Страх поселился в ней в начале Первой Мировой Войны. Именно в тот самый момент, когда у мужа были свободные от службы дни, и вся семья отдыхала в загородном поместье.
Сентябрь пылал всеми цветами палитры. Анна Павловна сидела в беседке с дочками-близняшками. Сыновья, Миша и Алеша, были на пруду с мужем, Антоном Станиславовичем. Как в тумане прибыл рассыльный, вручив Анне Павловне информационную телеграмму и петербургскую газету «Вечернее время». И, как в тумане, в тот самый момент она услышала тревожный тихий голос: «Это конец…».
Небо странно затянули черные тучи, пошел сильный дождь, загромыхало, засверкало. Казалось молнии одна за другой пронзили её самоё. Спешно прибежали рыбаки и Анна Павловна очень сильно и одновременно нежно прижала к себе Мишеньку.
Уже вечером супруг срочно отбыл в штаб. И, как оказалось, отбыл навсегда. Всю оставшуюся жизнь образ его был только в её тревожных снах. Антон Станиславович еще отправлял весточки с фронта, по которым Анна Павловна понимала, что находился муж сначала в Карпатах, а затем – в Восточной Пруссии. Но он был всегда честен и прям в общении с Анной, и в своих письмах предупреждал её, что успокаиваться не нужно и что война быстро не закончится. Он советовал Анне оставаться в сельском поместье, где будет более безопасно.
А в феврале семнадцатого письмо от него пришло уже из Петербурга, а в письме муж настоятельно требовал, чтобы Анна вместе с детьми, в срочном порядке, ехала к его родственникам на Урал.
Анна медлила, но, по просьбе мужа, каждый вечер вшивала и вшивала в подрубки одежды своей и детской семейные драгоценности.
А потом, на взмыленной лошади, прискакал верный слуга Василь из городского дома её отца с трагическим сообщением: дом забрали большевики, отца и мать убили…
Анна, переодевшись в скромные одежды гувернантки, отправилась с детьми и верным Василем в неведомый ей ранее уральский городок Рубцовск.
Там же она получила весточку от мужа, последнюю: он направлялся по заданию штаба Белой Армии в Сибирь.
Маленькая убогая квартирка на окраине города, продукты, которые добывал Василь, выменивая драгоценности, родственники, которых в Рубцовске уже не оказалось и неведомое завтра…
Василь умер именно в то утро, когда Анна Павловна узнала о расправе над Колчаком…И снова она услышала тот зловещий голос: «Это конец». И начались большевистские чистки. И снова в душе, внутри неё, поселился страх. Однако человек побеждает страх настолько, насколько он САМ ЧЕЛОВЕК.
По соседству жил директор приюта, Николай Спиридонов, с которым Анна успела подружиться. Ему-то она и открыла всю правду. И уже на следующий день дети были приняты в приют, как найденыши, а Анна устроилась туда работать ночной няней. Ей очень важно было любой ценой спасти своих детей и ради них спасти себя. Строго-настрого запрещено было детям называть свою фамилию. Строго настрого было им запрещено упоминать об их отце, офицере Белой Армии. Только вечером, когда приют засыпал и Анна садилась около кроваток своих детей, они глазами, взглядом, называли её мамой. И также, глазами, они просили её спеть колыбельную, которую она пела им тихо-тихо, почти молча…
Какие же муки должны были все они перенести, чтобы в темноте, сидя на железной детдомовской кровати, тайно прижимаясь к матери, смотреть в её глаза и понимать, что она им поет…
В ту ночь, когда у маленького Миши поднялась высокая температура и он потерял сознание, так как ослабленный организм ребенка просто не выдержал, Анна не дежурила. А необразованная нянька Кухаркина, причитая что-то невнятное, опасаясь холеры, которая уже свирепствовала по городу, снесла малыша в морозильную камеру. Неграмотная тетка просто решила, что мальчик умер.
Утром Анна нашла своего сына заледеневшим у внутренних дверей камеры. На самой двери были отпечатки его ладошек. За один день волосы Анны стали седыми.
Страх заставляет человека размышлять…
Чтобы спасти детей и не обрекать их на полуголодную жизнь в приюте, Анна согласилась выйти замуж за Николая Спиридонова. Вернуть детей в семью решили путем усыновления.
Полуграмотные большевистские уполномоченные акт усыновления в те страшные годы проводили «со слов». Номенклатурная бюрократия, «тараканьи бега» по инстанциям в практику тогда еще не вошли. За конторской стойкой, тетка вида «оно», громко ударяя для большей значимости молоткасто-серпастой печатью, документы оформила быстро, правда «со слов» детей. Девочки-близняшки получили новые документы с разными годами рождения и разными отчествами, а сын Алешенька навсегда остался НикАлаевичем.
Но что там какие-то документы! Радости не было предела. Анна смеялась и обнимала своих детей. А ребятишки, уже вечером, сидя у пылающей печи, спросили: «А теперь можно петь вслух?»
И Анна открыла крышку старенького пианино и, сев за инструмент, запела своим прекрасным голосом: «Ой не свiти, мiсяченьку, не свiти нiкому…»
Этот романс из «Наталки-Полтавки» был и есть сегодня одним из любимых в семье выросших детей, их детей и их внуков…
И ушел прочь тот зловещий тревожный голос. Хотя не будем украшать действительность – печаль и страх, они остались генетической реакцией на время. Ужас и страх – они тоже имели место быть реакцией на вечность.
А просто страх… он был, но был он уже обращен к небу…