Память, память...
Память, память... «Жаль, что не заткнёшь ей рот», – как писал К. Симонов.
Сейчас, когда прожитые годы пиближаются к критической планке, всё чаще погружаешься в пережитое за три четверти века , доставляющее радость ныне, и удивляешься, почему эти эпизоды раньше вызывали отнюдь не однозначные чувства.
Мне 78, а не «три четверти века». Но ощущать себя я начал с трёх лет. Значит, всё-таки «три четверти». Правда, родители и сёстры (обе старше меня на, соответственно, 14 и 12 лет) уверяли, что «быть такого не может», ибо после шестимесячного «гуганья» (меня всю жизнь дома, несмотря на указанное в «Метрикае» имя «Юрий», так и звали «Гуга», что могут подтвердить ныне всего один человек, остальные, увы, ушли) я, согласно семейным преданиям, 31 декабря 1938 года произнёс первое слово. Не думайте, что «мама», «папа» или «сёсстры». Нет! - «Муха».
Якобы, будучи поднесённым к ёлке, на которой висела большая картонная серебряная муха, тронул оную пальчиком и, глядя отцу в глаза, отчётливо сказал «Муся». Легенда? Вполне вероятно, Хотя семья усмотрела в сём признаки «гениальности».
Дошкольные воспоминания почти все связаны с войной, и я их подробно воспроизвёл в очерке, который так и назвал «Война», и начну со школы.
Мою первую учительницу звали Зинаида Владимировна, и запомнилась мне она постоянными замечаниями: «сиди смирно», «не вертись». А как было «сидеть смирно», если я умел и читать, и считать и все эти «мы не рабы – рабы не мы» и «мама мыла раму» давно освоены и, кроме скуки, ничего не вызывали.
Только «Письмо» заставляло ощущать свою неполноценность. Надо было в тетрадке «в три косых» заполнять бесконечные ряды «палочками» и «крючочками». Мои «палочки» весьма походили на «крючочки», а «крючочки» – чёрт знает на что. Посему не был я «отличником» ни в первом классе, ни во втором, ни в третьем. Только по изъятию «Чистописания» из школьной программы – четвёртый класс – порадовал наконец-то родителей, всегда ждавших от меня лишь «пятёрок».
В то время писали мы перьевыми ручками, играли в «пёрышки» (носил в портфеле горсти разных, выигрывая и проигрывая). Особо ценились т.н. «скелетики» и «86». Обязательны были чернильницы – у каждого своя. Назывались «непроливайки». Как-то так случалось, что моя «непроливайка» постоянно обдавала тетрадки, да и всего меня, плохо отмывающимися чернилами. Мама очень переживала, а я – нет.
Тогда же обзавёлся первым в моей жизни другом. Боря Роганов – крепенький, пониже меня ростом, но вёрткий и страшно подвижный – мог бороться со всем классом сразу, а мне поручал защищать спину. Вроде бы, я справлялся, но, помню, бешено завидовал его ловкости. А ещё помню, что ел он картошку (пюре) с сахаром! Втайне от матери прямо из сахарницы насыпал уйму сахарного песка в тарелку, размешивал и с видимым удовольствием поглощал, а я старался подавить тошноту. С тех пор я так ни разу и не видел «гурманов», подслащивающих картофельное пюре. 1 ноября 1947 года отец забрал нас с мамой из Свияжска (я многократно упоминаю о нём в своих мемуарах), и мы переехали в Рязань, а мой друг остался там. Больше не встретились. Зато почти месяц я писал ему письмо – так и не закончил. Начиналось оно словами «Здравствуй Боря! Вот мы и доехали, как коза с орехами...». Мама долго хранила листок, который «почему-то» – это я тогда не понимал, почему – очень её смешил.
10 ноября 1947 года я пришёл в «3 в» класс «Мужской школы №17 г. Рязани». Евгения Матвеевна была, как мне представляется, удивительно талантливым педагогом. Для нас младшеклассников её авторитет оставался непоколебим и после перехода в пятый класс. Ей как-то удавалось создать ядро, лидером которого мог стать только отличник! И все стремились влиться в это «ядро», куда пропуском являлась хорошая учёба.
