Степка Верховцев шел по жизни легко и играючи. Натурой обладал широкой. Попроси – последнюю рубаху отдаст. Баламутный, с проказинкой, но без злобы. Добрым был и веселым, не смотря на свою сиротскую долю.
…Родители Степки погибли, когда ему еще и двух лет не исполнилось. Приехали, из города в родную деревню, расслабится на природе. Сына бабке оставили, отцовской матери, а сами пошли по грибы и не вернулись. Искали их всем миром, через неделю нашли. После похорон охотник-промысловик Пахомыч, объяснил все, Степкиной бабке – Пелагее. По полочкам разложил, втыкая через слово непечатные выражения от бессильной злобы:
-Ты, Паша, не плачь, чего теперь…надо,… теперь о мальце,… подумать. Ты не вздумай, … его в детдом, … отдать. Сама не старая еще, потянешь,... Только оформи все как надо, а мы…, поможем. На меня положиться,… можешь. Ты меня с молодости, … знаешь. И Колька твой, царствие ему небесное! – крестник мой,... Помогу.. мальца поднять!
Пелагея, невысокая, сухощавая женщина, коей на Троицу стукнуло 53 годочка, одетая в траур, сидела возле открытого окна и плакала- выла, не переставая, причитая скороговоркой:
-Да как же так, Господи? Как же допустил такое? Коля, сыночек, родной, единственный…да как же случилось такое? Степушка, сиротинка моя горькая! Да за что же, Господи!!!
-Как, как?! – взорвался Пахомыч.- Под рысь попали! Юлька-то, баба городская, земля ей пухом…! Впритык к логову подошла! А по следу видно было, что там,… под корягой, котята играли, она видать к ним, дурра! ! Ей бы, …. как котят увидала, … потихоньку отойти…Она ж, наоборот,… к ним,… прямой наводкой!… Наслушалась сказочек, что рысь,… человека не трогает…! Тут у гнезда её матка-то и накрыла! Враз башку свернула! А упреждали сколько! Что в наших лесах зверь не пуганный, человека не боится…А уж Кольку-то,…кошка потом задавила, следом, когда он к Юльке подошел…Не плачь, Паша…выдюжим…
Оформила опекунство над внуком Пелагея Григорьевна по всем правилам, да стала, мальчонку воспитывать по крестьянски. Где кнутом, где пряником.
Озорным Степка рос, проказливым, хоть и наградил его Боженька щедро талантами, видно рассчитывая уберечь сиротку от горькой участи. В пять лет, Степка, обладая абсолютным музыкальным слухом, с подачи Пахомыча научился играть на трехрядке, потом баян освоил, в тринадцать лет взял гитару и через три дня, до самого отъезда в армию, изводил родную бабку пением блатных песен с хриплым подвывом. В школе, на уроках рисования, проявился другой талант- художника. Степка, простым карандашом рисовал такие портреты, что люди глазам своим не верили, подходили, щупали, думали фотоснимок. А уж когда парень влюбился в первый раз, прилетел к нему крылатый Пегас, с музой на спине, и стал парень стихи сочинять, да не абы какие! Знающие люди пророчили Степке большое будущее по части его творчества, но парень славы не хотел. Кропал свои строчки звездными ночами и читал их наутро бабке, под громыхание кастрюль и горшков. Пелагея, головой одобрительно кивала, «славно сложил» - скажет, да пойдет дела делать. А Степка заветную тетрадку спрячет, да в школу.
Пока Степан мальчонкой был, Пелагея от его проказ покоя не знала. Разбитым окнам да дракам она и счет потеряла. За обнос чужих огородов лупила ремнем нещадно, за неважную учебу тоже. Но, оказалось, все это были цветочки! В шестнадцать лет попал Степка в переделку. Взяли его взрослые ребята в соседнюю деревню как гармониста, на день рождения, к зазнобе одной. Но вместо праздника драка случилась. Погиб человек. И Степана, хоть он и не причастен был к преступлению, закрыли в «иваси» (изолятор временного содержания), и ленивый следователь стал ему вменять убийство, которого Степка не совершал. Дело было в конце девяностых годов, следователь, на бабкино счастье, оказался не только ленивым, но и жадным. Пелагея спешно продала корову, украшения покойницы-матери, часть денег Пахомыч добавил, да еще присовокупил к взятке три волчьих шкуры и две рысьих. Вот таким ясаком Степку откупили. Вышел он через три месяца, бледный, худющий и с наколкой.. На веки вечные, на левом плече, осталось плакать синими слезами, опутанное колючей проволокой, человеческое сердце…
Думала Пелагея, что после такого мытарства остепенится парень, в ум войдет. Как бы не так. Внешность у Степы была колоритная. Рост под метр восемьдесят, плечи – богатырские, грудь- колесом. Рыжим был, как апельсин. На щеках, под голубыми широко открытыми глазами, веснушки хороводились. Ну и губы не подвели – пухлые, девчачьи, так и манили к себе. Ровные белые зубы обнажались в улыбке. Да еще ямочки на щеках добавляли парню такого шарма, что отбою от девчонок не было. Оскоромился Степа в четырнадцать лет, потом притих малость, а после недолгой отсидки, развернулся вовсю, и девчонок стал щелкать, как кедровые орешки, до самой армии.
