ГЛАВА 3. Мама.
Моя мама – красавица. Об этом говорили все, кто её видел. Мне её красота казалась чем-то обыденным. Мы воспринимаем людей не так, как они выглядят на самом деле, а что они о себе говорят. Моя мама озабочена своей фигурой. У неё живот и кривые ноги. Она коренастая и маленького роста. Так мама комментирует свой внешний вид. Следовательно, так считаю и я. Надо бы сказать, что я её люблю такой, какая она есть… но я не уверена. Не уверена, что вообще люблю её. Во всяком случае, интересующимся: - Любишь свою маму?
Я выдавала:
- Сначала я люблю папу, - и загибала пальчик.
– Потом – бабушку, - и загибала второй.
- Потом… - и возносила глаза к потолку, оставляя многоточие.
Слушателю предоставлялось сделать выбор:
- самому решать, что «потом»;
- сделать вывод, что ребёнок чересчур умён и погружён в самоё в себя… короче, лучше уйти подобру-поздорову и оставить его умствования иже с ним;
- что ребёнок слабоумен и забыл, о чём говорил минуту назад.
Тем не менее, первое – САМОЕ ПЕРВОЕ! – моё воспоминание связано с мамой.
В то лето, когда мы уехали в местечко средней курортности Винница вместе с Ленушкой, мы успели побывать на всемирно известном курорте Одесса.
Тотчас по прибытии нас чуть ли не в противогазах переправили в палаточный городок. В городе был объявлен карантин по холере.
Каждый день мы поднимались с Бабушкой на утёс, чтобы взглянуть на море. Ближе к нему нас не пускали. Боялись заражения и массового распространения эпидемии. Карабкаться на горную кручу мне, видимо, удовольствия не доставляло. Поэтому Бабушка изобрела причину-заманиловку: дескать, идём встречать маму. В один из таких дней, глядя на пустынный одесский пляж, я увидела женщину. Рост около ста шестидесяти, в платье по моде того времени (такие можно увидеть на старых снимках Эдиты Пьехи: приталенного силуэта, чуть выше колена, без рукавов, с глухим воротом) и в косынке, кокетливо повязанной поверх «бабетты». В руке сумочка, чем-то смахивающая на чемодан. Мама до рождения моего брата слыла модницей.
- Вон моя мама идёт! – говорю я, показывая на тётеньку пальцем.
Вроде бы, Бабушка на секунду замешкалась. Приняла незнакомку за дочь. Как выяснилось позже, мама с отцом действительно должны были подъехать. Но раз такие дела – отдых пришлось отложить.
Государство само позаботилось о билетах. И отправило нас самолётом обратно в Ленинград.
В самолёте все считали своим долгом сообщить:
- А уж на бабушку-то как похожа…
Я, хмурясь, искоса поглядывала на Бабушку. Уж не знаю, в чём они видят сходство. Бабушка была равновелика: что в фас, что в профиль. Когда в час пик Бабушку просят встать в транспорте боком, свободнее не становится. Ещё тогда, измеряя взглядом её бёдра, мысленно давала себе обет: «Никогда не буду такой!»
Как выяснилось, мама тоже давала себе такую же клятву. И ещё говорила:
- Если хочешь посмотреть на свою жену в старости, прежде чем жениться, познакомься с её матерью.
Бабушка полностью завладела мной, стоило мне только народиться. Забрала меня к себе в комнату и пестовала, расталкивая маму на грудное кормление.
На работу после рождения ребёнка юная мать выходила через два месяца, только оклемавшись. Ни о каких послеродовых депрессиях государство и слышать не желало. Рвутся или крепчают материнские узы от такой скоротечности декретного отпуска? В моём случае, точно не крепчали.
Когда восемнадцатилетняя девица в ужасе от перспективы стать матерью, первое, что ей приходит в голову – избавиться от причины поломки своей жизни. Которая только-только начала налаживаться. Только, понимаешь, она вкусила первых радостей взрослости – и на тебе: нежелательный младенец норовит перекрыть доступ кислорода. Мама не была оригинальна в принятии спонтанных решений по прерыванию беременностей на раннем сроке.