«Иерархию» я постиг быстро, однако «хорошая учёба» во второй четверти была недостижима, потому что папа отправил учебники «дальним багажом», и прибыли они в Рязань вместе с мебелью аж в конце декабря. К жуткому огорчению мамы в табеле оказались «тройки», первые и последние в моей жизни. Зато во втором полугодии стал я постоянным членом «ядра».
Притёрся к коллективу не сразу. Более того, однажды оный – коллектив, значит – хотел меня побить. Прошло 69 лет, а перед глазами стоят все детали: нас недавно приняли в пионеры, и я весьма гордился сим приятно звучащим званием: «Пионер – всем пример». На очередной линейке Арсеньтьев снял галстук и, нарочито показав мне, спрятал в карман. Я поднимаю руку, обращаюсь к пионервожатой и говорю, что, мол, вот Арсеньтьев положил галстук (!) в карман. Понятно, «пионера» пристыдили, меня «отметили», а после уроков должно было состояться «аутодафе». Побить всласть меня не удалось. Пока Арсеньтьев под поддерживающие возгласы «толпы» – «Врежь ему!» – примеривался «врезать ему», я вырвался и убежал.
А на следующий день меня простили, поскольку, как разъяснила Евгения Матвеевна, поступил «Юра» не как «сексот» (самая презрительная кличка в школьном лексиконе), не как доносчик, а «прям, перед строем вскрыл позорный поступок товарища». Ну, уж, коль сама Евгения Матвеевна, а её авторитет был неоспорим, значит, так и надо...
Честно признаюсь, кое-какие сомнения терзали и тогда. Ну а позже свой поступок иначе, как проступком, я не считал.
Школа находилась в «Железнодорожном районе», что наделяло её некими особенностями.
В частности, всех стригли наголо и маленькую чёлочку разрешали только старшеклассникам (8-10 классы). В качестве стимула хорошей учёбы использовалось допущение «маленькой чёлочки» у семиклассника, закончившего первое полугодие без троек. Оказалось, кстати, весьма действенным «стимулом». А ещё «железнодорожная школа» управлялась не РОНО, а соответствующим отделом Министерства ЖД транспорта из Москвы. Это обстоятельство сильно осложнило мою жизнь после окончания экзаменов на «Аттестат зрелости». Но до этого было далеко, а пока за порослью на голове тщательно следили учителя.
С пятого класса нашим «Классным руководителем» стала Антонина Анатольевна Розанова, только что закончившая Педагогический институт. Ей с нами ни за что не справиться, если бы не помощь мамы – преподавательницы немецкого языка по прозвищу «Козлиха». Я «познакомился» с ней ещё в третьем классе и недоумевал, почему «Козлиха»? Вроде бы, Розанова Анна Андреевна – никаких ассоциаций по созвучию с «нехорошим» парнокопытным. Да и телосложением – небольшого роста, хрупкая пожилая женщина – не походила на козу. Оказалось, что её муж – учитель географии, коего я не застал (он уже был на пенсии), имел устойчивую кличку «Козёл» за привычку «кхекать», поглаживая при этом утлую бородёнку клинышком. Вот его жена и удостоилась! Кстати, тогда же, несмотря на «юный» возраст, заинтересовался я этимологией (это сейчас «толстые книжки» научили меня пользоваться такими словами) некоторых школьных прозвищ. К примеру, кричат «Эй, Кобыла!», а откликается симпатичный парнишка, учившийся классом выше, Юра Мерекин, ничем оную «кобылу» не напоминающий. Оказывается, сначала звали его «Мерека» (длинно же – Мерекин), потом переделали в «Мерина», ну а оттуда до «Кобылы» рукой подать. Я отзывался на прозвище «Крыл» (как говорится, «этимология» легко прослеживается) и «Утюг». Поскольку стриглись наголо, форма головы продиктовала сие обидное прозвище. Зато после появления «маленькой чёлочки», ребята из соседних школ и Дома Пионеров не понимали, почему «Утюг» – «оволосение» исправило негативный абрис.
