Переплетение параллелей

               

   Иван Кузьмич в приподнятом настроении возвращался от старого друга, живущего недалеко от Дмитрово. Ярко светило солнце, пели птицы в ближайшем лесочке при дороге, шумел ветер в небе, и шумело в голове у Ивана Кузьмича от выпитого самогона. Повод выпить был отменный – друг Гриша Винокуров выписался из больницы. Под стать фамилии, друг гнал отличнейший самогон, настаивал на смородиновом листе, дубовой коре или  на можжевеловой ягоде. К прозаическому вопросу пития подходил творчески, одним словом. Обратился Гриша в больницу с болью в пояснице, а доктора обнаружили цельный букет хворей: и давление, и шум в ушах, и обострение гастрита, и тяжесть в груди. Но больше всего сразила весть эскулапов, что сильно барахлит мотор.
   Посидели Иван Кузьмич с другом в тенёчке, выпили за здоровье друг друга по отдельности, затем за совместное, потом за здоровье всех здоровых и исцеление больных во всем мире. Напоследок выпили, что оказалось лишним, чтоб им – врагам – тяжело жилось.
   Поболтали от души. Как это часто бывает, слово за слово и потекла ладья-беседа в русле общих интересов.
   В какой-то момент беседа независимо от самих диспутирующих плавно потекла в совершенно ином векторе. От предмета беседы приземлённого перешли к материям более высоким.
   - Ты никогда, Вань, не задумывался над тем, что есть наша жизнь? – огорошил друг Гриша хитрым вопросом.
   Иван Кузьмич воззрился на друга широко раскрытыми глазами и замер с раскрытым ртом.
   - Да или нет?
   - Выбил из колеи, - выдавил через силу Иван Кузьмич, - спроси что-нибудь полегче.
   - Легче только стакан, - Гриша кивнул на опорожнённую гранёную ёмкость, загадочно и весело сверкающую искривлёнными боками.
   - Если об этом, - развёл руками Иван Кузьмич, - то о чём речь!
   - Но думал я совершенно о другом, - возразил с некоторой долей смущения Гриша.
   Иван Кузьмич сдался, хлопнул ладонями по коленям.
   - Сдаюсь! – громко почти крикнул он, - выдавай своё сокровенное!
   Подумал немного в полном молчании Гриша, сжав рукою рот.
   - Я… вот о чём, - наконец проговорил друг, делая паузы между словами, - вот, к примеру, наша жизнь. Мне всё в ней происходящее напоминает две параллельных прямых, когда одно событие не пересекается с другим. Течёт независимо от другого, иногда соприкасаясь боками. Может, и происходят какие-то возмущения, но строго в приграничных областях. В общей же массе – само событие остаётся нетронутым.
   Слушал Иван Кузьмич старого друга и потихоньку превращался в завороженный  василиском живой предмет. Услышанное отсылало его в отдалённый год, когда он в молодости пытался прочесть одну умную книгу философского направления; было в ней много мудрёных фраз и заумных слов, смысл и значение которых отдельно и в связи с контекстом приводились внизу мелким шрифтом под разными цифрами, и называлась она тоже мудрёно, что-то вроде «Метафизика мыслительного процесса в начальной стадии общеобразовательного обучения», выходила она в серии популяризации философии и естествознания и предназначалась для широкого круга читательской аудитории. Тоненькая была книжица, в бумажной обложке, но в определённом смысле заставила Ивана Кузьмича на каком-то этапе жизни задуматься о превратностях и сложностях бытия. После её прочтения посетили его неопределённые сомнения и вот те же самые колебания посетили его и сейчас. И тотчас сами собою всплыли в памяти красивые и мелодичные слова из той брошюры – дихотомия образного восприятия, не синхронно-монофазная каталепсия, душевный катарсис и личностный коллапс.
   А друг продолжал. Продолжал витийствовать, смотря вперёд прищуренными глазами и куря одну папиросу за другой.
   - И вот так себе идут две параллели нашего бытия, ни на миг не прекращаясь. Где-то свернут, где-то пересекутся. Возникнет смущение, вспыхнет искра, озарится горизонт события на мгновение и погаснет и дальше продолжается течение жизни. И никакого изменения статус кво.
   Не успевая переваривать умничанье друга, тем не менее, Иван Кузьмич решил сказать своё слово, как последний забитый в фундамент здания гвоздь.
   - Это-то со школы известно, что параллельные прямые не пересекаются, но в жизни по-другому.
