день пятый
Улле
Я вышла из дому, едва занялся рассвет. С собою взяла Хромулю и Ремешка, дав команду «Тихо». Мы спустились к морю и долго шли, пока не покинули пределов города, и ветер не унес суетные запахи порта.
Здесь было покойно. Я отпустила щенков, и они понеслись, вздымая брызги. Взбирались на валуны, охотились за глянцевитыми крабами, бочком догонявшими отливную волну. Они, так похожие на нас, были чисты перед Всевышним, ибо собачий разум не может породить дурных помыслов.
Я вознесла Утреннюю хвалу, глядя прямо в лицо восходящему солнцу. Оно еще не успело налиться жаром, первые лучи несли лишь тепло и Господне благословенье всем твореньям Его на новый день, на продолжение жизни. Оно пало и на меня, и тогда я запела. И в песне те строки, что ночью вертелись в голове, сразу обрели свое место, раз и навсегда сложившись в цепочку образов, которую останется лишь закрепить на бумаге. Тогда всякий, чье сердце открыто, прочтя, воскресит их в том же виде, в каком они явились впервые.
Исчерпав вдохновение, я дала собакам команду держать круговое наблюдение и вошла в воду. Погрузилась с головой, смотрела сквозь стеклянистую толщу, как растворяется в воде теплый свет. Прекрасен мир Твой, Господи…
Вылезла, оделась, убрала волосы. Достала из сумки последнюю работу своего ученика: фрагмент из поэмы Лоатэттарэ. Перевод имел мало общего с оригиналом, однако прекрасно передал настроение и был в том же размере.
Вот, что сочинил мой ученик:
Если, облачко, вернешься
В те края, где я родился,
К крыше хижины рыбацкой,
Что у берега морского,
Где промчалось мое детство,
Где провел свою я юность,
Там, где на столе смоленом,
На скатерке домотканой,
В теплом свежем каравае
Позабыл навеки радость
Счастье я свое оставил.
Там, где на лугу зеленом,
У отрогов гор безмолвных,
У порога девы юной,
Что поет подобно птице
И рисует тонкой кистью
Алым, золотом, лазурью
Облака над той долиной,
И закат, и брызги пены,
Там, у милого порога,
На котором, на рассвете,
Дева, расплетая косы,
Волос золотой обронит,
Там, куда упал тот волос,
Потерял покой и сон я,
Сердце там свое оставил.
Там, где запоздалый путник
Снежной бурей похоронен,
Где зима стоит полгода,
Где застынут водопады,
Реки льдом скует Владыка
Там, где только соль морская
Неподвластна снежным чарам,
Там, где край суров и светел,
Словно нрав людей Поморья.
Там, куда мы все вернемся,
В лоно Матери-Собаки,
Там, где вместо солнца всходит
Медно-рдяная секира
Пролил я всю кровь до капли,
Там и сам на век остался.
Если ляжешь первым снегом
Ты к ногам моей любимой,
Если с ветром разнесешься
Над горами и над морем,
Если выльешься дождями
На луга, что в той долине,
Окунись ты в это море,
Заберись на эти горы,
Припади к земле родимой.
Я любил ее безмерно.
Записав на полях короткое замечание (я все же просила сделать перевод, близкий по смыслу), я убрала бумаги и задумалась.
Немного найдется людей, способных оценить прелесть двойного издания, где на одной стороне шел бы тирийский, а на другой – герский вариант. И все же… Как славно помогло бы это сближению культур, взаимопониманию, а кроме того, облегчило бы обучающимся их нелегкую и подчас скучноватую задачу. Да, возможно, из этого могло бы что-то получиться…
***
- Уля, Улюшка! Поди-ка, скажу кой-чего!
Я внутренне поежилась: соседка наша, тетушка Кина была женщина добрая, но очень уж назойливая… Они со служанкой возвращались с рынка. Тетушка отослала служанку с покупками домой, прихватила меня под локоть и зашептала торопливо:
- Что это ты, голубушка, уму решилась? Столько парней кругом, а она самого распропащего выбрала! Дрянной он, Арта твой, хоть кого спроси. Запойный. Да впьяне бешеный: мать-покойницу колачивал, с соседями вечно дрался.
- Я… знаю, – сказала я. – Но это все в прошлом.
- Э! Это он теперь тихий, стелется перед тобой, а поглядишь еще, каково после себя выкажет! Он же ревнивый, как бес: сына Тьясы Бронника тогда из-за девки мало не насмерть зарезал. Да и ее бы прибил, кабы не сбежала…
Я смолчала. Пустое. Артеле, если только станет воздерживаться от вина, человек прекрасный. А уж я позабочусь, чтобы впредь уберечь его.
- Ох, беда нам одна с мужиков, - завздыхала тетушка Кина. - Ан и без них никуда. Уж я б ноне Яську свою хоть за кого выдала. А то хаживать хаживают, а жениться – так шиш. Хоть и с таким-то приданым!..
- Ну что вы… – промямлила я.
Утешить было нечем. И Ясиля, и Рииля, старшие дочери тетушки, были хороши собою, но репутации прескверной – даже по местным меркам. И даже невзирая на «приданое» – гостиницу с большим двором и службами и весьма солидный дом, что стоит первым по нашей улице.
