевал, а за мостом, рядом со станицей Червлённая, она разветвлялась. Одна дорога шла на восток до Кизляра, а другая – до Моздока на северо-запад. До войны трасса была всегда загруженной, но теперь она пустовала. Машин, идущих за ними следом или движущихся им, навстречу не встречалось. И им показалось, что все люди вокруг вымерли. Проезжая мимо станицы Петропавловской, они не увидели ни одного жителя на её улицах.

      За станицей Петропавловской, километрах в пяти, не доезжая вершины Терского хребта на обочине дороги, лежал сожжённый БТР федералов. Виднелось несколько глубоких воронок оставленных после взорвавшихся снарядов. Земля, где лежал БТР, была выжжена, и казалось, что выгорела не только трава вокруг него, но и сама земля превратилась во что-то чёрное словно уголь. Трупов, как российских солдат, так и боевиков, рядом с БТР не было: «Значит, убрали уже, а подбили его, видимо, совсем недавно» — подумал Андрей.

      Надрывно гудел мотор грузовика, поднимаясь вверх по перевалу, но вот и его вершина. Включив пониженную передачу и изредка притормаживая, чтобы не сжечь тормозные колодки, водитель вёл машину по крутому длинному спуску. Справа от дороги метрах в трёхстах, чуть ниже вершины хребта, лежал сбитый вертолёт. Вернее, лежало то, что от него осталось. Видимо, при падении, детонировал его боекомплект. Но вот спуск закончился. Вскоре, остались позади станица Горячеводская и посёлок Старо-Юрт 4*.

      Не доезжая до «Червлёнского» моста километров пять, путники увидели движущуюся им навстречу военизированную колонну. Когда колонна стала подъезжать к ним ближе, один из сидящих на броне солдат, выпустил короткую очередь из автомата прямо перед колёсами грузовика и на обочине дороги вздыбились фонтанчики пыли от пуль. Стрелявший солдат показал тем самым то, чтобы машина немедленно приняла вправо к обочине дороги и остановилась.

      Колонна была длинной. Позади головного танка шли БТР и танки с солдатами, сидящими на их броне в бронежилетах. Между танками и БРТ шло несколько Уазиков и грузовиков. В основном это были: ЗИЛ – 157 и ГАЗ – 66 с прицепленными к фаркопам полевыми кухнями, пушками и тяжелыми минометами. Среди прочей техники шли машины с будками радиостанций, и грузовики с бронированными бортами, предназначенные для транспортировки солдат.

      В двух кузовах из нескольких других таких же грузовиков, защищенных бортами из толстых листов железа, было видно, что солдаты в них не сидят, а лежат. Лежали они штабелями, словно сложенные в поленнице дрова. Тел убитых солдат, лежавших ниже бронированных листов, видно не было, но верхние тела, были видны хорошо. Их окровавленные полуголые тела, синхронно трясясь в такт идущим по дороге грузовикам, слегка, подпрыгивали на ямках и прочих неровностях дороги.
«Боже мой. Везут, словно дрова. Почему?.. Но почему же всё так?.. За что погибли эти мальчишки?.. А может быть к этому уже всё давно шло, и когда-нибудь это должно было случиться?» — подумал Андрей.

      После пережитого ими и вдобавок ко всему ещё увиденного по дороге, они ехали молча. И чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Андрей начал читать стихи, которые написал совсем недавно – дня за три до их отъезда.

            Стремительно, как в горных реках воды,
            Проходят нашей жизни годы.
            И не бывает дыма без огня,
            Живёшь, теперь события виня.

            Но, а когда-то в землях древней Русколани, 2
            У подножия Кавказских чудных гор.
            Жили люди там по Тереку, а также и Кубани,
            Пока всем казакам не подписали приговор.

            Кто сказал, что терских казаков туда заслали,
            Их те были земли с незапамятных времён.
            Но, через годы дом у них и земли отобрали,
            Вынудив разъехаться во множество сторон.

            Наши деды родины себе не выбирали,
            Хлеб растили и отважных сыновей.
            Но их внуки, позже, вдруг чужими стали,
            Дом, покинув и могилы матерей.

            Взял и уехал, но кому ты нужен на чужбине?
            Ведь ты теперь для всех иной, даже чужой…
            А твой кунак живёт в тех землях и поныне,
            Но, а когда-то был ты в терских землях свой.

            А был ли ты там свой? Хоть и родился, жил ещё недавно,
            Жил в унижении, был вынужден бежать.
            И для тебя теперь всё непонятно стало, странно,
            И разве трусом быть, тебя учила в детстве мать?

            Возможно, скажешь ты: мой дед был сын казачий.
            Отечеству служил, а также дом свой защищал,
            А сам подумаешь, а я лишь хвост теперь собачий?
            Коль без оглядки на чужбину убежал.

            Кахановку в год революции сожгли, всех жителей убили,
            Всё потому, что никогда казаки и чеченцы не дружили.
            Отец, прадед и дед родился, да и вырос в Щедринах,
            Но, в Щедринах, спустившись с гор, живёт теперь ваинах.

            Начавшись триста лет назад, война идёт здесь и поныне,
            И тлеет до сих пор неукротимый той войны кострище.
            И вынужден бежать казак, живёт теперь он на чужбине,
            А на земле где жил, осталось зло разруха, пепелище.

            Война… Гром артиллерийской канонады режет уши,
            Сжимает сердце и, змеёю пролезая, ранит душу…

            (отрывок из поэмы «Изгнание», автор: А. Федюшкин)

      — Не рви ты нам душу сынок – без того тошно, — сказала мать Андрея.

