Из "Воспоминаний" моего мужа
Виталия Ивановича
Вечером 30-го августа отец посадил меня и Лизу в общий вагон пассажирского поезда. Отец попросил проводницу, что бы она разбудила нас на станции Зубова Поляна. Она заверила его, что всё будет в порядке. Отец и Николай попрощались с нами и ушли. Я лежал на своей полке ни живой ни мёртвый, наконец, поезд тронулся и мы поехали. Когда проезжали железнодорожный мост через Сакмару, во мне что-то ёкнуло и снова застыло. Вечером я отказался от еды, продолжая лежать на полке. Так пролежал всю ночь и весь следующий день, питаясь хлебом, который отщипывал от буханки в мешке. Передо мной проплывали поля, леса и полустанки.
Наконец первого сентября 1952-го года, в четыре часа утра наш поезд прибыл на станцию Потьма. Проводница высадила нас, сказав, что на станции Зубова Поляна поезд не останавливается. Какие тайные пружины души толкнули её высадить 15-ти летнюю девочку и 12-ти летнего мальчика в незнакомой местности в семи километрах от станции прибытия?
Итак, мы слезли в Потьме. Было ещё темно. Со всех сторон стояли составы с товарными вагонами. Обычная практика работы советских железнодорожников: первые пути заставить товарными вагонами, а пассажирский поезд пропустить где-то между ними. Мы даже не знали в какой стороне вокзал.
По путям сновал маневровый паровоз, растаскивая товарные вагоны. Темно и ни одной души вокруг. Мы были в лёгкой летней одежде и сразу продрогли. Увидев впереди кучу горящих углей, подлезли под вагоны, и чуть не попав под маневровый состав, вышли на край железной дороги. Горящие угли были шлаком, сбрасываемым паровозами. Возле кучи углей мы отогрелись, и мне пришла в голову блестящая мысль: надо идти вдоль железной дороги в ту сторону, куда уехал наш поезд.
Дождавшись рассвета у кучи золы, мы зашагали на запад. Вдоль железнодорожного полотна оказалась удобная, утоптанная тропинка. Защебетали птички (я это точно помню, хотя было 1-ое сентября), зашелестела листва, воздух быстро прогревался. Вещи наши были набиты в мешок, и мы несли его по очереди. Природа вдоль железной дороги была столь очаровательной, что настроение быстро улучшилось. Много ли мало прошло времени, показалась речка, железнодорожный мост и за речкой довольно большой посёлок. Этот посёлок и был Зубова Поляна.
Войдя в посёлок, первое, что я увидел, валявшиеся на дороге старые рваные лапти. Я очень изумился и обрадовался потому, что видел лапти только на картинках к русским сказкам. Расспросив прохожих, как найти тётю Таню Тятюшкину, мы пришли к ней домой. Она кинулась обниматься и целоваться, хотя никогда не видела нас и в захлёб объяснять, как Степан ходил встречать нас на вокзал, но нас почему-то не было. Все дружно начали ругать нас, зачем сошли в Потьме. Затем усадили за стол и накормили вареной картошкой с молоком. Я сидел возле раскрытого окна и ветки малины лезли на подоконник. Всё было ново и необычно. Сердце моё наполнилось радостью.
Семья у тёти Тани состояла из четырёх человек: она, Степан, муж и его сын Вовка Мотявин. Всё лето у тёти Тани жили, кроме Вовки, ещё две взрослые дочери Мотявины. Несмотря на внутрисемейные распри, мы с Вовкой подружились сразу. Вовка был на два года старше меня. В Зубово жил уже несколько лет и всё знал. Он тоже курил, что для меня было весьма важно, и познакомил меня со своими товарищами.
Итак, утром второго сентября 1952 года Степан повёл меня устраивать в начальную школу в четвёртый класс. Школа находилась во дворе комплекса зданий Зубова Полянского педучилища. Педучилище находилось тогда вблизи железнодорожного переезда с северной стороны железной дороги. Это было старинное двухэтажное здание построенное из дерева. Она называлась базовая школа, т.к. студенты педучилища тренировались в ней проводить уроки. Все классы к моему приходу оказались укомплектованы и меня отправили в двухкомплектный класс, находившийся в здании РОНО. Двухкомплектным он назывался потому, что в нём одновременно учились 12 учеников четвёртого класса и четыре ученика второго класса. Учительницу звали Агафья Яковлевна Прибылова, ей было лет 50..
