Микки

                1

В этот ненастный февральский день люди, как обычно, спешили по своим делам, не обращая никакого внимания на одинокую фигуру бродячего пса, грязно-рыжим пятном выделявшуюся на только что выпавшем ослепительно белом снегу. Микки, лохматый, вислоухий пёс непонятной масти, одиноко лежал неподалёку от заброшенного сарая и внимательно наблюдал за прохожими. Вздрагивая под яростными порывами ветра, он настороженно прислушивался к каждому подозрительному звуку. Ещё совсем недавно у него была любящая хозяйка и жилище – убогая маленькая квартира на первом этаже старого двухэтажного дома. К Марии Ивановне пёс попал случайно. Однажды зимой дети нашли во дворе, возле помойного бака, худого замерзающего щенка с перебитой лапой и принесли под дверь Марии Ивановны. Звонка тогда в её двери не было, поэтому ребятам пришлось долго стучать. Вовчик, самый старший из мальчиков, серьёзный белобрысый паренёк в очках (сразу видно – отличник), постучался в первую попавшуюся дверь. Подождал – нет ответа, постучал ещё, сильнее. Не отвечают. Ребята хотели было идти к другой двери, соседней, но услышали в прихожей медленные шаркающие шаги и сговорились подождать. Одновременно с шагами за дверью прозвучало несколько раз торопливо повторенное «иду-иду», затем щёлкнул замок, и вот уже на пороге появилась седая приветливо улыбающаяся женщина с добрыми серыми глазами.

– Здрасьте! – весомо сказал Вовчик. – Мы, собственно, к Вам по делу...

– Щеночка не хотите? – прервав старшего, выпалил, не удержавшись, самый младший из всей компании, чернявый Миша, и протянул старушке, онемевшей от неожиданности,  худющего облезлого щенка. Мария Ивановна так и ахнула, всплеснув руками, запричитала жалобно:

– Господи! Бедненький какой, жалкенький!

А тут Миша не унимается, ещё жалобнее приговаривает:

– Тётенька, возьмите щеночка, замёрзнет ведь, глядите, какой на улице мороз. А ночью температура ещё понизится. Берите!

И не выдержало мягкое сердце Марии Ивановны. Всегда добрая и внимательная к людям, она и зверей любила, не понимая, как их можно не любить. Всех бездомных животных она называла «жалкенький» и «бедненький». А тем, кто её спрашивал об этом, неизменно отвечала:

– А вы сами посудите: каждое беззащитное животное дурной человек может ударить, обидеть ни за что ни про что, поэтому они все для меня жалкие.

Мария Ивановна понимала, что уже не сможет не взять этого годовалого щенка. С такой надеждой глядели на неё его глаза, с такой мольбой! И ей ничего не оставалось, как согласиться.

– Пожалуй, давайте! – сказала она, принимая из рук в руки это мохнатое живое чудо. И добавила: – Спасибо вам, ребятки, не так одиноко будет мне старой.

А про себя решила: сейчас самое главное не дать Божьей твари погибнуть, замёрзнуть на холоде. А когда щенок выздоровеет, когда перебитая лапка перестанет болеть, можно отучить его от дома, пусть кормится и живёт как знает. И сердобольная старушка сжалилась над беднягой, приютила и выходила его, но когда щенок окончательно поправился и окреп, Мария Ивановна всё-таки решила оставить его себе.

– Тебя будут звать Микки, – в один прекрасный день сказала хозяйка.

Пёс радостно залаял. Теперь у него появилась новая кличка.

– Маша, зачем тебе собака? – как-то раз спросила соседка Людмила Николаевна. – Чем ты её, то бишь его, кормить будешь? Тебе самой порой есть нечего.

– Ничего, бог даст, проживём как-нибудь, – смиренно ответила старушка. – Ты сама подумай, куда мне деть Микки? Выгнать на улицу – жалко, отдать – так ведь не возьмут. Кому он, кроме меня, нужен? Таких дворняг, как он, всюду полно. А я его выходила, выкормила. Он мне как родной стал.

Обычно по выходным к Марии Ивановне заходили соседки – её давние подруги. Они пили чай с печеньем, рассказывали друг другу интересные истории, зачастую из своей молодости, а если собравшиеся начинали обсуждать Микки, хозяйка сразу старалась перевести разговор на другую тему.

– О Микки я вам давно всё рассказала, – говорила Мария Ивановна. – И если вы опять будете уговаривать меня отдать кому-нибудь щенка, то можете даже не начинать.

В такие минуты пёс особенно гордился своей хозяйкой. Ещё бы не гордиться: она же его, Микки, защищает.

В прошлой жизни о таком отношении можно было только мечтать. Свою жизнь до появления Марии Ивановны Микки вспоминал с ужасом. Пёс знал, что раньше его звали не Микки, а Джек и что у него был хозяин по имени Ваган – жестокий и опасный человек. Ваган часто и помногу выпивал, а после этого избивал щенка всем, что попадало под руку. И, пожалуй, не было такого дня, когда бы хозяин пришёл домой трезвым. Вагану доставляло удовольствие всячески мучить беззащитное животное, например, подолгу, целыми днями, держать его голодным.

Однажды хозяин оставил на столе бутерброд с толстым куском копчёного мяса, а сам куда-то вышел. Тем временем исхудавший до изнеможения Джек, почуяв запах вкусненького, прибежал на кухню и, искушённый аппетитным куском мяса, стащил бутерброд со стола. Щенок мигом проглотил его, не оставив после себя и крошки хлеба. Через некоторое время вернулся Ваган. Хозяин сразу заметил пропажу. В бешенстве он швырнул в Джека ботинком. Щенок жалобно заскулил, чем привёл хозяина в ещё больший гнев.

– Замолчи, глупое животное! – в ярости закричал Ваган и запустил в Джека бутылкой из-под пива.

На этот раз бедняге удалось увернуться.

– Убирайся вон из моего дома! – не унимался хозяин. – Пошёл вон!

К счастью, в этот драматический момент входная дверь оказалась не заперта, и несчастный Джек, скуля и хромая, выбежал во двор. Покалеченному щенку кое-как удалось пролезть под забором, и он, собрав последние силы, поплёлся прочь от злополучного дома.

Погони не было. Наконец-то он вырвался из ада! Теперь настала свобода, долгожданная свобода! Щенок не обращал внимания на снег, хлопьями валивший сверху, с необъятного серого, пасмурного неба. Он не замечал сырого, холодного февральского ветра, а думал только о том, что все кошмары позади, что теперь его никто не будет избивать до полусмерти, держать взаперти, морить голодом. Радовался по-своему, по-собачьему, этой долгожданной свободе. Джек не задумывался над тем, что ждёт его впереди, что ещё готовит ему судьба, какую очередную шутку хочет сыграть с ним. Он был уверен только в одном: хуже уже не будет.

Щенок добрёл до ближайшего двора. Дальше Джек идти не мог: он шатался от усталости, к тому же перебитая лапка давала о себе знать. Щенок улёгся возле мусорного бака (за ним было не так холодно), свернулся калачиком и заснул. Здесь Джека обнаружили любопытные ребята и отнесли его к Марии Ивановне, которая стала звать щенка уже не Джеком, а Микки, своим верным четвероногим другом.

Так случилось, что пёс слишком рано познал, что такое лишения и нужда. Ведь первое, с чем он столкнулся в своей сознательной жизни, была человеческая жестокость. Тогда ему не с кем было сравнить Вагана, и он, наверное, думал, что все люди такие же, но, встретив на своём жизненном пути эту светлую любящую женщину, Марию Ивановну, пёс узнал, что на свете существуют не только злоба и ненависть, но и доброта и милосердие. Новая хозяйка вернула ему веру в человека как в разумное и справедливое существо, которому пёс должен повиноваться. Раньше у него и имя было какое-то грубое, разбойничье – Джек, а Мария Ивановна назвала его ласково – Микки. Домашнее имя, уютное, с ним легче жить.

Первое время Микки боялся даже нос высунуть на улицу: опасался, что Ваган станет его искать, а если найдёт, то заберёт к себе на новые мучения и издевательства. Но хозяин так и не объявился. Может, потому, что ему была совершенно безразлична дальнейшая судьба щенка, а может, Ваган не стал искать Джека по той причине, что был уверен в его гибели. В тот день, когда пёс не вернулся к нему, ночью температура понизилась до минус тридцати. А в такой мороз маленькому щенку ночевать под открытым небом – неминуемая смерть.

Длинными зимними вечерами Мария Ивановна пересматривала старые альбомы с чёрно-белыми фотографиями. Микки всегда садился рядом с хозяйкой и слушал всё, что она ему рассказывала.

– Ты хоть и собака,– говорила старушка, – а понимаешь меня, наверное, лучше всех.

Каждая фотография имела свою историю, со многими из них у Марии Ивановны были связаны лучшие воспоминания о молодости. На стене, над кроватью, в аккуратной деревянной раме висел, перевязанный чёрной лентой, портрет красивого молодого человека с тёмными вьющимися волосами и большими выразительными глазами. Микки уже знал, что это портрет покойного сына хозяйки – Алёши. Из рассказа Марии Ивановны было ясно, что её единственный сын погиб в автомобильной катастрофе более тридцати лет назад. В тот роковой день ему исполнилось  девятнадцать…

Каждый раз, отходя ко сну, старушка зажигала лампадку перед иконами Спасителя и Богородицы. Она опускалась на колени и горячо молилась обо всём мире, о здравии и благополучии тех, с кем была знакома, о себе, чтобы Господь простил ей грехи, а в конце вечернего правила читала молитвы об упокоении души раба Божия Алексея, своего сыночка.

По мере сил, особенно под большие праздники, Мария Ивановна ходила на богослужения в храм Святителя Николая.

Последнее время старушка тяжело болела. Сказывались последствия полученной во время войны травмы: она, тогда ещё пятнадцатилетняя девочка, во время бомбёжки бежала с матерью в укрытие и её взрывной волной ударило о стену в подъезде. Чудом осталась жива. Врачи так и говорили: чудо! Падая, девочка сильно ударилась головой и осталась на всю жизнь покалечена: страдала от мигреней и плохо слышала. В молодости это не так ощущалось, а с возрастом головные боли и головокружения усилились и, бывало, по целым дням не давали покоя. Уж она и к врачам обращалась, помогите, мол, старой женщине, сделайте милость. А в ответ: государство тебе, мать, помогает, мы вот справку по инвалидности выдали, тебе пенсию прибавили, будь, дескать, и за это благодарна. Легко сказать, благодарна! Знали бы они, как ничтожна эта прибавка к пенсии! Правда, ей, как ветерану Великой Отечественной войны, ещё одна мизерная прибавка полагалась, потому что в юности Маша служила сестрой милосердия в военных госпиталях и немало прошло через её руки таких, что и жить не хотели, а она им беседой надежду и любовь к жизни возвращала, умела она словом влиять на души людей, вразумлять их, оттого потом и в школу пошла преподавать, в начальных классах. Очень любила она маленьких. Считала, что в них больше можно вложить, лучше воспитать, если правильно это делать. Такая трудная и кропотливая работа, можно сказать, ювелирная, но малооплачиваемая. Так и жила Мария Ивановна долгие годы: сначала на скудную учительскую зарплату, а потом на свою нищенскую пенсию. Государство никого особо не баловало. Получай свой паёк и будь доволен.

