Анахорет; зыбучий смыслами
Всей жизни суть необозримой,
Очнувшись от трудов ума,
Терзаемый в уме богов законами,
И направляясь мыслью чтимой
В просторы неба да и в закрома
Души, от бдений ночи пьяной,
Обуянной красотами премудрости
Благой, что проступала складкой
Лба, уемного потугой ледяной
Безбрежной думы, ветхой ясности
Ковчег метался в волнах мудрых
Дара — Жизни. Сидел. И ждал ответ
На непоставленный вопрос. Дыра
Пещеры древней поглотила тьмою, сух
Взгляд его на проблеск дня и свет
Едва сквозит из дали сущей мглы. Пора
Взрастить душой порыв, рвануть
Из бездны всей тоскою к солнцу.
И взором старческим нащупать путь
Луча. И поднести ладонь к недвижному лицу.
Во тьме она как разума твердыня.
На ней следы неясные кирки:
Годами ранее он вход в пещеру завалил.
И жил лишь тьмою он издумчиво отныне.
И в тесном сумраке случались света блики.
И в этой тесноте нутра судьбы он истину отрыл...
Киркою, след которой на ладони.
Тут влаги мало, крысы жрут живьем.
И он их жрет. И сердце тьмою стонет.
И бездны всех времен вмещают в нем
Мольбу немую ко лучу, что вновь пробьется
Сквозь где-то трещину в камнях завала.
Когда день новый в его думы вновь вернется;
И в нем душа тогда безудержно стонала.
Но он сидел, скала безмолвная, тень мрака.
Он разучился уж, наверное, и плакать.
Лишь изредка из глаза по щеке морщинной
Как будто влага... но премудрой тайной
Сей пахоты своей святого бдения,
Он наполняет сердце пламенем терпения.
И остужает льдом забвения души.
Он дно исполненной уроком жизни чаши:
Там горько питие, но он уж сыт и ясен;
Ища единственную суть, порыв его прекрасен.
И балован опять лучом, ему сказал "Привет"
Едва раздвинув сомканные губы, безголосно.
И солнце во пещеру лезло тихо, властно.
И в этой разума тиши так восседал Анахорет.