  - Как так?! – встрепенулся Гриша Винокуров. – Законы математики не измены в любой точке вселенной.
  - Так, то ж в математике, - усмехнулся Иван Кузьмич. – Если смотреть в перспективе, куда без неё в искусстве, две линии, бегущие рядом, на линии горизонта сливаются в одну точку.
   - Хе! – только и нашёлся, что сказать друг Гриша. – Но наука…
   - Вот тебе и – хе! – в тон ему повторил Иван Кузьмич. – Научный авторитет никто не отменял, но есть и практика, без которой теория ноль, и она говорит немного об обратном. А именно, что идущие бок о бок события, как параллельные прямые на горизонте не только соприкасаются, а переплетаются, вступают во взаимодействия. И влияют друг на друга не в одной точке соприкосновения, но вызывают длительные турбулентные состояния внутри.
   Высказался и умолк в смущённом недоумении Иван Кузьмич, так как таких слов и речей, длинных и умных, отродясь не говорил. И Гриша, потрясённый, сидел и кивал тихонько головой и покачивал телом.      
   Засиделись друзья до самого вечера. И вспомнил вдруг Иван Кузьмич, что супруга просила купить кое-чего для ужина в магазине. Да и Гриша заполошился, тоже вспомнил о каком-то срочном деле, которое ещё вчера нужно было исполнить.
   Распрощались друзья возле калитки, и пошёл каждый своей дорогой.
   Неверным шагом, сразу и не понять, то ли земля пустилась в пляс, то ли ноги сами кренделя выдают, Иван Кузьмич проделал недолгий путь от дома друга до моста через Маглушу. Шёл и во всё горло, музыкальным слухом не обладая, медведь на ухо наступил, орал любимую песню:

                - Солдатушки, бравы ребятушки,
                А где же ваши жёны,
   
   Мимо пролетали быстрокрылые машины, водители притормаживали возле путника и желали приятного пути. А Иван Кузьмич, знай себе, драл связки, крича «во всё воронье горло»:

                - Наши жёны – пушки заряжёны,
                Вот кто наши жёны…
   
   Сигналили водители, аккомпанируя певцу, и ехали дальше.
   Пару раз останавливался Иван Кузьмич, переводил дыхание, закуривал любимый «Беломор» и продолжал путь.
   Как же всё прекрасно складывалось: и друг хворь поборол, и оросили за здравие организм самогоном, и вспомнили молодость, и много чего ещё…
   Вот и замаячил впереди мост, с перилами, обвешенными навесными амбарными замками. Пронеслась и скрылась в направлении Красного посёлка, и храм Богоявления выплыл во всей своей красе, как красавец корабль. Остановился Иван Кузьмич возле моста, решил передохнуть, восстановить дыхание, пот утереть платком носовым и заодно полюбоваться открывшейся перспективой. Любил Иван Кузьмич, что ни говори, тешить взор плавными линиями храма, куполом с крестом, блестящими во свете лучей заходящего светила, послушать переливы колоколов. Время близилось к вечерней службе. Вдали суетились прихожане, спеша войти в прохладное помещение с уличного зноя.
   Верующим человеком Иван Кузьмич себя не считал, был дитём времени повального атеизма и отрицания существования бога, но всегда, когда доводилось на пути встретить церковь или храм, заходил и с благоговением в душе смотрел на сизую дымку, наполнявшую помещение, наблюдал за прихожанами, вглядывался в иконы и даже пару раз ставил свечи, каждый раз спрашивая, где ставить за здравие, куда за упокой, обращаясь к богомольным старушкам в белых чистых платках, ставших неотъемлемой частью интерьера церкви. Этих старушек, знавших всё или практически всё, он невольно сравнивал с гидами, могущих дать самую полную информацию на интересующую тему.
   Перевёл дыхание Иван Кузьмич, и ступил на вибрирующий настил железобетонного моста. Сделал три шага, остановился и посмотрел на прозрачно-зелёные воды реки Маглуши, далеко не самой полноводной из всех рек, коими славится Подмосковье. Затем перевёл взгляд на храм Богоявления и… не поверил своим глазам – храм был на месте, но что-то подсказывало о необычном несоответствии вещей. Как ни крути, храм стоял на том же месте, где вчера и третьего дня тому, но непонятность продолжала присутствовать. И никак не мог понять Иван Кузьмич, где истоки сомнения, порождающие смущение. Проморгался, потёр лицо ладонями, помассировал мочки ушей. Вздрогнул от резко взвизгнувших автомобильных тормозов. Рядом остановился сосед, молодой парень-коммерсант, владелец трёх продуктовых магазинов в Дмитрово, Новом Иерусалиме и непосредственно в Истре, Митя Ползунов.
