У смерти зеленые глаза.
Мы ехали в лифте – семь бесконечных этажей. Стальные бесшумные двери, в которых отражались в неверном свете наши полупризрачные лица.
- Не подскажете, как пройти в приемную? - вежливо спросил он.
Чтобы взглянуть в его лицо, мне пришлось высоко задрать голову.
Поймите правильно, меня уже давно не волнуют окружающие. И я не образец учтивости. В любое другое утро я проигнорировала бы его вопрос. Или ответила какой-нибудь грубостью. Но уж точно мне бы даже в голову не пришло посмотреть в лицо человеку, с которым пришлось ехать в лифте. Семь этажей, ползущих навстречу.
У смерти зеленые глаза.
Я объяснила ему как пройти. Так тщательно и обдуманно, словно отвечала на самом важном экзамене в моей жизни. Сдержанно, спокойно и мягко. Профессионально. Так разговаривают с больными, которым остается жить неделю. Нет, пару дней. Или часов?
В это утро лопнул мой мыльный пузырь. Моя благоустроенная иллюзия жизни. Разлетелся на микроскопические брызги с громким хлопком. Или то была входная дверь?
Холодное осеннее утро. Три квартала сыплющей сверху мокрой листвы. Пустой вестибюль. Медленно разъехавшиеся в стороны двери лифта. Две зеркальные ладони, на несколько секунд разомкнувшиеся, чтобы пропустить меня внутрь.
У смерти зеленые глаза.
Иногда желание ощутить себя свободным пересиливает абсолютно все. Спросите меня, когда в последний раз я была совершенно счастлива, и я скажу вам – три года назад, в феврале. Так уж совпало. А ведь я ненавижу феврали. Рассеянные, испуганные, они сеют внутри тихую тоску, поначалу незаметную… но потом она усиливается и нарастает, и начинает будить по ночам и шептать на ухо под глухой стук сердца. Феврали рождают в нас тени, в которых нам так страшно признавать самих себя… под другими углами. Феврали – кривые зеркала несбывшегося…
Но тот февраль, трехлетней давности, был похож на светлоглазого ребенка, смутившего своим рождением кареглазых родителей. Да, он был таким. Крепким как доброе вино или морозный воздух. Он расстилал чистые листы. Повсюду. И разбрасывал карандаши. Хотелось набрать целую их охапку и исписывать эти белые приветливые листы. Без еды и сна. Ползать на коленях по бумажной глади и записывать взахлеб каждый свой вздох.
Такой нежданной была та февральская свобода. Такой исступленной.
У смерти зеленые глаза.
Он вышел на седьмом этаже, и три секунды до того, как за ним закрылись двери, я не могла оторвать взгляда от его прямой спины.
А когда двери с неохотой поползли друг ко другу, он вдруг обернулся и пожелал мне доброго дня. С легким кивком. С улыбкой в глазах изумрудного цвета. И я улыбнулась в ответ.
Больше из того дня мне ничего не запомнится. Только спокойный свет зеленых глаз.
На следующее утро первые полосы газет запестрят его фотографиями. Все прочтут о том, что, выйдя из лифта, он натолкнулся в холле на ворчливого охранника, о том, как завязалась ссора, а затем высокий человек с зелеными глазами выхватил пистолет и расстрелял пятнадцать человек. Просто потому, что они не были достаточно вежливы с ним.
Но я еще не знаю об этом. Я еду в лифте на двадцатый этаж и думаю про себя: будь у смерти такие зеленые глаза, мне не было бы страшно шагнуть вслед за ней.
февраль, 2014 г.