Меня зовут Яшка. А может быть звали.
Сейчас уже трудно сказать, собачья память стирается быстро и слово уносится в прошлое со скоростью проезжающей машины. Раз и нет его, остается лишь след из запахов, ощущений и образов. В последнее время я почти не слышу это слово, оно потихоньку становится чужим. Мне нужно время, чтобы понять и вспомнить.
Яшка!
Я останавливаюсь, прислушиваюсь, я поднимаю ухо, оглядываюсь, жадно втягиваю воздух, пытаясь вытянуть из глубин памяти робкие воспоминания, связывающие меня с прошлым. Голоса мамы и папы я помню их, я помню их запахи, такие разные и такие родные.
Яшка! Я ловлю это слово кончиком носа и запускаю его через себя, по спине, по животу, сквозь сердце, до самого хвоста. По телу пробегают мурашки, а хвост сам собой начинает веселую пляску. Яшка - это про меня! Яшка - это я! Я оглядываюсь, пытаясь найти знакомые глаза и руки. Не вижу. Их нет. Вокруг меня все чужое, чужая улица, чужие дома, чужие люди. Мой хвост прекращает пляску, я опускаю голову и бреду по переулку в одну секунду перестав быть Яшкой.
Каждый день я захожу в свой двор, вижу свой подъезд, у него особый запах, его нельзя перепутать и почти нельзя забыть. Я сажусь рядом с дверью и жду. Может быть сегодня выйдет мама или папа. Может быть сейчас. Я смотрю на дверь, из нее выходят люди, многих я знаю и помню, но все они чужие для меня. Я продолжаю ждать, вздрагивая при каждом скрипе двери. Ничего не меняется. Подъезд, дверь, чужие люди и пустота. Я набираю в легкие воздух и громко кричу.
- Я же здесь, посмотрите в окно. Я хочу прижаться, хочу лизнуть вас в щеку, хочу прыгать, весело лаять и играть.
А еще, я хочу есть.
Мне никогда не нравился запах алкоголя, он внушал мне страх, тревогу, а иногда и угрозу. С некоторых пор этот запах стал спутником нашей квартиры. С появлением этого запаха из нашего дома ушла любовь. Она уходила не сразу, постепенно. Любовь боролась, любовь - плакала, любовь – молила. Но не выстояла, сдалась, сжалась в комок, выдохнула и растаяла. И тогда, на правах победителя, запах спирта пропитал своим ядом стены, мебель, белье и одежду, он вытеснил все остальные запахи, запах вкусной овсяной каши с куриными косточками, запахи свежих простыней, запах духов и крема для бритья. Он не думал останавливаться и безжалостно двинулся дальше, изменив аромат моих хозяев. Он изменил их характер, обнажив все пороки, выставив их напоказ. Когда этот запах был особенно сильным, в нашей, некогда мирной квартире, начинался настоящий ад. Звон бьющейся посуды, крики, хлопки дверью и абсолютное безразличие. Если крики становились особенно невыносимыми, я не выдерживал, крутился рядом, заглядывал в глаза, путался под ногами и говорил им, пытаясь успокоить:
- Не ругайтесь, я вас люблю, я готов ради вас на все.
Они не смотрели на меня, лишь махали руками
- Яшка, уйди, место.
Однажды, папа посчитал, что ничего со мной не случится, если я проведу день на свежем воздухе. Он пристегнул ошейник и отпустил меня во двор, одного. Я бродил по улице и ждал, когда знакомый голос позовет меня, пригласит в мой дом, на мой любимый половичок. Со временем, такие прогулки стали повторяться с завидным постоянством. Иногда, мне приходилось проводить на улице не только дни, но и ночи.
Если хозяин выходил из подъезда я уже был рядом, я словно чувствовал этот момент. Он трепал меня за шею, чесал за ухом и говорил.
-Яшка, засранец, где был, рассказывай.
После чего бросал сигарету, открывал дверь и приглашал войти. Я крутился под ногами, я ел вкусную кашу, я смотрел им в глаза, я вилял хвостом, я говорил им, как люблю их.
