Р А С С К А З
1998 г.
Я совок. Был советский учитель, а стал совок. Этот гастрономический статус я заработал недавно. Когда в стране сменился строй. Да, да, представьте себе, в моей стране с таким устойчивым политическим курсом внезапно сменился общественный строй. Всё произошло так быстро и так, как ни странно, безболезненно, что никто даже не понял, когда же, в какой момент это случилось.
Казалось, кто-то невидимый в ночи взял и перевёл стрелку перед носом летящего во весь опор поезда, и состав покатился уже по другим рельсам. А пассажиры себе мирно посапывали и, проснувшись, обнаружили, что очутились совсем не в той стороне, куда намеревались приехать.
Кто он, этот таинственный стрелочник и кто его главный приказчик, нам, смертным, естественно, не докладывают. Тайные пружины истории всегда бывают сокрыты от любопытных ...
Так вот с той минуты, как сменился строй, я вдруг как-то странно расщепился.
Из меня одного стало двое.
Моё закостенелое совковое мировоззрение словно отделилось от меня самого и стало жить самостоятельно. Как бросившая меня жена.
Оно наотрез отказалось переселяться в чуждое для неё строевое измерение. Так мы и живём. Рядом, но не вместе. Как два ствола у одного дерева. Левый и правый. Как два заряда в гальваническом элементе. Положительный и отрицательный. Капиталистический и социалистический.
Правда, какой из них какой, в наше замысловатое время определить весьма затруднительно. У каждого на этот счёт своё несокрушимое мнение. Плюрализм.
Но как по мне, капитализм - всё трижды отрицательное. Ну посудите сами. Раньше я ежемесячно получал зарплату, ездил отдыхать в профсоюзные здравницы, был всегда весел и бодр. А теперь всё наоборот. Зарплату я не получаю вот уже, верно, полгода; а санаторий? - уж и не помню, что это за ископаемое такое; и мне совсем-совсем не хочется улыбаться. Как видите, всё с отрицательной частицей "не".
А у других, я знаю, всё складывается наоборот. Они и зарплату получают - ого! - и за себя, и за того парня (видимо, за меня!) и на курорты отдыхать ездиют, в море голубом купаются. Нет, не в нашем Чёрном, загаженном, а в голубейшем! Таком голубом, что заголубеть можно. До мозгов костей. До того, что твои красные костяные мозги, заместо красной, обычной, начинают особенную, голубенькую кровь вырабатывать. Словом, живут, как в раю ...
***
А я совок и живу без зарплаты. И питаюсь тем, что пошлёт мне Господь Бог. А он посылает лишь то, что растёт у меня под ногами. Слава тебе, Господи, хоть растёт. Наша земля-матушка всегда была щедрой и доброй. Не то, что наш батюшка непутёвый - городской бюджет. Это законный кормилец ведёт себя как прохвост, уклоняющийся от уплаты алиментов ...
И вот в один из безрадостных дней моей угрюмой, как ноябрьское небо, жизни судьба сделала мне подарок. Это случилось в понедельник, день, который принято считать неудачным. Но об удаче, которая пришла ко мне, я даже не мечтал...
Так вот в тот самый понедельник директриса моей школы, в которой я преподавал изобразительное искусство, предложила мне часы. И где бы вы думали? В бизнес-классе! Да, да, представьте себе, в нашей заштатной государственной школе открылся особенный класс. И это значило, что в этом зданье свила себе гнёздышко первая ласточка капитализма. А для нас, учителей, загорелся хоть и маленький, но реальный огонёк надежды...
И хотя в этот день в моём желудке побывал только суп из заматерелой подзаборной крапивы, я вздрогнул от услышанных слов.
Это, забывшись, я прикоснулся к моему мировоззрению, чтобы посоветоваться с ним. А оно лягнуло меня, как необъезженная лошадица. Его, видите ли, потрясло, что кто-то осмелился поставить пришлое слово "бизнес" рядом с родным, рабоче-крестьянским, нашим доперестроечным словом "класс".
По представлению моего мировоззрения, слово "бизнес" обозначало собой нечто упитанное, в подтяжках и с брюшком, с красными лоснящимися щеками и буржуйской бабочкой под вторым окладистым подбородком. И ещё оно обозначало воровство и преступные махинации. И поэтому что могло быть общего между этим словом и милыми моему сердцу наивными мордашками, девчоночьими бантиками - со всей этой непорочностью и чистотой?
