«Пи!» в ре миноре
Три ночи подряд у моего дома кричит ночная птица. Ее голос ни с чем не сравним. Сначала я подумала, что где-то в кустах мяучит котенок, вышла на балкон и глянула вниз. Маленького бродягу я рассчитывала обнаружить в освещенной окнами первого этажа растительности. Но звук раздавался сверху. Он был потрясающим. В абсолютной тишине взвивались высокие, равноотстоящие друг от друга с интервалом 5-7 секунд одинаковые, как горошины и лишенные какой-либо интонации четвертные нотки «ре» второй октавы минорного лада. Вместе с тем они выражали такой неописуемый трагизм, что у меня на глазах выступили слезы.
Голос ночной птицы обладал настолько чистыми и насыщенными обертонами, что его звучание реверберировало, как в храме, и распространялось на всю округу: «Пи!.. Пи!.. Пи!..» Это нельзя было назвать пением. То был зов – настойчивый и неустанный. Ни «пиу-пиу-тинь-тинь-тинь», как у жаворонка, ни «тор-р-р-тёх-тё-тёх», как у соловья, ни «утю-утю-дзинь-дзинь-дзинь», как у скворца, ни «чик-чик-цвир-цвир», как у воробья – ничто не было сравнимо с жалобным и тоскливым «пи».
Перевесившись наполовину через балконные перила и задрав голову так, что хрустнули шейные позвонки, я глядела туда, где предположительно сидела птица. Меня тянуло к ней, как магнитом. Небо было беззвездным и безлунным, но все же, в 10 часов вечера еще не кромешно черным. Напрягшись не только зрением, но и всем своим существом я вглядывалась в силуэт дерева на фоне потухшего неба. Старый тополь, что стоит в нескольких метрах от моего балкона, тянет в небо голую сухой ветвь, словно жертва фашизма искореженную руку. И, как логическое дополнение к печальному образу, – птица мира в костлявой руке.
Мне страшно захотелось узнать, кто она такая – эта ночная гостья? Я завела комп и набрала в поисковой строке «пение птиц слушать». Какой-то шутник вместо голоса неясыти разместил кошмарный женский крик, настолько жуткий, словно человека перепиливали бензопилой. Услышанное отшвырнуло меня от монитора так, что я чуть не завалилась назад вместе со стулом.
Угомонив сердечную тряску и сменив сайт, я с увлечением стала слушать пернатых. Многие из них мне хорошо знакомы, а некоторые, такие как воробьи, скворцы и ласточки живут со мной буквально под одной крышей. Другие – кукушка, дятел, соловей, горлинка, ворона, иволга, синица, славка, зяблик, репел, пеночка – часто, особенно в брачный период, появляются в зарослях у моего дома. Когда я еду на велосипеде мимо цветущих лугов, то слышу, как захлебываются жаворонки в одном хоре с кузнечиками. У любого крошечного водоема размером с лужицу заливается крапивник, тут же шныряют трясогузки и кулики. На водах Салгира и озерков пасутся колонии серых цапель, фланируют по водной глади парочки крякв, нырков и даже лебедей. На морских волнах – неотъемлемые чайки, альбатросы и бакланы. В естественной крымской среде обитания мне доводилось видеть грифов, фазанов, куропаток, стрепетов и краснокнижную дрофу. Журавлей я никогда не видела вблизи, но зато каждую осень слышу их прощальный крик, когда они высоко пролетают над моим домом почему-то не на юг, а на юго-восток.
Я переслушала пару дюжин птиц. Но ни к одной из них та, что выкрикивала из сушняка душещемящее «пи!», отношения не имела. Наверняка она принадлежит к разряду ночных, из которых мне лично были известны только ушастые совы.
Когда-то они жили в нашем Биюке по улице Комсомольской в одном из частных дворов. Пять взрослых особей с метелками ушей на макушке целый день неподвижно сидели в ветвях туй у деревянного частокола. В пушистой зелени они были незаметны. Но их выдавали желтые катафоты немигающих глаз. Поселковые жители были уверены, что совы спят с открытыми глазами, поэтому, проходя мимо них, осторожничали, стараясь не потревожить птичий сон. Ночью совы летали по всему поселку, вылавливая мелких грызунов, и любой полуночник мог их наблюдать. Заглядывали они и в наш двор, особенно часто осенью, когда мыши и землеройки начинали из полей перебираться в жилые квартиры на зимовку.
…Уже было 11 часов ночи, а птаха все не умолкала. Стоя на балконе, я слушала ее и думала: «Кого она зовет? Может быть, потерялся ее птенец, и теперь она кричит и никак не докричится до него». И только я это помыслила, как в конце улицы отдаленно послышалось «пи!», как подтверждение моей догадке. В эту минуту по дороге поползла, переваливаясь через лежачих постовых, двухэтажная груженая фура. Она осветила птицу, которая взметнулась с характерным фырканьем крыльев и плавно полетела на зов. Я увидела, что она имеет средние размеры, примерно как домашний голубь.
На следующий день, то есть позавчера, в 10 часов вечера я услышала за окном знакомый голос. Пернатая сидела на том же суку и так же печально провозглашала свое «пи!». Я была удивлена и взволнована, часто выскакивала на балкон, перевешивалась через перила и напрягалась, как струна. Это продолжалось до тех пор, пока мой слух не уловил слабый отзыв в конце улицы. Тогда со спокойной душей я отправилась спать.
Вчера таинственная незнакомка, как я и предполагала, обнаружила себя в то же время и в том же месте, что и два дня назад. В кровать я отправилась, так и не услышав долгожданного ответного «пи!». Среди ночи я неоднократно просыпалась и вслушивалась в тишину, разрезаемую птичьим криком. Когда сон в очередной раз прервался, мои уши зафиксировали два отчетливых голоса. Восклицания были учащенными, иногда совпадали, казалось, крылатые дивы поют дуэтом. Они обе были где-то совсем рядом со мной за перегородкой стены, и я отметила появление счастливой интонации в их «пи». «Наверное, мать учит летать свое повзрослевшее дитя… А тебе, Галя, пора к психиатру», – подумала я, улыбнувшись то ли птицам, то ли самой себе, и задрыхла уже непробудно, несмотря на нещадную духоту и комаров.
На следующее утро у меня было невпроворот дел. Вечером, изрядно утомившись, я позволила себе развалиться на диване у телека. Стрелки часов показывали ровно 21. «Еще целый час», – подумала я и стала ждать…