Да, так вот именно Анна Андреевна на каждом уроке поднимала с места недостаточно «голых на» и говорила: «Собери-ка книжечки, возьми рублёвку и иди постригись». При сём «рублёвка» доставалась из сумочки. И все послушно отправлялись стричься. На уроках у неё была мёртвая тишина, ослушаться её казалось чем-то невероятным и никому не приходило в голову. И в отличие от Антонины Анатольевны, мы боялись её мамашу, как огня.
Вообще, я хорошо помню всех наших учителей и их коронные фразы. Вот эта «собери-ка книжечки» (далее в зависимости от ситуации – «возьми рублёвку» или «завтра, чтоб с родителями») – визитная карточка Анны Андреевны. «Где был? – вопрос опоздавшему с перемены, – В уборной, – А чо там делал? – взрыв хохота мальчишеской аудитории, затем после паузы: «Курил, небось? Ладно, садись» – так запомнился учитель математики 5-7 классов Сергей Васильевич Капралов. Он же стал героем сцены, которая у меня перед глазами все годы: перегнувшись через подоконник, Сергей Васильевич смотрит на улицу. Одет, как и все мы, простенько, и по штанам отличить учителя от ученика – задача. Мимо проходит Вовка Русляков, видит «штаны» и со всего размаха отвешивает по ним пендель. Сергей Васильевич аж подпрыгнул. Никогда не забуду выражение его удивлённого – именно удивлённого, а не возмущённого – лица. И уж совсем кошмарно выглядел Вовка, осознавший внезапно, кому он отвесил пендель.
Кроме «пёрышек», одно время было повальное увлечение «фантиками». Кладешь оригинально сложенную конфетную обёртку на ладонь, коей стукаешь об край парты, стараясь, чтоб твоя «бумажка», приземляясь, накрыла чужую. Накрыл – забирай. Опять же, в портфеле все носили прям-таки арсеналы «фантиков», вынуждая учителей и родителе чуть ли не воевать с этой напастью. «Война» шла с переменным успехом, чьей-либо победы не помню. Но всё прекратилось как-то само собой. Может, повзраслели...
Зато аж до седьмого класса увлечённо занимались «махнушками». Это такая тряпочка с зашитым в неё грузиком. Её подбрасывали, не давали опуститься на пол, подбивая внутренней стороной стопы, и считали удары. Так насобачились, что некоторым удавалось держать «махнушку» в воздухе аж тысячью ударов, виртуозно меняя ноги, двигаясь туда-сюда и, главное, в заданном направлении. Цирковые эквилибристы могли бы позавидовать. Я помнится, тоже был в числе «чемпионов». И никто из «ядра» не гнушался участвовать. Наппротив, быть лидером и здесь укрепляло позиции в «ядре».
Вообще, все начинания вовлекали «лидеров», могу сказать, синхронно. Со времён Евгении Матвеевны признанным «главарём» был Дима Соловов – отличник! Среди остальных выделялись почти отличник (а с четвёртого класса без всякого «почти») я и «твёрдый хорошист» Гена Хечанян. Мы втроем начали заниматься гимнастикой, узнав в пячтом классе о существовании «Юношеской спортивной школы», все трое пошли в «Оркестр народных инструментов», когда его бессменый руководитель Юрий Николаевич Адамович объявил набор шестиклассников, и играли в нём вплоть до окончания школы: Дима – на домре-пикколо, я – на домре, Гена – на балалайке (впрочем, к нашей «жизни» в этом музыкальном коллективе мне придётся, полагаю, ещё не раз вернеуться). Только «большой» спорт нас разделил. Генка увлёкся баскетболом, где очень быстро добился немалых успехов, став к десятому классу членом взрослой сборной команды области. Я в седьмом коассе неожиданно проявил задатки шахматиста. Научившись двигать фигурки в шестилетнем возрасте, «влечения» к ним не испытывал и вдруг... В течении пары месяцев выиграл подряд три турнира в шахматном кружке Дома Пионеров, став «Третьеразрядником!», а уже летом - и «Второразрядником» и даже Чемпионом города среди юношей. Ух, как я возомнил о себе. Однако, в Чемпионате школы («подумаещь – школы») занял (представляете?) лишь пятое место. И не потому, что участвовало много лучше меня игравших – я был единственным «второразрядником». Вот это самое «Подумаешь – школа» сказалось.