Уж сколь его Пелагея не корила, не совестила – бес толку. Степка голову в плечи спрячет, почешет плечи, где бабкино коромысло прошло, переждет, пока старушка выдохнется, на лавку сядет и начинает оправдываться:
-Ну не виноват я, баб! Они сами…Я ж им сразу говорю – не лезь, жениться не буду, как есть обману…а они грудью прижимаются, телом льнут…А я что, железный что-ли? Если они не против, так и я – пожалуйста!
-Да тебе ж, обормоту, весной в армию! Какая женитьба! Господи! Грехи наши тяжкие! Ты мне одно скажи – как ты умудряешься девкам-то в пузе начинку не оставить? Сколь приходили, плакались, что обманул, но ни одна не забрюхатела! Слово, что ль, какое знаешь?
В ответ Степка закатывал глазки в потолок, загадочно улыбался, потом подмигивал Пахомычу, что после тюремной Степкиной эпопеи, стал жить вместе с Пелагеей, и отвечал:
-Ты, че, бабуль? Двадцатый век на дворе. Я ж не валенок какой. Книжки читаю, телевизор смотрю. Это в твои годы в стране секса не было. А сейчас про это дело все в подробностях. Любой журнал возьми. Да и в школе, на ОБЖ, как-то обмолвились, для чего резиночки нужны…
-Тьфу, стыдоба! – плевалась Пелагея: Господи! Я ж, наверное, не доживу до той поры, пока ты за ум не возьмешься!
-Доживешь, бабуля! Как я без вас, с Пахомычем, вы ж единственные у меня…Люблю я вас…А с другой стороны – не такой я и балбес! – заявлял Степка и был прав.
Руки у Степана были золотые. С любым механизмом разбирался в легкую. Работы не гнушался. Сразу после школы пошел в ремонтные мастерские, там и слесарное дело освоил, и машину научился водить. Да и по интеллекту глупым не был. Много читал, занимался самообразованием. Так что, грех «казановы» был единственным в Степкиной биографии.
Отслужил Степан честно, в морском флоте. Но после демобилизации домой возвращаться не спешил. Побродил, поездил по белу свету. Где он только не был! Начиная от Калининграда до Владивостока, везде свой след оставил. На Колыме золото мыл. В Якутии алмазы добывал. В Кемерово уголек рубил. Даже сподобился пять лет отходить в Тихом океане на рыболовецком сейнере, работая мотористом. Много и долго болтался Степка по стране. Но так, ни к одному берегу не прибился. Жил холостяком, соблюдая правило – раз в год приезжать на Урал, к бабке, в родную деревню...
Тосковала душа по раскидистой черемухе, что дарила свои черные жемчужины щедро, только ладонь протяни…По тройняшкам березкам, что росли возле дома, радуя глаз своими пестрыми сарафанами…По растрескавшейся от времени деревянной скамейке, на которой по молодости столько песен было спето…
…В очередной отпуск, жарким июлем, подкатил к дому Степа с шиком, не на рейсовом автобусе, а на заказном такси. Обнял обомлевшую от неожиданной радости, бабулю, вывалил на стол богатые подарки, покрутил головой:
-А Пахомыч где? Я ему с Ижевска ружье привез. Его бердана еще Колчака помнит. А тут – новье! Вертикалка! Бьет кучно! Сам проверял!
Пелагея махнула рукой:
-Да на кордон ушел. Егерям помогать. За последние года зверья развелось…газеты они, что ль читают…знают, что трогать их нельзя…говорил, что рядом с заповедником вроде как волков видели…Вот, собрался, да умотал…еще на прошлой неделе…если б ты хоть писульку прислал, что едешь, может не пошел бы…А так, чего ему тут со мной, старой делать…
-Да, ладно, тебе, бабуль прибедняться! Ты у меня еще молодцом! Мазью –то пользуешься, что я прислал? Таблетки пьешь?
-Мажу, пью…Да, что,ты, Степушка о моих болячках! Садись к столу. Обедать будем. Я, сегодня, пирог спекла, с рыбкой…как сердце чуяло, что гости будут! Давай! Руки мой, да за стол!
-Баб! А с дороги…есть чем горло промочить?
