20.
Конечно, Ризнич – не Орлова,
Хотя цвела и без натуги
Держала дом в своих руках,
Что был гостям всегда открытый,
Любила карты, развлеченья
Хозяйка дома и сердец.
Несчастье малое имела
В своём дому негоциантка
И от того вошла в соблазн.
Порой с утра она видала
В открытом виде человека,
Что дорог ей и близок был,
В том неприглядном туалете
И отвратительной натуре,
Что стыдно вслух о том сказать,
Когда казались ей другие,
Хотя не лучшие средь мужа
В своём расхристанном быту,
Куда опрятней, интересней,
Владея тонким разговором
И обхождением своим.
Они казались ей приятней
(Средь них и я, того не спрячешь),
Чем благоверный за спиной.
Всё потому, что те являлись
Не в том своём обычном виде,
Какой увидишь по утрам,
А в том искусственном обличье,
К чему готовились задолго,
Чтоб о себе произвести
Впечатление природы
Манер и слов аристократа,
Когда не числились совсем.
Я ж мещанин, того не скрою,
В виду условности приличий
От них свой нос и воротил,
И утром часто приключалось,
Что был порой полураздетым,
А то и вовсе голым был.
Кого ж стыдиться мне пристало
В дешёвом номере Отона,
В парадной комнате Рено,
Когда не ведаю запретов,
Когда не чувствую обиды,
Когда прекрасен в естестве?
Но только дядька мой вздыхает,
Рукою машет и уходит:
«Женится, сударь, Вам пора!
Оставьте глупые забавы
Писать с утра, чтоб не одевшись...
Всё это, право, срамота!»
Но я не слушаю советы,
Ещё неубранный, поспешно,
Едва воспрянув ото сна,
Но поцелованный виденьем,
Беру бумагу и чернила
Беру гусиное перо
Ещё во власти вдохновенья,
Под руководством впечатленья
И безостановочно пишу.
Чтоб управлять парадом мысли,
Писать доходчиво и кратко,
Свою натуру не щажу.
Когда ведомый Аполлоном
И в поэтическом ударе,
Весьма похожим на экстаз,
Листы старательно марая,
Слова на слух я проверяю
И тут же пробую на вкус.
Как древний волхв, тут вызываю
Картины, образы, событья
Из обступившей пустоты
И, страстной жизнью наделяя,
Себя на время забывая,
Перо ломаю за пером...
И хоть Ама, как звал шутливо,
Была не вхожа к Воронцовым,
Держа в уме свободный нрав,
В одесском обществе, без лести,
Слыла заметною фигурой
И украшала наш досуг.
А приходилось ей несладко,
Но только женщина держалась,
В себе тая свою беду –
В Одессе сына потеряла,
Когда приехала из Вены;
Ребёнку шёл начальный год.
Она тоской не закрывалась,
Печаль и грусть не подавала –
Гостей встречала с теплотой
Души и сердца итальянки,
И настроением владела,
Как древнегреческий Сократ.
Она измену не прельщала,
В душе намёка не давала –
Держалась мужней стороны.
Смела, раскованна в сужденьях
Любила мужа благодарно,
А он супруге доверял.
Когда ж дремалось полусонно,
То будь в театре или дома,
Он ведал – милая верна...
О, дамы царственной Одессы,
Любви создатели и счастья,
Подпоры общества, семьи,
Не упускайте же из вида
Любую малость нашей жизни,
Чтобы приманками ума
И рычагами просвещенья
В мужах достойных и не очень
Охоту к свету пробудить,
А также к светским упражненьям
И удовольствиям беседы,
Где сторонам известен толк.
Среди людей зачем дичиться,
Самих себя сажать в оковы
Окаменевших правил, догм?
И только Ризнич, достоверно,
Была без поз сама собою
Среди домашних и гостей.
Осенним вечером в театре
Нам довелось сойтись в антракте,
И был я сразу покорён
Той красотою без изъяна,
Той гордой статью без обмана,
Как светлым образом любви…
Стал приходить к ней каждый вечер,
Пред ней робеть и бунтоваться,
И покоряться всякий час,
Как желторотый первогодок,
Её рассудку и уменью
Держать себя и разговор...