Гамлет 18 века

Предисловие автора
Мне попала в руки книга Михаила Волконского "Гамлет 18 века", которая произвела на меня неизгладимое впечатление. Но вот досада - роман был оборван на самом интересном месте по непонятной причине. Я взяла на себя смелость дописать его и с 20 главы это уже целиком моё детище. Сейчас я представляю этот плод своей огромной любви к убиенному нашему Государю Императору Павлу Петровичу на суд читателей.

Михаил Николаевич Волконский
Яна Стефановна Вильчинская-Нелидова
Гамлет XVIII века
 
Возлюбленному Государю Императору Павлу Петровичу посвящают авторы этот роман

Порвалась дней связующая нить
Как мне обрывки их соединить?
(В. Шекспир «Гамлет»)

ГЛАВА I
В мае 1798 года Москва готовилась к приёму импера-тора Павла Петровича. В предшествующем году была тор-жественно отпразднована тут коронация, и в нынешнем го-сударь выразил желание снова посетить первопрестольную столицу.
Москва чистилась и принаряжалась на главных ули-цах. Тут исправляли мостовые, красили дома и заборы; на бульварах подсаживали деревья. В тупиках же, закоулках и переулках ожидание приезда императора главным образом выражалось в толках и пересудах. Те же толки и пересуды ходили в гостиных богатых домов.
Выдался ранний тёплый майский день, и в сад при до-ме Лидии Алексеевны Радович прилетел соловей.
Этот дом, огромный, каменный, находился почти в центре города, но представлял собой со своим садом, приле-гавшими к нему огородами, прудом, надворными строения-ми и дворовыми избами, целое угодье, как бы усадьбу. Та-кие усадьбы часто попадались в старой допожарной Москве. Обыкновенно к ним вёл от главной улицы особый проезд, вымощенный бревнами и изгибавшийся между обыватель-скими домами случайными и причудливыми поворотами, оставшимися и до сих пор в московских переулках.
К Радович, чтобы слушать первого соловья, съехалось большое общество. Сидели на широком, выходившем в сад балконе с толстыми колоннами. Был вечер. Сад, покрытый молодой светлой зеленью едва появившихся из почек лис-точков, кутался в темно-синем тумане. Открывавшийся с балкона вид на разросшиеся кругом деревья, с блестевшим между ними прудом, никак не позволял предполагать, что тут город, да ещё столичный. Видневшаяся поверх деревьев верхушка старинной колокольни одна разве указывала, что тут есть церковь, а, следовательно, и ещё жильё. Солнце уже золотило красным золотом крест колокольни и верхние ветви.
На балконе был подан чай. О соловье забыли, никто не слушал его, да он и не пел в саду.
Хозяйка Лидия Алексеевна, в красном шёлковом мол-даване, с кружевным чепцом на взбитых и припудренных по-старинному волосах, сидела в высоком вольтеровском кресле и держала себя с гостями немножко свысока, а гости, видимо, находили, что ей подобает такая важность, потому что вели себя пред нею почтительно и скромно. Если она за-говаривала – все умолкали и слушали. Говорили же по преимуществу тот или та, к кому она обращалась.
Важность старухи Радович и некоторое подобострастие, выказываемое перед ней гостями, происходили вовсе не от-того, что она была старше, почтеннее, знатнее, богаче или важнее по положению остальных. Лета её были не Бог весть какие. Ей было шестьдесят один, не больше, но на вид она казалась даже моложе и бодрее, чем обыкновенно бывают женщины в эти годы. Состояние, которым она распоряжа-лась, было, правда, порядочное, но до богатства, какие зна-ла старая Москва, от него было очень далеко. Особенно важного положения Радович тоже не занимала.
Покойный муж её, Иван Степанович, происходил из бедных дворян, и всё его счастье заключалось в том, что он попал вместе с Гудовичем в приближённые люди к импера-тору Петру III, супругу Екатерины II, и успел получить от своего благодетеля-императора, во время его кратковре-менного царствования, хорошую вотчину в Ярославской гу-бернии, дом в Москве, дом в Петербурге и княжеский титул. Все эти земные блага посыпались на скромного и услужли-вого Радовича по капризу Петра III, без каких-либо со сто-роны Ивана Степановича особенных заслуг, разве лишь за его скромность и услужливость.
Иван Степанович отличался робостью, был искателен, тих и, когда счастье улыбнулось ему, женился на Лидии Алексеевне, женился не столько по собственному влечению, сколько потому, что этого пожелала сама Лидия Алексеев-на.
Ей было тогда двадцать пять лет – годы, в которые, по тогдашним временам, девушка считалась безнадёжно пере-зревшей. Выйти замуж своевременно ей не позволяли об-стоятельства. За дурного жениха идти она не желала, а хо-рошие не сватались. Не сватались они потому, что Лидия Алексеевна с детства была приучена к роскоши и богатому житью, вкусы у неё и потребности были широкие, а прида-ного, кроме обширного гардероба, никакого. Отец её, рано овдовев, прожил свои достатки и существовал казённым жалованьем да долгами. Однако Лидия Алексеевна не те-ряла надежды выйти замуж и, когда подвернулся взыскан-ный милостью Петра III Радович, быстро повернула дело и женила его на себе. Свадьба была отпразднована торжест-венно, сам Государь был посажёным отцом.
Однако в тот же год вошла на престол государыня Ека-терина II, и тут, при этом восшествии, Лидии Алексеевне удалось чем-то услужить императрице. В знаменитую ночь на 28 июня 1762 года, когда Орлов приехал в карете за Екатериной в Петергоф, чтобы везти её в Петербург, муж и жена Радовичи не были в Ораниенбауме, где находился Пётр III со своими приближёнными, а оставались в Петер-гофе. Вот тут, при спешном отъезде государыни, и успела Лидия Алексеевна услужить ей. Главная же её заслуга за-ключалась в том, что она, зная об отъезде Екатерины из Пе-тергофа, не сказала о том даже мужу и не дала знать в Ораниенбаум.
После падения Петра III, Лидия Алексеевна уговари-вала мужа броситься к ногам Екатерины и просить о мило-сти к себе. Но Иван Степанович, до этого слушавшийся же-ны беспрекословно, на сей раз заартачился и заявил, что кланяться в ножки этой самозванке не будет даже под угро-зой четвертования. А что такое четвертование, Радович знал, поскольку дед его был казнён таким способом во вре-мена Петра Первого, когда выступил в защиту законной царицы Евдокии Лопухиной.
Растерявшаяся жена уговорила Ивана Степановича спешно продать дом в Петербурге и уехать в ярославскую вотчину. Радовичи бежали из Петербурга и спрятали пожа-лованный Петром III княжеский титул, не решаясь вос-пользоваться им и оставив невыполненными формальности, необходимые для его утверждения за их фамилией. Лидия Алексеевна вполне правильно рассудила, что им не до ти-тула было тогда, тем более, что Иван Степанович продол-жал чудить. Обращаясь к фаворитам Екатерины Орловым он неизменно добавлял «графы Орловы-Ропшинские», на-мекая тем самым, что отличились они в битве при Ропше.
Однако на коронацию Екатерины Лидия Алексеевна приезжала в Москву, представлялась государыне (приме-чание - Государыня пишется с большой буквы, если речь идёт о Марии Фёдоровне – жене Павла Первого или Марии Фёдоровне – матери Николая Второго, в остальных случаях с маленькой. ЯВ) и была принята ею милостиво.
В 1774 году у Радовичей родился сын Денис, и в том же году скоропостижно скончался Иван Степанович.
После смерти мужа Лидия Алексеевна переехала в Мо-скву на постоянное жительство и зажила тут, управляя, на правах полной хозяйки, имением, оставшимся после мужа.
ГЛАВА II
Прошло двадцать четыре года, и двадцатичетырёхлет-ний Денис Иванович, хотя давно уже вырос и стал совер-шеннолетним, ни в чём не прекословил матери, не выходил из её воли и, несмотря на то, что имение и дом принадле-жали ему, не смел вмешиваться в дела по управлению ими.
Характером уродился он в отца – был робок, как дума-ли многие, и простоват.
Простоватым считали его по многим причинам. Неле-пым казалось, что он уступал матери принадлежавшее ему хозяйское место. Странным было и то, что он, человек более чем обеспеченный, служил в сенатской канцелярии в Моск-ве и довольствовался там весьма скромной должностью, по-видимому, вовсе не ища такого назначения, где можно было бы получать чины и ничего не делать. Напротив, он, как го-ворили, работал в канцелярии не хуже обыкновенного чи-новника, для которого служебное жалованье являлось единственным источником существования. Мало того, дома занимался он какими-то науками и вместо того, чтобы пре-даваться свойственным дворянину, имеющему полный дос-таток, удовольствиям, проводил время за книгами. Никто не видал его ни участником в каком-нибудь кутеже, ни в театре, ни на балу, ни у цыган.
Такое поведение, с точки зрения общественной, разу-меется, предосудительным считаться не могло, но и одобре-ния всё-таки не заслуживало. Зачем дворянину сенатская служба и лямка в канцелярии, зачем ему книги и вечное сиденье дома, когда он должен управлять своим имением, то есть, говоря иными словами, тратить в своё удовольствие доходы с них? А между тем Денис Радович и имение, и дом, и всё оставил на руках матери, а сам «чудил в сенатской канцелярии и предавался чтению». И Дениса считали чу-даком, немножко слабоумным, свихнувшимся человеком.
Занимал он в доме две комнаты на верхнем этаже, с дверью на вышку, над балконом, выходившим в сад. Здесь у него было нечто вроде обсерватории, стоял большой теле-скоп, и здесь он проводил все тёплые вечера весной, летом и осенью, хотя и зимой дверь на вышку не замазывалась, снег тут счищали, и Денис гулял. Иногда он запирался у себя наверху на целую неделю, и никто из домашних не видал его, кроме прислуживавшего ему казачка Васьки, который чистил ему платье, приносил обед и ужин и единственно допускался в его комнаты. Комнаты эти никогда не приби-рались.
Лидия Алексеевна не трогала сына наверху и к нему туда не заглядывала. Она не препятствовала «чудачествам» Дениса, по-видимому, разделяя мнение относительно его слабоумия. На одном только стояла она твёрдо, чтобы он пред нею пикнуть не смел; и, действительно, Денис Ивано-вич безропотно молчал пред нею, как молчал, бывало, по-койный его отец.
Таким образом, властвуя сначала над мужем, потом над сыном, и не зная границ своеволию над крепостными людьми, Лидия Алексеевна держала себя с такой уверенно-стью в том, что никто ей перечить не смеет, что в это, как бы под влиянием внушения, верили и все, кто знал её. Правда, со строптивыми людьми, желавшими иметь своё собствен-ное суждение, она не зналась вовсе и не принимала таких у себя.
– Государь, – рассказывала она гостям на балконе, – остановится в своём новом Слободском дворце. Это бывшей дом графа Алексея Петровича Бестужева. Государыня Ека-терина купила его у сына графа Алексея, Андрея, и пода-рила князю Безбородко, а тот в прошлом году, когда Госу-дарь приезжал сюда на коронацию, сделал фортель. Госу-дарь смотрел из окна на сад перед домом и изволил заме-тить, что недурной бы плац вышел для парада на месте это-го сада. Князь Безбородко в одну ночь велел снести сад, и на другое утро Государь увидел готовый плац. Это ему так понравилось, что он купил дом у Безбородко и велел отде-лать его как дворец и приготовить к нынешнему своему по-сещению Москвы. Говорят, чудо роскоши...
Хотя все отлично знали не только историю нового Сло-бодского дворца, но и «фортель» князя Безбородко, и даже то, что над устройством этого дворца спешно работали тыся-ча шестьсот человек даже ночью, при свечах, чтобы поспеть к приезду императора Павла, все гости Лидии Алексеевны сделали вид, что её сообщение ново для них и интересно.
Хотя об этом говорили давным-давно повсюду, и сама же Лидия Алексеевна рассказывала это не раз.
Одна только наивная Анна Петровна Оплаксина, веч-но всё путавшая, вставила свое слово:
– Как же, мне что-то говорили такое... В одну ночь и вдруг плац-парад – это, как в сказке... Великолепно!..
– Ничего великолепного нет, – строго остановила её Лидия Алексеевна, – пустая трата денег и больше ничего. Уж если сама государыня императрица Екатерина не дела-ла этого...
Лидия Алексеевна в прошлом году сильно надеялась, что ей будут оказаны царские милости во время коронации, как вдове бывшего приближённого к отцу Государя, но ошиблась в расчёте и потому присоединилась к общему го-лосу недовольства на крутой поворот в режиме, сделанный императором Павлом, после распущенности, к которой при-выкли прежде.
Анна Петровна, сунувшаяся некстати со своей похва-лой, сконфузилась и умолкла.
– Как же вы говорите «великолепно», – сейчас же на-кинулась на неё другая гостья. – Вот мне Жюли пишет из Петербурга, что нынче зимой гвардейским офицерам запре-тили с муфтами в холод ездить, и её сын, «князь» Николай, чуть не отморозил себе руки!.. А вы говорите «великолепно»!
Эта другая гостья была известная всей Москве тётушка Марья Львовна Курослепова, у которой было бесчисленное количество племянников в Петербурге, и обо всех она тре-вожилась, хлопотала и заботилась. Маленькая, круглая, вечно суетливая, до всего ей было дело, и во всё она сова-лась.
– Впрочем, я ничего не говорю, – стала оправдываться Анна Петровна, – я вовсе не нахожу всего великолепным. Помилуйте, нынче я просила для моего калужского попа набрюшник...
– Набедренник, ma tante, – поправила её племянница, сидевшая рядом с ней, некрасивая старая дева, которую она вывозила, но безуспешно.
– Ну, всё равно, набедренник, – продолжала Анна Пет-ровна, – и представьте себе, мне вдруг говорят, что теперь это должно зависеть от духовного начальства, а вовсе не от меня. Какая же я после этого помещица?
– Да и в самом деле, какая вы помещица! – заявила Лидия Алексеевна. – Вы, я думаю, и озимых-то от яровых не отличите.
– Ну, вот ещё! – обиделась Анна Петровна. – Я отлично знаю: озимые – это чёрный хлеб, а яровые – белый...
Все засмеялись.
– Прекрасно, прекрасно! – густым басом не то одобрил, не то сыронизировал Андрей Силыч Вавилов, генерал- по-ручик в отставке, единственный мужчина, находившийся в собравшемся у Радович обществе на балконе.
Андрей Силыч всюду бывал и держал себя с необыкно-венным достоинством, даже гордо, но никогда не оскорблял никого, потому что, кроме своего излюбленного слова «пре-красно», ничего не говорил. Он и здоровался, и прощался, и когда рассказывал что-нибудь или выражал сочувствие или даже порицание, – неизменно повторял одно только «пре-красно», не придавая даже различных оттенков произно-шению, а усвоив себе раз и навсегда одно какое-то общее произношение октавой вниз, которое можно было прини-мать как угодно: и за иронию, и за одобрение, и за насмеш-ку, и вместе с тем за выражение полного удовольствия.
– Теперь тоже вот мне пишут из Петербурга, – забеспо-коилась опять Марья Львовна, – что все дамы должны вы-ходить на подножку кареты при встрече с Павлом Петрови-чем и делать ему реверанс.
– Как же это, и у нас в Москве то же самое будет? Да ведь у нас грязь на улицах.
Марья Львовна была права. Грязь с московских улиц издавна, ещё со времён Алексея Михайловича, собиралась на удобрение царских садов и была такова, что нередко из-за неё отменялись крестные ходы даже в Кремле.
– А правда, что Император собирался сам служить обедню? – спросила вдруг Анна Петровна.
Марья Львовна вздрогнула и испуганно встрепенулась. Это было новостью для неё, а она при всякой новости вздра-гивала, пугалась и, как воробей на заборе, насторажива-лась.
– Да не может быть! – ужаснулась она, не веря, однако, и думая, что Анна Петровна по своей привычке, вероятно, что-нибудь спутала...
– Это верно! – подтвердила старая дева, племянница Оплаксиной.
– Верно, – сказала и Лидия Алексеевна, – я доподлин-но знаю, что и архиерейское облачение было уже сшито для Павла Петровича. Только Куракины отговорили.
– А я слышала, что это сделала Нелидова с Государы-ней, – вставила Анна Петровна, довольная на этот раз сво-им успехом.
– Куракины! – грозно обернулась в её сторону Лидия Алексеевна, и та снова притихла.
– О, Господи! – вздохнула молчавшая до сих пор Люд-мила Даниловна, мать двух толстых девиц, одну из которых она в тайнике своих дум мечтала выдать замуж за Дениса Ивановича и потому усердно возила их и сама ездила на поклон к старухе Радович. За маменькой сейчас же вздох-нули обе толстые девицы и тоже сказали:
– О, Господи!..
Генерал-поручик мотнул головой и прорычал:
– Прекрасно!..
– Повсюду доносы, – сердито начала Лидия Алексеев-на, – даже на холопские жалобы обращается внимание, и, для облегчения ябед, в Петербурге во дворце сделан ящик, куда всякий может класть письма прямо Государю. До сих пор только дворяне имели право писать прямо Государю, а нынче – все.
– Прекрасно! – повторил Вавилов.
Лидия Алексеевна обернулась в его сторону, как бы спрашивая, что именно он осмеливается находить тут пре-красным, но генерал-поручик светло и ясно глянул ей в глаза, и вышло так, что прекрасным он собственно считает, что дворяне имели право писать государю до сих пор, а что нового, то есть что теперь пишут все, он вовсе не одобряет.
Лидия Алексеевна успокоилась.
– А фраки! – воскликнула Марья Львовна. – Фраки за-претили носить военным. Нынче, не угодно ли, в мундире постоянно ходить. Даже в гостиной. Разве гостиная – ка-зарма? Мне племянник пишет из Петербурга, фельдмар-шалы на параде в одном мундире во всякую погоду марши-руют, старики!
– Это уже последняя капля в море! – серьезно заметила Анна Петровна.
– В чаше, ma tante! – поправила её племянница.
– В какой чашке? – не поняла та.
– В суповой! – проворчала насмешливо Лидия Алексе-евна.
Анна Петровна окончательно смутилась, виновато по-смотрела на неё, потом на племянницу и, во избежание дальнейших недоразумений, не стала настаивать на объяс-нениях.
Марья Львовна, словно теперь только рассердившись, начала быстро перебирать спицами своего вязанья, которо-го никогда не выпускала из рук, и заговорила быстро, в лад заходившим спицам сыпля слова, как будто до сих пор не давали говорить ей, и наконец-то она добилась, чтобы её выслушали:
– Да помилуйте, ради Бога! Нынче запрещено пода-вать просьбы со многими подписями, так что дворянам и о своих делах нельзя хлопотать совместно! В одиночку же ни-кто не пойдёт... Холопов крепостных к присяге привели на верность! Никогда этого не бывало. Всегда исстари мы за них присягали, и дело с концом. Нынче и дворового не на-кажи, а не то, того и гляди, под следствие попадешь! Да, знаете ли, до чего дошло? В Петербурге велено все заборы и ворота под цвет будок полосами выкрасить черной, белой и оранжевой красками... Говорят, эти краски так вздорожали, что к ним прицена нет...
Лидия Алексеевна одобрительно кивала головой на речь Марьи Львовны, Анна Петровна слушала и старалась запомнить, что говорили; сидевшая с ней племянница безу-частным взглядом уставилась на небо, генерал-поручик имел такое выражение, что вот сейчас произнесёт своё «прекрасно».
А маменька двух толстых дочек, Людмила Даниловна, старалась изо всех сил показать, что она понимает и сочув-ствует, хотя многого решительно не могла взять в толк. По-ложение её было в данном случае вполне безнадёжно, по-тому что и объяснить ей хорошенько было некому.
Две её толстые дочки одинаково с ней скучали, не по-нимая ничего, и думали лишь об одном: как бы сдержать нескромный зевок, того и гляди, готовый заставить широко раздвинуться их челюсти.
Людмила Даниловна в политику не вмешивалась и весь свой век провела в хлопотах чисто домашних. В де-вичьем же возрасте она была очень сентиментальна и в своё время отличалась тем, что умела говорить по-модному и знала все модные словечки наперечёт. Понедельник назы-вала «сереньким», вторник – «пёстреньким», среду – «колет-цой», четверг – «медным тазом», пятницу – «сайкой», субботу – «умойся», а воскресенье – «красным».
ГЛАВА III
Денис Иванович стоял на своей вышке и, облокотясь на перила, глядел на позолоченную заходящими лучами солн-ца верхушку колокольни. Снизу к нему доносился разговор на балконе. Сначала он не обращал на него внимания, но потом стал прислушиваться.
Он не терпел несправедливости, даже когда она проис-ходила от вполне искреннего заблуждения, у него, в его ду-мах, успел выработаться и твёрдо установиться свой собст-венный взгляд на императора Павла, два года уже пра-вившего Россией, и всё, что говорилось внизу, на балконе, не только противоречило этому взгляду, но и было совер-шенно превратно, неверно и несправедливо, по глубокому убеждению Дениса, основанному на фактах, которые были хорошо известны ему.
У него был как бы некоторый культ, своего рода инсти-тутское обожание к Павлу Петровичу, и он уделял часть своих занятий на писание записок о царствовании этого Го-сударя, для чего пользовался указами из сената, тщательно списывая наиболее интересные из них.
По мнению Радовича, императора Павла мало знали и мало ценили. Он составлял свои записки не для современ-ников, но для потомства, надеясь, что когда-нибудь они по-служат на пользу истины. В минуты увлечения он пытался даже писать историю царствования Павла, забывая, что этому царствованию было всего лишь два года и что нельзя писать историю, пока живы толки, мелкие сплетни и пере-суды современников, и чтобы видеть лес, нужно отойти от него, не то заметишь только отдельные деревья или, что ещё хуже, не увидишь ничего больше кустарника.
«Нет, они не то говорят, не то говорят!» – морщась и страдая, думал Денис, вслушиваясь в разговор внизу.
Наконец он не выдержал, сорвался с места и кинулся бегом по лестнице вниз на балкон.
Появление его, несколько внезапное, довольно шумное и порывистое, произвело некоторый переполох. Прежде все-го, он сам, очутившись на балконе, как будто смутился в первую минуту. До него долетал только разговор, но, как сидели разговаривавшие, какие у них были лица в это вре-мя, он не мог видеть и теперь, вдруг очутившись среди них, увидел и смутился. Мать его важно восседала в кресле в уг-лу, выпрямившись и положив руки на подлокотники, напо-добие египетских статуй. Возле неё, немножко поодаль, бы-ла маленькая, кругленькая Марья Львовна Курослепова с работой на коленях. Остальные сидели за чайным накры-тым столом, уставленным сервизом, вазами и закусками.
При появлении Дениса все обернулись и стали смот-реть на него. Марья Львовна умолкла, и вязанье у неё ос-тановилось. Генерал-поручик, бывший ближе других к входной двери, сделал было движение к Денису, как бы же-лая, в случае чего, остановить его, но сейчас же откинулся на спинку стула и улыбнулся, словно сказал: «Прекрасно!». Толстые дочки сентиментальной мамаши испуганно схва-тились под столом за руки, а сама мамаша приняла такую позу, что вот сейчас, если это будет нужно, она упадёт в об-морок. Анна Петровна обомлела, а племянница её перевела только бесстрастный взгляд, вперенный до сего в небо, на Дениса Ивановича.
Он же почувствовал, что ему нужно сделать или ска-зать что-нибудь, потому что все ждут этого. Он помотал го-ловой и сказал:
– Неправда!..
Сентиментальная мамаша, немедленно раздумав па-дать в обморок, привстала, выразив желание исчезнуть. Дочки её отшатнулись в её сторону. Марья Львовна огля-нулась на Лидию Алексеевну, как бы спрашивая её: опасно или нет, то есть сын её совсем сошёл с ума, или же он по-прежнему тихий и никого не тронет?
Лидия Алексеевна грозно уставилась на сына, но всей своей фигурой говорила: «Не бойтесь! Если что, так я тут»; и вместе с тем взгляд её, устремлённый на Дениса, хотя и вы-ражал «посмей только», но в нём, где-то сзади, как будто вспыхнуло беспокойство.
– Неправда, всё, что вы говорили – неправда, – повто-рил Денис. А затем вдруг его голос сделался необыкновенно тих, вкрадчив и приятен. Он точно ласкал им, желая и про-ся, чтобы его выслушали и поверили ему. – То есть тут есть и правда, – сейчас же запутался он, как бы ища того русла или желобка, по которому могла бы плавно потечь его речь, – правда, что не позволяют офицерам ходить с муфтой; но какой же военный может бояться холода? Я – не офицер, а никогда муфты не ношу. И ничего!
– Блаженные и босыми зимой ходят, – проворчала Ма-рья Львовна, не любившая Дениса, и снова зашевелила спицами.
Она успокоилась, когда Денис заговорил плавно, а за ней и остальные. В глазах Лидии Алексеевны, всё ещё стро-го глядевших на сына, блестела уже одна только угроза.
– И пусть ходят, – продолжал он, избегая взгляда ма-тери, – пусть! И это ничего. А дамам из карет велено выхо-дить для того, чтобы они безобразных фижм не носили. Го-сударь против роскоши. А фижмы такие носят и на платье столько материи расходуют, что из неё три платья можно сшить, и когда дама садилась в карету, то фижмы из окон торчали. Вот государь и велел, чтобы дамы выходили. С фижмами не выйдешь. И перестали носить их.
– А государыня Екатерина не так поступала, – оберну-лась, перебивая Дениса, Марья Львовна к Лидии Алексе-евне, – при ней вышли шляпки безобразного фасона. Она и велела двенадцать баб нарядить в эти шляпки и заставить их мести улицу. После этого никто не надел.
– А разве это хорошо? – спокойно спросил Денис, оста-навливая этим послышавшийся кругом смешок. – За что же над бабами-то надругались, заставив их выйти на позор в дурацком одеянии? Разве они не люди? А каково им было? А чем они виноваты? Нет, так нехорошо! А тут только сами отвечают те, что носят фижмы! И никогда Государь сам обедню служить не собирался. Это вот – уж неправда. Я знаю это. Для него был заказан у духовного портного пар-човый далматик, в какой облачаются архиереи, но потому, что это – одеяние грузинских царей, и он хотел надеть его, как властитель присоединённой к России Грузии. А сказа-ли, что он обедню хочет служить. Вот вздор! А что ящик для просьб велел Государь поставить, так это для того, чтобы всякий доступ к нему имел, а вовсе не для доносов. Воен-ным же своего мундира в гостиных стыдиться не приходит-ся, они умирать идут в нём. Эта одежда почётнее куцего фрака с хвостиками, чтобы, от долгов удирая, было чем след заметать. Красить заборы под цвет будок не Государь велел, а его именем полицмейстер Архаров распорядился и за это был отставлен от должности. В том-то и беда, что император Павел не может людей найти себе в помощники, которые бы умело исполняли его волю. А начинания у него самые бла-гие. Видно, что он много думал о пользе России! И посмот-рите: с самого восшествия его на престол, идут указы, один важнее другого. Нет отрасли государственного хозяйства, о которой он не подумал бы. Восстановлены берг-, мануфак-тур– и коммерц-коллегии; заведены вновь конские заводы, разрешено купцам и мещанам торговать не только на рын-ках и гостиных дворах, но повсюду; впервые в России нача-ли рассчитываться государственные доходы и расходы, а до сих пор никто не знал достоверно, сколько их. Заново раз-делено государство на губернии и упорядочено управление ими. Духовенство освобождено от телесного наказания. В армии введена дисциплина, учреждены медицинские упра-вы; да куда ни глянь, всюду вводится порядок, всюду чувст-вуется заботливая рука хозяина. И всё это делает Импера-тор Павел один, потому что нет у него помощников достой-ных, какие были у императрицы Екатерины! Посмотрите на язык указов императора Павла: сжатость, краткость, нет лишних слов. Говорится одно дело...
– Прекрасно! – произнёс генерал-поручик, давно уже молчавший и почувствовавший чисто физическую потреб-ность подать свой голос.
– Ну, вот, – обрадовался Денис, принимая за похвалу себе слово генерал-поручика, – вот я и говорю! А при Екате-рине только разглагольствования одни были в указах, и ничего больше... Вот, – он достал из кармана бумагу и стал читать, – вот как писали при Екатерине: «Дворянство да прилежает к службе государственной и домостроительству, отчуждаяся от всего противного и предосудительного зва-нию их. Купечество и мещанство да положат в основание торгам и промыслам их добрую веру, честность и благора-зумную осторожность противу мечтательных соображений, нередко под льстивыми видами безмерного прибытка под-вергающих разорению. Земледельцы да приложат руки к размножению земледелия...»
– Прекрасно! – проговорил на этот раз от души гене-рал-поручик, искренне прельщённый витиеватым слогом указа.
Денис, никак не ожидавший, что его чтение произведёт действие, как раз обратное тому, какое он хотел произвести, перестал читать.
– Что ж тут прекрасного? – обиделся он. – Тут одни пус-тые слова: «да прилежает», «да положат»... Наговорено мно-го, а дела никакого. Всё-таки дворянство не прилежало к службе до тех пор, пока Павел Петрович не заставил его служить как следует, и являться вовремя военных на уче-нье и штатских в присутствие... Торговля была стеснена... Одними словами помогать ей – значило только смеяться.
– Это что ж ты, голубчик? Поскольку я смекаю, – вдруг спросила Марья Львовна, вынув спицу и почесывая ею за ухом, – ты о покойной императрице с вольностью желаешь рассуждать?..
– Не рассуждать хочу, – пояснил Денис, – а говорю только, что у неё на людей в начале царствования счастье было, а Павлу Петровичу – несчастье.
– Матушка Екатерина умела выбирать их, – настави-тельно заметила Марья Львовна. – Потёмкин, Орловы, Бецкий, Суворов – какие люди-то!..
– Да нет же, – болезненно поморщился Денис, – эти сами явились, и Екатерина не выбирала их. Они скорее вы-брали её... А что она сама выбрала князя Платона Зубова например, так он бездарностью был, бездарностью и остал-ся. Кабы она умела выбирать, так Зубова не выбрала бы!
– Да он у вас вольтерьянец! – решила Марья Львовна, обращаясь к Лидии Алексеевне.
При слове «вольтерьянец» на лице Людмилы Данилов-ны, сентиментальной маменьки толстых дочек, изобразился неподдельный ужас. Хорошенько значения этого слова она не знала, но страшно боялась, потому что со времени своего пребывания ещё в институте привыкла считать его не толь-ко предосудительным, но и неприличным.
- Вольтерьянец? – переспросил Денис Иванович почти нежно, - А разве ваша разлюбезная матушка Екатерина с самим Вольтером не переписывалась? Разве не называла она его своим учителем? А своему любимому внуку Алек-сандру выписала она из французов учителя Лагарпа. Так тот вообще якобинец. Так что, разобраться ещё надо, кто здесь вольтерьянец…
– Мне всё равно, но пожалейте невинность! - восклик-нула Марья Львовна.
И она показала на своих толстых дочек.
Обе «невинности» зарделись, как маков цвет, и стисну-ли друг другу руки.
– Пошёл вон, дурак! – раздался строгий голос Лидии Алексеевны, и на этом закончилось заступничество Дениса и прекратилось его красноречие.
Двадцатичетырёхлетний Денис Иванович сморщился, втянул голову в плечи и, ничем не ответив на нанесённое ему матерью прилюдно оскорбление, повернулся и ушёл.
«Действительно, дурак – думал он, - стоило так разо-ряться перед этой публикой. Не поймут, да ещё и посмеют-ся. Верно в Библии сказано: не мечите бисер пред свинья-ми.»

ГЛАВА IV
– Ты мне скажи, пожалуйста, – приставала Анна Пет-ровна к племяннице, сидя с ней в карете на обратном пути от Радович, – я не могу в толк взять, о какой чашке вы гово-рили там?
– Когда, ma tante? – переспросила племянница, смотря в окно поверх низеньких обывательских московских домов на небо, где давно уже зажглись звёзды и ясно обозначился Млечный путь.
Анна Петровна заворочалась в своём углу кареты.
– Какая такая суповая чашка? – заворчала она. – И ка-кие нынче молодые люди на свете объявились! Влетел как сумасшедший, напугал всех и турусы на колесах, как бобы, разводить начал. Да он и есть сумасшедший. Вот уж под-линно говорится – поставь дурака на колени, он и Богу мо-литься начнет... Валерия, ты спишь?..
Валерия не спала, но не отвечала на ворчание тетки, не вслушиваясь даже в него. Она смотрела на небо, на звез-ды, занятая своими собственными мыслями.
Анна Петровна по своему добродушию и по простоте не принадлежала ни к какому особому «приятельскому круж-ку», имевшему какое-нибудь своё направление или какую-нибудь определённую окраску. Она не только бывала везде (везде бывали все в Москве, и все в Москве знали друг дру-га), но и считалась приятельницей самых различных пред-ставительниц крайних направлений. Поэтому на другой день утром, после проведенного интимного вечера у Радо-вич, Анна Петровна, ничуть не стесняясь, отправилась с племянницей в совершенно противоположный лагерь – к Лопухиным.
Она знала, что Лопухина недолюбливала Лидию Алек-сеевну и последняя сторонилась Лопухиных, но считала, что это происходит просто от взаимной их антипатии, а на-счёт того, к какому они лагерю принадлежали, она не заду-мывалась и не разбирала. Это было слишком сложно для неё, и, наверное, она всё бы перепутала.
К Лопухиной она явилась в сопровождении своей не-изменной Валерии, с той же самой радостно-приветливой улыбкой, с какой вошла вчера к Радович и просидела у неё весь вечер.
Екатерину Николаевну Лопухину, урождённую Шет-неву, она знала, когда та была еще девочкой, знала и её от-ца, Николая Дмитриевича, и всегда к ним относилась хо-рошо, по своей привычке всё путать, потому что, строго го-воря, к Екатерине Николаевне можно было хорошо отно-ситься, только забыв, какая она была женщина. Про неё хо-дили слухи, и очень упорные, что она была до своего заму-жества в близких отношениях с вновь пожалованным при воцарении Павла Петровича светлейшим князем Безбород-ко, который выдал её замуж за Петра Васильевича Лопухи-на, вдовца, милейшего, честнейшего человека, отличного служаку, всецело поглощённого своими делами и верившего в свою жену. Он был назначен после свадьбы генерал- гу-бернатором Ярославского и Вологодского наместничества.
Отец же Екатерины Николаевны, Николай Дмитрие-вич Шетнев, был правителем Вологодского наместничества.
От первого брака у Лопухина была дочь Анна. От Ека-терины Николаевны был сын Павел. Мачеха была на че-тырнадцать лет старше падчерицы.
До своего выхода замуж за Лопухина, Екатерина Ни-колаевна пережила очень неприятное время вследствие хо-дивших слухов о близости её к Безбородко. На неё косились в обществе, донимали её разными намёками, а то и просто отворачивались. Люди же, которые хотели получить что-нибудь от её покровителя, подличали перед ней, и эта под-лость была ещё оскорбительнее презрения.
Одна Анна Петровна Оплаксина, ни на что не обра-щавшая внимания, относилась к ней всегда одинаково ров-но, как относилась ко всем, и за это Екатерина Николаевна одну только её и любила.
Оплаксина вошла с племянницей к Лопухиным без доклада, как своя, и застала Екатерину Николаевну за де-лом: у неё шла примерка только что принесённых нарядов для падчерицы. Екатерина Николаевна с энергичным ли-цом, сильно выдававшим её тридцать пять лет, однако всё ещё красивым, несмотря на положившую на него отпечаток прошлую жизнь, сильно размахивая руками, делала заме-чания француженке-портнихе и, по-видимому, вовсе не об-ращала внимания на стоявшую посреди маленькой гости-ной перед зеркалом падчерицу, словно это была не она, а безгласная кукла. Должно быть, замечания были неприят-ны и ядовиты, потому что француженка злилась и кусала себе губы.
– Ах, это вы, Анна Петровна? – встретила Лопухина гостью. – Здравствуйте, голубушка! Ну, вот, посмотрите, по-смотрите, – показала она на воздушную белую атласную накидку с кружевами, надетую на её падчерицу Анну.
Анна Петровна осмотрела в лорнетку накидку; та по-нравилась ей, и потому она сейчас же сказала:
– Ну, что ж? По-моему, прекрасная partie de plaisir.
– Sortie de bal, ma tante, – поправила её племянница, на низкий реверанс которой Екатерина Николаевна даже кивком головы не ответила.
– Прекрасная-то прекрасная, – проговорила Лопухина, – я сама выбирала и фасон, и кружева, но плечи тянет. Вот видите, все находят, что в плечах недостаток, – обернулась она к портнихе по-французски, – надо переделать, чтобы горба не было, а то она горбатая в вашей накидке...
Это должно было быть особенно обидно француженке, у которой у самой была фигура сутуловатая. Она вспыхнула, почти сорвала накидку и откинула её в сердцах в сторону. Анна, освобожденная, стала здороваться с Валерией.
Екатерина Николаевна показывала в это время Анне Петровне бальное платье, которым она была довольна.
– Мне кажется, слишком уж открыто, – стыдливо заме-тила Анна, взглядывая на Оплаксину.
– Платье по последней моде, – не обращая внимания на падчерицу, возразила Лопухина, – не правда ли, хоро-шо?
– Очень, – похвалила Оплаксина, – но, может быть, и правда – слишком открыто.
– Это-то и нужно, – заявила Екатерина Николаевна.
– Ну, тогда, конечно, – согласилась Анна Петровна, хо-тя и не поняла, зачем было нужно, чтобы платье было очень открыто.
– Так вот, накидку переделайте, – обратилась Лопухи-на к портнихе, – а остальное оставьте.
Француженка вскинула плечами и унесла накидку, ничего не сказав и не простившись.
– Хорошо шьёт, но характер – ужасный! – проговорила ей вслед Екатерина Николаевна и стала снова перебирать принесённые наряды, любуясь ими.
По совершенно особым обстоятельствам ей необходимо было, чтобы падчерица явилась на балу, который был на-значен во дворце в первый же день приезда государя, луч-ше всех. Потому она не пожалела денег и заказала такое платье для Анны, что действительно можно было ахнуть.
Валерия опытным взглядом старой девы оценила уже платье и, сев с Анной у окна, смотрела в потолок, потому что на небо нельзя было смотреть – слишком яркое солнце светило в окна. Она, вопреки тому, что тётка даже в глаза называла её иногда «старое диво», не завидовала ни моло-дости, ни красоте Анны, ни наряду, который был сшит для неё. Она давно уже привыкла, подняв глаза, относиться вполне безучастно ко всему, что делалось вокруг неё внизу, на земле, и только почти непроизвольно следила за тем, что говорит тётка, и, как эхо, поправляла её, не отрываясь от своих мыслей.
У Лопухиной горели глаза, и она не скрывала своего волнения, ежеминутно прорывавшегося у неё в каждом слове и движении. Она определённо принадлежала к пар-тии нового двора, готовилась играть там роль и потому счи-тала необходимым знать всё, что говорят. Занятая сложным делом обдумывания заказов и примерки туалета для краса-вицы-падчерицы, она прислушивалась ко всем толкам, сле-дила и волновалась, как азартный игрок, желающий сыг-рать наверняка на крупную ставку.
– Ну, где вы были, что слышали? Рассказывайте! – ста-ла расспрашивать она Оплаксину, беря сразу быка за рога, без всяких подходов и околичностей.
– Да где же я была? – начала Анна Петровна. – Ах, вот, вчера, кажется, у Лидии Алексеевны Радович вечер прове-ла... Валерия! – окликнула она племянницу. – Ведь мы вчера у Радович были?
– Вчера, ma tante...
– У Радович? – проговорила Екатерина Николаевна. – Это интересно! Ну, и что же?
Она знала, что Радович считалась принадлежащей к старому екатерининскому кружку.
– Ну, и ничего! – протянула Анна Петровна, уверенная, что рассказывает, и рассказывает интересно.
– Кто же был?
– Людмила Даниловна с дочерьми, Вавила Силыч...
– Андрей Силыч Вавилов, ma tante, – прозвучала отго-лоском Валерия.
– Ну да, генерал-поручик; Курослепова, Марья Львов-на...
– Ну, что ж она?
– Ничего!..
«Ничего от нее не добьёшься, – мелькнуло у Екатерины Николаевны, – такая размазня!..»
– Говорили же вы о чём-нибудь! – с досадой сказала она. – Вероятно, о предстоящем приезде Государя говорили?
– Да сын Лидии Алексеевны напугал нас.
– Напугал? Он, говорят... У него не все дома, – и Екате-рина Николаевна повертела пальцами перед лбом.
Валерия перевела взор с потолка на неё, глянула, ни-чего не сказала и снова стала смотреть в потолок.
– Да просто сумасшедший, – сказала Анна Петровна, – влетел на балкон и так это рассуждать начал. Он, говорят, – однодворец...
– Как однодворец?
– То есть не однодворец, а как их зовут... ну, всё равно... как бишь их...
Валерия стиснула зубы и не приходила ей на помощь.
Про Анну Петровну сочинили нарочно, что она путает «вольтерианец» и «однодворец». Однако кто-то сказал ей это, и она с тех пор начала действительно путать. Новых же страшных слов – «якобинец» и «карбонарий» – она не знала.
– Неужели он в якобинцы записался? – переспросила Лопухина.
– Нет... не так, – возразила Оплаксина, – а как это, ну, вот он ещё кресла такие делал...
– Вольтерианцем стал! – улыбнулась, поняв, наконец, Екатерина Николаевна.
– Ну вот, вот, я говорю, кресла...
– Так ведь если он не в своём уме, то это не опасно.
– Как не опасно, матушка? Ведь влетел, спасибо Вави-ла Прекраснов был тут... А то до смерти перепугал бы... И так это говорить начал про государыню...
– Марию Феодоровну?
– Да нет же, Екатерину Алексеевну, про покойную...
– Вот как! Что же он говорил?
Лопухина, желая подробно узнать, что говорил Радо-вич, и, не надеясь на Анну Петровну, поглядела на её пле-мянницу, спрашивая у неё ответа.
Валерия, не вступавшая до сих пор в разговор, потому что при старших девушкам разговаривать не полагалось, двинулась слегка и, получив разрешение подать голос, ста-ла очень толково и последовательно передавать всё, что вчера говорил Денис Иванович. Она хорошо запомнила все его слова и повторила их сжато и понятно. Екатерина Ни-колаевна слушала с большим вниманием.
– Что же, все это отлично с его стороны, – проговорила она, когда Валерия кончила. – Так он, по-видимому, – чело-век, преданный Павлу Петровичу?
– Всецело! – воскликнула Валерия.
Лопухина задумалась, помолчала, сложив на стол руки и склонив голову набок, потом улыбнулась и произнесла, как бы сама себе, но все-таки настолько громко, что все слышали:
– Je crois que j'ai mon homme!

ГЛАВА V
В понедельник, десятого мая, император въезжал в Москву, и с самого раннего утра народ толпился на Твер-ской, по которой должен был он проследовать в Кремль, прямо на литургию в Успенский собор.
Две недели уже исправляли мостовую по всей правой стороне царского пути, и она была заставлена рогатками, так что проезда не было. Сегодня рогатки сняли; исправ-ленную мостовую посыпали песком, и стена народа вытяну-лась вдоль неё, сдерживаемая будочниками и солдатами.
Денис Иванович, в простом сером кафтане, шерстяных чулках и в обывательской широкополой шляпе, пошел на-рочно в толпу, желая слиться с нею при встрече государя. Он шёл именно приветствовать его, а не «смотреть» только на его въезд откуда-нибудь из окна или с балкона, словно это был спектакль, составляющий занятное зрелище и больше ничего. Он хотел, чтобы его клик слился с тысячами встречных, приветственных кликов, которые понесутся из народной толпы.
Выходя из дома, Денис Иванович был уже торжествен-но настроен, и это торжественное настроение нарастало и увеличивалось в нём по мере приближения к Тверской, ку-да шли и бежали, обгоняя его, такие же, как и он, руково-димые тем же, как и он, чувством.
«Царь в Москве! – повторял себе Радович, расплываясь широкой умиленной улыбкой. – Царь в Москве!»
И соединение этих слов казалось ему необыкновенно трогательным и полным таинственного, великолепного, возвышенного и радостного смысла.
Он был уверен, что все кругом, кроме, конечно, закоре-нелых в распущенности бар прежнего царствования, пони-мали, что почти в течение целых ста лет Россией управляли женщины и что изнеженность двора, а за ним и общества дошла до последних пределов для нас, русских. И вот, на-конец, воцарился император, круто повернувший прежние порядки и сильной рукой взявший бразды правления. По тому, что успел сделать государь, по той энергии, с которой он вёл дело, добиваясь правды, справедливости и действи-тельной работы, Радович сравнивал Павла с Петром Вели-ким и находил, что и тому, и другому выпала на долю почти одинаковая по трудности работа. Разница состояла лишь в том, что, наряду с недовольными, при Петре были и такие, что понимали его, а вокруг Павла Петровича никто не был доволен.
«Но зато народ, тот народ, на пользу которого клонится всякое его распоряжение, народ, признанный ныне за лю-дей, впервые приведенный наравне с другими сословиями к присяге, – думал Денис Иванович, – должен понять со вре-менем, что желал сделать для него император Павел!»
И Радович, как-то особенно лихо двигая плечами и размахивая руками, вышел на Тверскую и оглянулся.
Сердце его словно окунулось в радостное, светлое чув-ство. Тут было именно то, чего он ожидал. Море голов, те-рявшееся вдали в утреннем весеннем тумане, казалось бес-конечным и налево, к заставе, и направо, вниз, к Кремлю.
В тёмной рамке народа пролегала усыпанная песком, жёлтая, широкая, словно девственная по своей чистоте, до-рога, от которой почтительно пятились по обе стороны лю-ди, боясь затоптать путь, приготовленный для царского проезда. И небо здесь было как будто ещё светлее, чем по-всюду. И эта толпа, и усыпанная песком улица производили бодрящее, праздничное впечатление. Всюду: и в окнах, и. на крышах домов, и на заборах, и на деревьях – виднелись люди.
«Хорошо, любо!» – одобрил Денис Иванович, оглядыва-ясь и входя в толпу, успевшую уже сжиться и освоиться с моментом.
Ему всегда нравились та равноправность, общность и какое-то дружное товарищество, которое обыкновенно уста-навливается в русской толпе, по какому бы поводу ни со-бралась она. Сколько раз его в толпе толкали, давили: ему всегда только весело было, так же весело, как вдруг какой-нибудь мужик обращался к нему с простодушной шуткой.
На этот раз Радович не полез в первые, тесные ряды, а решил держаться сзади, наметив для себя высокий выступ на фундаменте каменного домика, на который можно было удобно привстать в нужный момент. Тут, у стены дома, было гораздо свободнее. Можно было двигаться, наблюдать и вдоволь любоваться собравшимся народом.
С первого же взгляда Дениса Ивановича умилил моло-дой парень в цветной рубахе навыпуск и в сапогах. Парень, широколицый, курносый, стоял, растопырив руки и ноги, и широко улыбался, главным образом тому, что на нём были праздничные рубаха и сапоги, и он чувствовал себя поэтому очень хорошо и весело. Умилил же он Дениса Ивановича тем, что надел сегодня именно праздничную рубаху, идя в толпу, чтобы встречать государя. Ведь в этой толпе государь и не заметит его; да не только государь, – никто не обратит на него внимания, а вот он всё-таки надевает лучшее, что может, потому что сегодня праздник – царь в Москве!
«Молодец, право, молодец!» – решил Радович.
Но сейчас же его внимание привлекла старушка- раз-носчица, продававшая грошовые леденцы и другие сласти в лукошке, висевшем у нее через плечо на веревке. Старушка показалась Денису Ивановичу славной и вместе с тем жал-кой.
– Что, бабушка, как торговля идёт? – заговорил он с нею.
Она оглядела его: зачем он, дескать, у неё спрашивает и не желает ли он просто посмеяться над ней или выкинуть какую-нибудь штуку? Она привыкла вести торг больше все-го с ребятами, а купцов или, еще пуще, господ очень боя-лась.
– Ну, продай мне что-нибудь, – предложил Радович.
– А что тебе надоть? – всё ещё недоверчиво усомнилась старушка.
Денис Иванович посмотрел в ее лукошко. Там и това-ра-то было много-много рубля на два.
– А вот что, – решил он, – хочешь, я всё у тебя куплю? Сколько возьмешь за всё? Я три рубля дам...
Он думал, что чрезвычайно обрадует старушку и, обра-довав её, хотел обрадовать окружающих в особенности сно-вавших там мальчишек, раздав им все сласти; но разносчи-ца не поняла.
– За что три рубля? – переспросила она.
– Да вот за весь твой товар.
– За весь? Ты, значит, всё купить хочешь?
– Ну да, всё, и три рубля тебе дам.
Радович старался говорить как можно серьёзнее, чтобы убедить, что он не шутит, и поспешил достать даже деньги.
Старуха растерялась. Около них составился уже кру-жок.
Почтенный мещанин счёл долгом вмешаться в дело и стал объяснять, что барин хочет наградить торговку, дав ей за её товар такие деньги. Он признал в Радовиче барина потому, что то, что тот хотел сделать, было, по его мнению, так глупо, что только барин был способен на это.
Разносчица наконец поняла, но нисколько не обрадо-валась.
– А чем же я торговать буду, если тебе всё продам? – заявила она и, став на этом твёрдо, наотрез отказалась от сделки.
Она растолкала своим лукошком себе дорогу и ушла, как будто даже недовольная, что хотели сделать так, чтобы ей «торговать было нечем».
В тупой, неожиданной несообразительности разносчи-цы и даже в самой манере её вопросов и ответов было много такого, что напомнило Денису Ивановичу разговоры при-ятельниц его матери – Оплаксиной, Курослеповой и других.
«Чем она, право, хуже их?» – подумал он про разносчи-цу.
Хотя общее мнение стоявших кругом о Радовиче было такое же, как и почтенного мещанина, то есть что он хотел поступить глупо, но всё-таки это возбудило к нему сочувст-вие и дало ему популярность в ближайших рядах. И моло-дой парень в праздничной рубахе, и мальчишки, и почтен-ный мещанин, и все остальные сейчас же признали в Дени-се Ивановиче уже «своего барина», которого они не, дадут в обиду, причём это отношение было вовсе не служебно- поч-тительное, а любовно-покровительственное, как к существу чудному и скорее слабому. Радович хотел отойти в сторону, но остальные двинулись за ним, видимо, ожидая от него ещё какой-нибудь выходки.
На выступ фундамента присел мальчишка, продавав-ший длинные, сухие, мучные белые пряники. Торговля у него шла бойко, благодаря давно установившемуся приёму сбыта такого товара. Это была своего рода азартная игра. Покупатель платил мальчишке за два пряника грош и уда-рял ими о край его лубочного лотка. Если пряник разламы-вался на три части, а не на две или больше, то покупатель получал лишний пряник; даром. Особенно подростки азартничали тут.
Радович подошёл к лотку с пряниками, и сейчас же все расступились перед ним. Он купил два пряника, попробо-вал ударить, – они сломались на две части. Это его подзадо-рило.
– А ну-ка, ты сам попробуй, – предложил он мальчиш-ке, – хочешь, за каждый сломанный на три части я буду платить по два гроша, а если нет, то беру пряник даром.
Мальчишка тряхнул только головой, подмигнул и – раз, раз – стал ударять пряниками о край лотка, и все они у него разлетались на три части.
– Погоди, давай мне! – увлёкся Радович и стал сам пробовать.
Кругом принимали живейшее участие в барине, дава-лись советы, высказывались одобрения и поощрения. Раз-давался радостный гул, когда Радовичу удавалось разло-мить пряник на три части. Куски и крошки летели во все стороны. Денис Иванович горстями раздавал обломки. Ве-селье стояло общее.
– Коллежский секретарь Радович, что это вы делаете? – раздался вдруг строгий голос.
Денис Иванович остановился с пряником в руке, ос-мотрелся и увидел, что из окна дома, у которого все проис-ходило, высунулась голова сенатора Дрейера, самого сухого, важного и старого служаки изо всех его начальников. Этот сенатор был человек, до того преданный своим служебным занятиям и поглощённый ими, что, когда его спрашивали например, не слыхал ли он что-нибудь о Шекспире, он морщил лоб и не раздумывая отвечал: «В московских де-партаментах правительствующего сената дела господина Шекспира за последние десять лет не было». Он даже с французской литературой знаком не был и про Мольера го-ворил, что люди известные ему свидетельствовали, что это хороший писатель, а потому он его может признать.
Дни Дрейер проводил либо в сенате, либо дома за де-лами и решительно никуда не ездил.
Он и сегодня воспользовался тем, что ему, как лютера-нину, не нужно было ехать в Успенский собор к обедне, а до общего приёма во дворце ещё было много времени, и посему сидел у себя дома, занимаясь делами и заперев окна, чтобы не мешала ему толпа на улице. Но увеличившийся шум под окнами заставил его посмотреть, что там такое. Он поднял окно, высунулся и, к ужасу своему, увидел, что причиной шума было предосудительное поведение служащего в кан-целярии сената, коллежского секретаря Радовича, зани-мавшегося мальчишеской игрою ломания пряников!..
Дрейер остолбенел и уставился на Радовича, выгляды-вая из поднятого окна, которое придерживал одной рукой.
– Что вы тут делаете? – строго повторил он, блестя оч-ками. – Вы затеваете скандал!
Но в это время издали заслышался перекатный гул приближавшегося «ура», толпа всколыхнулась, двинулась, раздались возгласы: «Едут, едут!..» – и через миг все уже гу-дело у дома сенатора Дрейера.
– Урра-а-а! – вместе с другими, надсаживая грудь, за-орал Денис Иванович, забывая всё: и пряники, и сенатора – и ничего ещё не видя.
По замелькавшему движению на усыпанной песком дороге, по крику и по поднявшимся шапкам он понял, что пропустил момент; он вскарабкался на выступ, глянул и ничего не мог разобрать: виднелись перья султанов, воен-ные, верховые, коляски; все это уже пронеслось мимо, а сза-ди, толкаясь и давя друг друга, бежала толпа, хлынувшая радостным, широким, шумным потоком, сметая и сравнивая всех на своем пути.
– Урра! – во всё горло не переставал орать Радович.
Сенатор Дрейер в сердцах захлопнул окно. Этот неис-товый крик мешал его занятиям, и он был очень недоволен этим.