Потом наша школа стала «гнездилищем» шахматистов – одних перворазрядников было пятеро (больше, чем во всех остальных школах Рязани, вмеесте взятых). Ну а я в январе 55 года выиграл Чемпионат облати среди взрослых. До чего ж приятно было, входя в вестибюль школы , видеть огромный лознг: «Привет ученику 10-го «в» класса Крылову Юрию – чемпиону области по шахматам среди взрослых и Геннадию Хечаняну – члену взрослой сборной команды области по баскетболу». А Дима Соловов безнадёжно «отстал». Почему-то в седьмом классе из отлчников он скатился в «троечники» и, хотя и оставался в «ядре», лидером уже не был.
Всё это было написано почти шесть месяцев назад и очень хотелось продолжать (пямять же, коей «не заткнёшь рта»), но... проблемы со зрением привели к некоторым трудностям в общении с клавиатурой и осложнили чтение. То, что я стал, как и чукча из анекдота, «не читателем»- открыло путь к писательству.
Ийех, если б видеть клавиатуру, я б такого настрочил!
Ну, а дальше про «бодливую корову». В общем, с лупой и постигая букву за буквой, из которых слагаются слова, таки прочитал сотворённое полгода тому. Решил продолжить, хотя сознаю, что в последующем придётся затратить вразы больше времени на исправление «очепятков», нежели на «сочинение».
Прошу извинить за отступление, но будучи всегда честен в своих мемуарах, без него обойтись не мог.
Итак, «гимнастика». Мы увлеклись ею не на шутку и на каждое занятие – два раза в неделю – шли, как на праздник. Огорчало, что народу в секции было предостаточно, и, «отыграв» своё на очередном снаряде, приходилось отправляться в конец скамейки, дожидаясь, когда снова будет твоя очередь. А уж так хотелось, чтоб всласть... И вот однажды я спрятался в раздевалке, все ушли, и остался я в зале один на один с вожделёнными «кольцами», «брусьями», «перекладиной» - никакой очереди. У-р-р-а! С полчаса, мождет и больше, наслаждался, раскачиваясь на кольцах, вися на перекладине, делая, как учили, махи на брусьях, и вдруг почувствовал – надоело. Надо выбираться. Подёргал двери – крепкие. Присмотрелся к окнам – во-первых, на высоте моего роста, во-вторых, забраны сеткой (защита от волейбольных и баскетбольных мячей). Сетка в раме, а рама, вроде бы, незакреплённая. «Ага, вытащу и спущу на пол, а, там, открою окго и наружу». Приступил к реализации. На подоконник взобрался легко, потянул сетку на себя, а она, собака, тяжёлая – не удержать. Огорчённый и пригорюнивший уселся около двери: авось ещё какая-никакая секция грядет. Грянула, и тётя-тренер с удивлением выслушала моё хныканье на тему «меня забыли». Обошлось. Месяца через два для «новичков» было организовано соревнование. Всё, как у взрослых: судьи, баллы, смена снарядов. Ух и волновалмсь мы, хотя комбинации на каждом снаряде выучили на зубок, старательно «тянули носочки» и «держали спинку».
Участвовало 36 начинающих «гимнастов». Итог: Димка был первым из нас троих, Генка – вторым, ну а я соответственно третьим. Не обрадовались, ибо наша троица... замыкала судейскую таблицу, и я, таким образом, занял «непочётное» 36-ое место. Оба моих одноклассника конфуза не выдержали и прекратили совершенствоваться. А мне, несмотря на "конфуз", гимнастика продолжала нравиться. Нравилось осваивать всё более сложные элементы, проявляя недюженную смелость. Рвение было замечено, и тренер – Сергей Дмитриевич – стал уделять мне персональное внимание. Как-то быстро освоили мы программу третьего разряда («юношеских» разрядов тогда не существовало), а потом... секцию закрыли. На память мне осталась способность делать «под’ём разгибом» из любого положения на брусьях и перекладине, исчезнувшвя за ненвлобностью (я так полагаю) годам к 50-ти.