-Ты что, попивать стал?
-Не…это я так, с устатку…
-Ладно, налью…Вишневая настойка еще с прошлого года стоит не пользованная…
Нашлись у запасливой Пелагеи соленые грузди, малосольные огурцы, квашеная капуста и вареная кругляшами картошка, чуть подрумяненная в русской печи…
Через три дня Степа объявил:
-Баб! На какой кордон дед умотал? За Большим Таганаем или ближе к Уреньге?
-А тебе зачем? – насторожилась бабка.
-К нему пойду. Если тут останусь, сопьюсь на фиг…и так три дня только и делал, что водку с друзьями пил…надоело! А так по лесу прошвырнусь, давно на таком раздолье не был…заодно карабин деду отнесу…Да и может там им пригожусь…
-Батюшки святы! – запричитала бабка. – не успел разуться, как опять из дома умотать хочешь! Да я тебя толком-то еще и не разглядела! Не наговорилась с тобой! Что ж ты меня, старуху, опять в одиночество кидаешь? Деда нет, и ты в бега подался! Никуда не пущу! Дома сиди! Вон, штакетник на ладан дышит, картоху прополоть надо, пилевку(распиленные на короткие чурбаны стволы деревьев) привезли, а наколоть некому! Колодец сыпется, укрепить надо! Вон сколь дел, а ты из дому бежишь!
-Да сделаю я тебе все! Только уговор – после отпустишь, лады?
-Куда от тебя деться, непутевый…отпущу…
Степан родную бабулю не обманул. Поправил штакетник в палисаднике перед домом, прополол заросшую мокрицей картошку. В удовольствие наколол дров на зиму, с хеканьем ударяя колуном, по свилеватым чуркам. С помощью мужиков укрепил свод колодца, а после почистил его, извлек из воды пару утопленных ведер. Вечером, после баньки, распаренный Степка, снова пристал к бабке:
-Бабуля! Давай, колись, куда Пахомыч подался! Я тебе все сделал! Уговор дороже денег!
-Куда…куда…на кудыкину гору…В Ильменский заповедник его пригласили…вроде как на консультацию…
-Ничего себе! А поконкретней можно? Заповедник огромный! В какой стороне искать?
-Че искать…на озере он…
-Кисегач?
-Нет. На большом Миассовом. До Миасса доедешь, найди улицу Победы, 12. Там у Матрены спросишь, где Пахомыча искать, вместе с ее благоверным. Он лесничим работает. А может сынок ее, Алешка, если свободный будет, тебя на машине прямо на кордон и завезет. Только ты пукалку свою дома оставь, сам знаешь, нельзя в заповедник с ружьем!
-Ружье не оставлю. Если повезет, можно и рядом с заповедником пошнырять…сама говорила, много зверья стало…вдруг косого подстрелю или птицу какую…на жареху…
Пахомыча Степан нашел без приключений. Старик очень обрадовался приезду, а более всего – привезенному ружью.
-Заматерел ты Степа…усы, вон отрастил…и то, тридцать пять тебе вроде? Где работаешь сейчас? А по бабской части – утихомирился или как? – любопытствовал старик.
-Работаю в автосервисе, в Иркутске…а насчет баб… Дед Вань…не смущай меня…- закокетничал Степка.
-Ага…тебя смутишь…быстрей черемуха покраснеет, чем ты скромником станешь…значит, страдает бабье племя от твоей напористости до сих пор…я так понимаю…
-А…че там…как лезли, так и лезут. Пользуюсь, конечно, раз сами дают…но ни одна к сердцу не пришлась…
-Не встретил, значит, зазнобу еще…- констатировал дед и налил в стопарики бабкин привет – вишневую наливочку.
Степан выпил, послушал еще дедовы новости, а потом с изумлением спросил:
-Пахомыч! А кто ж тебя материться отучил? Сколь себя помню, ты без матерка не разговаривал?
-Бабка твоя, кто ж еще…Как сошлись – прямо заявила: либо про матерщину забываю. Либо – до свидания! Я к Пелагее в молодости подкатывал, так она деда твоего выбрала…сколь лет они душа в душу жили…Толик - то помер, через год родители твои преставились. А как посадили тебя, Паша-то чуть руки на себя не наложила от горя…Ладно, я рядом оказался…не допустил греха…с тех пор и живем…
Почти до полуночи разговаривали два бывалых человека, объединенные неожиданным родством. Утром Степка засобирался на охоту.
-Ну не дело ты парень удумал…зачем к волчьему логову идешь? И я, черт старый, по пьяни тебе вчера все высказал! Не ходи! – говорил Пахомыч, растирая заскорузлыми пальцами отекшие колени.