ГЛАВА VI
Хотя Денис Иванович так и не видел государя, но ви-дел самое главное – проявление восторга к государю, сам участвовал в этом проявлении и вернулся домой счастли-вый и охрипший.
Дома ждал его конверт из сената, и в этом конверте был пригласительный билет на сегодняшний бал во дворце, который государь давал московскому дворянству.
Радович, по своему незначительному чину и занимае-мой должности, не мог быть приглашен на придворный бал как служащий. Как дворянин же, он по летам не мог рас-считывать на эту честь, потому что, как ему было достоверно известно, и постарше его дворяне добивались приглашения, но напрасно. Поэтому он и не думал о бале и не хлопотал, – и вдруг кто-то вспомнил о нём и прислал ему билет. Кто же это?
Мать его, прежде чем достать билет для него, постара-лась бы сама попасть на бал, но тогда она готовилась бы к нему, наверное сшила бы себе новое платье и новые ливреи лакеям. Об этом знал бы Денис Иванович. Да и на днях ещё она ответила с раздражением Анне Петровне, сунувшейся было к ней с вопросом, будет ли она на балу во дворце: «Стара я, матушка, чтобы по балам разъезжать!» И по тому, как она ответила это, Денис Иванович, зная мать, увидел, что ей очень досадно, что она не имеет возможности быть на балу. А ему прислан билет!
Конечно, он ни минуты не колебался, ехать ему или нет? Как же не ехать, когда там он в двух шагах от себя увидит государя!
По счастью, в прошлом году к коронации ему был сшит новый сенатский мундир, ненадетый им ещё до сих пор. Лидия Алексеевна в прошлом году готовилась к празднест-вам коронации, шила себе наряды, а сыну заказала мун-дир, но никуда приглашены они не были и никуда не попа-ли, и это значительно поспособствовало окончательному присоединению обиженной Радович к старой екатеринин-ской партии. Зато теперь Денису Ивановичу было в чём по-ехать на бал, и он сейчас же велел своему казачку Ваське, чтобы тот достал ему новый мундир.
Мундир был уложен в сундуке, в кладовой, ключи от которой хранились у заправлявшей всем домом экономки Василисы, до некоторой степени, являвшейся всемогущим министром при Лидии Алексеевне. Она, привыкшая до сих пор получать приказания только от барыни, очень удиви-лась самостоятельному распоряжению Дениса Ивановича и велела Ваське спросить у него, зачем ему понадобился но-вый мундир?
Не было ещё случая, чтобы Денис Иванович рассер-дился на кого-нибудь из слуг или возвысил голос, но тут, когда Васька передал ему слова Василисы, он вдруг крик-нул:
– Пошёл и вели, чтобы мне сию минуту принесли мун-дир!
Васька, никогда не слыхавший ничего подобного, ото-ропел.
– Ну, что ж ты стоишь? Пошёл! – ещё громче заявил Денис Иванович.
Известие, принесённое вниз Васькой, что молодой ба-рин сердится, требуя себе мундир, произвело впечатление во всём доме, как нечто небывалое и совсем необычайное. Василиса отправилась с экстренным докладом к Лидии Алексеевне. Чувствовалось, все поняли, что молодой барин из тихого становится буйным и что он затеял с новым мун-диром какую-то, очевидно совсем безумную, выходку.
Совершенно так же посмотрела на дело и сама Лидия Алексеевна и приказала позвать к себе Дениса Ивановича. Васька вторично явился к нему с пустыми руками.
– Вас барыня спрашивают! – робко доложил он Денису Ивановичу, держась за дверь и боясь ступить лишний шаг, чтобы лучше обеспечить себе возможность, в случае чего, скорейшего бегства.
Искренний испуг, выражавшийся в лице Васьки, обра-зумил Дениса Ивановича, и он тихо сказал ему:
– Хорошо, я приду сейчас.
Денис Иванович по привычке посмотрелся, перед тем как идти вниз, в пыльное зеркало, все ли у него в порядке в одежде, взял пригласительный билет и пошёл к Лидии Алексеевне.
Она сидела у себя в спальне, у открытого окна в сад, и раскидывала «гран-пасьянс».
Эта огромная материнская спальня, с её серыми глад-кими стенами, на которых без симметрии висели три по-черневшие масляные картины и пожелтевшие гравюры (одна изображала притчу о блудном сыне), с её высокой, по-крытой красным штофным одеялом постелью, где лежала груда подушек; спальня, с огромным, мрачным киотом, полным старинными образами в потускневших ризах, с туалетом и бюро, похожими на средневековые постройки, и с клеткой злющего попугая, пронзительно кричавшего вре-менами, – всегда, с самого детства, производила на Дениса Ивановича удручающее, гнетущее впечатление. Ребёнком он, входя сюда, испытывал не только привычный, отчуж-дённый страх к самой матери, – он боялся её одинаково всюду, – но и к самим вещам, бывшим тут. Ему казалось, что в сумерки туалет, бюро и киот ведут всегда между собой сердитые разговоры, смотрят и слушают, и что мать в ка-ком-то заговоре с ними, руководит ими и единственно их любит на свете. И до сих пор он не мог отделаться, входя в спальню Лидии Алексеевны, от чувства неловкости и стес-нения, обычного ему с ребяческих лет.
Денис Иванович вошёл, поцеловал сунутую ему Лиди-ей Алексеевной руку, здороваясь, потому что они не виде-лись с утра, и сел против неё у столика, на котором она рас-кладывала карты.
Лидия Алексеевна, когда призывала сына для разгово-ра, всегда выдерживала некоторое молчание, как бы желая прежде испытать и вместе с тем показать силу своего авто-ритета над ним. Он должен был ждать, пока она заговорит, и отвечать на её вопросы, а сам в рассуждения не пускать-ся!..
Денис Иванович сел и стал терпеливо ждать, когда мать прервёт молчание.
Она не спеша раскладывала карты, как будто всецело поглощённая составлением пасьянса, и наконец, убедив-шись достаточно, что сын никакой склонности к буйству и дерзости не обнаруживает, глянула на него, скривив рот в улыбку, с которой всегда глядела на него и в которой ясно выражалось насмешливое презрение к его слабости и роб-кой покорности.
– Вы, мой милый, требуете свой новый мундир? – спро-сила она вкрадчиво и совсем будто не гневно, хотя слова «мой милый» и обращение на «вы» служили несомненным признаком, что она гневается.
– Да, маменька, – ответил Денис.
– А зачем он вам вдруг понадобился?
– Чтобы ехать на бал во дворец.
– Во-о дво-рец? Да кто же вас туда пустит?
– Мне прислали билет, маменька...
– Кто? – Лидия Алексеевна взяла билет, который он протянул ей, и подробно осмотрела, как меняла осматрива-ет кредитную бумажку, – не фальшивая ли. – Кто же при-слал этот билет? – снова спросила она.
– Не знаю, маменька.
– Как же ты не знаешь? Что за вздор такой! Мать игно-рируют, а сыну вдруг билет присылают! Тут что-то не так! Кому же нужно восстанавливать так мать против сына?! Ты сам себе достал этот билет? Изволь сказать сейчас, через ко-го?
– Да уверяю вас, маменька, и не думал. Прихожу сего-дня и застаю конверт. Он из сената прислан, и больше ни-чего не знаю...
– И хочешь всё-таки ехать?
– Хочу.
– Ну и дурак! Собственного достоинства в тебе нет! Твою мать знать не хотят, а ты, на вот, только свистнули, ты уж и рад! – и Лидия Алексеевна снова принялась за карты, словно считая разговор исчерпанным и дело вполне решен-ным.
– Так вы прикажите мне мундир принести; надо, чтобы он отвиселся, да и почистить не мешает, – проговорил не-ожиданно для неё и, главное, сам для себя Денис Иванович и встал.
Она, пораженная, подняла голову и воскликнула:
– Вы, кажется, рассуждать начинаете?
– Я говорю только, чтобы мне мундир принесли...
– Да как ты смеешь, щенок, отдавать мне приказания! – крикнула Лидия Алексеевна и стукнула по столу, так что карты посыпались на пол. – Ты бунтовать против матери, нет, скажи, ты бунтовать?..
– Я, маменька, никогда не выходил из вашей воли, – сказал Денис Иванович, – но тут дело идёт... тут дело идёт о Государе, – выговорил он.
И впервые по его тону послышалось, что он сын своего отца, который шёл на поводу у неё, пока речь не зашла о Государе. Впервые почувствовалось, что если он до сих пор, до тридцати четырёх лет, подчинялся ей, то потому лишь, что сам хотел этого, и потому, что до сих пор не было серьёз-ной причины поступать ему иначе; но вот, когда дело кос-нулось Государя, – он постоит за себя.
Для Лидии Алексеевны важны были не слова, которые он произнёс, но то, как теперь смотрел он на неё, выдержи-вая её строгий, упорный взгляд, которым она, как думала прежде, уничтожала его. Между ними точно перебегала ис-кра от неё к нему и от него к ней и снова к нему и к ней.
Денис Иванович не опускал взгляда до тех пор, пока не потухла эта искра, и потухла в глазах не его, а матери. То-гда он повернулся и ушёл.
Ему принесли мундир сейчас же.
Денис Иванович стал готовиться к вечеру, искренне не подозревая, что между ним и матерью произошло что-то не-обыкновенное, из ряда вон выходящее, такое, что не может не иметь последствий значительных, в особенности для неё. Он был доволен данной минутой, доволен тем, что поедет сегодня вечером на бал и увидит Государя. Больше ни о чём он не думал и, осмотрев мундир и найдя его в отличном со-стоянии, распорядился, чтобы Васька сбегал ему за извоз-чиком и нанял того на вечер.
– Да номер не забудь взять у извозчика, а то он не приедет, – заботливо приказал он, точно всё зависело те-перь от того, приедет извозчик или нет.
Мыться и бриться Денис Иванович принялся споза-ранку. Обед ему подали в его комнату. Однако это часто бы-вало и прежде, и потому он не заметил в этом ничего осо-бенного.
По мере того как время приближалось к вечеру, оно тянулось все медленнее и медленнее. Денис Иванович был уже совсем готов, ему только оставалось надеть расправ-ленный и вычищенный, висевший на спинке стула мундир, а до бала было почти два часа. Пробовал он читать, но бук-вы прыгали у него перед глазами, и он ничего не понимал. Он вышел на вышку и в одной рубашке стал ходить, хотя день был холоднее, чем вчера. Он беспрестанно поглядывал на часы и ему хотелось передвинуть стрелки, хоть он и знал, что это не поможет.

ГЛАВА VII
Новые слежавшиеся башмаки жали и мундир был те-сен Денису Ивановичу, слегка потолстевшему с прошлого года, но именно это соответствовало той особенной обста-новке бала, в которой он очутился и чувствовал, что здесь все должно быть не так, как всегда, и неудобно приехать сюда в слишком простом, повседневном, удобном, как халат, платье. Так что и жавшие башмаки, и тесный мундир были кстати и ничуть не мешали, а, напротив, способствовали торжественному настроению Радовича.
Блестящие залы, огни, вытянувшиеся на лестнице ла-кеи в пудре и в красных кафтанах с позументами, наряды дам, мундиры мужчин, музыка, гремевшая, притомляя слух, бриллианты, кружева – все слилось для Дениса Ива-новича, давно не бывавшего вообще на вечерах и попавшего в первый раз на придворный бал. Он был ослеплен, пора-жен, не мог еще ничего видеть в отдельности, кроме госуда-ря, которого видел все время, где бы ни пришлось ему быть.
И ощущение, которое он испытывал, не могло срав-ниться ни с чем, даже с теми грёзами, которые, как в золо-тистом тумане, переносили его, бывало, когда слушал он сказки ключницы Василисы, то в волшебные чертоги по-строенных в одну ночь очарованных замков, то на дно моря, в коралловые пещеры, или в золотые палаты заоблачных царств. Он не ходил, не двигался, но торжественно носил свое тело, словно оно, стесненное мундиром, плыло само со-бой по воздуху, а там, где-то далеко внизу, какие-то башма-ки жали чьи-то ноги.
Среди гостей у него, наверное, было много знакомых, потому что тут была вся Москва, а он знал всю Москву, но узнавать он никого не узнавал, хотя кланялся и что-то от-вечал и говорил, когда его окликали. Ему казалось свято-татственным, неприличным быть обыкновенным знакомым обыкновенных людей здесь, во дворце Государя, и в присут-ствии Государя. Он не сводил глаз – впрочем, как и все ос-тальные, с Павла Петровича и видел его, как видишь солн-це, даже когда не смотришь на него.
Государь был в духе, и лицо его, оживлённое, с бле-стевшими умными и проницательными глазами, казалось Радовичу выражением истинной прелести величия. Оно было такое, то есть ещё лучше такого, каким он воображал себе его, и вовсе не похоже на портреты, претендовавшие передать черты императора Павла.
 

– Прекрасно! – сказал Денису Ивановичу попавшийся ему генерал-поручик Вавилов и кивнул головой.
Радович отвесил поклон, однако не разобрал, кто это, но всё же сейчас же полюбил говорившего, сочувствуя его слову.
«Прекрасно, истинно прекрасно!» – говорило и пело все в душе Дениса Ивановича.
В антракте между танцами Государь стоял в конце за-ла, и все лица были обращены к нему.
Радович теперь только, насмотревшись вдоволь на го-сударя, стал присматриваться к окружению его. Он узнал толстого, курносого обрюзгшего Безбородко, узнал несколь-ко московских сенаторов, главнокомандующего Салтыкова, увидел ещё нескольких, очевидно петербургских, придвор-ных.
Вдруг его глаза остановились на стоявшей в первом ряду образовавшегося около государя круга молодой де-вушке.
Увидев её, Денис Иванович так и остался, как был, с раскрытым ртом. Такой красавицы он и представить не мог себе никогда. Она сразу была заметна среди других и по красоте своей, и по собственному цвету чёрных, впадавших в синеву, густых волос своих.
 Лопухина А.П.
А сзади неё, немножко в отдалении, вырисовывалась сухая, длинная фигура сенатора Дрейера.
Радович взглянул на сенатора, узнал его, вспомнил се-годняшнее утро и в эту минуту заметил, что Дрейер тоже увидел и узнал его.
Государь, продолжая разговаривать с Безбородко, улы-баясь, причём блестели его белые, ровные зубы, и потряхи-вая пудренной косичкой, двинулся вперед, и сейчас же тол-па расступилась перед ним, а стоявшие возле него двину-лись тоже.
Красавица в белом платье с чёрными волосами стала продвигаться вместе с другими.
Радович, к удивлению своему, увидел, что окружавшие Государя отступают так, что между ним и красавицей оста-ется пустое пространство, как бы соединяющее их. Государь будто слегка нахмурился и сделал несколько более поспеш-ных шагов, толпа отхлынула в сторону, и Радович очутился в первом ряду с Государем.
Пустое пространство между ним и красавицей не изме-нилось. Она стояла, опустив тонкие, оголенные девственные руки, и смотрела на Павла Петровича так же, как смотрели на него все, то есть не спуская глаз.
Государь кивнул в её сторону и спросил у Безбородко:
– Это, кажется, дочь Петра Лопухина?
– Она, ваше величество, из-за вас просто голову поте-ряла! – не к месту ляпнул Безбородко, многозначительно улыбаясь и изогнувшись...
– Вот ребёнок! – сказал, рассмеявшись, государь.
– Ей уже скоро шестнадцать лет, – проговорил Безбо-родко.
Это была неправда: Анне Лопухиной шёл уже двадцать второй год.
Этот разговор слышал стоявший почти рядом Радович, слышали и другие.
Государь прошёл дальше и так скоро, что замкнувшая-ся за ним толпа отделила от него Дениса Ивановича и Ло-пухину, приблизившуюся теперь к Радовичу.
Сенатор Дрейер между тем направился прямо на Де-ниса Ивановича. Он шёл на него, пробираясь через толпу, и сердито кивал ему головой, видимо, подзывая его к себе и сердясь, что тот не замечает или не понимает этого. Он поч-ти в упор подошёл к Денису Ивановичу, и тогда только тот, вздрогнув, увидел, что находится в его власти, потому что скрыться не представляется уже возможности.
«Неужели он станет делать мне выговор прямо здесь?» – чувствуя, если это так, стыд за сенатора, подумал Радо-вич.
Но Дрейер, подойдя к нему, схватил его за рукав двумя свободными пальцами (остальными он держал треугольную шляпу), и схватил так, что больно ущипнул, и потянул за собой.
– Я вас вынужден представить госпоже Екатерине Ни-колаевне Лопухиной, – проговорил он отрывисто и ворчли-во, таща уже Дениса Ивановича, к стоявшей возле красави-цы видной барыне и представил.
– Вы сын Лидии Алексеевны Радович? – спросила Ло-пухина, оглядывая Дениса Ивановича.
– Да, я её сын... – краснея, ответил он, не зная, хорошо это или плохо, поскольку знал, что с Лопухиной его мать не знается.
– Я рада с вами познакомиться. Заезжайте завтра ко мне... так, после часа, до двух...
– У меня, к сожалению, служба в сенате... – начал было Денис Иванович, но педантичный, строгий служака Дрейер так заворочал на него глазами, желая остановить его, что Радович оборвал фразу и замолк.
– Так завтра, между часом и двумя! – повелительно произнесла Лопухина и отвернулась, показывая, что пред-ставление кончилось и что Радович может отойти.
В ее манере было странное соединение какой-то ласко-вости и вместе с тем величественной привычки, что все бу-дет именно так, как она хочет.
«Вот эта умеет приказывать», – подумал Денис Ивано-вич, невольно сравнивая её со своей матерью.
Но он тут же решил, что ехать ему завтра к Лопухиной в служебный час совершенно незачем. Он решительно не понимал, зачем он понадобился ей и, главное, зачем пона-добилось Дрейеру вместо выговора за сегодняшние пряники представлять его Лопухиной. Как это случилось и почему, он не знал.
Не знал этого и сам сенатор Дрейер. Он явился сегодня на бал, усматривая в этом свою служебную обязанность как сенатора. На балах он никогда не бывал – у него и без того не хватало времени. К воцарению императора Павла Пет-ровича, в сенате было десять тысяч нерешённых дел. Это доказывало, во-первых, очевидность того, что не все сенато-ры относились к службе, как сенатор Дрейер; а во-вторых, что если он, Дрейер, задался целью решить все десять ты-сяч дел, то немудрено, что у него не было времени не только ездить на балы, но даже и ходить в баню, а то и спать. При-дворный же бал в присутствии государя – это другое дело. Тут сенаторы обязаны были, по мнению Дрейера, увеличи-вать блеск двора, и потому он явился сюда в своем красном мундире, с треугольной шляпой, хотя едва ли его сухая, длинная фигура могла кому-нибудь показаться блестящей.
Явившись на бал, он первое время ходил, жмурясь и не зная, куда ему приткнуться и что с собой делать. Весь этот люд, шум, говор и музыка, в сущности, «мешали занятиям», но тут именно о занятиях и речи не могло быть. Если бы ему дали полную волю, сенатор Дрейер немедленно водво-рил бы на балу тишину и порядок и приступил бы к заня-тиям. Однако здесь приступали не к занятиям, а к танцам, и, противно самой природе, молодые люди, танцуя, вели се-бя крайне развязно перед такими особами, как, например, сенаторы.
Дрейер попробовал было изложить свой взгляд на этот предмет своему товарищу по сенату, сенатору же Лопухину, но того Безбородко держал при себе, следовательно, вблизи государя, и Дрейера оттуда оттёрли. Тогда он, наткнувшись на Лопухину с падчерицей, «присосался» к ним и уже не от-ходил, потому что из дам только и был знаком, что с жёна-ми своих сослуживцев...
Стоя за Лопухиной, он вдруг встретился глазами с кол-лежским секретарем Радовичем и довольно громко произ-нёс:
– Ага!..
Лопухина обернулась на него и увидела, что лицо се-натора Дрейера настолько вдруг оживилось, что она не-вольно спросила:
– Что с вами?
Дрейер оживился потому, что наконец нашел более или менее разумное применение своему пребыванию на ба-лу. Он мог, вместо того чтобы завтра, отрываясь от служеб-ных занятий, делать выговор коллежскому секретарю за его предосудительное «в отношении пряников» поведение, объ-яснить ему даже более подробно сегодня, сколь печален его проступок и насколько нетерпимы такие поступки со сторо-ны служащих по канцелярии правительствующего сената.
– Ничего... Так, служебное дело, – ответил он Лопухи-ной.
– У вас даже на балу служебные дела?
– Как видите, сударыня!..
Сенатор Дрейер, разговаривая с дамами, всегда при-бавлял «сударыня», считая это переводом французского «madame».
– Какое же дело? – спросила опять Лопухина. – Важ-ное?
– Для меня все важно, что касается службы, – пояснил Дрейер, – а тут я вижу молодого человека...
– Какого молодого человека?
– Коллежского секретаря Радовича.
– Радовича? Что ж он?
– Он сегодня утром был замечен мною в уличной толпе за весьма странным занятием: он совместно с мальчишками занимался ломанием пряников.
– Да неужели? – словно обрадовалась Лопухина и до-бавила вполголоса: – Положительно это тот человек, кото-рый мне нужен!
– Что вы говорите? – переспросил Дрейер.
– Я говорю, что это очень мило...
– Как мило, сударыня?
– Где он? Покажите мне его.
Дрейер показал.
– Да он по виду очень презентабелен, – решила Лопу-хина. – Отлично! Представьте мне его сейчас...
Ослушаться Екатерины Николаевны Лопухиной Дрей-ер прямо-таки не осмелился и вместо выговора должен был привести Радовича и представить его:
– Что женщина хочет, то и мы должны хотеть! – сказал он только Екатерине Николаевне, воображая себя историче-ским лицом, произносящим историческое изречение.

ГЛАВА VIII
На другой день после бала во дворце Лидия Алексеев-на ходила по длинной анфиладе комнат своего большого дома, заложив руки назад и пристально смотря себе под но-ги. На лице у неё появились жёлтые пятна. Она в одну ночь осунулась и похудела.
Сыну, если он будет спрашивать о ней, она велела ска-зать, что нездорова и чтобы он не показывался к ней. Он уехал сегодня, как обыкновенно, в сенат на службу в шесть часов утра, затем вернулся днем к часу, переоделся в новый мундир и немедленно уехал опять. Всё это было доложено Лидии Алексеевне через Василису. В доме было, конечно, известно, что произошло вчера между матерью и сыном. Это составило событие дня, затмившее собой всё остальное, и об-суждалось на все лады от девичьей до чёрной кухни и ку-черской включительно. Дворня знала, что барыня – «ужасть сердита», что на лице у неё явились зловещие жёлтые пят-на и что она ходит по комнатам, заложив руки за спину.
Хождение по комнатам часто нападало на Лидию Алексеевну; она временами проводила целые дни в этом занятии, и к ней никто не смел подступиться, но жёлтые пятна появлялись сравнительно редко и служили призна-ком особенного гнева, никогда не проходившего для дворни даром. Все притихли, старались ходить по струнке и, глав-ное, не попадаться на глаза барыне. Один казачок Дениса Ивановича Васька, жирно припомадив волосы маслом, ко-торое стащил на господской кухне, ходил гоголем. Впрочем, это могло происходить оттого, что к нему вдруг даже сама Василиса стала относиться ласковее. Лакеи сидели на своих местах в официантской и на лестнице. Дворецкий, важный бритый старик, вертелся тут же, с утра одетый в свою лив-рею.
Лакей Стёпка, откликавшийся на это имя, хотя ему уже шёл пятый десяток, и выездной Адриан затеяли было в вестибюле игру в шашки, но дворецкий так на них цыкнул, что они сейчас же спрятали доску. Адриан стал делать вид, что стирает пыль, а Стёпка уткнулся в окно.
– Слышь, – заявил Стёпка, глядя в окно, – к нам каре-та въезжает, Курослеповой барыни! Как же быть? Доклады-вать аль прямо не принять?
Дворецкий подумал, взвесил все обстоятельства и рас-судил:
– Если приказу о том, чтобы не принимать, не было, так поди, доложи.
– Яков Михеевич, – взмолился Стёпка, – мочи моей нет! Ведь ежели, как последний раз, так я не выдержу, руки на себя наложу...
– А ты поговори вот у меня!
Карета в это время подъехала к крыльцу, и лакей Ку-рослеповой, соскочив с козел, вбежал, хлопнув дверью.
– Тише! – остановил его дворецкий.
– Принимаете? – весело спросил здоровый, жизнерадо-стный слуга Марьи Львовны.
– Сама, что ли? – проворчал дворецкий.
– Сама.
– Поди, доложи – Марья Львовна Курослепова, – при-казал дворецкий Стёпке.
– Яков Михеевич, пошлите Адриана! – проговорил тот.
– Я вот тебя к Зиновию Якличу пошлю!.. – прошипел ему Яков Михеевич.
Степка побелел, тяжело вздохнул и побежал доклады-вать.
Жизнерадостный курослеповский лакей, слегка ух-мыльнувшись, наблюдал за тем, что происходило, как чело-век, находящийся во время грозы под верной защитой, на-блюдает застигнутых непогодой прохожих.
Прошло несколько минут ожидания, и на лестнице по-казался бежавший на цыпочках Стёпка.
– Приказали просить! – задыхаясь проговорил он и не-сколько раз перекрестился, не скрывая своего благополу-чия, что всё обошлось как следует.
Дворецкий Яков Михеевич знал, что делал, хотя в этом помогал ему не столько разум, сколько инстинкт натаскан-ной на господской службе собаки. Лидии Алексеевне нужно было видеть сегодня, чтобы навести справки и разъяснить дело, как можно больше народа, и, если бы Марья Львовна не заехала, она сама отправилась бы к ней, потому что одна Марья Львовна могла заменить в данном случае многих.
Марья Львовна вошла к хозяйке дома и первым делом ахнула:
– Матушка моя, да что с вами? На вас лица сегодня не-ту!
– Не сладко, видно, живётся, – процедила сквозь зубы Радович, усаживая гостью в большой парадной гостиной, в которой та застала её.
– Да что такое? Что случилось? – стала спрашивать Ку-рослепова, хлопотливо возясь с ридикюлем, где у неё было сложено никогда не покидавшее её вязанье.
– Впрочем, ничего особенного, так, – сказала Лидия Алексеевна, стараясь проявить терпение и быть любезной, – неможется!
Она знала, что нужно лишь подождать, и Марья Львовна без расспросов сама расскажет всё, что знает.
– Ну, полноте! – протянула Курослепова. – Посмотрите, день-то какой! У меня сегодня девка Малашка прибегает со двора и так это ухмыляется. Я её спрашиваю: «Что ты?» – а она говорит: «Да ничего, барыня, солнце хорошо светит!». Мне это очень понравилось... Ну, Лидия Алексеевна, бал вчерашний, я вам скажу!.. По правде сказать, роскошь ог-ромная, но вкуса мало. Впрочем, я другого и не ожидала... Приезжаю я вчера...
И она стала подробно описывать дворец и всех бывших на балу, стараясь быть ядовитой и насмешливой, но всё-таки, видимо, не без удовольствия переживая в рассказе свои впечатления. Она всё видела, всех заметила, обо всём спешила передать, и по тону её видно было, что самое инте-ресное она приберегает к концу.
Лидия Алексеевна не перебивала её и слушала терпе-ливо, тем более что по приезде Марии Львовны на другой же день после бала и по её словоохотливости поняла, что та явилась неспроста.
– Представьте, – рассказывала Марья Львовна, пере-ходя, наконец, к «интересному», – Лопухина вела себя до откровенности неприлично. Она ходила за Государем, не отставая, и мачеха разодела её... совсем оголила. Стыдно глядеть было... Лопухин получает назначение в Петербург, и они переезжают туда. Это решено уже. Вот вам главная новость, хотя, впрочем, не новая, а старая. Так и ждали, что это будет, но теперь в этом уже сомневаться нельзя... По-здравляю. Надо, однако, отдать справедливость: и красива же она...
Марья Львовна, говоря это, не подозревала, что делает гнусность, распространяя скверную клевету, родившуюся из недостойной сплетни, которой, правда, желали воспользо-ваться люди, не брезгующие ничем для достижения своих целей.
Вот что было на самом деле.
Когда в предыдущем году император Павел Петрович приехал в Москву для коронования, ему в числе прочих се-наторов представлялся и Пётр Васильевич Лопухин, муж Екатерины Николаевны и отец красавицы Анны. На этом общем представлении государь расспрашивал каждого о его прошедшей службе и, узнав, что Лопухин был прежде на-местником в Ярославле, приказал ему не уезжать из двор-ца. Когда же представление кончилось, император, полу-чивший в тот день прошение по делу, разбиравшемуся в Ярославле, передал это прошение Лопухину и велел ему сделать затем личный доклад по этому делу. Лопухин пря-мо из дворца отправился в сенат, навел нужные справки, сообразуя со своими собственными представлениями и, про-работав всю ночь, успел на следующий день явиться в шесть часов утра во дворец с готовым докладом. Павел Петрович был в восторге и от быстрого исполнения своей воли, и от самого доклада. Он стал поручать Лопухину во время пре-бывания своего в Москве другие дела, и каждый раз Лопу-хин с той же полнотой и аккуратностью представлял ему наутро требуемую работу. В изъявление своего удовольст-вия император пожаловал дочь Лопухина, Анну Петровну, во фрейлины.
Это назначение последовало, когда Павел Петрович не имел случая видеть Анну Петровну. Однако этого было дос-таточно, чтобы создалась сплетня, совершенно ложная и гнусная, хотя и вполне соответствовавшая распущенным нравам того времени.
Эту сплетню стала поддерживать недомолвками и на-меками сама Екатерина Николаевна Лопухина, мачеха Ан-ны, женщина, о которой даже родной сын впоследствии ни-когда не говорил, потому что дурного говорить он не хотел про мать, а хорошего ничего не мог сказать про неё.
Мало-помалу с Екатериной Николаевной случилось то же, что со лживым муллой, рассказывавшим всем у город-ских ворот заведомую ложь, что на площади раздают плов, и пошедшим за народом, когда тот повалил на площадь за пловом: Лопухина поверила в выдумку, которую сама же распространяла.
Ко второму приезду императора Павла в Москву соз-дался уже целый план, как устранить от Государя так на-зываемую «партию императрицы» Марии Фёдоровны, то есть вполне безупречную, бывшую только в истинно друже-ских отношениях с самой государыней фрейлину Нелидову и братьев Куракиных, беспристрастие, честность и правди-вость которых мешали многим.
Главными руководителями плана были Безбородко и бывшая его любовница Екатерина Николаевна Лопухина, а исполнителем должен был явиться Иван Павлович Кутай-сов, пожалованный при воцарении Павла из его камерди-неров в гардеробмейстеры.
Кутайсов, ввиду последовавшей тогда щедрой раздачи орденов и имений, остался недоволен и вздумал просить ещё орден св. Анны второго класса. Павел I не на шутку разгневался, прогнал его, а затем, войдя к императрице, у которой застал Нелидову, объявил им, что Кутайсов уволен за своё бесстыдство. Старания Марии Федоровны успокоить своего супруга были напрасны. Только после обеда Нелидо-вой удалось испросить прощение Кутайсову. Последний в порыве благодарности бросился к ногам императрицы, но год спустя великодушным его заступницам пришлось озна-комиться с мерой признательности гардеробмейстера.
Средством для исполнения плана должна была слу-жить красавица Анна Петровна. Её мнения мачеха не спрашивала и о ней самой не заботилась.
На балу Государь спросил у Безбородко про Лопухину, тот сказал своё слово, принятое Павлом Петровичем за лесть в форме шутки; начало делу, как думали, было поло-жено, и на другой же день Мария Львовна и подобные ей разносили якобы достоверную весть.
– А ваш-то сокол, – продолжала рассказывать Марья Львовна Радович, – как же! Видела его! Возле самой Екате-рины Николаевны увивался...
– Какой сокол? – переспросила Лидия Алексеевна.
– Да сынок ваш, Денис Иванович.
– Он, вы говорите, увивался за Лопухиной?
– Сама видела.
– Вот как!..
– Да! – кивнув головой, протянула Марья Львовна и застучала спицами.
Весь её запас был выложен, и теперь она в торжест-вующем молчании смотрела, какое впечатление произвела на Радович.
– Марья Львовна, – вдруг деловито заговорила та, – я всё забываю спросить у вас: теперь у вас, наверно, много расходов с этими выездами по балам... может быть, вам деньги нужны? Я могу ссудить, если хотите.
В этом предложении не было ничего ни нового, ни странного. Марья Львовна, хотя имела недурное состояние, но благодаря тому, что вечно помогала всем, лезшим ей в родню, часто сидела без денег и брала взаймы у Лидии Алексеевны. Она всегда аккуратно рассчитывалась, но до сих пор ей приходилось самой обращаться к Радович и про-сить, что не всегда бывало приятно, сама же Лидия Алексе-евна в первый раз предложила ей взаймы.
Марья Львовна просияла.
– Лидия Алексеевна, голубушка! Признаюсь, я к вам и приехала сегодня насчёт денег, но спросить не решалась! Может, вы сами не располагаете?
– Ничего, располагаю.
– Ведь я вам должна еще.
– Пустяки! Сосчитаемся!.. Сколько вам нужно?
– Да рублей двести.
– Хорошо. Заезжайте послезавтра, деньги готовы будут. Но только вот что: услуга за услугу... Узнайте мне, пожа-луйста, каким образом сын мой получил вчера пригласи-тельный билет на бал. Мне это интересно, потому что он сам не знает. Вдруг ему вчера принесли билет, а каким образом – нам неизвестно...
– Ну что ж, это дело нетрудное, – сказала Марья Львовна, – я с удовольствием...
Узнать о чём угодно ей действительно не составляло труда, благодаря тому, что в её распоряжении находился целый полк племянников и родственников, сновавших всю-ду и повсюду бывавших.
«А врут всё про неё, будто она нехорошая, – думала Марья Львовна, глядя на Радович, – на самом деле она очень милая. Ведь вот денег сама предложила...»
Курослепова по своему добродушию не поняла, что, в сущности, Лидия Алексеевна заключила с ней маленький торг и что она даёт ей деньги взаймы за нужные ей сведе-ния. Правда, она не могла знать, насколько эти сведения нужны были и важны для Радович. Расстались они на том, что Марья Львовна узнает всё к завтрашнему дню и прие-дет, а Лидия Алексеевна приготовит двести рублей...
Проводив гостью, Радович снова заходила по комнатам. Она дошла до своей спальни, повернулась и снова шаг за шагом проследовала до гостиной. Тут она взялась за тесьму звонка, спускавшуюся широкой полосой по стене от потолка, и дернула.
Не успела она сделать поворот и ступить несколько ша-гов, как бледный Стёпка показался в дверях.
– Денис Иванович вернулся?
– Вернулись, – ответил Стёпка, – к себе наверх про-шли.
Он говорил, а сам творил молитву, чтобы разговор с ба-рыней прошёл благополучно.
– Послать ко мне Якова да доложить Зиновию Яковле-вичу, что я прошу их ко мне.
Сорокапятилетний Стёпка исчез быстрее, чем явился.
Лидия Алексеевна перешла в зал и остановилась у ок-на, глядя в сад. Дворецкий вошёл.
– Изволили спрашивать? – довольно смело проговорил он, прежде чем она обернулась к нему.
– Денис Иванович приехал?
– Приехали.
– Со своим кучером ездили?
– С Митрофаном.
– Где были?
– У Лопухиных. Часа два там пробыли и вернулись прямо домой, – без запинки доложил дворецкий, успевший уже собрать эти сведения, заранее зная, что они потребуют-ся барыне.
– У Лопухиных? – вырвалось у Лидии Алексеевны, и она круто повернулась к дворецкому, глянув на него во все глаза.
Он спокойно стоял перед нею.
Радович как будто опомнилась и тут только поняла, что дворецкому никак не может быть известно, почему вдруг Денис Иванович, никуда, кроме сената, не ездивший, от-правился к Лопухиным и просидел у них два часа.
– Я просила к себе Зиновия Яковлевича; скажите им, что я у себя буду! – и Лидия Алексеевна направилась к себе в спальню, села у своего столика, опустила голову, сжала руки и задумалась.
Зиновий Яковлевич Корницкий был управляющий, за-ведовавший её делами уже тридцать шесть лет, с тех самых пор, как она с мужем переехала из Петербурга в имение. Поступил он к Радович двадцатилетним, красивым моло-дым человеком. Статный, видный, ловкий, дворянин по крови (отдалённого польского происхождения), он не был простым управляющим: почти сразу занял он при Лидии Алексеевне место, гораздо более близкое, и сумел удержать-ся на нём. Он числился на государственной службе по бла-готворительным учреждениям, куда за него Лидия Алексе-евна вносила иногда очень крупные пожертвования, и по-лучал за это чины и ордена.
Он вошёл в спальню Лидии Алексеевны не торопясь и вразвалку, прямо неся своё стройное, холёное тело и высоко закинув гордую голову в пудренном парике с косичкой, с покатым прямым лбом, римским носом и бритым подбород-ком. Его видная фигура, особенно осанистая от той равно-мерно распределённой полноты, какая может быть у пяти-десяти шестилетнего нестареющего мужчины, красиво об-рисовывалась ловко сшитой на старый екатерининский лад одеждой. На нём были белый атласный камзол, кружевное жабо и манжеты, шёлковое лиловое исподнее платье, шёл-ковые лиловые же чулки, лаковые башмаки с бронзовыми фигурными пряжками и поверх камзола что-то вроде ко-роткого лилового бархатного шлафрока с широкими, закид-ными, как у священников, рукавами на белой атласной подкладке.
Он вошёл, поздоровался с Лидией Алексеевной, сел напротив неё в кресло, раскинувшись в нём, и положил но-гу на ногу. Сразу в этой уверенной, спокойной позе он стал похож на известный портрет начальника благотворитель-ных учреждений при Екатерине, Ивана Ивановича Бецко-го, при котором служил и которому, видимо, подражал.
– Я очень взволнована, – начала Лидия Алексеевна.
Зиновий Яковлевич внимательно рассматривал брил-лианты колец, передвигая их на своих тонких пальцах...
– Что случилось? – спросил он.
– Да Денис меня беспокоит...
– Ах, это! – небрежно уронил Корницкий и опять за-нялся кольцами.
Он произнёс эти слова с таким выражением, как будто хотел сказать: «Я уже знаю обо всём, но, право, всё это не важно и беспокоиться тут нечего».
– Да ты, верно, не знаешь всего, – стала возражать Ли-дия Алексеевна, – ведь он со мной так говорил вчера, как никогда не осмеливался; вчера на балу за Лопухиной Ека-териной увивался, а сегодня поехал к ней и сидел два ча-са...
– Всё это я знаю, – по-прежнему спокойно протянул Зиновий Яковлевич.
– Я думаю, тут начались чьи-то шашни против меня. Сам он едва ли осмелился бы, – сказала Лидия Алексеевна. – Теперь опять этот билет на бал. Через кого Денис получил его? Я просила Марью Львовну Курослепову разузнать...
– Хорошо, – одобрил Корницкий.
– Ведь он тих, тих, а вдруг прорвётся и погонит меня из дома... Каково это будет мне, матери?
– Всё может случиться, – согласился Зиновий Яковле-вич. – Что ж, по закону он имеет полное право! Всё состоя-ние принадлежит ему.
Вместо того чтобы утешить, Корницкий, словно нароч-но, ещё больше раззадоривал Лидию Алексеевну.
– Право, право! – раздражённо заговорила она. – Глав-ный закон тот, что сын должен слушаться матери; это – бо-жеский закон, а всё остальное – люди выдумали...
– Они же и применяют их!.. И если Денис Иванович захочет...
– Так и вправду выгонит меня?! – подхватила, сверк-нув глазами, Лидия Алексеевна.
– И вас, и меня, и всех, кого захочет, – подтвердил Зи-новий Яковлевич. – Мне уж он объявил три месяца тому на-зад открытую войну... Вы не обратили на это внимания?
Действительно, три месяца тому назад Денис Ивано-вич перестал вдруг разговаривать с Корницким и начал из-бегать его.
– Я думала, что это просто обыкновенная его блажь, что это он так, сам от себя, – стала оправдываться Радович, – а теперь вижу, что кто-то занялся им. Надо принять меры, и я их приму...
– Что же вы сделаете?
– Найду, не знаю!.. Нельзя же допустить, чтобы дети шли против родителей! В крайнем случае, я сама к Госуда-рю поеду.
– Государь, разумеется, всё может, – вставил Зиновий Яковлевич.
– И поеду, – повторила Лидия Алексеевна, все больше и больше раздражаясь. – Государь сам был, говорят, при-мерным сыном, он должен понять и образумить мальчиш-ку... Если это штуки Екатерины Лопухиной, посмотрим ещё, кто кого... Посмотрим!..
Лидия Алексеевна встала и заходила по комнате. Мысль обратиться к самому Государю и просить у него управы на строптивого, каким теперь представляла себе Радович сына, пришла ей в голову ещё сегодня с утра, и с утра она носилась с нею.
– Вот ещё что, – обратилась она к Корницкому, – при-готовь к послезавтрашнему дню двести рублей. Марья Львовна взаймы просит.
– Слушаю! – сказал он.
– Да ещё убери ты от меня эту глупую рожу – Стёпку; видеть его не могу! Препоганый! Какой он лакей? Отошли его в деревню, пусть там огороды копает...
Зиновий Яковлевич и на это сказал только:
– Слушаю!..