А потом меня вновь отправляли «гулять».
Вновь.
..и вновь.
Шли дни, дома я стал появляться все реже, а однажды, пришло осознание, что дома у меня не стало. Как-то, папа вышел покурить и не позвал меня за собой, он лишь высыпал кучу дурно пахнущих и абсолютно не съедобных объедков, прямо перед моим носом. Сказал знакомое:
-Ешь.
И качаясь, зашел в подъезд. Я инстинктивно бросился за ним, но дверь слишком рано захлопнулась, а я так и остался сидеть перед ней. Шел осенний дождь, я не понимал, куда мне идти. Я бы мог просидеть так вечность, но голод погнал меня. Прочь, со двора, от дома. Прочь!
Голод гонит меня, голод высекает искры, выворачивает, нещадно клюет, сводит с ума. Голод сломал мою собачью гордость и заставил лазить по помойкам.
-Пшел вон!
Первый раз я услышал это и не смог понять, чего от меня хотят. Я продолжал вилять хвостом и смотреть на человека. Я был голоден, а от его сумки пахло так соблазнительно и призывно, что у меня свело живот и начала капать слюна. Человек шел, а я брел рядом, пытаясь понять, что за вкуснятина спрятана в сумке.
-Пшел Вон! Фу! Иди отсюда!
Но я не мог остановиться и когда мой нос почти коснулся пакета, я почувствовал, как тяжелый ботинок со всего размаха врезался мне в живот. Внутренности обдало жаром, а чуть позже, тупая боль растеклась тягучим потоком по моему брюху. Я заскулил как щенок, от боли, стыда и унижения, никогда в жизни до этого никто ни разу не тронул меня пальцем.
Так пришло осознание, что люди могут быть жестокими и держаться от них нужно подальше.
Но чаще, совершенно незнакомые люди останавливались, разговаривали со мной и даже давали поесть. Я не понимал их слов, но их интонации были слишком мягкими, таким людям хотелось верить, за такими людьми хотелось идти.
Но я шел в свой двор и ждал. Каждый день. Каждую ночь.
Ждал.
Однажды, когда листья на деревьях только начали распускаться, дверь подъезда открылась. Из него вышли двое с тяжелыми сумками в руках. Они держались друг за друга, шли осторожно, словно проверяя дорогу. Я сразу же узнал их, я не мог ошибиться. С радостным лаем кинулся им под ноги, прижался к земле и тотчас подпрыгнул. Я попытался лизнуть лицо. На меня пахнуло спиртом, но это не остановило, не могло остановить. Я знал, они вышли за мной, чтобы позвать, чтобы потрепать мое ухо, чтобы дать вкусной еды.
-Иди отсюда, пошел вон, ну!
Я оглянулся, ожидая увидеть другого пса, но никого не было рядом, был только я.
-Пошел!
-Это же Яшка!
-Ну и что, пусть идет прочь!
Мама ничего не ответила, она остановилась села на корточки, погладила меня по голове. В моих глазах зажглись искорки надежды, которые тотчас потухли. Она гладила и говорила, я не понимал ее слов, но отчего-то мне хотелось плакать. Но заплакала мама. Она еще раз потрепала меня за холку, устало поднялась и побрела за отцом. Они шли встречать лето. А я смотрел им вслед, не в силах тронуться с места. Что-то горячее взорвалось в груди, внутренности обдало жаром, я лег на теплый асфальт и закрыл глаза. Я понял, что больше никогда их не увижу.
По улице брел черный пес с выцветшим ошейником. Ошейник был потрепан, а сам пес выглядел исхудавшим и усталым. Он шел по своим собачьим делам, до которых никому не было дела. Шел без цели, без желания, словно выполнял тяжелую работу. Но куда бы он ни забрел, его путь обязательно заканчивался во дворе большого дома, у подъезда №4. Около этого подъезда пес садился и долго смотрел на дверь. Просидев так какое-то время, он поднимался, поджимал хвост, опускал голову и медленно шел прочь.
Он не знал, да и не мог знать, что в его квартире уже давно жили другие люди.