-Почему, дед? По твоим расчетам, логово километров пять, как за границу заповедника выходит. Значит, можно.
-Можно то оно, можно…только зачем? Стая небольшая. Вожак матерый, а волчица молодая…по всему видать, только второй год щенками обзавелась…там три поярка, да щенков пять штук…кого бить будешь?
-Ну…щенков не трону…молодых тоже…значит, либо вожака достану, либо волчицу уханькаю…
-Ну и дурак. – ухмыльнулся дед.
-Это почему?
-Да потому! Волк – зверь умный! Сколь вокруг деревушек, ни одну не потревожил! Знаем – спрашивали. Кормиться в заповедник ходят. Где косулю, где кабана завалят. Вожак и себе и семье корм там добывает. Людей избегает. А теперь такой расклад. Вожака ухлопаешь – волчица с приплодом к людям пойдет. Мстить будет, яростно. Волчицу порешишь, так без нее и волчата и поярки передохнут, тут и вовсе труба! Потому как вожак резать всех подряд начнет. И стада совхозовские пострадают, и люди…да и в заповеднике шороху наведет, мало не покажется! Потому как ты его жену изведешь, со всем потомством! Думай теперь, стоит ли ради баловства своего пороховую бочку поджигать?
Думал Степан недолго. Так как по натуре был он человеком добрым, открыто признал правоту старого охотника. Сошлись на том, что Степка просто по лесу походит, потешит душу уральским раздольем, попьет водицы родниковой, да и вернется. Ну а если какой глупый зайчишка под пулю угодит, это дозволяется…
…Степан шел по родному уральскому лесу и наслаждался. Солнцем, чистым воздухом, тишиной…Растирал в пальцах цветки зверобоя, гадал на желтоглазой ромашке, лакомился сладкой земляникой, прижимался телом к брюхатым березкам…а они закрывали его зелеными ветвями от ветерка, шлепали шутя листочками по лицу…
Весь день бродил по лесу Степка, и лишь ближе к вечеру отдохнувший, счастливый, повернул обратно, прошел немного и понял, что заблудился.
Изменил направление, еще часа два, спотыкаясь в потемках, блуждал по лесу. Понял, что сбился с пути окончательно. Дергаться не стал. Догадывался, что где-то в окрестностях есть либо заимка, либо кордон егеря. Надо лишь дождаться, пока живущие там люди не включат электрогенератор, который своим тарахтением, не подскажет нужное направление. Он сел на траву, привалившись к коричневой коре корабельной сосны, закрыл глаза и стал слушать. Минут через сорок уловило левое ухо еле слышное урчание какого-то механизма. «Движок!» - безошибочно определил Степа. Встал, отряхнулся и направился в глубину леса. Шел и радостно думал, что чутье его не обманывает и еще немного, и он выйдет к людям.
Так и получилось. Ночная тьма накрыла своим одеялом задремавший лес, но на большой поляне, куда вышел Степан, стоял и светился огнями в окошках, большой рубленый дом. Ворота были гостеприимно распахнуты, Степан вошел и тут же чуть не угодил в пасть огромной, поджарой овчарке, что вместо приветствия, захлебнулась злобным, отчаянным лаем. Через минутку на освещенное крыльцо дома вышла женщина:
-Молчи, Курай! Тихо! – скомандовала она собаке мягким, грудным голосом.
Степа пригляделся. Женщине было лет двадцать пять- тридцать. Гладко причесанные волосы собраны в пучок на затылке. Открытый лоб. Острый взгляд. Губы упрямо сжаты. Под тонкой кофточкой проглядывалась пышная грудь. Длинная, почти в пол, юбка, скрывала ноги, но щиколотки были тонкие, барские. Кольнуло Степке сердечко от такой милоты. Приглянулась ему женщина с первого взгляда. Хозяйка с крыльца не сходила, чего-то ждала. И Степан, понимая, что женщина его плохо видит, громко поздоровался. Женщина, взметнув подол, спустилась с крылечка, прижала к ноге собаку и сказала:
-В дом проходите. Я сейчас его на дальний двор отведу. Мешать не будет.
Степа поблагодарил и поспешил войти в дом под грозное рычание сторожевого пса. На пороге комнаты Степа остановился. Не решился снимать грязные сапоги, зная, что потные ноги противной вонью заглушат аромат душистых трав, что были развешаны под потолком, на бечевке. Так и стоял, разглядывая убранство жилища. Комната была большой. Посредине стоял стол, застеленный белоснежной скатертью, в простенках, между окон, стояли сервант с посудой, книжный шкаф. Дальше рядком – четыре стула, между ними на маленьком столике радиоприемник с проигрывателем, советского производства. По левую руку возле глухой стены стоял разложенный диван с пышными подушками. Над диваном мерно тикали ходики, показывая, что пошли новые сутки. По правую руку пузатая печка, рядом с ней маленький залавок со стоящей на нем, кухонной утварью. За залавком виднелся дверной проем, прикрытый темными шторами, ведущий, видимо, в другую комнату. Над потолком, в красивом красном абажуре горела лампочка. Присутствия мужчины в доме не наблюдалось. Степа маялся у порога, а хозяйка все не приходила.