ГЛАВА IX
Денис Иванович, вчера ещё на балу решивший, что ехать к Лопухиной ему сегодня незачем, отправился, как обыкновенно, в сенат и занялся там делами. Однако около часа, в обед, сенатор Дрейер призвал его к себе и, довольно вскользь упомянув о пряниках, так, больше для порядка, очень серьёзно спросил, не забыл ли коллежский секретарь Радович, что Екатерина Николаевна Лопухина приказала ему явиться сегодня к себе! Вышло так, что Дрейер призы-вал к себе Дениса Ивановича не столько по делу о пряни-ках, сколько для того, чтобы напомнить ему о визите к Ло-пухиной. Это равнялось уже почти приказанию по службе, и Денис Иванович увидел, что – хочешь, не хочешь – ехать нужно.
Екатерина Николаевна с падчерицей вернулась с па-рада, произведенного Павлом Петровичем московским вой-скам, и только что пообедали, когда приехал к ним Денис Иванович. Он застал у Лопухиных Оплаксину с племянни-цей. Сам Лопухин был в сенате.
Радович, в сущности, так и не понял, зачем призвала его к себе Екатерина Николаевна, хотя провёл у неё два ча-са. Она была очень рассеяна и как будто даже взволнована, но встретила Дениса Ивановича очень любезно, однако в разговоры с ним не вступала, а сказала, чтобы он шел с ба-рышнями в сад.
Радович решил, что ей, вероятно, теперь некогда, а по-том она призовёт его и поговорит, по-видимому, по какому-то делу, потому что с какой стати ей было иначе звать его так к себе? Он пошёл с барышнями, то есть с красавицей Анной и Валерией, племянницей Оплаксиной, в сад, и там они стали играть в бильбоке, потом в серсо.
Сначала Денис Иванович играл, только чтобы доста-вить барышням удовольствие, и всё ждал, что его позовёт сейчас Екатерина Николаевна, но вскоре увлёкся игрой и забыл об этом.
Анна играла довольно невнимательно, Валерия же, напротив, с большим удовольствием и такой горячностью, какую трудно было ожидать от неё, обыкновенно безучастно вперявшей взор в небо. А здесь появились у нее непринуж-денность, грация и даже смех.
Она, по-видимому, так искренне принимала к сердцу удачу и неудачу, что Денису Ивановичу было приятно по-давать именно ей кольца серсо, а не Анне. Последняя к то-му же смущала его своей величественной, холодной красо-той. Да и знал он её гораздо меньше Валерии, которая с теткой бывала у них. Только никогда Денис Иванович не замечал у Валерии живости, какая явилась у неё вдруг те-перь. Правда, до сих пор он видал её исключительно в об-ществе тётки и старших.
Из сада перешли в большой прохладный зал и тут ста-ли играть на китайском бильярде. Денис Иванович и этим делом занялся с воодушевлением, почти ребяческим. Играл он очень плохо, но так весело смеялся своим неудачам, что увлёк своей весёлостью даже неприступную Анну.
Наконец в дверях зала показалась с Лопухиной Оплак-сина, собиравшаяся уезжать.
– Да, да, далеко Петру до Куликова поля! – рассуди-тельно говорила Анна Петровна, заканчивая разговор и прощаясь.
У её племянницы сейчас же потухло оживление, и она, тоже прощаясь, низко присела перед Екатериной Никола-евной.
Лопухина, простившись с Оплаксиными, простилась и с Денисом Ивановичем, сказав ему, чтобы он завтра тоже приезжал. Значит, оставаться дольше ему было нечего, и он ушёл в полном недоумении. Выходило, что он был у Лопу-хиных лишь для того, чтобы играть с барышнями в бильбо-ке, серсо и на китайском бильярде.
Однако, хотя это могло показаться очень глупо, но Де-нис Иванович не жалел потерянного времени. Он провёл его очень недурно и был доволен, и вместе с тем удивлялся, как он не замечал прежде, какова на самом деле племян-ница Оплаксиной.
«Вот тебе и „старое диво”!» – думал он, вспоминая, как ловила она кольца и как смеялась, когда его шарик не по-падал на большую цифру в бильярде.
Вернувшись домой, он переоделся, сам вычистил свой мундир, повесил его в шкаф и сел с книгой в руках у рас-творённой двери на своей вышке. И чем дольше сидел он, тем сильнее охватывало его чувство никогда не испытанно-го им до сих пор довольства и наслаждения жизнью. Он чи-тал, не вдумываясь в текст, и сейчас же забывал прочитан-ное, и был далеко от дома, от отношений к матери, к Зино-вию Яковлевичу и ко всему, что обыкновенно не давало ему покоя и точило его постоянно и неотступно. И вместе с тем он не грезил, не думал ни о чём, не заставлял насильно ра-ботать своё воображение, чтобы забыться и отрешиться от окружавшей его действительности.
На лестнице послышались шаги, чьи-то чужие. Это шёл не Васька. Денис Иванович очнулся, встал и обернулся к двери.
В дверях показался лакей Стёпка и повалился ему в ноги.
– Что ты, что с тобой? – испугался Денис Иванович.
– Барин, батюшка, заступитесь вы за меня – завопил Стёпка громким голосом.
– Да полно, встань, встань ты! Встань и расскажи тол-ком! – повторил Денис Иванович, салясь поднять с пола ла-кея.
Стёпка поднялся, но, не вставая с колен, сложил руки и, смотря на Дениса Ивановича снизу вверх, в молитвенной позе продолжал исступленно просить его:
– Заступитесь, батюшка! За что же с человеком посту-пать так, ежели он ни душой, ни телом не виноват?
– Да ты встань, – настаивал Денис Иванович, но так как Стёпка не вставал, то он сам опустился на одно колено перед ним и проговорил: – Ну, вот так и будем стоять, коли хочешь, друг перед другом.
Стёпка, никак не ожидавший этого, оторопел и вскочил как ужаленный.
– Барин, да что же это? – задрожал он всем телом.
– Ты успокойся, – внушительно приказал ему Денис Иванович и положил ему руку на плечо. – Ну, говори тол-ком, что случилось?
У Стёпки судорога сжимала горло, и рыдания душили его, но он силился выговорить сквозь них:
– Меня в деревню ссылают... огороды копать... А ни за что... Я ни душой, ни телом... ни даже выговора не получил, а Зиновий Яклич велит вдруг...
– Тебя в деревню ссылают?
– Да, огороды копать, а у меня тут жена и дочь... Про-падут они без меня тут, да и там, в деревне, дворовому жи-тья нет... Что ж, коли бы за дело... а тут, как перед Богом, ни в чём не виноват...
Стёпку обидело, возмутило и привело в неистовство, главным образом, не само наказание, хотя оно было ужасно для дворового, которого, как сосланного и подвергшегося опале, действительно сживали со света и вымещали на нём всю злобу деревни к дармоедам-дворовым вообще, как будто они были виноваты, что господа их взяли к себе в хоромы. Его возмутила несправедливость наказания, свалившегося на него ни за что, и он пришёл в такое отчаяние, что ре-шился искать заступничества у молодого барина. Прежде никому это и в голову не пришло бы, но теперь, после вче-рашней истории с мундиром, появилась уже заметная брешь в крепости самовластия Лидии Алексеевны, и, как вода в проточенной плотине, устремились помыслы радо-вичских дворовых к этой бреши.
Денис Иванович никогда не вмешивался в отношения матери и управляющего со слугами и крепостными. Сами крепостные никогда не обращались к нему, а Лидия Алек-сеевна или Зиновий Яковлевич и подавно; и Денис Ивано-вич вполне был уверен, что всё там у них идёт, как быть должно, то есть очень хорошо. Вероятно, он и прежде сделал бы всё возможное для человека, обратившегося к его за-ступничеству, но дело было в том, что не имелось веры к нему, ибо его не считали способным выказать свою волю. И теперь только крайнее отчаяние, почти исступление заста-вило прибегнуть к его заступничеству Стёпку. И, к радости своей, тот увидел, что не ошибся, сделав это.
– Да ты, верно, натворил что-нибудь? – спросил Денис Иванович.
– Видит Бог, ничего, то есть ничем не виноват!
Стёпка произнёс это с убеждением и искренностью.
– Ну, хорошо, ступай за мной!
Денис Иванович спустился по лестнице. Степка за ним.
Внизу уже было известно, что он пошел «жаловаться» молодому барину. Яков Михеевич, дворецкий, несколько взволнованный, ждал; возле него был Адриан, считавшийся самым смелым; ещё двое лакеев смотрели в щёлку двери, остальная дворня разбежалась и попряталась по углам.
– За что ссылают Стёпку в деревню? – тихо спросил Денис Иванович у дворецкого.
– Так приказано, – недовольно ответил тот, пробуя, не оробеет ли барин перед его внушительным тоном.
Денис Иванович не оробел:
– Я тебя спрашиваю, что сделал Стёпка, а не о том, что приказано, – проговорил он.
– Спросите у Зиновия Яклича, – начал было Яков Ми-хеевич, но не договорил, так как неожиданно Денис Ивано-вич покраснел и, перебивая его, крикнул:
– Как ты смеешь отвечать мне так? Ты не смеешь! Я те-бя в третий раз спрашиваю, за что ссылают Стёпку?
– Не могу знать, – пробурчал Яков.
– Не можешь знать? Значит, ни за что! Ведь Стёпка всё время на твоих глазах был?
– Был...
– Провинился он чем-нибудь?
– Не могу знать.
– Хорошо! Скажешь Зиновию Яковлевичу, что я беру Стёпку к себе наверх, в своё услужение; а ты, – обернулся Денис Иванович к Стёпке, – сейчас же перейдёшь ко мне и ни в какую деревню не поедешь...
И, распорядившись таким образом, он отправился к се-бе наверх и снова сел с книгой у отворённых дверей на вышку.
Было уже совсем под вечер, и видневшаяся поверх де-ревьев сада верхушка церковки заалела в розовых лучах заката, когда Васька принёс чай, а за ним показался Стёп-ка. На этот раз он был тих, сосредоточен и бледен как по-лотно, глаза у него расширились, дышал он порывисто и тяжело...
– Что с тобой, чего ты ещё? – невольно вырвалось у Де-ниса Ивановича при одном взгляде на Стёпку.
Тот развёл руками, хотел ответить, но задохнулся и не мог выговорить сразу.
– Меня... драть хотят, – произнес он наконец, – на ко-нюшню велели придти...
– Дра-ать? – протянул Денис Иванович. – За что?
– За то, что я к вам пошёл. Говорят, выдерут и в дерев-ню всё равно сошлют...
– Ты врёшь! – почти крикнул Денис Иванович, опять краснея. – Не может быть, не может этого быть! Если так, я сейчас к матушке пойду...
И, вскочив с места, он быстро направился к лестнице.
Стёпка поглядел ему вслед и, не ожидая ничего хоро-шего для себя от разговора Дениса Ивановича с матерью, безнадёжно проговорил:
– Пропала моя головушка!
Внизу Яков, дворецкий, попробовал было загородить дорогу Денису Ивановичу со словами: «Велено сказать, что нездоровы, и не пропускать!» – но тот отстранил его, и дво-рецкий взялся только за виски и закачал головой.
Денис Иванович застал мать в маленькой гостиной. Она сидела с Зиновием Яковлевичем и играла в пикет. Возле неё на маленьком столике лежал флакон с нюха-тельной солью и стоял стакан с флёрдоранжевой водой. Зи-новий Яковлевич только что сдал, и Лидия Алексеевна раз-бирала карты, когда вошёл Денис Иванович.
– Маменька, что же это такое? – заговорил он, не дожи-даясь, пока она обернется к нему.
Лидия Алексеевна положила карты и выпрямилась. Корницкий слегка прищурился, и рот его скривился делан-ной улыбкой. У Лидии же Алексеевны теперь не появилось обычной её презрительной улыбки при разговоре с сыном...
– Маменька, – продолжал Денис Иванович, – я слы-шал, что лакея Стёпку без вины хотели сослать в деревню на огороды, а за то, что я не позволил этого и взял его к се-бе, его хотят сечь!..
Лидия Алексеевна подвигала губами, прежде чем отве-тить, точно они у неё слишком ссохлись, чтобы заговорить сразу, и наконец произнесла:
– Это мои распоряжения, и отменять их не смеет никто.
– Ваши? – добродушно удивился Денис Иванович. – Да не может быть!.. Но что же Стёпка сделал?
– Ты смеешь требовать у меня отчёта?
– Не отчёта, маменька, но, насколько я знаю, он не ви-новат! Вы, может быть, ошиблись. Нельзя наказывать чело-века так... Что он сделал?..
– Не понравился мне и только. Видишь, – Радович по-казала на стакан и на флакон, – я больна, нездорова, а ты вламываешься ко мне без спроса и из-за холопа допросы мне чинишь... Ты что же, смерти моей хочешь? Смерти? Ты убить меня пришёл? Тогда так прямо и говори...
Она откинулась на спинку кресла и закрыла глаза, как бы приняв уже заранее положение, в котором собиралась умирать.
Это как будто подействовало на Дениса Ивановича; он уже растерянно и почти робко переступил с ноги на ногу и оглянулся, как бы ища помощи; но дело испортил Зиновий Яковлевич.
Корницкий, не присутствовавший при вчерашней сце-не по поводу мундира, вообразил, что Лидия Алексеевна взяла не тот тон, который нужно, и вмешался, как вмеши-вался, бывало, когда Денис Иванович был ребёнком. Он поднялся со своего места и, расправляя плечи своей барст-венной фигуры, заговорил было:
– Я должен сказать...
– Молчать! – резким фальцетом завопил Денис Ивано-вич. Кровь бросилась ему в лицо, и он задрожал истерично, нервно. – Молчать... Не сметь... разговаривать! Душегубец... Осмеливаться... вводить... мать... в несправедливость. Не позволю! Стёпку не трогать. Не сметь! Кончились Катькины времена! – Он выкрикивал слова отдельно, точно выбрасы-вал их, ставя после каждого точку, как будто каждое из них составляло целое отдельное предложение. – Не сметь, – подступил он к Корницкому, стискивая кулаки, почти с пе-ной у рта, и, словно боясь сам себя, повернулся и выбежал вон. Но на лестнице раскатился его голос по всему дому и долетел до гостиной. – Сказать всей дворне, – крикнул он дворецкому Якову, – что, если кто тронет Стёпку хоть паль-цем, того я изобью собственными руками.
Лидия Алексеевна билась беспомощно в креслах, мотая головой из стороны в сторону.
Корницкий подобрался, подтянулся весь, и тут только вполне выказалось, что это был за человек. Он подошел к Лидии Алексеевне, положил ей руки на плечи и скорее прошипел, чем проговорил:
– Лидия, тут отчаяние неуместно. Нужно действовать...
– Что же я могу?.. Что же я могу? – слабо отозвалась она. – Ты видишь, он возмущает людей, дворню... Скандал перед холопами... Он не гнушается ничем...
– Он – явно сумасшедший и с ним надо поступить, как с сумасшедшим, – внятно произнёс Зиновий Яковлевич...
Лидия Алексеевна вдруг затихла и глянула на него:
– Что ты хочешь сказать?
– То, что есть на самом деле...
– Зиновий!..
– Тогда делайте, как знаете! – и Корницкий отошёл.
Лидия Алексеевна взялась за голову.
– Постой! Не соображу ничего. Ты говоришь – сума-сшедший?
– Разумеется.
– Тогда нужно доктора.
– Разумеется! Позвольте мне сделать все, что нужно. Я поеду сейчас...
– Ты говоришь, сейчас...
– Нельзя оставлять безумного без помощи.
– Да, без помощи... Тогда поезжай!.. Нет, постой!
– Надо же решиться! – останавливаясь в дверях, прого-ворил Зиновий Яковлевич: – Завтра он поднимет всю двор-ню, весь город, наконец...
Лидия Алексеевна махнула только рукой, опустила го-лову и закрыла лицо...
Зиновий Яковлевич поспешно прошёл к себе, на ходу приказал скорее закладывать карету и стал одеваться. Он надел кафтан, навесил все свои ордена, захватил из пись-менного стола все деньги, какие были у него, и, как-то осо-бенно тряхнув этими деньгами – дескать, при помощи их всё можно сделать, – уехал, велев кучеру гнать лошадей.
Одно слово, вырвавшееся у Дениса Ивановича в поры-ве бешеного его гнева, заставило Корницкого действовать, не теряя времени, поспешно и решительно. Слово это было «душегубец». Случайно ли произнёс его Денис Иванович или нарочно, – Корницкому разбирать было некогда. Слово вылетело, и нужно было, значит, действовать.
Вернулся Зиновий Яковлевич поздно, когда давно уже стемнело, почти ночью. Дом был весь освещён. Его ждали. Лошади были сильно взмылены, но он не велел отклады-вать карету и оставил её у крыльца, сказав, что она понадо-бится скоро опять. На козлах сидел его собственный кучер, вольнонаёмный татарин.
Проходя через сени, Корницкий издал грозный окрик, зачем дом освещен и не спят.
– Тушить огни и ложиться! – приказал он. – И чтобы у меня никто пикнуть не смел!.. Яков, распорядись! Потом ко мне придёшь...
Мало-помалу огромный дом Радовичей погрузился во тьму и затих. Огни погасли всюду, и в кучерской, и в сто-рожке.
Корницкий, как был в своём кафтане и в орденах, си-дел у себя и ждал. Дворецкий явился к нему с докладом, что приказание его исполнено. Зиновий Яковлевич близко, почти в упор подошёл к Якову и сказал:
– Денис Иванович свихнулся разумом. Надо отвезти его немедленно в больницу. Я там был, договорился с док-тором... Его возьмут на обследование, а затем созовут ко-миссию для признания его сумасшедшим.
– Та-а-к-с! – протянул Яков.
– Надо взять его немедленно и отвезти. Он наверху?
– Наверху.
– Лёг?
– Кажется. Васька вещи вынес.
– Тем лучше. Но добром он, конечно, не поедет.
– Не поедет.
– Надо взять силой.
Яков, человек огромного роста и значительного дород-ства, в молодости отличался тем, что поднимал один карету за рессору. Теперь, несмотря на года, он дышал ещё здо-ровьем и силой. Эту силу знала и боялась вся радовичская дворня.
– Силой, конечно, можно... – начал было он.
– Надо, надо! – перебил его Зиновий Яковлевич: – Он в своем безумии погубит всех. Ты слышал, что кричал он? И меня, и тебя погубит...
Яков, прищурясь, смотрел на Корницкого. Тот говорил, а сам дрожал.
– Само собой, – рассудил Яков, как бы не понимая ни-каких намёков и не замечая, что делалось с Зиновием Яковлевичем, – ведь если безумный, так может и дом сжечь или из пистолета выстрелить и погубить... Всяко бывает...
– Так надо взять, связать и отвезти в больницу... Надо пойти! – Зиновий Яковлевич оглянулся, поискал глазами, быстро подошёл к окну, снял два шнурка от гардины, про-тянул один Якову, а другой оставил у себя. – Идём! – Но, сказав это, он остановился. – Не позвать ли ещё Адриана? – предложил он.
Яков шевельнул плечами и оглядел высокую, сильную фигуру Корницкого с его холёными, но цепкими руками.
– Не надо. И без Адриана обойдёмся.
Больше они ничего не сказали друг другу и отправи-лись наверх. Зиновий Яковлевич шёл впереди со свечой в руке. Они неслышно переступали по ступеням лестницы, крадучись и затаив дыхание.
Тридцать четыре года тому назад они так же вместе ночью поднимались по этой лестнице, и так же Корницкий шёл впереди и держал свечу в руке. Это было также в мае.
«Тринадцатого числа, – вспомнил Яков Михеевич, – а сегодня одиннадцатое мая».
Он остановился и непроизвольным движением ухва-тился за перила.
Зиновий Яковлевич не столько услыхал его движение, сколько почувствовал, и обернулся. Яков увидел близко его освещённое свечой лицо и глаза, холодные и решительные.
Теперь они словно поменялись ощущениями. Дрожь, бессознательная или, может быть, именно происходящая вследствие того, что он, вспомнив старое, осознал и настоя-щее, появилась у Якова, а Корницкий, напротив, как только наступил решительный момент действия, стал несокруши-мо бесстрастен и спокоен. Свеча не колебалась в его руке, светила ровно, не колеблясь, и глаза с расширенными зрач-ками смотрели холодно и решительно. Он двинул бровью на Якова и ещё увереннее зашагал вперёд. Тот, точно по инер-ции повинуясь ему, продолжал подниматься.
Наверху, в мезонине, кроме двух занимаемых Денисом Ивановичем комнат, была ещё одна.
В ней двадцать четыре года назад умер ночью Иван Степанович Радович, муж Лидии Алексеевны, отец Дениса, приезжавший тогда с управляющим и лакеем Яковом в Мо-скву по делам из имения. С тех пор комната эта стояла за-пертой, ключ от неё хранился у самой Лидии Алексеевны, и туда никто не входил. Так думали, по крайней мере, в доме.
Из-за этой комнаты и мезонина не любили, и даже хо-дили слухи, что там неладно бывает, по ночам слышатся стоны и стуки. Кто-то хотел подсмотреть в страшную, запер-тую комнату, но тут же потерял память и не мог рассказать, что увидел там.
У Дениса Ивановича в мезонине был посредине каби-нет с дверью на балконную вышку, налево – его спальня, а направо находилась запертая комната, где умер его отец...
Корницкий, а за ним Яков, поднявшись по лестнице, вошли в кабинет. Дверь направо была отворена, и из неё виднелся свет...
– Кто там? – послышался оттуда голос...
Корницкий и дворецкий, не ответив, подошли к двери, и тут только, заглянув в дверь, Яков сообразил, что они сто-ят не на пороге спальни Дениса Ивановича, которая долж-на быть налево, а на пороге той «запертой» комнаты, кото-рая направо. Всё в этой комнате было совершенно так, как двадцать четыре года тому назад: так же теплилась лам-падка у образа, так же стояла мебель и постель, и так же на этой постели лежал барин с коротко остриженными под па-рик чёрными волосами. Только тогда он лежал, и они по-дошли к нему, а теперь он поднялся, сел, оперся на руку и смотрел на них во все глаза.
Возле Якова с грохотом упал подсвечник, вываливший-ся из рук Зиновия Яковлевича. Яков слышал этот грохот, видел, как Корницкий со всех ног бросился назад, охвачен-ный ужасом перед видением, но оно не исчезло, комната ос-тавалась той же и «барин» сидел на постели, опираясь на руку, и смотрел...
– Чур меня, чур меня, сгинь, пропади! – отмахиваясь рукой, в которой держал гардинный шнур, заговорил Яков.
Барин спустил ноги с постели, нашёл ими туфли и приблизился.
– Ты убил, ты убил? Говори, ты убил вместе с ним? – услыхал Яков, узнавая голос Дениса Ивановича, до полного правдоподобия без парика похожего на отца.
Он носил другой парик, чем отец, и это меняло его ли-цо. Без парика же никто его не видел, кроме Васьки.
– Не я, – чуть слышно прошептал Яков, – всё он сде-лал... Я из-под неволи...
– Довольно, теперь я знаю всё!.. Беги, беги в мона-стырь, кайся, замаливай грех! – воскликнул Денис Ивано-вич, схватив руку Якова и стискивая её.

ГЛАВА X
Анна с Валерией ходили, обняв друг друга, по дорожке сада, возле лужайки, на свежей молодой траве коей они иг-рали вчера в серсо с Денисом Ивановичем. Валерия смотре-ла мечтательно вверх, потому что она так привыкла уст-ремлять взор в небо, что могла это делать даже днём, не ми-гая. Анна шла, печально опустив голову, и смотрела себе под ноги.
– Я понимаю так, – сказала Валерия, – уж если полю-бить, то так, чтобы никто не знал этого, и навсегда...
– Нет, а, по-моему, напротив, – возразила Анна, – я хо-тела бы всем рассказать, чтобы все знали, если бы это толь-ко не было стыдно...
Валерия помотала головой, как опытный начетчик старовер, которого хотят научить чему-то новому по знако-мым ему старым книгам.
– Тут дело не в том, что стыдно, – заметила она, – а нельзя метать бисер. Каждый любит по-своему, и другим не понять; значит, нечего и говорить им. Всё равно не поймут.
– Ну, а он, – спросила Анна, – тот, которого любишь?
– Он должен знать об этом менее, чем кто-нибудь.
– Но тогда как же?
– А так, не должен. Пусть сам полюбит... Или нет. Это-го не может быть...
– Отчего?
– Потому что тогда слишком большое счастье. Его не может быть на земле. Только в небе. Там, когда души встре-тятся, там всё будет известно.
– Браки совершаются на небесах, – сказала Анна.
– Да, но не так, как это думают, то есть мы здесь, на земле, а на небесах браки... Нет, это тогда, когда мы перей-дём туда...
– Как же, если, например, кто дожил до старости? Ну, вот, хоть твоя тётка. Ей уже поздно, я думаю, даже на небе-сах думать о браке...
– Ах, милая, на небесах нет ни старых, ни молодых; там вечность.
– А для меня, Валерия, вечность – что-то такое далё-кое! Когда она ещё будет?! А пусть лучше хоть несколько годков, но на земле, пока мы молоды.
– Анна, я думаю, грешно даже говорить так.
– Почему же грешно? Венчают же в церкви...
– Но так редко с тем, кто любим. На земле это исклю-чительное счастье. Нет, когда очень любишь, то этого не бы-вает, потому что это нездешнее и не может быть здесь...
– Неужели не может?
– А ты как думаешь? Ну, вот ты любишь...
– Люблю.
– Но ведь не здешнею, не человеческою любовью, ты любишь совсем идеально.
– Отчего же? Я люблю и здешней, как ты говоришь, любовью.
– Но постой, ведь такого человека нельзя... к нему нельзя относиться обыкновенно. Он не такой, как другие.
– Правда, он лучше всех. Но ты почем знаешь?
– Потому что я знаю, кого ты любишь и кто он.
Анна вдруг густо покраснела, так что её большие, пре-красные черные глаза даже подернулись влагой.
– Откуда же ты знаешь? – спросила она.
– Случайно, – восторженно ответила Валерия, – то есть не случайно, но, очевидно, тут перст судьбы... Анна, ты зна-ешь, я ведь тебе такой друг, такой друг, что если бы я кому-нибудь сказала, что на душе у меня, то только одной тебе... И вот, как бы в награду за мою дружбу к тебе, судьба мне открыла твою тайну. Пойдём сюда... сюда!.. – и она повлек-ла Анну вперед по дорожке и, быстро переведя ее через мос-тик по пруду на остров, где была скамейка под березой, по-казала ей свежевырезанные на белом стволе дерева буквы: «Павелъ». – Это ты вырезала, – сказала Валерия.
– Уверяю тебя, не я, – покачала головой Анна.
– Ты отнекиваешься?
– Нет. Но, право, я не вырезала.
– Ну, хорошо! Но скажи только, что его не так зовут...
– Нет, так, – опуская голову, чуть слышно произнесла Анна и села на скамейку.
– Ну, вот видишь. А разве он – обыкновенный человек?
– Нет, он лучше всех.
– Не только лучше, но и выше.
– Как выше?
– По положению.
– По положению?
– Разумеется. Анна, голубушка, я так понимаю тебя. Ты не думай. У меня была подруга, так она влюбилась в священника. Это узнали. Все смеялись над ней, но я её по-нимала и сочувствовала, потому что любовь её была иде-альная, безнадёжная, такая, как твоя...
– Но почему, как моя? Я не влюблена в священника.
– Но в Императора! – выговорила Валерия. – И я тебе скажу, что это многие уже подозревают и говорят об этом...
– Как подозревают? Как говорят? – воскликнула Анна. – Вот вздор!.. – и она рассмеялась весело и звонко.
– То есть что, по-твоему, тут вздор?
– Нет, мой друг, я не влюблена в Императора, – серь-ёзно проговорила Анна.
– Ты скрываешь от меня, твоего друга! – укоризненно сказала Валерия. – Как же это имя «Павел»?
– Павел, но не тот... вовсе не тот...
– А кто же?
Анна ответила не сразу.
– Хорошо, я скажу тебе, – протянула она наконец, – по-тому что, действительно, видно, судьба... Или нет, не скажу – догадайся сама! – Она подняла валявшийся на земле дру-га, и вывела им на песке: «Павелъ», потом поставила букву «Г» и за нею семь точек... – Ну? – сказала она. – Прочти...
Валерия наклонилась, долго глядела на букву «Г» и точки и старалась подобрать все знакомые фамилии на Г. Но именно потому, что она старалась вспомнить и подоб-рать, у неё ничего не выходило
– Не могу, – сказала она, – на меня словно затмение нашло. Ни одной даже подходящей фамилии не могу вспомнить.
– Ну, это «н» и «ъ», – показала Анна на две последние точки.
– Я прочла! – проговорила Валерия. – Неужели он?
Анна заглянула ей в лицо, стараясь по глазам ее уз-нать, догадалась она или нет.
– Это какая буква? – спросила она, показывая на вто-рую точку.
– «А».
– А эта?
– Опять «р», а потом опять «а»...
– Отгадала, будет! Ну, теперь знаешь? – остановила её Анна.
Валерия прочла и по проверке не ошиблась: написано было «Павелъ Гагаринъ».
Князь Павел Гаврилович Гагарин был один из офице-ров, вращавшихся в московском обществе, бывавших в чис-ле прочих молодых людей у Лопухиных и танцевавших с Анной на балах. Валерия знала, что он вместе с целым ря-дом своих сверстников был «без ума» от Анны, как говорили тогда, но и не подозревала, что сама Анна чувствует к нему склонность и что он является счастливым соперником ос-тальных и избранником её сердца. Для Валерии до сих пор Гагарин был самым обыкновенным, земным существом и больше ничего.
– Но я думала, что для тебя... что ты... – силилась по-добрать она нужное выражение, – что ты, изберешь более... Ведь он простой офицер...
Она старалась, но не могла скрыть разочарование. Предпочесть Государю и кого – обычного молодого челове-ка, каких множество, модника и повесу.
– Ты его не знаешь! – возразила Анна. – Нет, он не простой. Это удивительной души человек... Нас зовут, ка-жется? – и она прислушалась.
– В самом деле, зовут, – подтвердила и Валерия, до ко-торой тоже донёсся голос Екатерины Николаевны, кликав-шей Анну.
– Ау, идём! – громко отозвалась Анна и побежала, а Валерия за ней.
Однако, выбежав на дорожку, они сразу остановились.
От дома навстречу им шла Екатерина Николаевна с приземистым, неловко передвигавшим ноги человеком в придворном мундире. По монгольскому с выступающими скулами лицу и по узким чёрным, как коринки, глазам Ан-на сейчас же узнала в нем Ивана Павловича Кутайсова, гардеробмейстера Государя.
Она и Валерия направились степенным шагом и, по-равнявшись с важным гостем, низко присели перед ним. Он, стараясь ответить им поклоном, как можно более изы-сканным, шаркнул по песку, что вовсе не надо было делать.
– Идите к Анне Петровне, – сказала барышням Екате-рина Николаевна, – и побудьте с нею пока, а мне нужно по-говорить с Иваном Павловичем.
Кутайсов каждый день бывал у Лопухиной, во всё вре-мя пребывания императора Павла в Москве во вторичный его приезд сюда. Под Москвой после смотра происходили маневры, и государь присутствовал на них, а Кутайсов ос-тавался в Москве. Все воображали и, не стесняясь, говорили потом, что «он был послан негоциатором и полномочным министром трактовать инициативно с супругой Петра Пет-ровича Лопухина, Екатериной Николаевной, о приглаше-нии Лопухина с его семьёй в Петербург. Негоциации про-должались во всё время маневров, и прелиминарные пунк-ты были подписаны не ранее, как за несколько минут до отъезда его величества в Казань».
Екатерина Николаевна, оглянувшись, проводила взо-ром падчерицу и её приятельницу и, когда они скрылись в доме, обернулась к Кутайсову.
– Конечно, – сказала она, продолжая только что нача-тый с ним разговор, – я буду во всём сообразоваться с ваши-ми видами и, прямо скажу, вашей пользой.
– Я своей пользы не ищу, – заметил Кутайсов.
– Тем более причины искать её для вас вашим друзьям, – подхватила Лопухина. – На меня вы можете положиться. Я думаю, князь достаточно рекомендовал вам меня.
Она говорила о князе Безбородко, который при восше-ствии императора Павла на престол передал ему все тай-ные бумаги, касавшиеся задуманного Екатериной II дела устранения своего сына от престола. Есть указания, что князь Зубов принимал также участие в передаче этих бу-маг, открыв место, где они хранились. Этим поступком Без-бородко вызвал доверие к себе императора и пользовался его милостями. Манифест о восшествии Павла на престол составлял тоже Безбородко. При воцарении Павла Петро-вича ему было пожаловано княжеское достоинство с титу-лом светлости, и он был назначен государственным канц-лером.
Для упрочения своего влияния, в расчёте окончательно завладеть императором Павлом, он вместе с Кутайсовым повёл интригу относительно Анны Лопухиной. Поэтому не-мудрено было, что Екатерина Николаевна, бывшая с Безбо-родко прежде очень близка, упоминала о нём в своих пере-говорах с Кутайсовым.
– Мне свидетельства князя не нужно, – возразил Ку-тайсов, – я сам вижу...
 Кутайсов И.П.
– Конечно, с вашей проницательностью и знанием лю-дей вы можете сами видеть, – в тон ему певуче сейчас же заговорила Екатерина Николаевна. – Да ведь и я-то вся тут перед вами... Я хитрить не умею, да и бесполезно это было бы с вами. Я прямо говорю: на меня вы можете положиться. Я желаю занять в Петербурге видное место; мне, как всякой женщине, еще не старой, разумеется, хочется этого, а ос-тального мне не нужно.
– А ваш супруг? – спросил Кутайсов.
– О нём беспокоиться нечего. Он слишком деловой че-ловек и слишком занят своими делами. Назначение в Пе-тербург он примет, как должное ему за его труды, которые, надо отдать ему справедливость, очень велики и сами по се-бе стоят быть замеченными и вознаграждёнными. Он занят день и ночь. То же будет и в Петербурге. Он и не заметит ничего среди своих занятий. Нет, он, кабинетный человек, не обратит внимания и никогда не поймёт сути действи-тельной жизни. Будьте спокойны!
Всё это они уже обсуждали сначала намёками и недо-молвками и, наконец, перешли к прямой откровенности, так сказать, договариваясь по пунктам, потому что главное и существенное уже было сговорено у них.
– Ну, а сама она? – после некоторого молчания спросил Кутайсов.
– Кто? Анна? Вы знаете, – понизив голос, сказала Ека-терина Николаевна, – ей предсказано ещё в детстве, что она будет носить четыре ордена или знака отличия. Для про-стой женщины это немыслимо, и мы считали предсказание нелепым, однако всякое может случиться!..
– Я говорю о ней самой, о её чувствах, – пояснил Кутай-сов.
– О, в этом отношении она – ещё дитя; ей шестнадцать лет...
– Двадцать один, насколько я знаю, – поправил Кутай-сов, не считавший нужным скрывать, что ему-то известны года Анны Петровны.
– Ну, положим, двадцать первый, – всё-таки уменьши-ла Екатерина Николаевна, – но дело не в годах, а в её душе. Я знаю её душу, и из-под моего влияния она не выйдет. Ко-нечно, это самая трудная сторона дела, но я беру все на себя и не сомневаюсь в успехе. Ручаюсь вам, что к переезду в Пе-тербург она будет достаточно подготовлена ко всему.
– Так ли, Екатерина Николаевна?
– Уверяю вас, Иван Павлович. Я достаточно знаю серд-це девушки и могу руководить им. Да, я думаю, мне особен-но даже не придется стараться – мы встретим благодарную почву...
Они как будто незаметно перешли мостик на островок на пруду и очутились у скамейки, где только что была Анна с Валерией.
– Да вот, смотрите, – показала Екатерина Николаевна на вырезанное имя на стволе берёзы, – прочтите!
– «Павелъ», – прочёл Кутайсов...
– А тут видите... на земле...
– Тоже «Павелъ», – сказал Кутайсов, – но затем стоит буква «Г» и раз, два, три... семь точек, – сосчитал он.
Екатерина Николаевна сморщила брови, но сейчас же ее лицо снова прояснилось.
– Это значит, – с уверенностью заявила она, – «Госу-дарь». Вот, – обрадовалась она, сама не ожидавшая, что де-ло с Анной идёт так успешно, – вот видите подтверждение моим словам.
Кутайсов подумал и, как показалось Лопухиной, убе-дился.
Они сели на скамейку.
– Но все-таки это очень сложно, – начал рассуждать он, – ведь в девицах ей оставаться не след, надо выдать замуж.
Он говорил без обиняков, не стесняясь, убедившись главным образом, что с такой женщиной, как Екатерина Николаевна, стесняться нечего.
– Я всё знаю, – улыбнулась она, – поверьте, я думаю обо всём. И у меня уже есть на примете, я полагаю, чело-век... подходящий. – Она подождала, не скажет ли что-нибудь Кутайсов, но тот ничего не сказал. – Он – дворянин, – продолжала Екатерина Николаевна, – сын бывшего при-ближённого Императора Петра Третьего, отца Государя (примечание – слово Государь и Царь пишется с большой буквы, если речь идёт о Павле Первом, а также Петре Третьем и Николае Втором! ЯВ), человек не без состояния, молодой, на вид довольно презентабельный, служит в сена-те и занимается там вроде моего мужа. Он весь ушёл в дела и книги, а в жизни наивен и прост до глупости. С мальчиш-ками в пряники играет на улице. Его считают немножко помешанным, но он тихий и вполне безобидный. Просто глупый человек. С ним можно будет сделать всё, что угодно. Он ничего и подозревать не станет...
– Кто же это? – проговорил Кутайсов, как будто доволь-ный сделанной Лопухиной характеристикой.
– Радович. Он вчера был у нас. Я его нарочно пригла-сила, чтобы показать его вам, но вы приехали вчера вече-ром и не могли видеть. Я ему велела сегодня приехать. Не знаю, отчего его нет.
– Радович? – повторил Кутайсов. – А у него есть мать, то есть жива она?
– Жива. Отец умер, а мать жива...
– Так это она, значит! – сообразил Кутайсов.
– Что она?
– Сегодня от неё было только что подано письмо Госу-дарю. Она просит, как жена бывшего слуги Императора Петра Третьего, чтобы Государь принял её и выслушал...
– И что же Государь?
– Приказал известить, что примет её вечером, когда вернётся с маневров... Для него всё, что касается его отца, окружено уважением, почти священно. На коронацию Ра-дович ничего не получила. Верно, просить хочет чего- ни-будь...
– Надо с ней быть осторожным, – предупредила Екате-рина Николаевна.
– Я уже велел навести справки, – спокойно сказал Ку-тайсов.

ГЛАВА XI
Трудно было предположить, чтобы Зиновий Яковлевич Корницкий, с его гордо закинутой головой, открытым, сме-лым видом и мужественной, сильной фигурой, не был храбр. В самом деле, он ходил на охоту на медведя, правда, когда возле него стоял опытный охотник с ружьём, якобы запасным. Он смело лез на каждого дворового с кулаками и часто собственноручно расправлялся с человеком, гораздо сильнее себя, но этот человек был крепостной, знавший, что на конюшне всегда готовы розги. На самом деле кажущаяся храбрость Зиновия Яковлевича была не чем иным, как на-хальством или наглостью, столь свойственными натурам мелким, но лишь скрытыми под личиной барственных, уве-ренных манер и выдержкой.
Никто из радовичской дворни и не подозревал, что все-гда страшный для неё управляющий боится оставаться один в тёмной комнате и так суеверен, что не уступит в страхе перед сверхъестественным любой дворовой бабе...
Ему больших усилий стоило, чтобы заставить себя пой-ти наверх к Денису Ивановичу вместе с Яковом, дворецким. Он решился на это лишь потому, что никому не мог пору-чить исполнение задуманного дела. Когда же он очутился на пороге комнаты, которую считал запертой и необитае-мой, и увидел, что не только ожила эта комната и всё в ней было совсем так, как ночью тридцать четыре года тому на-зад, но и на постели лежал человек с подстриженными чёр-ными волосами, то принял это, как и Яков, за видение, уро-нил подсвечник и в паническом ужасе убежал... На лестни-це он приостановился, подождал, не следует ли за ним Яков, и, вновь испуганный, как бы зловещей, охватившей его тишиной, со всех ног кинулся к Лидии Алексеевне.
Она не ложилась спать и ждала его, чтобы узнать о ре-зультате его хлопот. Понадобились капли, уксус, холодный компресс на голову.
Придя в себя, Зиновий Яковлевич просидел с Лидией Алексеевной всю ночь, обсуждая, что делать и как быть. Они вместе составили письмо к государю, и Корницкий в пять часов утра повёз это письмо во дворец.
Когда он выезжал, в воротах прижался к столбу выхо-дивший со двора человек в страннической одежде и про-скользнул затем за каретой. Зиновий Яковлевич, взглянув на него, не узнал в нём дворецкого Якова.
У того давно была приготовлена эта странническая одежда, он давно собирался бежать, чтобы замаливать свой грех, и решил, что сегодня настал час его покаяния. Он ис-чез, и к полудню стало известно, что Якова Михеевича нет нигде во всём доме.
О том же, что он с управляющим поднимался вчера на-верх, и там произошло что-то страшное, разболтал ещё раньше Стёпка, о котором забыли, что он был наверху. Од-нако Стёпка сам так перепугался, что ничего не слыхал и не мог разобрать ничего толком.
С исчезновением Якова Михеевича царившая до сих пор дисциплина страха перед старой барыней и управляю-щим пошатнулась, и каждый почувствовал, что «молодой барин» дал себя знать и что управляющий что-то замышля-ет против него.
Как-то само собой, молчаливым согласием в дворне об-разовалась охрана Дениса Ивановича, и уже к полудню раздались голоса: «Наш барин Денис Иванович, и мы его не выдадим!». У Стёпки в кармане лежал медный пестик от ступки, и у многих было готово за пазухой оружие: у кого – гиря, у кого – брусок железный. Самый смирный и угрюмый из всей дворни, сторож Антип, взял в руки лом и не расста-вался с ним.
Корницкий чутьём угадал настроение и понял, что те-перь момент упущен и силой взять и отвезти в сумасшед-ший дом Дениса Ивановича невозможно – дворня станет за него.
Единственно, на что могла рассчитывать Лидия Алек-сеевна, – это на свой приём у государя, которому она хотела пожаловаться на непокорного сына и просить его, чтобы он своей властью укротил безумного. Корницкий привёз из дворца благоприятный ответ: вечером, когда государь вер-нется с маневров, он примет Лидию Алексеевну.
Денис же Иванович, как ни в чём не бывало, утром от-правился в сенат и приехал домой в обычное время.
На лестнице стоял казачок Васька, а наверху Денис Иванович наткнулся на Стёпку и выездного гайдука Федо-ра. Они охраняли мезонин, а Васька был поставлен на ле-стнице для подачи сигнала к тревоге, если понадобится за-щита молодому барину.
– Что вы тут делаете? – удивился Денис Иванович, увидев Стёпку с Федором.
Последний замялся, а первый бойко ответил:
– Вы изволили приказать быть мне наверху.
– А он? – показал Денис на Федора.
– Ко мне зашёл! – объяснил Степка.
Денис Иванович больше не расспрашивал и прошёл к себе. Отцовская комната была у него заперта, и даже дверь в неё из его кабинета была заставлена, как обыкновенно, комодом.
Целый день Лидия Алексеевна была занята приготов-лением к вечерней поездке во дворец. Нужно было хитро и подробно обдумать, во-первых, наряд, во-вторых, что гово-рить и как держать себя перед государем. Наряд должен был быть, конечно, отнюдь не праздничный, а по возможно-сти скромный, приличный матери, убитой непослушанием дерзкого сына, но вместе с тем отнюдь не мрачный, потому что Павел Петрович не любил ничего мрачного. После дол-гих колебаний Лидия Алексеевна остановилась на тёмно-зелёном роброне.
Причесывать её начали ещё засветло. Горничные, под предводительством самой Василисы, суетились вокруг неё, возводя сложную пудренную причёску на её голове.
Лидия Алексеевна, изжелта-бледная, кусала губы и, занятая своими мыслями, отрывочно приказывала, когда что-нибудь делалось не так. Трём девкам она, ни слова не говоря, дала по пощечине, две были сосланы в ткацкую.
Наконец Лидия Алексеевна, разодетая, распудренная и раздушенная, вышла, чтобы садиться в карету. На крыльце торжественно ждал её Зиновий Яковлевич.
– Королева, царица моя, – встретил он её, целуя у неё руку и не столько желая польстить ей, сколько ободрить для «подвига», как он называл поездку её во дворец, а когда она села в карету, он вдруг сам вскочил на козлы, вместо вы-ездного, и крикнул кучеру: – Пошёл!
Радович была тронута до слёз его преданностью и всхлипнула от умиления, не подозревая, что Зиновий Яков-левич главным образом потому поехал с ней, что боялся ос-таваться один без неё в доме.
Лидия Алексеевна была принята государем отдельно от других, пробыла у него тридцать пять минут и вышла очень взволнованная, утирая слёзы, но, по-видимому, до-вольная. Провожавший её от внутренних до парадных апартаментов Кутайсов несколько раз внимательно при-глядывался к ней, стараясь разгадать, зачем она была у Го-сударя.
Все справки относительно Радович были уже им собра-ны, и ему была известна вся её подноготная. Она прошла, не вступив с ним в разговор, и он ни о чём не спросил у неё. Он знал, что ему спрашивать не надо, потому что Государь, вероятно, сам ему сейчас расскажет всё. И действительно, только лишь он проводил Радович, раздалась в кабинете Государя трель звонка, призывавшая его туда.
Когда вошёл Кутайсов, Павел Петрович стоял у окна и, морщась, показал на дверь.
– Там есть ещё кто-нибудь?
– Никого, Ваше величество, – согнувшись ответил Ку-тайсов и остановился, как бы в ожидании приказания.
Он, давно хорошо изучивший Павла I, видел, что раз-говор с Радович чем-то несколько раздражил его, но все же не настолько, чтобы изменить хорошее расположение духа Государя, очень довольного приёмом в Москве и шумным проявлением народного восторга.
Как бы в доказательство этого Павел Петрович погля-дел на него и проговорил, по привычке своей иногда думать вслух при Кутайсове:
– Московский народ любит меня гораздо больше, чем петербургский. Мне кажется, что там меня скорее боятся, чем любят...
Кутайсов нагнулся еще ниже и как бы проронил чуть внятно:
– Это меня не удивляет...
Государь сдвинул брови и, думая, что ему послыша-лось, переспросил:
– Не удивляет? Почему же?
Кутайсов вздохнул и развёл руками.
– Не смею объяснить...
– Ну, и не объясняй, – усмехнулся Павел, – всё равно глупость скажешь...
Он подошёл к столу и стал искать на нём. Кутайсов сделал шаг вперед и поспешно проговорил:
– Что угодно вашему величеству?
Павел Петрович нашёл на столе карандаш, взял кусок бумаги и написал крупными буквами: «Радович».
– Мне угодно, – сказал он, поднимая голову, – чтобы меня поняли, чтобы поняли, что я только хочу блага и спра-ведливости...
– Ваше величество, – начал было Кутайсов, но государь перебил его:
– Ты достаточно награждён и возвеличен, доволен ты?
– Я благодарю лишь...
– Ну, и будь доволен, и молчи, и молчи! – повторил Па-вел I, как будто угадывая его мысли и прямо отвечая на них. – Ты о Радович знаешь что-нибудь?
Кутайсов живо и подробно доложил все, что успел уз-нать о Лидии Алексеевне. Эта предупредительная сметка была особенно ценна в нём, и он угождал государю всегда тем, что у него был готов ответ на каждый вопрос.
- Мне известно также, что она ярая поклонница госу-дарыни Екатерины, - начал было Кутайсов, но заметив, что Павел Петрович нахмурился, не стал продолжать.
– А сын её? – спросил Павел.
– Говорят, трудолюбивый молодой человек... О нём хо-рошие отзывы.
– Не совсем. Мать приезжала жаловаться на него. Впрочем, я это узнаю...
На другой день, рано утром, Пётр Васильевич Лопухин явился с докладом по порученным ему императором сенат-ским делам. Государь, отправляясь на маневры, посадил его с собой в карету с тем, чтобы по дороге выслушать его. Между прочим он спросил у Лопухина о Радовиче. Тот знал Дениса Ивановича по его службе в сенате и дал о нем очень хороший отзыв.

ГЛАВА XII
Лидия Алексеевна была очарована оказанным ей Го-сударем приёмом.
Павел Петрович, рыцарски вежливый с дамами, про-извёл на неё впечатление необыкновенной сердечности и участия. Хотя он ничего особенного, в сущности, не сделал, а просто обошёлся с ней по-человечески, выслушал её и ска-зал, что образумит её сына, на которого она приносила слёзную жалобу, но Лидия Алексеевна почла эту простоту обхождения за особенное к ней расположение Императора, как к жене бывшего слуги его отца.
Она не могла себе представить, чтобы Император был со всеми таков, как с ней. По рассказам и по ходившим слу-хам, нелепым, неверным, преувеличенным и переиначен-ным, она составила себе совершенно иное, как и большин-ство её современников, представление о Павле Петровиче. И вдруг он оказывается простым, добрым и отзывчивым че-ловеком!
Конечно, приписала она это своей собственной доброде-тели, умению говорить и разжалобить. Она была уверена, что так хорошо повела дело, что Павел Петрович всецело на её стороне. Он, вероятно, поручит кому-нибудь переговорить с её сыном. Тот, глупый, не сумеет и двух слов связать, и все увидят, что она права. Она просила государя отдать ей три-дцатичетырёхлетнего Дениса Ивановича в опеку, и не со-мневалась теперь, что добьётся своего. Ей страстно хоте-лось, чтобы это случилось, и, не имея другого выхода, она с таким ужасом думала о неудаче, что верила в это, потому что не верить в успех было бы слишком большим ударом для её несокрушённой до сих пор гордыни.
Зиновий Яковлевич хотя и не смотрел так уверенно в будущее, но всё же приободрился и на всякий случай вы-сматривал и замечал, кто из дворовых как ведёт себя и кого из них нужно подвергнуть впоследствии примерному нака-занию.
О бежавшем дворецком Якове не было подано заявле-ния для его розыска. Зиновий Яковлевич нашёл это совер-шенно излишним.
Марья Львовна приехала за двумястами рублями к Лидии Алексеевне, и та вручила их ей, как обещала, полу-чив взамен сведение, что билет на бал был послан Денису Ивановичу через посредство Екатерины Николаевны Лопу-хиной, по её ходатайству.
– Вы знаете, – таинственно сообщала Марья Львовна, – Кутайсов нынче каждый день у Лопухиной. Говорят, он ве-дёт переговоры...
– Правда, он каждый день там, – подтвердила Анна Петровна Оплаксина, привезшая от имени бедной старуш-ки удивительного плетенья кружева Лидии Алексеевне для продажи, – он там, как это говорится, – антрепренёр.
– Парламентёр, ma tante, – по привычке поправила её Валерия.
– Ну да, ну да, – подхватила Марья Львовна, – всё дело уже налажено. Анна уже спит и видит себя у власти всемо-гущей.
«Ах, не знаете вы её! – думала Валерия, смотря в небо. – Не знаете, а я знаю всё про неё, но это – секрет, и я нико-му из вас не скажу!»
– Теперь, верно, жениха ей будут искать подходящего, такого, чтобы на всё смотрел сквозь пальцы, – продолжала Марья Львовна и глянула на Лидию Алексеевну.
Та слушала довольно спокойно. Известие, что билет её сыну был доставлен через Лопухину, сначала не показалось ей важным; она была уверена, что ей некого бояться теперь, даже Лопухиной. Она воображала, что Лопухина, возмечтав о себе, просто, чтобы досадить ей, Лидии Алексеевне, хочет возмутить против неё сына. Так она объяснила себе поведе-ние Лопухиной. Слишком себялюбивая, она всегда думала, прежде всего, о себе и считала, что и другие тоже думают только о ней.
Но вдруг намёк, сделанный Марьей Львовной, словно открыл ей глаза.
«Так вот оно что! Жениха искать подходящего! Да, да, конечно, такой дурак – подходящий!» – сообразила Лидия Алексеевна.
И снова туча надвинулась на неё. Ведь если это прав-да, то верх будет не на её стороне. Пожалуй, Дениса успеют отстоять.
Одно оставалось утешение: успеют ли?
Лишь бы Государь сказал своё слово, а там при помощи денег в опеке можно будет скоро повернуть.
«Нет, не успеют, – решила Лидия Алексеевна, – мы предупредили вовремя, а потом пусть делают что хотят!»
– Что же кружева-то, Лидия Алексеевна? – спросила Анна Петровна, не рассчитав, что это было совсем некстати.
– Какие кружева? – очнувшись от своих соображений, переспросила Лидия Алексеевна. – Ах, оставьте меня, по-жалуйста, – недовольно проговорила она, вспомнив, – ни-каких кружев мне не надо, и покупать их я не буду...
– Как же это? Отчего же? – растерянно произнесла Оп-лаксина, так как Лидия Алексеевна только что смотрела кружева, и по всему казалось, что она их купит.
– Вы не знаете, когда уезжает Государь? – обратилась Радович к Марье Львовне. – Отъезд его не отложен?
– Нет, – ответила та, – кажется, как сказано, шестна-дцатого.
– Ну, тогда ничего! – вслух подумала Лидия Алексеев-на.
– Что такое «ничего»? – сунулась Анна Петровна, опять, разумеется, не вовремя.
– Ничего и ничего! – сухо отрезала ей Радович.
Анна Петровна окончательно смутилась и раскисла.
Марья Львовна, которой не сиделось на месте с полу-ченными деньгами, и которая оставалась лишь для прили-чия, чтобы не сразу уехать после того, как получила их, найдя, должно быть, что побыла достаточно и что всё уже сказано ею, поднялась и стала прощаться.
Лидия Алексеевна тоже поднялась, а за нею и Оплак-сина с племянницей. Радович, чтобы спровадить их вместе с Марьей Львовной, пошла провожать ту до лестницы, и во-лей-неволей Анна Петровна с Валерией последовали за ними.
На лестнице остановились, как всегда, и тут начался ещё разговор о том, что последние моды, пришедшие из Па-рижа, «совсем в обтяжку», так что даже неприлично.
Вдруг наружная дверь внизу отворилась и хлопнула так, что даже вытянувшиеся навстречу господам лакеи вздрогнули.
– Что такое? – строго спросила Лидия Алексеевна.
– Курьер из дворца с пакетом, – послышался бравый басистый голос.
– Ко мне?
– Господину коллежскому секретарю Денису Радовичу, – громко отчеканил курьер.
Марья Львовна посмотрела выразительно на Лидию Алексеевну и расплылась в улыбку, как бы сказала: «По-здравляю».

ГЛАВА XIII
Денис Иванович с утра сидел у себя наверху и не по-ехал в сенат, а послал туда сказать, что ему нездоровится.
Вчера он ещё мог взять себя в руки и отправиться на службу, но сегодня слишком много новых мыслей нахлыну-ло на него и слишком сложный вопрос приходилось решать ему, чтобы показываться в таком состоянии на людях. Ему нужно было уединение, ему хотелось остаться одному, са-мому с собой, пока не придёт он к какому-нибудь выводу. Но чем больше думал он, тем больше усложнялось всё, как за-колдованный клубок, который путается сильнее по мере то-го, как пытаешься размотать его.
Будь тут дело в одном только управляющем Зиновии Яковлевиче, Денис Иванович не сомневался бы ни в чём. Но тут была замешана мать. Денис прекрасно понимал, что Зиновий с матерью любовники, и что один, без её одобре-ния, пусть молчаливого, управляющий не решился бы на это убийство.
Прежде всего, он считал нужным относиться к матери так, как относился до сих пор, из уважения к самому себе, к своему роду, к своему имени. Он не считал себя вправе раз-бирать, какова она. Для него она была матерью, и этого ка-залось достаточно, чтобы никто не смел подумать о ней дур-но, а тем более – сам он. Он не позволил бы никому судить её и не судил сам. Этот вопрос был для него вопросом чести, и колебаний он не допускал.
Всё это было, однако, хорошо и, во всяком случае, цельно, и он жил, руководствуясь этим, до двадцати четы-рёх лет, пока дело касалось его одного. Но теперь он увидел, что не один он являлся страдающим лицом. Он жил и тер-пел. Вместе с ним терпели и другие... И был ещё один по-страдавший, который был близок ему так же, как и мать.
Тут мысли его обратились к тому человеку, коего почи-тал он как отца и мать, если не более, коего боготворил. Император Павел, - подумалось вдруг, - пережил то же, что и я. Екатерина убила его отца Петра Третьего, тоже правда не своими руками. Надо рассказать всё Государю. Только он один в целом свете может это понять.
Когда курьер вручил ему приказ ехать во дворец, Де-нис понял, что это судьба.

ГЛАВА XIV
Государь с утра уезжал на маневры и возвращался во дворец к вечеру.
К этому времени собирались сюда все имевшие доступ к приёму и для представления. Большой зал был заполнен народом.
Бледный, затерянный среди блестящей толпы санов-ников, боясь, как бы не сделать какой-нибудь промах, Де-нис Иванович жался к стене, чтобы дать другим дорогу.
Стоял сдержанный, деловитый и почтительный гул. Ждали уже долго, но, видимо, никто не сетовал на это, не выражал нетерпения, и всякий был согласен ждать, сколь-ко нужно, вполне довольный этим. Несколько раз поднима-лась тревога, весь зал вдруг, как муравейник, приходил в движение, но тревога оказывалась ложной, и все снова принимались терпеливо ждать.
Наконец в дверях показался кто-то, сделал знак. Цере-мониймейстер, до сих пор сливавшийся с толпой, вдруг вы-делился и стал распоряжаться, выравнивая всех в ряд, по-тянувшийся вереницей вокруг всего зала.
– Как фамилия? – на ходу спросил он Дениса Иванови-ча и строго оглядел его.
– Коллежский секретарь Радович, – ответил тот, как ученик на перекличке.
– Вы по личному приказанию?
– Не знаю, вот бумага, – и Радович показал бумагу, по-лученную им сегодня утром через курьера.
Церемониймейстер взглянул, вдруг стал любезнее и, вежливо произнеся: «Пройдите сюда, вот тут», – почему-то перевёл на несколько шагов Дениса Ивановича.
Глаза всех были уставлены на дверь. Все подтянулись, откашлялись, оправились и замерли. Казалось, сию минуту отворится дверь, и весь этот съезд, все эти волнения, приго-товления и ожидания получат смысл, и станет явным, за-чем все это нужно.
Но минута прошла, дверь не отворилась, и ещё долго все стояли в ряд и ждали, напрягая своё внимание и силясь сосредоточиться. Чуть кто осмеливался заговаривать, сейчас же раздавалось внушительное «ш-ш-ш» – и снова воцаря-лась почтительная, напряжённая тишина.
Радовичу казалось, что он, не спуская взора, смотрит на дверь, чтобы не пропустить появления Государя, но, как это случилось, он не знал, а всё-таки пропустил. Государь был уже в зале, когда увидел его Денис Иванович.
Держась необыкновенно прямо, Павел Петрович мед-ленно продвигался, переходя от одного к другому из пред-ставлявшихся. Перед иными он останавливался несколько дольше, задавал вопросы и часто, выслушав только первые слова ответа, шёл вперёд. Мало-помалу все ближе и ближе он становился к Радовичу, и тот чувствовал, словно от сосе-да к соседу передавался электрический ток по мере при-ближения государя. Вот между ними всего трое, два, ещё – и Денис Иванович как бы оказался один на один с Импера-тором. Во всём зале он уже никого и ничего не видел, кроме Павла Петровича, бывшего перед ним и глянувшего не-обыкновенно добрыми глазами прямо в глаза ему.
 