К тому же, если рассудить, кому теперь эти деньги нужны, когда здоровья нет, когда на старости лет и помочь тебе некому. Муж бросил, единственный сын погиб, кому она нужна, больная старая женщина? Единственная её радость теперь – Микки, всё-таки живое существо, любящее, преданное. Не раз во время продолжительной болезни, когда старушке было совсем плохо и она, держась за стены, с трудом передвигалась по комнате – её заносило в разные стороны, Микки не отходил от её ног и, как собака-поводырь, сопровождал везде: до ванной дойти, на кухню, чтобы выпить лекарство, которое ей мало чем помогало, дверь открыть. А когда Мария Ивановна, обессиленная, ложилась на кровать, думая, что уже не встанет, Микки, не смея залезть на постель, потому что он был интеллигентным псом, привставал на задние лапы, передними опирался на самый краешек постели, а голову клал обязательно к руке хозяйки, чтобы нет-нет, да и полизать её сморщенную, как сушёное яблоко, тёплую и такую родную руку.

Целыми днями Мария Ивановна лежала на кровати, вставая редко, только по нужде. Ела она очень мало. Выпьет утром немного молока, которое ей с вечера приносила соседка, а перед сном глоток воды, да ещё корочку хлеба пожуёт – вот и вся пища. Для Микки настали тяжёлые времена. Кормить пса больная женщина была не в состоянии, так что Микки приходилось самому добывать себе еду. Каждое утро хозяйка с трудом вставала, открывала дверь, и пёс отправлялся на промысел на соседнюю свалку, где, помимо него, всегда хватало желающих сытно позавтракать. Отбросами он ничуть не брезговал. Живя у злого и жестокого хозяина, Микки впервые в своей собачьей жизни узнал, что значит настоящий голод, и питался чем мог. Когда хозяин не кормил его, пёс ухитрялся проскальзывать во двор и, пролезая под забором, мчался к мусорным бакам. Тут ему было настоящее раздолье, прямо-таки царский пир. За те полтора года, что Микки прожил у Марии Ивановны, он, правда, остепенился, по свалкам уже не лазил, его и так хорошо кормили, но в нём сохранилась тяга к бродячей жизни, инстинкт дворового пса, в один из чёрных дней приведший его в нужное место.

На мусорной свалке можно было найти всё что угодно: от колбасных обрезков до шпрот и сырой рыбы. А однажды какой-то чудак выбросил полпалки варёной колбасы, и нашему герою посчастливилось найти её первым. Конкурентов было много, но никого из них Микки не боялся, кроме чёрной породистой овчарки с одним глазом, которая была на голову выше его и так громко лаяла, что кошки, мирно отдыхающие возле мусорных баков, сразу разбегались в разные стороны. Однако за последние дни пёс даже с ней нашёл общий язык.

Овчарку звали Рекс. Когда-то Рекс жил с людьми и его любили, особенно маленькие хозяйские дети, но однажды нехороший мальчик, пришедший к ним в гости, выбил ему глаз из рогатки и пёс кинулся на него. Рекс никогда не терял самообладания и хорошо помнил, что только повалил мальчишку с ног, хорошенько прижал его лапами к полу и громко залаял. Но этого оказалось достаточно. Взрослые, видимо, испугались, что пёс стал кидаться на детей и, чтобы оградить свою семью от опасности, увезли его. Рекс помнил, как отец, глава семьи, запихал его в багажник. Это произошло утром, пёс только что проснулся, и для него большой неожиданностью было всё происходящее. Даже чувствуя себя правым, Рекс догадывался, что его ожидает какое-то наказание, но такого предательства от человека он никак не ждал. Он-то никогда бы не предал своих хозяев. Но люди зачастую поступают несправедливо и не замечают очевидного. Именно поэтому Рекс, старый покалеченный пёс, оказался сейчас на свалке и, обозлённый на весь мир из-за несправедливости, рычал на всех желающих поживиться отбросами, будто хотел сказать: пошли вон! Здесь всё моё, я здесь хозяин! Однако, узнав от Микки о его нелёгкой судьбе, он молча уступил ему место рядом с собой и даже отгонял от него других назойливых конкурентов. Но однажды Рекс исчез, и больше не появлялся. Теперь Микки стал полноправным хозяином всей свалки.

Каждый раз пёс возвращался к вечеру сытый и довольный собой. Он садился у знакомого порога, передними лапами скрёб дверь и тихонечко скулил. Тогда старушка по обыкновению вставала с кровати, кое-как доходила до двери и впускала своего питомца.

Как-то вечером Микки целый час прождал хозяйку, но дверь ему так никто и не открыл. Пёс почуял беду ещё утром, когда никак не хотел уходить, оставлять старушку одну. Внутреннее чутьё его никогда не подводило. Весь день он пробыл с хозяйкой, но ближе к вечеру Мария Ивановна уговорила-таки его пойти погулять. Она с любовью потрепала Микки по загривку и этим успокоила, иди, мол, не беспокойся обо мне. И пёс послушался. Он привык всегда и во всём слушаться свою хозяйку. Но во время прогулки его собачье сердце ныло и рвалось обратно, туда, где, может быть, нужна его помощь. Поэтому он так быстро вернулся и, прождав под дверью час, стал громко лаять, по-своему звать на помощь. На шум прибежали соседи. Сначала они рассердились на Микки, а Глафира Андреевна, особенно не любившая пса, со всей силы пнула его ногой, чтобы замолчал. Хорошо, что потом кто-то догадался постучать в дверь к Марии Ивановне. Но ответа не последовало.

– Я думаю, что всё объяснимо, – сказала Людмила Николаевна. – У Маши ещё вчера сломался звонок, а стука она не слышит, спит, наверное.

Остальные жильцы, очевидно, подумали так же, и скоро все разошлись. Остался только Микки. Только он один. Всю ночь прождал преданный пёс свою хозяйку, лёжа под знакомой дверью и жалобно, тоскливо скуля, а утром выяснилось, что она умерла…

Соседи вызвали милицию, бригада взломала дверь, и все обнаружили Марию Ивановну на полу возле кухонного стола. Было похоже на то, что она хотела выпить лекарство, но не успела: сердечный приступ застиг её на месте. Жила незаметно эта скромная кроткая женщина и умерла незаметно. Был человек, и вот его нет.

Значение слова «смерть» Микки не знал, но по реакции собравшихся людей почувствовал, что с его любимой Марией Ивановной произошло что-то очень плохое. Сначала пса не хотели пускать в квартиру к покойнице, но какая-то женщина сказала:

– Ничего, пусть идёт, простится с хозяйкой.

И Микки, хотя не до конца понимал человеческую речь, едва услышал слово «хозяйка», не обращая ни на что больше внимания заскочил в прихожую, пробежал коридор и мгновенно достиг кухни. За столом сидел худой, как жердь, милиционер. Низко склонившись, он заполнял какие-то бумаги. Увидев вбежавшего пса, милиционер вскочил и попятился к окну, но Микки только мельком глянул на него – всё внимание пса было сосредоточено на той, что лежала перед ним на полу. Он обнюхал тело и, признав хозяйку, залаял, стал лизать ставшие холодными и окостеневшими руки. Они не отвечали на ласку, как бывало, не трепали его по загривку. Может, пёс ошибся? Может, это не его хозяйка? Нет, запах её, Марии Ивановны, только вот к уже знакомому запаху примешивался другой, непонятный, сладковато-приторный. Микки тогда не знал, что так пахнут мёртвые. Пёс принялся ещё и ещё лизать хозяйке руки, потом сел возле неё и тоскливо завыл. Это был крик боли, крик страдающей души, и у каждого, слышавшего этот вой, дрожь пробегала по телу: казалось, будто не собака, а человек стонет в отчаянии.

– Смотрите-ка, Микки плачет, – сказал кто-то.

И правда, его глаза впервые наполнились слезами. Эти слёзы скатывались к носу, бежали по щекам. Пса с трудом оттащили от тела и заперли в комнате. Но и там, вдали от Марии Ивановны, Микки не унимался. Ну и что, что их разделяла стена? Хозяйка всё равно слышит его, слышит, как он тоскует по ней и зовёт её. Отчего же она не идёт?..

Устав лаять и скрестись в дверь, Микки улёгся, подсунул кончик носа в щель под дверью и стал ждать. Но его не думали выпускать. Потом приехала какая-то машина и увезла Марию Ивановну навсегда. Присев на задние лапы, а передние уперев в подоконник, пёс наблюдал в окно, как выносили из дома его хозяйку, клали в машину. Но не такой запомнил Микки свою Марию Ивановну. Он запомнил её живой и тёплой. Пёс не мог и не хотел понять, что его хозяйки больше нет.

Микки по-прежнему промышлял на свалке. Первые дни после смерти Марии Ивановны аппетит у него пропал, но он заставлял себя съедать что-нибудь хоть раз в сутки, чувствуя, что его силы уходят, а терять их он не должен. До сих пор в нём жила надежда, что его хозяйка обязательно вернётся и только для неё он должен себя беречь.

Время шло, но Мария Ивановна не приходила. Микки осиротел. Сначала псу запретили заходить в подъезд, а когда в квартиру его хозяйки приехали чужие люди с маленьким ребёнком, которые терпеть не могли собак, Микки вовсе прогнали со двора.

Наступил февраль. Чтобы не замёрзнуть, пёс поселился в старом заброшенном сарае и там пережидал самые жестокие морозы. Во сне к нему приходила хозяйка, он вновь слышал её ласковый голос, ощущал прикосновение тёплых старческих рук. В такие минуты холод отступал и Микки становилось так хорошо и уютно, как было только дома у любимой Марии Ивановны.

                2

Февраль вообще самый снежный месяц, а в этом году морозы выдались особенно сильные. И днём и ночью в телеграфных проводах, как голодный зверь, завывал ветер, отчего пёс в своём ветхом сарае то и дело беспокойно вздрагивал и, подняв голову, насторожив уши, слушал эту заунывную мелодию. Наверно, ему казалось, что это дикие собаки рыщут в окрестностях, и, когда по ночам ветер усиливался, он лежал, ощетинившись, предостерегающе рыча, готовый в любую минуту постоять за себя.

Но сейчас начало будничного рабочего дня, так что Микки нечего бояться. Ветер на время утих, хотя снег всё не прекращался, как будто откуда-то сверху сыпалась на землю соль. Небо местами очистилось, вокруг посветлело от выглянувшего из-за снежных туч солнца и радужно переливающегося в его лучах серебристого наста. Прошлой ночью так подморозило, что не только ноги пешеходов разъезжались по снегу, но и не всякий пёс мог стойко держаться на четырёх лапах. Только кошки как ни в чём не бывало прогуливались рядом, и Микки с презрением на них посматривал. А с презрением потому, что завидовал им – вот ведь одни всю жизнь, а не скучают.