Наконец, дверь открылась. Женщина вошла, протянула Степе махровое полотенце:
-Идемте, я вас в баньку провожу. Сегодня топила, теплая еще. Сполоснетесь немного. Чистые носки уже там. Не стесняйтесь. А я пока ужин соберу.
Банька была не теплой, а горячей. Воды было вдосталь и Степа, стесняться не стал. Намылся до скрипа, передохнул на широком полке, поддал пару и нахлестался березовым веником до красных полос на теле. Вышел свеженький, бодрый, словно заново родился. Пока он мылся, хозяйка собрала на стол. Не пожадничала, расстаралась. В центре стоял графин, видимо, с водкой. Исходило жирным потом на блюде тушеное мясо, обложенное картофелинами. В разных мисочках, по кругу, расположились маринованные опята, соленые грузди, жареная рыба, свежие огурчики и махонькие помидорки, квашеная с брусникой капуста, плошка со сметаной стояла отдельно, рядом лежал пучок зеленого лука.
У голодного Степана заурчало в животе.
-Проходите к столу, присаживайтесь – пригласила незваного гостя хозяйка.
-Спасибо. Уж простите, так получилось. Заблудился. Как пацан, ей богу! – застеснялся Степан.
-Да ладно вам, всякое бывает. Кушайте, не стесняйтесь – успокоила гостя хозяйка. - Вам налить?
-Ну если только рюмочку. Не охотник я до этого.
Хозяйка налила в хрустальную стопочку водки до краев, придвинула к Степану.
-Ну, за хлеб-соль, хозяюшка. За знакомство. Меня Степой зовут.
-Татьяна. – представилась женщина. Потом улыбнулась:
-Да вы кушайте…
Степа залпом выпил водку, ан нет, оказался в рюмочке крепчайший самогон. Тепло разлилось по телу, чуть зашумело в голове. Степка, чтоб не захмелеть, спешно принялся уплетать угощение. Степа утолил голод, откинулся на спинку стула, стал разглядывать Татьяну. Вблизи она казалась еще краше. Или это спиртное стало туманить мозг? Степе вдруг захотелось отблагодарить хозяйку, по своему, не стандартно. Он глянул на часы. Пять минут третьего ночи.
-Хотите, я вам свои стихи почитаю? – спросил Степа.
-Хорошо. Читайте. – спокойно разрешила хозяйка. – только погромче, ладно?
И Степа, с вдохновеньем, с чувством, стал декламировать на память свои лирические стихи, посвященные своей первой любви…
Татьяна слушала проникновенно. Даже чуть подалась вперед, когда Степка читал о своей боли, после предательства подруги…А когда он прочитал свое единственное стихотворение, посвященное ветеранам войны, в глазах Татьяны заблестели слезы…Более чувственного слушателя Степка в своей жизни не встречал. Когда стрелки показали пять утра, Татьяна встала, подошла к дивану.
-Поздно уже, Степан. Вернее, рано. Поспите часа три, а потом я вам дорогу до деревни покажу.
Степка вплотную подошел к женщине. Дурная кровь тюкнула Степку топором страсти в самое темечко:
-Не уходи…Ты такая…милая…красивая…не уходи…я хочу тебя…
Запульсировало в висках, от возбуждения пересохло в горле. Степа, до этого не бравший силой ни одной женщины, вдруг ТАК возжелал Татьяну, что будь у него на пути хоть сам Бог или сатана, он бы преодолел все преграды и все равно овладел ею. Степа легко уронил женщину на кровать, подмял под себя, стал бешено покрывать поцелуями тело, но руки Татьяны зажал своими ручищами накрепко…Женщина билась под ним, но почему-то молча, лишь иногда, отрывисто шептала: « Не надо…» Степа содрал юбку, рывком снял тонкие трусики. Татьяна в упор смотрела на него. «Не надо» - одними губами прошептала она и тут же выгнулась дугой, затрепетала, потому что Степка все же достиг желаемого. Он брал ее с силой, грубо, жадно, рычал от удовольствия и новой волны нескончаемого возбуждения, видя, как мерно колышутся ее груди в такт его поступательным толчкам.