«Фамилия?» – услыхал Денис Иванович и ответил:
«Коллежский секретарь Радович», – не узнав своего го-лоса, точно не он, а кто-то другой назвал его.
Государь прошёл мимо. Радович увидел его спину с от-делившейся косичкой парика, и затем море голов, лиц и плеч. Всё спуталось и смешалось.
«И только-то? Зачем же меня звали?» – разочарованно и как-то тоскливо отозвалось в душе Дениса Ивановича.
Он решительно не знал, что же ему делать теперь, очу-тившись в следовавшей за Государем толпе, увеличивав-шейся по мере того, как шёл он. Кто-то толкнул его, другой задел шпагой; он хотел посторониться и сам толкнул, но на это не обращали внимания.
Денис Иванович по своему небольшому чину стоял од-ним из последних. Он силился подняться на цыпочки, что-бы поверх толпы взглянуть ещё раз на Государя, и повора-чивал голову в ту сторону, куда поворачивались остальные, но увидел только верх двери, как растворилась она и опять затворилась.
По залу сейчас же прошла незримая волна взволно-ванных голосов.
– Что он сказал? А? Что? Кого?.. Радович? Кто Радович, Радович, Радович, Радович...
И сотни голосов и уст повторили имя Дениса Иванови-ча.
Он больше по чутью, инстинктивно потянулся к двери и как-то общими усилиями непроизвольно очутился возле неё.
– Вы Радович? – совсем близко от его лица раздался голос церемониймейстера.
В это время из двери высунулась курчавая пудренная голова и тоже произнесла:
– Радович!
Дениса Ивановича как будто воздухом втянуло в дверь.
В гостиной, куда он попал, было прохладнее и темнее, чем в зале, и хотя она была гораздо меньше зала, но каза-лась просторнее, потому что была пуста. Курчавый пудрен-ный Кутайсов, коего видел Радович на балу и узнал теперь, показал ему рукой следовать за ним и повёл. Они миновали ещё комнату и вошли в кабинет. Кутайсов остался за две-рью.
Государь ходил по комнате и, повернувшись, прибли-зился к Денису Ивановичу. Глаза его теперь были строги, но лицо улыбалось.
– Вы, сударь, я слышал, якобинец? – проговорил он, от-чётливо отделяя каждый слог каждого слова.
Денис Иванович почувствовал, как словно что-то вспыхнуло у него в груди и затрепетало.
– Ваше Величество, – вырвалось у него, – я – вернопод-данный моего Государя и песчинка того народа, который любит и чтит его.
– Вы дворянин?
– Перед Русским Царём нет ни дворян, ни крестьян, никого; все – один народ русский!
Глаза Павла Петровича вдруг прояснились. Он близко подошёл и, взяв за отворот мундира Радовича, как бы с удивлением, поражённый, спросил:
– Ты понимаешь это?
– Я это чувствую вместе с миллионами русских людей, Ваше Величество.
– А там они не чувствуют и не понимают этого, – кив-нул головой Павел I в сторону зала и, опустив руки, снова стал ходить по комнате. – Не понимают, – повторил он, как бы рассуждая сам с собой, – они кичатся своим дворянством и просят подачек, не понимают, что санкюлоты не против короля пошли, а против них и вместе с ними, из-за них по-губили короля. А вот им пример – Кутайсов. Кто он был? А я захотел и дал ему и дворянство, и титул. А они не пони-мают, что это – пример им... Я свёл уже барщину для кре-стьян на три дня и дал им праздничный отдых. – Государь остановился и опять подошёл к Радовичу. – Я слышал, су-дарь, – сказал он, круто обрывая свою речь, – о вас хорошие отзывы, а между тем ваша матушка иного мнения. Она жа-луется на вас... Я её видел вчера. Она говорит, что вы даже слуг возмутили против неё. Чем объяснить это?
Денис Иванович хотел говорить, но запнулся и задох-нулся от нахлынувших слов, которые просились наружу. Он слишком многое хотел сказать сразу, чтобы иметь возмож-ность сказать что-нибудь. И, не зная, с чего начать, а вместе с тем чувствуя, что многословие ничему не поможет и ниче-го не объяснит, он желал одним бы словом передать всё, что происходило в нём вчера и сегодня. Но это было, разумеет-ся, невозможно, и пришлось говорить.
И вот – словно им руководила внешняя, посторонняя сила, хотя эта внешняя, посторонняя сила была в нём са-мом, – он заговорил то, что как бы само собой вышло у него:
– Ваше Величество! Сегодня, тринадцатого мая, два-дцать четвёртая годовщина смерти моего отца. Двадцать четыре года тому назад – я тогда только что родился – он приехал по делам из деревни сюда, в Москву, с управляю-щим и лакеем. Они остановились в нашем доме. Отец не захотел отворять большие комнаты и поместился в мезони-не, наверху. Здесь его нашли мёртвым, и было решено, что он умер скоропостижно, ночью. Такое свидетельство было выдано врачом.
Павел Петрович повернул у стола кресло с высокой спинкой, так что яркая карсельская лампа, горевшая на столе, осталась сзади, опустился в кресло и, облокотившись на руку, наклонил голову, скрыв лицо.
– Продолжай! – сказал он.
– Что произошло в эту ночь в комнате, – продолжал Радович, – видели, конечно, одни только стены. Они лишь остались свидетелями, но они остались. Комната была за-перта, и в неё никто не входил в продолжение многих лет. Весь мезонин у нас был необитаем. Впоследствии, когда я вышел из опеки, я переселился в этот мезонин и занял две смежные с запертой комнаты. Никто не знал, что я сделал ключ и отпер эту комнату. Я прибрал её, очистил пыль, привёл её в порядок, но тщательно сохранил в ней всё, как было. Я стал изучать её. Осторожно, из расспросов старых слуг, узнал я, какое было одеяло у отца, какая постель и какие вещи, и всё потихоньку возобновил, даже дорожную шкатулку отца поставил на место, как могла она стоять при нём. Вместе с тем я внимательно оглядел всё. Над постелью на стене, на бумажках, коими она была обита, я заметил царапины и изъяны, как бы следы борьбы. Это было пер-вым указанием, подтверждавшим то, что смутно чувствова-лось мною. Но это указание долгие годы оставалось единст-венным. Я искал доктора, выдавшего свидетельство, и не мог найти его. Я наблюдал за управляющим и лакеем, ко-торый был сделан дворецким, и не мог заметить в них ни-чего подозрительного. Они держали себя с замечательной выдержкой и самообладанием. Странно было только, что комната была заперта, и её боялись и что лакей, бывший с управляющим при отце в Москве, попал в дворецкие. Управляющий завладел всем домом и стал полным хозяи-ном. Ребёнком меня заставляли целовать его руку...
- Довольно, дальше! – перебил государь.
– Дальше? Потеряв всякую надежду найти какие-нибудь новые факты, я решил как-нибудь случайно, ночью, при свете лампадки ввести в восстановленную мной комна-ту управляющего вместе с лакеем и посмотреть, какое на них произведёт это впечатление. Нужно это было сделать неожиданно, а для этого необходим был случай. Я стал ждать. И вот третьего дня случилось всё как бы само собой... Видит Бог, Государь, я был почтительным и покорным сы-ном. Моя мать управляла домом, ей угодно было, чтобы распоряжался всем управляющий, – я не препятствовал. Я жил в своём мезонине и целые дни проводил либо в сенате, на службе, либо за книгами, дома... Третьего дня произошло у меня первое и единственное столкновение с управляющим из-за того, что я узнал, что он хотел наказать без вины че-ловека. Столкновение было при матери. Он был поражён, удивлён и сильно обеспокоен происшедшей во мне переме-ной, то есть тем, что я, тихий, робкий и глупый, каким я им казался, заговорил. Когда я поднялся к себе наверх, какой-то голос стал шептать мне, что они придут, придут ночью за мною. Было ли это предчувствие, откровение – не знаю, но только я почему-то не сомневался в этом. Я отворил отцов-скую комнату, затеплил в ней лампадку и лёг в постель. Мне казалось, что именно так надо было поступить. И они пришли. Впечатление, произведённое на них обстановкой, сейчас же выдало их: управляющий уронил свечу и бросил-ся прочь, а лакей остался в перепуге и сознался во всём. Весь ужас теперь для меня в том, что я не знаю, что извест-но моей матери о смерти отца и каково её участие в этом де-ле.
Павел Петрович в продолжение рассказа несколько раз утирал платком лоб. Его голубые глаза казались огромны-ми, в пол-лица. В них дрожало что-то не выплаканное, не-высказанное. Тень великой Екатерины мелькнула в углу и пропала…
– И не смей узнавать, не смей разбирать! – быстро про-говорил Государь, когда Радович сказал о матери. – Не тебе судить её. Не твоё дело. Это дело Божье. Ты тут – не следо-ватель и не судья. Если тебе откроется – хорошо, а нет – сам не старайся... Терпеть надо, терпеть. Ты сын – и терпи. Знаю, в одном доме – тяжело. Всё оставь ей, всё! Оставь дом – тебе будет, чем прожить. Я возьму тебя к себе в Гатчину. – Государь замолчал и задумался, два года уже был он у вла-сти, а всё ещё говорил: ”У меня в Гатчине” – Не в Гатчину уже, а в Петербург, – поправил он медленно после некото-рого молчания и вздохнул. – Завтра же сделаю о тебе рас-поряжение, поезжай!.. В Петербурге увидимся... А теперь ступай, ступай! – показал Павел Петрович на дверь. Словно в чаду, вышел Радович из кабинета Государя и вернулся в зал.
Толпа там сильно поредела, но всё-таки ещё оставалось много народу, как будто занятого разговором, а на самом деле каждый тут в тайнике души надеялся, а не позовут ли его вдруг в кабинет на отдельную аудиенцию. Всё, дескать, может случиться.
Один только отставной генерал-поручик Вавилов, так-же представлявшийся сегодня в числе прочих в своём ека-терининском мундире, с которым был отставлен и при виде которого поморщился Государь и прошёл мимо Вавилова, не остановившись, – не ждал, что его позовут, но оставался, чтобы увидеть Дениса Ивановича, когда тот выйдет из ка-бинета. Он счёл своей обязанностью сделать это, то есть опекать молодого человека, в доме матери которого он бы-вал запросто.
– Прекрасно, прекрасно! – пробасил он, встретив Радо-вича. – Ну, что... прекрасно?..
– Назначен в Петербург, перевожусь, – выговорил Де-нис Иванович, захваченный врасплох, сам не зная, как вы-рвались у него слова.
– Прекрасно! – одобрил Вавилов и хотел было послу-шать дальше рассказ Дениса Ивановича, но тому пришло сейчас же в голову, что какое дело до него генерал- поручи-ку и остальным и что не надо нарушать какими бы то ни было рассказами то благостное, возвышенное впечатление, которое произвёл на него разговор с Государем, и он, откла-нявшись Вавилову, пошёл к выходу.
Однако Радович не скоро ещё добрался до него. Его ос-танавливали на каждом шагу, пожимали руку, напоминали о своём знакомстве с ним, и даже старики забегали вперёд его, дружелюбно кивали ему и заговаривали с ним.
Наконец, оставшись наедине с самим собой, Денис всё понял и осознал. Он вспомнил лицо Государя, бледное, как мел, его плотно сжатые губы и огромные налитые болью си-ние глаза.
«Как же я мелок и себялюбив, по сравнению с ним, - мучительно подумал Радович, - Я растревожил и разбере-дил его рану. Ведь я потерял отца в грудном возрасте и, по сути, совсем его не знал, а Павлу Петровичу, когда убили Петра Третьего, уже исполнилось 7 лет. Однако никто и ни-когда не слышал от него слов неуважения о покойной Ека-терине. Какое истинно Царское достоинство и величие и как же мне далеко до этого».

Вавилов прямо с представления, как был в парадном мундире, отправился к Марье Львовне Курослеповой, кото-рая, чтобы истратить часть взятых взаймы у Радович денег, давала сегодня вечер и взяла с генерал-поручика слово, что он приедет к ней прямо из дворца.
– Ну, батюшка, рассказывайте, садитесь и рассказы-вайте! – встретила его Марья Львовна. – Ну, что было?
Генерал-поручик расселся важно в креслах и сказал:
– Прекрасно!..
– Да вы рассказывайте, батюшка, что же прекрасно-то?
И сама Курослепова, и все её гости жаждали, разумеет-ся, поскорее узнать, что происходило на приёме. Около Ва-вилова все составили круг и приготовились слушать в мол-чании.
– Прекрасно, это того... знаете... прекрасно... вообще... так сказать... прекрасно, и всё, – рассказывал Вавилов, взмахами руки стараясь помочь себе и воображая, что крас-норечив и образен, как оратор в английском парламенте.
– Ну, Государь-то что?
– Э-э-э... и Государь... тоже... прекрасно...
– Говорил с вами?
– Вообще... того... прекрасно!
– Много народу было?
– Прекрасно... Денис Радович того...
– Что Денис Радович? И он был?
– О да!.. Прекрасно!..
– Что ж он?
– Того... в Петербург... прекрасно...
– Денис Радович получает назначение в Петербург! – воскликнула Марья Львовна. – Вот так новость! Да не мо-жет быть!
– Отчего же... того... прекрасно! – возразил Вавилов.
– Ну, ловко Екатерина Лопухина дела ведёт! – всплес-нула руками Курослепова, не подозревая, насколько далека от истины.
У неё были только свои, то есть принадлежащие к ста-рой, екатерининской, «недовольной» партии, и потому, она не стеснялась.
– А почему же Екатерина Лопухина? Она тут при чём относительно Радовича? – стали спрашивать кругом.
– А она... того... прекрасно, – стал было объяснять Ва-вилов, чувствовавший себя, так сказать, на трибуне и пото-му считавший, что должен отвечать на всякие вопросы, хотя и сам тоже не знал, при чём тут была Екатерина Лопухина.
Марья Львовна перебила его и объяснила, в чём, по её мнению, заключалась суть дела.
А на другой день бывшие у неё гости разносили по всей Москве известие, почему «идиот» Радович получает бле-стящее и неожиданное назначение в Петербург.
Майор Бубнов и штабс-капитан Ваницкий, списывав-шие стишки в альбомы и ведшие дневники, записали этот «неопровержимый» факт и, искренне веря ему, засвидетель-ствовали о нём, как современники, перед потомством.

ГЛАВА XV
На другой день в сенате Радовича призвал к себе Пётр Васильевич Лопухин и объявил ему, что он пожалован в камер-юнкеры, переводится в Петербург за обер- прокурор-ский стол и, кроме того, ему назначено по три тысячи еже-годно за службу его отца при покойном государе Петре III. Распоряжение объявить о том Радовичу Пётр Васильевич получил лично от императора на утреннем докладе. Он по-здравил Дениса Ивановича и потом добавил:
– Кстати, жена о вас спрашивала; приезжайте к ней се-годня.
«Отчего мне и не поехать?» – подумал Денис Иванович, выходя из сената и вспоминая, что в первое посещение у Лопухиных ему было не только очень приятно, но даже чем-то очень хорошо.
И он поехал.
Екатерина Николаевна сидела в гостиной и разговари-вала с Кутайсовым, когда явился Радович. Она очень мило приняла Дениса Ивановича, Кутайсов тоже очень любезно раскланялся с ним.
«Вот Кутайсов – это пример им!» – вспомнил Радович и улыбнулся.
– Веселитесь, веселитесь, молодой человек, – одобрил его Кутайсов, – вам прилично теперь быть весёлым.
– Поздравляю вас с царской милостью, – сказала Лопу-хина, уже знавшая от Кутайсова о назначении Радовича. – Ну, идите в сад, – обернулась она к Денису Ивановичу. – Там Анна Петровна с молодёжью. Вам там будет веселее... Идите! – и, кивнув головой, она отпустила Радовича в сад, как будто он был маленький, порученный ей, шаловливый ребёнок. – Ну, право же, он вполне подходящий для нас че-ловек! – сказала она Кутайсову, когда Денис Иванович ушёл.
– Может быть. Я поэтому сделал для него всё, что мог! – скромно заявил Кутайсов, пожав плечами, как будто Радо-вич был ему обязан царской милостью.
– Благодарю вас, – с чувством сказала Лопухина.
– Всё, что от меня зависит, я сделаю, – продолжал Ку-тайсов. – Третьего дня я прямо сказал Государю... Он мне заметил, что народ в Москве больше любит его, чем петер-бургский, а я вставил, что это меня не удивляет. «Почему же?» – спросил он. «Не смею сказать...» – Кутайсов запнулся, но сейчас стал рассказывать дальше.
– «Но я тебе приказываю», – сказал мне Государь. Он так и сказал: «Я тебе приказываю». – «Ваше величество, обещайте, что вы не передадите никому, что я скажу». – «Обещаю». – «Ваше Величество, – заговорил я, – дело в том, что здесь вас видят таким, каким вы изволите быть в дейст-вительности, – благим, великодушным и чувствительным, а в Петербурге, если вы оказываете милость, все говорят, что её величество или госпожа Нелидова, или Куракины вы-просили её, так что, когда вы делаете добро, то это – они; если же кого покарают, то это вы караете». Государь сейчас сдвинул брови и спросил меня: «Значит, говорят, что я даю управлять собою?» – «Так точно, Государь». – «Ну, хорошо же, я покажу, как управлять мною». Ну, вы знаете Госуда-ря, – он в гневе подошёл к столу и хотел писать, я бросился к его ногам и умолил на время сдержать себя.
Из всего этого было правдой только то, что «Государь подошёл к столу», но Кутайсов так долго готовил в своём во-ображении эту сцену, что не мог отказать себе в удовольст-вии пережить её хотя бы в рассказе.
А Екатерина Николаевна слушала и радовалась, что их дело находится в опытных, хитрых и сильных руках.
Денис Иванович нашёл в саду Анну, Валерию, её тётку и молодого офицера, князя Павла Гавриловича Гагарина. Оплаксина сидела на скамейке, а молодые люди ходили взад и вперед по аллее.
Радович присоединился к ним. Сначала они прогули-вались вчетвером, разговаривая все вместе, но мало-помалу Анна с Гагариным отстали, и Денис Иванович остался с Валерией. Они шли некоторое время рядом, молча.
– Скажите мне, Денис Иванович, – спросила Валерия, – у вас есть враги?
Не было ничего удивительного, что она спросила это, потому что разговоры на отвлечённые, чувствительные те-мы были тогда особенно в моде; но Радовича поразил её во-прос. Последний слишком разительно подходил к его на-строению и к его мыслям, охватывавшим его. Он был согла-сен на то, чтобы «терпеть», как приказывал ему Государь вчера, но не знал и не мог решить, как это сделать относи-тельно внутреннего своего «я».
– Да, у меня есть враги или, вернее, один враг, – отве-тил он.
– Неужели?
– Вас это удивляет? Отчего?
– Потому что вы мне кажетесь таким добрым, таким добрым, что другого я, кажется, не знаю.
– Благодарю вас за хорошее мнение!
– Ах, это не мнение и не просто так, а я от всей души, искренне!
Валерия не глядела теперь в небо, а глаза её были уст-ремлены на него, Дениса Ивановича.
И вдруг ему стало очень весело идти вот так с нею ря-дом и разговаривать.
Как ни странно это было, но он впервые в жизни был один на один не только с девушкой, но вообще с существом женского пола. И ему это было и смешно, и вместе с тем бо-язно, но всё-таки очень весело.
– Позвольте мне спросить у вас, – начал он, погодя, – отчего вы задали мне именно этот вопрос?
– Про врагов?
– Да.
– А вот почему. Вы мне показались сегодня как будто грустны, озабочены чем-то или задумчивы. Ну, я и думаю, что если вас может что-нибудь заботить или тревожить, так это... как бы вам сказать? – если вы не можете всех любить, а остальное всё для вас ясно и об остальном вы не печали-тесь... Мне кажется, вы – такой человек...
«Если бы я был такой человек! Каким счастливым я бы теперь был», – подумал Денис Иванович.
Он не был уверен, что не будь Зиновия Яковлевича, всё бы было ясно в его жизни! На его месте мог оказаться дру-гой. Проблема не в нём, она гораздо глубже.
– Конечно не вы ему, а он вам сделал зло, – продолжа-ла Валерия. – Он, должно быть, очень злой человек...
«Рассказать разве ей всё?» – мелькнуло у Дениса Ива-новича.
– Я вас не допытываю и вовсе не хочу выведать вашу тайну, – пояснила Валерия.
«Ну, тогда и рассказывать незачем», – подумал сейчас же Радович, и ему стало немного обидно, что его тайну знать не хотели.
Он спросил:
– Ведь мы говорим вообще?
– Да, вообще!
«Ну, конечно, незачем!» – решил он.
– Я хочу только сказать, – опять продолжала Валерия, – что если вам сделали зло, то это легко уничтожить, и так, что будет совсем как не было.
– Как же это?
– Простить.
– Хорошо. Я могу простить, если зло сделано только мне. Ну, а если не мне одному, а другому ещё?
– Пусть и он простит.
– Ну, а если он умер, а вернее убит, и я остался тут и за него, и за себя?
– Тогда всё-таки всё зависит от вас. Тот, который по-страдал, как вы говорите, – пострадал невинно и умер?
– Да.
– Значит, он на небесах. – Валерия рассуждала с такой убеждённостью, точно ей была дана исключительная при-вилегия знать и объяснять, что делается на небесах. – А ес-ли он на небесах, – поспешила она сделать вывод, и голос её зазвучал торжественно, – то он, наверное, простил, потому что там все добрые. Вы не беспокойтесь. Вы только о себе постарайтесь... постарайтесь простить, примириться...
– Если бы это легко было! – вздохнул Денис Иванович.
– Тогда не было бы заслуги с вашей стороны.
– А для чего мне эта заслуга?
– Как для чего? Чтобы сделать добрым того злого, ва-шего врага... Если вы примиритесь с ним, то и он не будет питать против вас злобы и станет добрым.
Денис Иванович испытывал странное ощущение, точно у него, по мере того как говорила Валерия, вырастали кры-лья, и он, отделяясь от земли, поднимался на воздух. Он не соображал, что в этом воздухе стояла весна и он, дыша этим воздухом, гулял впервые в жизни с девушкой, да ещё пере-зрелой и не только желавшей понравиться вообще мужчи-не, но понравиться именно ему, Денису Ивановичу.
«Да, она права, и не права, – повторял он себе, – и как хорошо она говорит! Но что-то здесь не так. Если простить убийцу, не приведёт ли это к новым убийствам? Как-нибудь потом разберусь со всем этим».
Екатерина Николаевна, проводив Кутайсова и выйдя на террасу, чтобы спуститься в сад, очень удивилась, увидев Дениса Ивановича, в паре с Валерией гуляющим по дорож-ке, и Оплаксину, которая сидела на скамейке и дремала. Анны и Гагарина не было.
Екатерина Николаевна осторожно сошла с террасы и, обогнув кусты сирени, направилась, крадучись, по боковой аллее, закрытой кустами. Она дошла почти до самого пру-да, где был островок со скамейкой, обсаженной, как бесед-кой, акацией. Там, за этой акацией, она услыхала голоса.
– Что бы ни было, – сказал голос Анны, – клянусь тебе, что я твоя и никому другому принадлежать не буду.
Екатерина Николаевна остановилась, как будто у её ног неожиданно разверзлась пропасть, в которую она боя-лась упасть. Она сейчас же сообразила, что, если сделать ещё шаг и застать Анну с молодым князем наедине, – не избежать огласки, потому что близко посторонние. Огласка же может испортить, разрушить весь задуманный план и погубить всё дело. Придётся сейчас же выгнать вон этого офицера, которого Екатерина Николаевна «проглядела», не заметив, что между ним и Анной было какое-нибудь чувст-во. К тому же она знала Анну и то, что с нею нужно было действовать осторожно, так как иначе она, падчерица, была способна на безумную, пожалуй, выходку. Поэтому Екате-рина Николаевна тише и осторожнее, чем подкралась, ото-шла подальше и подала голос, как будто ища всё общество и не находя его. Затем она снова обогнула сирень, и, в то вре-мя как выходила на дорожку, с другой стороны показалась Анна с Гагариным.
– Что вы тут делали, чем занимались? – спросила Ека-терина Николаевна, подходя к Оплаксиной, возле которой были уже обе молодые пары.
– Да ничего, все тут сидели, разговаривали, – ответила Анна Петровна, только что проснувшаяся и испугавшаяся, что её уличат в этом. – Так как же, Екатерина Николаевна, вы берёте кружево? – пристала она к Лопухиной, идя в дом рядом с ней.
Она привезла кружево, которое не удалось ей продать вчера Радович.
Екатерина Николаевна рассчитывала в это время, вспомнив букву и точки, которые видела с Кутайсовым, сколько букв в фамилии Гагарина? «Семь», – сосчитала она и убедилась, что «Г» с точками значило вовсе не «Государь», как с апломбом, ничуть не сомневаясь, объяснила она Ку-тайсову, а «Гагарин».
– Так как же кружево-то, Екатерина Николаевна? – не унималась Оплаксина.
– Ах, Анна Петровна! Я сказала, что беру, и возьму, – успокоила её Лопухина. – Не беспокойтесь!
– Да ведь пуганая ворона на молоко дует. Вот вчера тоже Лидия Алексеевна хотела взять, а потом назад, – де-ловито рассуждала Оплаксина, конечно, перепутав посло-вицу.
Но Екатерина Николаевна уже не слушала её.
«Залетела ворона не в свои хоромы, – думала она про Гагарина. – Нет, дружок, тут тебя не надо, и мы с тобой справимся!»

ГЛАВА XVI
Наутро шестнадцатого мая был назначен отъезд импе-ратора из Москвы. Экипажи были поданы. Весь генерали-тет и весь штаб и обер-офицеры московского гарнизона тол-пились у подъезда дворца.
На верхней площадке крыльца ходил человек с порт-фелем под мышкой, погружённый в задумчивость. Это был статс-секретарь его величества Пётр Алексеевич Обрезков. Он сопровождал Государя и должен был сидеть в карете возле Царя и докладывать ему дела, состоящие в производ-стве.
– Отчего он такой мрачный? – спрашивали внизу, гля-дя на Обрезкова. – Смотрите, глаза у него сверкают, как у волка в ночное время.
– Весьма понятно! – заявил юркий адъютантик при главнокомандующем фельдмаршале Салтыкове, считая се-бя обязанным по «своему положению» всё знать.
– Отчего же понятно? – строго проговорил один из ар-мейских генералов, чувствовавший некоторую зависть к адъютантику, которому, действительно, вероятно, известно было больше, чем ему, генералу.
– Да, прекрасно! – пробасил бывший тут же Вавилов.
– Как же, – стал объяснять адъютантик, довольный тем, что он вот говорит, а генералы его слушают, – ведь «не-гоциатор» отправился сейчас к Лопухиным за решительным ответом.
– Какой негоциатор?
– Да Кутайсов же, – укоризненно ответил уже генерал, как бы даже удивлённый, что спросивший не знает таких простых вещей.
– Прекрасно! – одобрил Вавилов.
– Ну, решительный ответ Лопухиных и тревожит спо-койствие души господина Обрезкова, – продолжал адъю-тантик. – А что, если негоциатор привезёт не «да», а «нет»! Ведь тогда ему докладывать дела разгневанному отказом Государю – всё равно, что идти по лезвию ножа.
– А разве Кутайсов поехал к Лопухиным?
– Да, я сам слышал, как он приказал кучеру ехать ту-да, – сказал адъютантик.
Он, действительно, слышал, как Кутайсов, выйдя и сев в карету, приказал ехать к Лопухиным. Но все дальнейшие выводы, вплоть до осведомлённости о состоянии души Об-резкова, были, разумеется, плодом его собственного вообра-жения.
Кутайсов, действительно, воспользовавшись тем, что Государь был занят с фельдмаршалом Салтыковым, отпра-вился к Лопухиным потому, что получил от Екатерины Ни-колаевны записку, что ей, во что бы то ни стало, нужно ви-деть его перед отъездом. Государь и не знал, куда поехал его гардеробмейстер. Пока говорил адъютантик, к крыльцу подъехала карета. Кутайсов выскочил из неё, быстро под-нялся по ступенькам на верхнюю площадку и громко сказал Обрезкову:
– Всё уладил, наша взяла!..
Император вышел, продолжая разговор с Салтыковым, и, перед тем как сесть в карету, обнял его и сказал:
– Иван Петрович, я совершенно вами доволен. Благо-дарю вас и не забуду вашей службы и усердия.
За Государем сел в карету Обрезков, и поехали...
Явно было, что Император, довольный произведённы-ми маневрами, всё время до кареты разговаривал на про-щанье с главнокомандующим, и ни Кутайсов, ни какой иной «негоциатор» не имел времени делать ему таинствен-ные доклады о «да» или «нет», но на канве, сымпровизован-ной в рассказе адъютантика, Москва сейчас же стала вы-шивать различные хитрые и путаные узоры.
«При всех дворах, – пишет один из наблюдательных современников того времени, – есть известный разряд лю-дей, безнравственность коих столь же велика, сколь и опас-на. Эти низкие натуры питают неодолимую ненависть ко всем, не разделяющим их образа мыслей. Понятие о добро-детели они не могут иметь, потому что оно связано с поня-тием об уважении к закону столь страшному для них. Сильные своей злобой, они считают коварство за ум, дер-зость в преступлении – за мужество, презрение ко всему на свете – за умственное превосходство. Опираясь на эти вооб-ражаемые достоинства, они, вопреки своему ничтожеству, добиваются званий, которые должны были бы служить на-градой истинных заслуг перед государством. Вокруг Павла сошлось несколько подобного закала господ, выдвинувших-ся ещё в предыдущее царствование. Они сблизились без взаимного уважения, разгадали друг друга, не объясняясь, и стали общими силами работать над устранением людей, которые явились им помехой».
Только после отъезда Государя всколыхнулась Москва по-настоящему, как потревоженный пчелиный улей, и за-гудела уже вовсю теми сплетнями и пересудами, которые во время пребывания Павла Петровича лишь намечались сло-воохотливостью какой-нибудь Марьи Львовны или самодо-вольной хвастливостью всезнания какого-нибудь адъютан-тика.
Лидия Алексеевна оставалась некоторое время в сторо-не от этого жужжания, потому что заболела, слегла и никого не видела. У неё разлилась желчь. Её сажали в горячую ванну и тем только отходили. Припадок желчной колики прошёл у неё, опасность миновала, но ей было предписано полное спокойствие. Дениса Ивановича к матери не пуска-ли. Никто, кроме Зиновия Яковлевича, не имел к ней дос-тупа.
Денис Иванович в сенате сдавал теперь дела, готовясь к переезду в Петербург, согласно новому своему назначе-нию. Работы у него было меньше, потому что он был занят главным образом тем, что знакомил с делами своего замес-тителя, назначенного на его должность.
Дома он отправлялся прямо к себе наверх и оставался там, даже не спускаясь в сад на прогулку, а довольствуясь для этого своей вышкой, по небольшому пространству кото-рой он ходил теперь особенно много. Он ходил, беспрестан-но поворачиваясь, и в мыслях у него вертелось постоянно одно и то же: «Терпеть и простить. Простить и терпеть».
«Каждому человеку дано своё испытание, каждому по-ложен свой крест, – думал Денис Иванович, – и моё испы-тание, мой крест – терпеть и простить! Много горя на земле, но одно и то же горе для каждой души будет различно по форме, как вода, принимающая форму сосуда, в который она налита. Кто таит и помнит в себе зло, тот поступает не-праведно. И Христос, научивший нас прощать, открыл нам в прощении одно из божественных свойств и дал возмож-ность этим путём приблизиться к Нему людям!»
Денис Иванович однажды вошёл к себе в комнату, и подойдя к столу, открыл толстую, лежавшую у него на столе книгу Четьи-Минеи, открыл наугад, где откроется. Не раз случалось ему загадывать так, и всегда его поражало, что открывшееся место сходилось с его душевным настроением.
«Рассказывал Исаак чернец, – стал читать он с того места, куда случайно глянул. – Была у меня некогда распря с братом, и затаил я против него гнев. Во время работы опомнился я и скорбел, что допустил соблазн в себе. Выва-лилась работа из рук и целый день не знал я, что делать. Тогда вошел в дверь ко мне юноша и, не сотворив молитвы, сказал: „Соблазнился ты, но доверься мне, я исправлю те-бя”. Я же отвечал ему: „Уйди отсюда и не приходи никогда, потому что ты не от Бога”. И сказал мне: „Жаль мне тебя – ты губишь работу, а меж тем мой ты уж!” Я же ответил ему опять: „Божий я, а не твой, дьявол!” И сказал мне: „По справедливости дал нам Бог держащих гнев и злопамят-ных. Ты же три недели продолжаешь гневаться”. Я же ска-зал ему: „Лжёшь”, – а он мне опять: „Распалённая геенна не имеет памяти. У тебя зло к нему. Я же к помнящим зло приставлен и ты уж мой”. Когда я услышал это, пошёл к брату и поклонился ему во имя любви, вернувшись, нашёл сожжёнными работу свою и рогожницу, на которой поклоны клал».
Денис Иванович закрыл книгу. Затем он ещё долго хо-дил по вышке, наконец, решительно остановился, пошёл к лестнице и спустился, не торопясь...
Лакеи вскочили и вытянулись при его появлении.
– Зиновий Яковлевич у себя? – спросил Радович.
Лакеи, не выдержав, переглянулись между собой.
– У себя, – ответил Адриан, поставленный за старшего после исчезновения дворецкого Якова.
– Поди доложи, что я хочу видеть их! – и Денис Ивано-вич в собственном доме остался ждать, как проситель на ле-стнице, пока Адриан ходил докладывать.
– Просят, – сказал Адриан, вернувшись.
Корницкий занимал несколько комнат отдельной квартиры на нижнем этаже дома с ходом на общую парад-ную лестницу. Денис Иванович давно, ребёнком, бывал тут у него и, когда вошёл, не узнал комнат. Они казались ему по воспоминаниям гораздо больше, но некоторые вещи он сейчас же узнал: аквариум у окна, с золотыми, дорогими рыбками, огромный кусок уральского малахита, лежавший на столе, и подвешенные к люстре часы в виде шара с му-зыкой, особенно занимавшие его в детстве. В комнате нико-го не было, но по движению тяжелой портьеры Денису Ивановичу показалось, что за ней стоит Корницкий, выжи-дает и смотрит на него потихоньку.
Прошла долгая, тихая минута, пока портьера колых-нулась, и вошёл Зиновий Яковлевич. Он остановился перед Денисом Ивановичем, закинув голову и дерзко и вызываю-ще смотря на него. Он не спросил, но вся фигура его гово-рила:
– Что вам угодно?
Денис Иванович, чувствуя, что ему неприятно глядеть на этого человека, отвернулся было, но сейчас же заставил себя обратиться к Зиновию Корницкому.
– Я примириться с вами пришёл, – проговорил он.
Зиновий Яковлевич быстрым взглядом оглядел его с головы до ног.
– Да. Примириться... совсем, – повторил Денис Ивано-вич, не понимая пока, что с таким, каков был Корницкий, никак не могла произойти чувствительная сцена примире-ния. – Я простить пришёл.
– Я не просил у вас прощения, – мотнув головой, пожал плечами Зиновий Яковлевич.
– И всё-таки я пришёл простить. Если вам когда- ни-будь нужно это будет, вспомните, что я вас простил... И отец простил...
В ту минуту у Радовича от умиления стояли слёзы в глазах, он махнул рукой, закрыл ею лицо, повернулся и вышел, всхлипнув.
Корницкий поглядел ему вслед и, когда он ушёл, гром-ко сказал:
– Вот идиот!

ГЛАВА XVII
«Вот идиот, - подумал про себя Денис Иванович, - и с чего это я распустил сопли, а ещё мужчина! Государь Павел Петрович не простил убийц своего отца, он заставил Орлова нести корону убитого им Императора за гробом. И весь Пе-тербург дивился на эту картину: убийца нёс за гробом коро-ну, похищенную у убиенного и возвращённую ему сыном. Отомстил он и Екатерине, после смерти принуждённой ле-жать рядом с ненавистным мужем. А что же я? Простил убийц отца. Но не по доброте душевной, а из лени, праздно-сти, стремления избежать конфликтов. А ещё потому, что об этом просила перезрелая девица. Должно быть, весна на меня действует…»
И то хорошее чувство, связанное с воспоминанием о Валерии, омрачилось после разговора с Корницким. Какое-то мутный и мерзкий осадок лёг на дно его души. Она была, несомненно, причастна к этому всему, и Денис Иванович чувствовал, что так оно и есть.
Он нарочно отправился к Лопухиным, чтобы встре-титься опять с ней, и встретился и, улучив время, успел ей рассказать о том, что по её совету простил врага своего и что ему, то есть самому Денису, не стало легче, напротив, ноша его стала тяжелее. По этому поводу они даже взялись за ру-ки и поглядели в глаза друг другу. Потом Валерия сказала:
– Я не сомневалась в вас. Мне всегда кажется, когда я смотрю в ваши глаза, что я смотрю на небо!..Господь даёт крест, но он же даёт силу нести его.
Она была уверена, что прикосновение их «чисто и не-порочно», но Денис Иванович, когда взял её руки, испытал незнакомое ему до сих пор волнение – ему захотелось поце-ловать её руку и не выпускать, но он не осмелился на это.
Многим покажется это смешно, но до 24 лет Денис ос-тавался девственником. Возможно тирания матери внуши-ла ему подсознательный страх перед особами женского по-ла, возможно его увлечения не оставляли для этого места. Он был влюблён, и предмет его чувств занимал все мысли целиком. Он был влюблён в Государя Императора Павла Петровича.
А тут впервые в нём проснулся мужчина…
Потом Радович зачастил к Лопухиным, где всегда встречал Валерию, которая аккуратно привозила сюда с со-бой тётку, уверяя Анну Петровну, что это было необходимо по самым разнообразным причинам. Последние всегда на-ходились у неё, и она в отношении их выказывала необык-новенную изобретательность.
Екатерина Николаевна, прозевавшая увлечение пад-черицы Гагариным, не замечала и того, для кого собственно ездит к ней Денис Иванович. Она была слишком занята высшими соображениями и планами будущего, не видела, что делается близко, возле неё, и поощряла посещения Де-ниса Ивановича.
Впрочем, едва ли кому-нибудь могло в голову прийти, что Радович предпочтёт красавице Анне «старое диво», Оп-лаксину. Но физическая страстная красота черноволосой Анны не прельщала его; он оставался холоден к ней и с ка-ждым днём находил в Валерии всё новые и новые духовные красоты.
Наконец однажды Анна Петровна пригласила его к се-бе, сказав:
– Не забывайте наш «pomme de terre».
– «Pied-a-terre», – поправила её племянница.
И Денис Иванович был у них, но в четырёх стенах ма-ленького домика, занимаемого Оплаксиными, ему было да-леко не так свободно, как в большом доме и саду у Лопухи-ных. Валерия тоже понимала это, и потому они чаще встре-чались под гостеприимным кровом Лопухиной.
Однажды, когда Денис Иванович вернулся со службы, ему доложили, что князь Павел Гаврилович Гагарин ждёт его и желает видеть.
– Где же он ждёт? – спросил Радович, смущённый не-ожиданностью происшествия не менее лакея, докладывав-шего ему.
Появление князя, который спросил Дениса Ивановича и заявил, что он будет ждать его, показалось всем необы-чайным в доме, куда до сих пор приезжали только к Лидии Алексеевне и где никогда никто не спрашивал «молодого барина».
– Они ждут в большой гостиной, – ответил лакей.
Гостя догадались провести в парадную гостиную, но Денис Иванович не захотел идти туда.
– Просите ко мне наверх, – приказал он и направился к себе.
Гагарин, войдя, отвесил церемонный поклон и, когда Денис Иванович попросил его садиться, сел, не снимая пер-чаток и держа свою офицерскую шляпу под мышкой.
– Могу я говорить с вами, как с дворянином? – откаш-лявшись, начал он.
– Что ж, – улыбнулся Денис Иванович, светло глядя на него, – можно и как с дворянином. Только я больше люблю говорить просто, по-человечески.
– Тем лучше, – согласился Гагарин, принимая уже тон, который мог годиться только в обращение с человеком не-далёким.
О «глупости» Дениса Ивановича он слышал много, по-тому что о Радовиче говорили теперь все, но сам Гагарин видел его лишь раз у Лопухиных, во время своего свидания с Анной, подсмотренного Екатериной Николаевной, и то мельком, и не мог судить, каков был Денис Иванович. По-этому он заговорил с ним серьёзно.
Однако Радович своим ответом как-то сразу показал свою простоту, и князь решил изменить тон.
– Тогда скажите, – стал прямо спрашивать он, – отчего вы так часто бываете у Лопухиных?
– Оттого, – ответил Денис Иванович опять совсем про-сто, – что мне нравится бывать там.
– Понимаю! Вы хотите этим сказать, что я не имею права требовать у вас отчёта, и что вы не желаете, чтобы кто-нибудь стеснял вашу свободу действий?
– Да нет же, – перебил Радович, – ничего этого я ска-зать не хочу, а говорю прямо, что есть. Мне, право, очень нравится бывать там.
«Да он совсем глуп», – подумал Гагарин и продолжал:
– Хорошо. Значит, у вас есть причины, почему вам это нравится?
Денис Иванович немного смутился.
– Прав я или нет? – испытующе глядя на него, пере-спросил Гагарин.
Денис Иванович склонил голову, непроизвольно взял перо со стола и стал вертеть его, как пойманный на месте преступления школьник.
– Тогда, если вы молчите, сударь, – опять сказал Гага-рин, – я доложу вам, зачем вы бываете там: вам нравится Анна Петровна.
– Тётка? – ужаснулся Радович.
– Какая тётка?
– Старуха Оплаксина.
– Вы изволите шутить. Я говорю про Анну Петровну Лопухину.
– Ах, нет, – отмахнулся Денис Иванович, – нет, вовсе не нравится, то есть как человек она мне, безусловно, нра-вится, я дурного про неё ничего не знаю, но не так... Нет, право, не так...
– Тогда выходит ещё хуже. Зачем же вы бываете, зачем собираетесь жениться?
– Я собираюсь жениться?
– Да. И на ком же?
– На Анне Петровне Лопухиной? Да, об этом все гово-рят.
– Так ведь мало ли что говорят, но кто же, посудите, может знать, на самом деле, о таких вещах? – Радович вне-запно обозлился, - Даже если я и собираюсь жениться, то, во-первых, никак не на Лопухиной, а во-вторых, никого не стану спрашивать соизволения.
– Я вовсе не хотел вас обидеть, я просто поинтересовал-ся…
«А Радович-то вовсе не глуп, как о нём говорят», - мелькнуло у Гагарина.
– Ну, так я вам говорю, что нет, и не думаю я об этом... честное слово, и в мыслях не держал.
– Но в таком случае, что же означают ваши постоянные посещения?
– Да вы постойте, вы сами-то отчего волнуетесь?
– Я не волнуюсь, сударь.
– Нет, нет, милый, – сморщив брови, остановил его Де-нис Иванович. – Я не хочу вас сердить или обижать, я хочу помочь вам, чтобы вам было легче... Я вижу, что-то у вас есть... чувство к Анне Петровне... Так ведь? А?
– На этот счёт я не нахожу нужным посвящать вас в какие-либо подробности, но только прямо говорю, что тот, кто осмелится мечтать об Анне Петровне, будет иметь дело со мной.
– Какое дело?
– Как полагается между дворянами – поединок.
– Зачем поединок? Я человек штатский. Мешать вам не собираюсь. Ну, так поверьте, я не соперник вам ни в коей мере.
Ему очень хотелось, чтобы Гагарин почувствовал себя совсем хорошо и чтобы его лицо прояснилось. Но тот сидел угрюмый и строгий.
– Так вы любите её? – протянул Денис Иванович. – Это очень хорошо... Я понимаю...
– Ничего вы, как я вижу, не понимаете, – вдруг рассер-дился Гагарин.
– Нет, понимаю, – подхватил Денис Иванович. – Вот, видите ли, вы открыли мне свою тайну, и вы мне нравитесь. Вы мне и тогда у Лопухиных очень понравились... Хотите, будемте друзьями?.. Если бы у меня была тайна, я открыл бы вам её, но у меня ещё нет тайн. Однако я всё скажу. По-нимаете, я бываю у Лопухиных потому, что там бывает... Анна Петровна Оплаксина...
– Ну, так что ж?..
– Не понимаете?
– Ничего не понимаю.
– И её племянница, – подчеркнул Радович.
Если бы Гагарин, услышавший теперь такое призна-ние Дениса Ивановича, не видел его при первой своей встрече с ним в саду у Лопухиных вместе с Валерией, то по-думал бы, что тот желает, издеваясь, морочить его. Но те-перь он вспомнил эту пару и сразу чутьём влюблённого уве-рился, что Радович говорит правду. Он просиял, и неволь-ная широкая улыбка осветила его лицо. Конечно, для него был смешон Денис Иванович, влюбляющийся в Оплаксину, когда перед его глазами было чудо красоты – Анна Лопухи-на.
– Я вам верю, – сказал он.
– Ну, вот и отлично! Значит, вы не тревожитесь боль-ше?
– Послушайте, Радович, – заговорил Гагарин, откла-дывая шляпу и снимая перчатки. – Если бы, когда я ехал к вам, кто-нибудь стал пророчить мне, что мы сделаемся друзьями и не разведёмся поединком, я посмеялся бы тому в лицо. Но вышло вовсе не так, как я предполагал, и вместо того, чтобы видеть в вас себе помеху, я вижу, что вы можете оказать мне некоторую помощь...
– Отчего же? С удовольствием, с большим удовольстви-ем! – охотно согласился Денис Иванович.
– Дело в том, что я нежданно-негаданно назначен в корпус генерала Розенберга, который мобилизуется на ав-стрийской границе для борьбы с французским консулом Бо-напарте. Вероятно, мы пойдём на помощь австрийским вой-скам.
– Неужели? – сочувственно удивился Радович. – Зна-чит, вам уезжать надо?
– Конечно. Я, как офицер, не могу отказаться от назна-чения в корпус, который готов отправиться в действие. Я должен ехать. Но мало того – меня отправляют туда курье-ром с пакетом, с тем чтобы я остался уже там, и отправляют спешно. Завтра утром я обязан выехать... Сегодня я узнал это. Я заезжал к Лопухиным, чтобы проститься, но меня не приняли.
– Как не приняли? – воскликнул Денис Иванович. – Не может быть!
– Сказали, что уехали с утра.
– Позвольте, – вспомнил Радович, – правда, вчера го-ворили, – они собирались в подмосковную к Безбородко; да, правда, они должны были уехать.
– Значит, это верно? – с некоторым облегчением произ-нёс Гагарин. – А я думал, что именно меня не хотели при-нять...
На самом деле так и было. Екатерина Николаевна, знавшая о готовившемся Гагарину приказе, который был устроен ею, нарочно увезла сегодня ничего не подозревав-шую Анну в подмосковную к Безбородко.
– А вам остаться ещё на день нельзя? – попробовал спросить Денис Иванович.
– Немыслимо.
– Тогда знаете что? Напишите письмо, а я передам его так, что никто не узнает. Будьте спокойны!..
Гагарин вдруг радостно взглянул на него и протянул ему обе руки, восклицая:
– Неужели вы это сделаете?
– Конечно, сделаю. Разве это трудно? И я вот что пред-ложу вам. Я попрошу, чтобы она написала ответ, и я вам пошлю его, куда вы скажете. А потом вы опять напишете ко мне, и я передам, и так вы будете в переписке. Лопухины уезжают в Петербург, но и я перевожусь туда же...
– Никак не ожидал, никак не ожидал, – повторил не-сколько раз Гагарин. – Спасибо вам!
«Странный человек, - подумал Денис, - говорил о дружбе, обратился ко мне с просьбой, а сам меня презирает. Какое снисхождение в его взгляде, точно на идиотика ма-лолетнего смотрел. Самое смешное, окажись я не равноду-шен к прелестям Лопухиной, я был бы вызван на дуэль, а поскольку я к ней остался безразличен, он меня запрези-рал. Впрочем, помогу ему, мне это ничего не стоит».

