Неожиданным богом, пораженным игривостью, громыхал гром по небосводу своею медной башкою, высекая кривые болиды царапин, стремящихся к парящейся землице. Пойдет, сейчас пойдет, лупанет! Во всю! Во всю! Но ничего так и не пошло, только цикады замерли в траве, придерживая свой стрекот. Кому это все?
Застыли в темноте деревья, кусты, травы. Отзывались на небесные крики дрожанием листьев, стеблей. Потом снова замирали. И так продолжалось, продолжалось. Ветер дышал на кроны деревьев прохладой, а те лепетали так нежно, уютно. Услышав – хотелось стать кроной, качаться под звездами до утра, ожидая родов той самой выси, так объемно развалившейся вверху, так уютно устроившейся в своем логове, поблескивающей игриво рыжими куницами, выброшенными загодя к дубовым посадкам, сшивающими горизонт. Кому это все?
И если бы достать сейчас из колодца, натужно скрипящего ржавым тросом, ведерко студеной воды, то она бы изумилась, подземная, тому, какая вокруг красота и, должно быть, запела стоголосо, нечто журчащее, выпадая росой в травы, не дождавшихся дождей, упрятанных в утробы седых овец, вершивших перебранку очередности атаки на угрюмую твердыню.
Гремит, рокочет, хамит небо – земле, а та, в ответ, гордо молчит, будто не слыша, разве что возмутиться ее воздушный защитник, проволочет пару верст строптивое облако и забросит на особо высокий тополь, свечкой, перстом упершийся в податливую плоть высоты. Кому это все?
И кому – медовое послевкусие гречишного поля, спрятанного вдалеке, за прудом. И кому – маслянистый мазок по нёбу войска подсолнухов, сторожащих восход с чуткостью дворовых псов. Кому – порхание летучей мыши, углами выписывавшей назойливое колдовство, кому ее уханье в проруби воздушных потоков, за назойливым писком комара. Кому – таинства этой ночи, кому – ее стоны? Забирай гром, смой волной, делай что хочешь. Все – твое.