      Андрей, поняв, что своей декламацией стихов накалил и без того накалённую обстановку, замолчал.

      — Будь они прокляты эти политики! – сказала, едва сдерживая слёзы мать Андрея. – Пусть они теперь наслаждаются тем, что сотворили – только уже без нас. Будь прокляты те, кто развязал эту войну.
Мужчины, начали успокаивать плачущую женщину, но вскоре, успокоив её, каждый вновь, молча, думал о своем.

      Успешно переправившись по «Червлёнскому» мосту и свернув на «Червлёнской» развилке влево, они проехали станицу Калиновскую и другие станицы. Неподалеку от станицы Наурской – в Чернокозова они остановились на ночлег в небольшом домике, принадлежавшем братьям-водителям. Сами братья жили уже где-то в Ставропольском крае, сумев купить недорогое жильё давно перевезя туда свои семьи, а сами, порой рискуя даже жизнью, занимались грузоперевозками.

      Подъехав ко двору, грузовик остановился; пассажиры, вышли из кабины, разминая затёкшие ноги и со двора, навстречу им, вышла молодая женщина. На вид ей было лет тридцать пять. Поздоровавшись, она пригласила гостей войти во двор.
Молодую женщину звали Надей. В доме Аркадия и Семёна, она, видимо, жила на правах квартирантки, являясь хорошей знакомой или другом семьи. Живя в доме, она присматривала за порядком. Дом братьям так и не удалось продать, но надежды на это остались: «А вдруг?.. Чем, как говорится, чёрт не шутит?..» — думали они, а Надя, присматривала за домом до момента его продажи, а её присмотр, скорей всего, и был платой за квартиру.

      В первый раз за всё это время, путники приняли душ. На вопросы Нади, отвечали неохотно, говоря: «Да разве всё расскажешь? Ад кромешный, да и только…».
Поужинав, все легли спать в приготовленные добродушной хозяйкой постели, а измученные путники наконец-то разулись и сняли с себя одежду, которую не снимали шестнадцать дней. И какое это было счастье для них, ведь до этого момента спать им приходилось на матрацах, постеленных на пол рядом с надёжным подвалом, чтобы в случае чего укрыться от артиллерийского обстрела.

      Ночью на улице посёлка почти не стреляли. Где-то вдалеке, среди ночи, были слышны лишь одиночные выстрелы и раздавались короткие автоматные очереди, но всё это по сравнению с тем, что им пришлось пережить, казалось просто цветочками, а не кровавыми ягодками. Веки Андрея слипались, но всё пережитое им стояло ещё перед глазами и, он думал: «Почему я убегаю, бросив всё? Но может быть, было лучше остаться и воевать? Но с кем? Воевать с такими же русскими братьями по крови и вероисповеданию, которые ни сделали мне ничего плохого? Или может, нужно было воевать, перейдя на сторону боевиков, приняв их веру? Вот бы они обрадовались этому. Но я не христопродавец, как некоторые подонки, предавшие свою христианскую веру. Этого никогда не будет! Они мне чужие, такие же чужие, как и я, им. И, хотя среди них есть много моих знакомых товарищей, но что толку? Сколько себя помню, столько помню и их бесконечную неприязнь, и недоверие ко мне, как и ко всем другим русским людям, но особенно к казакам, к коим я отношусь. Почему же я, как трусливый заяц, а не потомок терских казаков, убегаю, покидая Родину?.. Почему не отстаиваю своё законное право на землю моих предков? Почему я, как и многие русские люди, стал чужим на своей земле? А может всё дело в религии? Ведь вера в Бога Всевышнего Создателя объединяет, а все религии сеют только лишь непонимание, вражду и ненависть между верующими в Создателя. Но может, те, кто творит зло, не верят ни в бога, ни чёрта? Может, их бог – деньги, власть и наркотики, поэтому они и творят беззаконие? И всё-таки жизнь, видимо, дороже места, где родился и вырос…» — думал Андрей, лёжа в чистой постели.
Вспоминал он также и то, чему его учили в детстве, рассказывая об удали и лихой казачьей доблести его дедов и прадедов, живших в терских землях с незапамятных времён. И пока не уснул, он, вспоминал своё детство, юность, рассказы отца, матери, бабушек и деда. Думая о случившемся с ним и со всем терским казачеством к его горлу подкатил ком, но он старался не заплакать, едва сдерживая слёзы.

            ***
1. Горбатый мост – такое название он получил из-за того, что так выглядел и был построен своеобразным способом, находясь гораздо ниже верхних краёв высоких берегов реки. К мосту подходили очень крутые спуски дороги, как с одной, так и другой стороны реки.
2. Русколань – с древнеславянского – русское поле или долина. Русколань – одно из княжеств Руси существовавшее 16 веков назад. Правителем Русколани был Бус из рода Белояров. Начиналась территория государства у подножья Эльбруса, и простиралось по берегам Терека и Кубани от Каспийского до Азовского моря.
3. Нохчи – самоназвание чеченцев.
4. Старый Гребенской Юрт, позднее Толстой-Юрт. В 1763 г. по договору между Давлет-Гереем Гребенчукским с Червлёнскими казаками, чеченцы на арендном праве поселились там, и образовалось одно из первых сёл не в горах, а на равнине (подробно в изд. 1812 г. М. А. Караулов «Терское казачество»).