Если школа в Оренбурге не оставила какого-то заметного следа в моей памяти, то Зубова Поляна была главной частью данного отрезка жизни. Начать надо с того, что школа в те времена делилась на три ступени. Начальная – с первого по четвёртый класс; семилетняя – с пятого по седьмой класс; средняя – с восьмого по десятый класс. Во всех классах, начиная с четвёртого, сдавались экзамены. После окончания четвёртого или седьмого класса выдавалась справка о начальном или семилетнем образовании. После окончания десятого класса выдавался аттестат зрелости.
С первого по четвёртый класс все предметы преподавала одна учительница, с пятого по десятый класс уроки вели учителя предметники. С первого по седьмой класс обучение было бесплатное, с восьмого по десятый платное. Плата составляла 300 рублей в год и вносилась двумя частями по 150 рублей за полугодие. Сумма 300 рублей составляла месячную зарплату не очень высоко оплачиваемого работника.
Класс был небольшой комнатой с круглой, обитой жестью и выкрашенной чёрной краской, печью. На стене висела географическая карта Советского Союза, по которой я изучил не только географию, но и политическое устройство страны. Я оказался в классе самым грамотным. Умел хорошо читать, решать задачи по арифметике и прочитал достаточно много книг. Самой слабой моей стороной была грамматика. Тогда и после она доставляла мне много неприятностей и даже сейчас ошибки не редкость в моём письме. Меня показывали как светило. Если приходили практиканты, то спрашивали только меня. Если урок вёл практикант, то, разумеется, обращался только ко мне.
Когда же на уроках никого из посторонних не было, то всё шло совсем по-другому. По просьбе Агафьи Яковлевны я рассказывал содержание поэм Пушкина, читал наизусть стихи Лермонтова и т.д. Сама Агафья Яковлевна собирала нас в кружок холодными зимними днями возле топящейся печки и рассказывала разные истории о литературе, о природе. На переменах мы играли в пёрышки. Писали тогда деревянными ручками, куда вставлялось стальное перо. Перо обмакиваешь в чернила и пишешь, пока капелька не испишется, затем макаешь снова и снова пишешь. О шариковых ручках и фломастерах тогда даже не слышали. Авторучки (ручки с наливающимися в них чернилами) уже были, но они стоили дорого, и не каждый учитель имел её. У учеников они стали появляться в конце пятидесятых годов и то у старшеклассников.
Но вернёмся к игре в пёрышки. Перья были разные: «пионер», «паровоз», «скелет», «курочка», «лягушка», «рондо», «86» и т.д. Играли так: соперник кладёт своё перо на стол выпуклой частью в верх. Ты стараешься кончиком своего пера нажать на тыльный конец лежащего пера так, что бы оно перевернулось вогнутой стороной в верх. Затем, чиркнув кончиком своего пера по вогнутому краю лежащего пера, перевернуть его, так как оно лежало в начале, т.е. выпуклой стороной в верх.
Если это удастся, то ты забираешь пёрышко соперника себе, и соперник кладёт другое перо. Если нет, то ты кладёшь своё перо на стол, и соперник проделывает с ним такую же процедуру. Кто начинает, решают по жребию. Игра была захватывающая и иногда даже Агафья Яковлевна с интересом следила за ходом поединка. В карманах ребят всегда была куча перьев для игры. Я был средним игроком.
Весной 5-того марта умер Сталин, и везде повесили флаги с чёрной каймой. Я спросил у Агафьи Яковлевны, что означают чёрные каёмки, она ответила: «Это траурные флаги». Занятий в этот день у нас не было. Нас куда-то повели и, несмотря на всеобщую скорбь, мы дети радовались точно так же, как маленький Гари из Дюссельдорфа после отречения герцога Максимилиана в 1806 году.
Незаметно прошла весна и наступила пора экзаменов. Я уже забыл какие экзамены сдавали. Кажется писали диктант, решали задачи по арифметике и ещё что-то. За диктант я получил тройку, допустил много ошибок. Остальные экзамены сдал на пять. Чему я научился за четвёртый класс? Прежде всего, достаточно хорошо изучил общую географию. Узнал расположение не только всех материков и континентов, но и большинства стран и городов. Изучил расположение океанов, морей, озёр, рек, горных хребтов, пустынь и т.д. и т.п. Узнал некоторые явления природы. Например: твёрдые тела при нагревании расширяются, что такое агрегатные состояния вещества и прочее.
Знания по арифметике остались неизменны, то есть я умел оперировать четырьмя арифметическими действиями и вычислять простые проценты. Что касается литературы и истории, то я путём самообразования уже настолько ушёл вперёд, что пребывание в четвёртом классе для меня было пустым времяпровождением. В грамматике, как был слабаком, так им и остался.