   - Дядь Вань! – перекрикивая мощь динамиков, изрыгающих тяжёлые волны электронной музыки, проговорил Митя. – Здрасьте!
   - И тебе того же, сосед!
   - Чё стоите?
   - Хочу и стою. Тебе же не мешаю!
   - Да я к тому, - не успокаивался сосед, - может вас домой подбросить.
   - Подбрасывать за ноги и не ловить за руки своих девок будешь.
   Митя не смутился.
   - Я в том смысле, дядь Вань, подвезти. Всё равно домой еду. Доброе дело сделаю. Глядишь, и зачтётся когда.
   Иван Кузьмич кивнул в сторону храма.
   - Лучше пусть вон там зачтётся. А за предложение спасибо. Но откажусь. Пешком прогуляюсь.
   Сосед вернулся в салон, но его остановил Иван Кузьмич.
   - Мить, ты ничего необычного не видишь?
   - Где? Впереди? – Митя вытянул шею, всматриваясь в дорожное полотно и на пустую дорогу.
   - Да нет же! – рассердился Иван Кузьмич. – На церкви!
   Митя всмотрелся на белое строение храма и отрицательно покачал головой.
   - Всё как обычно. А что?
   - Да ничего! – Иван Кузьмич рассерчал на себя, что зазря рассердился на молодого парня. – Прости.
   - Не за что, - удивился реакции пожилого мужчины Митя, повернул ключ зажигания, пока говорил, мотор заглох, и поехал домой.
   Иван Кузьмич продолжал стоять и всматриваться в стройные линии здания храма.
   - Что-то же привлекло внимание, - пробормотал под нос Иван Кузьмич и чуть не сел на высокий бордюр, отделяющий проезжее полотно от пешеходной дорожки. – Матушки святы! – еле двигая языком, промолвил он. – А крест-то куда подевали?
   И в самом деле, на прежнем месте крест отсутствовал; купол был, а креста нет.
   - Неужто, ироды, в метало-скупку сдали, - больше ничего правдоподобного он придумать не мог. – Когда же это снять-то умудрились?
   Побуждаемый внутренним движением, непроизвольно сделал шаг назад, не сводя с купола взгляда, и остановился, поражённый увиденным. Иван Кузьмич отказывался верить своим глазам: крест располагался на прежнем месте, на вершине купола и вместе с позолотой купола блестел в лучах заката.
   - Ёшь тать мать! – восхищённо прошептал Иван Кузьмич и рука, сложенная щёпотью, непроизвольно поднялась ко лбу, следом опустилась к пупку и затем коснулась поочерёдно плеч. – Эт-то что ещё за хр… - но не высказался и закончил иначе: - Чепуха!   
   Потоптался на месте несколько минут, потирая глаза и смотря на храм, а именно на купол. И сделал шаг вперёд. Купол исчез. Как не бывало! Всё было на месте: и храм, и колокольня, и купол, и дуб с колодцем во дворе храмовом, но креста не было.
   Снова шагнул назад Иван Кузьмич. Крест вернулся на своё законное место. Шаг вперёд – крест не таял медленно и плавно в закатном золоте вечера, а исчезал. Резко. Будто и не стоял, как положено по традиции.
   - Что за наваждение, - с трудом ворочая сухим языком во рту, проговорил Иван Кузьмич. Проглотил с трудом сухой комок и шагнул вперёд. Крест сиял, слепя глаза, на прежнем месте.
   Самое интересное, бросившееся в глаза и заставившееся усомниться в реальности происходящего, это солнце: до этого оно клонилось к горизонту, золотя верхушки леса, сейчас стояло в зените и нещадно жгло.
   Иван Кузьмич шагнул назад и громкий окрик вместе с диким рычанием мотора заставили оглянуться.
   Позади и сбоку, почти впритык, остановился танк с красной звездой на корпусе, обдав лицо и тело жаром раскаленного металла. Из верхнего люка, высунувшись по торс, на него смотрел чумазый парень.
   - Не слышишь, что ль, батя, застыл чего на месте? Ну-ка, быстро уходи от греха подальше, пока не прилетело!..
   - Что не прилетело? – не понял Иван Кузьмич.
   Откуда-то издалека раздался характерный сухой стук.
   - Вот это! – крикнул танкист.
