19.
Так по Раевского совету
Мне получилось Воронцову
То донесение писать,
Как я исполнил порученье
По состоянью территорий,
Что охватила саранча.
И в канцелярии однажды
Открыл при частном разговоре
«Отчёт» в язвительных стихах:
Тут саранча моя летела.
Как налетела, в поле села.
Вот посидела саранча,
Вокруг себя под корень съела,
Но не хватило – улетела
В другие земли сгоряча...
А после вышло под диктовку
Того же Демона сарказма
Писать французское письмо,
Как будто смелый карбонарий,
На имя графа Воронцова,
Где откровенно говорил:
«В себе я ссыльного не вижу
И уваженья ожидаю,
А содержание моё –
Паёк, по сути, арестантский...
Известно Вам, за это время
В Новороссийской стороне,
Что никакого преступленья,
Под стать, крамоле, я не сделал,
За что могли бы осудить
И тут на каторгу отправить.
Хочу уволиться со службы,
Чтоб стать чиновником простым...»
…«И только Ризнич благосклонный,
Как человек большой культуры...» –
Прервал раздумья Воронцов.
Тут я, услышав слово Ризнич,
Остановил свои печали –
Ещё подумаю о том...
Елизавета Воронцова,
Тогда оставила Одессу –
Ей было надобно рожать.
И я свободные желанья
И страсть горячего арапа
Туда направил, где ждала
Свои минуты роковые
И кавалеров неустанных
Столь молодая дева-Сфинкс
Или охотница, Диана,
Которой скучно средь просторов
Чужой и горестной страны...
Итак, Амалия... И слухом
Я к Воронцову обратился,
Явив вниманье на лице.
Иван же Ризнич, по рожденью,
Был сербом или иллирийцем,
Ходил в коммерческом кругу
Одессы умником известным
И управлял своей конторой
Разумно сделки заключал –
Работал чинно, без апломба
И ведал вывозом пшеницы,
Чему начало дал отец.
В Болонье Ризнич обучался,
Искусства истинный ценитель
Он уделял от всей души
Одесской опере поддержку,
Своих вложений не жалея
И был любезен, как никто.
Коль я давно знавал Ивана
Как благодетеля театра
И хлебосольного купца,
Узнал жену негоцианта,
Мадам же Ризнич с римским носом,
С прекрасной чёрною косой,
Что двух аршин была длиною.
Взяв в жёны дочь банкира Риппа,
Привёз из Австрии и мать,
Чтобы Амалия в Одессе
По той земле не тосковала –
Жила свободно и легко
И не была одна от дома;
Делила тяготы чужбины
И укрепляла дух семьи.
Была ж Амалия красива,
Умна средь прочих, не спесива,
Стройна и ростом высока.
По цвету ночи амазонкой
Она всегда носила платье,
И шлейф тянулся по земле.
К тому же смелая натура
Одна ходила в боливаре –
Мужская шляпа ей к лицу.
Всё было так оригинально,
По-европейски необычно,
Что увлекало молодых.
Да и не только, сам свидетель,
Как в тихой зрелости пред дамой
Умы склонялись и сердца.
Я был свидетель? Нет, я – жертва
Той красоты, её поклонник
И воздыхатель – верный паж.
Какие чудные мгновенья,
Когда я видел европейку
И откровенно трепетал,
Как волновался, словно отрок,
Как волновало сердце, душу,
И сам себя не находил
Пред той чудесной иностранкой
И вёл себя, как «ка;о ма;че»,
А, может, так «као; маче;», –
Смешным котёнком увивался
У ног красавицы желанной
И строки сердца посвящал:
Мой голос ласковый и томный
Покой тревожит ночи тёмной,
Близ ложа – робкая свеча.
Моя душа полна тобою,
Твои глаза здесь, предо мною,
Когда слова текут журча.