ГЛАВА XVIII
Через три недели после отъезда государя в «Москов-ских Ведомостях» было напечатано в числе прочих назна-чений известие о переводе коллежского, секретаря Радови-ча в Петербург за обер-прокурорский стол правительствую-щего сената, о пожаловании ему камер-юнкерского звания и даровании трёх тысяч ежегодно.
Это было значительно меньше того, во что выросли в городских сплетнях посыпавшиеся на Радовича блага. Го-ворили, что он назначается статс-секретарём, обер- церемо-ниймейстером, а из трёх тысяч было сделано уже тридцать.
Тем не менее, и того, что выяснилось, казалось доста-точным. Явилось официальное подтверждение, что «идиот» Радович, бывающий ежедневно у Лопухиных, переводится в Петербург. Значит ясно, и не подлежит никакому уже со-мнению, что он идёт на сделку брака с Анной Лопухиной.
Людмила Даниловна, маменька двух толстых дочек, единственным достоинством которых была их невинность, прочла известие в «Ведомостях», как и все остальные, но взволновалась им гораздо больше остальных. Она с такой уверенностью наметила Дениса Ивановича в женихи одной из своих дочек – всё равно, которой – и так упорно возила их и сама ездила к Лидии Алексеевне, что постигшее её вдруг разочарование превзошло всякие границы. Она знала о ходивших слухах, но твердо надеялась, что Лидия Алексе-евна не допустит, чтобы свершилась такая комбинация. И вдруг, в самом деле, назначение в Петербург, и камер- юн-кер, и три тысячи!..
Людмила Даниловна надела парадный роброн и от-правилась к Радович, одна, без дочерей, с деловым визитом. Она мнила до сих пор, что сама Лидия Алексеевна угады-вает её намерения и благосклонно поощряет их, и теперь желала объясниться по этому поводу.
Лидия Алексеевна, давно вставшая после болезни с по-стели, но медленно поправлявшаяся, первый день прини-мала сегодня посторонних, чувствуя себя достаточно уже окрепшей.
Ходившие по городу слухи не были ей известны, потому что она никого не принимала, а Зиновий Яковлевич, чтобы не беспокоить её, ничего не рассказывал. Лидия Алексеевна ждала со дня на день указа об отдаче ей сына в опеку, на-деясь на свидание и разговор с государем. Зиновий Яковле-вич, чтобы ободрить её и дать силы для выздоровления, поддерживал в ней ожидание указа, который, впрочем, и ему казался возможным ввиду поступка Дениса Ивановича, явившегося к нему. Он рассчитал, что, может быть, Денис Иванович не такой уж круглый идиот, как это показалось ему в первую минуту, и приходил мириться с ним, прове-дав, что ему несдобровать. Корницкий ездил часто в опеку, чтобы справиться, как идет дело, и там чиновники, чтобы не упускать щедрых подачек, получаемых от него, водили его за нос и обнадёживали, хотя жалобная просьба Лидии Алексеевны на сына была давно положена под сукно.
Людмила Даниловна застала Лидию Алексеевну си-дящей в кресле на балконе за пасьянсом. Радович была одета в своё обыкновенное платье – молдаван, введённый в моду для дома императрицей Екатериной II, и в чепчике с пышными лентами. Её лицо было совсем коричневое, а бел-ки глаз ярко жёлтые. Она очень похудела и изменилась.
Людмила Даниловна влетела шумно и шумно загово-рила сразу, в своем волнении пренебрегая тем, что Радович по своему болезненному виду была сама на себя не похожа.
– Лидия Алексеевна, что же это? – заговорила она, всплеснув руками. – Вы читали?
– Здравствуйте, очень рада вас видеть. Садитесь! Что я читала? – степенно, с расстановкой проговорила Радович.
– Да сегодня в «Московских Ведомостях».
– Что в «Ведомостях»?
– Сын ваш, Денис Иванович, назначен... – Камер-юнкером, – договорила Людмила Даниловна, – и в Петер-бург переводится...
– Как камер-юнкером?
– Да, говорили – статс-секретарём, я и тому не верила, но камер-юнкером.
«Московские Ведомости», получавшиеся у Радович, по-давались непосредственно Зиновию Яковлевичу, и тот, ко-гда нужно, рассказывал новости, а сама Лидия Алексеевна не читала газеты, считая это мужским, служебным делом.
– Я номер привезла, – продолжала Людмила Данилов-на, доставая из ридикюля тетрадку и подавая её хозяйке дома. – Вот, взгляните сами...
Радович взяла газету, повертела ее перед глазами, пе-релистала и протянула назад.
– Без очков не вижу, прочтите сами, – сказала она.
Она, бегло читая по-французски, разбирала по-русски почти по складам, но скрывала это. Людмила Даниловна прочла. Лидия Алексеевна долго сидела молча, соображая.
– Ну, так что же? Милость Государя, – пожала она пле-чами. – Сын Ивана Степановича Радовича, слуги отца Им-ператора, может получить царскую милость.
Как ни неожидан, как ни значителен был удар, нане-сённый ей, гордая Лидия Алексеевна, несмотря на свою бо-лезнь, совладала с собой, чтобы не выказать при посторон-ней, что сын явно пошёл против неё и верх остался за ним.
– Да ведь он не за заслуги-отца, – наивно бухнула пря-мо Людмила Даниловна, – он за то, что женится на Лопу-хиной.
– Как женится? – вспыхнула Лидия Алексеевна, почув-ствовавшая, что нашёлся выход для забушевавшего в ней гнева. – Как женится? Я слышала об этих разговорах, но могу вам сказать, что мой сын, Радович, никогда не пойдёт ни на какую сделку со своей совестью, а если что, – добави-ла она на всякий случай, – то я не допущу этого...
– Да как же не допустите, когда это уже случилось, Ли-дия Алексеевна?
– Вздор, ничего не случилось! – вставая с места, крик-нула Радович. – Вздор! Сплетница! Вон, и чтобы духу твоего не было!
Людмила Даниловна знала, что Радович – женщина сердитая, но в первый раз увидела, что это значит. Она съёжилась, задрожала и испуганно залепетала:
– Да ведь я, Лидия Алексеевна...
– Вон! – кричала Радович. – Или я не хозяйка у себя в доме? Я думаю, что, слава Богу, ещё хозяйка... А, не хозяйка я, по-вашему?
– Хозяйка.
– Ну, так вон! – и Радович, подступив к Людмиле Да-ниловне, с силой вытянутой рукой показывала ей на дверь.
«Батюшки, побьёт!» – решила перепуганная маменька «невинностей» и кинулась действительно вон.
Радович упала в кресло, схватила звонок и со всей мо-чи затрясла им. Адриан, Василиса, дежурная горничная сбежались на этот отчаянный призыв.
– Проводить... – приказала Лидия Алексеевна, – про-водить эту барыню, вымести двор за нею и чтобы никогда не пускать.
Она опять поднялась. «Так-то, Екатерина Николаевна! Вы полагаете людей обводить? – закипело всё ключом в ней. – Ну, погодите! Он всё-таки мой сын, и я сделаю с ним то, что я хочу». И она с небывалой ещё после болезни у неё бодростью пошла.
Василиса было сунулась к барыне, чтобы поддержать её под руку, но та оттолкнула её и пошла одна.
Она поднялась по лестнице и отворила дверь в комнату сына.
Денис Иванович у своего стола чертил на бумаге что-то вроде плана квартиры, которую он мечтал нанять в Петер-бурге. На этом плане была гостиная, и рядом с нею нетвёр-дыми штрихами обозначался дамский будуар, который он перечеркнул жирной чертой.
– Маменька! – воскликнул он, вскакивая при её появ-лении. – Да как вы изменились! Что с вами?
– Со мной то, что родной сын в гроб меня вколачивает, – начала Лидия Алексеевна, с трудом шагнув к стулу и упав на него. У неё хватило сил, чтобы дойти только до его двери, дольше держаться на ногах она не могла. – В гроб, – повторила она и, чувствуя, что не сможет говорить долго, прямо перешла к делу. – Сегодня в ведомостях пропечатано о твоём назначении в Петербург и о прочих к тебе царских милостях.
– Да, так пожелал Государь. Я давно хотел сказать вам, но вы были нездоровы. Я перевожусь в Петербург, а всё имение и средства оставляю в ваше полное распоряжение. Это тоже воля Государя.
– Одного ли Государя?
– Чья же ещё, маменька?
– А ты не знаешь?
Денис Иванович стоял перед матерью и испытывал од-но лишь мучительное чувство жалости к её болезненному, изменившемуся виду, привычного страха как не бывало. Перед ним была старая больная женщина. Он знал, что для того, чтобы не раздражать её ещё, нужно было коротко и ясно отвечать на её вопросы, и старался делать это.
– Не знаю, маменька! – произнес он.
– Послушай, Денис, ты затеял подлую штуку. Ты по-шёл против матери и, чтобы добиться своего, не пожелал быть разборчивым в средствах. А знаешь ли ты, зачем тебя женят на Лопухиной? Я пришла, чтобы открыть тебе глаза. Ты по простоте не понимаешь... Не будет тебе моего благо-словения на этот брак. А если ты думаешь обойтись без мое-го благословения, так знай, что тебя женят...
– Меня женят? Без меня? Это же, маменька, полней-ший абсурд. Плюньте в лицо тому, кто принёс эту сплетню.
– Уже плюнула. Но ты скажи мне честно, ты не же-нишься на Лопухиной?
– Нет! Я не хочу жениться на Лопухиной, уверяю вас.
– Лжёшь! Лжёшь перед своей матерью!.. Вот до чего дошло! – Лидия Алексеевна взялась за виски и с непод-дельной скорбью протянула, закачав головой: – Радович, мой сын, и лжёт! Не было ещё лгунов среди Радовичей!
– Маменька, клянусь вам, я не лгу... Я могу доказать это.
– Как же ты докажешь, когда всё явно говорит против тебя? Или ты уж так прост, что сам ничего не видишь и по-зволяешь одурачивать себя? Но тогда зачем же ездишь к Лопухиным, зачем?
– Маменька, уверитесь вы, если я вам открою один сек-рет? Но только вам... и поклянусь?..
– В чём?
– В том, что если бы я имел намерение жениться. То выбрал бы другую...
– Другую?
– Довольно вам?
– Нет. Кто она, эта другая?
– Маменька, не заставляйте!
– Говори!
– Оплаксина Валерия, племянница Анны Петровны, – поспешно выговорил Денис Иванович, видя, что мать по-шатнулась и с трудом втянула в себя воздух, задыхаясь.
– «Старое диво»? – вырвалось у Лидии Алексеевны.
– Маменька, если бы вы знали, какая у неё душа! Но и на ней я не собираюсь жениться. Она уверяет, что браки существуют на небесах…
Лидия Алексеевна глубоко и легко вздохнула.
– Ну и дурра. И ты говоришь всё это искренно?
– Клянусь вам.
– Что ты ни на ком, кроме девицы Оплаксиной, не же-нишься?
– Клянусь вам, что никогда не женюсь на Анне Лопу-хиной!
– Ну, хорошо, Денис Иванович, не отрекайся и сдержи свою клятву!
- Хорошо, маменька, - согласился Денис, - А не могли бы вы объяснить мне, дураку, кому и зачем нужно, чтобы я непременно женился на Анне Лопухиной. Вы уже второй человек, который говорит мне об этой женитьбе, а я не возьму в толк, зачем это нужно…
- Ты и впрямь такой наивный или только прикидыва-ешься? Екатерине Лопухиной это нужно, вот кому! - успоко-енная Лидия Алексеевна теперь могла спокойно и рассуди-тельно ответить на все вопросы сына.
- Опять не понимаю, - пожал плечами Денис Иванович, - Уж если Катерине Николаевне приспичило выдать замуж падчерицу, в женихах у неё нет недостатка, есть среди них и более молодые и более знатные, чем я. Зачем выдавать её именно за меня, а не, скажем, за князя Гагарина?
- Потому, милый, что ты дурачок. К тому же занят на службе. Ты будешь смотреть сквозь пальцы на роман твоей жены с… сам понимаешь, с кем, - Лидия Алексеевна сдела-ла многозначительную паузу.
- С Кутайсовым что ли? – догадался Денис, - То-то я смотрю, он от Лопухиных не вылезает. Надо же, Кутайсов. Гардеробмейстр Государя… Матушка Екатерина наверняка его бы фельдмаршалом сделала. Неужели Анна… неужели она такая…? «А князь Гагарин от неё без ума», - закончил он мысленно.
- Разумеется, такая, а ты как думал? Только Кутайсов не для себя старается. Там есть персона поважнее.
- Кто же?
- Сам Государь.
- Государь?!! – возмущению Дениса не было предела, - Вот до чего велика подлость человеческая! Неужели они думают, что Государь станет волочиться за каждой смазли-вой мордашкой. Они перепутали его с собой! Или с блудо-дейкой Катькой. Да, Катькой, иного имени она не заслужи-вает. Если бы вы не были моей матерью, а были бы мужчи-ной, я вызвал бы вас на дуэль.
Лидия Алексеевна не возражала лишь потому, что у неё не было на это сил.

ГЛАВА XIX
Анна Петровна Оплаксина сидела с Валерией, окру-жённая своими дворовыми, крепостными девками, в боль-шой, светлой, выходившей окнами во двор, последней ком-нате занимаемого ею домика. Все были заняты – и сама Анна Петровна, и Валерия, и девицы усердно постукивали коклюшками, плетя кружева.
Особенно ловко и споро ходили руки углубленной в своё занятие Валерии. Изредка к ней обращалась с вопро-сом какая-нибудь девушка; Валерия вставала, кротко и терпеливо показывала и объясняла, потом возвращалась на свое место и с прежним рвением принималась за работу.
Никто не знал, что кружева, которые постоянно прода-вала в пользу бедной старушки Анна Петровна своим зна-комым, то есть всей Москве, были сработаны здесь, у неё, под её и Валерии руководством. Анна Петровна не лгала: деньги шли действительно в пользу бедной старушки, но этой бедной старушкой была она сама, Анна Петровна.
Никто не знал, какова была жизнь Оплаксиной, и ни-кто из так называемого «общества» не подозревал, что она куска недоедала, чтобы были сыты её «детки», как называ-ла она своих крепостных. Даже Валерию часто обделяла она, говоря, что «ты своя, родная, а они (то есть крепостные) Богом мне поручены и за них я Ему ответ должна дать!» И Валерия вполне соглашалась с нею и охотно переносила лишения.
У Анны Петровны под Клином была деревенька в пятьдесят две души мужского пола, и доходы, получаемые ею оттуда, оказывались крайне скудными, потому что оп-лаксинские крестьяне не знали, что такое барщина, и пла-тили, или, вернее, никогда полностью не доплачивали по-ложенного на них до смешного малого оброка. Зато, правда, все они жили в избах под тесовыми крышами, и сердце Ан-ны Петровны радовалось, когда она после утомительного пути на своих, на долгих, подъезжала к своему Яльцову и издали показывались эти блестящие на солнце, новые, как золото, и старые, как серебро, крыши. Одно, что делали ак-куратно мужики Анны Петровны, – праздновали день её рождения, приходившийся на десятое июля. Тут они явля-лись с приношениями яиц, огурцов, творогу, масла и дере-вянных ложек, и Оплаксина, до слёз тронутая этими подар-ками, отдавала последнее на их угощение.
Дворовых в городе из мужчин было у неё всего трое: кучер, ходивший за парой её курчавых низкорослых дере-венских лошадок, выездной и старик-дворецкий. Остальной штат её составляли девушки, которых она поила, кормила, выдавала замуж и у всех у них крестила потом и лечила де-тей; впрочем последнее больше было делом Валерии.
Домик, занимаемый Анной Петровной в Москве, хотя очень небольшой, но всё-таки приличный, нанимала она сверх своих средств, и вела внешне достойную жизнь для поддержания имени Оплаксиных, отказывая на самом деле себе во всём и целыми днями работая вместе с Валерией над кружевом, продажа которого позволяла ей кое-как сво-дить концы с концами.
Екатерина Николаевна Лопухина оставила у себя кру-жево, но денег не заплатила, и это беспокоило Анну Пет-ровну.
– Валерия, – проговорила она, отрываясь от работы, ко-торая шла у неё по-старчески, уже не так, как прежде, – что ж это, Екатерина Николаевна насчёт денег-то?
– Ну что ж, отдаст! – успокоила её Валерия, быстро пе-ребирая коклюшки своими тонкими, бескровными пальца-ми.
– То-то отдаст! Ведь яичко дорого в Юрьев день!..
Несколько работниц не стесняясь фыркнули.
Анна Петровна обернулась.
– Ты чего? – сама улыбнувшись, спросила она у востро-глазой краснощекой Дуняши, особенно смешливой.
– Не в Юрьев, а в Христов день, – бойко ответила Ду-няша, не могшая никак привыкнуть к вечным обмолвкам барыни.
– Ну, в Христов день... Вам бы всё смешки надо мной! Ну, да ничего! Когда же вам и смеяться, как не теперь? Те-перь для вас всё – копеечная индюшка!
Дуняша опять не выдержала и расхохоталась.
– Иль опять не так? – удивилась Анна Петровна, вооб-разившая, что на этот раз не сделала никакой ошибки.
– Чудно! – сказала Дуняша.
Она заметила, что барыня что-то снова перепутала, но не поняла, что Анна Петровна своей «копеечной индюшкой» хотела сказать, что молодым «жизнь – копейка, а судьба – индейка», потому они и смеются.
В дверь всунулась голова выездного, но сейчас же ис-чезла, и показался отстранивший его дворецкий.
– Госпожа Радович. Прикажете принять? – доложил он, как будто Анна Петровна, по крайней мере, сидела в ди-пломатической гостиной, а не в девичьей, где плели круже-во.
– Радович?.. Господи помилуй! – удивилась Оплаксина, у которой Лидия Алексеевна бывала раз в год, да и то все-гда по особому приглашению. – Проси, проси! – засуетилась она. – Валерия, слышишь? Радович приехала...
– Они просят кресло подать и чтобы в кресле их из ка-реты вынести, потому нездоровы, – доложил дворецкий.
– Ну, хорошо, вынеси... из гостиной возьми. Что ж это, Валерия? – обратилась Анна Петровна уже растерянно к племяннице. – Больна, в креслах – и вдруг к нам!.. Пойдём, надо встретить...
– Идите, ma tante, я сейчас, – могла выговорить только Валерия.
Сердце у неё замерло. Ясно было, что приезд Радович означал что-то необыкновенное, важное, от чего жизнь за-висит, но только что – хорошее или дурное?
Валерия, вместо того чтобы идти за тёткой, бросилась в спальню и там, сжав у груди руки, бледная, с выступившим холодным потом на лбу, опустилась на колени перед кио-том. Она не могла сосредоточиться на словах какого-нибудь определённого моления, жадно, почти дерзко, неистово и исступлённо смотрела на любимый свой старинный образ Богоматери и как бы ждала в своём трепете, что он явит ей.
– Барышня, вас тётушка спрашивает, – услыхала она голос горничной, присланной за нею.
Валерия встала, перекрестилась и пошла.
Посреди гостиной, в кресле, в котором внесли её сюда, сидела Лидия Алексеевна Радович. Перед ней стояла Анна Петровна и утирала платком слёзы на глазах.
– Валерия, – сказала тетка. – Лидия Алексеевна делает нам честь, – она всхлипнула, – просит твоей руки для сына её, Дениса Ивановича.
Валерия – как стояла – грохнулась на пол в обморок. Лидия Алексеевна немедленно после объяснения с сыном, сойдя вниз, велела заложить карету и отправилась к Оп-лаксиным.
«Если Екатерина Лопухина желает обвести моего глу-пого Дениса, – рассчитала она, – то я ей устрою сюрприз, какого она не ожидает!»
И она уже заранее представляла себе, какое сделает лицо Екатерина Николаевна, когда Денис Иванович, кото-рому она, как думала Радович, выхлопотала царскую ми-лость в надежде, что он женится на её дочери, будет объяв-лен женихом «старого дива», Оплаксиной!
А уж если необходимо было выбирать ей невестку, то лучше тихой, скромной и тоже недалёкой, какой все счита-ли её, Валерию, и найти было трудно.
«Они – два сапога пара», – решила Лидия Алексеевна и, собрав последние силы, поехала к Анне Петровне, пой-мав, так сказать, сына на слове, с тем, чтобы, когда офици-альное предложение будет сделано, отрезать ему путь к от-ступлению.
Валерию привели в чувство. Отказа, разумеется, не по-следовало, и Лидия Алексеевна, вернувшись домой, при-звала к себе сына.
– Я сейчас от Анны Петровны Оплаксиной, – сказала она ему. – Она согласна на твой брак с её племянницей Ва-лерией.
– Маменька, да как же вы это так? – всплеснул руками Денис Иванович. – Опять меня без меня жените. Да, я по-клялся, что я не женюсь на Лопухиной, да и та за меня не пойдёт, у неё другой на примете. Но жениться тотчас на Оплаксиной я клятвы не давал. И потом, какую цель вы преследуете этой женитьбой? Если вы хотите отомстить Ло-пухиной, то я не желаю быть орудием мести.
– Вот как ты теперь заговорил, - с угрозой произнесла Лидия Алексеевна.
– Да так. Я перевожусь в Петербург и ничем более вас не обеспокою. Всё имение достанется вам единолично. Неу-жели вам мало?
Через полчаса Денис Иванович входил, сияя своим но-вым мундиром, к Оплаксиным. Он был очень смущён и сконфужен.
Валерия встретила его одна в гостиной. Радович подо-шёл к ней, взял её за руку и не знал, что ему делать с этой рукой. Она сочла нужным томно вздохнуть, потому что чи-тала в романе, что в таких случаях девицы вздыхают томно.
Но вдруг она не выдержала. Радость, переполнившая её душу, просившаяся наружу, преодолела её, она вскинула руки, взяла Дениса Ивановича за щёки и, глянув на него счастливыми, прекрасными в своём счастье глазами, просто проговорила: «Милый мой, да как же я любить тебя буду!..» – и прижала его к себе.
Одно мгновение, и он бы растаял и покорился судьбе. Он смотрел поверх её лица на стену, на которой висел па-радный портрет Екатерины.
 
Государыня смотрела надменно, и насмешливо, точно она одержала над ним победу. В самом её облике было что-то от его матери. Жениться на этой девушке? Ещё вчера она заверяла его, что браки существуют только на небесах, а се-годня млеет от восторга, потому что ей сделано предложе-ние. Она такая же, как прочие. Екатерина торжествовала.
- Я приехал проститься, - откашлявшись, произнёс он, - Шестнадцатого числа я уезжаю в Петербург.
В больших карих глазах Валерии блеснуло изумление.
- Я должен просить у вас прощения. Моя мать говорила с вами, не посоветовавшись со мною, я не имею намерения на вас жениться. Ещё раз простите.
Она не заплакала и не упала в обморок. Она окамене-ла.
- Если вас это утешит, скажу что вообще не намерен жениться. Я поступаю в Мальтийский орден, Великим ма-гистром которого недавно стал Государь. Там я дам обет безбрачия.

ГЛАВА XX
Слова про Мальтийский орден вырвались у него сгоря-ча, но спустя время он задумался, а не поступить ли ему так в самом деле.
Он легко сдал дела и тепло простился с матерью. Ли-дия Алексеевна чувствовала себя намного лучше. Отноше-ние её к сыну переменилось. Нет, она не полюбила Дениса, это было исключено, но она его зауважала. Долгие годы он полностью подчинялся ей, но теперь Лидия Алексеевна по-няла, что подчинялся он по мелочам, а едва речь зашла о чём-то более серьёзном, он поступил по-своему.
Перед отъездом в Петербург Денис Иванович заехал к Лопухиным с поручением Гагарина.
Екатерина Николаевна краем уха слышала, что Радо-вич женится на Валерии Оплаксиной, но ни на минуту в это не поверила. Денис хоть и считался дурачком, но не до такой же степени. Скорее всего, автор слухов Анна Петров-на Оплаксина, которая уже отчаялась выдать своё “старое диво” замуж.
Оплаксины внезапно пропали с её горизонта, хотя ак-куратно навещали её раньше чуть ли не каждый день. Ма-рья Львовна говорила, что Валерия серьёзно больна нерв-ной лихорадкой, а по поводу причин приключившейся бо-лезни многозначительно хмыкала и молчала.
«Уж не в Радовиче ли здесь дело?» - думала Екатерина Николаевна.
Когда ей доложили, о приходе Дениса Ивановича Ра-довича, она очень обрадовалась. Вот теперь можно было расспросить его обо всём.
- Добрый день, драгоценнейший, - Екатерина Никола-евна протянула руку для поцелуя, сделав недовольную гримаску, - Как здоровье вашей матушки?
- Спасибо, лучше, - сказал Денис, раздумывая при этом, как передать Анне письмо Гагарина, чтобы мачеха не видела.
- Про вас ходят самые невероятные слухи, - проговори-ла Екатерина Николаевна, - Говорят, вы причина болезни девицы Оплаксиной, а ещё говорят, что вы на ней жени-тесь.
- Разве Валерия больна? Я не знал об этом, - прогово-рил Денис смущённо, но спокойно, - что же касается слухов о моей на ней женитьбе, то по другим слухам, я уже женат на вашей падчерице. Тем не менее, я холост и таковым ос-танусь, если только не встречу в Петербурге свой идеал.
- Вы надеетесь найти свой идеал? Очень мило, - Лопу-хина снисходительно улыбнулась, - А почему вы думаете, что, скажем, падчерица моя Анна не может стать вашим идеалом.
- Я вовсе так не думаю, - схитрил Денис, если он отве-тит “нет” категорически, Лопухина вряд ли позволит ему увидеться с Анной, и письмо останется не переданным.
- Кстати, она спрашивала о вас, - многозначительно произнесла Екатерина Николаевна, - Ступайте, она в саду.
Анна действительно ждала Радовича в саду. Стояла тёплая и солнечная майская погода. На ярком небе не было ни облачка. Анна сидела с книгой на скамеечке, но едва ли читала, потому что мысли её были очень далеко от описы-ваемых событий, а яркое солнце так било в глаза, что буквы сливались.
- Ах, это вы, - вставая, быстро проговорила Анна, - Мне надо с вами очень серьёзно переговорить.
- Мне тоже, - сказал в ответ Денис, - Мне поручено кое-что вам передать.
- Я ждала вас, - заговорила она взволновано, - Ждала, чтобы сказать, что вы ведёте себя легкомысленно и даже подло.
- В чём же заключается моя подлость? – удивился Ра-дович.
- Вы дали девушке надежду, вы ухаживали за ней, а потом резко отвернулись. А вы знаете, что Валерия тяжело больна?
- Я только сегодня узнал это от вашей мачехи. Мне жаль её, но при чём здесь я? – Денис развёл руками.
- Как честный человек, вы должны на ней жениться, - категорически заявила Анна.
- Но я не люблю её, - резонно рассудил Радович, - А это значит, наш брак никому из нас не принесёт счастья.
- Зачем же вы… - начала Анна.
- Зачем я с ней разговаривал? Вот вы, Анна Петровна, разговариваете иногда с Кутайсовым, это же не значит, что он должен на вас жениться. Я говорил с ней, потому что не-вежливо молчать, когда с тобой разговаривают, - пояснил Денис Иванович слегка смущённо, - Я никак не думал, что из наших невинных бесед на отвлечённые темы она сделает такие далеко идущие выводы.
- Понятно, - она кинула на Дениса уничтожающий взгляд, - Теперь, когда Государь отметил вас своей мило-стью, вы рассчитываете в Петербурге на более завидную партию, чем несчастная Валерия, к тому же Оплаксины бедны, как церковные мыши.
- Чем я так провинился перед вами, если вы думаете о моих корыстных расчётах относительно женитьбы, - ис-кренне возмутился Радович, - Если бы я полюбил Валерию Оплаксину, то женился бы на ней, будь она хоть прачкой. Но, повторяю, я её не люблю.
- Да любите ли вы кого-нибудь или вообще на это не способны? - с досадой спросила Анна.
И тут взгляд обоих упал на берёзу, на которой было нацарапано «Павелъ», причём Денис почему-то густо, до слёз покраснел. Анна перевела глаза на него, потом на надпись, снова на Дениса, а он краснел, как школьник, ко-торый начертал на ученической доске имя любимой девоч-ки.
- Так это вы написали? – догадалась Анна, - А несчаст-ная Валерия решила, что это я…
Анне хотелось рассмеяться, обнять и утешить этого 24- летнего ребёнка, который, разговаривая с девушкой, маши-нально вырезал на коре берёзы имя человека, любимого больше самой жизни.
- Так любите Государя? – спросила она после паузы.
Он молча кивнул, а в глазах его отражалась такая буря чувств, какую не смог бы описать и он сам.

- У меня к вам письмо, - сказал Радович, поняв, что Анна больше не сердится и к разговору об Оплаксиных не вернётся, - От князя Гагарина.
- Так что же вы до сих пор молчали? – возмутилась Ан-на, - Хотя я сама виновата, накинулась на вас, как фурия. Давайте письмо.
Судьба несчастной Валерии тот час же была забыта. Счастливая Анна читала письмо любящего и любимого че-ловека и вся светилась от счастья взаимной любви.
- Если вам надо написать ответ, я подожду, - смущённо проговорил, наконец, Денис, - Я отправлю его уже из Пе-тербурга. Вы можете писать друг другу через меня.
- Спасибо вам, - Анна взглянула на Дениса, как на сво-его малолетнего братика, ей захотелось, чтобы он снял па-рик, чтобы она могла погладить его чёрные курчавые воло-сы, как она думала, такие же, как у неё, - А на словах он ничего не просил мне передать?
- Только то, что мы с ним друзья, и вы можете полно-стью мне доверять, - сказал Денис, - Если честно, никакие мы с ним не друзья, он презирает меня за то, что я в вас не влюбился. Самое смешное, если бы я был в вас влюблён, он бы вызвал меня на дуэль. Он очень любит вас.
- Это более чем взаимно, - с улыбкой призналась Анна.
- Я этому рад, - лицо Дениса просияло, - Вы не пред-ставляете, как я этому рад. Ваша свадьба прекратит все эти нелепые сплетни и слухи.
- Какие слухи? – спросила Анна, как все влюблённые она витала в облаках, житейская проза мало её трогала.
- Ну, например, о том, что я на вас женюсь, чтобы при-крыть ваш роман с Государем, - смущаясь, проговорил Ра-дович. - Мне это крайне неприятно, не потому что треплют моё имя и объявили на всю Москву идиотом, а потому что здесь затронута честь Государя. Я человек мирный и штат-ский, но готов драться на дуэли с любым, кто распространя-ет подобные слухи.
- Я в этом не сомневаюсь. Спасибо вам.
- За что? – удивился Радович.
- За то, что защищая честь Государя, вы защищаете и мою честь. Письмо к князю Гагарину здесь, оно давно уже написано. Возьмите. И ещё раз спасибо вам, просто за то, что вы есть. Я, благодаря вам, поверила, что и в наше время бывают странствующие рыцари. Прощай, братик. Вернее, до встречи в Петербурге.
Радович зашёл проститься с Екатериной Николаевной и в этот же день отправился в Петербург.

ГЛАВА XXI
Чтобы не скучать в дороге, Денис взял с собой очень интересную книгу. На обложке крупными буквами было выведено – Вольтер «Брут», но внутри книга была совсем другая. Это была сочинение некоего Княжнина, запрещён-ное при Екатерине, трагедия «Вадим Новгородский». Книга эта попала к Денису давно, ещё в 1795 году, но прочесть её нашлось время только сейчас, сидя на постоялом дворе в ожидании лошадей. Радович так увлёкся чтением, что вна-чале даже не прислушивался и не приглядывался к попут-чикам. А попутчиками были два молодых, модно одетых человека и мужчина среднего возраста в гатчинском мун-дире. Мужчина был неприятной наружности, с мясистым носом и точащими в разные стороны крупными ушами, од-нако, во взгляде его бледно-серых глаз читался незауряд-ный ум. Он вошёл, неодобрительно покосившись на денисо-ву книгу, потом на двух молодых щёголей, распивающих пунш с апельсинами и ананасами. Денис, конечно же, обра-тил бы внимание на гатчинца с портретом Императора в петлице и признал бы в нём своего, но книга так увлекла его, что он не мог оторваться.
...Погибни, злая мать,
То сердце варварско, душа та, алчна власти,
Котора, веселясь сыновния напасти,
Чтоб в пышности провесть дни века своего,
Приемлет на себя наследие его! –
Денис был потрясён. Его судьба и судьба Государя про-неслись перед мысленным взором. Как только Екатерина не приказала повесить этого дерзкого и смелого сочинителя, так точно передавшего всю её суть?
Размышления его были грубо прерваны громким раз-говором двух уже подвыпивших попутчиков.
- В России, - говорил один, - были великие государи. Пётр Великий, например…
- Да, - прервал его собеседник, - Но Пётр Второй - соп-ляк, а Пётр Третий – дурак. Истинно великой после Петра была лишь матушка Екатерина.
Вся кровь прилила в голову Дениса. Он встал, подошёл к беседующим и холодным, спокойным голосом осведомил-ся:
- Как, сударь мой, вы осмелились оскорблять память Государя Императора Петра Третьего? Да вы, молодой че-ловек, ещё на свет не появились, когда ваша разлюбезная Катька его убила. Что вы можете знать о нём? То, что про-чли в Катькиных записках! Но, во-первых, она их каждый день переписывала, и всякий раз по-разному, а во-вторых, какой убийца может написать хоть что-нибудь хорошее о своей жертве?
Оба говоривших уставились на Радовича: один с не-приязнью, другой с удивлением и любопытством. А мужчи-на в гатчинском мундире молча наблюдал за этой сценой из своего угла.
- Вы сами, сударь, тогда тоже едва ли жили, - усмех-нулся молодой человек, - И что вам за дело до Петра Третьего?
- А то и дело, сударь, что он отец нашего Государя, и Павел Петрович его нежно любит и почитает. Как смете вы с пренебрежением говорить о том, что дорого Государю.
- “Не всяк хвали царей дела, - рассмеялся хмельной молодой человек, - что ж глупого произвела великая Екате-рина…”
Не успел он закончить издевательский стишок, как Ра-дович влепил ему звонкую пощёчину.
- Однако, сударь, это вызов, - молодой человек вскочил, - Как дворянин, я не могу оставить подобное оскорбление безнаказанным.
- Вы дворянин? – переспросил Радович, - Нет, милости-вый государь, дворянин – это тот, кто чтит Государя и слу-жит Отечеству. А вы, судя по одежде, нигде не служите, да и не знаете, как это делается. Я принимаю ваш вызов.
Товарищ молодого повесы смотрел на Дениса почти с одобрением.
- Ну, так выйдем на свежий воздух, - предложил один из молодых людей, - здесь что-то душно.
Все трое вышли. Солнце клонилось к закату, и неяркие лучи его нежно ласкали молодую траву. Всё в природе ды-шало успокоением и миром, лишь люди не разделяли этой великой гармонии.
- Как же мы будем драться, если даже не знаем, как друг друга зовут, - немного трезвея на свежем воздухе, за-метил молодой человек, - Я фон Штааль, а это мой секун-дант Бессольцев.
- Денис Радович, к вашим услугам, - представился Де-нис и вытащил шпагу. Сразу стало ясно, что по назначению он использует её первый раз в жизни.
- Господа, - сказал Бессольцев, - Признайтесь, что пого-рячились и помиритесь. Иначе это будет не поединок, а убийство.
- Ну, уж нет, - категорически отказался Штааль, - Пусть не распускает руки. Или первым просит прощения.
- Просить прощения у вас после того, как вы отзыва-лись о Государе? Нет, никогда.
Фон Штааль тоже выхватил шпагу.
- Постойте, - снова остановил их Бессольцев, - У госпо-дина Радовича нет секунданта, а значит, дуэль не по пра-вилам.
- Где же я возьму секунданта? – растерялся Денис, - Нас на постоялом дворе только трое.
Он оглянулся и увидел мужчину в гатчинском мунди-ре, быстро идущего прямо к дуэлянтам.
- Немедленно прекратите, - строго сказал мужчина, - Иначе я буду вынужден прибегнуть к полиции.
С молодых людей мигом слетел весь хмель. Они вытя-нулись по стойке смирно, испуганно вытаращив глаза. Оче-видно, человек этот был им знаком и был очень важной персоной, если появление его так напугало их.
Один Радович остался спокоен.
- Кто зачинщик? – этот мужчина говорил хриплым гну-савым и довольно неприятным голосом.
- Я, - смело сказал Радович, - Этот человек нанёс мне смертельное оскорбление, обругал моего отца, я не успоко-юсь, пока он не ответит за это.
- Извинитесь перед ним оба, - скомандовал властным голосом незнакомец, и фон Штааль и даже Бессольцев рас-сыпались в извинениях перед Радовичем.
- А теперь ступайте, - милостиво отпустил он их, - И впредь знайте, что шпага дана вам для борьбы с врагами Царя и Отечества, а не для забавы. Не размахивайте ею, здесь вам, чай, не Полтава.
Когда молодые люди ушли, мужчина положил руку Денису на плечо.
- Я всё слышал, - сказал он, - Ты вступился за честь Го-сударя и его отца. Вот за это хвалю. А что Вольтера чита-ешь, это ты зря.
- Это не Вольтер, - пояснил Денис, - Я читаю Княжни-на, это только обложка от Вольтера. При Катьке Княжнин запрещён был.
- Ха-ха, - резко рассмеялся важный незнакомец, - Как это ты великую государыню без всякого почтения именуешь Катькой?
- А что, простите, в ней великого? То, что она мужа убила и престол у сына украла. Великая, одним словом, блудница.
- Не нам судить, - резонно заметил незнакомец, - Если уж сам Государь не осудил свою мать, то кто мы такие, что-бы судить её.
Радович согласился.
- А вы в Петербург по делам? Как ваше имя?
- Радович Денис Иванович, еду по новому месту служ-бы. Недавно назначен камер-юнкером.
- Поздравляю. Не разделите ли вы со мною трапезу, я как раз собирался ужинать.
Радович с радостью согласился. Новый знакомый на-звался Алексеем Андреевичем, фамилии Денис не расслы-шал, о себе рассказал, что знаком с Государем ещё с Гатчи-ны, а усыпанный бриллиантами портрет Цесаревича Павла Петровича получил из его собственных рук за хорошую службу. Когда за Алексеем Андреевичем подъехал экипаж, они расстались хорошими друзьями.
- Я надолго не прощаюсь с вами, - сказал Алексей Анд-реевич, крепко пожимая Радовичу руку, - В Петербурге бу-дем часто видеться. А будете в Новгородской губернии, за-езжайте ко мне в Грузино, вам всякий укажет, как про-ехать. Будьте здоровы. Государю очень нужны такие пре-данные люди, как вы.
Едва коляска скрылась за горизонтом, к Денису подо-шёл Бессольцев.
- Лошади за нами уже прибыли, - сказал он, - Мы мо-жем поехать вместе, в экипаже вполне хватит места.
Денис хотел было отказаться, но Бессольцев смотрел на него с искренней симпатией.
- Не обижайтесь на моего друга Штааля, - попросил Бессольцев, заметив колебания Дениса, - Он теперь зол на весь мир. От службы его отставили в виду того, что он за-держался из отпуска, и, к тому же, несчастная любовь. Представьте себе, он безнадёжно влюблён в прекрасную Шевалье.
- А кто это – Шевалье? – спросил Денис, мало разби-рающийся в светских сплетнях.
- Как? Вы не знаете? – изумился Бессольцев, - Неужели до Москвы её слава не докатилась? Это лучшая актриса со-временности. Можно сказать – величайшая.
- Я мало интересуюсь искусством, - смущённо признал-ся Радович, - Служба, знаете ли, отнимает всё моё время.
- Это замечательно, но всему нужна мера.
Разговаривая, молодые люди подошли к экипажу, где к ним присоединился Штааль.
- Помиримся, - сказал Штааль, - Я признаю, что был не прав. Вы честный и благородный человек. Скажите, что я должен сделать, чтобы доказать, как я вас уважаю.
- Решительно ничего, ваших слов вполне достаточно, - Радович протянул руку бывшему врагу, - Только объясните мне, что такого благородного я совершил?
- Защитили нас перед Аракчеем, взяли всю вину за не-состоявшийся поединок на себя, - пояснил Штааль, - Так не поступил бы и Великий князь, они тоже до смерти боятся Аракчея.
- А это ещё кто такой? – не понял Денис.
- Так вы и Аракчеева не знаете? – рассмеялся Бессоль-цев, - С Луны вы что ли свалились?
- Почти, - улыбнулся Денис и развёл руками, улыбка его была по-детски обезоруживающая, - про Аракчеева я, конечно, слышал, но никогда не видел. Так это был он?
- Собственной персоной, - кивнул Штааль, - А он разве не представился вам?
- Честно говоря, я не расслышал фамилии, - признался Радович, - говорил с ним, как с простым гатчинским офице-ром. Всё, что я слышал об Аракчееве, говорит в его пользу. То, как его ругает екатерининская гвардия, - лишнее под-тверждение, что он хороший человек, преданный Государю. Я рад, что познакомился с ним.
Дорогой молодые люди не скучали, увлечённые бесе-дой. Штааль и Бессольцев обогащали Дениса знаниями о жизни петербургского общества, он их – о прочитанных книгах. Речь зашла о Княжнине и Радищеве. Последнего Государь вернул из ссылки, в которую его отправила Екате-рина.
- А пьесу «Гамлет» не приходилось вам читать? - поин-тересовался Бессольцев.
- Нет, - признался Радович, - А чьё сочинение?
- Господина Шекспира, - пояснил Бессольцев, - Преза-бавнейший англичанин. Пьеса о далёкой датской истории. Там речь о принце, у которого отец убит, а мать замужем за его убийцей. Сын мстит за отца, кровь рекой льётся. Екате-рина, понятно, пьесу категорически запретила. Ну, так в списках она всё равно ходила. Прочтите, я пришлю вам, как доедем.
К концу пути молодые люди почти подружились, Радо-вич обещал Штаалю похлопотать перед Государем о его вос-становлении на службе, в свою очередь, Штааль пообещал ввести Дениса в высшее петербуржское общество и позна-комить с Шевалье.




ГЛАВА XXI.
Государь встретил Дениса тепло и ласково. На сей раз бездонные голубые глаза Павла Петровича излучали покой и дружелюбие.
- Ну, здравствуйте, голубчик. Как доехали? Где устрои-лись? – спросил Государь, - Уже слышал от Алексея Анд-реевича, - вы ведь уже знакомы с графом Аракчеевым, - что вы чуть было не подрались из-за меня на дуэли. Не хорошо. Хотя иногда очень хочется укоротить кое-кому язык. Наде-юсь, впредь вы будете защищать свою точку зрения более мирным путём.
И больше к разговору о дорожном происшествии не возвращались. Радович доложил, что по рекомендации но-вых друзей снял дом на Невском и завтра же приступит к своим нынешним обязанностям. Пользуясь случаем, рас-сказал о ситуации Штааля и попросил за него.
- Я так и знал, - сказал Павел Петрович, - что вас будут осаждать всевозможными просьбами и жалобами. Научи-тесь иногда отказывать, иначе вам житья не дадут. Но эту просьбу выполню, пусть ваш знакомый подойдёт к губерна-тору Петербурга фон Палену. Я порекомендую, чтобы тот приискал ему местечко. А чего бы вы хотели лично для се-бя? Я был бы рад что-нибудь для вас сделать.
- Ваше величество, вы итак сделали для меня слишком много, - проговорил Радович, глядя на Павла влюблёнными глазами, - Я хочу только до последнего дыхания служить вам. И ещё я хотел бы стать рыцарем Мальтийского ордена.
- Хорошо, - Павел Петрович был окончательно растро-ган, - Я сделаю для тебя это. Тогда мы окончательно станем братьями.
Обряд посвящения в Мальтийские рыцари был пыш-ным и торжественным.
Государь, со всеми рыцарями, кавалерами и новициатами, находился в церкви.
Принимателем в орден Радовича он назначил графа Литта.
Денис Иванович, согласно требованию обряда, пришёл ещё до начала обедни, в широкой неподпоясанной одежде, бе-лой длинной рубашке.
Эта одежда означала ту полную свободу, которой новици-ат пользовался до поступления в рыцарство.
Радович стал на колени, а граф Джулио Литта дал ему в руки зажжённую свечу.
- Обещает ли иметь особое попечение о вдовах, сиротах беспомощных и о всех бедных и скорбящих? - спросил граф.
- Обещаю!
Граф вручил Радовичу обнажённый меч.
- Меч этот даётся тебе на защиту бедных, вдов, сирот и для поражения всех врагов католической церкви...
Затем граф Литта ударил Радовича своим обнажённым мечем три раза плашмя по правому плечу.
- Хотя удар этот и наносит бесчестие дворянину, но он должен быть для тебя последним! - сказал граф, ударив в тре-тий раз.
Радович поднялся с колен и три раза потряс своим мечом, угрожая врагам католической церкви.
- Вот шпоры, - подал граф Денису Ивановичу золотые шпоры, - они служат для возбуждения горячности в конях, а потому должны напоминать тебе о той горячности, с какою ты обязан исполнять даваемый теперь обет. Ты будешь носить их на ногах в пыли и грязи и да знаменует это твоё презрение к сокровищам, корысти и любостяжанию.
После этого началась обедня, по окончании которой и со-стоялся окончательный приём в число рыцарей Дениса Радо-вича.
- Хочешь ли ты повиноваться тому, кто будет поставлен твоим начальником от великого магистра?
- В этом случае я обещаюсь лишить себя всякой свободы... - отвечал принимаемый.
- Не сочетался ли ты браком с какою-нибудь женщиною?
- Нет, не сочетался.
- Не состоишь ли порукою по какому-нибудь долгу и сам не имеешь ли долгов?
- Не состою и не имею.
По окончании этого допроса Радович положил руки на раскрытый перед ним на аналое "Служебник" и торжественно обещался до конца своей жизни оказывать безусловное послу-шание начальнику, который будет ему дан от ордена или вели-кого магистра, жить без всякой собственности и блюсти цело-мудрие. {описание обряда взято из книги Гейнце «Коронован-ный рыцарь»}
По окончании посвящения, Государь обнял Дениса, уже как брата, и подарил медальон со своим изображением в мантии гроссмейстера Мальтийского ордена. Радович плакал от счастья, не стесняясь своих слёз.
 
В благодарность за ходатайство Штааль пригласил Ра-довича на вечеринку к Шевалье. У неё собиралось всё пе-тербургское высшее общество, и часто заглядывал сам граф Кутайсов, с которым, как поговаривали, у певицы был ро-ман. Публика собралась самая разнообразная. Приехал и Пален – губернатор Москвы. Денис, впервые надевший свой Мальтийский крест, выглядел именинником.
- Это мой друг Денис Радович, - Штааль представил его Генриэтте Шевалье. – Он рыцарь Мальтийского ордена.
- Вот как? – улыбнулась актриса, - Очень мило.
Денису она не понравилась. Слишком ненатуральной была её улыбка, слишком явно выставляла она на показ своё богатое пышное тело. Разговаривала она, никогда не глядя в глаза собеседнику.
- Так вы рыцарь? – Генриэтта фальшиво улыбнулась, выставив напоказ свои ровные белые зубки, - А кто же ваша прекрасная дама?
Денис, напротив, очень понравился Шевалье. Он был высок, строен, а алый костюм очень шёл к его жгуче чёрным глазам. Он казался особенно привлекательным на фоне го-лубоглазого альбиноса Штааля.
- Так кто же ваша дама? – свой повторила шутливый вопрос Шевалье.
- Его прекрасную даму, - вставил Штааль, - зовут Па-вел Петрович. Он так нежно любит Государя, что готов драться на дуэли со всяким, кто посмеет сказать о нём дур-но.
- О! – Шевалье кокетливо стрельнула глазками, - Тогда вам придётся драться с половиной Петербурга. Вы такой кровожадный?
К ним присоединился мужчина, одетый по последней екатерининской моде. Этот мужчина был, безусловно, кра-сив. Аристократически правильные черты лица его: тонкий нос, ярко очерченные брови и чувственный рот – выдавали в нём человека высшего света.
 
Но было в этом красавчике что-то неприятно- отталки-вающее, что-то вызвало в Денисе мутное, тошнотворное чув-ство.
Взгляд томных с поволокой глаз скользнул по Денису со злобой и презрением.
- Берегитесь, Платон Александрович, - обернулась к нему Шевалье, - Как бы он вас не вызвал на дуэль первым. Вы знакомы с князем Зубовым, милейший? - спросила она у Дениса.
Радович ответил отрицательно. Он не был знаком с по-следним любовником престарелой Екатерины, но, конечно же, слышал о нём.
- Тогда знакомьтесь, - продолжила Шевалье, - Его сия-тельство князь Платон Александрович Зубов.
- Очень приятно, - соврал из вежливости Денис, ему во-все не было приятно, - князь Радович Денис Иванович.
Когда они отошли, Штааль сказал:
- Я и не знал, что ты князь.
- Мой отец получил княжеское достоинство от Государя Петра Третьего. Мы стараемся не афишировать это, - скромно заметил Радович.
- Ах вот почему ты так яро защищаешь Петра Третьего, - заметил Штааль, от его взора не укрылось, что Денис по-нравился Шевалье, и теперь он злился, - Ладно, я шучу, не обижайся. Пойдём, я представлю тебя фон Палену.
Фон дер Пален был ещё не старый, но и не молодой уже мужчина с лицом видавшего виды царедворца. Он оце-нивающим взглядом окинул Дениса, точно решая, друг пе-ред ним или враг, и склонился скорее к последнему.
 
Государь отметил этого человека всеми возможными почестями, назначил губернатором Петербурга, подарил ему титул барона. Но этот человек глубоко ненавидел Госу-даря. Денис почти физически почувствовал эту ненависть. Она будто холодными тисками сжала в его сердце, Радович побледнел и не сразу протянул руку Палену. В глазах фон дер Палена было что-то волчье.
Стали садиться за столы, и Денис, сидя рядом со Штаалем, оказался по правую руку с Паленом, а напротив него сидел Зубов. Есть он практически не мог, поскольку всё время чувствовал со стороны Палена скрытую и смут-ную угрозу.
Шевалье заметила, что новый гость её приуныл и мол-ча смотрит в тарелку, поэтому решила обратиться прямо к нему.
- А вы любите театр? – спросила она, - Мы скоро даём спектакль «Гамлет», сам Государь лично придёт на премье-ру. Я пришлю для вас билет в ложу.
Штааль чуть не лопнул от злости, ему она билет не предложила.
- Мне неловко принять такой щедрый подарок одному. Я бы хотел, чтобы вы пригласили и двух моих друзей – фон Штааля и Бессольцева, - попросил Денис.
- Вот что значит – рыцарь, - рассмеялась Генриэтта, - Хорошо, я пришлю три билета. Я буду играть Гертруду. Платоша, - она оглянулась на Зубова, - простите, Платон Александрович, оказал мне бесценную помощь в выборе костюма.
Скромный обед быстро закончился и все перешли в гостиную. Здесь всем подали по чашечке турецкого кофе с холодной водой. Этот способ употребления кофе был распро-странён на арабском востоке, а Генриэтте о нём рассказала сестра Платона Зубова Ольга – в замужестве Жеребцова, – которая тесно общалась с английскими дипломатами.
Гостиная мадам Шевалье была обставлена в стиле Лю-довика 14-го, с парижским шиком и блеском. Парадный портрет Екатерины соседствовал с бюстами великих фран-цузских философов Дидро, Руссо и Вольтера. В углу висела клетка с крупным экзотическим попугаем, задумчиво ковы-ряющим лапкой корм.
- О, это не простой попугай, - с гордостью сказала Ше-валье, увидев, что Радович заинтересовался птицей, - Он принадлежал самой императрице Екатерине Великой. По-пинька, скажи нам что-нибудь, - попросила она.
Попугай повернул голову в сторону Радовича и запел гнусавым хриплым голосом:
- Славься сим Екатерина, славься добрая нам мать…
Все захохотали.
- А голос-то, - хохотал Штааль, - Ну точно, как у Арак-чеева.
Попугай помолчал минуту, потом нахохлился и непри-ятным женским визгливым голосом произнёс:
- Шею бы, шею бы свернуть этому Павлу, заморышу проклятому.
Радович остолбенел. Вся публика так и застыла с от-крытыми ртами, точно призрак Екатерины вошёл в гости-ную.
- Шею, шею свернуть, - повторил попугай и вдруг раз-разился громким воплем, - Плато-оша!!!
Зубов вздрогнул от неожиданности и стал оглядывать-ся по сторонам.
- Платоша! – вопил попугай до тех пор, пока Шевалье не догадалась накинуть на клетку тряпку.
Гости приуныли и стали быстро расходиться. Фон дер Пален вспомнил, что его давно ждёт английский посол Витфорд.

ГЛАВА XXII
На премьеру «Гамлета» трудно было достать билеты даже за огромные деньги. Главную роль должен был играть талантливый актёр Яковлев. Целую неделю пришлось его уговаривать. Узнав, что в театре будет Государь, он заявил, что никогда не решится играть Гамлета перед ним, ведь то-гда в зале будет два Гамлета. Его уговорили, потом ещё не-делю следили, чтобы он не напился, поскольку актёр был неравнодушен к Бахусу.
Офелию должна была играть недавняя выпускница театрального училища Настенька Иванчук. Это была её первая значимая роль, и поэтому она сильно волновалась. Бессольцев давно ухаживал за Настенькой, но всё никак не решался сделать предложение, поскольку боялся, что тот же Штааль поднимет его на смех. Жениться на простой без-родной актрисульке для него, дворянина из старинного ро-да, было смешно и нелепо.
Спектакль начался, когда Государь, Государыня и Ве-ликие князья появились в ложе. Денис внимательно рас-сматривал Царскую фамилию. Красивый, статный, высокий Великий князь Александр мало напоминал отца. Нос, глаза и подбородок с ямочкой были в точности Екатерининскими, и улыбался он двусмысленно и хитро, как порой его бабка Екатерина. Великий князь Константин был точной копией Павла Петровича, только выше ростом, поэтому Радович сразу же почувствовал расположение к нему.
 Константин Павлович
Дали последний звонок, и шум в зале прекратился. Денис смотрел на сцену и одновременно на Царскую ложу, так, чтобы видеть реакцию Государя.
На сцене появился старый актёр, играющий тень отца Гамлета. Одет он был почему-то в прусский военный мун-дир времён Фридриха Великого, но это приписали незна-нию костюмерами одежды датских королей.
Объявлено, что спящего в саду
Меня змея ужалила. Датчане
Бесстыдной басней введены в обман.
Ты должен знать, мой мальчик благородный,
Змея – убийца твоего отца – в его короне…
- произносил актёр, подчёркивая каждое слово в по-следней строке.
В другое время и в другом месте можно было бы только посмеяться над бездарной игрой этого спившегося паяца, коему следовало бы играть пивной бочонок, а не короля. Но жуткий смысл этих слов, костюм, выбранный специально, чтобы придать актёру сходство с Петром Третьим, достигли того, чего добивались организаторы всего этого.
Павел вскочил, резко побледнел, схватился за грудь и пошатнулся. Он задыхался. Радович тоже вскочил, намере-ваясь кинуться к нему, словно чем-то он мог помочь в этот миг Государю. Но Павел Петрович быстро справился с дур-нотой и спектакль продолжался.
На сцену вышла Шевалье-Гертруда и Клавдий, кото-рому чьими-то недобрыми стараниями придали сходство с покойным Григорием Орловым. Шевалье была одета в пла-тье, в точности повторяющее костюм Екатерины ранних лет её правления. Теперь Денис понял, в чём заключалась по-мощь Зубова в выборе костюма Генриэттой Шевалье.
В зале была мёртвая тишина. Ни один спектакль этой труппы ещё не пользовался таким пристальным вниманием зрителей. Все взгляды были устремлены не сколько на сце-ну, сколько в Царскую ложу. И только один Радович чувст-вовал, как тяжело теперь Государю, что его трагедию вы-ставили на всеобщее обозрение. Ещё Денис понимал, что весь этот спектакль – часть большого заговора против Госу-даря, а во главе заговора, точно паук в центре паутины, си-дит граф фон дер Пален с его надменной и притворной улыбкой.
Спектакль закончился, но никто не аплодировал. Все ждали реакции Государя, но он сидел неподвижно, глядя в одну точку, точно ничего вокруг себя не видя. Семья молча-ла, боясь его потревожить. Наконец, Мария Фёдоровна, не выдержав этого тягостного молчания, склонилась и нежно спросила:
- Павлушка, тебе дурно?
Павел Петрович, точно просыпаясь от тяжёлого сна, пробормотал:
- Ничего, Машенька, всё в порядке.
Потом встал и захлопал. За ним зааплодировал весь зал. Шевалье передали на сцену роскошный букет роз от фон дер Палена, в букете лежал конверт с чеком на не-сколько тысяч фунтов стерлингов из лондонского банка. Мало кто из многочисленных поклонников Шевалье мог по-зволить себе делать ей такие подарки.
Павел Петрович быстро вышел из театра и пошел к ка-рете.
- Радовича, - на ходу бросил он Кутайсову, - ко мне и срочно.
Судя по обстоятельствам вечера, - подумал Кутайсов, глядя в помертвевшее, бледное лицо Государя, - ничего хо-рошего Радовича не ожидает. Поэтому не стану находить его слишком быстро, авось его величество немного остынет.
К Радовичу ещё с Москвы Кутайсов чувствовал ис-креннее расположение. Он всё ещё находился под воздейст-вием московской сплетни о его женитьбе на Гагариной и уже видел Дениса счастливым женихом Анны Петровны.
А Денис потерял Государя, оттеснённый от него тол-пой. Он хотел выйти вместе с ним и быть рядом, чтобы по-говорить обо всём, что он только что увидел. Он протиски-вался сквозь эту нарядную толпу, стараясь никого не толк-нуть и никому не наступить на ногу.
- Ты куда? – спросил Штааль, - Разве ты не хочешь пройти в гримёрную к очаровательной Шевалье?
- Ах, оставь, не до неё мне теперь, - отмахнулся с доса-дой Денис, - Ты не видел, Государь уже уехал?
- Ах, оставь, - передразнил его Штааль, - до него ли те-перь.
И ушёл по направлению к гримёрной. Но тут на Дени-са налетела Екатерина Николаевна Лопухина.
- Уже месяц в Петербурге и глаз не кажет, - возмуща-лась она, преграждая Радовичу путь, - Чем мы провинились перед вами? Мы с Анной теряемся в догадках…
- Я зайду, зайду на днях, - пообещал Радович, - А сей-час, простите, я очень спешу.
Наконец он заметил у самого входа Кутайсова и кинул-ся к нему. По дороге он чуть было не сшиб с ног Зубова, ко-торый презрительно посторонился, точно боялся запачкать-ся.
- Иван Павлович, - не заметив Зубова, закричал Денис, махая руками, - Иван Павлович!
Кутайсов нехотя приблизился к Радовичу.
- Государь уехал? – запыхавшись, осведомился Денис.
- Он приказал срочно доставить вас к нему, - сказал Кутайсов, - Но на вашем месте я бы не торопился, посколь-ку…
- Потом, Иван Павлович, миленький, - перебил Денис, - Потом расскажете, что бы вы делали на моём месте, не приведи Боже вам на нём оказаться, а сейчас, умоляю, от-ведите меня к Государю.
- Точно девица влюблённая, - пробормотал про себя Ку-тайсов и повёл Радовича к своей карете.