   По корпусу танка с протяжным глухим звоном прошлась пулемётная очередь, рикошетом пули отскочили в сторону от Ивана Кузьмича. Часть раскалённого свинца прошлась по мосту, поднимая высокие фонтанчики из асфальта и бетонной пыли перед его ногами.
   - Это что такое? – не понимая происходящего, спросил Иван Кузьмич. – Кино снимают, что ли?
   - Какое кино?! – удивился парень. - Война, батя, война!
   - Какая? – Иван Кузьмич никак не мог сориентироваться в обстановке.
   Пулемётчик с колокольни пристрелялся и теперь клал пули кучно и метко.
   - Самая настоящая! – крикнул танкист. – Да спрячься же или ложись!
   Следующая очередь легла прицельнее. Несколько пуль отскочили от траков. Парочка с противным свистом просквозили над его головой и он тотчас присел на корточки и осмотрелся по сторонам. Вместо привычного Дмитрово он увидел чистое поле, заросшее зелёной травой, по которому чёрной цепочкой двигались, пригибаясь, солдаты.
   Танкист делово заметил, будто игнорируя вражеского стрелка и пренебрегая смертью:
   - Крупнокалиберным лупит, тварина!
   Выстрелы с колокольни перешли в сторону солдат, идущих по полю. Несколько солдат упали, как подрубленные дубки.
   Танкист изменился в лице и крикнул в башню:
   - Петь, заприметил суку на колокольне?
   В ответ раздался резкий крик, говоривший старался перекричать работающий мотор:
   - Вижу, командир!
   - Давай осколочно-фугасным прямой наводкой! Задай, гниде, огоньку под хвост!
   - Есть, командир!
   Иван Кузьмич на корточках бойко перебрался за танк и выглянул из-за треков. Минуту спустя прозвучал выстрел. Мост под колёсами вздрогнул. Остро запахло в воздухе сгоревшим порохом.
   Башенка колокольни окуталась дымом. Смолкли выстрелы. Дым под действием ветра быстро развеялся, и показалась колокольня, усечённая до половины.
   - Господи! – прошептал Иван Кузьмич, снова непроизвольно налагая на себя щепотью крест. – Спаси и помилуй!
   Резкий и противный свист, усиливающийся и повторяющийся резанул слух и Иван Кузьмич зажал уши руками. Слева и справа, то попарно, то поочерёдно начали взрываться снаряды, поднимая к небу фонтаны земли, так похожие на призрачные непрочные цветы. 
   - Ну, ни чихуахуа себе! – вырвалось непроизвольно у Ивана Кузьмича.
   И снова он услышал звонкий голос танкиста.
   - Надо же, батя, как ты нечистого окрестил!
   Похвала танкиста утонула в новых разрывах. Мост дрожал, будто по нему топтались слоны, и гудел, протяжно и низко, как обиженный гобой. Раскраивая воздух на лоскутья, летели хищными птицами раскалённые осколки, находя себе кровавую жертву. Один из разрывов раздробил опору моста. Полотно растрескалось, приняло форму седла. В образовавшуюся впадину скатился Иван Кузьмич. Не успев сосчитать до пяти и крепко зажмуриться, чтобы пропал, исчез, растаял этот ужас, вспоминая родителей, Иван Кузьмич почувствовал необыкновенную лёгкость в теле. Взрывной волной его сбросило с моста. Он перелетел через ограждение и плюхнулся лицом и грудью в высокую траву. От удара перехватило дыхание. В глазах потемнело. Вместе с дыханием куда-то пропало и сознание.
   В себя Иван Кузьмич пришёл от острой боли в боку. Кто-то его сильно пинал под рёбра и говорил … Как-то сразу ему стало не по себе. Человек, пробовавший ударами ног на крепость его грудную клетку, говорил по-немецки. Глаза открывать не хотелось. Не хотелось вставать. Не хотелось дышать и говорить. Говоривший умолк и следом раздался дружный смех, больше похожий ржание сытых коней. Затем Ивана Кузьмича схватили крепкие руки за шиворот и подмышки и поставили на ноги.
   Руки мелко тряслись, ноги дрожали. Иван Кузьмич приоткрыл глаза. Сердце куда-то ухнуло, ушло в пятки, застучалось кулаком в затылок. Перед ним  стоял, раскачиваясь с пятки на носок в форме офицера высокий мужчина, с вытянутым лицом, узким подбородком. Тонкая полоска усов венчала растянутые в ехидной улыбке сжатые губы. Серо-стальные глаза пристально смотрели через маленькие стекляшки пенсне в серебряной оправе.