С давних времён известен девиз этих тварей: живу, как вздумается, и гуляю сама по себе. Если поразмыслить, любая мурка гораздо счастливее собаки. Кошка может прекрасно обходиться без хозяина, он ей нужен как собаке пятая нога. Редко кто из кошачьего племени по-настоящему привяжется к своему хозяину. Но и такие случаи были. Например, один домашний кот, когда его хозяйка уехала, отказался принимать пищу. Хорошо, что родные сообщили ей об этом и она вовремя вернулась. Также известны случаи, когда кошки излечивали своих хозяев. Но всего этого наш Микки, конечно, не знал и поэтому презирал этих пушистых вертихвосток. Каждому животному, равно как и  человеку, надо кого-то любить и надо, чтобы его самого любили, такова потребность всего живого. Без солнечного тепла даже цветок не растёт. А Микки некого больше любить и сам он никому не нужен, хоть волком вой от такой беды.

И вот пёс, познавший горечь утраты, лежал неподалёку от своего нового убежища, наблюдал за прохожими, которые неизменно спешили куда-то по своим делам, и внимательно прислушивался к каждому подозрительному звуку. О чём думал этот преданный от ушей до хвоста, но всеми покинутый пёс? О том ли, что сегодня как раз тот месяц и даже то число, когда он впервые познакомился со своей хозяйкой? Но наш Микки не был человеком, он был собакой, обыкновенной, хоть и умной, дворнягой, и поэтому знать, что сегодня день его знакомства с Марией Ивановной, пёс не мог. О чём же тогда он задумался? О своей одинокой собачьей жизни? О том, что потерял свою хозяйку и она всё не идёт к нему? Да, много невесёлых мыслей витало у него в голове, особенно тяготили воспоминания.

И вдруг: чу! Микки послышалось, что кто-то позвал совсем близко тихо-тихо:

– Эй, Шарик! Шарик!

Поначалу он не придал этому большого значения – по-прежнему лежал, не двигаясь, положив голову на передние лапы, только ухом повёл. Кличут какого-то Шарика, ну и пускай, к нему это точно не относится, он-то не Шарик. Однако через некоторое время уже отчетливо раздался тот же голос:

– А ну, Шарик! Поди сюда, собачка! Ко мне!

Голос был ломаный, мальчишечий, не мужской, но уже и не детский, такой обыкновенно бывает у подростков. И на мгновение Микки показалось, что зовут не Шарика, а его. Это была промелькнувшая слабая надежда: неужели он ещё кому-нибудь нужен? Движимый радостным волнением, пёс вскочил, отряхнулся от снега и огляделся по сторонам. В нескольких метрах от него за углом сарая, в котором Микки нашёл себе убежище, стоял человек. Так и есть, пёс не ошибся – звали его, никакого другого Шарика рядом не было. Тогда Микки довольно громко ответил: «Гав!» («Я это, я!»). Заметив, что пёс на него смотрит, человек двинулся с места и скорыми уверенными шагами направился к нему.

Это был стройный светловолосый подросток лет двенадцати, одетый по-чудному: в старую куртку жёлтого цвета, затёртые грязно-синие джинсы и ботинки большего размера. Пёс опасливо покосился на незваного гостя: а вдруг этот человек такой, как его первый хозяин, вдруг он пришёл за ним для того чтобы увести куда-нибудь и мучить?

Паренёк склонился над псом, дал ему обнюхать свою ладонь и, когда тот привык к его запаху, ласково потрепал Микки за ухо.

– Не бойся, я тебя не обижу, друг, – прошептал он. – Хочешь печенье?

Его приветливый голос успокоил пса. К тому же от мальчика не пахло алкоголем, как от первого хозяина, Микки отметил это и почувствовал себя вне опасности. Он завилял хвостом («Здравствуй, человек!»), поднялся на задние лапы и заскулил в знак согласия.
 
–       Ничего себе! А ты, оказывается, талантливый. Лови-ка свою награду!

Мальчик был в восторге. Он достал из кармана куртки чёрствое печенье, разломил на две части и одну из них бросил Микки. Пёс мгновенно среагировал – высоко подпрыгнул, поймав печенье в воздухе. Он за секунду расправился с угощеньем и в благодарность лизнул мальчика в щёку.

– Вот и прекрасно, – засмеялся паренёк, присев на корточки рядом с Микки. – Теперь давай знакомиться: меня зовут Стёпа, а тебя?

Пёс не отвечал. Он сидел, чуть повиливая хвостом и, наклонив голову набок, преданно смотрел ему в глаза.

– Знаешь, наверно, я буду звать тебя Микки, – немного поразмыслив, решил Стёпа. – Нравится?

Тот разом поднялся на все четыре лапы и энергично замотал хвостом. Кто сказал, что чудес на свете не бывает? Кроме хозяйки, Микки никто так не называл, а сегодня этот беспризорник чудесным образом узнал его кличку! Пёс не верил своему счастью.

«Конечно же, мальчик, ты прав! Я Микки!» – залаял он и ещё раз лизнул Стёпку в лицо, всем своим видом давая понять, что ему нравится такая кличка.

– Значит, будешь Микки, – обрадовался мальчик. – Ну что ж, с сегодняшнего дня, друг, ты будешь жить со мной. Я стану твоим хозяином. Иди следом, только не отставай!

Сказав это, Стёпа выпрямился, отряхнул с брюк грязный, подтаявший снег и зашагал вперёд, а Микки побежал следом. Поминутно мальчик останавливался и оглядывался на пса, проверяя, не отстал ли тот. Но Микки и не думал отставать. Он трусил позади мальчика с достоинством приподняв голову, и его беспокойный хвост не знал отдыха. Стёпа вёл своего нового друга запутанной дорогой, но шёл уверенно и не сомневался, ведь он знал, куда идёт. Это хорошо, когда у человека есть цель и он знает, к чему стремится.

Микки чувствовал эту уверенность Стёпы, и в его сердце больше не оставалось сомнений и ненужных опасений. Говорят, что собаки за версту чуют дурного человека, так же как сразу распознают хорошего. И Микки проникся доверием к этому маленькому человеку, почувствовал: мальчик не злой, ему можно верить.

Сначала они шли какими-то старыми дворами, сворачивая то вправо, то влево, потом вышли на мощённую булыжниками дорогу и пошли по ней. По обеим сторонам высились довоенные пятиэтажки сталинских времён с облупившейся по фасаду штукатуркой, с наполовину стёртыми надписями на дверях подъездов – баловство свободных художников, уличных мальчишек. По пути им встречались кошки. Серые, грязно-белые, пятнистые, рыжие, полосатые – все они выбрались из подвалов и укромных местечек погреться в слабых лучах зимнего солнца.

Одна, ярко-рыжая с белыми манишкой и носочками, лежала, растянувшись на железной крыше подвала и, полузакрыв изумрудные глаза, зорко следила за происходящим вокруг. Микки боковым зрением заметил её, но не подал виду и гордо прошествовал мимо, посчитав ниже своего собачьего достоинства смотреть на это ничтожное создание, наслаждающееся свободой. Он-то наверняка знал, что свобода в больших количествах – это одиночество. Зато теперь Микки уже не беспризорный, он хозяйский пёс. Ну скажите на милость, пристало ли хозяйскому псу обращать внимание на какую-то там бездомную мурку? Да-да, Микки был уверен, что человек ведёт его в свой дом. И каким бы ни оказался этот новый дом, пёс знал, что будет верно служить своему маленькому хозяину.

Через полчаса мальчик и собака очутились на заброшенной стройке. Паренёк опять свернул направо, Микки покорно последовал за ним, и в скором времени они пришли к полуразрушенному нежилому зданию, под которым находился подвал. Пёс вздохнул с облегчением. Наконец-то они у цели! Он отошёл на два шага и с любопытством осмотрелся.

Местность нельзя было назвать живописной. Справа и слева по периметру возвышались какие-то здания не здания, сараи не сараи. Когда-то здесь жили люди и эти развалины, тогда ещё дома, служили им кровом. Людей переселили на новое место жительства, а дома приготовили к сносу. Но, видно, руки не дошли построить здесь новые высотные многоэтажки, так и осталось всё на своих местах и, что не сделали люди, не спеша делало за них время, с каждым годом разрушая старые здания, превращая их в груды кирпича и развалин. Микки, никогда раньше не видевшему руины, казалось странным, что в этом полуразрушенном доме мог кто-нибудь жить, и он с сомнением взглянул на мальчика, мол, не ошибся ли ты? Точно ли мы пришли куда надо?

Стёпа понял его вопросительный взгляд и пояснил:

– Это наш с Розой дом. Нам негде жить, поэтому мы с сестрой поселились здесь на время.

Он приоткрыл скрипучую, заржавленную от времени железную дверь, и пёс в нерешительности попятился. Прямо на него из подвала хлынул целый поток чужих незнакомых запахов. Неужели мальчик живёт здесь? Это было настолько странно, что не укладывалось у него в голове.

– Ты проходи, не бойся, – сказал Стёпа, видя его нерешительность. – Привыкай, теперь это будет и твой дом.

Мёрзнуть на улице Микки не хотелось, поэтому он, поборов страх, спустился в подвал вслед за маленьким благодетелем. Входная дверь со скрипом захлопнулась, и друзья оказались в таинственном полумраке.

В подвале было сыро и неуютно. Поначалу Микки, ослеплённый ярким дневным светом, плохо видел в темноте. Однако скоро его глаза привыкли к обстановке, и, освоившись на новом месте, пёс принялся тщательно обследовать стены и углы. Пахло как-то странно – не то кошками, не то псиной. Вдруг в темноте послышался чей-то слабый вздох. Пёс поднял голову и навострил уши, зорко вглядываясь в темноту перед собой. В углу, на грязной подстилке, кто-то лежал, накрытый грудой старого тряпья. Послышался ещё вздох, на этот раз явственней. Какой-то зверь притаился там, у противоположной стены! Микки сразу почуял это и весь собрался, насторожился, в любую минуту ожидая нападения.

– Роза, сестричка! – позвал Стёпа. – Я вернулся.

Груда тряпья зашевелилась, из-под неё вместо ответа раздался долгий удушливый кашель, а потом снова наступила тишина. Так вот, значит, кто лежал там. Это был человек! Как же он сразу не догадался, не распознал человечий запах! В первый раз природное чутьё подвело его. Движимый любопытством, пёс подошёл ближе. При слабом свете, едва проникающем через маленькое окошко, можно было разглядеть худое бледное и совсем измученное личико девочки. Она была на год младше брата. Её большие потухшие глаза не выражали ничего, кроме боли и многодневных страданий, а на ввалившихся щеках пылал зловещий румянец.

– Братик, кого ты привёл? – едва слышно спросила Роза.

И от этого слабого голоса Микки вздрогнул. Так неожиданно было для него, что это живое существо, такое тихое и неподвижное, умеет говорить.

– Со мной пёс, которого зовут Микки, – ответил Стёпа. – С этого дня он будет жить с нами.

Пёс слушал, затаившись. Сейчас мальчик говорил о нём.

– Не понимаю, для чего он нам? – недоумевала девочка.

– Микки поможет мне зарабатывать деньги. Я, Жук и Хана будем устраивать в метро на вокзале небольшие представления. Хана замечательно поёт, а Микки будет показывать трюки, которым я его обучу. Тогда мы заработаем много денег, купим лекарства и ты, сестрёнка, обязательно поправишься.