Женщина лежала под ним с закрытыми глазами, с прикушенной нижней губой, лежала бревном, но Степан видел, что возбуждение постепенно нарастает и в ней…на последний миг сладостного оргазма мужчины, она ответила тихим нежным стоном…
Степа перевалился на спину, разжал потные ладони. Татьяна вдруг всхлипнула, рывком встала, зажав в горсти разодранную кофточку, опрометью выбежала на улицу. Степан поблаженствовал еще минут пять. Встал, вытерся еще мокрым полотенцем, что принес из бани. Оделся. Татьяна все не приходила. Степан подошел к столу, налил самогонки, жадно выпил, сел на стул.
«Что это со мной?» - вдруг подумал он. «Дурь какая-то накатила…Зачем же я силой…надо было полюбовно…А я…Господи, прости! Никогда за мной такого не водилось…наваждение какое-то…А сладка баба! Ягодка! Тут у любого крышу бы снесло…пить не надо было…» - мысли путались.
Степана одолела жажда, он пошарил глазами, надеясь увидеть ведро с водой, что обычно стоит рядом с печью, не нашел и решил пройти за занавески, в другую комнату, поискать там.
Откинув шторы, Степа шагнул в комнату и резко остановился. Вмиг облился холодным потом, потому что на кровати, что стояла у маленького окошечка, лежал с открытыми глазами молодой мужчина, по виду – ровесник Степана. Секунды ушли на то, чтобы мозг осмыслил увиденное. У мужчины, укрытого легкой простынкой по грудь - не было ни рук, ни ног…даже малехошной культи не виделось по бокам. Руки были отрезаны по самое плечо. Степа чуть опустил глаза вниз. С ногами мужчины была такая же ситуация. Простыня горкой сбегала с бедер, а дальше – ровное пространство. Степа, с ужасом осознал, что мужчина слышал все, что происходило несколько минут назад в большой комнате…
-Прости…Я не знал…
-Закурить дай – вдруг попросил лежащий.
Степка бегом вернулся в зал, трясущимися руками достал из рюкзака две сигареты. Прикурил. Вернулся обратно. Одну сигарету вставил в рот мужчине, второй затянулся сам:
-Прости, брат…
-Ты не казнись…- сквозь зажатую зубами сигарету, проговорил мужчина – может лучше так будет…Танюшка давно ребеночка хотела…а я…после мины, не только обрубок, еще и евнух теперь…если получится что, век тебе благодарен буду. Верная она у меня, как собака…подкатывались к ней и не раз…никому не досталась…а ты, молодец…добился…Главное – пришлый ты. Никто тебя не знает, значит, и укорить после некому ее будет. А теперь уходи. Сигарету у меня потуши и уходи…
-А она ничего с собой…- вдруг запоздало испугался Степан, притушивая обе сигареты в пепельнице.
-Нет. Пока я живой, она на себя руки не наложит…А если ребеночек получится, то и мою смерть легче перенесет. Я то знаю – мало мне осталось. Умру - ей будет ради кого жить. Уходи. Как за ворота выйдешь, налево поверни и иди по прямой, на старую дорогу выйдешь. По ней к восьми дед-почтальон ездит. Подберет тебя. Он шумный, издалека услышишь.
-Спасибо тебе… – Степа подошел к мужчине, крепко пожал остатки плеча.
Забрал рюкзак и пошел к старой дороге. Он шел и думал:
« Что он достиг в свои тридцать пять? Чем гордиться может? Что вкалывал как проклятый, на самых трудных участках? Так для себя же. Для материального благополучия, чтоб себе, любимому, ни в чем отказа не знать! Ну, помогал людям, когда просили. Не жмотничал. Бабке своей деньги отсылал, так все одно она их не тратила. Все на книжку складывала, на его имя. Всю свою жизнь она на него положила. А он, внучок, чем отблагодарил? Одиночеством. Ладно, хоть сейчас бабка не одна, Пахомыч с ней. Случись что, хоть глаза ей закроет…пока он, Степка, себе в удовольствие живет. Что еще? Чем отличился? Таланты свои в землю зарыл. Лень было куда-то идти, показывать свои стихи. А может, неправильно это? Может, в его стихах есть такое, что людям нужно? А он прячет этот клад от людей…скаредничает. Чем еще его жизнь примечательна?