И ещё одно. Именно в четвёртом классе, я стал осознанно проявлять интерес к личности Наполеона. В Оренбурге он только появился, но смутный, неопределённый. В зиму 1952-1953г мне попался учебник истории за восьмой класс, и там была дана краткая характеристика наполеоновской эпохи. Один параграф назывался: «Войны Директории, генерал Бонапарт». В этом параграфе был помещён портрет генерала Бонапарта. Репродукция с медали Д,Анжера, именно она произвела на меня сильное впечатление. Тонкие и резкие черты лица, развевающиеся длинные волосы, глубоко посаженные глаза, острый подбородок, почти прямой нос и плотно сжатые в презрительной усмешке губы.
Портрет был так не похож на обычного человека: сила воли, энергия и ум просто струились из него. Французский писатель Стендаль, лично видевший Наполеона, утверждает, что более всего он похож на себя на картине художника Гро «Бонапарт на Аркольском мосту». В. Шилова (переводчик книги французского историка Вандаля «Наполеон и Александр1») утверждает, что лучшим портретом Наполеона является портрет написанный русским художником Верещагиным.
«В нём наиболее ярко выражен трагический характер великого военного и политического гения Франции» - писала она. В последствии я видел много портретов Наполеона и парадных и рабочих и по-прежнему считаю, что медаль Д,Анжера наиболее точно передаёт дух Наполеона. С этих пор я стал жадно читать всё, где было хоть одно слово о моём кумире, но такие книги попадались весьма редко.
Прошло лето и наступил конец августа 1953 года. Меня оформили учеником 5-того класса Зубова Полянской средней школы. Класс был огромный. Учеников более 40 человек. После маленького и тихого четвёртого класса, поначалу было как-то неуютно. Уроки вели уже учителя предметники.
Больше всего мне запомнились два учителя. Один Горюнов Максим Иванович, он преподавал математику. Стройный, пожилой мужчина, очень выдержанный, объяснял предмет со знанием дела. Говорил внятно и ровно, не повышал голос до крика и не снижал до шёпота, как делали другие учителя. В нём чувствовалась старая школа. Даже обозначения по геометрии он делал так: А-прим, В-прим, С-прим. В то время так уже не обозначали. Я проучился у него с пятого по седьмой класс. Математика давалась мне легко и никогда не приводила к серьёзным затруднениям.
От Максима Ивановича, я впервые узнал о знаменитой задаче: «Летит гусь, навстречу ему летит стая гусей. Здравствуйте сто гусей! – говорит он. Нас не сто – отвечает вожак – если взять столько, ещё столько, ещё полстолько, ещё четверть столько, да ты один гусь, тогда будет сто. Сколько гусей было в стае?».
Уже много лет спустя, я обнаружил эту задачу в задачнике по арифметике для второго класса Церковно- приходской школы ещё в начале 20-того века. Я до сих пор сохранил тёплые воспоминания о старом добром учителе.
Другая учительница, запомнившаяся мне Щеголькова Нонна Сергеевна. Молодая, красивая и очень надменная женщина, только что окончившая пединститут, преподавала английский язык. По началу я охотно взялся за изучение английского языка, и он легко давался мне, но из-за досадной детской шалости всё пошло кувырком. Я сидел на предпоследней парте в третьем ряду. Между нашим рядом и стеной стояла вешалка вся увешанная верхней одеждой так, что с последней парты незаметно можно было проползти на первую и обратно.
Мой товарищ Гафаров сидел в этом же ряду на второй парте. Во время урока английского языка ему вздумалось проползти к последней парте. Когда он поравнялся со мной, я прижал ногой его голову к своей парте, сам же продолжал сидеть и делать вид, что внимательно слушаю учителя. Гафаров подёргался, подёргался и захныкал.
Нона Сергеевна выставила нас обоих за дверь. Мы нисколько не огорчились и побежали в туалет курить. На следующий урок английского языка, она, войдя в класс, сразу заявила: «Шведов и Гафаров вон из класса!». Мы вышли уже в недоумении, такого ещё не было, на душе стало как-то тревожно. На третий урок повторилось то же самое, но она вышла вслед за нами и заявила: «Просите прощения на коленях!». Мы молчали подавленные. «Ну, как надумаете тогда приходите» - заявила она и ушла.
Мы с Гафаровым старались не смотреть друг другу в глаза и ни чего не говорили. На четвёртый урок Гафаров попросил прощения, и его пустили в класс. Как он просил прощения на коленях или нет, я не видел. Я же гордо отказался и демонстративно вышел из класса сам. Все последующие уроки меня уже не выгоняли, как только Нонна Сергеевна входила в класс, я выходил.
Через несколько недель классный руководитель проработала меня, но в сущности ничего не изменилось. Я сидел на уроках английского языка без дела. Нонна Сергеевна не обращала на меня внимание. Она аккуратно выставляла мне двойки за контрольные работы, на которых меня даже не было, и выводила двойки за четверть.