Надо сказать, что мы с моим мировоззрением хотя и жили в одном человеке, представляли собой две совершенно не одинаковые субстанциии. Я сам - это вполне реальная плоть, меня можно пощупать и понюхать. И у меня есть туловище, которое хочет носить, а не донашивать, как мне предрекают словоохотливые шутники. Есть здоровый и весьма вместительный желудок, которому почему-то всегда хочется есть. А моё мировоззрение - это нечто эфемерное, бесплотное, и ему, кроме его идеи, ничего не нужно.
- Ответ можете дать завтра, - великодушно разрешила моя директриса, как видно, догадавшаяся о буре, разыгравшейся в моих политических чувствах.
Начальница была облачена в строгий английский костюм, который, я помню, она
носила ещё до перестройки. Однако новое время успело наложить на неё особенный отпечаток. В её облике появилось что-то не наше. То ли блузка в полоску, то ли чулки в звёздах, то ли слово "бизнес" в не по-русски растянутых губах, но она стала вся какая-то заамериканенная, что ли.
- Хорошо, - смиренно согласился я и отправился домой обдумывать предложение.
Всю дорогу от школы и до моей однокомнатной квартиры в нашем высотном, ароматизированном котами доме, весь путь от первой ступеньки до сто пятьдесят второй нашей парадной с хронически не работающим лифтом
я только тем занимался, что пытался угомонить свою отщепившуюся половину.
- Ну, в самом деле, - говорил я ей, - что ужасного в этом ненавистном тебе слове? Чем оно хуже нашего родного русского мата? Или столь приятных твоему уху прежних "измов"? Есть же у умных американцев это слово.И ничего оно нецензурного не обозначает. В переводе на наш язык оно обозначает "дело". И поэтому получается, что открывающийся в нашей школе бизнес-класс предполагает сделать из наших бантиков деловых людей. Бизнесменов. Что таки переводится "деловой человек".
Словом, проведя со своим мировоззрением такую вот кропотливую воспитательную работу и не получив, как ни странно, сколько-нибудь ощутимого отпора, я дал согласие.
***
Сообщу читателю по секрету, что бизнес-класс, вернее, не сам класс, а родители наших будущих бизнесменов, решили взять нас, учителей, на своё содержание, наполнить наши бедные желудки хлебом насущным и взбодрить наши извилины говяжьими аминокислотами. А заодно выбить из них ностальгию по тем временам, когда мы все вовремя получали зарплату и ездили отдыхать на южное побережье.
Словом, родители решили платить.
Но кто платит, тот и ... заказывает музыку.
И вот первым аккордом, который мне был заказан, было требование поставить приличествующую оценку одному из наших будущих капиталистов Новоиванеко Борису.
Накануне в качестве четвертной работы я предложил будущим бизнесменам найти в храме золотой осени что-нибудь удивительное, поэтичное и зарисовать. Пусть это будет яркий осенний лист или клин улетающих журавлей, или же композиция.
Но рокфеленок, о котором я говорил, оказался уж очень сообразительным ребятёнком (наверно, ему сам Бог велел учиться в бизнес-классе). Он тотчас смекнул, что моё рисование ему ни в жисть не пригодится (разве что фальшивые купюры малевать?), и не стал утруждать себя поисками красот среди фальшивого золота скучной осени. А взял и выдрал пейзаж из альбома своего соседа, худосочного мальчика Коли. И посунул как своё. Я поставил ему "пять", не ведая о подлоге.
А что до Коли, так тот оказался перед дилеммой: то ли получить "банан" по моему предмету за четверть, то ли стать жертвой разборки на пороге родимого дома, исходом которой может оказаться, в лучшем случае, расквашенный нос. Или же чёрный синяк под глазом.
Из двух зол Коля выбрал меньшее, и, когда я попросил его показать работу, он только виновато опустил голову.
Прозвенел звонок, и бизнес-класс как ветром сдуло. А Коля сидит.
- Чего тебе? - поинтересовался я.
- Зачеркните банан, - гнусаво попросил он.
- Как это "зачеркните"? Ты не выполнил домашнее задание.
- Я выполнил.
- Так покажи.