Докторица не стала демократично убеждать сохранить ребёнка.
- Резус отрицательный. Сделаешь аборт – останешься бесплодной, - вынесла она вердикт.
И выставила потенциальную роженицу за дверь. Всё. Разговор окончен. Выбор сделали за неё. Как будто она не совершеннолетний самостоятельный человек, а так…сикозявка неразумная. Придётся взращивать нежеланный плод от нелюбимого мужчины.
Понятно, что при таком раскладе безусловной любви к нарождающемуся чаду мама не испытывала. Мне приходилось беспрерывно убеждать её, что не напрасно она сохранила мне жизнь. Что я достойна её любви. И, поскольку мать – главный человек в жизни каждого гражданина, модель отношений «мать – ребёнок» перенеслась впоследствии на отношения «мужчина – женщина». Я выбирала мужчин, которые меня не любили, а я без конца удивляла их своими талантами. Чтобы оценили и приняли меня.
До школы мама, вроде бы, была мной довольна. Особенно, когда мои жиденькие рыжеватые волосики неожиданно легли густой каштановой волной и доросли до талии. Хотя «талия» в её энциклопедической трактовке в моём случае мало имела общего с местом, условно делящим фигуру пополам. Вместо предполагаемого сужения в этом месте моя фигурка неожиданно расширялась, становясь похожей на аккуратненькую бочечку из игры в лото.
Этим сложением я была обязана, конечно, бабуле. У которой день состоял из беспрерывных принятий пищи. На первый завтрак кашу не варили, не пекли блинчики и не делали яичницу. Он состоял из большого числа бутербродов с колбасой и сыром на свежайшем нарезном батоне. Масло на булке не размазывалось, а лежало ровными прямоугольными пластинами. Либо же на ранний завтрак подавались пироги, которые исправно выпекались по выходным и подъедались к вечеру понедельника (а то и вторника). Второй завтрак – это уже и каша, и блины. Обед – наиполноценнейший. Из наваристого первого (только по выходе из семьи я узнала, что суп бывает без мяса). Второе – также обязательно мясное. Плюс, разумеется, гарнир. Заканчивался обед опять же чаем. Компот Бабушка почти не варила. Сок не покупала – считала роскошеством, ненужным баловством. Если уж баловать себя – так чем-нибудь по-настоящему вкусненьким: пряничком, сухариком, конфеткой.
Когда меня по неосторожности брали с собой в магазин, я, раззявив рот, безмолвно стояла в его тамбуре, сразу при входе. Там обыкновенно находился отдел с соками, разлитым по колбам. Колбы напоминали своей формой сосульку. На конце сосульки – краник. Стоит повернуть – и в гранёный стакан струится амброзия. Я любила неприхотливые соки типа берёзового или томатного.
Мама, по доброте душевной, покупала мне иной раз стаканчик. И каждый раз ворчала – вроде бы мне, а вроде бы самой себе под нос:
- Вот что такое берёзовый сок? Подслащенная вода с лимонной кислотой.
Я шумно тянула жидкость из стакана, не имея понятия ни что такое лимонная кислота, ни как это - «подслащенная».
- А томатный? – я смотрю на неё сквозь толстое стекло стакана.
- Ещё хуже! – убеждённо говорит она. – Берут ведро, в котором только что половую тряпку полоскали, и разводят там томатный соус водой из-под крана.
Я всё ж надеялась, что мама преувеличивает.
- Теперь томатный, - невозмутимо прошу я.
Мама раздражённо пожимает плечами. И просит продавщицу налить девочке ещё стакан помидорного соку.
Заведующая соками словно сошла с Мухинского постамента*, где стояла рука об руку с Рабочим. Величественно шевельнув оттопыренным пальцем, она заставляет жидкую субстанцию в колбе прийти в движение. Сама же повелительница сока при этом остаётся фундаментально-недвижимой: передник на большом туловище сидит, как на афишной тумбе, пилотка поверх халы пришпилена невидимкой, взгляд застыл.