Тем, что баб перемолол столько, на калькуляторе не подсчитаешь…ни одна к сердцу не легла…Может потому, что все боялся после себя памятку оставить. Не дай Бог, ребенок зачнется… Сколько женщин у него было, но нигде не видел он такой любви, такого самопожертвования, как у Тани. А может он, Степка, просто шанса ни одной своей подружке не давал? Чтобы такая же любовь проявилась? Жил беззаботно…а почему? Да все просто – боялся он серьезных отношений, боялся семью заводить, потомством обзаводится. Сидела занозой в мозгу трагическая гибель родителей. Как не желал он, потерять, в одночасье того , к кому мог сердцем прикипеть…
Вот и бегал по свету… А тут… Таня с мужем…Влез он в их души своими грязными сапожищами, растоптал…Даже если парень правду говорил, как ему, Степану, теперь жить, зная, что будет расти его семя без него, отца? Сам-то он хлебнул досыта сиротской доли, хоть и виду не показывал, как ему горько и больно… Сколько слез в подушку, втайне, от бабки было пролито, от прозвищ обидных…Да унижений…Да и драки его были, только протестом против этой самой несправедливости. И жизненной и человеческой. А сейчас выходило, если и впрямь родится у Тани ребенок, он, как и Степка, хлебнет безотцовщины полной мерой? А если не будет ребенка, Таня, эта сильная, гордая женщина – сможет ли забыть весь ужас насилия, что он над ней учинил? Или будет проклинать его, Степку, до самого смертного часа? И он сам, как будет жить дальше? Чем жить? И ради кого?»
Степа шел и не знал ответа...
Дед и вправду блажил матерные частушки на всю округу. Остановился возле стоящего на пыльной дороге Степана:
-Куда тебе, милок?
-А куда довезешь, дед. Там разберусь.
-Ну, сидай тогда…
Степан примостился на телегу позади деда, и куря одну сигарету за другой, крыл себя в душе последними словами. Дед не выдержал. Видимо не умел он долго молчать:
-Ты, милок, у Голубков поди был?
-У кого? – не понял Степан
-Ну, у Танюшки с Сашкой. Голубь у него фамилия. Так и зовем их. А они и впрямь, чисто голуби. Ты ихнюю историю-то знашь?
-Нет.. Расскажите, дедушка, если можно.
-Слушай сюда! – оживился дед.- Оба они, наши, местные, с одной деревни. Как в шешнадцать стали женихаться, так до сей поры вместе. Танька-то певунья! Ее, как Сашку в армию забрали, в Челябинск в какую-то филармонию пригласили, без конкурса. Голосище у ней! Оо-о-о-!!! По телеку хуже поют, чем Танюшка наша. Вот, значит, она учится в этой фралмонии, Сашку честно ждет. Лександр служит. А тут письмо Сашкиной матери из госпиталя. Врач пишет – так и так, подорвался ваш сынок на мине. Нету теперь у него ни рук, ни ног…жить не хочет, приезжайте, пишет, заберите сыночка, а то не ровен час не уберегем и будет на нас, врачах, грех самоубийства лежать…Анюта, это мать Сашки-то, сей час в Грозный съездила, привезла, значит. А он худющий, желтый, как есть – не жилец! Сашок матери: «Спасибо, мама, что домой привезла. Все на родной земле помру, здеся и похороните. Только, Танюшке моей – ни слова! Когда закопаете, тогда обо мне мол, и весточку ей пришлете!» Мать в слезы, горе-то какое! Парню только двадцать стукнуло, а он одной ногой в могиле…Мы вроде помалкивали, а уж незнамо откуда, но Танюшка все узнала! Бросила свою учебу, примчалась! Да при всем честном народе – на грудь ему! Да давай костерить-чехвостить! Чего удумал! Как ты можешь любовь нашу предавать! Да никогда тебя не брошу! Люблю! Завтра свадьбу играем и никаких гвоздей! Целует его, сама плачет и Сашок тоже…- голос у деда задрожал.
Потом старик смахнул с ресничек слезинку и продолжил:
Клятву она с него взяла – что пока они оба живы, жить будут вместе, как муж и жена. Чего бы не было! И живут! Свадьбу сыграли, как положено. Сначала-то в деревне жили, да там покоя не было…то одна карга в дом придет, причитает…то друзья Сашкины с самогонкой завалятся, да жалеют-успокаивают…Татьяна потерпела полгодика. Потом заимку эту нашла. Со своей родней ее обустроила, Сашку на машину и сюда! Уж двенадцатый год пошел, как они, голубки, здесь гнездышко свили…живут хорошо, дай Бог каждому! Танюшка какие-то переводы делает. Она с малолетства к языкам приучена, да пенсия Сашкина. Вроде на жись хватает. Не шикуют, конечно… Во как в жизни бывает, он калека, а она на него надышаться не может…Любит…Для него в лепешку расшибается… Сашка-то стихи сильно уважает, так Танюха кажную неделю в библиотеку катается, наберет книг и опосля, значит читает. Или поет ему…К ним много народу захаживает. Но приличные все. Без нытья да пьянки. Славные они ребята … Только мальца бы им, для полного счастья…а чего-то видать не клеится…
-Все хорошо у них, дед, будет…вот увидишь…- промолвил Степан.