- Оно здесь, - он указал на стопку с ученическими рисунками.
- Ты что же, дружочек, меня за сегодняшнего принимаешь?
- Нет. Можно, я найду вам?
- Ну, найди, - неуверенно разрешил я.
Коля зашелестел работами своих соучеников и вынул листок, подписанный Новоиваненко.
- Вот моя работа.
- Как это твоя? Здесь стоит другая фамилия!
- Да. Он у меня отобрал.
- Так почему ж ты молчал, когда я ставил тебе двойку?
- Я бы домой не дошёл.
Я вспомнил угрюмого тяжеловеса Новоиваненко и подумал, что я бы тоже не дошёл
Передо мной стояла нелёгкая педагогическая задача. Задачка на засыпку.
- Я боюсь его, Можно, я нарисую ещё? А его не трожьте, - попросил Коля.
- Нет, так не будет, - жёстко сказал я. - Нельзя потакать насилию и злу.
- Тогда пусть лучше "два", - в его глазах блеснули слёзы.
- Ладно, иди, - хмуро проговорил я и отправился домой обдумывать ситуацию.
***
Вечером я не удержался и рассказал о произошедшем соседу.
Мы часто с ним беседуем. Когда возле парадной стоим. Перед восхождением. Лифт ведь так и не работает.
- Новоиваненко? - переспросил он. - Что-то знакомая фамилия... А-а! Вспомнил! Это тот рыжий пацан,у которого папа контейнер купил. Совсем недавно. Когда-то фадер на лотке варил. А теперь купил. И сразу спаренный.
А мама на реализации.
Так этот Боря богатый енаследничек. Весь мир в кармане!
- А какой контейнер? - несмело поинтересовался я.
- Ты что, и впрямь не в курсе? - сосед посмотрел на меня с жалостью, как на тяжелобольного.
-Не-а, - виновато улыбнулся я.
- Железнодорожный, разумеется. Или морской. Который у государства украли. Пардон, списали. Чтобы потом его твоим сделать...
А контейнер, дорогой сосед, - это в наше время - всё! Это Капитал. С большой буквы. Это твоя крепость. Твоя железная точка отсчёта в мир благополучия и богатства.
Это тебе не баул за плечами челночка-ишачка. И даже не шоп на оживлённом перекрёстке. Контейнер - это размах, это вал, это Дело.
Тут и себестоимость ниже - это даже школьнику не из бизнес-класса известно. И навар соответственно больше. Тебе за этот навар другие ишачки и привезут, и продадут, а ты только сливки снимай, считай, не ленись, свою зеленушечку.
Ты можешь себе и налогового инспектора на ставочку взять. И будет тебе этот налоговый инспекторишка, что мать родная, что бархатная коробочка под золотой безделушкой. Ты ей - детишкам на молочишко, а она тебе декларацию подходящую подмахнёт, доходы твои трижды не облагаемые зафиксирует. Заверит наше родное доверчивое государство, что они куда ниже, чем у той бабушки-побирушки, которая по утрам в мусорном контейнере ковыряется ...
- Так что твой Боря - богатый наследничек, - вспомнил сосед о Новоиваненко. - Весь мир у него в кармане!
И ты что, хотел, чтобы он тебе листочек нарисовал! Ну, ты даёшь! Да ему вообже уроки можно не делать. Ему училки за папины денежки какие хочешь оценочки нарисуют. И тем более на фиг ему твоё рисование?
- Но ведь рисование, - вскипел я, это приобщение к духовной культуре, это воспитание в человеке чувства прекрасного! Это ... это...
Сосед вздохнул и ничего не ответил.
***
Приближалась пятница, день, когда у меня был урок в бизнес-классе. Всё это время я чувствовал себя неуютно. Я был зол и даже свиреп. Я злился на этого недотёпу Колю, который подставил шею под чужой зад и даже не пытается от этой клади освободиться. И на себя - за то, что позволил обвести себя вокруг пальца. Я сам себе казался лохом, которому кинули куклу. И обиднее всего было то, что кидало оказался таким сосунком.
Конечно, я мог наказать нахала, отчитать перед всем классом, поставить ему двойку за первую четверть. Да мало ли что может учитель, наделённый таким всемогущим оружием, как школьная оценка.