   Офицер похлопал руками и произнёс добродушно:
   - Старик, ты есть кто – зольдат или юде?
   Иван Кузьмич не от страха, он уже прошёл и ему на смену пришёл ужас от случившегося с ним, и поэтому что-то нечленораздельное промычал в ответ.
   Офицер и солдаты снова дружно рассмеялись.
   - Юде? – офицер снова задал тот же вопрос, на этот раз взгляд его был тяжел и жесток. – Отвечать немедленно, ферфлюхте хуре! Быстро!
   Наконец Иван Кузьмич с трудом выдавил из себя:
   - Я не есть юде! Я есть…
   Он развернулся и указал трясущейся рукой в сторону родного Дмитрово, на месте которого было чистое поле.
   Офицер снял перчатку и ударил хлёстко по лицу Ивана Кузьмича.
   - Почему коверкать своя речь? – закричал он. – Почему ты в цивильная одежда, где твой военный форма? Ты есть кто: трус, предатель, дезертир?
   Иван Кузьмич отшатнулся, запнулся и упал на спину. Он понимал, происходящее с ним не вписывается в рамки реальности, но в то же время окружающая действительность говорила об обратном.
   Его снова поставили на ноги. Офицер приблизил своё лицо к его лицу и зло прошептал:
   - Что, русский Иван, страшно?
   Иван Кузьмич с ужасом подумал, откуда они узнали, как его зовут.
   - О-о-отк-к-куд-да, - пролепетал, заикаясь, он, - в-вы знаете м-моё имя?
   - Ха-ха-ха! – нарочито громко рассмеялся офицер и обратился к кому-то куда-то за спину. – Ты слышал, Генрих, я тебе не единожды доказывал, что все русские мыслят примитивно и всем мальчикам дают имя Иван.
   Офицера поддержали солдаты, собравшиеся вокруг в ожидании интересной сцены. Они стояли расслабленно, закатанные по локоть рукава форменной куртки обнажали белизну рук. Кисти их покоились на автоматах. Вот один вынул фляжку, открутил колпачок, и Иван Кузьмич уловил чутким обонянием запах прекрасного коньяка. В чём-чём, а вот уж в крепких напитках он разбирался хорошо. Внутри что-то сжалось и он шумно глотнул, двинув кадыком. Один из солдат заметил это и сказал пару фраз стоящему рядом напарнику; тот ему ответил, и солдат с фляжкой протянул Ивану Кузьмичу обтянутую зелёным брезентом ёмкость.
   - Пить, Иван, пить, - коряво произнёс солдат. – Не надо бояться! – и продемонстрировал своё добродушное намерение, имитировав процесс питья, приложив горлышко к губам. -  Пить, Иван, это зер гут коньяк из Париж!
   Офицер и остальные солдаты внимательно следили за развитием сюжета. По глазам читалась неослабевающая заинтересованность. Кое-кто из солдат уже делал пари, возьмёт русский фляжку или нет.
   Иван Кузьмич в очередной раз глубоко вздохнул. Перед его мысленным взором быстро пронеслись прожитые им прекрасно, как ему в этот момент показалось,  года. И послевоенное полуголодное детство, и скупая на радости и щедрая на невзгоды молодость, и служба в армии, где он впервые наелся до отвала хлеба, запивая его водой из-под крана, когда заступил в наряд по кухне. Всё, как в калейдоскопе, яркими бликами и пятнами, отрывочно звучащими голосами – его прошиб холодный пот, который стекал ледяными струйками по спине между лопаток.
   К действию его подстегнул резкий, как удар кнутом окрик офицера:
   - Ты что, Иван, не слышать, что тебе говорить дойчен зольдат? Быстро брать и быстро пить, как уметь только русский Иван!
   Иван Кузьмич в ажитации выхватил из рук солдата фляжку и приник прохладному металлическому горлышку. Обжигающая, мечтательно-прекрасная жидкость хлынула ливневым потоком внутрь, приятно обжигая губы, дёсны, гортань, пищевод… Коньяк стекал мелкими струйками по углам рта, но Иван Кузьмич не обращал внимания, он думал только об одном, что сейчас его обязательно должны грохнуть, в тот замечательный момент, пик удовольствия, когда он будет допивать последние капли благородного напитка. Он успел почувствовать смертельное проникновение раскалённого свинца в затылок, маленького кусочка металла, вылитого в каплевидной форме где-нибудь на оружейном заводе где-то там, в далёкой Германии, славящейся качественными изделиями из фарфора, изумительным баварским пивом, прекрасными автомобилями, опытным рабочим с большим стажем работы, он увидел его лицо, как он рассматривает своё гениальное смертельное творение и удовлетворённо улыбается уголками губ. Ивану Кузьмичу даже послышались слова, но за незнанием языка, не понял, о чём шла речь.