После его слов лицо девочки просветлело, и лёгкая улыбка тенью скользнула по её пересохшим, запёкшимся кровью губам. Но через несколько секунд слабый огонёк надежды погас, и Роза снова погрузилась в неизбежную реальность.

– Нет, Стёпа, – сказала она. – Меня, наверное, нельзя вылечить. Помнишь, наша мама тоже болела. Она лежала в больнице, её долго лечили. Мамочка говорила нам, что скоро поправится, а сама умерла.

– Нет, Роза, нет! Ты не умрёшь. Всё будет хорошо, вот увидишь!

Стёпка обхватил худенькие плечи сестрёнки, крепко-крепко прижал её к себе, и они оба заплакали.

Из всего сказанного Микки уловил своё имя, повторенное несколько раз, пока непонятные ему имена или клички Жук и Хана, а ещё он понял, что сейчас его хозяину и этой девочке очень плохо, что они нуждаются в помощи. Микки подошёл к детям и, пытаясь утешить обоих, стал поочерёдно лизать им руки.

– Ай, как щекотно! Прекрати! – смеялась девочка, перестав плакать.

Но пёс не слушал её и тыкался холодным мокрым носом ей в губы, а Роза, смеясь, ласкала его.

В эту ночь Стёпа долго не мог заснуть. Мальчик ворочался с боку на бок, и когда наконец заставил себя погрузиться в дрёму, тревожные мысли его не покинули. Стоило ему забыться сном, как тяжёлые сновидения следовали одно за другим.

Вот он душной летней ночью стоит неподалёку от шумной нетрезвой компании и зовёт мать домой:

– Мама, пойдём домой! Мама, пойдём, уже поздно!

В ответ – только пьяный хохот и грубые ругательства. Он стоит уже целый час.

 – Мама, если ты сейчас не пойдёшь со мной, я закрою дверь и не пущу тебя!

От лавки медленно отделяется пошатывающаяся фигура, сопровождающая каждый свой шаг нецензурной бранью. Мальчик знает – наутро у матери опять будет опухшее лицо и одно желание – выпить.

На окне их квартиры, больше похожей на притон, совсем нет занавесок, и в сумерках оно чёрной дырой, чудовищной пастью смотрит во двор, изредка освещаясь в глубине тусклым светом, выставляя напоказ царившие в их комнате беспорядок и нищету. А ведь когда-то всё было по-другому. Раньше мама не пила и семья жила дружно. Стёпа до сих пор помнит тепло маминых рук, когда она прижимала его к себе, ласково взъерошивая волосы...

Весь этот кошмар начался после развода родителей. Когда отец уехал в другой город, всё изменилось. Мама стала много пить, в её характере появилась раздражительность. Мало того, она была постоянно недовольна детьми. Казалось, что само присутствие Стёпки и Розы злило её. И всё же дети очень любили мать, скучали за ней, пока она лежала в тубдиспансере. Мама есть мама. Спросите любого ребёнка, у кого мама лучше, и он вам ответит, что его мамочка самая лучшая и самая красивая. Каждый ребёнок любит свою мать, какая бы она ни была.

Узнав о смерти мамы, Роза плакала, кричала, что хочет к ней, «к любимой мамочке». Стёпе стоило большого труда успокоить девочку.

Когда матери не стало, брата и сестру должны были отдать в детский дом, но дети сбежали. Они не смогли преодолеть ужас перед страшным словом «детдомовец».

Мальчик заворочался во сне и застонал так, что Микки встревожился: открыл глаза, зевнул и беспокойно поднял голову. Первая ночь на новом, непривычном месте казалась ему очень долгой. Он почти не спал и постоянно прислушивался к уличному шуму. Псу чудилось, будто кто-то большой и тяжёлый ходил возле подвала, и было слышно, как хрустел морозный снег под его ногами.

Микки не догадывался, что непрошеными гостями были ветер и его верная подруга метель. Они вырвались на свободу только к ночи и теперь разгуливали над спящей землёй, играли в ветвях голых деревьев и злобно стучались в окна и крыши домов, нагоняя ужас на людей. Иногда в зловещем завывании метели слышались то детский плач, то чьи-то голоса, то страшное рычание зверя. Но в конце концов ночные кошмары отступили, и Микки заснул спокойно.

Ему приснился старый двухэтажный дом, бедно обставленная, но уютная кухонька, а за столом пьёт чай с печеньем его добрая и внимательная хозяйка. Пёс с радостным визгом подбегает к ней, тычется мордой в её пахнущие чем-то домашним морщинистые руки и благодарно заглядывает в глаза, мол, а я знал, что ты вернёшься, я ведь так ждал тебя, так ждал!

Но вот видение стало расплываться, постепенно исчезая. Теперь Микки в подъезде, под знакомой дверью. Его гложет беспокойство: может быть, именно в эту минуту его хозяйке нужна помощь? Он царапается в дверь довольно долго, но она всё не открывает, значит, что-то произошло. Раньше такого не случалось. И не в силах дольше терпеть эту неизвестность пёс начинает жалобно скулить, сначала тихо, а потом всё громче и громче. На этажах хлопают двери, появляются соседи. По раздражённым и злым лицам жильцов нетрудно понять: они недовольны, что Микки нарушил их покой. Пёс с мольбой смотрит на них, затем переводит взгляд на дверь и лает, лает. А люди, вместо того чтобы помочь, обступают его со всех сторон, замахиваются на него кулаками. Микки всем телом прижимается к двери, ощетинивается, скалит зубы, его лай переходит в злобное рычание.

Вдруг из толпы выделяется Глафира Андреевна – полная тётка в домашнем байковом халате, в бигуди. Она победоносно подходит к Микки и пинает его ногой. Тогда пёс, не помня себя от обиды, вцепляется в эту холёную ногу чуть повыше икры.

– Эй, псина, чего разлёгся! А ну, пошёл вон! – вскрикивает тётка каким-то грубым мальчишечьим голосом.

Ещё не проснувшись окончательно, пёс сразу же вскочил, угрожающе зарычал, а шерсть у него на загривке встала дыбом.

Сейчас он стоял, оскалившись, прижав к голове уши и зло сверкая глазами. Микки приготовился к борьбе с этой вредной женщиной, со своей обидчицей, давно пора хорошенько её проучить. Несомненно, пёс ожидал увидеть Глафиру Андреевну, но так и опешил от неожиданности. Вместо неё перед ним стоял высокий тощий подросток, на вид лет четырнадцати.

Этот мальчишка показался Микки очень страшным. Чёрные неухоженные волосы незнакомца торчали в разные стороны, густые брови были сдвинуты к переносице, а из-под них гневно сверкали маленькие ястребиные глазки. Мальчик был одет ничуть не лучше, чем Стёпа. Поверх серой от грязи рубахи, на сутулых плечах мальчишки болтался весь истрёпанный, давно пришедший в негодность пиджак, а чёрные брюки, более или менее выглядевшие по-человечески, были немного ему велики. Казалось, что он так и родился на улице, ибо относился к той категории детей-беспризорников, для которых улица – родной дом, и жестокий окружающий их мир для них много лучше «Содома и Гоморры» их бывшего домашнего очага. 

Спросонья Микки почудилось, что перед ним стоит не кто иной, как Ваган: такие же растрёпанные волосы и гневный взгляд. Мальчишка не дал Микки опомниться и стремительно наступал, грозя нанести ему новый удар.

– Пошёл вон! Вон! – крикнул черномазый и замахнулся на пса ногой. А зря, потому что наш отважный Микки решил не сдаваться без боя. Сейчас он был уверен, что это его жестокий хозяин, его мучитель явился за ним из той, прошлой, жизни. И интонация голоса и слова те же. «Пошёл вон!» кричал ему Ваган в тот памятный день. Пёс напрягся всем телом и, хорошенько изловчившись, схватил обидчика за штанину.

– Ну сейчас я тебе покажу! – рассердился незнакомец и отбросил Микки ногой. Через мгновение в смуглой руке паренька мелькнул перочинный ножик.

Пёс приготовился было атаковать во второй раз, но стоило мальчишке достать нож, как он тут же поджал хвост и, жалобно скуля, забился в угол. Нет, этот дьявол во плоти сильнее его, и сейчас он покарает Микки за то, что тот осмелился пускать в ход зубы. Пёс знал, для чего человеку это оружие. Чтобы причинять другому боль. Сильную боль. Он запомнил это блестящее и такое острое лезвие. Не раз хозяин в гневе хватался за него и угрожал щенку, а однажды даже ранил его. Было очень больно, но Микки не скулил, не выл, потому что знал: хозяин этого не любит. Он забился под диван и в темноте зализывал свою рану. На всю жизнь в том месте, на правом боку, остался небольшой шрам. И теперь пёс понял, что это конец. Избавления ждать неоткуда. Между тем враг решительно наступал.

– Сейчас ты узнаешь, глупое животное, на кого посмело наброситься! – проговорил жестокий «хозяин», занося нож над замершим от ужаса Микки, но в ту же минуту пёс услышал скрип входной двери и вслед за этим прозвучал знакомый голос:

– Постой, Жук! Не тронь его! Микки – мой пёс!

С этими словами Стёпа (это был он) подбежал к мальчишке и схватил его повисшую в воздухе руку, готовую нанести удар. Цыган разжал кулак, и отцовский ножик со стуком упал на пол. Микки был спасён. Друг, его маленький друг, вернулся как раз вовремя. Ещё секунда, и его, наверное, уже не было бы в живых.

Видимо, Жук не ожидал такой реакции со стороны приятеля и потому даже поперхнулся от неожиданности.

– Слышь, малой, ты это чего? Бродяг уже жалеешь? – он покрутил пальцем у виска. – Забыл, что ли, как мы их с тобой травили?

Стёпа виновато опустил голову, но ему не удалось скрыть краску стыда, пятнами залившую его лицо и шею. А встретившись взглядом с преданными глазами пса, мальчик покраснел ещё сильнее.

Жук смерил Стёпу оценивающим взглядом.

– Что раскраснелся, словно красна девица? – цыган язвительно засмеялся. – Ты, я вижу, больно правильный стал, сочувствием проникся. Смотри, как бы в девчонку не превратился!

Стёпа, конечно, обиделся. Он чуть не бросился на Жука с кулаками, но успел-таки сдержаться и как можно спокойнее произнёс:

– Во-первых, не кричи – Розу разбудишь. А во-вторых, ничего я не забыл. Но это было давно и...

– Давно? – перебил цыган. – Пару месяцев назад ты называешь давно?

Мальчик смело вздёрнул подбородок и, глядя в чёрные глаза приятеля, сказал как отрезал:

– Я только теперь, с появлением Микки, понял, что мы с тобой поступали плохо.

После этих слов насмешка исчезла с лица цыгана и он сразу посерьёзнел. Нависло молчание. В наступившей тишине слышалось, как постанывает во сне Роза. Пёс недоумённо переводил взгляд с одного на другого и не мог понять, что же связывает их обоих. Дружба? Но разве можно дружить с таким, как Жук?

Первым тишину нарушил цыган.