Тетушка Кина была владелицей, а точнее, вдовой владельца. Единственный сын ее утонул в море, супруг скончался недавно, и теперь тетушка осталась с четырьмя дочерьми и в крайне шатком положении. По странным местным законам она могла управлять гостиницей и жить с ее дохода, но прав собственности не имела. Ни продать, ни передать. И если бы вдруг нашелся сколь угодно дальний родственник мужеска пола, он легко мог все отобрать.
- Хоть самой за старичка какого иди, – тетушка Кина горько усмехнулась. – Но вот же шлендры, мои-то: так ославились, что уж и с приданым их не берут! Оно и понятно: сраму-то с такой жены, ото всех соседей насмешку терпеть. Ох, грехи наши… Даром что смазливые. Да лучше б страхолюдки были! А то так и липнут к ним ухажеры-то, метлой не выгонишь! Знай улещивают. Как тут устоишь?..
Подобная откровенность, весьма принятая у геров, смущала, но оборвать и уйти было неловко. Тут гостиничная хозяйка вдруг расплылась в улыбке:
- Ух ты ишь ты! Вона кто сухота-то девичья! Яська моя до сих пор по нем воет, ан ему и заботы нет!
Я рассеянно обернулась. В нашу сторону шел, насвистывая, мой дядя. Сегодня хотя бы ночевал дома, трезвый, и на службу отправился вовремя…
Мужчина он и впрямь видный: очень высок даже для терейца, могучего сложения; вьющиеся белокурые волосы, курчавая бородка, голубые глаза; одет щеголевато. И притом крайне ветрен.
А гостиничная хозяйка, вместо того, чтобы сердиться, откровенно им любовалась. Окликнула задорно:
- Эй, Тынса! Зятёк! Чего ж не захаживаешь больше, а?..
Дядя шутовски раскланялся и пошел себе мимо, как ни в чем не бывало.
- И все они так: поигрался и дёру, – рассуждала тетушка Кина громко, нимало не смущаясь, что ее услышат.
Про дядину интрижку (чуть ли не одновременную!) с двумя ее дочерьми знали все. Поругивали, посмеивались, но и только: дело житейское. Со стыда сгорали только мы с папой. Однако невозмутимость матери самих девушек меня и вовсе убивала. Так все же нельзя…
Я спешно откланялась, а к тетушке Кине уже подоспело еще двое соседок, и беседа продолжилась:
- Ишь, пошел, гусек! Рилька с Яськой чуть глаза друг дружке из-за него не выцарапали, а ему что?..
- А то ж! Накой себя хомутать, когда любая и таком даст?..
- И ты, что ль, старая, непрочь?
- Ха-ха-ха!
Никогда к этому не привыкну…
Зато уж дядя тут в своей стихии! С ним и прежде, еще дома, не было сладу. Разгильдяй, баловень. Бабушка уже и браниться устала. Отправляя нас, вздыхала: в Герию, мол, его пускать – что свинью в огород. И папа устал тоже. Ругал брата в сердцах «великовозрастным болваном», а в душе надеялся, что тот когда-нибудь да перебесится, сам возьмется за ум. Только если сам – заставить его невозможно.
Но «хомутать» себя дядя не желал. Ни в чем. Дела вел шаляй-валяй, почитая главным «завязывать деловые связи» – но дальше дружеских пирушек сие не шло. Резвился, кутил, волочился за женщинами. Дома его женить не удалось – терейки были ему нехороши, слишком холодны – а здесь и подавно: и так хорошо!
Да я, признаться, и не хотела бы дяде жены-герки. Разве сможет такая же, ветреная, стать опорою, сдержать его? Скорее начнет закатывать сцены, пьянствовать с ним вместе, сама изменять. Уж лучше вовсе без семьи…
***
У порога дома я помедлила, глядя на море и силясь вернуть прежнее, светлое настроение.
Папа еще не завтракал, ждал меня. Он заговорил о замечательной книге мемуаров, что привез ему один из бывших учеников – лучше и порадовать не мог, ведь книги на терейском здесь редкость и стоят заоблачно.
Тогда я, не утерпев, показала работу, что так меня взволновала.
- М-м… Изящно, – покивал папа. – Это Тауле?
- Да. Я просила сделать перевод, а он вот… Кстати, не знала, что ты уже рассказывал ему о Лоатэттарэ.
Папа улыбнулся удивленно:
- Не рассказывал. С чего ты взяла?
- Просто откуда еще он мог узнать такие подробности? Что Лоатэттарэ был родом из простой рыбацкой семьи, о его трагической любви и столь же трагической гибели в бою...
Я невольно запнулась. В бою с герскими захватчиками. Величайшего поэта моей родины зарубили какие-то кровожадные выродки. Сколько прекрасных творений остались ненаписанными…
- Уллере, – папа погладил меня по плечу, – тут вот… Нам отдали небольшой старый долг за ученика.
Он протянул мне кошелек.
Я сочла золотые, сжала с силой в кулаке. Теперь мне хватит на свадебный дар. Мы с Артой поженимся и будем счастливы. Нельзя же вечно оглядываться на былую вражду наших двух стран, на прежние ошибки. Что было – прошло. Нужно жить будущим.
продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/30/63