   Полётом фантазии Иван Кузьмич славился всегда – его байки собирались послушать не только соседи по дому, приходили жители из соседних домов. Некоторые восхищались даром опытного рассказчика, другие вносили поправки в его истории, мол, так в жизни не бывает, на что он всегда прямолинейно резал прямо в лицом острым словом, дескать, в жизни много чего бывает и много чего остаётся за кадром происходящего, так что каждому в этой жизни и выпадает своя часть. Или живёшь скучно и тихо, и поделиться тебе с окружающими нечем, или пламенным словом зажигаешь сердца слушателей. 
   Вот и последняя капля проскользнула в горло. Иван Кузьмич поводил языком по горлышку и с сожалением посмотрел на фляжку. Ничего не произошло. Никто ему не выпустил подло пулю из пистолета в затылок. Окружавшие его солдаты и офицер смотрели изучающе.
   - Ты есть очень смелый русский, Иван! – похвалил офицер.
   Иван Кузьмич икнул; земля медленно перед его взором сделала небольшой кульбит и вернулась на место. В голове приятно шумело. В желудке тепло. Алкоголь приятно растекался по венам, делая своё природой наделённое дело.
   - Ты есть очень смелый, Иван, - повторил офицер и внезапно толкнул его в грудь кулаком. – А теперь бежать, аллюром! Шнель, Иван, шнель!
   Иван Кузьмич ничего не понял, сквозь алкогольную пелену до него плохо доходил смысл сказанных слов.
   - Куда? – удивлённо спросил он.
   Офицер с размаху ударил по щеке ладонью.
   - Форверст, Иван, форверст! Шнель бежать, шнель!  - закатил вторую пощёчину.
   Иван Кузьмич схватился за лицо и заметил зажатый в руке офицера пистолет. «Бежать?! – нетрезвые мысли юркой лодкой неслись по волнам алкоголя. – Зачем?» Его подтолкнули в спину, место удара заныло. Он упал на четвереньки.
   - Бежать, глупый русский Иван! – кричал офицер и что-то вразнобой орали солдаты. – Я тебе есть дарить твой беспутный жизнь, Иван. Бежать!
   - Двум смертям не бывать, - поднимаясь с коленей, прошептал Иван Кузьмич, и устремился вперёд, - а одной не миновать. Спаси Господи!
   Он бежал, как заяц, петляя. Пули ложились рядом с ним, поднимая высокие пыльные фонтанчики земли вперемешку с корешками травы. Оглушительно в высоте звучала песня невидимой птицы. Пронзительно громко трубили срезаемые автоматными и пулемётными очередями стебли трав и кустов. Стволы ружей, заикаясь, весело пускали в воздух раскалённый свинец. «Не прицельно стреляют, суки! – тяжело дыша, подумал Иван Кузьмич. – Играются, как в тире. Натешатся, твари, тогда и прикончат». И продолжал бежать по полю, показавшимся в тот момент бесконечным и вдоль и поперёк.
   Огромная серая тень, назойливо жужжа, пронеслась быстро над ним. Иван Кузьмич поднял голову и увидел самолёт. Он не разбирался в марках, кроме военных металлических птиц, плюющихся смертельным металлом, других здесь быть не могло. Самолёт лёг в вираж, развернулся и полетел навстречу Ивану Кузьмичу.
   Из-под крыльев самолёта показались яркие вспышки и тотчас перед ним аккуратными параллельными линиями пролегли непрочные цветы из смеси грунта и фрагментов травы. Дружеские букеты с наилучшими пожеланиями от далёких немецких рабочих неизвестным русским людям. Иван Кузьмич сочно выразился вслух, благо его никто не слышал. И помахал кулаком вслед удаляющейся металлической птице. Но лётчик видимо в этот день не накуражился досыта и решил потешить свою душеньку.
   Чудовищный рёв винтов, угнетающий звук разрезаемого винтами воздуха, заставляющий впадать в оцепенение резкий свист. Если бы Иван Кузьмич от рождения был натурой тонкой и весьма впечатлительной, он бы, по его внутренним ощущениям, давно наделал бы от страху в штаны и густым и жидким, но был человеком смелым, пусть и не входящим в первую десятку храбрецов. Он отважно побежал, перепрыгивая впадины и ямки, старясь не угодить в них ногами. Он держал темп. В придачу ко всему, отваги ему придал и выпитый французский коньяк, так милостиво предложенный вражеским солдатом. «Чтоб ему провалиться!» Не коньяку – солдату.