Но как быть с Колей? Я не хотел, чтобы крайним оказался этот по сути ни в чём не повинный ребёнок.
И всё-таки я должен бы что-то предпринять, ибо моя уязвлённая гордость тоже требовала от меня действий.
Надо сказать, что мы с моим мировоззрением хоть и находились в расщеплённом состоянии, в некоторых вопросам оставались едиными. Особенно если дело касалось нравственности или же педагогической чистоплотности.
Именно поэтому в среду, сразу после уроков, я отправился домой к владельцам спаренного контейнера.
***
Я вошёл в помещение, мало напоминавшее человеческое жилище. Скорей оно походило на захламленный шоп или на склад готовой продукции. Среди многоцветья коробок и тюков глаз не без труда различил живое пятно. Этим пятном оказалась женщина, загорелая, крупнотелесая, с круглым румяным лицом матроны. Она была в джинсах и майке, а не в приличное одеяние, как подобает настоящей матроне. На её лице, слегка припухшем и примятом, недвусмысленно алел рубец от подушки.
Когда я вошёл, хозяйка одарила меня взглядом, от которого я почувствовал себя кем-то вроде милиционера, ворвавшегося в дом спящего человека.
Пройти в комнату мне не предложили. Присесть тоже. Я так и остался в дверях и с этой не очень удобной позиции повёл речь.
Я рассказал матери всё о возмутительном поступке её отпрыска (о том, что это была мать,я догадался сразу: сходство с сыном было поразительным) и замолчал в ожидании естественных в таких случаях реакций: смущения, извинений, просьб о прощении...
Но этого не последовало ... На бронированном лице не дрогнул ни один мускул. Я грешным делом подумал: не глухонемая ли она? Но нет. За её спиной мяукнула кошка, и матрона оглянулась.
Выждав ещё пару секунд, я заговорил снова. Я стал выражаться высокопарно (ничего не могу поделать: когда задевают за живое, высокопарность становится моим стилем). Я был эстетом до мозгов костей. В третьем или четвёртом поколении: все мои деды и прадеды были или хужожниками или же музыкантпми.
Я стал вещать, что искусство возвышает наши души, что, если хотите иметь в доме бездуховность, истукана бесчувственного, человека безнравственного и циничного, то, пожалуста, ваше дело. А если нет, то заставьте его, пожалуйста, выполнить домашнее задание и принести мне в субботу прямо в учительскую. В противном случае у него будет стоять двойка за первую четверть. Я не отступлюсь.
Мамаша глядела на меня исполобья. В её глазах я уловил насмешку. На последний мой монолог она тоже не отреагировала. Несколько озадаченным таким приёмом, я решил откланяться и покинул этот дом.
Я окунулся в лучезарное великолепие осени. Листья слепили глаза, как тысячи солнц. Я шёл, подбрасывая их носками своих ботинок, и они салютовали мне солнечными феейркерками.
***
А в субботу, в девять ноль-ноль я уже сидел в учительской.
Из репродуктора лилась тихая печаль. Оркестр исполнял любимую мною элегию Массне, ту самую, которая всегда будила неясную грусть - по тому, что не вернуть, что всё в мире тленно, а прекрасное временно, что жизнь - это всего лишь миг, и он мимолётен. И что останется после тебя, когда тебя не будет? ... Я приобщался к вечности. Я витал в облаках. И в этом был виноват Массне и моя тонкокожая чувствительность, а, может быть, и два моих эстетических образования ...
Музыка меня так развезла, что я не заметил, что за соседним столом появился человек.
- Здравствуйте, Иван Сергеевич, - доброжелательно приветствовала меня моя коллега, математичка из нашего же бизнес-класса, а, стало быть, почти родственница. - Чего это вы здесь делаете в выходной день? Отчего вам в субботу не отдыхается?
- Здравствуйте, Анна Кирилловна, - в тон ей ответил я. - А вы зачем пожаловали в нерабочий день? Вам-то отчего дома-то не сидится?
- Да вот назначила свидание одному своему оболтусу. Дважды два не знает. До шестого класса таблицу умножения не выучил. Я сказала родителям, что ежели они не возьмут реперитора, за последствия я не отвечаю.