– Малой, давай забудем о ссоре, – миролюбиво предложил он и переменил тему: – Лучше расскажи, зачем ты притащил эту блохастую дворнягу?

Микки не был настолько умным, чтобы сообразить, что слова «блохастая дворняга», сказанные в его адрес, оскорбляют собачье достоинство, зато теперь, слегка успокоившись, он понял, что ошибся насчёт цыгана. Этот незнакомец не был его прежним хозяином, хотя поначалу казался похожим на него. Пёс не знал, что в минуту гнева человек теряет свой облик и становится страшен. Именно по этой причине для него оставалось загадкой, почему сейчас этот мальчишка стал даже как будто красивее и перестал походить на Вагана.

В это время Стёпа, не помня обиды, рассказал Жуку, как он нашёл Микки, а потом объяснил, для чего ему понадобилось забрать пса. Суть его объяснений сводилась к следующему. Несколько дней назад он побывал в метро на вокзале, где встретил двух ухоженных и совершенно здоровых на вид овчарок. Они сидели на полу в вестибюле рядом с табличкой, на которой крупными буквами было написано: «Подайте бедным артистам на лечение!». Здесь же стояла большая эмалированная кружка, в которую сердобольные пассажиры бросали мелочь.

– Я сам видел, что тем бедным артистам подавали намного больше, чем нищим, стоящим в том же метро, – утверждал Стёпка.

– И что ты предлагаешь делать? – поинтересовался цыган, уже догадываясь, что тот ему ответит.

– Видно, хозяин овчарок не придумал ничего лучше, как посадить своих псов возле кружки для пожертвований. Мы поступим по-другому.

И Стёпа вкратце изложил ему свой план.

– Я всё обдумал и решил, что мой пёс будет показывать трюки, как настоящая цирковая собака. Да что там – мы и Хану задействуем в номере!

При слове «Хана» Микки, до этого момента внимательно прислушивавшийся к разговору, встрепенулся. Его хозяин сказал «Хана»? Пёс уже слышал от него это слово. Однако наш герой и не подозревал, что в скором времени ему предстоит лично познакомиться с прелестной обладательницей этого имени.

Лицо Жука вытянулось от изумления.

– Хану? – переспросил он недоверчиво. – Ты сказал Хану?

– Ну да.

– Да ты в своём уме? Она же сле...

Стёпа не дал ему договорить.

– Не велика беда.

– То есть как?

Цыган смотрел на малого с беспокойством, словно сомневаясь в его умственных способностях. Он всё никак не мог взять в толк, к чему тот клонит.

– Хана станет петь свои чудесные песни, – сделав весомую паузу, объяснил Стёпа. – В результате мы заработаем много денег. Ну, как тебе моя идея?

Точно! Как Жук мог забыть? Голос – второй дар, которым природа наградила это обделённое создание. Первый дар – красота. Не только телесная, но и душевная. Редкое сочетание в наше время.

Глаза цыгана беспокойно заблестели, он входил в азарт и готов был моментально приняться за дело. Но хвалить Стёпу не стал, ещё зазнается. Он даже немножко завидовал ему: не мог примириться с тем, что такая замечательная идея пришла в голову этому мальчишке, а не ему.

– Что ж, неплохо придумано, – по достоинству оценил Жук предложение приятеля. – Значит, сделаем так: встречаемся через пару часов на вокзале у входа в метро. Договорились?

– Конечно. Мы с Микки обязательно придём, – ответил мальчик.

Цыган ушёл, а Стёпа взялся перебирать сложенные у стены вещи: ненужные откладывал в сторону, а всё, что могло пригодиться для реквизита, собирал в узел. Микки лежал рядом, наблюдая за его приготовлениями. Мальчик готовился к своему первому в жизни цирковому выступлению.

Стёпа был в цирке всего один раз, во втором классе. Учительница повела их на представление всей группой. Больше всего ему тогда запомнились воздушные гимнасты. Наряженные в блестящие обтягивающие костюмы эти люди творили чудеса. Мальчик смотрел на них и не верил. Высоко под куполом цирка с противоположных сторон висели перекладины, раскачиваясь на которых, эти волшебники выделывали немыслимые вещи. Во время каждого прыжка сердце мальчика готово было разорваться от страха. Ему было страшно, хотелось зажмуриться, но какая-то непонятная сила заставляла его смотреть на их полёты, затаив дыхание, с холодными и влажными от волнения ладонями, с пересохшим горлом. Прыгая, эти люди-птицы отпускали руки и, кувыркаясь в воздухе, перехватывали друг друга на лету. Страшное, но и величественное, грандиозное зрелище. Каждое выступление – риск, каждый раз эти ловкие акробаты играют со смертью. Как сегодня ляжет их карта, что их ждёт: жизнь или смерть?

Вернувшись домой, Стёпа рассказал матери о цирке, стараясь ничего не упустить. Торопливо и сбивчиво замирающим от нахлынувших чувств голосом он рассказывал о том, как там красиво, о том, какие фокусы могут, оказывается, выполнять дрессированные звери. Он восхищался и медведями на велосипедах, и белоснежными пони в золотых попонах с коронами из страусиных перьев на головах, и забавными клоунами, и жонглёрами, но дольше всего говорил о воздушных гимнастах. А мать, сидя по-турецки на сбившейся после бессонной ночи постели, попивая холодное пиво и раскуривая сигарету, слушала его вполуха, думая, верно, о своём очередном ухажёре. Когда же сын с блестящими счастливыми глазами признался ей, что хочет пойти в гимнасты, она зло выругалась, назвала его балаболом и недоумком, после чего своим хриплым прокуренным голосом приказала выбросить из головы эту дурь.

Не встретив со стороны матери понимания и поддержки, Стёпа поделился своими впечатлениями с младшей сестрой. Слабенькая и поэтому часто болевшая, в тот день она лежала с температурой и не смогла пойти со Стёпой в цирк, хотя долгое время мечтала об этом. Роза слушала его, изумлённо приоткрыв ротик, а в её больших наивных глазах читался восторг. Что и говорить, в отличие от матери, она всегда понимала брата и готова была слушать его рассказы часами.

На следующий день, когда всему классу задали сочинение на тему «Кем я хочу стать, когда вырасту», Стёпа написал в своей тетрадке, что будет воздушным гимнастом. Анна Павловна, учительница русского языка и литературы, похвалила его и поставила пятёрку. Дома Стёпа сказал матери, что получил пятёрку за сочинение, но та промолчала – она никогда не хвалила детей за хорошие отметки, так же как и не ругала за двойки. Ей было всё равно, какие оценки они приносили и как протекала их школьная жизнь. Её вообще ничего на свете не интересовало, кроме себя…

Мальчик тряхнул головой, отгоняя печальные мысли. Микки, всё это время не сводивший с него глаз, почувствовал, что тот чем-то встревожен. Он подошёл к хозяину, ткнулся своим влажным носом ему в ухо, щекотно обнюхал и лизнул. А Стёпа, с нежностью поглаживая пса, думал о том, что устроит своей сестрёнке настоящий маленький цирк. Он не будет брать её с собой в метро, они с Микки покажут ей фокусы дома. Правда, надо хорошенько обучить собаку, выдрессировать. Стёпа надеялся, что Микки, как смышлёный пёс, поймёт всё с первого раза. Пусть не сбылась его мечта, но будет несправедливо, если и мечта Розы не исполнится.

                3

За время, пока Стёпа и Микки добирались до метро, двое незнакомых людей подали им милостыню. Какая-то круглолицая тётенька угостила мальчика плиткой шоколада, а высокий небритый мужчина с добрыми глазами протянул ему целый пакет вафель и даже побаловал Микки кусочком сахара. Но далеко не все прохожие проникались к ним сочувствием. Некоторые с брезгливостью поглядывали на них и старались скорее отойти подальше. Но у Стёпы не возникало обиды на людей, которые открыто презирали его и обходили стороной. Он отлично понимал, что его, как и других беспризорников, лишённых простого человеческого счастья – крепкой семьи, любви и заботы близких, полноценное обеспеченное общество никогда не примет за своего. И с этим надо смириться.

На главном железнодорожном вокзале было шумно и людно, но Стёпа давно привык к этой повседневной суете. Он частенько бывал здесь и знал всё буквально наизусть. Каждый день на вокзале происходило одно и то же: люди уезжали и приезжали. В ожидании поезда пассажиры толпились на перроне, кто-то громко разговаривал, перекрикивая собеседника, кто-то смеялся, кто-то звонил по телефону. Среди пёстрой, разбушевавшейся толпы мальчик и собака казались маленькими, беспомощными и одинокими, никому не нужными в этом большом мире.

У входа в метро их дожидался Жук. Он занял место возле самых дверей, «чтобы тикать, если вдруг менты заявятся». На полу специально для Микки был расстелен цветастый коврик, на нём стояла жестяная банка для пожертвований, а рядом Жук зачем-то поставил старый низенький табурет.

Микки сразу смекнул, что от него требуется. Стёпка без особого труда обучил пса выполнять нехитрые трюки, поощряя его за это очередной порцией вкусненького – вместо того чтобы лакомиться самому, мальчик отдавал Микки вафлю за вафлей, сладкий подарок доброго прохожего. За лакомый кусочек Микки готов был сколько угодно ловить зубами мячик, подавать лапу и подвывать в такт Стёпиной песне. А ещё пёс запомнил, что, когда кто-нибудь обратит на него внимание, нужно сесть возле банки, подняться на задние лапы и залаять. Тогда уж точно человек остановится посмотреть их фокусы и, может, пожертвует копеечку.

– Жук, когда ты пойдёшь за ней? – обратился Стёпа к приятелю.

Мальчик закончил дрессировать Микки и только сейчас вспомнил о том, что ещё не все в сборе. Всё это время цыган сидел у его ног. Весело насвистывая, он разбирал принесённый Стёпой узелок: достал плитку шоколада, разорвал заманчиво шелестящую фольгу обёртки и уже собрался попробовать ароматные шоколадные кусочки. Вопрос Стёпы застал его врасплох.

– Пойду за кем? – не сразу сообразил Жук.

– За Ханой, конечно! – напомнил мальчик.

Тот открыл было рот, намереваясь ему возразить, но потом вскочил, ударил себя по лбу и, издав нечленораздельное восклицание, выбежал на улицу.

О ком говорили ребята и кто такая Хана, Микки пока не знал, но вскоре цыган вернулся, и загадка стала ясна. Сквозь стеклянные двери метро Микки видел, как Жук спускался по ступенькам, держа за руку красивую девочку. Дойдя до дверей, они остановились, цыган наклонился к своей спутнице и шепнул ей что-то, та согласно кивнула, и тогда дети вместе, рука об руку, зашли в вестибюль метро. Пёс перестал выполнять команды и замер, не сводя любопытного взгляда с этой пары. Высокий подросток с чёрными глазами и взъерошенными нечёсаными волосами осторожно, боясь оступиться, вёл за руку хрупкую, тоненькую, как соломинка, девочку, ровесницу Стёпы. На ней было красивое аккуратное, но немного старомодное серое пальтишко. Года два назад Жук украл эту вещь на рынке и принёс Хане (так звали девочку), естественно, не сказав, откуда он её взял. Поверх пальто на плечи и голову незнакомки был накинут тёплый шерстяной платок, и она придерживала его свободной рукой. Микки внимательно следил за тем, как цыган усадил юную гостью на табурет, который, как выяснилось теперь, он принёс именно для этой цели. Пёс покосился на хозяина и заметил, что тот восхищённо смотрит девочке в лицо. Но ни следа приветственной улыбки, ни смущения не отразилось на её лице. Оно оставалось всё  таким  же серьёзно-сосредоточенным.