   Самолёт всё же более маневренен, чем бегущий человек. И скользит по прозрачным волнам атмосферы куда быстрее. Вот он снова нагнал жертву.
   Шестым или каким-то другим по счёту чувством Иван Кузьмич ощутил, как над его головой изогнулась и искривилась в жутчайшей карикатурной позе тень самолёта и на короткое мгновение зависла. Вот тут-то бы его и подбить!.. Но кроме пустой фляжки, в которой недавно хранился коньяк из далёкого Парижа, у Ивана Кузьмича ничего не было. Он остановился и бросил её навстречу приближающемуся воздушному чудовищу.
   Не суждено, видать, было этой хранительнице чудесных напитков из простенького алюминия этот день прожить ярко и продолжить дальнейшее существование. Неприцельный огонь из крупнокалиберных пулемётов разодрал её тонкое и ранимое тело безжалостным свинцом, он всегда завидовал лютой завистью другим металлам, которые приносили людям пользу. И мельчайшие фрагменты алюминиевого тела вместе с кусочками брезента медленно опадали тканево-металлическим листопадом, не пришедшей для них осени, мечтательно кружась и блеща острыми гранями разорванного тела в лучах полуденного солнца…
    Были ли то прицельные выстрелы, или простая случайность с нелепым совпадением, о том уже никогда не узнать.
   - Ах, ты ж… - только и смог удивлённо проговорить Иван Кузьмич, больше времени ему не дал неизвестный лётчик, управлявший воздушной машиной.
   Басовито запели самолётные пушки. Раня кожу и глаза, в лицо полетели осколки металла и мелких фрагментов земли и камней. Из порезов показалась кровь.
   Как ни берёгся Иван Кузьмич, но всё же упал; зацепился ногой о корень вывороченного тополя, в жалостной мольбе выкинувшего белый побег, прося о милости и пощаде. И вовремя упал. Там, где он находился минуту до падения, кучно упали несколько снарядов из самолётной пушки. Разрывы один за другим сотрясли землю. В воздухе повис удушающий аромат сырой земли, перемешанный с кислым запахом сгоревшего пороха.
   - Мать Мария Царица Небесная, - Иван Кузьмич на ходу вспоминал услышанные в детстве от бабушки молитвы; недостающие слова вставлял из того лексикона, которым овладел к концу своей, как ему виделось, жизни; руководил им страх и желание во чтобы то ни стало обязательно выжить, - спаси и сохрани! – очередные разрывы сотрясли землю. – Ой, что же это делается!..
   Он заставил себя подняться. Обернулся и увидел вдали кучку солдат. И рассмотрел зловещую фигуру воздушной машины, несущей на своих металлических крыльях смерть всему живому. На короткий миг Ивану Кузьмичу показалось, что он с мельчайшими подробностями рассмотрел и даже успел изучить лицо лётчика. Брезгливый изгиб губ, плоский нос с широкими крыльями ноздрей, почти круглое лицо с мясистыми отвисшими брылами. И глаза – маленькие свинячьи глазки…
   Самолёт неудержимо приближался.
   Воздух невесомой стружкой летел из-под острых граней пропеллеров, вращающихся со смертельной скоростью.
   Солнце отражалось от серого корпуса самолёта серыми угнетающими лучами и бросало по сторонам таких же серо-угрюмых солнечных зайчиков. Они с упреждающей стремительностью, будто гончие псы на травле дикого зверя неслись по сторонам от крестообразной тени самолёта. 
   Мгновение, ещё одно и ещё…
   Иван Кузьмич жжением в пятой точке чувствовал приближение опасности.
   Мгновение, растянувшееся в бесконечность, ещё одно и ещё…
   Мысль о спасении вертелась в голове на сошедшей с ума карусели. 
   Мгновение, растянувшееся в бесконечности на необозримом вселенском пространстве, ещё одно бесконечно-короткое и ещё одно коротко-бесконечное…
   Когда бы ещё в своей жизни Иван Кузьмич мог испытать такой наплыв ярких эмоций? Да никогда!.. От посетивших его мыслей Иван Кузьмич весело расхохотался и второй за короткий промежуток времени плюхнулся лицом в развороченную землю. Незаметно для себя он угодил в воронку. Земля продолжала дымиться. Тонкие прозрачные струйки бодро поднимались вверх и таяли, едва поднявшись над краем воронки, тревожимые лёгким ветерком.