Меня оставили на осень по английскому языку. Нонна Сергеевна уехала летом совсем и к нам приехала другая учительница. Она позанималась со мной несколько дней в августе и перевела в шестой класс. Кстати, из 12 учеников двухкомплектного класса базовой школы, в шестой класс перешло лишь несколько человек. Остальные остались в пятом классе на второй год. Кожин и Калмыкова закончили семь классов и отправились в самостоятельное плаванье по жизни.
Среднюю школу из 12 питомцев Агафьи Яковлевны окончил я один. И вообще, пятых классов было четыре, примерно по 40 учеников в каждом, десятых классов осталось два, примерно по 25 человек в каждом. Но среднюю школу оканчивали не 30% учащихся, а больше. Многие получали аттестаты зрелости уже в школе рабочей молодёжи (ШРМ), или попросту в вечерней школе. Однако, вернёмся к повествованию о пятом классе.
Несмотря на такие крупные неприятности в учёбе, моё общее развитие продолжалось. В пятом классе мне удалось прочитать немало книг из которых следует отметить полный текст книги Робинзон Крузо в том числе и вторую часть. Впервые прочитал «Записки охотника» Тургенева и был восхищён до такой степени, что эта книга стала не только моей любимейшей, но я её читаю до сих пор. Более того, всё остальное, что написал Тургенев, за исключением рассказа «Муму», весьма посредственно по сравнению с этой книгой.
Кроме чтения книг, я начал интересоваться астрономией и журналами: «Техника молодёжи», «Знание сила», «Наука и жизнь», «Вокруг света». Безусловно я ходил в библиотеку.
Хорошие книги приходилось брать друг у друга, либо переписывать с карточки на карточку. Именно таким образом, уже в шестом классе, мне удалось достать книги «Двадцать лет спустя» и «Виконт де Бражелон» все три книги. Их я читал с таким же восторгом как и «Три мушкетёра».
«Двадцать лет спустя» читал поздно осенью, в конце ноября, когда уже застыли болота и озёра, в лесу лежала изморозь.
Утром я взял учебники и побежал как будто в школу, сам же вильнул в лес. Там сел под раскидистую ель и поглощал страницу за страницей. Было очень холодно. Я вскакивал, оббегал несколько кругов вокруг ели и снова углублялся в чтение. О времени можно было ориентироваться по заводскому гудку. Первый гудок раздавался в 8 часов утра, второй гудок в 12 часов дня, третий гудок (двойной) в 13 часов и четвёртый в 17 часов означал окончание работы. После 12-ти часового гудка через некоторое время можно идти домой. Пятый урок кончался в 12 часов 25 минут, шестой урок в 13 часов 20 минут.
Придя домой и наскоро поев, снова углубляешься в книгу и так до тех пор пока книга не будет прочитана. Книга, читаемая с таким интересом, в 800 страниц прочитывалась за два дня.
В 1956 году (7-ой класс) у меня были две книжные удачи и одна крупная неудача. Магазины тогда были смешанные, то есть в них продавалось всё: и хлеб, и презервативы, и книги, и бюстгальтеры, и прочее. Вдруг в одном из магазинов я обнаружил в продаже книгу «Остров сокровищ», цена 6 рублей 60 копеек. Началась лихорадка по поиску денег. С огромным трудом удалось собрать 5 рублей 60 копеек. Все мыслимые и не мыслимые источники исчерпаны, пришлось прибегнуть к самой крайней мере к которой в Зубово ещё не прибегал.
Я подошёл к матери, она возилась в печи, и жалобным голосом попросил: «Мам, дай уж один рубль. Книгу хорошую продают, а у меня не хватает одного рубля». Мать, не сказав ни слова, достала рубль и подала мне. Я схватил его и пулей вылетел из дома. Не помню, как добежал до магазина и дрожащей рукой отсчитывал свои рубли и копейки продавщице. Схватив книгу опять пулей полетел домой, показав книгу матери, что бы она убедилась в моей честности, сразу же углубился в чтение. Эта книга до сих пор у меня и я её частенько почитываю.
В последствии в 1958 году, я встретил в книжном магазине маленького мальчика, который очень хотел купить книгу «Кубок» (сборник баллад), но у него не хватало денег. Двумя ручонками он протягивал свои копейки продавщице. Она объясняла ему, что не хватает столько-то, но он упорно протягивал ручонки, прося книгу. Я уплатил за него. Мальчик схватил книгу и убежал, на радостях даже не поблагодарив меня. Так что рубль, который дала мне мать в 1956 году, не пропал даром.