В приёмной Государя тускло горели свечи, но свет не прогонял скопившийся по углам зловещий полумрак.
- Я хотел тебя видеть, - глухим, усталым голосом про-изнёс Государь, - Но время позднее, и если ты устал, мы пе-ренесём разговор.
- Ваше величество, - горячо заверил Денис, - Я бы встал на встречу с вами и со смертного одра. Все остальные дела могут подождать, пока я не выслушаю вас.
- Ты видел спектакль? – спросил Павел Петрович.
- Какой низкий, гадкий, подлый заговор! – воскликнул Денис, - Как может эта публика насмехаться и любоваться открытой раной?!
- Заговор? – Павел Петрович горько усмехнулся, - Ты увидел в этом заговор? И кто же во главе его? Господин Шекспир? Мне всегда говорили, что мои враги – англичане.
- Нет, ваше величество, Шекспир здесь не при чём, - убеждённо сказал Радович, - Но англичане… вот англичане как раз и при чём. Недаром посол Витфорд так и крутится возле Жеребцовой, лучшей подруги Шевалье. А во главе за-говора стоит скорее всего… фон дер Пален.
Если бы сейчас его услышал Штааль, тот был бы глу-боко поражён, насколько его наивный друг вошёл в курс дела.
- Пален? Губернатор Петербурга? Если я кому и верю, то только ему. Я осыпал его милостями сверх меры. Чем он может быть недоволен, чтобы устраивать заговоры против меня? – спросил Павел Петрович.
- Ваше величество, вспомните пословицу про волка, ко-торого, чем только не корми, он всё в лес смотрит, - вос-кликнул Денис, - Я встретился с ним на вечере у Шевалье. Я почувствовал угрозу, исходящую от него так, что не мог сидеть рядом с ним. Эта угроза не мне, я мелкая сошка, бу-кашка для него, но угроза для вас. Я сердцем чувствую в нём врага.
- Ты точно как моя фрейлина Нелидова, - усмехнулся Государь, - Сердцем он чувствует. Не могу же я на основа-нии твоих чувств снять губернатора столицы. Да и кого на его место?
- Аракчеева, - поспешно предложил Радович.
- Вот оно что, - догадался Павел, - Тебя Алексей Анд-реевич просил похлопотать за него, вот ты и чернишь Па-лена, чтобы помочь ему.
- Клянусь, ваше величество, что Алексей Андреевич ни о чём не просил меня, - заверил Денис, - Да и не стал бы я, даже чтобы ему помочь, клеветать на безвинного человека. Фон дер Пален – ваш враг.
- Но ничего, кроме своего чутья, против него ты сказать не можешь, - усмехнулся Павел Петрович, - Да, я знаю, что меня хотят убить…
Радович едва не вскрикнул от пронзившей сердце бо-ли, и видимо эта боль плеснулась в его глазах.
- Не пугайся так, милый, - Павел был глубоко тронут такой реакцией, - Пален заверил меня, что держит нити за-говора в своих руках, и они не посмеют без него сделать ни шага.
- Вот именно! Он сам – заговорщик! – воскликнул Де-нис.
- Так он мне и сказал, он прикидывается заговорщи-ком, чтобы выведать их тайны и всех разоблачить, - пояс-нил Государь.
- И вы ему поверили?!! – почти закричал от ужаса Де-нис.
- У меня нет оснований ему не верить, - заметил Импе-ратор.
- Тогда я сам проникну в этот заговор, - внезапно ска-зал Радович, - Я стану тенью Палена, стану следить за ним днём и ночью, и я выведу этого негодяя на чистую воду. А если они решатся на что-то, я грудью своей закрою вас от них.
- Мой верный рыцарь, - вздохнул Павел Петрович, - Жаль только, что ты такой один.

ГЛАВА XXIII
Легко было пообещать следить за Паленом днём и но-чью, но совсем нелегко осуществить. Пален не дурак. Он сразу поймёт намерения Радовича, поскольку все эти наме-рения крупными буквами были обозначены у него на лбу. Шпиона и заговорщика из Дениса никак не получилось бы.
Вдруг Дениса осенило: Пален ожидает слежки от рав-ных ему по положению, от аристократов, а если за ним пой-дёт мужик, крепостной слуга, его Пален даже не заметит. Как большинство помещиков, Пётр Алексеевич не считает крепостных за людей, и этим можно хитро воспользоваться. И Денис послал за Стёпкой.
Стёпка звался теперь Степан Васильевич и был управ-ляющим петербургского дома Радовича. Он также выпол-нял обязанности денщика, парикмахера и личного секрета-ря Дениса Ивановича. Свою семью он перевёз из Москвы в Питер, и недавно Денис был посажённым отцом на свадьбе его дочери.
- Послушай, Степан Васильевич, - сказал Денис, - Надо проследить за одним человеком так, чтобы он не заподозрил даже, что за ним следят. Я хочу знать о нём всё, вплоть до того, что он поел на обед. Ты меня понял?
- Как не понять, - кивнул Стёпка, - У меня здесь уже множество знакомств. А что за человек?
Вскоре Денис показал ему фон дер Палена, и слежка началась. В доме графа было множество прислуги, и Стёпка вскоре перезнакомился со многими из них. Он умел найти подход к людям, к тому же, обладал редкостным талантом запоминать того, кого хоть раз увидел. Был у Степана и ещё один талант, он мог несколькими штрихами, очень похоже набросать портрет любого человека. Если бы не крестьян-ское происхождение и не отсутствие образования, из него мог бы выйти неплохой художник.
Вскоре Стёпка сделался нежным другом ключницы графа Палена Варвары, которая от скуки любила поболтать с симпатичным, нестарым мужиком. Его появления в доме Палена проходили совершенно незаметно. Внешность Стёпка имел самую непрезентабельную, взгляд Палена скользил по нему, не задерживаясь.
- Ну, я скажу, барин Денис Иванович, и новости, - вы-палил как-то Стёпка, - Очень важный гость бывает у наше-го-то барана.
- Не барана, а барона, - поправил Денис.
- Ой, да один лешай, что барона, что барана, -  только видел я его несколько раз. Приходит он один. С чёрного хо-да. Двери запирают, и подслушать ничего нельзя. Только видел я карету его, очень уж богатая карета, прямо цар-ская, да и Царь скромнее ездит.
- Зубов, наверное, - предположил вслух Денис.
- Нет, барин, не Зубов, - тот час же отозвался Стёпка, - барина Платона Александровича я хорошо знаю, те каждый почитай день бывают, да и сестрица ихняя Ольга Алексан-дровна наведывается. Этот недавно стал ходить. А потом, - Стёпка округлил глаза, - Я ихний портрет в гостиной видел. Рядом с Екатериной матушкой.
 
В голове Дениса мигом пронеслись имена всех фавори-тов покойной императрицы, но все они, кроме Зубова, были мертвы или, как Алексей Орлов, находились за пределами России.
- Послушай, а нарисовать его сможешь? – спросил Де-нис.
- Легко, - кивнул Стёпка, - Я хорошо его запомнил. Он глядел на меня, прямо в упор, но не видел.
Стёпка стал рисовать, а Денис, чтобы не мешать ему, встал к окну и раскурил трубку, к которой недавно пристра-стился.
- Вот, взгляните, барин, - Стёпка протянул Денису ри-сунок, и Радович похолодел.
- Ты не ошибся, Степанушка, - с испугом спросил он, - К Палену приходил именно этот человек?
Вопрос был излишним. Стёпка не мог ошибиться, а о его бесспорном таланте художника говорило то, что портрет Великого князя и наследника Александра он нарисовал почти с закрытыми глазами за несколько минут.
Как с этим быть? Денис сел в кресло, обхватив руками голову. Как доложить Государю, что его старший сын и на-следник в сношениях с заговорщиками? А то, что это заго-ворщики, теперь очевидно, иначе почему Великий князь приезжает к Палену тайком и ведёт переговоры за закры-тыми дверями. Он представил, какую боль это причинит Павлу Петровичу и сердце его сжалось, как в тисках.
Надо что-то делать, - думал он, - Надо что-то решать.
Так просидел он весь вечер и всю ночь, а к утру попро-сил аудиенции у Великого князя Константина Павловича.
Великий князь Константин был занят любимым делом – вырезал из картона Гатчинский дворец и расставлял по местам солдатиков, изображавших гатчинские войска - ко-гда ему доложили, что его желает видеть камер-юнкер Ра-дович.
 
- И что он меня нужно этому Радовичу? – проворчал Константин, - Если жаловаться на отца, так это к Сашке, он у нас дипломат (и Константин прибавил непечатное руга-тельство), - Ладно, пусть войдёт, сегодня я добрый.
Радович вошёл и замер. Перед ним был живой портрет Павла Петровича, только намного моложе. Денис порыви-сто опустился перед Константином на колени и с благогове-нием поцеловал его руку.
- Ты чего это? – изумился Константин, перед которым никто до сих пор ещё так не стоял на коленях, - Встань не-медленно.
- Ваше высочество, - проговорил Радович, вставая, - Выслушайте меня, ибо речь идёт о безопасности вашего от-ца и моего Государя.
- Так ведь наследник престола не я, а Сашка, это к не-му тебе надо обращаться, - предположил Константин.
- Я прекрасно знаю, Ваше императорское высочество, что наследником престола является Цесаревич Александр Павлович, - сказал Денис через силу, потому что ему очень хотелось, как и Константин, назвать наследника Сашкой, - Но, умоляю, выслушайте меня, и вы поймёте, почему я не пошёл с этим к нему.
По мере того, как Радович излагал все свои наблюде-ния, Константин мрачнел, ходил из угла в угол, подходил к столу, переставляя своих гатчинских солдатиков.
- Ну, Сашка – каналья, - сказал он, наконец, потом схватил со стола фигурку, изображающую гатчинского офи-цера на коне и протянул Радовичу, - Это ты будешь показы-вать офицерам моего полка, чтобы в любое время суток тебя пропускали ко мне. Держи меня в курсе всего, а я стану следить за Сашкой. И если я замечу, что он замышляет против отца, я разобью ему башку вот об эту стенку.
- Ваше высочество, - попросил Денис, - Я вас умоляю пока ничего не говорить об этом Государю. Это его ранит в самое сердце.
- Ещё одна Нелидова, - проворчал про себя Констан-тин, - Я об этом не подумал, спасибо, что сказал.
В это время в дверь без стука тихо вошёл Павел Петро-вич, и Радович вздрогнул от неожиданности, а потом скло-нился в глубоком поклоне.
- О чём это вы тут сговариваетесь? - с подозрением пе-реводя глаза с Дениса на сына, спросил Государь.
- Ни о чём, батюшка, - с неожиданной и несвойственной для него нежностью произнёс Константин, - Я показывал князю свои макеты Гатчины, а он справлялся, как идёт строительство нового Михайловского замка.
Ничем так нельзя было порадовать Павла Петровича больше, чем интересом к его новому строительству. Михай-ловский замок был любимым его детищем и строился удар-ными темпами с самого начала его царствования.
- Хорошо, я буду рад показать князю Радовичу, как идёт строительство, - радостно улыбнулся Павел, - Только почему у вас такой заговорческий вид? Нынче все заговоры плетут, просто мания какая-то. Вот сейчас иду сюда, а Ве-ликая княгиня Елизавета под дверью у вас подслушивает. Я её спугнул, и она убежала.
Великая княгиня Елизавета (в девичестве принцесса Луиза- Мария-Августа Баденская), жена Великого князя Александра, была злейшим врагом Великого князя Кон-стантина Павловича. Неприязнь эта началась между ними, когда Константин уличил её в неверности, узнав о её рома-не с польским дворянином Адамом Чарторыйским.
- Если Сашке так уж нравится носить рога, это его личное дело, - сказал он тогда, - Но до тех пор, пока это не коснулось престижа Царской Семьи и моего отца. Ведите себя прилично, сударыня, иначе мне придётся самому разо-браться с вашим любовником.
С тех пор Елизавета затаила злобу на Константина и всячески поносила его за глаза, распространяя про него са-мые невероятные сплетни и небылицы.
- Вот глупое создание, - отмахнулся Константин, - Чего она подслушивает, если по-русски ни шиша не понимает. А я назло ей говорю только по-русски.
Не первый год живя в России, Великая княгиня Ели-завета Алексеевна – так звали принцессу Луизу после кре-щения – так и не потрудилась выучить русский язык. Вся прислуга её была немецкой либо английской.
Вскоре Денис ушёл, чтобы не мешать разговору отца с сыном. Он с радостью заметил, с какой бесконечной любо-вью и почтением относится к отцу Великий князь Констан-тин. Этот грубый и несдержанный, как все про него говори-ли, человек преображался, когда разговаривал с Павлом Петровичем или смотрел на него. Тогда во всём облике его сквозила тщательно скрываемая, и потому более ценная, искренняя сыновняя любовь.

Нелидова… Сколько раз при нём повторяли эту фами-лию, но Денису так и не случалось познакомиться лично. И вот Екатерина Ивановна стояла перед ним, она сама поже-лала его видеть и назначила свидание в Зимнем саду двор-ца. Приближался сентябрь месяц, день рождения Государя, и Нелидова вместе с Императрицей решили украсить к этой дате Зимний сад так, чтобы всё здесь напоминало Гатчину и Павловск.
 
Екатерина Нелидова оказалась совсем некрасивой, низкорослой женщиной лет 35-ти. Черты лица её казались мелкими и невзрачными, глаза были серыми, а нос ма-леньким и слегка вздёрнутым, как у Павла Петровича.
- Я пожелала лично познакомиться с вами, поскольку говорят, что вы преданный Государю человек, - сказала Не-лидова прямо.
- Про вас говорят то же самое, - заверил Радович.
- Ох, не надо, - отмахнулась Нелидова, - Знаю я, что про меня говорят. Вам хорошо, вы мужчина, поэтому вполне можете быть другом Государя, не вызывая кривых толков. А я женщина, поэтому непременно фаворитка, непременно любовница. То, что я страшна, как смертный грех, даже не учитывается.
- Напрасно вы себя браните, - вставил Денис, - Вы нис-колько не страшны, а даже очень красивы.
- Не надо мне врать, - перебила Нелидова, - Я не мад-муазель Лопухина, с которой, как говорят, у Государя ро-ман. Меня просто из себя выводят подобные слухи. Государь работает, не покладая рук, ради блага отечества, он уже из-дал одних только указов больше, чем Екатерина за все 34 года своего правления. Когда, вы скажите мне, ему думать о каждой смазливой мордашке. Хоть бы кто-нибудь сказал этой дурочке, что её платье прямо-таки не прилично, да и Государь не любит, когда так оголяются.
- Она в этом не виновата, - вступился за Анну Денис, - Это всё происки её мачехи Екатерины Николаевны. Это она шьёт падчерице такие платья.
- В её годы уже пора жить своей головой, а не по маче-хиной указке, - заметила Нелидова, - К тому же её роль в придворных сплетнях очень неблаговидна.
- И в этом она не виновата, - снова вступился Радович, - Её используют в своих целях Кутайсов и Безбородко, их цель – оградить Государя от вашего с Императрицей влия-ния. Анна Петровна чиста в своих помыслах.
- Камень, лежащий на горной дороге может быть чист в своих помыслах, но всадник может о него споткнуться и улететь в пропасть, - справедливо заметила Нелидова, - По-чему она позволяет собой так низко пользоваться?
- Я повторю вам, что она не виновата, - настаивал Ра-дович, - Анна Петровна нежно любит князя Гагарина, к Го-сударю относится с почтением как к монарху, но и только. Вот если бы их поженить, слухи моментально прекратились бы. Эти слухи на руку, на мой взгляд, лишь Зубовым и Па-лену.
- Хорошо, я намекну об этом Государю, - пообещала Не-лидова, - Я как раз и хотела поговорить с вами о фон дер Палене. Что вы о нём знаете?
Денис кратко изложил Нелидовой то, что до неё рас-сказывал Великому князю Константину.
Нелидова слушала, нервно покачивая ногой и комкая руками сорванный лист. Её некрасивое лицо покрылось пятнами, глаза налились слезами.
- Негодяи, - только и сказала она и, закрыв лицо рука-ми, горько разрыдалась.
Радовичу показалось, что он мимоходом толкнул и оби-дел ребёнка. Он присел возле её кресла, поднял упавший платок и стал слегка поглаживать её руку.
- Простите меня, - сказала Нелидова, вытирая слёзы, - Для меня нет человека дороже его, случись с ним что- ни-будь, просто не вынесу. И что делают эти негодяи! Они уб-рали меня, убрали Аракчеева, интригуют против Государы-ни, всё делают, чтобы убрать от него тех, кто его любит, кто ему предан, чтобы он остался один, чтобы… чтобы…
Слово “убить” она произнесла беззвучно и снова зары-дала.
- Я не дам им это сделать, - сказал Денис решительно и твёрдо, - Если надо, я буду драться с каждым из них на ду-эли. Я повисну у них на руках, я умру, но не дам им осуще-ствить задуманное.
- Спасибо, милый, - сказала Нелидова,  подняв мокрые от слёз, сияющие глаза на Дениса, - Храни тебя Господь, спаси и сохрани Матерь Пречистая.
И она обняла его, по-матерински перекрестила и наде-ла на шею ему медный образок Владимирской Богоматери. И в эту минуту лицо Нелидовой было прекрасно, как образ скорбящей России.
 
ГЛАВА XXIV.
Денис с утра занялся делами, а именно, вызвал Стёп-ку, дал ему денег и велел ехать с письмом прямо в Грузино к графу Аракчееву. Всем своим петербургским знакомым Степан должен был сказать, что срочно послан барином в его ярославское имение. О поездке к Аракчееву не должны были знать ни жена, ни дочь, ни зять Степана. Не то, чтобы Денис им не доверял, просто не хотел, чтобы они даже слу-чайно проболтались. Он понимал, что если он следит за Паленом, то и Пален может следить за ним, а значит, его сношения с Аракчеевым не ускользнут от его внимания.
Проводив своего управляющего, он вспомнил об обеща-нии навестить Лопухиных, тем более, что он получил от князя Гагарина письмо и должен был передать его Анне.
Екатерина Николаевна встретила его неприветливо, зато Анна сияла от счастья и искренне обрадовалась его приезду.
- Что это с вашей мачехой? – спросил Денис, когда Ека-терина Николаевна, сославшись на дела, оставила их од-них, - То звала к себе, то видеть не хочет.
- А вы не знаете? – улыбнулась Анна, - Государь объя-вил, что мы с князем Гагариным можем пожениться. Это ведь вы! Вы попросили Государя! Вы не представляете, как я вам благодарна.
- Благодарите госпожу Нелидову, это она просила Госу-даря, - честно признался Денис, - А что у вашей мачехи с фон дер Паленом?
- С Паленом? Решительно ничего, - Анна задумалась, - Во всяком случае, ничего такого, о чём бы я знала. А почему вы спросили о нём?
- Потому что планы вашей мачехи и планы Палена совпадают. А планы эти отстранить от Государя всех верных ему людей – Нелидову, Аракчеева, саму Императрицу. Го-сударю грозит смертельная опасность. И вы должны были стать орудием в их руках.
- Клянусь, я не знала обо всём этом, - торопливо сказа-ла Анна, - Теперь буду знать. Я больше не позволю пользо-ваться собой для грязных и подлых целей.
- А если Пален посетит ваш дом, дайте сразу же знать мне, - попросил Денис.

Свадьбу Анны с князем Гагариным праздновали пыш-но. Государь специально отозвал для этого Гагарина с фронта боевых действий. А на фронте русская армия под предводительством Суворова проявляла чудеса героизма. Знаменитый переход через Альпы стал величайшим дости-жением Павловского царствования.
У Суворова был непростой характер. Со свойственной ему прямотой он открыто бранил Императора на всех углах. Это можно было бы считать смелостью русского полководца, однако, если бы он позволил себе подобные высказывания про императрицу Екатерину, едва ли он удержался на сво-их должностях. Павел Петрович прощал Суворову откро-венную неприязнь к себе, и все блестящие победы суворов-ской армии пришлись именно на его царствование.
Однако союзники России – Австрия и Британия - заня-ли предательскую позицию. Они не поддержали русское на-ступление в Италии, что привело к пленению значительной части русских войск. Вместо того, чтобы совместно с Россией воевать против консула Бонапарта англичане подло захва-тили остров Мальту, взятый Павлом Петровичем под защи-ту Российской короны. Это было явное оскорбление Импе-ратору Павлу – Рыцарю Мальтийского Ордена. И Павел Петрович задумался…
Задумался и консул Бонапарт. Он прекрасно понимал, что Великую Российскую Империю лучше иметь в качестве союзника, чем в качестве врага. Видел он также коварство и вероломство англичан, давних врагов Франции. Император Павел был глубоко симпатичен Наполеону. Его рыцарски честное отношение к союзническому долгу, отсутствие коры-сти и неприятие лжи – всё это нравилось французскому консулу.
Бонапарт сделал широкий жест в сторону России - ос-вободил всех русских военнопленных, снабдил их оружием и продовольствием и с почётом отправил на родину.
- Передайте Императору Павлу, - сказал он, - Что я мечтаю обнять его как брата, а не воевать с ним как с вра-гом. Если Мальта снова будет отвоёвана французами, я по-дарю её в вечное владение ему лично.
Павел Петрович был глубоко тронут этим рыцарским жестом Первого консула. Он задумался о переговорах с ним. Для этого в Париж должен был поехать верный и предан-ный ему человек, и он вспомнил о Радовиче.

Денис Иванович смутно представлял, что собственно он должен делать в качестве камер-юнкера. Государь не спра-шивал с него никакой службы и, казалось, забыл о нём. Для человека деятельного, каким был Радович, безделье было мучительно, поэтому он полностью посвятил своё время слежке за Паленом, Зубовым и Бенигсеном. Эти деятели точно хотели показать ему, что являются честными верно-подданными и никаких планов по свержению законного монарха не вынашивают.
Стёпка вернулся из Грузина весьма довольный.
- Вы бы видели, барин, какая у графа Аракчеева эко-номка, - сообщил он, - Баба-ягодка, кровь с молоком. На-стасьей кличут. Красавица, умница и расторопная хозяюш-ка.
- Я тебя в Грузино посылал шашни с графской эконом-кой крутить? – возмутился Денис, - Ты письмо от Алексея Андреевича привёз?
- Привёз, конечно, - кивнул Степан, - его светлость про-сили передать, чтобы в следующий раз вы писали как раз к этой Настасье, а в письме указано, какими условными фра-зами надо пользоваться.
Переписка Степана Кикина и Настасьи Минкиной, даже если бы попала в руки Палена, не могла бы заинтере-совать последнего ничем. Степан и Настасья писали друг другу о засолке огурцов, приготовлении варенья и настой-ки, сборе грибов и ценах на мясо. Только Радович и Аракче-ев точно знали, о чём в действительности шла речь в этих письмах.
В один прекрасный день Радовичу передали, что его желает видеть Государь.
Дениса он принял на стройке, полным ходом шла рабо-та по окончательной отделке Михайловского замка. Госу-дарь лично вникал в каждую деталь строительства, можно сказать, это был его проект, дело его рук и мыслей.
Денис, хотя ничего в архитектуре не понимал, искрен-не похвалил всё сделанное, чем доставил Павлу Петровичу большое удовольствие.
- Я вызвал тебя по делу именно сюда, чтобы никто не подслушал, - Император перешёл прямо к сути, - Как ты смотришь на поездку в Париж?
- Я? В Париж? – изумился Денис, - Но насколько я знаю, с Францией у нас хоть и заключено перемирие, но все сношения прерваны.
- Ты поедешь туда не в качестве моего посланника, не в качестве российского подданного, а в качестве Мальтийско-го рыцаря для встречи с единоверцами, - уточнил Государь, - ты должен встретиться с Первым консулом и на словах пе-редать ему, что Император Павел с одобрением смотрит на тесный союз России и Франции.

Перед отъездом во французскую столицу Денис полу-чил несколько писем, которые должен был передать во Франции членам Мальтийского ордена, чтобы те оказали ему полное содействие. Степану он приказал поддерживать тесную связь с Аракчеевым и не спускать глаз с Палена.
С тяжёлым сердцем оставлял он Павла Петровича. Ка-залось ему, что в его отсутствие, пусть недолгое, с Государем непременно что-то случится.
- Чего ты как в воду опущенный? - спросил Государь, - Не бойся, Первый консул не кусается и не пожирает людей живьём. Он вполне цивилизованный правитель.
- Ваше величество, - взмолился Денис, - Позвольте мне написать Аракчееву, чтобы тот срочно прибыл в столицу.
- Надоел ты мне, братец, со своим Аракчеевым, - от-махнулся Павел, - Какая мне в нём срочная нужда? Ты же видишь, Пален и не думает посягать на мою жизнь, всё это детские ночные страхи вот и всё. Тебе ещё не надоело выис-кивать какой-то несуществующий заговор? Вот съезди в Па-риж, развейся.
Великий князь Александр следил за их разговором с двусмысленной екатерининской улыбкой.

Фуше доложил Первому консулу, что его желает видеть прибывший из Петербурга Мальтийский рыцарь Денис Ра-дович. Никаких писем от русского Императора он не при-вёз, но хотел говорить с Бонапартом один на один, лично.
 
Наполеон Бонапарт был невысоким, полноватым, очень подвижным и энергичным человеком. Эта кипучая энергия и жажда деятельности объединяли его с Павлом Петровичем.
Радович вошёл и в первую минуту растерялся. Он не знал, как обратиться. По положению Бонапарт был равен императору, но пока ещё не был провозглашён императо-ром официально. Министр Фуше, введший его в приёмную, понял причину замешательства русского гостя и подсказал тихо на ухо: «Господин Первый консул».
- Господин Первый консул, - послушно повторил Радо-вич, - Мой Государь просил передать вам заверения в своём искреннем уважении к вам и послал вам в подарок вот эту его статуэтку, выполненную гатчинскими мастерами.
Фуше вышел, плотно прикрыв за собой дверь.
- Мой Государь согласен сесть с Вами за стол перегово-ров в ближайшем будущем, - продолжил Денис, - он с наде-ждой смотрит на союз России и Франции. Он не пожелал дать мне письменных документов, чтобы они не попали в нежелательные руки.
- Он совершенно прав, всюду шныряют английские шпионы, - с досадой проговорил Бонапарт, - Я и чихнуть не могу, чтобы сей чих не стал достоянием Лондона. Вы пред-ставьте себе такую картину, будто мы у себя во Франции или вы в России вдруг начали составлять заговор с целью свержения английского короля. Как бы завопили господа с туманного Альбиона. Однако сами они так и лезут в наши внутренние дела и уже организовали несколько покушений на меня.
- Я тоже не без оснований опасаюсь за жизнь моего Го-сударя, - сказал Денис, сразу же увидев в Бонапарте союз-ника, - Его величество ведёт себя совершенно беспечно, но, между тем, заговорщики действуют и у нас. И не без под-сказки из Лондона. Последнее время я внимательно слежу за передвижениями английского посла Витфорда. Он регу-лярно посещает всех недовольных нынешнем правлением и мечтающих о возрождении екатерининских порядков.
- А вы, судя по всему, российский Фуше, - усмехнулся Наполеон.
- Всё что я слышал о вашем министре безопасности, го-ворит о том, что до Фуше мне, ой, как далеко, - скромно признался Радович, - Единственное, что я могу, это закрыть Государя от заговорщиков собственной грудью.
- Это-то и наиболее ценно, - заметил Бонапарт, - Фуше до меня служил республиканскому конвенту, после меня будет служить моему преемнику. Это холодный профессио-нал, для которого его работа превыше всего личного. Вы же преданы лично Императору Павлу, а это важнее профес-сионализма.
Денис весь зарделся, как девушка, от этой неожидан-ной похвалы.
- Мой Государь слышал о ваших планах похода на Ин-дию, - сказал он, - И готов оказать этому посильную под-держку.
Они перешли к большой, на всю стену, географической карте, и Денис подробно показал по ней, как будут двигать-ся русские казачьи войска.
- Гениально! – воскликнул Бонапарт, - Я уверен, едва русские подойдут к воротам Индии, индусы восстанут и са-ми выбросят англичан из страны. А следом за Индией вос-станут и остальные подвластные британцам земли. Англия лишится всех своих колоний, а мы с Императором Павлом поделим весь мир.
Бонапарт возбуждённо заходил по комнате.
- Передайте своему монарху, что обещание относитель-но Мальты я сдержу, - твёрдо пообещал он.
Перед отъездом Бонапарт передал в подарок Павлу Петровичу свой бюст и орден почётного легиона.
- А что бы вы хотели лично для себя? – спросил Бона-парт у Радовича, - Чем я могу быть полезен лично вам?
- Если вы пришлёте в Петербург своих специалистов по безопасности, вроде Фуше, - проговорил Денис, - Я мог бы быть хоть немного спокойнее за жизнь его величества.
- Завидую я Императору Павлу, - вздохнул Бонапарт, - В том, что он имеет таких преданных людей. Вашу просьбу я выполню. Кстати, у вас в Петербурге обретается некая мадам Шевалье. Она мой человек. Англичане и оппозиция считают её своей, и это очень удобное прикрытие. Вы може-те ей полностью доверять, и через неё дать мне знать об опасности для Императора Павла.
Перед отъездом из Парижа Денис посетил мессу в Со-боре Парижской Богоматери как рыцарь католического ор-дена. Какое-то гнетущее неприятное чувство не давало ему спокойно молится, не давало ни на чём сосредоточиться и гнало скорее в Россию. Он спешил скорее навстречу чему-то неведомому и страшному.

ГЛАВА XXV.
В новом 1801 году Денис получил от Аракчеева через его управительницу Минкину хорошее домашнее вино. На-строение было не праздничным, снег не выпал, и по Петер-бургу гулял пронизывающий влажный ветер. Пален вёл се-бя подозрительно активно. Почти каждый вечер у него со-бирались вечеринки и весёлые попойки. На них бывали братья Зубовы, Беннигсен, Талызин, Яшвиль и другие не менее важные персоны.
Михайловский замок был достроен, и Денис получил от Государя приглашение на новоселье. Глубокой въевшейся сыростью был пропитан новый замок. По тёмным углам, ка-залось, притаились чьи-то тени, Денису было неуютно, страшно, как бывает, непонятно почему, страшно детям в пустой тёмной комнате.
Государь объявил, что на карнавал все обязаны были явиться в масках и Денис выбрал костюм мушкетёра вре-мён Людовика 14-го.
- Что ты опять как на похоронах? - возмутился Павел Петрович, увидев Дениса, одиноко стоящего в углу, - Сами себя запугали и трясутся. Идём, я тебе кое-что покажу.
Государь подвёл Дениса к столу с закусками, взял одно из пустых блюдец и показал Радовичу вид Михайловского замка на нём. Павел Петрович был счастлив, как ребёнок.
- Я дарю это тебе на память о сегодняшнем вечере, - сказал Государь, - А теперь иди, потанцуй с моей Нелидо-вой. Она тоже сегодня не в духе.
Нелидову он не нашёл, под масками трудно было кого-либо узнать. Денис узнал только великокняжескую чету – Александра и Елизавету. У Елизаветы на лице было выра-жение апатии и брезгливости, она что-то говорила мужу по-французски, с презрением глядя в сторону Государя.
Вдруг Дениса под руку подхватила какая-то женщина в розовом домино и увлекла в водоворот танцующих.
- Одиннадцатое марта, - сказала маска, и Денис с удивлением узнал голос Генриэтты Шевалье, - Одиннадца-тое марта.
- Что такое 11 марта? – спросил Денис.
- Цезарь, бойся мартовских ид, - сказала Шевалье, - Я итак сказала уже слишком много.

В этот же день в Грузино ушло письмо следующего со-держания.
“Настасьюшка душка, цены на мясо в Петербурге вы-росли втрое, а цены на вино к 11 марта подскачут и того больше. Хорошо бы получить от тебя, дружок, из деревни посылочку с домашненьким. Твой до гроба Степан.”
Получив это послание, Аракчеев велел готовиться к отъезду. Он собирался в Петербург.
Штааль знал, что всё назначено на 11 марта и весь день провёл, как на иголках. Ему очень хотелось быть в первых рядах участников заговора, чтобы на старости лет было, о чём вспомнить. Пален приказал ему весь день си-деть дома, принимать посетителей и направлять их в дом Беннигсена. Но как раз в это время явился Радович с бу-тылкой домашнего вина и пустыми разговорами. Потом пришёл полковник Саблуков.
- Всё отменяется, - сказал Саблуков, - Заговор раскрыт и Государю всё известно. Передайте Палену, чтобы срочно сворачивал удочки.
- Какой заговор? – сыграл в неведение Штааль, - Я не понимаю, о чём вы. Лично я собрался в гости к мадам Ше-валье, и если встречу там Палена, обязательно передам ваши слова. То-то он посмеётся.
Радович и Саблуков вышли одновременно.
- А теперь посмотрим, что он предпримет, - сказал Саб-луков.
- А что, заговор действительно раскрыт? – спросил Де-нис, с восторгом глядя на Саблукова, - Как вам это удалось?
- К сожалению, ничего пока не раскрыто, но я хотел за-ставить их шевелиться. Вот видите, результат уже есть.
Действительно, из дома Штааля вышел слуга и напра-вился к дому Беннигсена.
- Ступайте домой, и не бойтесь за Государя, я выведу их всех на чистую воду, - пообещал Саблуков
Но Денис не ушёл домой. Ноги сами привели его к Ми-хайловскому замку. Павел Петрович возвращался с вечер-ней конной прогулки и заметил его. Император спешился и подошёл к Денису.
- Что ещё у вас стряслось? – недовольным голосом спро-сил Павел, - Что у вас такое опрокинутое лицо?
- Погода действует, ваше величество, - ответил Денис, изо всех сил стараясь, чтобы голос его не дрожал.
- Да, гадкая погода, - согласился Павел, - У меня сего-дня чувство, будто меня что-то душит, воздуха не хватает. А вы, наверное, утомились, выслеживая мнимых заговорщи-ков? Ступайте-ка, сударь, домой. Хорошенько выспитесь, завтра отправлю вас в Грузино. Да-да, к вашему любимому графу Аракчееву. Он мне нужен в Петербурге, да и скажи ему, чтобы поторапливался.
Денис с лёгким сердцем ушёл домой. Завтра Аракчеев итак будет здесь. А день 11 марта уже кончался, и ничего не случилось. Пока не стемнело, он бродил вокруг Михай-ловского замка, стараясь никому не попасться на глаза. Он видел, как взвод Саблукова заступил на дежурство и знал, что в случае тревоги этот взвод защитит Государя.
С этой мыслью, ровно в полночь 11 марта 1801 года Денис Радович пошёл домой спать.
Он проснулся, как от толчка, в 10 часов утра. Он про-спал, что ранее с ним никогда не случалось.
- Васька! – крикнул он слуге, - Чёрт тебя дери, что ты меня не разбудил!? Из дворца за мной присылали?
- Никак нет, барин, не присылали, - ответил заспанный Васька, - А Степан Васильевич тоже только теперь пробу-дились, - наябедничал он.
- Что-то здесь не так, - пробормотал Радович, - неси одеваться, да и кликни Степана.
Стёпка бил себя в грудь и каялся, что прилёг лишь на полчасика, да сон сморил его аж до позднего утра, но Денис уже не слушал его.
- Барин, - доложил Васька, - Там пришли их светлость господин фон Штааль. Принять изволите?
- Не до него теперь, - отмахнулся Денис, - Пусть зайдёт попозже, меня ждут во дворце.
Штааль был пьян, весь его мундир был перемазан чем-то ржаво-красным. Он перехватил Дениса на выходе из до-ма.
- Куда в такой спешке? – спросил Штааль, и добавил с ехидцей, - Не бойся, туда теперь не опоздаешь.
- Что ты этим хочешь сказать? – спросил Денис, - Что ты разговариваешь со мной …катькиным голосом?
Денис вспомнил почему-то попугая мадам Шевалье.
Хмель немного выветрился из головы Штааля, и он сказал почти с сочувствием:
- Слушай, не ходи ты никуда, не стоит тебе это видеть.
- Что именно я не должен видеть? - раздражённо спро-сил Денис, - Говори быстрее, меня ждёт Государь.
- Пан Радович, - почему-то по-польски сказал Штааль, - Государь наш Александр Первый тебя не ждёт.
- Какой ещё Александр Первый? Бредишь ты, или пьян в дым, - отмахнулся Денис, - Ей богу, сейчас мне не до тебя.
- Павла – больше – нет, - раздельно сказал Штааль со-вершенно трезвым голосом.
Радович вскрикнул, как подстреленный, и упал на-взничь. Долгие часы он пролежал без сознания, как мёрт-вый.
Когда очнулся, подле него весь в слезах сидел Аракче-ев. Толстые губы графа дрожали, нос покраснел, как слива, а слёзы беспрестанно лились из глаз.
Денис застонал и приподнялся, внутри всё болело, точ-но что-то выжгло ему все органы.
- Лежи, сынок, - с нежностью, точно тяжело больному любимому сыну, сказал граф, - они только теперь пропусти-ли меня в Петербург. Задержали на заставе по приказу Па-лена.
Аракчеев выглядел 70-летним старцем и говорил дре-безжащим, старческим голосом.
- Они не пустили меня к нему, - продолжал он, всхли-пывая, - Александр меня не принял, а Константин прогнал прочь.
Денис резко вскочил с кровати.
- Вы говорите, что вас не пустили во дворец? - восклик-нул он, - Значит, возможно, Государь жив, его держат где-то взаперти, мучают, требуют отречения. Надо немедленно ид-ти во дворец и требовать его освобождения.
И в Аракчееве проснулась надежда. Они шли по горо-ду, имевшему довольно странный вид. Это напоминало пир во время чумы – аристократическая публика веселилась и пила шампанское на фоне мрачно молчавших домов про-стых петербуржских граждан.
У входа в Михайловский замок Радович показал часо-вому конного оловянного солдатика:
- К Великому князю Константину, - сказал он условную фразу.
- Его высочество и государь уехали в Зимний дворец, - ответили ему.
- Так Государь жив! – воскликнул Денис и кинулся к Зимнему дворцу.
Но здесь их ждало окончательное разочарование. Ве-ликий князь Константин Павлович плакал навзрыд.
- Они…разбили ему всё лицо… В гробу не узнать… За-крыли шляпой…- причитал он. – Сказали, умер от удара… Да, от удара…табакеркой в висок…Они топтали его нога-ми…Яшвиль, Скарятин ходят теперь пьяные и похваляют-ся, как его душили. Что вы смотрите?! - набросился он на входящих, - Идите к Сашке, он теперь император. К Сашке, я сказал, идите.
Белый, как мел Радович рухнул Константину в ноги.
- Не прогоните, ваше величество, буду служить вам до конца моих дней, - простонал он.
- Ты перепутал, бедняга, - поднимая его с колен, прого-ворил Константин, - Сашка – император.
- НЕТ!!! - вскрикнул, как от боли Радович, - отцеубийца не достоин престола отца. Только вы законный и бесспор-ный наследник.
- Ты, видно ополоумел с горя, - с искренней жалостью сказал Константин Павлович, - Очень мне нужно быть за-душенным в собственной спальне. Нет уж, пусть Сашка царствует, если конечно сможет. Слава Богу, что у меня нет сыновей.
Он помолчал, глубоко потрясённый безмерной скорбью Радовича, тот действительно был, как помешанный.
- Вот, возьми, - Константин протянул ему тугой коше-лёк с вензелем Павла Петровича, - Возьми и пойди, напей-ся, хорошенько напейся, до беспамятства, а потом сходи в бордель. А назавтра приходи. Я возьму тебя к себе на служ-бу. Аракчеев, а ты не спускай с него глаз. Не то, он или убь-ёт кого-нибудь или над собой что-нибудь сделает.
К ногам Константина прибилась маленькая комнатная собачонка. Это был любимый шпиц Императора Павла по имени Камчатка. Собачонка заглядывала Константину в глаза и точно чего-то ждала. Раздражённый Великий князь пнул собачонку ногой, и она жалобно взвизгнула.
Радович поднял собачку на руки, прижал к груди и пошёл прочь от дворца на набережную Фонтанки. Набе-режная была пустынна, лишь вдалеке раздавался женский отчаянный плач. Денис подошел поближе и узнал Нелидо-ву.
- Па-а-а-влушка!!! – отчаянно, надрывно причитала она, - Павлунюшка, родненький!!! Ой, за что они тебя так?!! Ой, Па-авлушка!!!
Она кричала не своим голосом и всё больше перевеши-валась через парапет набережной. Денис понял, что пора вмешаться. Он быстро подлетел к Нелидовой и крепко об-нял её. Она забилась, как пойманная птичка.
- Пустите меня, - сказала она, наконец, глухим неузна-ваемым голосом, - Вы не видели, что они с ним сделали. Но-гами в живот били, нос ему сломали, швыряли из стороны в сторону, как мешок с тряпьём. Как после этого жить? Как смотреть в их лица… нет…рыла свинячьи. А потом руку от-цеубийцы целовать. Вы ведь пойдёте Сашке сейчас прися-гать, и руку, коей он Павлушку моего родненького на смерть обрёк публично целовать будете.
Тут в Радовиче проснулся его отец, который отказался кланяться Екатерине.
- Никогда! – категорически заявил он, выпуская Нели-дову, - Клянусь вам, никогда Радовичи не целовали руку самозванцам. Гришка Отрепьев – анафема – проклят наве-ки.
Нелидова взглянула на него с чувством искренней бла-годарности.

ГЛАВА XXVI
Перед тем, как приступить к своей службе Великому князю и наследнику престола Константину Павловичу, Ра-дович решил съездить в Грузино. Аракчеев слёзно просил пожить у него в деревне, на свежем воздухе, чтобы хоть не-много вернуть душевное равновесие.
Перед отъездом он получил от Шевалье приглашение на прощальный концерт, она уезжала из России навсегда. В записке она писала, что революционеры во Франции про-являли жестокость, но и они не додумались до такого. Ка-ким бы тираном не был Робеспьер, он не убивал своего отца.
На сей раз в салоне мадам Шевалье царила траурно-торжественная обстановка. Генриэтта с позором выгнала всех, кто откровенно радовался гибели Императора и тех, кто как-либо соучаствовал в убийстве. Никаких цветов она сегодня не принимала, стояла строгая и печальная, в чёр-ном платье с высоким воротом.
- Господин Первый консул, - сказала она Радовичу, - Выражает вам лично глубокое сочувствие вашему горю. Он просил передать, что англичане ещё поплатятся за это под-лое убийство.
Установилась тишина, и Генриэтта Шевалье запела по-русски, неумело коверкая русские слова:
Крани, Гаспод, крани
Монарка Россов дни,
Гаспод, крани…
Этот акцент, этот проникновенный скорбный голос дей-ствовали на публику завораживающе. Многие вытирали непрошенные слёзы.
…Рассискик он синов
И слава, и льубов;
Драгие Павля дни,
Гаспод продли!
Раздались громкие всхлипывания. Только Радович смотрел сухими, полными боли глазами. Услышав её «Пав-ля дни», он схватился за сердце и глухо застонал.
С улицы раздавалось ликование праздной толпы.
- Плато-оша!!! – внезапно проснулся забытый всеми попугай, - Сукин сын, Зубов! И табакеркой его! И табакер-кой! – радостно прыгая на жёрдочке, вещала птица.
Денис прижался лбом к холодной стене, он снова терял сознание, он никогда не думал, что будет падать в обморок, как худосочная девица.
- Эй, Скар-рятин! – продолжала птица голосом Палена, - Твой шарф, пожалуй, войдёт в историю.
Саблуков подхватил Дениса под руку и вывел на све-жий воздух.
- А вы что делали 11 марта, Саблуков? – внезапно спро-сил Радович.
- Я не причастен к убийству, - поспешил заверить он, - мой полк никак не вмешивался в события.
- Неужели вы не понимаете, - с горечью сказал Денис, - Что невмешательство в убийство иногда означает соучастие в нём.
В этот день в Петербурге было раскуплено всё шампан-ское, так высшее общество праздновало цареубийство. А по всей стране народ безмолвствовал.

Три года тому назад в столицу въехал юноша, полный надежд, планов, окрылённый светлым чувством. В конце марта 1801 года, по слякотной дороге ехал старик. Этот ста-рик не имел уже никаких желаний, никаких мыслей о бу-дущем и никаких стремлений, душа его была выжжена дотла. Этим стариком и был 27 летний Денис Радович.
В поездку в Грузино взял он с собой книгу Шекспира и любимую собачонку Императора. По дороге попросил свер-нуть в Гатчину, где никогда ещё не был.
Где-то в глубине души он думал увидеть Гатчину в руинах. Но милый сердцу Павла городок стоял, как и при нём: так же блестел на солнце купол Приорского замка, так же вокруг дворца стояли часовые, точно Государь должен был вот-вот вернуться с утренней прогулки. В церкви шла служба и Денис, забыв, что он теперь католик, истово мо-лился у иконы святых Апостолов Петра и Павла.
- Упокой господи душу раба Твоего, убиенного Импера-тора Павла, - шептали его губы невольно.
И вдруг диакон, а за ним весь церковный хор запели эту фразу вслух. Народ упал на колени. По Гатчине, точно набат, поплыл колокольный малиновый звон.
 
Денис вышел из церкви и, точно пьяный, свернул в за-росли Гатчинского парка. Шпиль Приорского замка дро-жал, отражаясь в прозрачных водах пруда, уже начавшего освобождаться ото льда. Он наткнулся на крылечко забро-шенной беседки. Чистейший, нетронутый снег местами ста-ял, а местами лежал жемчужно-голубым покрывалом. Над просыпающейся от сна землёй чирикали воробьи, кружили синички и трясогузки, купался в первой мартовской луже пузатый снегирь, а белки легко перелетали с ветки на вет-ку. Природа жила своей жизнью.
И вдруг Денис рухнул, как подкошенный, на рыхлую гатчинскую землю и разрыдался, как в детстве, неистово, вздрагивая всем телом, уткнув лицо в пожухлую прошло-годнюю траву. Теперь, когда никто не видел его, он мог дать волю своему неизбывному горю. И тот час же стало легче.
- Где это, барин, вы так изгваздались? – спросил Сте-пан, разглядывая мокрый от мартовского снега костюм Де-ниса.
Денис не отвечал. Мысли его были очень далеко отсю-да, и Стёпка прекратил расспросы.
В Грузино, по образцу Гатчины, была своя армия. Идея военных поселений, принадлежащая Аракчееву, имела множество положительных моментов, но позже доведённая до абсурда, превратилась в свою противоположность.
Алексей Андреевич принял Дениса Радовича по пер-вому разряду, поселил в своём доме и ходил за ним, как за малым дитятей. Вечером пришла к нему яркая красивая женщина лет тридцати, пышная, цыганского типа.
- Я и есть Настасья Минкина, - сказала она, - Если бу-дут у вашей светлости какие пожелания…
На улице девки запели песню:
Ельникъ мой, ельникъ, частой мой березникъ,
Частой мой березникъ, студеный колодезь
Денис побледнел, узнав любимую песню Государя.
- Барин Алексей Андреич сказывали, что у вас большое горе, и чтобы я была с вами поласковее, - продолжала Мин-кина.
- Да. Настасьюшка, - подтвердил Денис, - У меня большое горе… Да что у меня, у всей России горе…
- Я знаю, – кивнула Настасья, выглянула в окно и при-крикнула на девок, чтобы замолчали, - Всех злодеев я ва-ших знаю. Я помогу вам. Я знаю от бабки – она цыганка была – такие заговоры, что все они помрут один за другим. Я дам вам такой травки, таких корешочков, что для вас бу-дут безвредны, но эти злодеи лютой смертью помрут.
- Ах, Настасьюшка, - вздохнул Денис, - Всех-то не изве-дёшь. Главный то убийца – на троне. Как бы то ни было, не способен я на цареубийство.
- И не надо тебе его убивать, касатик, - проворковала Минкина, становясь совершенно цыганкой, - Не будет ему в этой жизни радостей – ни жены, ни детей Господь не по-шлёт. Большую войну ему карты мои пророчат. Помрёт он от лихоманки злой, заживо сгниёт и провоняет. И никто его добром не вспомнит, помяни моё слово.
- Так ведь у Александра есть жена, - возразил Денис, - А значит, будут и дети.
Он вспомнил Елизавету с её вечно недовольным, над-менным лицом.
- Это – жена? – рассмеялась Минкина, - Не смеши ме-ня, касатик. Если она ему жена, то я – жена архиерея.
Пророчество сбылось полностью. Через 10 лет грянула война с Наполеоном. Елизавета не родила Александру на-следника и не была ему верной и любящей женой. Умер он в Таганроге от холеры, а труп его так быстро разлагался, что в гробу его невозможно было узнать.
Но всё это случится потом.
А пока Настасья ласково приговаривала:
- Вся боль твоя сейчас пройдёт, касатик, только рубец останется. А враги твои сгинут без следа, точно их и не бы-ло. Ступай ко мне, касатик, я сумею тебя утешить.
Это была первая в жизни его ночь, проведённая с женщиной. Заснул он под утро крепко, без сновидений.

Кошмары которую ночь не давали спать Кутайсову. Стоило ему закрыть глаза, он слышал шаги заговорщиков и отчаянный призыв Павла о помощи. Услышав этот крик: «Помогите!» он кинулся не на помощь монарху, с которым он вместе вырос и которому так многим был обязан, а в чём был, побежал прочь от дворца.
Маленького мальчика турчонка Павел Петрович кре-стил, сделал из него русского дворянина, наделил имением и положением в обществе. Казалось бы, Кутайсов должен был зубами драться за своего господина, но он трусливо бе-жал по Петербургу в одних кальсонах и ночном колпаке. Генриэтта Шевалье, увидев его на пороге, всё поняла без слов.
- Даже шелудивый пёс, - сказала она, - Защищает того, кто его кормит. Ты же трусливый шакал.
И велела выплеснуть на него ведро с помоями.