   - Спасибо тебе, спасибо! – неизвестно к кому обращался Иван Кузьмич. – Большое спасибо! Спасибо, что даёшь немного времени, чтобы пожить и… - тут он замолчал, так как не знал, что говорить дальше. – Просто – спасибо!               
    Самолёт улетел, на прощанье помахал крыльями, украшенными ненавистной свастикой.
  - Фу! – выдохнул облегчённо Иван Кузьмич, и в который раз за сегодняшний день перекрестился.   
   Переждав некоторое время, Иван Кузьмич осторожно приподнялся над краем воронки и осмотрелся.
   Увиденное им его не вдохновило, но и не опечалило. Окружающий пейзаж напоминал знакомый с детства. Вдали протекала Маглуша, и узкая речка и в то же время, широкий ручей. Во-он там за дальней лукой склонились ивы, полоща в неторопливой воде гибкие ветви с длинной листвой. А за тем пригорком… Чёрт возьми, на пригорке чётко обозначились тёмные силуэты. Иван Кузьмич узнал танки, не советские, немецкие, только сомневался, какие именно – или «Фердинанды» или «Тигры».
   - Хрен редьки не слаще, - так прокомментировал вновь усугубляющуюся ситуацию Иван Кузьмич.
   Повертевшись в воронке, чувствуя неудобство от незнания обстановки и, собственно, от собственного бессилия в принятии решения – ждать в воронке, - только чего, изменения в погоде? – или попытаться, - попытка не пытка? – убежать… Куда направиться, тоже была презабавная головоломка. Ведь он совершенно не был уверен, что местность, где он сейчас коротал время, сидя в искусственном углублении, именно та, родная. А не какая-то другая…  Совершенно незнакомая…
   Тяжёлый рокот работающих моторов перекрыл все остальные звуки.
   Иван Кузьмич снова выглянул и с внезапным приступом вновь обуявшего его страха увидел надвигающихся прямо на него в торжественной красоте ровного строя железных машин. Высокие струи чёрного дыма поднимались из выхлопных труб.
   Иван Кузьмич ущипнул себя за левую мочку. «А вдруг мерещится, - подумал он, - или снится сон». Сном это не было. Была шокирующая и наиреалистичнейшая явь. «Когда же это кончится?» - спросил он сам себя. «Никогда», - услышал он в ответ и, побледнев, резко обернулся на голос. В воронке он был один, и отвечать ему просто было некому.
   - Я схожу с ума, - подвёл он горестный итог и уткнулся в ладони лицом и горько заплакал. – За что?.. За что мне эта кара? Какой необдуманный поступок совершил я в своей жизни, за который она надо мною так оригинально экспериментирует?
   Ждать ответа долго не пришлось.
   С нарастающим угнетающим звуком, режущим слух и пространство, послышались свист и вой. Секунды спустя страшные разрывы начали терзать зелёное тело земли. Оно содрогалось – снаряды рвались с необыкновенной стремительностью. Внезапно вокруг нечто изменилось. Земля потеряла плотность и стала вязкой, как жидкость. И уже не комья земли вместе с раскалёнными осколками металла, пересекаясь в полёте, искали себе пристанища, а тёмные фонтаны украшали жидкое море земли. И шли по разжиженной земле круги… Круги по воде…
   Иван Кузьмич почувствовал, как его медленно затягивает неизвестная глубина земного океана. А он так хотел оказаться на его берегу…
   Земля раскалилась, и кипящие воды прибивали к нему, как к морскому огненному берегу тяжёлый жар остывающих осколков, как обычную гальку.
   Очередной снаряд угодил в воронку, где прятался Иван Кузьмич.
   Необыкновенная сила подняла его вверх. Бережно, как хрустальный сосуд с драгоценной жидкостью.
   С высоты, на которую его подняла взрывная волна, он увидел храм Богоявления с крестом, полыхающим золотым огнём в лучах заходящего солнца. Рассмотрел спешащие по дороге автомобили. Увидел мелкие фигурки своих земляков, в одиночку и небольшими группками с детьми совершающих вечерний променад. Увидел трёхэтажное здание торгового центра и пятиэтажки с горящими окнами, смеркалось, и жильцы включали свет, освещая жилище.
   А ещё он увидел себя, торопливо шагающего по бетонному мосту с крашенными оранжевой краской перилами через речку Маглушу…
                Якутск. 29 июня 2016г.