Продолжая книжную эпопею необходимо отметить ещё несколько моментов. В седьмом классе, рядом с нашей классной комнатой находилась школьная библиотека и мы в перемены болтали с библиотекарем. Ей было скучно и она любила поговорить с нами. Однажды, видимо расчувствовавшись, она дала нам почитать старую всю состоящую из лохмотьев книгу, на которой нельзя было прочитать даже название и автора. Книга оказалась рассказы о Шерлоке Холмсе. Мы читали её по очереди. Так я впервые познакомился с детективным жанром.
Прочитанные мною рассказы о Шерлоке Холмсе сыграли решающую роль в выборе. Эта книга до сих пор у меня и одна её повесть «Затерянный мир», стала одной из любимейших моих книг. Много лет спустя, я прочитал ещё две повести о профессоре Челленджере и его друзьях. Повесть «Отравленный пояс» очень слабая книга, а при чтении повести «Когда Земля вскрикнет», мне было стыдно за Конана Дойла. Если бы я начал читать его произведения с неё, то, наверное, не прочитал бы больше ничего.
И всё таки, главное моё чтение составляла классика. Из русских писателей чаще всего читал Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Толстого Л.Н., Некрасова. Знал, да и сейчас ещё знаю наизусть много их стихов. Лермонтов был моим любимым поэтом. В конце 50-тых годов в одном из номеров журнала «Огонёк» были напечатаны несколько стихотворений Есенина. Причём лучших лирических стихов: «Отговорила роща золотая», «Не жалею, не зову, не плачу», «Не бродить, не мять в кустах багряных лебеды». Стихи меня просто потрясли глубиной своей лиричности. Я сразу же их выучил наизусть и Есенин, тогда ещё крамольный поэт, так же стал одним из моих любимцев. А вот Александр Блок, почему-то оставил меня равнодушным.
Из иностранных писателей больше всего любил Генриха Гейне. В районной библиотеке имелся двухтомник Гейне и огромный однотомник. Оба издания я изучил досконально. Многие стихи Гейне тоже знал наизусть. Из других иностранцев любил Байрона, Бернса, Гюго, Бальзака, Мериме, Шиллера, Вольтера, Беранже и т.д. Из Гёте читал только «Фауст» и «Страдания молодого Вертера». «Фауст» тоже стала моей любимой книгой. Я мог читать из неё наизусть чуть ли не целые главы.
Странно, но английская классика (исключая Байрона и Бернса) и даже Шекспир, почему-то не очень вдохновляли меня.
Я прочитал много пьес Шекспира и все они мне не понравились. Это можно объяснить тем, что мне не нравился жанр пьесы вообще. Удивительно, но и сонеты Шекспира, тоже не оставили в моей памяти никакого следа и только перечитав их много лет спустя понял почему.
Воспевание гомосексуализма не могло тронуть меня. В отличие от «культурной девушки Фимы Собак», я тогда даже не знал этого слова и просто не понимал о чём идёт речь. И тогда и сейчас мне очень близки рассуждения Генриха Гейне: «Перед Шекспиром я чувствую себя как слуга перед всесильным министром, который в любой момент может сместить меня, а с Байроном я чувствую себя как равный с равным. Поэтому я предпочитаю Байрона». А я любил Лермонтова.
Интерес к литературе не художественной, так же возрастал. Помимо популярных журналов по науке и технике, мне удалось перечитать все имеющиеся в библиотеке брошюры по астрономии. Кроме того, меня интересовала философия. Я пытался читать Маркса и даже Гегеля (осилил только 20 страниц). В 1956 году приобрёл книгу «Материалисты древней Греции», где были собраны некоторые произведения и афоризмы Гераклита, Демокрита и Эпикура. Наиболее понравившееся афоризмы законспектировал. Из публицистики, помимо Гейне, читал Филдинга, Вольтера, Сомерсета Моэма и др.
В этот очень важный период первоначального накопления знаний, мне очень остро не хватало ментора, который направлял бы и систематизировал мои интересы. В результате я натаскал в свой «чердак» (как говаривал Холмс) кучу всякого хлама, под которым иногда трудно найти полезную вещь.
Несмотря на значительные финансовые трудности, мне удалось собрать небольшую, но хорошую библиотечку. В 1959 году перед отъездом в армию, я аккуратно сложил все имеющиеся у меня книги в огромный чемодан и задвинул его под койку на веранде, куда никто не лазил. Увы, пока я защищал дальневосточные рубежи нашей родины, книги мои были в значительной степени растасканы.