- Да мы, Анна Кирилловна, в одной упряжке, - радостно воскликнул я. - Я вот тоже назначил свидание такому же облтусу, как вы изволили выразиться. К тому же ещё обманщику, который, вместо своей, умудрился мне чужую работу подсунуть.
Математичка расположилась за столом и разложила перед собой какие-то листики.
- Попишу пока план. Дома всё времени не хватает.
***
Десять, а назначенных всё нет.
Анна Кирилловна закончила свой план и от нечего делать стала з ходить по учительской. Взад - врерёд. Из угла - в угол.
Так же от нечего делать она подошла полке и сняла с неё журнал бизнес-класса.
- Иван Сергеевич, - испуганно воскликнула она. - А мой феномен аттестован! Кто-то ему четыре балла поставил. Это не я.
Я взял из её рук журнал и открыл свою страницу. В колонке, очерченной мною красными линиями, - ни одного пробела. Все оценки выставлены. Отыскиваю фамилию своего двоечника и не верю своим глазам. Против неё стоит отличная оценка, поставленная не моей рукой.
Кто бы мог над нами подшутить? Мы обмениваемся взглядами. Директриса - догадываемся одновреммено.
И через десять минут мы в директорском кабинете.
- Да, милые мои преподаватели, - менторским тоном прознесла наша начальница. - Это я аттестовала ваших учеников, - она произнесла это без малейшего намёка на смущение и даже с гордостью. - Если вам не надоело ждать зарплату по несколько месяцев, если вам так уж понравилось голодать, пожалуйста, я вас не держу. А если нет, то чтобы я больше не слышала ни о каких пересдачах, а тем более о репетиторах, - она посмотрела на смутившуюся Анну Кирилловну. - Я не потерплю, чтобы родители моих будущих бизнесменов приходили ко мне в кабинет и отчитывали меня, как девчонку!. Вчера заявилась одна из них и совершенно справедливо, скажу я вам, заявила: "Я не затем плачу зарплату вашим учителям, чтобы ещё репетиторов нанимать!" - она взглянула на опустившую голову Анну Кирилловну. - И другая тоже сказала: "Меня отвлекают от дел ваши учителя. Спать не дают. - она посмотрела на меня. - Не будете давать спать, переведу Борю в другую школу".
- Но я пришёл к ней днём, - виновато пробубнил я.
- Днём она спит,... уважаемый ... Иван Сергеевич.
- Но она же спекулянтка.
- Не спекулянтка она, милой, не спекулянтка, - замахала руками директорша. - А частный предприниматель! Ясно7 Реализатор она. А умные реализаторы по ночам работают.
- А почему по ночам? - отропело поинтересовался я.
- Когда налоговая спит! - гаркнула директор.
И всё же я заставил себя принять вид обиженного человека.
- Но по какому праву, уважаемая Наталья Макаровна, вы считаете для себя позволительным выставлять четвертные оценки по предмету, который вы не преподаёте?
- А по тому, уважаемый Иван Сергеевич, что пора уже вам спустиься с небес на землю и понять, на чьи вы денежки существуете. Я уже не говорю о том, что ваш предмет, уважаемый, отнюдь не относится к числу тех, без которых не может обойтись будущий предприниматель.
Математичка приосанилась. Она усекла, что безработица ей не грозит. Ведь если моё малевание бизнесмену и в самом деле может не пригодиться, то уж деньги он должен уметь считать, это безусловно.
- И вообще должна вам сообщить, - продолжала, глядя на меня, моя директриса, - что малевание, пение и всякие там культуры, в том числе и физическая, со следующего года в нашей школе отменяются. По крайней мере, в этом классе. Всё зависит от решения родителей. А они, уважаемый, денег на ветер не бросают.
Математичка снова посмотрела на меня, но теперь уже с ужасом.
- А как же насчёт гармоничного развития? - тихо пролепетал я. В животе у меня как-то странно опустело, как будто из него вынули кишечник.
Директорша не ответила.
***
Я вышел из школы. В природе ничего не изменилось. Но я словно ослеп и оглох. Меня точно накрыло океанической волной. Огромнейшей, как цунами. В течение нескольких минут я, кроме мрака в глазах и металлического теньканья в ушах, ничего не ощущал.