В седьмом классе началось у нас повальное увлечение «борьбой», инициированное Славой Шилкином, перешедшим в нашу школу из другого района. Под его влиянием сразу человек 20 пришли на секцию «классической борьбы». И, конечно, я не мог остаться в стороне. Занятия давались тяжело, надо было «качать» шею, осваивать приёмы, “забегание", броски, атаку, защиту. Короче, через месяц осталось нас в секции всего двое, не считая, понятно, Славу. Пока Подпорин не ушёл, мы с ним работали в паре, хотя он и был потяжелее. Ну а потом пришлось «партнёрить» с Шилкиным, каковой был, во-первых, второразрядником, а во-вторых, из другой более весомой категории. Всё кончилось, когда он «не довернув бросок», воткнул меня головою в ковёр. Что-то там в шее крякнуло, и когда боль стихла, оказалось, голова могла теперь поворачиваться только влево. Дабы посмотреть вправо, следовало повернуться корпусом. Мама была очень недовольна. Зато «бросок через бедро», коим я овладел, остался со мной на годы. По-монму, я где-то уже писал, как летом 57 года, готовясь в составе команды по настольному теннису (речь о сём увлечении пойдёт ниже) к Спартакиаде Медвузов, забрёл на тренировку борцов. Раз за разом я укладывал на лопатки представителей весьма тяжёлых категорий, а весил я тогда 51 кг (при росте 1 м 80 см). Их тренер мастер спорта Степанов прям-таки вцепился в меня, уговаривая ехать на Спартакиаду с ними («на хрена тебе етот шарик...»). В категории «до 49 кг» не было участника, и мой однокурсник Саша Весёлкин – член команды - должен был «согнать» аж 10 кг. А всё мой «бросок через бедро». Жалко мне было Сашу, но пинг-понг победил. Хотя мы с Юрой Кирилловым – второй член команды по настольному теннису - так и не принесли институту ни одного очка. Вообще, как пингпоннист похвастаться успехами мне не пришлось. Играть начал в Парке , где стояло несколько плохоньких столов. Среди «любителей», к ним относился и я, причём без кавычек – мог часами не выпускать ракетку из рук. Играли «на вылет», и очень расстраивался, ежели вылетал. Там в Парке меня однажды увидел Виктор Святых – «чемпион России среди молодёжи». Он подбирал команду для очередного первенства РФ среди «Молодёжи и юношества». Мне быстренько сварганили «второй разряд» (иначе к соревнованиям не допускали», и поехал я в Казань – июнь 53 года. Как и спустя 5 лет на Спартакиаде, ни я , ни другой «юноша» - Валя Жуков («Жук») так и не выиграли ни одной встречи. Огорчительно? Ну да! Но ещё более огорчительно, что в Казани я лишился первых в моей жизни часов – подарок родителей в связи с окончанием седьмого класса. Дома выдумал историю, как меня «ограбили». Мама сделала вид, что поверила. Как бы то ни было, с игрой этой у меня связано многое. Достаточно сказать, что моя первая жена пришла заниматься в секцию настольного тенниса, коей я руководил, причём за деньги. Платил мне институт. Разумеется, немного, но... Дальше про «овцу» и «шерсти клок».
Со «спортом» пора «завязывать» и вовращаться в «школьные времена». Скажу только, что, наряду с описанным, я занимался «стрельбой», став «инструктором» и второразрядником (винтовка называлась ТОЗ-8, и из положения «лёжа» требовалось выбить 94 очка), баскетболом (последовательно играл за сборную школы, а потом и института), фехтованием «на саблях» (почему-то сабли именовались эспадронами) и ещё много чем.
На этом заканчиваю описывать неповторимое время детства и юности, чем-то схожее с таковым у большинства моих сверстников, - «школьные времена». Возможно я ещё вернусь к "мемуарам", если позволит зрение, ибо многое из "памяти" хотелось бы выложить "на бумагу", сделав доступным для других
* * *