Утром Денис проснулся с мыслью, что надо продолжать жить, несмотря ни на что. Жить надо хотя бы за тем, чтобы отомстить за подлое убийство Государя всем его участни-кам, и в первую очередь фон дер Палену. «Убийство из убийств, как ни бесчеловечны все убийства», - думал он сло-вами Шекспира.
После всего, что произошло ночью, Денис стыдился бы-ло Алексея Андреевича, но одного взгляда на Аракчеева было достаточно, чтобы понять что тот в курсе всего, и всё случилось с его согласия и одобрения
- Тебе понравилось у меня в Грузино? – спросил Арак-чеев.
- Да, очень, - ответил Денис, - Спасибо вам.

Радович прожил в Грузино два месяца. Весна в этом году была ранняя, густая трава резным малахитовым ков-ром покрыла землю. Чтобы не сидеть без дела, Радович изучал крестьянский труд, ходил даже с мужиками косить, правда, быстро отстал от них и свалился в траву.
Он лежал, глядя в высокое небо, и просто радовался, что есть небо, трава и чёрно-зелёный жучок, жужжащий возле уха. Рядом щипал траву длинноногий звездолобый жеребёнок.
Идущие с покоса мужики пригласили Дениса на ужин. Радович был глубоко тронут тем, что в красном углу избы, рядом с иконами висел портрет Императора Павла.
- Государь наш батюшка за мужиков был, - сказал хо-зяин избы Прохор, - Потому баре его и убили.
В этих простых словах крестьянина была мысль всей мужицкой России.
Провожая Дениса в Петербург, граф Аракчеев даже прослезился. У него никогда не было детей, и он относился теперь к Денису, как к сыну.
- Ты пиши мне чаще, - просил он, - Впрочем, Бог даст, и я скоро буду в Петербурге.
Настасья, которая вела себя с Денисом, будто ничего особенного не случилось в ту ночь, передала ему маленький саквояжик.
- Здесь всё, о чём я тогда говорила, - шепнула она, - И помни, все враги твои сгинут.

- Долго же ты пребывал в объятьях Аракчея, - провор-чал Константин Павлович, - А может дело здесь не в нём, а в прекрасной Настасье?
Денис густо покраснел, а Константин рассмеялся.
- Ну, да ладно, - снисходительно заметил он, - Всё к лучшему. Это хотя бы вернуло тебя к жизни. Мне ты очень нужен. Согласен ли ты служить мне, как служил моему от-цу?
- Это, ваше величество… - начал Денис, но заметив не-довольство Константина, поправился, - ваше высочество, самое большое моё желание.
- Не называй меня величеством, не дразни гусей, - от-махнулся Цесаревич, - Отец итак обозлил Сашку тем, что хотел сделать наследником меня вместо него. Я знаю, до отца мне далеко, но я и не Сашка. Врагов у меня масса. Я хочу, чтобы ты возглавил мою службу безопасности, был при мне чем-то вроде Аракчеева.
- Справлюсь ли я с этой задачей? – засомневался Де-нис.
- Ещё как справишься, - успокоил его Константин, - От нашей общей знакомой я знаю, что отец доверил тебе пере-говоры с Первым консулом. Ещё я знаю, что ты очень искус-стно наладил слежку за Паленом. Только трагическое сте-чение обстоятельств помешало тебе спасти моего отца в тот день. Меня тоже сморил сон, я не слышал, как отец мой звал на помощь. А Кутайсов, каналья, слышал и сбежал. С тех пор носа не кажет.
- Фон дер Пален всё ещё в Петербурге? – спросил Радо-вич.
События 12 марта снова встали в его памяти, и стало нестерпимо больно, как и тогда.
- Где же ему ещё быть, - с досадой сказал Константин, - Знаю, как тебе не терпится его убить, у меня самого руки на него чешутся. Но не Пален главный в этом заговоре.
- Знаю, англичане в этом деле очень уж были заинте-ресованы, Бонапарт так и сказал, что, если бы не смерть Го-сударя, Англии пришлось бы туго, - сказал Денис.
- Это очевидно. Но и у них бы ничего не получилось, если бы все недовольные батюшкиным правлением не объ-единились вокруг Сашки, - заметил Константин Павлович.
На лице Дениса вместе с острой болью отразилась не менее острая ненависть, и прикажи сейчас Константин, Де-нис бы немедленно порвал бы Александра на куски.
- А вот этого не надо, - осадил его Константин Павло-вич, - Я сам когда-то сказал, что размозжу Сашке голову об эту стенку. Но и не в Сашке дело. Сашка, он букашка, не более того. Всю жизнь за бабкину юбку держался. Это всё она… Она.
- Кто она? – не понял Денис.
Он подумал почему-то, что Константин говорит о Ека-терине, и ему стало жутко. Будто призрак императрицы присутствовал сейчас рядом с ними.
- Елизавета, конечно, - объяснил Константин, - Я пере-хватил её письма к матери. Там она откровенно радуется, что моего отца убили и пишет о том, что именно она укре-пила Сашку в его намерениях. Наш слизняк, по обыкнове-нию, колебался. Он не решился бы ни на что, если бы не жена.
Денис едва сдержался, чтобы не выругаться, а Кон-стантин сдерживаться не стал и пустил в адрес императри-цы площадную брань.
- Вот что я тебя попрошу, - продолжил Великий князь, - Не спускай с неё глаз. Установи за ней слежку, как прежде за Паленом. Сейчас она неуязвима для нас, потому что ни-кого не любит и никого не боится потерять. Надо дождаться, пока ей будет, кого терять, и мы лишим её этого человека. И тогда мы с тобой над ней посмеёмся. Мы умеем ждать.
- Сложность заключается в том, что, в отличие от Па-лена, у Елизаветы вся прислуга иностранная, - заметил Денис.
- Не важно, - отмахнулся Константин, - Иностранные бабы ничем не отличаются от наших. Им тоже нужна муж-ская ласка и внимание. Я слышал, у тебя есть человечек, который неплохо рисует.
- Мой управляющий Стёпка, - подсказал Денис.
- Присылай его ко мне, - Константин усмехнулся, - Я сделаю из твоего Стёпки великого русского художника. А что? Был же брадобрей Кутайсов у нас графом.
Константин повеселел и даже стал насвистывать: «Ельник, мой ельник». А Денис подумал, что теперь всякий раз при звуке этой дурацкой песенки, слёзы так и будут вы-ступать на его глазах.

Денис заказал для Стёпки костюм у самого лучшего портного, выбрал ему парик и занялся обучением его свет-ским манерам. Стёпка оказался способным учеником. Вско-ре вместо крепостного слуги появился светски образован-ный и обаятельный вельможа средних лет.
- Послушай, Степан, - спросил вдруг Денис, - Может быть, ты знаешь какие-нибудь другие языки, кроме русско-го?
- Знаю, барин, - ответил тот, - Польский знаю.
- И ты это скрывал?! – удивился Денис, - Откуда же ты знаешь польский?
- Мать полька была, - пояснил Степан, - Вообще-то, она назвала меня Стефаном. Я, барин, из тех самых Кикиных, - не без гордости добавил он.
- Каких тех самых? – не понял Денис.
- А вспомните историю Петра Великого, - пояснил Стёпка, - Александр Кикин – мой прадед
- Ах, вон оно что! – Денис вспомнил Александра Кики-на, опального вельможу, ближайшего помощника, друга и сторонника убитого Царевича Алексея Петровича. Выходит, Стёпка не простой крестьянский мужик.
- Прадеда колесовали, - пояснил Стёпка, - А семья его долго скрывалась в Польше. Во время польского восстания мой дед сражался на стороне Костюшко, его пленили и сде-лали крепостным. Так и я оказался в России.
- Непростая у тебя история, - сказал Денис, - Да и сам ты не простой крестьянин. Ты извини, если порой был груб с тобой.
- Да вы не умеете быть грубым, Денис Иванович, - доб-родушно улыбнулся Степан, - Вы меня, можно сказать, от верной смерти спасли, я вам всю жизнь благодарен буду. И ещё, знаете, - глаза Степана сверкнули гневом, - Я поляк по матери, а Государь Павел Петрович хотел дать Польше не-зависимость. Рвать зубами я буду тех, кто его убил.

В один прекрасный день, Денис Радович представил Константину Павловичу свободного художника, поляка Стефана Ковальского. Это и был его бывший Стёпка.


ГЛАВА XXVII
Появление при дворе талантливого художника Коваль-ского ни у кого не вызвало ни удивления, ни подозрения. Он сделал прекрасные портреты всех великих княжон и Марии Фёдоровны. Последняя долго не соглашалась ему позировать, но портреты дочерей ей понравились, и она со-гласилась, просто чтобы не обижать талантливого живопис-ца. Он рисовал Марию Фёдоровну – заботливую мать, лю-бящую жену и безутешную вдову. Ему удалось передать вы-ражение глаз её, полных скорби и нежности. Она была, словно скорбящая мать всего осиротевшего народа России.
- Вы замечательно пишите, - сказала Императрица Мария, - Не могли бы вы исполнить мою маленькую прось-бу?
- Хоть и самую большую, ваше императорское величе-ство, - галантно поклонился ей пан Ковальский.
- В Павловске я создала что-то вроде музея моего по-койного мужа, - сказала она печально, - Но парадные порт-реты Императора никак не передают его сути, какой это был благородный, добрый и честный человек. Мне думает-ся, что лишь вам удастся воскресить для меня на полотне Павлушку, как живого.
- Это сложно, ваше величество, - сказал Ковальский, - Я ведь никогда его не видел. Поэтому хотелось бы, чтобы вы показали мне детские портреты его величества. Именно в детстве черты человека выражают его суть.
- Хорошо, - согласилась Мария Фёдоровна, - Я пришлю их вам. Вместе с записками покойного учителя Павла Пет-ровича – некоего господина Порошина. Из них вы узнаете о детстве моего Павла. Если вам это поможет, Костя очень похож на отца. Я хотела сказать, Великий князь Констан-тин Павлович, - пояснила она.

Работал над портретом Степан, вопреки обыкновению, довольно долго, целых три месяца. Радович, взглянув на оконченную работу, почувствовал комок в горле и резкую боль в сердце. Павел Петрович, как живой, смотрел на него своими ясными голубыми глазами.
- Стёпка, ты гений, - простонал он, когда к нему верну-лась способность говорить.
Мария Фёдоровна заплакала. Потом сказала, что в её лице Стефан всегда найдёт самого преданного друга.
В это время вошла Елизавета Алексеевна. Она долго щурилась на портрет, потом на художника.
- Неплохо, - процедила она, - Очень похоже. А не согла-сится ли пан художник сделать и мой портрет? Я бы отосла-ла его матери в Баден.
- Если её императорское величество не возражает, - Степан кивнул на Марию Фёдоровну, - Только боюсь, вам не понравится моя работа.
- Это ещё почему? – недовольно проронила Елизавета.
- Я рисую не внешний вид, а душу человека, - пояснил Степан.
- Так вы думаете, что знаете мою душу? – улыбнулась императрица, - Тогда вы знаете больше меня.
Степан согласился писать портрет Елизаветы, а потом и её фрейлин. Это позволило ему регулярно бывать в её по-ловине дворца и докладывать Радовичу обо всём, что он там видел.

Радович ездил в Москву, на похороны матери, Лидия Алексеевна скончалась от разлития желчи. Там ему при-шлось вновь столкнуться с Зиновием Яковлевичем. Стран-но, но Денис не почувствовал ровным счётом ничего.
Когда-то этот человек был единственным его врагом. Теперь враги его были намного выше рангом, носили мун-диры и даже царские короны, Корницкий был слишком ни-чтожен рядом с ними.
Денис подарил ему свой московский дом, назначил пенсион со своих поместий и просил никогда более не пока-зываться ему на глаза.

В Европе вспыхнула война. Англия и Австрия снова втянули Россию в войну с Бонапартом – теперь уже импера-тором Наполеоном. Константин Павлович уезжал на фронт боевых действий.
- Остаёшься здесь моими глазами и ушами, - сказал он Радовичу, - Бог весть, чем обернётся вся эта заваренная Сашкой кашка. Чует моё сердце, ничем хорошим. С Напо-леоном следовало бы дружить, он человек честный. А друж-ба с англичанами заведёт Россию в болото. Ты представь се-бе, - возмущался Великий князь, - Сашка послал к францу-зам на переговоры, - кого бы ты думал, - Беннигсена. По нему же верёвка горько плачет.
Беннигсен был одним из активных участников убийст-ва 11 марта. Денис почувствовал, что за все эти годы рана его не зарубцевалась, а всё ещё кровоточит.
- Наполеон был глубоко оскорблён, что к нему послали этого негодяя,- продолжал Константин, - ответил Сашке примерно следующее, что его хоть и считают злодеем и узурпатором, он никогда не подсылал убийц в спальню к родному отцу.
Война закончилась поражением российской армии под Аустерлицем и позорным мирным договором. Константин Павлович вернулся целым и невредимым, но злым на весь мир и тот час же вызвал к себе Радовича. Денису было, что доложить своему высокому покровителю.
У Елизаветы Алексеевны появился любовник. Стёпка засёк его неоднократные посещения половины императри-цы и сделал его точный портрет. Этого «счастливца» звали Алексей Охотников, штаб-ротмистр кавалергардского пол-ка.
Эта расчётливая и практичная женщина вдруг влюби-лась, как девчонка, забыв про стыд и осторожность. Её ви-дели с любовником в разных местах. Прислуга рассказыва-ла, что каждую ночь Охотников проникает в окно спальни императрицы и проводит у неё всё время до самого утра.
- Прекрасно! – сказал Константин и затянул было пес-ню про ельник, но Денис так болезненно вздрогнул, что он перестал, - Просто замечательно.
Радович ничего замечательного в этом не увидел.
- Замечательно то, - пояснил Константин Павлович, - что теперь у неё появилось уязвимое место. Теперь ей есть, кого терять. Ты вызовешь негодяя на дуэль и убьёшь его.
- Я?! – изумился Радович.
- Ну, не мне же, Цесаревичу и наследнику, драться со всякой швалью, - возразил Константин, - Не даром же ты учился фехтовать целых четыре года.
- Но как же убить человека? – колебался Денис, - Этому я не учился и никогда не научусь.
- Человека, - подчеркнул Константин Павлович, - они убили 11 марта 1801 года. А это не люди, а нечисть. Неуже-ли у тебя и на Палена рука не поднялась бы?
Денис пошатнулся, и его лицо исказилось от боли. Кон-стантин и без слов понял, что поднялась бы.
- Я убью его, - выдохнул он, - Я убью любовника этой дряни, желавшей смерти моему Государю, - уточнил Радо-вич.

ГЛАВА XXVIII
Ранние октябрьские сумерки окутали северную столи-цу. Накрапывал дождь, но человек на мосту не прятал лица от его холодных струй и не закрывался плащом от пронизы-вающего ветра. Он не замечал всего этого. Денис Радович, а это был он, смотрел, не мигая на окна Михайловского зам-ка. Будто дорогая, милая тень могла мелькнуть в слабо ос-вещённом луной окне. Ему предстояло нелёгкое дело. Чело-век, которого предстояло убить, он знал это, теперь нахо-дился в театре. Поэтому Радович мог себе позволить не спешить, а постоять здесь, на мосту Фонтанки, вглядываясь в прошлое. Он видел светлый майский день в Москве и Го-сударя в центре восторженной толпы. Синие глаза Павла Петровича сияли бесконечно ласково и радостно.
Жалобное мяуканье заставило Дениса очнуться от грёз. По Фонтанке плыли обломки деревянной бочки, и на одном из этих обломков сидел испуганный серый крохотный котё-нок. Денис, не раздумывая и не раздеваясь, кинулся в воду и вытащил утопающего. Весь костюм его итак безнадёжно вымок под дождём, так что купание в Фонтанке мало чем ему повредило. Котёнок жался к Денису и дрожал всем сво-им хрупким тельцем.
- Ах, ты, бедолага, - пробормотал Денис, - Что я с тобой стану делать? Знал бы ты, милый, на что я решился.

Из театра начала выходить толпа. Дамы визжали, пе-репрыгивая через лужи, кавалеры доставали зонты, при-крывая их от дождя. Охотникова Радович узнал сразу, Сте-пан хорошо его нарисовал. Алексей шёл в компании друзей, все они были подвыпившими и весёлыми. Денис шагнул им навстречу.
- Сударь, - сказал он Охотникову, - Ваше поведение ос-корбляет честь Царской Семьи. Как патриот и рыцарь Мальтийского ордена я не могу видеть, как вы с вашей лю-бовницей глумитесь над памятью человека, который мне дороже жизни. Я вызываю вас на поединок.
Охотников громко расхохотался.
- Посмотрите, господа, на этого рыцаря печального об-раза, - проговорил он сквозь смех, - Последний защитник безумного Императора Павла. Сударь, а не ошиблись ли вы веком? На дворе 19-е, а не 15-е столетие.
Лучше бы он этого не говорил. Денис выхватил шпагу.
- Защищайтесь, сэр, если вы, конечно, не трус, как Платоша Зубов, - проговорил он сквозь зубы.
- Я не Зубов, - Алексей тоже взялся за шпагу.
- Может и не Зубов, - усмехнулся Денис, - Только тоже любите лазать в императрицину спальню через окно.
Компания отошла с дороги к каналу, и схватка нача-лась. Умение и сноровка были не на стороне Дениса, зато горячность и отвага целиком возмещали этот недостаток. Ему удалось нанести противнику точный удар в грудь. Охотников упал, а разгорячённый схваткой Радович насту-пил ему на живот сапогом.
- Вот так, - проговорил он дрожащим от ненависти го-лосом, - Так вы поступили с Императором Павлом.
Он забыл, что перед ним не Пален и не Зубов.
И в этот миг кто-то ударил его кинжалом в спину. Фон-танка, Михайловский замок, крупные звёзды над Гатчиной – всё это замелькало у него перед глазами. Лицо Павла, пе-чальное и ласковое склонилось над ним. Государь укориз-ненно качал головой.
- Ваше величество, - прошептал еле слышно Радович, - Государь мой Павел Петрович, я люблю… я больше жизни люблю вас…

Его подобрал Бессольцев, вышедший в этот неурочный час из кабака. Отмечали именины Штааля, а заодно и его помолвку. Настенька Иванчук, за которой робко ухаживал Бессольцев, приняла предложение фон Штааля. Карьера последнего шла в гору. Он вовремя успел отмежеваться от впавшего в немилость фон дер Палена и сумел понравиться Марии Антоновне Нарышкиной, фаворитке молодого импе-ратора. Теперь он исполнял при её муже обязанности лич-ного секретаря и обеспечивал любовную переписку между Александром и его любовницей. За это ему был пожалован чин камергера.
Бессольцеву не сиделось в кабаке. Очень уж неприятно было видеть, как счастливая Настенька млеет от восторга в хмельных объятьях Штааля. Белобровый альбинос Штааль раскраснелся, парик съехал набок, обнажив розовую про-плешину.
Он вышел на улицу и зашагал к дому. Остановили его глухой человеческий стон и отчаянное кошачье мяуканье. Тяжело раненый человек лежал на обочине дороги, широко раскинув руки, а котёнок сидел у него на груди и отчаянно мяукал, точно звал на помощь. Бессольцев сразу узнал Ра-довича. Все участники злосчастного поединка разбежались. Охотникова, который мог идти сам, отвели домой, а Дениса, посчитав мёртвым, бросили на дороге. Только котёнок не оставил своего спасителя.
Бессольцев сбегал за помощью и велел перенести ра-неного друга к себе домой. Ночью у Дениса открылся силь-ный жар, он бредил, порывался бежать, спасать Государя. Он снова переживал события 11 марта. Врач, вызванный Бессольцевым, осмотрев рану, сказал, что больной едва ли доживёт до утра. Предательский кинжал повредил ему лёг-кое и прошёл невдалеке от сердца.
Утром Радович открыл глаза. Узнав Бессольцева, он спросил, чем кончилась дуэль, но Бессольцев не знал под-робностей, Дениса он нашёл уже после того, когда всё было кончено. Раненый испытывал сильнейшую, мучительную боль, он кусал губы в кровь и комкал руками простынь.
- Я умираю, - простонал он, - Гатчина… Пусть меня по-хоронят в Гатчине, - чуть слышно попросил Денис.
Бессольцев пообещал. Потом спросил:
- Может быть, известить кого-нибудь?
- Графа Аракчеева, - задыхаясь, проговорил Радович, - Я не успел… составить завещание… Пусть Алексей Андрее-вич… я ему всё оставляю… он распорядится… он мне вме-сто отца.
- А кроме него? – спросил Бессольцев, он полагал, что в этой дуэли замешана какая-то женщина.
- А кроме него…у меня никого нет, - из последних сил выдохнул Денис и впал в забытье.

Аракчеев жил в то время в своём доме на Литейной. Узнав от слуги Бессольцева, что произошло, он отложил все дела и бросился к своему раненому другу.
Император Александр не дал Алексею Андреевичу ни-какой официальной должности, однако, оставил при дворе и часто советовался с ним по разным вопросам. Аракчеев стал для него живым укором, напоминанием о соучастии в убийстве отца, поэтому открытое его отстранение от дел стало бы прямым признанием этого соучастия, поскольку никаких иных поводов для опалы Алексей Андреевич не давал. Аракчеев поставил условием своего возвращения – суровое наказание фон дер Палену. О том же просила сына и Мария Фёдоровна. Отцеубийца побоялся жестоко нака-зать своего сообщника, он лишь сослал Палена в его кур-ляндское имение.
Аракчеев был не на шутку встревожен состоянием сво-его любимца. Он созвал вокруг Дениса целый консилиум, сам не отходил от него днём и ночью, а на помощь себе вы-писал из Грузино Настасью. Минкина оказалась опытной сиделкой, к тому же она поила больного настоями из раз-ных трав. Благодаря её стараниям и вопреки прогнозам врачей, Денис выжил. В то же время Охотников, чья рана не казалась опасной, внезапно скончался. Того, кто ударил Радовича в спину кинжалом, так и не нашли.
Едва Денису стало легче, Аракчеев забрал его к себе на Литейную и продолжал ухаживать за ним, предупреждая его малейшее желание. Кормили его на убой самыми раз-личными деликатесами, Константин Павлович сам посы-лал ему апельсины, сладости и вина со своего стола.
Степан, навещая барина, рассказывал ему все послед-ние дворцовые новости. Елизавета была неутешна, она по-требовала от мужа сурового наказания убийце её любовни-ка. Александр, который сам не был примерным семьяни-ном, готов был сквозь пальцы смотреть на измены жены, но лишь до тех пор, пока этот его позор не стал достоянием гласности. Когда Елизавета призналась, что беременна, Александр сразу же согласился признать своим ребёнка, который явно был не от него. За грех отцеубийства Господь поразил его бесплодием, все его женщины рожали детей от других мужчин.
- Смотри, Сашка, - сказал Константин, - Если хоть во-лос упадёт с головы моего Радовича, я сделаю достоянием гласности письма твоей жены к любовнику. Твои рога итак скоро будут мешать тебе проходить в дверь, придётся её расширить. Подумай сам, может ли у двух блондинов ро-диться смуглый, черноволосый и черноглазый ребёнок.
Александр подумал. Действительно, рождённая Ели-заветой дочь была копией Алексея Охотникова, а с импера-тором имела очень мало общего.
Елизавета души не чаяла в своей новорождённой доч-ке. Даже в своём горе не забывала она, что это плод их с Алексеем взаимной любви. Охотникова не стало 30 января 1807 года. Она приказала соорудить любовнику роскошный памятник: скала со сломленным деревом и женщина с тра-урной урной. Красота мрамора и искусство отделки привле-кали всеобщее внимание. Елизавета Алексеевна навещала эту могилу, срывала с неё анютины глазки и уносила с со-бой.
Сестра Елизаветы Амалия писала: «Какой грустный, какой несчастный день. Не могу вспомнить, что я делала с утра до вечера, разве что всё время плакала, одна в моей комнате и вместе с моей несчастной сестрой. Бог мой, ей есть о чём плакать! Остаток вечера я провела с моей бедной сестрой, чьё истинное горе меня так затрагивает саму, что я не могу этого выразить... О Боже! Я готова всем пожертво-вать, лишь бы облегчить её страдания!».
Страдания Марии Фёдоровны – несчастной вдовы уби-енного Императора Павла почему-то мало кого трогали…
Маленькая Лизанька недолго радовала мать. Вскоре она заболела, по упорным слухам, от неправильного ухода приставленного к ней Александром врача. Девочка сконча-лась 8 месяцев от роду, к великому облегчению Александра и к безмерному горю её матери.
Ребёнка похоронили в Александро-Невской лавре ря-дом с могилой Охотникова, чтобы Елизавета могла наве-щать их вместе.
Денис поправлялся медленно и был слаб от большой потери крови. Он подробно знал о несчастье Елизаветы, он ненавидел её, но радоваться смерти невинного ребёнка счи-тал кощунством.
Едва поднявшись на ноги, Радович, попросил Степана проводить его в Петропавловский собор. Он ещё с трудом стоял на ногах от слабости, и это был его первый выход на свет Божий после болезни.
У входа в собор ему стало совсем нехорошо. На ступе-нях храма какая-то нищенка продавала копеечные иконки и просила подаяния. Денис протянул ей целковый.
- Бабушка, - попросил он, - Проводи меня на могилку к Павлу Первому.
- Ты ступай, сынок, прямо, не сворачивая, - проговори-ла старуха, - Там увидишь много живых цветов, небось, не перепутаешь. Только ему народ несёт столько цветов, и све-чи там горят. Сколько раз и гоняли их, и ругались, а народ всё идёт.
 
В фамильной усыпальнице Русских Царей на сей раз было тихо и безлюдно. Бабка была права, только на могиле Павла Петровича лежали живые цветы и горели свечи. На белой мраморной плите кратко и лаконично было написано «Павелъ I Петровичъ» и даты жизни 1754-1801.
Денис опустился на колени и прижался щекой к чу-гунной решётке. Даже теперь, спустя 7 лет, на могиле Госу-даря ему всё ещё не верилось, что его нет больше. Всё каза-лось дурным, бесконечным сном, от которого хочешь про-снуться, но никак не можешь. Денис зажмурился, сжал виски руками. Из груди его вырвался страшный, сдавлен-ный стон, словно душа его расставалась с телом.
- Вот бы теперь умереть, - подумал он, почти теряя соз-нание, - Теперь и здесь.
Но он не умер. Через месяц он вернулся на свою служ-бу к Константину Павловичу.
Елизавета стала похожа на тень древнеё плакальщи-цы. Потеряв возлюбленного и ребёнка, она не видела смыс-ла в жизни. Её ребёнок от Чарторыйского тоже умер во младенчестве. Рок точно преследовал эту женщину, но она так и не поняла – за что.
Константин показал Александру её письма к любовни-ку, но отношения с Наполеоном на данном этапе беспокои-ли Александра больше чем отношения с женой. К тому же Нарышкина родила ему дочь, которую Александр по наив-ности считал своей.
Елизавета шла по коридору мимо кабинета Великого князя Константина, когда дверь внезапно открылась. Ме-нее всего Елизавете хотелось в эти дни видеть Константина Павловича с его многозначительной улыбкой. Но это был не Константин. Навстречу ей спокойно вышел убийца её лю-бовника Денис Радович.
Елизавета посмотрела на Дениса так, словно желала бы испепелить его взглядом. Потом процедила сквозь зубы:
- Как смели вы, сударь, показаться во дворце, после то-го, что вы сделали? Как императрица Всероссийская я при-казываю вам немедленно покинуть Петербург. Отправляй-тесь, куда хотите, хоть в свою разлюбезную Гатчину. Только чтобы я вас не видела.
В своём «праведном» гневе Елизавета не заметила, как неслышно подошла Государыня Мария Фёдоровна.
- Вы, милочка, всероссийская императрица, потому лишь, что убили моего мужа, - сказала вдовствующая Им-ператрица тихо, - вы лично подговорили Александра на от-цеубийство, вы убили моего Павла и откровенно радовались его смерти. Однако я оставила вас при дворе и каждый день терплю эту пытку видеть вас. Князь Радович убил вашего любовника в честном поединке, и сам был тяжело ранен предательским кинжалом в спину. На вашем месте, дорогая моя, я бы давно ушла в монастырь, грехи свои замаливать. Ваши дети, невинные малютки, умирают во младенчестве, а вы всё ещё не поняли ЗА ЧТО?
Гнев часто сердитого человека, в конце концов, стано-вится привычным и перестаёт действовать на окружающих. Тихая нежная Мария Фёдоровна всегда была в тени Павла Петровича, никто почти не слышал её голоса, а тем более, чтобы она его повышала. Павлушка был единственным све-том в её окошке, и его желания определяли всё её поведе-ние. Теперь глаза Марии сверкали, её голос зазвучал гром-ко и властно.
- И потом, - продолжала она, - Какая же вы русская императрица, если двух слов не можете связать по-русски. Даже Екатерина, коей вы так поклоняетесь, выучила рус-ский язык. А вы как были Баденской принцессой, так ею и остались. А вы вспомните, когда вы приехали к нам дев-чонкой, весь екатерининский двор принял вас в штыки, и только мой Павел заступился за вас. Вспомните, как в Гат-чине вы плакали у меня на груди. Вспомните, как поссо-рившись с Александром, вы бежали ко мне, и я всегда бра-ла вашу сторону. И вот как вы нас за всё отблагодарили. Ну что? Помог вам фон дер Пален сохранить семью и детей? – и давая понять, что разговор окончен, совсем иным голосом обратилась уже к Денису, - Милый князь, зайдите ко мне, я хочу подарить вам кое-что на память.
В будуаре Марии Фёдоровны царил какой-то нежилой строгий порядок. Все милые безделушки, которые и состав-ляли лицо этой комнатки, исчезли, все зеркала были за-дёрнуты кружевными чёрными покрывалами. Точно тут давно уже никто не жил.
- Вы не представляете, как мне хочется сбежать отсюда в Гатчину, - вздохнула Императрица, - Милая моя, старая, добрая Гатчина. Саша уговорил меня быть рядом, он боит-ся, что жена его, как Екатерина, плетёт против него загово-ры. Я останусь подле него, всё же он мой сын.
Мария Фёдоровна подошла к столу, открыла ящик и вынула большую шкатулку, больше похожую на маленький сундучок.
- Я знаю, милый князь, что вы очень любили моего Павлушку, - сказала Мария.
- Я и теперь люблю его, ваше величество, - заверил Де-нис.
- Правильно, - согласилась Государыня, - Смерти нет места там, где царствует Любовь. У глагола «любить» не бы-вает прошедшего времени. Я обёщала вашему другу Стефа-ну – он ведь ваш друг? – записки Порошина, но, думаю, вам они нужнее. Я велела переписать их для вас.
Она подала Радовичу небольшую, но толстую тетрадь в сафьяновом переплёте. Денис опустился перед Царицей на колени, взял её руку, поцеловал и лишь тогда взял эту тет-радь.
- Встаньте, мой милый мальчик, - попросила Мария, - Я знаю, вы не знали материнской ласки, а отец ваш был убит сразу после вашего рождения. Теперь я буду вам мате-рью.
Она протянула Радовичу маленькую ладанку.
- Возьми, - сказала она дрогнувшим голосом, - Здесь волосы Павлушки, я отрезала их в день, когда он был убит.
Лицо Дениса задёргалось, он с трудом сдерживал слё-зы, что-то мешало ему дышать.
- Не стыдись, сынок, поплачь, - сказала Мария, - Здесь есть, о чём плакать.

ГЛАВА XXIV
Известие о начале войны 1812 года застало Дениса в Грузино. Он любил проводить лето в имении Аракчеева, где пристрастился к крестьянскому труду. Он работал наравне с мужиками, косил, сеял, пахал. Физический труд отвлекал от мрачных мыслей и укреплял его здоровье.
Грузинские мужики вначале с недоверием относились к причудам барина, потом привыкли к нему и считали сво-им. Они сделали его ходатаем за них перед Аракчеевым, он учил их детей грамоте и читал им вслух из газет столичные новости. Денис Иванович пользовался всеобщей крестьян-ской любовью.
В свободные часы он читал записки Порошина. Днев-ник учителя и воспитателя Великого князя Павла Петро-вича Семёна Порошина был переписан красивым, точно ученическим, почерком. Денис сразу же узнал руку Нели-довой, от которой получил когда-то несколько записок. На некоторых страницах буквы немного расплылись, и Денис понял, сюда упала слезинка либо Нелидовой, либо Марии Фёдоровны, в своём горе они стали как две сестры- близ-няшки.
Если бы до сих пор он не любил Павда Петровича, то полюбил бы его после этих записок. Он увидел маленького сироту, нелюбимого матерью – таким был и сам Денис – и лишённого отца. Маленький Пунечка – такое ласковое про-звище дали мальчику не мать, не отец, а учитель Семён Порошин, который стал самым близким для наследника человеком. Записки полностью опровергали мнение о пси-хическом заболевании Государя, которое, будто бы прояв-лялось у него с детства. Милый, умный, добрый мальчик с большими грустными, голубыми глазами, всей душой при-вязался к своему учителю, которого называл Сенечкой. Екатерине эта нежная привязанность чем-то помешала, и она разлучила их. Как же нужно было ненавидеть родного сына, чтобы нанести ему в детстве такую психическую травму. Детство Павла протекало в полном одиночестве… как и детство Дениса.

Получив известие о войне, оба: и Радович, и Аракчеев готовились к отъезду в Петербург. Минкина собирала их в дорогу. Часто и подолгу живя в Грузино, Денис своими гла-зами убедился, насколько врали все те, кто говорил о блуд-ном сожительстве Аракчеева с Настасьей. Это была трога-тельная и чистая дружба. Граф Алексей Андреевич подоб-рал оборванную сироту на большой дороге. Этой девчонке предстояло стать наложницей одного из сладострастных помещиков-крепостников, коих много было во времена Ека-терины. Было ей в ту пору 12 лет. Аракчеев выкупил Наста-сью и воспитывал, как дочь. Она оказалась смышлёной, и едва та подросла, граф доверил ей управление своим име-нием. К Алексею Андреевичу она относилась с благоговей-ным почтением.
- Настасьюшка, - спросил Денис, - Что твои карты гово-рят об этой войне? Когда и чем она закончится?
- И без карт скажу я вам, барин Денис Иванович, - сво-им особенным голосом, точно кто-то диктовал ей свыше, сказала Минкина, - Двенадцатый нынче год на дворе. Три раза по четыре. Четыре года, четыре месяца и четыре дня был у власти Император Павел. Двенадцатого числа марта месяца убили его лютые недруги. Наказал Господь русский народ за царя-отцеубийцу - в 12 году наслал на него страш-ного ворога.
Радович побледнел, как мел.
- А дальше что, Настасьюшка?
- Вижу я, как Москва горит, - продолжала Минкина, - А потом и вся Россия горит, бунтом великим охваченная. И Царя убили. Нет, не нынешнего, не Алексашку… Подвал, лес, костёр, шахта… Всё. России больше нет.
Настасья тряхнула головой, чтобы прогнать страшные видения.
- Но всё это будет через много лет, - сказала она своим обычным голосом.

Начало войны с Наполеоном вызвало в народе большой подъём патриотических и монархических чувств, которые охватили всех: от высшего общества до самых простых обы-вателей. Александра и Елизавету встречали повсюду толпы восторженного народа.
Денис прибыл в распоряжение своего шефа – Великого князя Константина Павловича, - чтобы вместе с ним отпра-виться на фронт. Государыня Мария Фёдоровна организо-вывала по всей стране госпиталя, Елизавета демонстратив-но ездила в войска и на ломаном русском языке говорила о своём патриотизме и заклинала воевать до победного кон-ца. Популярность молодой императрицы в гвардии возрос-ла, когда Елизавета пожертвовала на нужды фронта свои ненужные украшения.
Мария Фёдоровна провожала на фронт сына и Дениса одновременно. Вместе пошли они в Петропавловский собор помолиться на могиле Павла Петровича. Никто из них не разделял всеобщей эйфории.
- Павлушка мой, родненький, - с болью говорила Им-ператрица Мария, - Кабы не убили тебя злодеи лютые, не было бы этой войны проклятущей. Сокол мой ясный, на ко-го ж ты нас, сиротинок оставил?! Разве справимся мы с не-другами без тебя?!
И горькие слёзы катились из глаз Императрицы.

Войска уходили на фронт в твёрдой уверенности, что война будет недолгой и победоносной. Александр с женой, матерью и братом Николаем стоял на балконе, приветствуя уходящие на фронт полки. Толпа празднично одетых горо-жан бросала цветы им под ноги. Какая-то дама изловчилась и забросила свой букет на балкон Зимнего дворца. Алек-сандр ловко поймал букет и послал даме воздушный поце-луй. Это вызвало в толпе взрыв восторга.
- Точно ангел в небесах парит, - сказал один из офице-ров, со слезами восторга глядя на Александра.
- Уж и ангел, - проворчал другой, - Отцеубийца и пус-тозвон. Не будет нам успеха в этой заварушке, вот увидишь. Наказал Бог Россию.
В это время, резко отличаясь от остальных войск стройностью рядов и строгостью формы, входили на дворцо-вую площадь Гатчинские полки. Шли они чётким, печат-ным шагом и остановились перед балконом, приветствуя своего шефа - Императрицу Марию. На их знамёнах дву-главый орёл всё ещё соседствовал с Мальтийским крестом, как во времена Павловы, хотя в остальных полках Маль-тийский крест давно убрали.
 
- Молодцы гатчинцы, - с умилением сказал Аракчеев.
Мария Фёдоровна размашисто перекрестила свою ма-ленькую армию.
- Держитесь, братушки, родные мои! – крикнула она им, - Не осрамите своего создателя! Не сдавайте врагу Гат-чину!
Полки ответили ей троекратным «Ура!».
- Маменька, какая Гатчина, о чём вы? – поморщился Александр, - Столица наша пока ещё не Гатчина. Воевать мы будем на территории врага.
- Что-то я сомневаюсь в этом, Сашка, - сказал Великий князь Николай Павлович.
Будущему императору Николаю Первому было в ту по-ру 16 лет, он обожал своего брата Константина и во всём ему подражал. Его очень огорчало и злило, что по малолет-ству он не мог принять участие в боевых действиях.
- Какой я тебе Сашка? – возмутился император, - Мал ещё, чтобы так говорить. Уши бы тебе надрать не мешало бы.
- Сашка-букашка, - повторил Николай, - Сашка- ка-кашка! Сашка – Катькин внучок, - добавил он, явно повто-ряя чьи-то слова.
Ему было 5 лет, когда убили его отца, он его практиче-ски не помнил. Запомнились только большие голубые глаза и запах отцовской одежды, запах пороха и солдатского пота. Маленький Никс любил сидеть у отца на коленях и играть медальоном с изображением Императора Петра Третьего на отцовской груди, этот медальон и достался ему по наследст-ву. Николай часто надевал его вместо портрета правящего императора, чем страшно злил Александра. Никс не пом-нил отца, но свято чтил его память.
- Вот уж когда стану царём, - заверил он, - Перенесу столицу в Гатчину. А фон дер Палена велю повесить. На центральной площади.
Мать с любовью взглянула на младшего сына.

Российские войска по всем фронтам отступали в глубь страны, и прогнозы Александра о войне на чужой террито-рии явно не сбывались. Оставляли русские города, горели крестьянские избы и помещичьи усадьбы. Александр ока-зался бездарным полководцем, поэтому командование ар-мией поручил сначала Барклаю де Толли, а потом Кутузо-ву. Надо сказать, что он струсил и всерьёз обдумывал бегст-во куда-нибудь за Урал.
Великий князь Константин отважно сражался под Смоленском, не пуская врагов в город. Он врезался в гущу врагов, и его пример увлекал за собой войска. Им было ра-достно видеть, что член Царской Семьи делит с ними все тяготы воинской службы и все опасности боя. Его верный адъютант Радович не отходил от него ни на шаг.
В одном из жестоких боёв Денис заслонил Константина Павловича грудью от штыков французов и был ранен. При отступлении русских войск от Смоленска позаботиться о каждом раненом не представлялось возможным, и Радович остался на территории, занятой врагом.
Наполеон с победоносными войсками въехал в Смо-ленск на белом коне. Город точно вымер, никто не встречал его на улицах, даже собаки попрятались по дворам и не лаяли. Наполеон осмотрел поле прошедшей битвы, повсюду лежали трупы людей и дохлые лошади. Лошадей француз-скому императору было жаль намного больше, чем людей.
Он склонился над русским, лицо которого показалось ему смутно знакомым. Этот русский был ранен, но жив, ше-велился и стонал. Император спешился, присел на корточ-ки возле раненого и тотчас же узнал того Мальтийского ры-царя, который приезжал к нему в Париж в 1800 году для переговоров.
- Я знаю этого человека, - сказал Бонапарт, - Это пре-данный слуга покойного Императора Павла. Сделайте для него всё, что сделали бы для французского офицера, будь он ранен.
Радович очнулся в удобной походной кровати под звуки гортанной французской речи. Он понял, что находится в плену, но французы почему-то заботливо перевязали его рану и уложили в кровать.
- Где я? – спросил он.
- У друзей, - ответила хорошенькая медсестра, - Импе-ратор приказал позаботиться о вас. Не дать ли вам напить-ся? Не надо ли ещё чего? Меня зовут Жанна и я тоже маль-тийка.
Девушка показала свой Мальтийский крест.
Денис попросил воды, потом спросил, где император.
- Он уехал в город, но скоро будет, - ответила Жанна, - Он будет рад узнать, что вы очнулись.
Рана Дениса была не опасна, штык лишь слегка задел плечо. Вскоре он смог вставать, и Наполеон принял его в своей резиденции.
- Совсем не так мыслил я нашу встречу, господин Радо-вич, - вздохнул император, - Не врагами, но союзниками могли бы мы завершить свой поход в Индию.
- Я тоже не ожидал, - сказал Денис, - ваше величество, что вы после той нашей встречи начнёте войну с Россией. Зачем вы её начали?
- А что мне оставалось делать? – с досадой сказал На-полеон, - Россия заключила союз со злейшими врагами Франции – Австрией и Британией. Император Александр выступил с открытыми угрозами в мой адрес. Знаете, кого он направил для переговоров со мной?
- Знаю, Беннигсена, - Денис весь передёрнулся от от-вращения.
- Этот негодяй хвастался передо мной цареубийством, - с не меньшим отвращением сказал Наполеон, - Он в под-робностях описывал мне, как они душили Императора Пав-ла. Почему Александр не велел его повесить? Почему оста-вил при себе?
- Если б я знал, - вздохнул Денис, - Но почему? Почему, скажите, ваше величество, вы не направили отравленный клинок по назначению?
- Что вы сказали? – не понял Наполеон.
- Это из Шекспира, - пояснил Денис, - Ведь ваш глав-ный враг не Россия, а Англия. Вы сами говорили, что по-считаетесь с ней за убийство моего Государя. От войны ме-жду нами выигрывает только Англия.
- Видит Бог, как не хотел я этой войны, - честно при-знался Наполеон, - Но император Александр, как нарочно, делал всё, чтобы она разразилась. Разве я начал эту зава-рушку в Аустерлице? Я щадил русские войска, я хотел по-казать, что не держу зла на Россию, но Александр не пошёл мне навстречу.
Оба помолчали. Обоих не покидало чувство, что здесь, между ними, присутствует ещё кто-то третий. И перед этим третьим все слова превращались в труху.
- Знаете, Радович, - внезапно сказал Наполеон, - Как только я возьму Петербург, а это вопрос времени, я отдам Александра в ваше распоряжение. Если захотите, вы смо-жете приказать его повесить или отрубить ему голову, как королю Людовику. А царём провозгласить Константина Павловича, например.
- Убить Сашку, - размышлял как бы про себя Денис, - Грешным делом, порой мне очень хочется убить Сашку. Но всё дело в том, что это не просто Сашка, это император, по-мазанник Божий. Может быть, у вас во Франции цареубий-ство вполне нормальное явление, но не в России.
- А как же Пётр Третий, Павел Первый? – спросил На-полеон.
- А вы заметьте себе, что Людовика казнили открыто, принародно на площади, а Павла Петровича убили ночью, тайно, да ещё и указали липовую причину смерти, - пояс-нил Денис, - Русский народ не поймёт цареубийц и не пой-дёт за цареубийцами.
- Пожалуй, что вы и правы, - сказал Наполеон, - Я не учёл этого.
- К тому же, - продолжал Денис, - Убийство было бы слишком лёгким наказанием за то, что Александр сотворил. Ровно 11 лет прошло с той роковой ночи, а рана моя ещё свежа. Всё напоминает мне о потере самого дорогого… А Сашка сбежит. Даже если вы возьмёте Петербург, Сашка сбежит за Урал, как Кутайсов, в одних подштанниках. Нет, Россию вам не победить, ведь Россия – это не Сашка. Вы возьмёте Москву, даже Петербург, но Москва и Петербург это ещё не Россия. Там, на небесах, у России есть заступник. По молитвам убиенного Императора Павла, Господь отве-дёт от России все беды.
Наполеон молчал, исполнившись уважения к вере Де-ниса. Потом сказал:
- Вот слова истинного христианина. Могу ли я сделать что-нибудь для вас лично?
- Разве можете вы воскресить Императора Павла? – с горечью вымолвил Денис, - Без него моя жизнь потеряла всякое значение и смысл. Велите меня расстрелять или пустите на все четыре стороны, я не человек более, я труп. Горечь выжгла мне всю душу. Вы говорите, я христианин? Нет, истинный христианин, верящий в загробную жизнь, не впал бы в такое чёрное уныние. Это великий грех.
- Что я могу сказать вам в утешение, - проговорил На-полеон, - Беннигсен мёртв, это я приказал его убить. Я же велю казнить всех убийц дорогого вам человека, едва те по-падут в мои руки. Что ещё я могу сделать?
- Отпустите меня, - сказал Денис, - Я, конечно, не могу дать слово, что не стану воевать против вас. Я гражданин моей страны, а она ведёт с вами войну.
- Куда же вы пойдёте? – удивился Наполеон, - Повсюду французские войска, до ближайших ваших частей очень далеко. Вы находитесь в глубине тыла наступающей армии. Я не могу гарантировать вашу безопасность, пока вы не у меня на глазах.
- И не надо, ваше величество, - заверил Денис, - Я же сказал, что нисколько не дорожу своей жизнью. Я уже убит. Меня убили 11 марта 1801 года
Наполеон, скрепя сердце, отпустил Дениса на все че-тыре стороны, велев выдать ему запас продовольствия, оружие и лошадь.
Денис пошёл к ближайшему лесу и углубился в него. Шёл он пешком, ведя лошадь под уздцы. Конь остановился на поляне и стал щипать густую и свежую траву, а Денис, ни о чём не думая, лежал на траве, запрокинув голову в не-бо.
- Эй, ты кто такой? – спросил торопливый женский го-лос.
Денис резко встал и увидел молодую черноволосую женщину в гусарской форме. Волосы её разметались не-брежными смоляными кольцами, шапку и саблю она дер-жала в руках.
- Ты кто, я спрашиваю, такой? – сердито повторила она вопрос каким-то незнакомым Денису жёстким выговором, - Откуда ты сюда свалился?
- Гвардии- корнет Денис Радович, - по всей форме представился Денис, - Был в плену, но отпущен по личному распоряжению Бонапарта.
- Чег-го? – удивилась девушка, «г» она произносила очёнь чётко, без украинского смягчения, как говорят за Уралом. А на груди её Денис с удивлением разглядел ме-дальон с изображением… Петра Третьего, - Отчего бы он тебя отпустил?
- А мы с ним знакомы с 1800 года, - честно признался Денис, с улыбкой глядя девушке в глаза.
Случилось так, что Денис случайно набрёл на один из партизанских отрядов, сражающихся против французов в лесах Смоленщины. Поскольку мужчины служили в регу-лярной армии, партизанские части часто возглавляли бабы или девицы, как всем известная Василиса, или Гликерия, как звали нынешнюю знакомую Дениса.
В её горячих жилах причудливо смешалась кровь польских крещёных евреев и яицких казаков. Родилась она в Екатеринбурге в 1796 году. Дед её по отцовской линии был участником Пугачёвского бунта, а по материнской – польского восстания, сосланный на Урал Екатериной. Са-велий Зарубин, дед Гликерии, прекрасно понимал, что Пу-гачёв - самозванец, но имя Петра Третьего, которого в семье почитали, и то, что Пугачёв поднялся против самозванки Екатерины в защиту прав на престол Цесаревича Павла Петровича, привело Зарубиных в ряды восставших. При Екатерине семья жестоко преследовалась, дед умер на руд-никах, отец сослан в Каинск Томской губернии. Только с воцарением Павла Первого Зарубины вернулись в Екате-ринбург, где отец её отпраздновал свадьбу и где на свет появилась Гликерия. Девчонка росла боевой, и в детстве все принимали её за мальчишку. Когда грянула война, Глике-рия бежала из дома, переодевшись мальчиком, и вступила в действующую армию. Полк оказался в окружении, коман-дир убит. Гликерия приняла на себя командование и ока-залась настолько способной к этому, что и старые опытные воины, и молодые новобранцы полностью доверяли этой девчонке.
- Павел Первый, - сказала Гликерия, - Достойный был Император, весь Урал поднялся бы на его защиту. Нынеш-ний же, Сашка, тьфу, ни чёрту свечка, ни Богу – кочерга.
И рассмеялась, потому что вывернула пословицу наиз-нанку. Это был первый и последний раз, когда она косну-лась Императора Павла в разговоре с Денисом. Каким-то глубоким внутренним чутьём поняла она, что лучше не ка-саться его открытой раны. Она почём зря бранила Катьку, Сашку и Петра Великого, но о Павле старалась не говорить. Не было между ними ни объяснений в любви, ни томных вздохов и девичьих обмороков, но к концу 1813 года она уже была его женой.
Пусть простят нас читатели, но не будет здесь описа-ния ни Бородинского сражения, ни пожара Москвы, ни большого французского отступления, перешедшего в пани-ческое бегство. Если кого это интересует, пусть читают Льва Толстого.
Отряд Гликерии шёл на соединение с регулярной ар-мией, но оказался зажат отступающими французами в бо-лотах. Силы были не равны, половина бойцов убито или ранено. Сама Гликерия была ранена в плечо и не могла держаться в седле. Её перевязали и перенесли в крытую повозку с ранеными. Денис принял командование отрядом на себя.
Отряд, казалось, был обречён. С одной стороны его ок-ружали французы, с другой были топкие, непроходимые болота. Бойцы пали духом и в растерянности отступали. Кто-то пытался с пением гимна поднять их в атаку, но ни-кто не поддержал, никто не подхватил гимн екатеринин-ских времён «Славен наш Господь в Сионе». Тогда Денис запел:
Ельник, мой ельник
Частой мой березник…
И под эту нехитрую песенку отряд сомкнул ряды. И вдруг все увидели, что там, впереди, скачет кто-то на бело-снежном коне. Всадник в зелёном мундире и треугольной шляпе скакал прямо через болота, причём конь его не ка-сался копытами ни кочек, ни болотной жижи. Всадник па-рил над землёй, почти невидимый в болотном тумане, но в облике его было что-то до боли знакомое.
 
- Братцы! – радостно закричал Денис, - Император Па-вел с нами! Вперёд! Умрём за Его Величество!
И радостно, громко запел: «Ельник мой, ельник»
И отряд двинулся через болота за всадником. Импера-тор Павел Первый вывел их из окружения навстречу на-ступающим русским войскам, они невредимыми прошли по страшной топи.

ГЛАВА XXV.
Императору Александру на стол положили список представленных к награде. В столице шли празднования по случаю победоносного завершения заграничного похода русской армии, и государь попросил Аракчеева составить список наиболее отличившихся офицеров и солдат.
- Радович? – с недовольством спросил Александр, тыча своим жирным пальцем в одну из строк списка, - Признай-ся, Алексей Андреевич, ты включил его сюда по своей дав-ней к нему симпатии.
- Нет, ваше величество, - тихо, но твёрдо проговорил Аракчеев, - Такова воля его высочества Великого князя Константина Павловича. Радович как его адъютант отли-чился во многих боях и не раз спасал его высочеству жизнь.
- Хорошо, раз Костя за него просит, - нехотя сказал Александр, - Пусть остаётся.