Смотрю, как гуща бурого цвета заполняет двухсотграммовую ёмкость. Потом беру чайную ложку из другого стакана - с крупной поваренной солью и налипшими на неё солёными гранулами. Поковыряв ложечкой, я рушу наст – весь в алых пятнах от томата – и цепляю несколько соляных кристаллов. Помешать нельзя – испачкаю единственную в отделе ложку. Ей должно находиться в означенном стакане. Для благополучного разведения соли можно взять палочку от мороженого.
Весь этот ритуал для меня священнодейственен. Я, конечно, боюсь расплескать сок, не донеся его до рта. Тогда пятна осядут на моём нарядном платьице. И меня будут ругать последними словами:
- Ты не в состоянии справиться с элементарным!
или
- Как ты этакой-то неумехой вообще жить собираешься?!
и прочее, прочее, прочее.
Гораздо позднее я узнала, что это не последние слова. Есть гораздо хуже.
Один раз мама рассердилась на меня по-настоящему. Когда мы переехали на улицу Бурцева, меня стали выпускать во двор одну. Раньше это было делом вполне обычным. Дети-дошкольники гуляли во дворе без сопровождения взрослых. Складывались целые дворовые компании. Когда такая компания вступала в возраст пубертата, соседям не было спасу. Подростки оккупировали подъезд и изощрялись в приставании к девицам и подстёбывании пенсов. И в курении, конечно же. Могли утыкать спичками потолок над лестницей – и он становился колючим, как ёж. Могли выпускать на спор дым колечками – кто больше. И могли накурить столько, что сами еле угадывались в сизом тумане.
Самым беспокойным «бурцевским» мальчиком моего возраста был докторский сынок Владик. Папа-мама целыми днями в клинике, а дитё беспризорничало. Тогда-то он и заприметил новенькую соседку, слоняющуюся без дела – от песочницы и обратно. Меня. Песчаная архитектура в те годы мало меня занимала. Куклы на прогулку выносить было запрещено (а ну потеряю? или отымут?). Я изнемогала от безделья.
Занятие мне придумал Влад. Подвалил делово. Небрежно поинтересовался:
- Тебя как звать?
- Таня, - нашла в себе смелость ответить я.
Мальчик был симпатичный. Высокий и чистый.
- Ну, а я Влад, - кивнул он. – Ты чё делаешь?
- Ничего, - вздохнула я. И прибавила: - Скучно.
- Хочешь, чё-то покажу?
- Ну, давай, - осторожно согласилась я.
Вообще-то, я не была рисковой. Но Влад умел развлечь девочку. Он пригласил меня в подвал.
Подвал в новом доме оказался ладно зацементированным и чистым. Через всю стену тянулись чёрные здоровые трубы. И стоял запах плесени. Видимо, от капающей где-то воды. Вообще-то жутковато, несмотря на то, что помещение освещалось оконцами в верхнем ярусе.
В такие приключения я ещё не пускалась. Откажись я спуститься вниз – потеряю пропуск наверх. В смысле наверх по социальной лестнице. Я понимала это отчётливо уже тогда. Кланы дворовых команд формируются с раннего детства.
Кап-кап-кап… Мерный звук падающей воды не успокаивал, а вызывал волнение. Думаю, это волнение было сродни сексуальному. А, может, не сродни. Может, оно самое.
- Так что ты там собирался мне показать? – подавив страх, спросила я.
- Ты знаешь, чем мальчики отличаются от девочек? – отчего-то шёпотом спросил меня Владик.
Я удивилась:
- Ну, конечно.
- А видела? – допытывался он.
Наверно, в семье врачей вопрос строения человека интересует детей более живо, чем в семьях бухгалтеров и инженеров. Опять же: если у его родителей акушерски-гинекологический профиль, количество тематической литературы дома просто зашкаливает. Хочешь – не хочешь заинтересуешься.
Я замялась. Наверно, скульптуры богов с их божественными письками, которые я видела в парках пригородов Ленинграда, не годились для положительного ответа. Пришлось отрицательно помотать головой.
Владик приспустил шортики и вытащил остренькую штучку, подоткнутую кожистым мешочком.
- Видишь? – полушёпотом удостоверился он.
