Я и сейчас, если прихожу в наш старый дом, открыв дверь и пройдя тамбур, сразу оглядываюсь на кухню, будто кто-то меня здесь ждёт и встречает. Из родных, которые здесь жили раньше, остался только племянник, сын младшей сестры. Однако его застаю далеко не всегда. У меня сохранился ключ от квартиры, и я, бывает, приезжаю сама по себе и спокойно открываю дверь. Нередко – чтобы забрать ещё какие-то из своих книг, которые пока тут остались.
Дом, точнее, квартира встречает меня гулкой пустотой. А мне хочется прикрыть глаза, и тогда я увижу его. Даже... Его. Маленького, чёрного с белыми пятнами котика, которого сёстры и племянник назвали Чёриком, именно за цвет ворса. Пока он рос, всё равно оставался маленьким, потому в восприятии своих хозяев и всех их родственников остался как бы навсегда котёнком. Уже вырос, уже, наверное, по-кошачьи стал зрелым, даже состарился, а всё был маленьким.
Когда не стало младшей сестры, его главной хозяйки, Чёрик подолгу сидел дома совсем один. Бедный племянник, пытаясь опомниться от своего горя и как-то наладить новую жизнь, буквально метался, куда-то ездил, много работал; дома первое время после смерти своей мамы старался бывать поменьше. Надо было каким-то образом унять тоску и печаль. А Чёрику уйти было некуда, он сидел дома. Перед уходом племянник накладывал ему еды, но как быстро кот съедал её, я не знаю, потому что когда бы ни пришла, его миска всегда была пустой. Он быстро усвоил, что я пришла в наш старый дом не только по своим делам, но и чтобы покормить его, потому всегда приветливо встречал меня. Не знаю, умеют ли кошки, собаки и прочее зверьё улыбаться, но мне казалось, что он, когда видит меня, именно улыбается. Чувствовалось, что рад моему приходу.
Он всегда вёл себя одинаково. Если слышал звук проворачиваемого в замке ключа, немного выгибал спинку. Может быть, это какое-то самозащитное движение? Внимательно смотрел с кухни, от своей опустевшей миски в сторону входной двери, а потом торопился мне навстречу. Останавливался, не дойдя метра, и пытливо смотрел на меня. Я переобувалась в домашние тапки, снимала пальто или куртку, что-то говорила ему – мол, вот я и пришла, и сейчас покормлю тебя.
Дальше он вёл себя по-разному. Мог оставаться в коридоре и наблюдать за каждым моим движением. Мог неторопливо пройти вслед за мной в комнату. В любом случае я оставалась в поле его зрения, и это было очень приятно. Он будто хотел мне сообщить, что дома никого, кроме него, нет, но сейчас и он не один, и я не одна, потому что мы вместе. Потрясающее ощущение! Казалось, что он, ни о чём не спрашивая, знает обо мне очень многое, и прежде всего – что мне грустно; я только кажусь сильной и бодрой, на самом деле очень нуждаюсь в поддержке.
Потом я шла на кухню, и он за мной. Вот тут его сердечко взыгрывало. Он с нетерпением ждал, пока я выложу ему в миску то, что принесла, и сразу принимался за еду, успев, однако, благодарно вильнуть хвостиком, а потом поджать его, чтобы тот от счастья не оторвался и не сбежал куда-то. Ел он всегда жадно и быстро. Понятно: жить ему, бедняге, приходилось теперь на суровом режиме, поскольку молодой хозяин мог покормить его только утром и совсем поздно ночью, вернувшись домой. Съев половину того, что я положу, Чёрик будто отодвигал остальное на потом. То ли так работал его инстинкт, то ли в своей суровой жизни, где его, то есть наши родные много болели и тяжело уходили, где подчас всем было совершенно не до него, он научился думать о будущем, откладывать еду на потом. К моему приходу, однако, всё давно съедал. Он никогда и ни на кого не обижался, потому, наверное, что всё хорошо понимал. Смиренно принял неизбежное и догадался, что кое-что тут будет теперь зависеть от него: он должен помогать тем, кого любил. И помогал – как мог. Всем своим маленьким существом. Милый котик, будто навсегда оставшийся котёнком.
- Он ведёт себя, как собачка, - объяснила мне другая сестра, хорошо понимающая повадки домашнего зверья. – Кошки эгоистичны, заняты только собой и всё делают лишь для себя. А он живёт для всех нас. И встречать пришедших домой выходит, как собака.
...Чёрика давно нет. И теперь, если я приезжаю в наш старый дом, меня встречает абсолютная пустота. Раздеваюсь. Смотрю направо, в сторону кухни. Мы и раньше, когда все были живы, так делали, потому что на кухне обычно находились мама и папа и первое слово привета было обращено именно к ним. Чёрик потом словно перенял от них, ушедших, эту функцию – быть стражем дома, заменить тех, кого уже не стало.
Чёрик! Милый, родненький Чёрик! Глаза мои наполняются слезами, даже если просто произношу его имя. Часто вспоминаю нежного котика, умудрявшегося всем нам помогать жить, глубоко разделявшего всё то, чем жили, чем болели, чем страдали мы. Член семьи. Необыкновенно родное существо.
...Я снова бренчу ключами, пытаясь открыть самую родную для меня дверь. Вхожу. Поневоле смотрю направо, в сторону кухни. И кажется мне, что Чёрик никуда не исчезал. Вот сейчас он выйдет встретить меня. И на душе у меня сразу станет спокойно, тепло и светло.