Вернёмся к учению. Учился я достаточно легко, кроме русского и английского языков. История с английским языком приключившаяся со мной в пятом классе оказала роковое последствие на знание этого предмета. Во первых, я его невзлюбил, во вторых он всегда вызывал у меня какой-то страх. И хотя в последствии, я не плохо переводил технические тексты, в процессе обучения в школе и в ВУЗе был в числе последних.
.
Что касается русского языка, то главная моя боль грамматика. Я делал много орфографических и пунктуационных ошибок. Правила грамматики плохо знал не только я, но и другие. Однако, они писали значительно грамотнее меня, но сильно уступали в стилистике. При написании сочинений и даже изложений им всегда нечего было писать. Я же, наоборот, вечно не успевал написать что хотел. С чем это связано не знаю, возможно нерусской национальностью, но скорее всего с психикой.
В 8 – 10 классах меня особенно интересовала классическая астрономия, то есть расположение звёзд на небе, характеристика и расположение планет и т.д. Я брал карту звёздного неба из школьного учебника астрономии и внимательно изучал расположение звёзд. Затем выбегал из дома во двор и смотрел на небо стараясь сопоставить нарисованное на карте с реальной картиной. Благо в те времена не было электрического освещения и небо сверкало мириадами разноцветных звёзд.
Но с другой стороны это приводило к определённой трудности. На карте были только некоторые звёзды дававшие определённый рисунок. На небе они виделись все разом. Приходилось даже, держа карту над головой, чиркать спичкой и сравнивать нарисованное с реальностью. Только путём многократного сличения, двигаясь от ковша Большой Медведицы в разные стороны, мне удалось, наконец, довольно уверенно ориентироваться в расположении созвездий.
Я изучил названия, звёздныё величины, расстояния от Солнца, массы и температуры всех важнейших звёзд. У некоторых звёзд запомнил даже координаты, т.е. склонение и прямое восхождение. Завёл специальную тетрадь, куда заносил данные о звёздах, планетах, спутниках планет, астероидах, кометах. Когда впервые мне удалось увидеть в лучах заходящего Солнца планету Меркурий, радость моя была подобна радости открытия.
Здесь нельзя обойти знаменательный день 4 октября 1957 года, когда был запущен первый искусственный спутник Земли. Произошло это весьма неожиданно. Ранее, много писали в прессе, что американцы работают над проектом «Авангард», конечной целью которого запуск спутника массой несколько фунтов. СССР без всякого предварительного объявления запустил первый спутник массой 83кг. Громовой голос Левитана каждые полтора часа сообщал по радио пункты Земли, над которыми пролетит спутник в очередной виток. Все разговоры велись вокруг спутника.
-Эй! Тётай, Бога нет! – кричали ребята, какой-нибудь пожилой женщине. – Спутник запустили и Бога не нашли! -Ыыы, сон сяды вище! (он ещё выше) – отвечала безграмотная женщина.
Мой одноклассник Шитов Анатолий, бандит по призванию, авторитетно заявил: «Если бы мне дали пожить в своё удовольствие 20 лет, я бы полетел в космос». Он не прожил 20 лет. Не успев окончить школу, загремел на 5 лет в лагеря за бандитизм. После освобождения провёл на свободе меньше года и снова в лагерь за бандитизм. В конце 60-тых годов он где-то сгинул. А астронавты уже в 1969 году высадились на Луну. Его жертва не понадобилась.
Продолжим говорить об астрономии. Параметры планет я изучил наизусть. Их можно было спрашивать у меня как у ходячего справочника. В 1956 году было великое противостояние Марса и мы ребята с трепетом ловили каждое слово по радио про Марс, надеясь, что наконец-то будет решена загадка марсианских каналов. Вопрос о возможности жизни на Марсе тогда стоял столь остро, что даже в знаменитом фильме «Карнавальная ночь», лектор пытался прочитать подобную лекцию.
В 1957 году на небе появилась комета. Она была хорошо видна не вооружённым глазом. К счастью погода стояла ясная и ею любовались с вечера и до полуночи. 20-того апреля, в период наибольшей яркости, я даже ходил на Тракторную гору, что бы лучше рассмотреть её. Её назвали комета Аренда – Ролана по имени первооткрывателей.
Моё увлечение дошло до того, что я сам пытался создавать теории. Так я хотел представить орбиты планет, а затем и спутников, в виде синусоид. Вычисляя параметры синусоид, можно вычислять точные параметры планет. Однако, при попытке математического оформления пришлось столкнуться с такими трудностями, что нечего и думать о дальнейшей работе. Ведь я был совершенно безграмотен.
Наш учитель математики в старшей школе Пекин Владимир Фёдорович был молод, окончил педучилище, и учился заочно в Мордовском Госпединституте. В 1957 году пединститут переименовали в университет, и Пекин получил уже университетский диплом.
