(Rinat Voligamsi ill.)
- Перед тобой - это Кашкин, а за спиной – там - Какашкин, - и дед пернул в своей кровати.
- Кх-х-х… – Серёжку потряхивало, - он ржал, прижав одеяло ко рту.
- Спи давай!
- Деда…
- У…
– Научишь меня пердеть?
- Тебе зачем?! Само получаться должно!
- Должно… - улыбался Сережка, воткнув указательные пальцы в щеки – так он удерживал их от расползания.
- Какашкин! Спи давай! Завтра потренируемся… Ой, блин, - светает ужо…
- Деда… Мне очень надо…
- Чего ты задумал, Серёнь?! В клубе, штоль, выступать буш? Что ж, - поддержу, - занятие достойное! Тады маманька тебя здесь оставит… На природе, так сказать…
- Если пукнуть и поднести спичку, то – горит! – сказал зачарованный внук. - Сам видел…
- Потом в сочинении, штоль, напишешь - «Как я провел лето»? Пятерку захотел получить? Одобряю… Девчонки за таким парнями – толпами бегают. Одна загвоздка – спички, - на их разориться можно, - а так все нормально… Потома детей себе заведешь, - династию, так сказать, - пердунов…
- Дед, ты – дурак! – Серёжку как будто облили ведерком холодной воды. Потом он вскочил, сгреб в охапку подушку и одеяло - и выбежал спать на террасу...
- Я знаю, Какашкин… Я – знаю… - сидел на крыльце дед Борис. Через час. Над миром висели низкие звезды. Теплый ветерок шелестел черными листьями. Серёжка сопел. Комары напились его крови, - и ждали утра, прислушиваясь к своим ощущениям. Дед щелкнул бычок – и он полетел как снаряд за мнимую линию фронта.
Фотография деда стояла на трюмо; Серёжка провел несколько раз сверху по рамке указательным пальцем – и вышел из душной гримерки.
Борис Афанасьевич Штуц дослужился до генерал-майора артиллерии. Прошел всю войну, потом его перебросили на Дальний Восток командовать армией, позже попал в немилость за свой язык – и от него избавились. Оставили, правда, хорошую пенсию – и им хватало. Дед баловал внука – то велик ему просто так купит, то едут они на машине мороженое покупать… Однажды летали они на море, купались, дед к деду другому водил, вернулись – и мамке потом не сказали…
Отца у Серёжки не было – мать про него не рассказывала, Серёжка – не спрашивал. Все лето он проводил с дедом на даче, пока мать пахала на двух работах и обустраивала свою личную жизнь.
Сколько Серёжке было теперь лет – знали только близкие друзья. С другими он держал вежливую дистанцию, неосознанно подчеркивая свою генеральскую породу. На публике его лицо всегда было в гриме. Его любили. Он улыбался – а любая искренняя улыбка, как нам известно, стирает границы между людьми.
Серёжка работал артистом оригинального жанра, - сначала он иммигрировал в «перестройку», стал геем, подсел на наркотики, «поднялся» на моде, как русский, поливающий грязью свою страну, объездил почти всю Европу, выступал с концертами в поддержку сексуальных меньшинств, потом популярность прошла…
И сердце заныло.
Когда он вернулся, ушла обреченность. Его с удовольствием взяли. Летал, колесил по своей повзрослевшей стране. Отказывался от предложений работать за рубежом. Дали заслуженного артиста. И получал нормально. Не жадничал. Много работал. Имел рак легких. Жил на обезболивающих. Любил родину. Служил людям. Ему выделяли большой кусок программы в цирковых шоу. Серёжка имел свой конек: пускал ртом огонь – и зрелище завораживало. Он взял псевдоним себе - Кашкин.