– Здравствуй, Аннушка! – тихо, чтобы не испугать девочку, сказал Стёпа.

Он почти прошептал это, и не всякий среди гула метро расслышал бы его голос, но у юной гостьи был изумительно тонкий слух. Лучистая улыбка тронула её губы.

– Привет, Стёпа, привет, Микки, – сказала она и вытянула перед собой маленькую белую руку.

Микки сообразил, что это, должно быть, приветствие и обнюхал доверчиво протянутую ему ладонь. Девочка снова улыбнулась, на этот раз гораздо веселее, а когда пёс лизнул ей пальцы, залилась звонким смехом. Засмеявшись, она тряхнула головой, сбросила платок и по её плечам рассыпались длинные солнечные кудри. Стёпа хотел было укрыть Хану, но Жук опередил приятеля.

– Спой что-нибудь для нас, – попросил он, бережно поправив соскользнувший с её белокурых волос платок.

Девочка кивнула в ответ и начала петь – тихо, едва слышно, но постепенно её голос окреп, лился широко и свободно. Во время пения лицо Ханы преобразилось, глаза ожили. Она пела старинную колыбельную песню, которую ей ещё в младенчестве напевала мать, а Жук не отрывал посветлевших влюблённых глаз от её губ, из которых лилась эта прекрасная мелодия:

Ай-люли, ай-люли,
Поскорее сон иди,
Спи, Аннушка моя, усни.
Сладкий сон тебя манит.
 
В няньки я к тебе взяла
Ветер, солнце и орла,
Улетел орёл домой,
Скрылось солнце за горой...

Слова песни заново рождались из далёких тайников памяти и шли от сердца, поэтому высокий и чистый голос Ханы звучал как-то по-особенному красиво, а главное, искренне: ничто не резало слух, не проскальзывало даже фальшивой нотки:

Ветра спрашивает мать:
– Где изволил пропадать?
Или волны ты гонял,
Иль с звездами воевал?

Она пела, а сама, казалось, думала о чём-то своём, неземном. Микки никак не мог понять, почему юная гостья так сильно не похожа на всех других детей, которых он когда-либо видел. Было в ней что-то восторженно красивое, вдохновляющее и открытое, но всё же недоступное для понимания.

Время шло, а девочка всё пела и пела, не обращая внимания на шум поездов, громкие разговоры, гул. Она полностью погрузилась в свой мир, такой манящий и далёкий, словно звезда в ночном небе, скрытый от посторонних:

– Не гонял я волн морских,
Звёзд не трогал золотых –
Я дитя уберегал,
Колыбелечку  качал.

Пёс продолжал выполнять трюки, повинуясь своему хозяину, но в то же время не переставал поглядывать на удивительную певицу. Девочка казалась Микки такой беззащитной и маленькой, что он решил защищать это хрупкое существо от всех бед и напастей, пусть даже ценой собственной  жизни.

Хана замолчала, волшебство и сказка закончились. В глазах юных слушателей блестели слёзы. Даже Микки расчувствовался: из уголков его глаз к носу сбежали две скупые слезинки. Сегодня он плакал второй раз в своей жизни. Небесные глаза девочки тоже переполняли слёзы, достаточно было моргнуть, чтобы они полились с её трепещущих, как крылья бабочки, золотистых ресниц. Но она снова о чём-то задумалась и смотрела перед собой не моргая.

Вдруг пёс насторожился: к Хане подошёл незнакомый мальчик лет девяти, одетый в новенькую кожаную куртку и отутюженные серые брючки, по-видимому, ребёнок из богатой семьи. В правой руке маленький джентльмен держал свежий, только что купленный цветок – лилию.

– Возьми, это тебе. Ты очень хорошо поёшь, – сказал он дрогнувшим голосом, немного смутившись.

Хана взяла цветок, но тот неожиданно выскользнул из её рук. Микки рванулся было схватить упавшую лилию и отдать девочке, но она сама наклонилась и ощупала пол. Цветок лежал справа от неё, а Хана почему-то искала его в другом месте, и тут Микки сообразил, в чём дело. Правда, глаза девочки ещё раньше показались ему необычными, однако пёс не придал этому значения. Теперь же он понял: Хана слепая! Она не видит того, что её окружает: ни неба, ни солнца, ни звёзд, ничего из того, что мы привыкли наблюдать изо дня в день и потому перестаём ценить.

Не обнаружив лилии, девочка несмело попросила:

– Поднимите, пожалуйста, мой цветок. Я уронила его где-то рядом, но не могу найти.

Мальчик молча поднял лилию и отдал её слепой красавице. На этот раз юная гостья крепко сжала драгоценный подарок в ладонях, поднесла его к лицу, коснулась лепестков губами и улыбнулась.

– Это лилия, – сказала она. – Спасибо Вам большое, я очень люблю живые цветы.

Мальчик ушёл, а Хана по-прежнему сидела, не двигаясь, и прижимала к груди свой подарок – белоснежную свежую лилию.

Она вспоминала ласковое лицо матери, такое красивое, в копне волос соломенного цвета, в которых радужным ореолом отсвечивало солнце, её большие светлые глаза, бирюзового цвета платье и протянутые к дочери руки, и всё это – среди прекрасных луговых цветов и яркой майской зелени. Такой девочка её запомнила навсегда. И ещё Хана запомнила небо – синее-синее, с плывущими волшебными облаками, среди которых они с мамой угадывали сказочных животных и старинные замки. Особенно красивы были облака на закате, в алом и золотом свете солнца.

Но потом произошла эта жуткая авария, унесшая жизнь мамы. А вечером, после похорон, Хана услышала приглушённый разговор тёти, маминой сестры. Она жаловалась соседке о свалившемся на её голову «лишнем рте». После этого девочка твёрдо решила бежать из ставшего ей чужим дома.

Хана помнила, как собрала свой рюкзачок, который подарила ей мать на первое сентября, положила туда своего любимого мишку, кофту и мамину фотографию. Потом была страшная ночь на незнакомой улице, в каком-то подвале. А утром, проснувшись, девочка подумала, что ещё ночь, потому что ничего не видела. В этом подвале Хану обнаружил цыган по кличке Жук и забрал её с собой, сказав, что будет заботиться о ней как о младшей сестре. И он сдержал слово. Привыкший за долгие годы к одинокой бродячей жизни, Жук сначала привязался к Хане, а затем полюбил её за то, что она тоже одинока. Если бы девочка была счастлива и богата, цыган наверняка презирал бы её, так же как племя этих сытых толстосумов презирает такие же отбросы общества, к каким принадлежит он.

Хана тяжело вздохнула и закрыла глаза. От терпкого аромата лилии у неё закружилась голова.

К вечеру банка была доверху наполнена деньгами. Жук сосчитал их и остался доволен – оказалось целых триста рублей, не считая пряников, конфет и печенья.

– Вот это да! – говорил Стёпа. – А ты, Жук, думал, что мой Микки ни на что не годится. Если так и дальше пойдёт, мы разбогатеем!
 
– Да ладно тебе, не обижайся, я был не прав, – признался цыган. – Только вот заслуга твоего пса в нашей удаче невелика. Скажи спасибо Хане. Я знал, что её талант нам пригодится.

Ребята собрали свои вещи, уложив в мешок всё, что заработали за день, кстати, не без помощи Микки, который вертелся около них, принюхиваясь к съестному, и вышли из метро.

Быстро темнело. Большие снежные тучи заволакивали небо, но снег перестал сыпать. Стёпа и Хана шагали первыми, Жук с мешком на спине брёл за ними, а Микки замыкал это шествие. Они прошли уже больше половины пути и завернули в один из дворов, откуда до жилища Стёпы оставались считанные минуты, как вдруг прямо перед ними, словно из-под земли, выросли двое нерусских парней в чёрных толстовках и штанах того же цвета. Дети испугались, но у каждого испуг выразился по-разному. Стёпа остановился и, побледнев, с нескрываемым волнением смотрел на незваных гостей, а Жук сжал кулаки, и его чёрные глаза загорелись яростью. Теперь в его глазах не было и частицы той любви, что зажгла в них Хана своим пением, это были уже глаза Вагана – человека, которого Микки так боялся и ненавидел.

Цыган посмотрел в сторону Ханы и его взгляд смягчился. Лицо девочки по-прежнему оставалось безмятежным, ничто не омрачало её ясных глаз. Поскольку она была калекой, Жук всегда испытывал к Хане чувство жалости, но в эту минуту он благодарил судьбу за то, что Бог вовремя отнял у неё зрение: если бы она могла сейчас видеть, её сердце, наверное, разорвалось бы от страха. А цыган любил эту девочку, поэтому не перенёс бы её смерти. И хотя у него никогда не было сестрёнки (а может, и была, да только он не помнит, многое с тех пор забылось, кроме побоев – тяжёлого отцовского кулака, которым тот каждый день потчевал сына), Жук догадывался, что к сестре чувствуешь нечто другое. Как бы там ни было, теперь он должен защитить свою названую сестру или любимую от грозящей ей опасности, о чём та, по счастью, не знает.

– Чё смотрите? – сквозь зубы процедил высокий парень, стряхивая пепел с сигареты. – Деньги отдавайте!

Услышав грубый незнакомый голос, Хана вздрогнула и крепче сжала руку Стёпы.

– Кто это? – прошептала она. – Стёпа, прошу, не молчи, скажи мне, кто это?

Мальчик не ответил. Он оставил её и смело шагнул навстречу незнакомцам. Тогда Хана, почувствовав это, повернулась, беспомощным жестом слепого протянула руки и, нащупав рубаху цыгана, прижалась к Жуку своим худеньким телом. Тот ощутил её тепло, её взволнованное дыхание у своей груди, совсем близко к сердцу, и это придало ему силы. Неизвестно было, кто победит в этой схватке, но настал решающий миг, и он не должен, не имеет права отступать. Теперь, стоя рядом с Ханой и обняв её за плечи, цыган терпеливо выжидал, когда ему нужно будет вмешаться.

– Ничего вы не получите! – выкрикнул Стёпа. – Это наши деньги!

– Были ваши, а станут наши! – загоготал парень. – А ну, Тристан! Проучи-ка этих бродяг, – обратился он к своему дружку, немного пониже его.

Тристан сделал шаг вперёд.

– Чё ты сказал, пацан? – его глаза сощурились, тонкие губы скривились в презрительной ухмылке. – Ишь ты, смелый какой! – иронично протянул он и вдруг достал из-за пазухи нож. – Сейчас посмотрим, кто кого!