-А и вправду, каки у Сашки годы, настругает еще! – согласился дед и хлестнул вожжами гнедую кобыленку.
Уже дома, у бабки, пал перед иконами Степа, взмолился:
-Господи! Если ты есть! Пошли Танюше ребеночка! Сними грех с души моей! Каюсь! Прости меня, Господи, грешного…
Степан уехал в Иркутск. Через три месяца вернулся. Под взглядом обомлевших стариков разложил по полочкам свои вещи:
– Все, бабуль, я вернулся. Здесь жить буду. У меня тут друзья появились. Им помогать буду. И вам. Буду долги возвращать. Выветрилась дурь, по другому теперь жить буду….
Работать Степан устроился в лесхоз. Часть заработанных денег отдавал старикам, часть складывал на сберкнижку. Только через три года решился Степа проведать чету Голубков. Снял деньги с книжки, накупил подарков, поехал. С дрожью в коленях подходил Степан к заимке, с колотящимся сердцем.
Так же широко были открыты ворота, так же зашелся лаем пес, но на крыльце стоял незнакомый мужчина. Увидев Степана, сам пошел ему навстречу:
-Вы к кому? – спросил мужик, отряхивая испачканные землей руки.
-Мне бы Таню с Сашей повидать…Можно?
-А ты кто им будешь? – прищурился мужчина
-Знакомый. – ответил Степан.
-Долго в гости шел, знакомый…- циркнул слюной мужик – Татьяна в деревню, к матери вернулась. Там живет. Как полгода назад Сашку-то похоронила, так и уехала.
-Одна? – с замиранием сердца спросил Степан.
-Да че одна-то? С мальцами. Двойня у них получилась. Сколь лет бездетными жили, а тут, раз! И сразу двух мужиков сработали! Забавные, чертята! Четвертый год им пошел, а умные! Все в отца! Сашка, земля ему пухом, башковитый был и эти не дурачками растут…
-Ты адрес в деревне подскажи…Я забыл – попросил Степа.
-А может и не знал? – усмехнулся мужик.- В Травниках они обустроились. Туда езжай, знакомый…- с едкой издевкой, ответил мужик.
Степа вернулся домой не солоно хлебавши. Долго сидел в раздумьях, не зная, радоваться ему или печалиться. Потом взял, и все рассказал Пахомычу. Дед выслушал не перебивая. После Степкиной исповеди помолчал, раскурил папиросу, и пыхая дымом, сказал:
-Припала тебе к сердцу Татьяна, я так понял…И мальцов сиротить не хочешь…Так чего сиднем сидишь? Езжай к ней…в ноги падай, обскажи как есть, про чувства свои…сразу-то, она, тебя, конечно не примет…года еще нет, как вдовой стала…да пока одыбается, к жизни вернется, считай еще года три –четыре пройдет…а тебе надо рядом быть…ждать смиренно, терпеливо…трогать ее не смей, а в лепешку расшибайся! Делами доказывай, что опорой будешь…
-Понял я, дед…спасибо.
-Стихи-то писать не бросил? – неожиданно спросил старик.
-Нет…пишу…а что?
-А то! Ты Татьяне в стихах объясняйся…быстрее так тропку к сердцу ее протопчешь…Любая баба ушами любит…может, и эта не устоит…кабы у меня так язык был подвешен, я б твою бабку еще сорок лет назад захомутал…я ее с молодости любил…и сейчас…а сказать про то – не могу…а теперь поздно…про любовь чирикать, пора домовину стругать…
-Да ну, тебя, дед! Живите! Может, еще и с правнуками познакомитесь!
-Может…-ответил старик. – езжай, Степа, не мешкай…
…Степан увидел Татьяну как только сошел с автобуса. Она стояла на обочине, торговала спелой клубникой. Он узнал ее сразу. Женщина нисколько не изменилась. Степа подошел к ней, дождался пока не отойдет от Татьяны очередной покупатель, шагнул вперед;
- Танюша…я к тебе…не гони меня…
Татьяна присмотрелась, вдруг вспыхнула огнем:
-Уходи!
-Не гони меня…ради мальчишек прошу – не гони! Полюбил я тебя…но докучать не буду, пока сама не позовешь…Все для тебя и мальчишек сделаю…только не гони…и прости…
Женщина комкала в руках уголок передника, в глазах кипели слезы. Она смахнула их ладонью и ответила:
-Саша перед смертью наказал…если ты вернешься – замуж за тебя идти…он тебя минуту видел, а доверился…стихи твои ему очень понравились…сказал, что человек, что ТАК пишет, не может подлецом быть…не знаю…может, и вправду ты не такой плохой…поживем-увидим…
-Поживем, увидим – расцвел в улыбке Степан и пошел по дороге, искать себе пристанища в деревне Травники…