Я кивнула.
- Теперь твоя очередь, - сказал он мне.
Отказываться было неудобно.
Я задрала платье и опустила до колен белые трусики.
Владик шумно втянул в себя воздух. Мне показалось, он разочарован. Я скосила глаза – они сошлись в устье моих упитанных ляжечек. Меж ними находился свежий розовый пирожок, из которого чуточку торчала пимпочка. Очень даже прилично. Недаром, как я слышала, девичье местечко называют прелестью, а мужское – срамом. Вот что такое показал мне Владик? Смешное какое-то устройство, ей-богу. Пальчик из блинчика. Обхохочешься.
Однако ж смеяться я не стала. Понимала всю деликатность ситуации.
Выбравшись из подвала, мы ещё прошвырнулись по двору, потом я буднично попрощалась:
- Ну, я пойду, наверно.
Тут и мама нарисовалась. Шла, сияющая, из своего Гастронома, где, говорит, у неё были свои почитатели. Почитатели каждый день приходили и смотрели из угла, как она работает. Приходили и ели её глазами. А мама сердилась. Трудно взвешивать товар, когда за тобой наблюдают. Пусть бы восхищались ею, сидя дома. В крайнем случае, на улице. А так только отвлекают.
Меня распирало от новых впечатлений. Язык чесался. Голова шла кругом.
- Хорошо погуляла? – спросила меня мама, скользнув глазами по Владику.
- Да, - утвердительно произнесла я.
- Тогда прощайся с мальчиком. Нам пора, - сказала она.
- До свидания, - чинно произнесла я. Чинно, но как бы между прочим.
Владик бросил на меня быстрый взгляд и повторил:
- До свидания.
- Играли? – дала мама мне подсказку, имея в виду мои с Владиком взаимоотношения.
Честно говоря, я не знала, как выглядит то, что произошло в подвале, с точки зрения морали, поэтому поспешила ухватиться за подсказку.
- Да, - подтвердила я.
Видимо, прозвучало не слишком убедительно.
- Чем занимались? – спросила мама.
Тон незаинтересованный. Поэтому я решила вопрос проигнорировать. Не тут-то было.
- Я спросила: чем занимались? - вопрос звучал более настойчиво.
- Играли, - вяло вру я. И понимаю, что повторяюсь.
Мама недаром торговый работник. Глаз – алмаз. Ухо, вероятно, тоже. Улавливает обман.
- Во что? – лишает она меня шанса уйти от ответа.
- Так… - неопределённо мямлю я.
Мама остановилась.
- Ты мне говоришь неправду, - как гончая, мама идёт по следу.
Мои ноги – и без того не слишком поворотливые – стали и вовсе тяжелы.
- Мы смотрели, что есть интересного друг у друга, - лепечу я.
- И что же? – сдвинула брови мама.
- Ну-у, это… - не зная, какие словом обозначить наши гениталии, я повторила: - ЭТО.
- Да что ЭТО? – вышла из себя мама.
Из глаз у меня брызнули слёзы. До матери, видимо, дошло, что такое «это».
- Ты ему тоже показывала? – тревожно посмотрела она на меня.
Я кивнула.
- Он тебя трогал? – повысила она голос.
- Нет, - удивилась я. – Зачем?
- Ладно, - мама сделала для себя какие-то выводы. – Пойдём.
- Куда? – испугалась я.
- Давай-давай, - поторопила она меня и попыталась взять за руку.
- Нет, - заревела, заваливаясь на попу. – Нет, нет, нет…
Одно дело признаться. Другое – когда тебе устраивают очную ставку. Со стыда сгореть можно.
Они с Бабушкой всё-таки ходили к родителям Владика. На меня наложили кратковременный домашний арест. На Владьку, вроде бы, тоже. В дальнейшем мне предписали не общаться с ним. И я свято блюла сие правило. Подружкам сказала, что мне запретили с ним играть, потому что он плохой. Они быстро приняли мою сторону и согласились с тем, что Влад плохой. Может, с ними он тоже проделывал подобные штуки?
Так, в первых опытах, происходило становление моей сексуальности.