Но то ли свежий воздух, то ли назойливое сияние осенних листьев пробили брешь в моём сознании. Ко мне вернулись запахи и краски. И я даже повеселел. Так всегда бывало в трудные минуты моей жизни. Я повеселел настолько, что меня потянуло на ироническое философствование. Я стал баловаться, как мальчишка: футболял жёлтые листья, хохотал и даже разговаривал сам с собой. Но, правда, ещё не вслух.
"Ну, и что, - издевлся я над своей хандрой. - Что такое свиная отбивная? Ведь она начинена смертоносным холестерином, как бомба порохом! И если её есть каждый день, она так забьёт наши сосуды,что пройдёт каких-нибудь двадцать лет и ... каюк. А так буду жить долго. Любоваться вот этой красотой. - Я футбольнул листья. И проживу до сто двадцати...Ха! Чем плохо?У капитализма тоже, оказываюся, есть плюсы. Как это я их раньше не разглядел?"
За стволами деревьев мелькнула знакомая физиономия. Ба! Да ведь это мой рокфелёнок, которого я прождал в учительской битый час. А он вон оказывается, где. В этом волшебном храме золотой осени. Любуется великолепиием природы, вдыхает её пряный аромат. А в душе, поди, звучит неповторимое: "Люблю я пышное природы увяданье, в багрец и золото одетые леса ...". Тоже приобщается, как и я, к вечному. Витает ... Как же я плохо о нём подумал! Ну, не нарисовал паршивый листок. Да что этот рисованый уродец рядом с живым, настоящим, такого неповторимого солнечного цвета (да таких красок ни в одном магазине не купишь!), с таким приятным, чуточку горчащим ароматом.
Я снова посмотрел на рокфелёнка. Но глаза его не устремлены к небесам. А косятся в мою сторону. И больно в них лукавое выражение! Я уверен, он прочитал сейчас мои мысли. Прочитал и смеётся. Над мною, над моей инфальтильной чувствительност, над моей патологической сентиментальностью. Я вижу это по его глазам, хитрым, зелёным и чуточку раскосым.
Что ж, он сегодня одержал первую в своей жизни победу. Один ноль в его пользу. А я проиграл. Проиграл ему и его маме. Проиграл директору. Проиграл я и два моих высших образования. Я разбит, как Наполеон. Кто следующий? Учитель музыки? Или физкультуры? Долой всех учителей культуры с дороги новоявленных хозяев жизни. Культура им не нужна. Сегодня. А завтра не нужна будет литература. Читать, писать, считать можно и без Пушкина научиться.
Главное, знать, что такое маркетинг, выгода и как бабки делать и как ещё налоговую надуть, дабы нас, учителей беззарплатных, потом на удочке держать. Как карасей.
Да здравствует бизнес-класс, колыбель освобождённого от культуры человечества! Виват, новые! - подвид холодного прагматичного гомо: "человек без духа", "человек без души".
Да прав был, наверно, Боря, когда отказался рисовать эти листья. Зачем их рисовать? Вед они, как и я, ... выпали из жизни. Сброшены с древа жизни, с дерева нынешней жизни. И я такой же, как они, эти не нужные никому листья. Не нужные таким, как Боря, как его мама, как все эти новые хозяева жизни.
***
Пошёл дождь, холодный злой. В его серых струях замелькали снежные нити.
Зонта у меня не было и, чтобы скорее добраться до дома, я свернул в парк. Я не рассчитал, что аллеи здесь не заасфальтированы, и за какой-то миг они превратились в скольскую глиняную лыжню.
Дождь хлестал по глазам. Ветер упирался мне в грудь и пытался сорвать с меня одежду, опрокинуть. Или наоборот, приподнять над землёй и унести с собой, как жёлтый опавший лист. Я сгибался дугой, пробивая головой накаты ветра, и баланстровал, размахивая руками: ноги мои разъезжались.
И тут я увидел: по бокам аллеи скопились охапки кленовых листьев, принесенных ветром. Они лежали крупными золотыми ладонями. Исхлёстанные дождём, ладони слиплись, словно прижались друг к другу, защищаясь от злых и колючих струй.
Я почти не видел дороги и, боясь поскользнуться, перебрался к этим листьям. И зашагал по ним, прямо по этим ладоням, безжалостно топча и смешивая с осенней грязью их неповторимую, но никому не нужную, их торжественную, но печальную, их доверчивую, их молящую, их такую незащищённую красоту
=======