Бывший футболист, он мечтал научиться рубить срубы в «угол» и в «лапу» и конечно научился делать это. Входя в класс, он от двери уже кричал: «Иванов, как читается такая-то теорема? Не знаешь, два! Петров, ну-ка скажи ты?». Пока он доходил до стола и говорил: «Здравствуйте. Садитесь», успевал поставить одну – две двойки. Учиться на хорошие оценки рядовому ученику, у него было невозможно потому, что он всегда ловил на чём-нибудь и ставил жирную двойку или даже «кол».
Прославился он таким случаем. В те времена учителя осенью надевали на ботинки галоши и, приходя в учительскую, снимали их. По школе ходили без галош. Среди учителей был один пожилой мужчина, преподаватель немецкого языка. Он вёл себя тихо, незаметно. На фронте он служил переводчиком при штабе армии. То есть, досконально владел разговорной немецкой речью. Ученики на его уроках ходили, как говорится, на головах.
И вот однажды, Владимир Фёдорович прибил гвоздиками его галоши к полу. Собираясь домой, учитель сунул ноги в галоши и хотел шагнуть как обычно, но прибитые галоши не дали ему этого сделать и он растянулся на полу. Присутствовавшие учителя захохотали в восторге от «удачной» шутки. Пожилой мужчина, ветеран войны – заплакал. Он привык, что над ним издеваются ученики, но коллеги – учителя….
Самым оригинальным учителем был Шипицин Александр Петрович. Говорят, во время войны он имел звание капитан, но отрезал одной немке уши и его разжаловали в старшие лейтенанты. Он любил рассказывать о войне, как они (в основном он) били подлых фашистов, как те драпали так быстро, что он не успевал подклеивать карты. Он был типичный ура – патриот, действовавший инстинктом, а не умом. Похвалиться и обратить на себя внимание, цель любой его беседы.
Например: сидит он на речке в разгар купального сезона и усиленно трёт себе ногу до тех пор, пока кто-нибудь из прохожих не спросит: «Петрович, чего ногу трёшь?». «Да вот, во время войны фашистский танк по ноге проехал, до сих пор болит. Я, понимаешь, гранату выхватил…» - и пойдёт рассказ, как он один с пистолетом в одной руке и гранатой в другой сражался с десятком немецких танков. Слушатель подсмеивался и вставлял шпильки в его рассказ, но он не замечал этого и с энтузиазмом продолжал превозносить свои подвиги до тех пор, пока слушатель не убегал, сославшись на какое-нибудь дело.
Однако занятия по военной подготовке и физкультуре он проводил добросовестно. Все ребята умели разбирать и собирать винтовку, ходить строевым шагом и выполнять военные артикулы. Все стреляли из малокалиберной винтовки по круглой мишени.
Летом 1957 года у меня появился литературный зуд и я начал писать стихи. То есть пробовал и раньше. В пятом классе я даже завёл толстую тетрадь. Сшил вместе несколько школьных тетрадей и записывал туда различные, как мне казалось, сокровенные мысли, пробные стихи и рисунки.
После переезда в новый дом, я положил её в карниз на чердаке, что бы никто не прочитал. Чердак забили сеном. После, толи я забыл в каком месте сунул её, толи рука моя стала толще и не пролазила в то место, но там где она должна быть, её не оказалось. Так пропали мои первые пробы пера.
В августе 1957 года отец попросил меня, что бы я пригласил товарищей работать на скирдовании сена от Обозного завода. Дело в том, что Райком партии дал разнарядку послать три человека на скирдование сена в заготскот, а работников на заводе не хватало, и директор Хромов попросил отца, что бы он в свою очередь поговорил со мной, а я со своими товарищами. Директор издал приказ о временном принятии на работу нас троих: меня, Жиндеева и Куликова.
Вот на этом скирдовании и началось моё стихоплётство. Поэт из меня не вышел, но сотню стихотворений успел написать. Причём несколько штук вполне приличных. Следует отдать мне должное, я не бегал по редакциям и не предлагал свои вирши направо и налево. В глубине души, наверное, ощущал ничтожность своих творений. А вот своего товарища Ваню Куликова мучил стихами довольно часто, за что сейчас мне конечно очень стыдно.
В третьих, начиная с 8-го класса, на меня повесили общественную обязанность – ответственный за стенгазету. Первый номер газеты выпустили всем классом. Потом меня назначили редактором. Быть редактором означало: самому сочинять, самому писать, самому рисовать, самому доставать письменные принадлежности и т.д. Наконец, самому повесить газету и так в основном везде, в школе, в армии, на работе. Стенгазетное творчество очень угнетало меня.