Что тут стало с Микки! Опять перед ним сверкнула сталь. Но на этот раз он не трусил, ведь у одного из людей находилось в руках смертоносное оружие и этим оружием угрожали его хозяину. А этого пёс стерпеть не мог. Он напрягся каждой клеточкой своего тела, зарычал и, готовый сражаться до последней капли крови, с прижатыми к голове ушами и оскаленной пастью бросился на Тристана. Парень замахнулся на него ножом, а Микки подпрыгнул и вцепился ему в руку. Однако тот, высокий, оказался хитрее: он подошёл сзади и ударил пса по голове чем-то тяжёлым так, что бедняга, жалобно взвизгнув, кубарем полетел в снег и оглушённый, остался неподвижно лежать на месте.

И тогда Жук решил, что настало время действовать. Тристан кинулся на Стёпу, но цыган преградил ему путь и заслонил собой приятеля. Мгновение они смотрели друг на друга – двое бродяг, отвергнутых обществом, но плоть от плоти этого самого общества, их породившего, двое родственных по крови людей – и в глазах обоих была отчаянная вражда, какая обычно бывает между соперниками, у которых шансы на успех равны.

– Не бойтесь! – крикнул цыган. – Малой, бери Хану и скорее уходите! Я их задержу!

Вот как получается. Жук злился, ревновал девочку, а что из того, если теперь он сам отдаёт её приятелю? Где здесь справедливость? За свою недолгую жизнь он так и не узнал, что такое эта справедливость и есть ли она вообще на земле. Не обман ли это, не мираж? Ведь должны же бедные страдающие люди на что-то надеяться, затем и выдумали справедливость. Как награду, себе в утешение. А высшая справедливость, иными словами, Бог? Этот всесильный судия? Цыган не знал, существует Он или нет, однако в эту роковую для него минуту ему хотелось верить, что Бог есть, что Он всё видит.

Жук полез в карман за своим перочинным ножиком, но отцовского подарка на месте не оказалось: он обронил его в подвале. Опять не повезло! И в эти последние мгновения жизни цыган с тоской и горечью подумал, что даже в смерти ему не везёт. Лишённый семьи при живых родителях, Жук с детства знал одну только боль. Он прожил как собака и умирал как собака, под чьим-то забором, в глухом дворе. Цыган скрыл своё настоящее имя, и никто кроме Ханы не знает, что его зовут Володей, Владимиром. А её он попросил никому об этом не говорить. Но смерть снимает все запреты, и если она теперь догадается открыть его имя, то, может, и его добрые люди помянут, всё-таки крещёный он, православный христианин.

То, что происходило дальше, напоминало ужасный сон. Тристан набросился на Жука и повалил его в снег. Услышав крик Ханы, Стёпа подбежал к ней, мертвенно-бледной, дрожащей от страха, чтобы подхватить слабеющую девочку, а когда обернулся, всё уже было кончено. Цыган, скорчившись, лежал на снегу. Шатаясь, на ватных ногах Стёпа подошёл к приятелю и едва сдержался, чтобы не закричать. Жук был мёртв. На левой стороне его груди медленно расцветало алое пятно.

«Как цветок», – подумал мальчик. Ранняя роза на снегу. Знак искупления этой одинокой человеческой души. И прощения. Там, на небе. Стёпа в это верил.

Он осмотрелся – поблизости никого не было. Конечно, те в чёрном сделали своё дело и скрылись. От людей, но не от Бога. Их поступок не пройдёт бесследно. В каком-нибудь глухом переулке кто-то зарежет и его, убийцу этого черноволосого мальчугана. А пока тот парень не думает о возмездии, что ему до того, что прервалась ещё чья-то жизнь, быть может, ещё не успевшая начаться?..

Микки подполз к ногам Жука и скорбно, протяжно завыл. Хана и Стёпка опустились на колени. Плач и всхлипывания детей слились с этими горестными звуками.

                4

Девочка без слов поняла, что случилось. Ведь слепые восприимчивы. Во время драки Хана стояла чуть поодаль и, сжав на груди руки, подняв невидящие глаза к небу, молилась своими словами. Необъяснимо, но в ту секунду, когда один из тех двоих пырнул её друга ножом, она закричала. А закричала Хана потому, что почувствовала, будто нож вошёл ей под сердце, и тогда она поняла, чья взяла.

– Они его убили, они его убили, – как безумная повторяла Хана. – Стёпа, Стёпочка, ты не знаешь, какой он был хороший, какой заботливый, внимательный и совсем-совсем незлой. Это с тобой он держался свысока, потому… – она запнулась и, понизив голос, добавила: – Потому что ревновал меня к тебе!

Стёпа оторопел.

– Постой, ты хочешь сказать, что он…

– Да, Стёпа, да! – восклицала Хана. – И, поверь мне, для того чтобы понять это, не нужны глаза!

Придя в милицию, дети рассказали о происшедшем. Они не могли допустить, чтобы их друг остался лежать в том глухом дворе. Его надо было похоронить по-человечески. Женщина-следователь внимательно выслушала ребят, выясняя всё до мельчайших подробностей. Дети описали внешность преступников для составления фоторобота, после чего их отпустили, наказав при встрече с теми парнями молчать, что они были в милиции и что те объявлены в розыск. 

После смерти Жука Хане некуда было идти, поэтому Стёпа привёл девочку в своё жилище, где его ждала тяжелобольная сестра. Задыхаясь от волнения и подступивших слёз, мальчик рассказал ей всё по порядку. Роза молча слушала брата, разбирая принесённые гостинцы: налётчики забрали только деньги, оставив нетронутыми сладости. Рядом сидел Микки. Теперь он знал, что такое смерть. Это человеческая жестокость и те двое несли её в себе. Люди поступают хуже животных – последние убивают по необходимости, а они из-за денег.

– Я знала, что случится беда, – неожиданно сказала Роза и, поймав на себе вопросительный взгляд брата, продолжила: – Сегодня днём мне приснился сон. Я видела обрыв, над ним стояли ты и Жук. Вы о чём-то горячо спорили, потом ты вдруг оступился, и тогда Жук схватил тебя за руку, не дав упасть, а сам сорвался в пропасть…

Хана осталась у детей на ночь, однако заснуть им не пришлось. Ночью Розе сделалось хуже. Перед воспалёнными глазами девочки вставали картины из её беззаботного раннего детства. Пока она была в бреду, ей чудилось, что рядом с ней у изголовья в длинном белом платье стоит покойная мать и снова, как в детстве, поёт колыбельную. До чего же было хорошо, пока мама не пила и семья жила мирно и слаженно! Сейчас это время казалось Розе самым лучшем в её жизни. Она протягивала к матери свои худенькие ручонки и умоляла забрать её с собой. Но скоро туман рассеивался, видение исчезало, и вместо ласкового маминого голоса слышалось только унылое завывание февральского ветра.

Микки тоже всю ночь не спал. Каждый раз, когда девочка беспокойно вскрикивала, он вскакивал со своего места, подбегал к ней, садился рядом и начинал скулить. Гул метели за окном и этот тоскливый собачий вой пугали детей. Они чувствовали: это к покойнику.

С рассветом Стёпа встал первым и разбудил задремавшую к утру Хану. Он знал, что его сестре требуется помощь и ещё вчера вечером задумал привести к ней своего знакомого батюшку, отца Василия.

Этот невысокий полный человек с одухотворёнными глазами и широким добродушным лицом до принятия священнического сана был врачом и даже сомневался в существовании Бога, но, столкнувшись в своей практике с чудом (во время клинической смерти мозг человека погибает в считанные минуты, а его юный пациент через молитвы матери после двадцати минут клинической смерти выжил и остался здоров), изменил свои воззрения и стал священником. Теперь Стёпа надеялся на помощь батюшки. Может быть, отцу Василию удастся вылечить его сестру.

Роза беспокойно спала, покашливая и постанывая во сне. Микки было поднялся, но мальчик приказал ему лежать на месте.

В храме Святителя Николая воскресная служба ещё не начиналась, однако прихожане уже потихоньку тянулись в церковь. Войдя на территорию храма, они трижды крестились и кланялись, прежде чем подняться по ступенькам и войти в церковные ворота. Стёпа заметил, что все они шли на службу нарядные, в светлых опрятных одеждах. А он сам как одет? Стыдно было даже ступить на храмовую территорию, не то что зайти в церковь. Стёпа сказал об этом Хане, и дети остановились у ворот, не решаясь зайти внутрь.

– Что вы здесь стоите? В храме для всех места хватит, – раздался над их головами чей-то голос. Стёпа обернулся. Рядом стоял благообразный седой старичок, чуть повыше их ростом, в длинном, похожем на платье одеянии золотистого цвета.

– Дедушка, сегодня служит отец Василий? – спросил мальчик.

– Да. А зачем он тебе понадобился? – поинтересовался старец.

– У меня в подвале сестра больная, – жалобно сказал он. – Ей сейчас очень плохо.

– А звать-то тебя как? Надо же мне отцу Василию сказать, кто его спрашивает.

– Я Стефан. Так и передайте, – ответил Стёпа. – Пока сестрёнка была здорова, мы с ней иногда заходили в этот храм и однажды познакомились с батюшкой. В тот день он рассказал нам о Боге, который всех любит, а потом попросил сестёр милосердия накормить нас в трапезной. Я знаю, что отец Василий в прошлом врач, и поэтому надеюсь, что он поможет моей сестре.

Рассказ беспризорника, по-видимому, произвёл на старого диакона сильное впечатление, потому что тот немедленно отправился к батюшке и доложил ему, что мальчик по имени Стефан дожидается его у ворот храма. Ещё служитель сказал отцу Василию, что сестра этого мальчика серьёзно больна и нуждается в помощи.

Батюшка сразу засуетился. Он попросил отца Георгия отслужить за него литургию, взял с собой запасные Дары и уже через четверть часа вышел к Стёпе.

– Отец Василий, благословите! – мальчик горстью сложил ладошки и наклонил голову.

– Бог благословит, Стефан, – отозвался батюшка, осеняя его широким крестом.

– И меня благословите! – робко попросила Хана.

– А тебя как зовут, девочка?

– В крещении я Анна, но друзья зовут меня Ханой.

– Хана, Анна – так можно и запутаться, – улыбнулся батюшка. – Давай ты будешь просто Аннушкой, хорошо?

– Я согласна, – ответила девочка, и отец Василий благословил её.

Возле подвала сидел Микки, нетерпеливо дожидаясь хозяина и Хану. Пёс ждал их долго, и вот наконец они вернулись, но не одни. Навстречу ему шёл Стёпа и держал за руку Хану, а рядом с ними двигался человек в чёрной рясе, с большим позолоченным крестом на груди. Такой странной одежды Микки ещё ни разу в жизни не видел. Пёс не знал этого человека, а между тем отец Василий уже слышал о нём. Когда дети сказали ему о собаке по кличке Микки, батюшка задумался. Что-то смутно ему припомнилось. Но слишком много людей ежедневно приходили к отцу Василию со своими заботами, и он забыл о том, что когда-то его духовная дочь, старушка Мария, рассказала ему о своём щенке Микки.

Батюшка не дал псу забежать следом за ним в подвал, закрыв дверь перед самым его носом, и в сопровождении детей спустился по крутой лестнице вниз.

Поначалу отец Василий передвигался ощупью: его глаза не сразу привыкли к темноте. Но через несколько минут, хорошенько приглядевшись, батюшка пришёл в ужас от того, что увидел. В углу на куче старого тряпья лежала умирающая. Он подошёл ближе и осмотрел ребёнка.