На награждение Денис явился в мундире Павловских времён, с которым не расставался всю компанию. Он слегка прихрамывал после ранения в ногу под Варшавой, поэтому опирался на массивную трость, украшенную бриллиантами, подарок Императрицы Марии Фёдоровны.
Вместе с Денисом в список награждаемых попал и Штааль, про которого Денис уже знал как про участника мартовского заговора. Нельзя было более унизить и оскор-бить Дениса, чем поставив его на одну доску с этим проны-рой и карьеристом. Первым порывам Радовича было раз-вернуться и уйти с награждения, рискуя навлечь на себя царский гнев и опалу.
- Князь Денис Радович, - услышал он нежный голос Марии Фёдоровны, - Я хочу наградить вас, спасителя жиз-ни моего сына, не только как Императрица, но и как мать. Я думаю, что этот орден Святого Иоанна Иерусалимского, учреждённый моим незабываемым мужем Императором Павлом, послужит достойной наградой ваших заслуг перед Царской Семьёй. Думаю, Государь Павел Петрович рад был бы вручить эту награду своему верному рыцарю. Сегодня я выполняю его волю.
Денис опустился на одно колено, благоговейно поцело-вал край платья Императрицы Марии и принял награду из её рук.
- Благодарю Вас, Ваше Величество.
Мария Фёдоровна сама подала ему руку, чтобы Денис мог подняться с колен, потом заговорила с ним ласковым тоном:
- Что ты теперь намерен делать? – спросила она, - Ос-танешься в свите Кости или перейдёшь в мою? Я была бы рада, если бы ты остался возле меня.
- Ваше Величество, я отвык в походе от дворцовой жиз-ни, - сказал Денис, - Раны дают о себе знать, а самая глубо-кая, та, мартовская, никак не затянется. Позвольте мне вместе с женой, я представляю вам свою жену – Гликерия Семёновна, урождённая Зарубина – позвольте мне с женой отъехать на её родину в Екатеринбург. Там мы будем жить в её усадьбе. Но если Вам, Ваше величество, или его Высо-честву Константину Павловичу понадобится моя помощь, я прибуду к вам по первому зову.
- Мой сын Николай, - сказала Мария Фёдоровна, - Давно мечтает с тобой познакомиться. Ты его кумир.
Высокий сероглазый красавец Николай Павлович был не похож ни на отца, ни на мать. Черты лица его были пол-ны благородства, а взгляд светился умом.
- Мне было всего 5 лет, - сказал Николай, - Когда убили моего отца. Я давно ищу случая поблагодарить вас, князь, за то, что вы для него сделали.
- Я – для него – сделал, - с горечью повторил Денис, - Если бы я умер 11 марта, защищая Государя от заговорщи-ков, вот тогда бы я хоть что-нибудь сделал для него. Но я самым позорным образом проспал…
- Те, кто бодрствовали в ту ночь, всё видели и слышали, а потом строчили мемуары, не пришли отцу на помощь, - рассуждал Николай, - А вы столько лет мучаете себя, что тогда проспали. Своей многолетней болью вы искупили этот грех.
- Ваше высочество, - внезапно сказал Денис, - Вы сей-час видели, как государь наградил некоего Штааля? Этот Штааль непосредственно участвовал в убийстве вашего от-ца. Он пришёл ко мне 12 марта весь измазанный чем-то красным. Это была кровь… его кровь…
- Я вас понял, князь, - сказал Николай, крепко пожи-мая Денису руку.
С этой минуты карьера фон Штаалей при императоре Николае Первом была закончена.

ГЛАВА ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ
Шли годы. Семья Радовичей жила в Екатеринбурге, занимаясь горнодобычей, литьём чугуна и сплавом леса. Семья Гликерии владела несколькими приисками. У Дени-са и Гликерии родилось двое детей – сын Константин и дочь Мария, крёстным отцом их стал Аракчеев, а матерью сама Императрица Мария Фёдоровна.
Каждый год 11 марта Денис запирался в своей комна-те, и никто из домашних не входил к нему в этот день. Им-ператора Павла в семье глубоко почитали и любили, но ни-когда не говорили о нём. Так набожные евреи, почитая Бо-га, избегают называть его по имени.
В сентябре 1825 года Денис получил из Грузино скорб-ную новость – зарезали Настасью Минкину. Аракчееву нужны были его сочувствие и помощь. Радович сразу же от-правился в Грузино.
Настасья была для Алексея Андреевича больше, чем женой. 25 лет она была его другом и помощником. Денис провёл расследование. Дворовые люди, в разные годы зата-ившие обиду на Аракчеева, хотели убить его, но Настасья проникла в их планы, поэтому они её убрали. Радовичу удалось вычислить злодеев, и они были наказаны.
Денис согласился пожить с Алексеем Андреевичем по-дольше, а потом свозить его на Урал, где Аракчеев ещё не был, показать ему живописные берега Исети.
Стояли ноябрьские холода. Небо было чисто, и земля была торжественно чиста, покрытая первым снегом. В цен-тре Грузино стоял монумент, поставленный Аракчеевым в память об Императоре Павле. Скорбно склонившийся над гробом воин чем-то напоминал чертами Радовича.
В свои 50 с лишнем лет Денис выглядел моложе, пото-му что в душе его ничего не менялось. Император Павел занимал в ней, как и прежде центральное место.
Они сели на лавочку вблизи монумента, и каждый по-грузился в свои мысли. Вдруг лицо Дениса просветлело, он словно бы помолодел лет на двадцать.
- А помните ли, Алексей Андреевич, - с улыбкой спро-сил он, - Помните ноябрь 1796-года?
Недавно умерла Екатерина, и Павел Петрович вступил на престол. Это была пора радужных надежд и великого ликования. Денис ходил, как пьяный, изо всех сил скрывая свою откровенную радость по этому случаю. Он внушал се-бе, что неприлично выражать такую радость, если умерла императрица, но это получалось помимо его воли.
Аракчеев вздохнул. Он тоже вспоминал, как Гатчин-ские полки встретили весть о тяжёлой болезни императри-цы: первые ряды ещё хранили приличествующее случаю молчание, зато последние передавали друг другу шёпотом «ура». Едва показался Павел Петрович, гатчинцы впервые за всю историю свою нарушили строй и с радостными кри-ками подхватили его на руки и подняли над головами. Они готовы были нести его так до самого Петербурга.
Их светлые воспоминания нарушил Клеймихель - лич-ный секретарь Аракчеева.
- Господину Радовичу срочная депеша из Варшавы.
- Из Варшавы? Радовичу? – удивился Аракчеев, - Ты, любезный, ничего не перепутал?
Клеймихель обиженно фыркнул:
- Я никогда ничего не путаю, - сказал он, протягивая Денису пакет, надписанный рукой Великого князя Кон-стантина Павловича.
- От его высочества, - ответил Денис на вопроситель-ный взгляд Аракчеева, - Случилось что-то неожиданное, раз он вспомнил обо мне.
 “По промыслу Божьему, твой главный враг, а мой старший брат скоропостижно скончался в Таганроге. Я не хотел этого престола до марта 1801 года, а после тем более. Меня мутит от одной мысли, сесть на трон после Сашки. Поэтому от моего имени, как мой адъютант зая-ви в Петербурге о моём отречении. Сам я туда больше не приеду. Ни за что и никогда. Константин.”
Глубоко потрясённый Денис первые секунды не мог вымолвить ни слова. Александр был ещё так молод, здоров и активен, что ожидать его смерти раньше, чем через ещё 30 лет не приходилось. Но предсказание Настасьи сбылось. Александр заболел холерой и в несколько дней сгорел от лихорадки. Было ему 48 лет. В неполных 47 убит был его отец Павел Петрович…
- Что случилось? – спросил Аракчеев, глядя на переме-нившееся лицо Дениса, - Что-нибудь неприятное?
А Денис всё вспоминал о смерти Екатерины, тоже на-ступившей в ноябре.
- Катька, - начал он, - То есть Сашка… То есть государь наш Александр Первый скончался.
«Ура», - шёпотом сказал Аракчеев и стал собираться вместе с Радовичем в Петербург.

- Значит, его высочество Константин Павлович царст-вовать никак не хочет? – в который раз спрашивал Аракче-ев, пока они ехали в Петербург.
- Да говорю же, нет, - повторял Денис, - Николай Пав-лович провозглашён наследником уже давно. Он и вступит на престол.
- А ты что намерен делать в Петербурге? – спросил Аракчеев.
- Только то, о чём просил его высочество, передам его отказ от престола. Потом сразу же вернусь домой, в Екате-ринбург.

Санкт-Петербург с тех пор, как Денис его покинул, очень изменился. Город вырос. О Павловской эпохе напо-минал лишь Михайловский замок, мрачный и пустынный.
Будто бы вернулись недоброй памяти Екатерининские времена. Разряженная праздная публика на Невском, ли-хие пролётки у подъездов трактиров и игорных домов. Не было в толпе ни одного опечаленного лица, точно смерть императора никого не трогала. Ещё одно предсказание На-стасьи сбылось, об Александре Первом никто не вспоминал уже через день после его смерти.
«Аракчеев, Аракчеев», - шептались за их спинами. На Радовича смотрели с подозрением – «Что это ещё за призрак Павловских времён?» - и с откровенным страхом – народ ещё не знал об отречении Великого князя Наследника – и многие боялись, что при императоре Константине возродят-ся Павловские порядки.

Штааль заметил Радовича издали, в такую допотопную форму мог вырядиться только Радович. Они не встречались лет двадцать и даже не переписывались. У Штааля к тому времени родился сын Пётр, успешно делающий придворную карьеру в должности камер-юнкера. Про Радовича фон Штааль слышал, что тот обретается где-то за Уралом, хотя никто его туда не думал ссылать. Ещё говорили, что он ска-зочно разбогател на своих приисках, но от столиц предпочи-тает держаться подальше.
Радович стоял на мосту Фонтанки, глядя потухшим взором на Михайловский замок. За те годы, когда бывшие друзья не виделись, Денис ничуть не изменился, высокая стройная фигура не пополнела и не ссутулилась, на лице не прибавилось многих морщин, лишь глаза были глазами древнего старца. Штааль позавидовал ему, поскольку за эти годы он до неприличия располнел и напоминал хорошо от-кормленного хряка.
- Денис Иванович, здравствуй, - радушно окликнул его Штааль, - Безумно рад видеть! Сколько лет, сколько зим!
На самом деле, Штаалю не так уж и радостно было ви-деть Дениса, но он понимал, что при новом императоре Константине этот олух Радович, бывший адъютант Велико-го князя Константина Павловича, может сыграть какую-то роль, что не замедлит сказаться и на карьере Штааля младшего.
Денис нехотя оторвал взгляд от окон Михайловского замка и мучительно припоминал, кто это перед ним.
- Не узнал? – Штааль расплылся в улыбке, - Не мудре-но, столько лет… Я уж не тот. А ты ну совсем не изменился. Юлиан фон Штааль к вашим услугам, - напомнил он, и со-вершенно зря. Денис не думал до этого о сведении старых счётов, теперь кое-что припомнил.
Радович кивнул в знак приветствия и снова перевёл глаза на замок.
- Давно в Петербурге? Надолго ли? Где остановился? – не замечая мрачности товарища, интересовался Штааль.
- Ненадолго, - отрывисто ответил Денис, - Остановился у графа Алексея Андреевича на Литейной.
- Ах, у Аракчеева, - протянул Штааль, - А как ты вооб-ще живёшь? У меня сын и четыре дочери – все замужем уже.
- У меня сын и дочь, - не стал скрывать Денис, - В Ека-теринбурге занимаюсь горным делом. Дочь пока не заму-жем, - он усмехнулся, потому что Маше шёл 11 год.
- Мой сын тоже пока не женат, - не без намёка заметил Штааль, - А в Петербург не думаешь перебраться?
Денис отрицательно покачал головой:
- Нет, лучше уж подалее от всех столиц.
Штааля всерьёз раздражало, что собеседник упорно не смотрит в его сторону.
- Что ты высматриваешь в этом чёртовом замке? - спро-сил он с досадой, - Тень Павла Первого?
Денис вздрогнул, а по лицу его пробежала гримаса му-чительной боли.
- Прости, - смутился Штааль, - Я не думал, что через столько лет всё у тебя так свежо…
- Я никогда не забывал об этом, - глухим голосом, тихо сказал Денис, - Вы убили Государя, а потом ты явился ко мне весь в его крови. Я не забыл.
- Я? В крови? – изумился Штааль, - Да я даже не вхо-дил в ту комнату. Я стоял с фон дер Паленом в засаде и у меня от напряжения пошла носом кровь. Это моя была кровь, а не царская.
- Не важно, - перебил Денис, - Ты был там, ты был с ними, когда Государя душили, ты стоял рядом, когда ему проломили голову табакеркой, Катькой подаренной…
Лицо Радовича перекосилось и стало похожим на страшную маску.
- И ты подошёл ко мне сегодня, словно ничего не быва-ло, - продолжал Денис, - Неужели ты не видишь, как мне больно, неужели не понимаешь, как я мечтаю утопить тебя в Фонтанке? Как же я ненавижу всех вас… Фондерпалены!
Денис задыхался.
- Прости, но Павел сам виноват, - заметил спокойно Штааль, - Зачем он восстановил против себя всю аристокра-тию, зачем затеял эту авантюру с Индийским походом…
Штааль прервался, потому что почувствовал, что угро-за быть утопленным в Фонтанке очень актуальна. Губы Де-ниса побелели, глаза вышли из орбит, он судорожно глотал воздух.
Это же надо, как его корёжит, - подумал Штааль, - Из-за какого-то ничтожного Павла…
С огромным трудом Денис Радович овладел собой и своим обычным голосом сказал тихо:
- Да, мне было тяжело это перенести. Ты знаешь, чем был для меня Государь наш Павел Петрович. Таких царей у нас в России не было и уж больше не будет… Прости, что не сдержался.
И Денис улыбнулся своей беспомощной, детской улыб-кой. Штааль и не подозревал, планы какой мести роятся сейчас в голове Дениса, поэтому искренне обрадовался, что Радович так резко остыл.
- А что наш новый государь? – спросил Штааль, - Как скоро ждать его в Петербург? Ты ведь приехал по его распо-ряжению?
- Я приехал по распоряжению его высочества Великого князя Константина Павловича, - ответил Денис.
- Я его и имею в виду, - пояснил Штааль, - Когда он прибудет из Варшавы?
- Ни за что и никогда, как он мне написал, - Радович улыбнулся не без злорадства, - Разве ты не знаешь, что на-следник – Николай? А ещё живёшь в столице. Мы за Ура-лом знаем больше тебя.
Штааль был так потрясён известием, что выронил свою круглую шляпу, которую ветер тотчас же швырнул в Фон-танку.
Денис невесело и едко рассмеялся.
- Ну так, теперь ты уже не спишешь потерю своей яко-бинской шляпы на Императора Павла, - сказал он, - Сдела-ли революцию, Царя убили ради того, чтобы носить круг-лые шляпы. Вся Европа над вами смеялась, там головы ле-тели вместе со шляпами.
Штааль натянуто улыбнулся.
- Послушай, Денис Иванович, - сказал он, - Приходи-ка ты вечером ко мне. Побеседуем. У меня будет Бессольцев – ты его помнишь? Он теперь всё проекты какие-то пишет, да в собраниях подозрительных бывает.
- Хорошо, приду, - согласился Денис, - Надо же мне знать, что вы тут в Петербурге опять замышляете.
На том они и разошлись.

Бессольцев искренне обрадовался встрече с другом.
- А я ещё не хотел идти сегодня к Штаалю, - восклик-нул он, - Вот неожиданная и приятная встреча! Что же ты пропал с горизонта, словно в ссылку. Насколько я знаю, те-бя никто не ссылал.
Друзья обнялись и приступили к расспросам. Бессоль-цев был женат на своей бывшей крепостной, жену обожал и имел от неё уже троих детей.
- Ты представь, я женился только в 42 года, - рассказы-вал он, - А до тех пор всё страдал, что Штааль у меня невес-ту увёл. Аннушка – это жена моя – настоящий ангел, ты сам увидишь, какое это сокровище. Ты ведь в Петербург надол-го?
- Нет, ненадолго, - ответил Денис, - Я выполнил всё, о чём меня просили, передал заявление Великого князя Кон-стантина об отречении. Больше мне делать здесь нечего, меня ждут дела на Урале. С некоторых пор петербуржский воздух вреден для меня.
В отличии от Штааля Бессольцев не стал затрагивать больную для Дениса тему. Расспросил о его делах, Денис рассказал, какие права и привилегии получили его кресть-яне, как умело он управляет фабрикой и приисками, по-строил для своих работников больницы и школы, а кресть-янским детям платил стипендию на получение высшего об-разования.
- Если бы все помещики были такими, как ты, я бы всей душой стоял бы за крепостное право, - сказал Бессоль-цев, - Послушай, пока ты не уехал в свою глушь, побывай у меня. Я познакомлю тебя с людьми, кои мечтают о свободе и счастии каждого русского мужика. Многие из них, как и ты, воевали с Наполеоном.
- Менее всего я бы хотел воевать именно с Наполеоном, - с досадой сказал Денис, - Мы с ним мыслим в одном русле и наш общий враг – Англия.

Бессольцев ввёл Дениса к Рылееву как своего друга. Все, собиравшиеся у него по средам, были членами Север-ного тайного общества, в которое с недавних пор и вошел Бессольцев.
К Рылееву они пришли первыми, народ ещё не начал пока сходиться. Окна дома выходили на Мойку, это двух-этажное основательное здание принадлежало Русско- Аме-риканской компании, учреждённой Императором Павлом, в ней работал Рылеев и жил рядом со службой. Служба была необременительной, никто не контролировал его, а доходы шли регулярно.
В доме Рылеевых было чистенько и опрятно, кружев-ные салфеточки, кисейные занавесочки, клетка с канарей-кой и горшки с геранью. Чувствовалось, что дом обставлял-ся хозяйкой с любовью, но абсолютно без вкуса. Радович по-думал, что его Гликерия никогда бы не обставила комнату такими миленькими вещицами. В его екатеринбургском доме обстановка была как в штабе какого-нибудь гатчин-ского полка конца 90-х годов прошлого столетия.
- Мой друг Денис Радович, - с гордостью сказал Бес-сольцев, - Герой 12 года, кавалер Ордена Святого Иоанна Иерусалимского.
- Будет тебе, - отмахнулся Денис, - Не люблю я вспоми-нать 12 год и всё, что с ним связано.
- Это почему же? – удивился Рылеев, - Многие мои дру-зья гордятся своей ролью в освобождении России и Европы.
- Освобождении от чего? – спросил Денис с усмешкой, - От Наполеона? А вы уверенны, сударь, что власть Наполео-на для Европы была хуже власти англичан? А Италия ста-ла свободнее, попав под австрийское владычество? А поляки должны сказать нам спасибо за то, что их поделили между Австрией, Пруссией и Россией? А уж население английских колоний просто счастливо, что мы убили в них всякую на-дежду освободиться от власти британской короны.
Рылеев опешил, даже члены Южного общества во гла-ве с Пестелем не позволяли себе таких смелых речей.
- А вы не боитесь высказывать такие мысли малозна-комым людям? - спросил Рылеев с уважением.
- Чего мне бояться? – отмахнулся Денис, - Я итак живу за Уралом. Это для вас Сибирь страшна, а я там провожу каждое лето. Добавлю ещё, как рыцарь Мальтийского орде-на, я страшно благодарен императору Александру, за то, что он подарил Мальту англичанам.
- Он даже не стал присягать Александру, представляе-те? – с восторгом добавил Бессольцев.
Рылеев хотел расспросить подробнее, как ему это уда-лось, но в комнату впорхнула его жена Наталья в лёгень-ком домашнем, но всё же модном платьице. Она перекину-лась с мужем несколькими словами о здоровье их дочери Настеньки, которая последнее время кашляла.
В это время пришли Бестужев и Якубович, неразлуч-ная парочка, оба любители хорошеньких женщин, карт, ви-на и хвастовства. Изъяснялись они исключительно высоким слогом, даже когда речь шла о совершенно обыденных ве-щах. Якубович носил чёрную повязку на глазе и много и с наслаждением рассказывал о своём участии в покорении Кавказа. Следом за ними пришёл Каховский. Этот тоже любил до страсти картёжную игру, но в карты ему реши-тельно не везло, поэтому он спустил всё состояние и распро-дал в розницу всех своих крестьян. Теперь он жил тем, что питался из милости у друзей по Северному обществу и на-мечал себя на роль главного цареубийцы.
Члены общества продолжали съезжаться. Денис ста-рался казаться не замеченным. Он уже понял, что попал в центр антиправительственного заговора, и мучительно со-ображал, следует ли донести обо всём Алексею Андреевичу или это будет выглядеть как донос, а доносительство он счи-тал подлостью и гнусностью. Денис на сей раз был в штат-ском, а посему не особо выделялся. Среди собравшихся он узнал сына Штааля – Петра.
Длинноногий, неуклюжий немец в профессорских оч-ках, пробираясь через гостиную, троим наступил на ноги, повалил напольную вазу прямо на хвост огромному персид-скому коту. Кот возмущённо фыркнул и замахнулся на не-дотёпу лапой.
- Вильгельм Кюхельбекер, - представился он, протяги-вая худую, длинную руку с тонкими пальцами, - А вы Радо-вич, я знаю.
- Сын Карла Кюхельбекера? – спросил Радович, - Отец ваш один из немногих 11 марта не принявших сторону за-говорщиков. А мать ваша всегда глубоко почитала Павла Петровича. Что привело вас на это собрание вольтерьянцев, авантюристов и предателей России.
- Так вы такого о нас мнения? – вскинул брови Кюхель-бекер, - Зачем же вы пришли сюда?
- Бессольцев сказал, что вы думаете о судьбе России, - ответил Денис, - Что заботитесь о русских крестьянах. Ви-дите, вон Каховский. Он проиграл своих крестьян в карты, продал с аукциона, разлучая семьи, да ещё гордится этим. А вон Якубович. Бьюсь об заклад, он на Кавказе то никогда не был, а если и был, то большинство его подвигов приду-мано или у господина Пушкина вычитано. А глаз ему под-били в пьяной драке, как Потёмкину, из-за бабы.
- Так вы, пожалуй, донесёте на нас, - протянул подо-шедший Рылеев.
- Вот этого не будет, клянусь, - успокоил его Денис, - И не потому, что я считаю доносительство подлостью. Если бы вы сейчас замышляли против Императора Павла, я бы не задумываясь, донёс бы. Аракчеев мой друг, за Павла Пет-ровича я всегда был готов умереть, а не то, что прослыть доносчиком. Но Государя моего больше нет. Мой друг Арак-чеев стар и болен, я не стану из-за вас его тревожить. К то-му же, Рылеев, вас и без моего доноса повесят.
Рылеев горько усмехнулся:
- Спасибо на добром слове, - сказал он, - За что же нас вещать? Мы хотим России только блага.
- А я сомневаюсь, что Россия для вас ближе, чем для меня остров Мальта, - возразил Денис, - Я не понаслышке знаю крестьянскую жизнь, сам работал на земле. Я пре-красно знаю, что русский крестьянин не думает ни о каких конституциях, революциях, республиках. Он трудится на земле, молится Богу и чтит царя. Ему не важно – Сашка это, Константин или Николай. Он не пойдёт за вами, если вы прольёте царскую кровь. А если народ за вами не пой-дёт, то кто же стоит за вами, кроме Лондона?
- Почему Лондона? – не понял Рылеев.
- Потому, сударь, что вы лишь по одежде русский, а в душе англичанин. Вы всё воображаете, что вы в англий-ском парламенте, - пояснил Радович.
- Вы тысячу раз правы, - сказал позади них невысокий, желчный молодой человек в небольших круглых очках, - Простите, я не расслышал вашего имени?
- Князь Денис Радович, - представился Денис.
- Александр Грибоедов, - молодой человек пожал Дени-су руку, - Вы правы, князь, что эти господа русского народа не знают, и начёт того, что у нас англичане даже в щели за печкой, вы тоже правы. Все заговоры на Руси сочинили в Лондоне, все революции, конституции, парламенты – отту-да. А мы и рады примерять чужой кафтан. Петрушкины де-ти.
- Как вы сказали? – переспросил Денис, этот молодой человек стал ему симпатичен.
- Петрушкой я назвал Петра Великого, - пояснил Гри-боедов.
- Катькины внуки, вот что ещё хуже, - уточнил Денис.
В это время из передней вышел человек, появление ко-торого заставило Дениса вздрогнуть и похолодеть. Это был фон дер Пален, только лет на 20 моложе того Палена, кото-рого Денис знал в том роковом марте. Тот же взгляд, поход-ка, поворот головы, та же педантичная аккуратность кос-тюма, выдающая немца. Правда, в отличие от Палена, этот человек не носил стольких наград и одет был скромнее.
- Кто это? – испуганным шёпотом спросил Денис у Кю-хельбекера.
Тот проследил за взглядом Радовича.
- Это Павел Иванович Пестель, глава Южного общест-ва, - тоже шёпотом ответил Кюхля, - Наш будущий дикта-тор. Мы за глаза называем его Павлом Вторым.
Рылеев с беспокойством взглянул на Радовича, Бес-сольцев неоднократно предупредил его, что Денис болез-ненно реагирует на любое непочтительное упоминание о Павле Первом.
- Надо же, - Денис смотрел на Пестеля, не отрываясь, - До чего похож, прямо одно лицо. Уж не родственник ли?
- На кого похож? Чей родственник? – спросили Рылеев и Кюхельбекер.
- На графа и барона фон дер Палена, - ответил Денис.
С появлением Пестеля все посторонние разговоры пре-кратились, и всё общество оборотилось к нему.
- Итак, господа, дата назначена, - сказал Пестель, - 14 декабря полки должны принести присягу Николаю. В на-ших полках солдаты откажутся присягать Николаю и по-требуют Константина. Тогда то мы и начнём заварушку.
- Постойте, господа, - прервал его Радович, - Я личный адъютант Великого князя Константина. В письме ко мне из Варшавы он категорически отказывается вступать на пре-стол. Я могу показать это письмо за его личной подписью. Вы что же собираетесь обмануть своих солдат?
Все обернулись к Денису и посмотрели на него так, словно он прервал концерт выдающегося виртуоза. Видимо, здесь не привыкли, чтобы кто-нибудь прерывал Пестеля. Сам Пестель воззрился на него уничтожающим взглядом.
- Можно сказать и так, - со снисхождением, точно к ма-лолетнему дурачку, ответил он. - Это решительно не имеет никакого значения. Главное, произвести смуту и замеша-тельство в полках, а там уже вступит обречённая когорта. Вы готовы, Каховский?
Тот кивнул.
- Всего цареубийц у нас 12 человек, - продолжал Пес-тель, - Но вам, Каховский, выпала честь убить самого глав-ного – Николая Павловича, вам, Якубович, достанется Ми-хаил Павлович. Остальных вы поделите между собой сами. И главное, тень цареубийства не должна лечь на нашу ор-ганизацию. Вы действуете от себя лично.
- Остальных, это кого? – снова не выдержал Радович, - Вы, что же, предлагаете убить женщин и малолетнего на-следника престола?
- Не только, - пояснил Пестель, - Я предлагаю изни-чтожить весь царский романовский род, даже тех из Рома-новых, кто в настоящее время за границей, вплоть до их по-томства. Не должно остаться ни одного претендента на рос-сийский престол, вот тогда наступит республика.
- Тогда, дорогой фон дер Пестель, вам придётся убить каждого русского и православного, чтобы истребить царя у него в голове, - заметил Денис, и все посмотрели на него с ужасом, ожидая, чем закончится этот поединок, - Республи-ка, к которой вы зовёте, возможна только на кладбище.
- Это ещё что за явление? – спросил Пестель, - Из како-го замшелого шкафа елизаветинских времён вы вылезли? С тех пор, дорогой мой, многое изменилось, и мужики уже не верят в доброго царя-батюшку. Вспомните Пугачёва.
- Пугачёва? – переспросил Денис, - Восстание Пугачёва было за Царя, а не против него. Мужики, особенно яицкие казаки, верили, что Пугачёв есть Император Пётр Третий. Они восстали против самозванки Екатерины, в том числе за права на престол законного наследника Павла Петровича. Вы считаете себя наследниками Пугачёва, но вы наследни-ки фон дер Палена, английского наймита и подлеца.
- Я не вызову вас на дуэль лишь потому, что я занят более важными делами, - уже жалея о начатом разговоре, сказал Пестель.
- Фон дер Пален тоже отказался от дуэли со мной, - ус-мехнулся Радович, - Всё дело в том, господа зубовы, что шпага не привычна для ваших рук. Вы привыкли орудо-вать табакерками.
С этими словами Денис демонстративно покинул соб-рание.
Когда он вышел от Рылеева, зимние сумерки уже оку-тали город. Падал колючий снег, и заметала позёмка. Пере-секая Сенатскую площадь, Денис поднял глаза на памят-ник Петру, поставленный Екатериной. Лицо царя- сыно-убийцы словно усмехалось над ним, а рука была угрожаю-ще поднята, словно этот страшный, чудовищный идол гнал-ся за Денисом. И ему захотелось, как пушкинскому Евге-нию, погрозить этому жуткому всаднику кулаком. Что он и сделал. И, подобно Евгению, бросился прочь от этого места.
Пустынные улицы мелькали перед ним, как в калейдо-скопе, и очень скоро он заблудился. Много лет он не был в Петербурге и забыл расположение города. Устав плутать, Денис пошёл прямо на возвышающийся шпиль Петропав-ловского собора. Вдруг за ним раздался явственный стук копыт, точно позади скакала чугунная лошадь. С ужасом Денис подумал, что это Пётр сошёл с пьедестала и гонится за ним.
Радович остановился и обернулся назад.
Будь, что будет, - подумал он, - Я не стану бегать от своей судьбы.
Всадник приблизился. Конь казался исполинского рос-та, и копыта его, едва касаясь мостовой, производили неж-ный звон, точно валдайские колокольчики. Денис пригото-вился смело взглянуть Петру в глаза, но … это был не Пётр. Всадник склонил голову, и Радович тотчас же узнал его.
От нахлынувшего прилива чувств Денис чуть не ли-шился сознания, а сердце его разрывалось.
- Ва…Ваше Величество, Па-павел Петрович, - он рух-нул на колени, простирая к нему руки, - Не оставляйте ме-ня, умоляю.
- Ещё не время, - скорее почувствовал, чем услышал, Денис любимый голос, - Ещё не пришло время для нашей встречи. Теперь беги… беги отсюда.
И всадник скрылся. Денис закричал, как не кричал никогда в жизни и рухнул на мостовую.
Появление этого призрака, бывшее на самом деле или рождённое, скорее всего, расстроенными нервами Радовича, спасло ему жизнь. Пётр Штааль, увидев, что человек, коего ему поручили убить, вдруг закричал отчаянным голосом и упал, спрятал пистолет и склонился над Денисом.
Когда вместо бесконечно любимого лица Павла перед ним возникла белесая, упитанная штаалевкая физиономия, Радович застонал от досады.
- Какого чёрта, - вставая и отряхиваясь, проворчал Де-нис, - Какого дьявола тебе от меня надо.
Сердце Дениса болело нестерпимо, большая, круглая луна во всех подробностях освещала мучнисто-белое лицо, белесые бровки и блеклые голубые глазки младшего Штаа-ля.
- Я шёл за вами, чтобы… чтобы, - он так и не решился вымолвить слово «убить», но Денис прочёл это по глазам его.
- Ну, так делай это скорее, - попросил Денис, - Тебя ведь послал Пестель? Жизнью своей я не дорожу нисколько.
- Я прошу вас, уезжайте из Петербурга, - взмолился Пётр Штааль, - Я не способен вас убить. Я не хочу никого убивать, - канючил он, как ребёнок, - Уезжайте, а я скажу, что убил вас.
- Ты связался с людьми, рядом с которыми, рано или поздно, но тебе придётся стать убийцей, - заметил Радович, - Почему не начать с меня?
- Я не хотел с ними связываться, - торопливо прогово-рил Штааль, - Но я проиграл Бестужеву большую сумму де-нег, а Пестель уплатил мой долг. Меня заставили… Пожа-луйста, не говорите моему отцу…
Это прозвучало совсем по-детски.
- Ха-ха, - усмехнулся Денис, - Похоже, что отца ты бо-ишься больше Бога и царя. Хорошо, не скажу. Но за это ты напишешь мне список всех заговорщиков, коих ты знаешь.
Младший Штааль радостно закивал.


ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ И ЧТО-ТО ВРОДЕ ЭПИЛОГА.
14 декабря 1825 года произошло то, что позже было на-звано восстанием декабристов. Денис Радович весь день ез-дил от полка к полку, убеждая собравшихся разойтись и по-казывая им письмо Великого князя Константина. Пули свистели у него над головой, он неоднократно был на воло-сок от гибели. В этот день погибли 1271 человек. Большинст-во погибших не имело отношения к восстанию, не представля-ло его целей и не разделяло взглядов заговорщиков.
Народ и войска подло обманули, внушив им мысль, что за-конный наследник престола Константин арестован, а Николай узурпатор и вор престола. Русский народ нелегко поднять про-тив царя, зато поднять за законного царя против самозванца на троне можно было и очень легко.
Убито было 2 парламентёра – Милорадович и Стюрнер, - стреляли в Великого князя Михаила. Брата царя спасло то, что Денис встал между ним и восставшими.
- Не стреляйте, - крикнул кто-то, - Это Радович, адъютант Константина.

- Не езди туда больше, - взмолился Аракчеев, когда Денис благополучно вернулся, - Убьют и не заметят, изверги.
Он едва не плакал от страха за Дениса, за долгие годы тот стал Алексею Андреевичу дороже сына.
Денис крепко обнял и расцеловал Аракчеева.
- Не бойтесь за меня, - заверил Радович, - Государь Павел Петрович сказал, что на сей раз со мной ничего не случится.

Денис вернулся невредимым.
- Ты спас жизнь двум моим сыновьям, - сказала Мария Фё-доровна, - Проси от меня всё, чего хочешь.
- Ваше величество, - отвечал Денис, - Велите повесить фон дер Палена.
Мария Фёдоровна поняла, что Денис говорит не о том Па-лене, который давно выжил из ума в своём курляндском замке, а о тех, кто ныне обманным путём подбивал народ на бунт.

Так называемые декабристы (почему не мартобристы?) вели себя на допросах трусливо и подло. Каждый пытался свалить вину на других, оговаривал множество совершенно непричастного народа. Рылеев рыдал, валяясь у императо-ра в ногах и прося о снисхождении. Пестель пытался пред-ставить Радовича опасным вольнодумцем и смутьяном.
У Николая Павловича вид этих плачущих и обвиняю-щих кого угодно кроме себя людей вызвал приступ жалости, смешанной с брезгливостью. Так смотрят на людей, отме-ченных тяжёлой, постыдной болезнью, коей они сами ви-ной, но всё же бесконечно жалких.
Государь готов был всех простить, тем более, что жёны и сёстры преступников обивали порог его приёмной.
- Государь, - сказал Бенкендорф, - У Милорадовича и Стюрмера тоже были семьи.
Николай Павлович колебался. Он только вступал на престол и очень не хотел, чтобы руки его в самом начале обагрила кровь.
- На совести этих людей гибель более тысячи человек, - выставил свой последний аргумент Бенкендорф, - Ни в од-ной стране мира, - подчеркнул он, - подобных преступников не оставили бы в живых.
- Но я сам виноват не менее, - возразил Николай Пав-лович, - Мне не следовало приказывать стрелять.
- И ждать, пока они убьют вас и всю вашу семью? – вмешался в разговор Радович, - Именно об этом шла речь на их собраниях. Вспомните, ваше величество, как Государь наш Павел Петрович великодушно простил Зубовых, и чем Зубовы ему отплатили за это.
Государыня Мария Фёдоровна пошатнулась. Она от-чётливо вспомнила лицо мужа, обезображенное зубовской табакеркой.
- Ты должен наказать их, Никс, - сказала она, сдержи-вая подступающие слёзы,- ты должен это сделать, если не в память об отце, то хотя бы ради меня. Вспомни, как в две-надцатом году ты обёщал публично повесить фон дер Пале-на. Сделай это сейчас.

Скрепя сердце, Николай Павлович подписал смертный приговор пятерым наиболее яростным заговорщикам. Со-временники даже за рубежами России удивлялись такому мягкому приговору, в той же Англии казнённых было бы в разы больше. Оставшиеся заговорщики получили разные сроки ссылки, а большинство вообще никак не было нака-зано.
Это решение было встречено неодобрением с обеих сто-рон. Революционеры сделали из казнённых икону, а из со-сланных и их жён – святых мучеников. Реакционеры воз-мущались мягкостью приговора и гуманностью государя в отношении всех наказанных. Жёнам декабристов Николай Павлович из своих средств выделил денег на дорогу, никто из родственников наказанных не был лишён дворянства, а их дети сохранили все должности при дворе.
- Дойдёт до того, - ворчал Аракчеев, - Что государь за свой счёт станет содержать их любовниц, канареек и ком-натных болонок.
Исключение было сделано по просьбе Радовича всей семье Штааля. Им предписывалось навсегда покинуть пре-делы России, всё имущество их, поместье и счёт в банке, было конфисковано и распределено между их крестьянами, получившими полную свободу. Никто не мог понять вне-запной опалы Штаалю старшему, который при Александре Первом успешно получал чины и награды.
- Цареубийство 11 марта 1801 года, - сказал Николай Павлович, - Не имеет срока давности, и каждый участник его понесёт, наконец, заслуженную кару.
Царедворцы кинулись трясти старые сундуки свои в поисках доказательств, что ни они сами, ни их родные и близкие на пушечный выстрел не приближались 11 марта к Михайловскому замку.
Михайловский замок, как молчаливый свидетель об-винения, стоял заброшенный и забытый. Никто из Романо-вых не решался там жить. Все последующие Романовы из-бегали давать своим детям имя Павел, на троне сменились два Николая и три Александра, Павел Первый был и по-следним.
В июле 1826 года пятеро приговорённых - П.И. Пес-тель, С.И. Муравьёв-Апостол, М.П. Бестужев-Рюмин, К.Ф. Рылеев, П.Г. Каховский были казнены.
Во дворе Петропавловской крепости установили высо-кий помост с пятью виселицами. Денис стоял в мрачно мол-чащей толпе рядом со старым гатчинским солдатом. К при-говорённым подошёл священник, и каждый, целуя крест, исповедался и причастился. Только Каховский, убийца Ми-лорадовича и Стюрмера, от исповеди отказался.
На приговорённых накинули верёвки. Раздалась бара-банная дробь, и по команде подпорки были выдернуты из под ног обречённых. Но помост оказался гнилым, как всё предшествующее царствование. Трое из пятерых сорвались и полузадушенные рухнули на землю. Пришлось их вешать вторично. Николай Павлович не присутствовал на казни, иначе приказал бы пощадить сорвавшихся. Без царского приказа никто на это не решился.
Зрелище было ужасным. Но ещё ужаснее было выра-жение лица Радовича. Лицо его было перекошено безна-дёжной смертной мукой, словно это на его шее затянулась петля. В глазах Дениса отразились все круги ада.
Старый гатчинский солдат, начавший службу ещё при Суворове, побывавший не в одном сражении и видевший не одну смерть, теперь рыдал, как ребёнок, как женщина, не-уклюже вытирая слёзы рукавом мундира.
- Что ты, братец, - спросил Радович, - Неужели тебе этих злодеев так жаль?
- Барин, милый, - ответил солдат сквозь слёзы, - Я сто-ял в охране Михайловского замка, когда Государя нашего батюшку Павла Петровича злодеи задушили. Ему ведь ни исповедоваться, ни причаститься не дали. Кабы я знал, кто это сделал, я бы их своими руками…
Радович молчал, потрясённый тем, как этот солдат верно передал все его чувства. Одно дело слышать от кого-то, что Государя задушили, и совсем другое самому видеть, какая это была страшная, мучительная смерть.
- Братец, - сказал, наконец, Денис, - Я дам тебе записку к графу Аракчееву. По моей просьбе он назначит тебе со-лидную пенсию, и семье твоей поможет. У тебя ведь семья есть?
- Спасибо, барин, за заботу, - сказал солдат, - Только мне ничего не надо. Государыня матушка Мария Фёдоров-на дочерей моих пристроила в Смольный институт, очень она о нас, гатчинцах, заботится. Дочери замужем, внуки подрастают. А мне, старику, много ли надо? Как жаль, ба-рин, как жаль…
И солдат тяжело вздохнул.
- Тебе Государя жаль? – спросил Радович
- Само собой, - ответил тот, - Таких царей у нас больше не будет. Вот и жаль мне, что тут шестую-то виселицу не по-ставили. Для Алексашки отцеубивца…
- Так он же умер, - удивился Денис, - Как можно мёрт-вого повесить?
- Помер-то, помер, - согласился, было, солдат, - Да только говорят, что не помер он, а сбежал, переодевшись в платье солдата, коего вместо него умертвили. Вот изловить его, сечь плетьми, а потом повесить.
- За что же плетьми? – спросил Денис.
- А что нашему брату за дезертирство бывает? – в свою очередь спросил солдат, - Если солдат с поста сбежит, не-приятель войдёт. А если царь сбежит, коему вся страна до-верена, что со страной-то будет?
- А к нынешнему государю Николаю Павловичу как ты относишься? – поинтересовался Денис.
- Дай Бог ему здоровья и долгих лет, - солдат набожно перекрестился, - Да только не быть ему лучше Павла Пет-ровича, точно говорю. Тот был нам всем отец. Осиротели мы.
И пошёл солдат своей дорогой, прихрамывая и суту-лясь.
Верно он сказал, - думал Радович, - Ни один заговор-щик не нанёс такого вреда России и самодержавию, сколь Александр Первый.
Царская власть обесценилась, потеряла свой священ-ный смысл. После Павла Петровича царями стали Сашки, Николашки, а Государь батюшка, красное солнышко 11 марта был убит. И самое страшное – никто из убийц не был наказан, а это значит, царскую кровь можно было проли-вать безнаказанно. Теперь повесили пятерых (надо бы шес-терых), но семена, ими посеянные, упали в благодатную почву.

Гликерия с детьми приехала к Денису в Петербург. Радович представил Государыне Марии Фёдоровне свою красавицу дочь 10-летнюю Машу и сына 7 летнего Костю.
У Государыни сидела Нелидова. Екатерина Ивановна напоминала цветок, забытый и засушенный между страни-цами книги. Она ничуть не изменилась с тех пор, когда в 1801 году они виделись последний раз, но, как в засушен-ном цветке, в чертах её не было жизни. Одета она была с монашеской скромностью, в будничное платье смолянки, и выражением лица напоминала монахиню. Пока Денис представлял Императрице своих детей, и Мария Фёдоровна вела с ними беседу, Нелидова не проронила ни слова.
- Машеньку бы к нам в Смольный, - нарушила она дол-гое молчание, - Чему там, в глуши, ей учиться?
- А Костеньку к нам в военное училище, - поддержала Мария Фёдоровна.
- Алексей Андреевич берёт Константина к себе в воен-ные поселения, - сказал Денис, - Здесь в Петербурге он на-берётся всякой фондерпаленской заразы. А насчёт Маши, я был бы благодарен, если бы Екатерина Ивановна взяла над ней шефство.
- От меня точно не будет фондерпаленской заразы, - заверила Нелидова, - А вы слышали, фон дер Пален с ума сошёл?
- Не удивительно, - заметила Мария Фёдоровна, - Объ-явили безумцем Павла Петровича, а сами оказались безум-цами. Зубов, говорили, перед смертью ел собственные отхо-ды.
Разговор, как нарочно, сворачивал на больное для всех троих место. Выяснилось, что все участники гнусного убий-ства 11 марта умерли позорной или мучительной смертью. Пален скончался совсем недавно. Это было как Божье воз-мездие.
- Не радуйтесь, - внезапно сказала Гликерия, - Фон-дерпалены бессмертны.
И точно ледяной ветер подул во дворце. Все замолчали.
- Поедемте в Павловск, - сказала Мария Фёдоровна, - Побываем в моём музее.

В Павловске стояло дивное лето. Цвели сады, пахло свежей листвой после дождя. В летнем уютном домике всё было устроено с любовью и нежностью. Портреты Павла Петровича, его любимые вещи, картины с видами Гатчины, всё было расставлено в идеальном порядке, обо всём забо-тились.
- Вот не станет меня, и всё здесь придёт в запустение, - вздохнула Мария, смахнув слезинку, - Кроме меня это ни-кому не надо.
- Не плачь, бабушка, - сказала Маша, - Я позабочусь здесь обо всём.
- Спасибо, внученька, - и Мария Фёдоровна поцеловала ребёнка.

В Малом театре давали спектакль «Гамлет», в новом переводе, и Денис, вспомнив о спектакле, виденном в моло-дости с участием Шевалье, решил посмотреть эту постанов-ку снова. Народа в зале было мало, поскольку столичным жителям было не до спектакля какого-то господина Шек-спира о страданиях семнадцатого века.
Открылся занавес, и на сцену вышел молодой актёр, чтобы предварить спектакль чтением стихов опального Пушкина:
Когда на мрачную Неву
Звезда полуночи сверкает,
И беззаботную главу
Спокойный сон отягощает,
Глядит задумчивый певец
На грозно спящий средь тумана
Пустынный памятник тирана,
Забвенью брошенный дворец —
И слышит Клии страшный глас
За сими страшными стенами,
Калигуллы последний час
Он видит живо пред очами,
Он видит — в лентах и звездах,
Вином и злобой упое;нны
Идут убийцы потае;нны,
На лицах дерзость, в сердце страх
Молчит неверный часовой,
Опущен молча мост подъёмный,
Врата отверсты в тьме ночной
Рукой предательства наёмной…
О стыд! о ужас наших дней!
Как звери, вторглись янычары!…
Падут бесславные удары…
Погиб увенчанный злодей.
Какое отношение к Шекспиру имела Пушкинская ода Вольность, непредвзятому зрителю было бы совершенно не-понятно, но в зале не было таковых. В памяти была слиш-ком свежа казнь декабристов. Народ в большинстве своём не ведал их целей и программы, но сочувствовал им, как сочувствуют русские люди всем преследуемым и гонимым. Пушкин, хотя и не был в тот день на Сенатской площади, всей душой был с заговорщиками.
У Дениса потемнело в глазах, а сердце больно и часто забилось. Поэт, коим он восторгался, и чьи стихи переписы-вал в тетрадь при любой возможности, назвал Павла, бес-конечно дорогого его сердцу Павла, «Каллигулой», «тира-ном» и «увенчанным злодеем». То, что об убийцах его поэт тоже высказался нелицеприятно, Дениса мало утешило. Так больно и дурно ему давно уже не было, точно по откры-той, сочащейся кровью ране ударили грязным сапогом.
Гликерия крепко сжала руку мужа в своей, но он даже не почувствовал её прикосновения.
Далее спектакль пошёл вкривь и вкось. Актёр в глав-ной роли играл не сколько Гамлета, сколько какую-то ка-рикатуру на Павла Первого. Все актёры были одеты в кос-тюмы той эпохи, Клавдий напоминал Палена, а Гиндестерн и Розенкранц (братья Зубовы) советовались с английским послом, как бы свернуть Гамлету шею. Текст, произноси-мый на сцене, имел весьма мало общего с шекспировским подлинником. По пьесе Лаэрт был сыном Гамлета, который крутил шашни с Офелией (Лопухиной). Концовка была со-вершенно неожиданной. Полоний (Кутайсов) и Офелия от-рыли дверь Лаэрту, а тот ударил спящему Гамлету в висок табакеркой. Все дружно приветствовали вступление на трон отцеубийцы.
После чтения Пушкинских стихов кривляние на сцене произвело на Радовича меньшее впечатление, хотя тоже задело за больное.
- Полно, Денечка, милый, - проговорила Гликерия, глядя в посеревшее лицо мужа, - На дураков не стоит оби-жаться.
- Не в них дело, - Денис стёр рукой холодный пот, по-крывший лоб, - Уедем скорей отсюда, я не могу больше. Ес-ли ещё раз увижу Михайловский замок, умру, сердце не выдержит. Эти люди не убивали моего Государя, потому лишь, что тогда ещё не родились. Но эта публика созрела уже для цареубийства, и они убьют царя, не этого, так сле-дующего. Уедем, Гликерия, мне душно здесь.
Семья Радович спешно уехала из Петербурга, предва-рительно договорившись с Нелидовой о поступлении Маши на следующий год в Смольный институт. Кюхельбекер ехал вместе с ними, поскольку путь в его ссылку лежал через Екатеринбург.
- Мне назначена ссылка в Тобольск, - сообщил он уны-ло.
- Неплохой городишка, - успокоил его Денис, - Я там часто бываю. Будем видеться. Тобольский губернатор мой большой друг.
Они ехали вместе, болтали о пустяках, о ловле рыбы в Туре, о погоде в Екатеринбурге. Дорога была тягучая, ис-тинно русская. На душе у каждого было муторно, какая-то тяжелая мысль никак не могла разрешиться.
- Да, - сказал Денис без всякой связи, - Фондерпалены бессмертны.
Денис Радович умер через год во сне от остановки сердца. В гробу он лежал с такой счастливой улыбкой, коей давно уже не озарялось его лицо. Горячо любимый Государь Павел Петрович принял его, наконец, в свою небесную сви-ту. Закончилась мучительная разлука.

Вместо эпилога
Верхняя Исеть. 1894 год.
- Вот так, Петенька, и убили Государя нашего, - закон-чила мать свой рассказ.
- И что же, им ничего за это не было? – 10-летний Пётр был удивлён, возмущён, сжимал свои худенькие кулачки, точно хотел сам наказать убийц Павла Первого.
Рассказ о событиях 11 марта его мать повторяла ему не раз, а сама она слышала его от своей матери, так и переда-валась повесть о злодейском убийстве Царя из поколения в поколение.
- Ничего, Петенька, им не было, - вздохнула усталая женщина.
Семья из шести человек, мал мала меньше, беспробуд-но пьющий муж, тяжёлая работа по дому. Захар работал на ВИЗе, получал копейки, и те благополучно пропивал. Ви-нить его в этом было нельзя, работа каторжная, по 12 часов в сутки, зарплата скудная. Среди верхисетских мужиков нищета была просто кричащая.
Оттого-то вросла тужиль
В переборы тальянки звонкой,
И соломой пропахший мужик
Захлебнулся лихой самогонкой
Это позже напишет Есенин.
Петя едва-едва владел грамотой, учиться было некогда. С 10 лет он уже помогал отцу на заводе. Один раз, побывав в Екатеринбурге и увидев, как живут господа, Пётр спросил у матери, почему царь допускает, чтобы одни жили в вели-колепных дворцах и особняках, а другие ютились в полу-разваленных жилищах.
- Царя батюшку убили лютые вороги, - ответила мать.
Дальние предки Петра были участниками Пугачёвско-го мятежа. Они искренне верили, что Пугачёв есть Импера-тор Пётр Третий. Также искренне они верили, что за лю-бовь к народу убит был Государь Павел Петрович. Нынеш-ним царям до народа не было дела, и за это маленький Пе-тя их возненавидел.
- Мама, - спросил он, - А как Бог допустил, чтобы убили Царя?
- До Бога, Петенька, высоко, до царя далеко, - печально ответила бедная женщина.
И Пётр Ермаков понял, что и Богу нет до них дела.
Только что вступил на трон Николай Второй. Впереди были Ходынка и Цусима, впереди был Ипатьевский подвал. Будущий цареубийца в тот день получил от отца затычину, чтобы не задавал дурацких вопросов.
В 1918 году, орудуя штыком в подвале, Ермаков не мог простить царю своего голодного детства и того, что он отрёк-ся от престола, точно царь отрёкся от него, предал его, Пет-ра Захаровича Ермакова, лично.

Царская семья – Николай Второй, его жена и дети бы-ли канонизированы. Государь Павел Первый, погибший за Россию от руки иностранных наймитов, не канонизирован до сих пор. Но вопросы канонизации более земные, чем не-бесные. В народе до сих пор живёт поверье, что молитва на могиле Павла Петровича приносит избавление от бед.