– Тяжёлая форма туберкулёза, – сказал батюшка, закончив осмотр.

Туберкулёза? Стёпа содрогнулся. От этой болезни умерла их с Розой мать, выходит, и его сестра обречена?

– Медицина здесь не поможет, – продолжал отец Василий, словно отвечая на его мысли. – Почему же ты раньше не позвал меня, Стефан?

– Я думал, что Роза… – растерянно пробормотал Стёпа.

– Ты думал, что это несерьёзно, – перебил батюшка. – Надеялся, что она выздоровеет, да? Надеялся на чудо? Пойми, нельзя сидеть и ждать от Бога чуда, надо самому действовать. Вот если бы ты позвал меня в самом начале болезни! А теперь… – он безнадёжно махнул рукой и наклонился, чтобы достать Святые Дары.

На слова отца Василия Стёпе нечего было возразить. К горлу мальчика подкатил ком, глаза наполнились слезами и он отвернулся, чтобы батюшка не заметил его слёз.

«Сейчас бы Жук сказал, что я веду себя, как девчонка!» – подумал Стёпа. Да, Жук был настоящим другом! Если бы не он, страшно подумать, что было бы теперь с ним и Ханой.

Стёпа подошёл к Аннушке. Она сидела, прижавшись спиной к холодной бетонной стене. Мальчик сел рядом с ней, и Анна положила голову ему на плечо.

 – Я всё слышала, – сказала она. – Мне очень жаль. Но ты не плачь, Стёпа. Я знаю, что все детки, которым плохо жилось на этом свете, после смерти попадают в рай к Боженьке. Мне мама так говорила.

Стёпа уже слышал похожие слова от отца Василия и долго утешался ими, однако сейчас это его не успокоило.

– Я знаю, Аннушка. Но моя сестра не умрёт, она не может умереть, Бог не допустит этого! – твердил он упрямо, не желая признать очевидного.

Исповедь и причащение закончились. Стёпа видел, как священник достал маленькую ветхую книжку, благоговейно открыл её и, став под окно, чтобы лучше было видно, начал читать над Розой молитвы. Он читал вполголоса, поэтому Стёпа, как ни старался, не мог разобрать его слов. Закончив молитвы, отец Василий вытер со лба выступивший от волнения пот и вызвал по мобильному телефону «скорую помощь».

Всё это время пёс послушно сидел под дверью и наблюдал через крошечную щель за всем происходящим. Ему было немножко страшно. Микки ещё не оправился от вчерашнего потрясения, а сегодня за этой железной дверью снова стояла смерть…

«Скорая» приехала через двадцать минут, но ничего нельзя было сделать. У Розы случился приступ кашля, горлом пошла кровь, и она умерла, не приходя в сознание.

Микки не сиделось на месте: он путался под ногами врачей и то и дело подбегал к Стёпе, который, захлёбываясь, громко рыдал. Вместе с ним плакала Аннушка. Девочка хоть и не видела, как умирала Роза, но зато чутко ощущала происходящее вокруг своей чистой, открытой душой.

Отец Василий попросил врачей забрать детей в больницу на обследование, чтобы потом их смогли поместить в православный приют. Перед отъездом Стёпа рассказал батюшке историю Микки, и тот, приласкав пса, обещал заботиться о нём. Девочка, в свою очередь, подошла к отцу Василию и попросила его молиться о невинно убитом Владимире. Батюшка спросил, кто такой Владимир и Аннушке пришлось обо всём сказать. Так Стёпа узнал, что у Жука, оказывается, было   настоящее православное имя.

Услышав от ребят, как погиб цыган, отец Василий прослезился. «Неисповедимы пути Твои, Господи!» – только и сказал он.

На прощание Микки несколько раз лизнул хозяина в губы и жалобно заскулил, потом он подбежал к Аннушке, чтобы также проститься с ней. Отец Василий напутствовал детей крестным знамением, и они сели в машину.

Стёпа и Аннушка сидели рядом, прижавшись друг к другу. Перед ними, накрытая простынёй, лежала Роза, и очертания её маленького тела угадывались под этим белым саваном. Стёпа бросил взгляд на Аннушку. Счастливица! Она ничего не видела. Машина затарахтела, тронулась с места. Мальчик отвернулся от тела сестры, прислонился лбом к холодному оконному стеклу и стал смотреть вслед своему четвероногому товарищу, которого он покидал, скорее всего, навсегда. Ему не хотелось уезжать, но в то же время Стёпа понимал, что бросить всё как есть и уехать было единственным способом выжить. Он убеждал себя, что детский православный приют – это не так уж плохо. По крайней мере такой вариант полностью исключает возможность замёрзнуть где-нибудь на улице, быть убитым, как несчастный цыган по кличке Жук, или ещё хуже – умереть от голода.

Микки провожал детей преданным взглядом, пока «скорая помощь» не скрылась из виду за ближайшим поворотом. После этого пёс и батюшка остались наедине. Микки лёг у ног отца Василия и внимательно посмотрел ему в лицо, как бы спрашивая, что тот намерен делать дальше. Что будет теперь с ним, с Микки? Батюшка нагнулся и погладил пса по голове.

– Не волнуйся, я тебя не брошу. Пойдёшь со мной? – дружески предложил он.

                5

Микки фантастически повезло. У батюшки оказалась  большая многодетная семья, в которой все до единого любили животных. С раннего утра и до глубокого вечера пёс гулял в широком просторном дворе, где жили: коротконогая белая в чёрных пятнах Стрелка, её юная дочь по кличке Тора – на редкость красивая собака, сказать по секрету, наш Микки влюбился в неё, едва увидел, её ухажёр Малыш и вороватая кошка Фроська со своими новорожденными котятами. Пёс наслаждался каждым мгновеньем бытия и впервые в жизни чувствовал себя по-настоящему счастливым.

С Торой Микки снюхался не сразу. И всё из-за того, что ему мешал Малыш. Стоило Малышу увидеть возле Торы чужака Микки, как он со всех ног мчался на выручку своей невесте. Глядя на эту пару, можно было подумать, что Малыш считает Тору своей собственностью. Похоже, та чувствовала это и, не желая покориться, держала назойливого кавалера на безопасном рас- стоянии. Вот Малыш и злился. Зато к Микки Тора с первого же дня проявила расположение. Когда поблизости не было Малыша, она заигрывала с ним: подпускала его к себе поближе, затем отбегала на несколько шагов в сторону и ждала, когда тот снова приблизится. Так она уводила его со двора к воротам и приглашала порезвиться на воле, поваляться на свежей травке, под тёплыми весенними лучами. Микки, разумеется, был не против. Заслышав просящий голос Торы, хозяйка выпускала их, каждый раз наказывая влюблённой парочке возвращаться к вечеру, и тут для них наступала свобода. Они подолгу гуляли вместе, и случайные прохожие часто видели такую картину: впереди бежала красивая тонконогая собака, а за ней с лаем гнался грязно-рыжий дворовый пёс. Только не подумайте, что за Микки не ухаживали, совсем наоборот! Но не мог же он отказать себе в удовольствии вываляться в песке или сбегать на мусорную свалку! А однажды пёс взял с собой Тору, и вечером хозяева всерьёз забеспокоились, не заболели ли они, так как оба отказывались есть. На самом деле всё было гораздо проще: побывав в тот день на свалке, они до того объелись, что даже вкусная домашняя еда их не прельщала.

Казалось, пора бы уже Малышу смириться с тем, что его невеста ушла к другому, но упрямый пёс не уступал, всюду подкарауливая Тору. И Микки сразился с соперником. Это случилось ночью, причём драку спровоцировал Малыш – он первым кинулся на него. Поединок происходил под самыми окнами, и собачий визг разбудил хозяев. Тут уж всем досталось – и правому, и виноватому. Несмотря на превосходство в росте и весе, Малыш проиграл схватку – Микки оказался ловчее его, и тот с порванным ухом позорно бежал с поля боя. Теперь он был отвергнут окончательно и бесповоротно. А через несколько месяцев на свет появились очаровательные щенята. Счастливая мать старательно вылизывала их пахнущие молоком мордочки, заботясь о том, чтобы никого не обделить вниманием.

Пятеро хозяйских детей с пониманием отнеслись к молодой маме. Однако, когда кутята немного подросли, младшая из детей, Верочка, стала брать их из корзины играть. Торе это не понравилось, и она перепрятала своих кутят. Однажды взрослые, проснувшись, не обнаружили их на обычном месте в прихожей и потратили целый день на поиски. Оказалось, что Тора перенесла своё семейство в старый курятник. Пришлось Чернушке со своим  выводком потесниться.

Хорошо жилось Микки у отца Василия. Но всё же по вечерам пёс часто вспоминал свою прошлую жизнь и скучал. Где-то теперь его друзья? Наконец он дождался – спустя год на адрес отца Василия пришло письмо из Санкт-Петербурга. Батюшка развернул конверт и прочитал вслух: «Здравствуйте, отец Василий! Хочу поделиться с Вами большой радостью: нашёлся мой папа. Представляете, все эти годы, с тех пор как он узнал, что умерла наша мама, отец разыскивал нас с сестрой во всех московских приютах, но много попадалось однофамильцев, ведь Мироновы – очень известная фамилия. И вот полгода назад папа нашёл меня в православном приюте, куда Вы нас определили. Теперь Вашими молитвами, батюшка, я живу в Питере со своим отцом Алексеем Петровичем и Аннушкой, которую папа удочерил по моей просьбе. В школе, где я учусь, есть урок, на котором рассказывают о Боге, и я люблю этот предмет больше всех остальных. Когда я закончу школу, обязательно поступлю в богословский институт, потому что хочу быть учителем духовной культуры.

А вот ещё одна радостная новость: Аннушке сделали операцию, и она стала видеть. Теперь моя названая сестрёнка учится в музыкальной школе. Она там самая лучшая ученица, и педагог по вокалу говорит моему отцу, что его дочь очень талантлива. А по выходным мы все вместе ходим в храм на службу, и Аннушка иногда поёт там на клиросе.

Я часто вспоминаю Вас, отец Василий, и беспокоюсь о Микки. Где он сейчас? Всё ли с ним хорошо? Здоров ли? Если что-ни- будь знаете о нём, напишите мне всё как есть, не скрывая ничего. Очень жду Вашего ответа.

С уважением Миронов Степан Алексеевич».

Батюшка дочитывает письмо и украдкой смахивает слезу. Микки тоже искренне радуется за своих друзей, которые после многих скитаний наконец обрели своё счастье. Пёс радостно лает, прижимается к ногам отца Василия, и тот ласково треплет его по взъерошенной рыжей шерсти.

– Я тоже счастлив, голубчик, – говорит он. – Беги-ка, расскажи матушке Ирине эту новость.

И Микки стремглав бежит на веранду, где у плиты хлопочет матушка. Он громко лает и виляет хвостом.

– Что, мой хороший, проголодался? – улыбаясь, спрашивает матушка Ирина и наливает ему в мисочку вкусного ароматного супа, пахнущего рыбой, свежей зеленью и овощами.