Наконец перейдём к такому вопросу, о котором и писать-то не хочется, но обойти его тоже нельзя. Я имею в виду любовь. О ней много написано хорошего, наверно всё это правильно.
По своему же опыту, я не могу оценивать её иначе как болезнь. Причём болезнь тяжёлую, изнурительную и длительную. Она вырывает лучшие годы жизни, делает их бесплодными и пустыми. Когда, наконец, с трудом начинаешь выползать из этой сладковатой жижи, то с ужасом вдруг обнаруживаешь, что жизнь почти прошла и ты сидишь у разбитого корыта. Когда я говорю, что жизнь почти прошла, то имею в виду тот небольшой отрезок её, когда тебе нужно завоёвывать место под солнцем.
В конце ноября 1957 года, я пришёл в класс как обычно. На улице были уже холода и ребята одевали ватные фуфайки. Я подошёл к своему столу и стал раздеваться. Вдруг я почувствовал на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел, что на меня пристально смотрит девушка сидевшая за вторым столом в третьем ряду. Звали её Воробьёва Надежда Ивановна, тогда она была просто Надя Воробьёва.
Мы были мало знакомы. После окончания 8-го класса, из-за убыли учеников, один класс разделили на две части. Одну часть присоединили к нашему классу «9А», другую часть к «9Б». Таким образом Воробьёва Надежда попала в наш класс. В сентябре работали в колхозе, в октябре делились, да и в колхоз ещё иногда ходили, в начале ноября ждали праздник и маленькие каникулы после первой четверти. Так что учиться практически только начали. Поэтому мы были мало знакомы с новыми одноклассниками.
Встретившись с ней глазами, я сразу понял, что она самая красивая, самая умная, самая добрая, самая благородная и т.д. самая – самая. Однако, я к ней ни разу не подходил не только с признаниями, но и вообще не подходил. У неё было много поклонников и я боялся затеряться среди них. Самое ужасное, любовь не только отрывала мои мысли от дела, но не давала возможность замечать других девушек. Любой разговор с какой-либо девушкой мне представлялся предательством по отношению к ней самой – самой. В ней самой казалось, не было ни каких изъянов.
А поводы к сомнениям представлялись. Например: во время работы в колхозе в 1958 году, как-то во время отдыха, я пытался объяснить красоту восточных поэм Байрона. У меня был томик Байрона маленького формата умещавшийся в кармане. Меня высмеяли, заявив: «это чушь, от которой можно умереть с тоски. Я пытался прочитать вслух некоторые отрывки из «Гяура» и «Абидосской невесты», в ответ раздался хохот и книгу у меня в руках забросали землёй. Она была со всеми.
Другой эпизод меня смутил ещё больше. Как-то, уже в 10-том классе, зашёл разговор о том, кто и чем будет заниматься после школы. Она категорически заявила, что будет поступать учиться только в МГУ им. Ломоносова М.В.. Саранск, это крайний случай, если никуда не возьмут. Через два дня после разговора, я нарисовал дружеский шарж.
Девушка сидит в полупрофиль задом, а перед ней маячит шпиль МГУ им. Ломоносова. Под рисунком была надпись: «Воробьёва Надежда с надеждой смотрит на Воробьёвы горы». Я был так уверен, что сочинил хороший каламбур и решился показать его ей. Между нами произошёл примерно такой разговор:
-Какие ещё Воробьёвы горы? – удивлённо спросила она.
-Раньше так назывались Ленинские горы – растерянно отвечаю я.
-Ну и что?...
-На Ленинских горах находится университет им. Ломоносова – с отчаяньем в голосе говорю я.
-Ну и что? – продолжает она.
И всё-таки для меня она была самая – самая.
Я привёл два эпизода не для того, что бы как-то обидеть её. Она была хорошая девушка, надеюсь, стала хорошей женой и матерью, но не более того. Я привёл эти два эпизода, что бы показать, как пагубна любовь не в отношении предмета любви, а в отношении всего остального окружающего мира. Но, было бы неизмеримо хуже, если была бы хоть какая-то взаимность. Эту ситуацию я не хочу даже обсуждать. Как конкретно проходили мои любовные изнывания, описано в стихах.
Основным центром культуры для молодёжи оставалась школа. Каждую субботу там организовывали танцы. Хотя хулиганы всячески старались испортить их, выкрикивали нецензурные слова, кидали в танцующих снежки и т.д., они пользовались большим успехом. Музыка лилась из какого-то невероятного проигрывателя, что бы включить его надо собрать довольно хитрую электрическую схему, потому что напряжение в сети от локомотива Обозного завода колебалось в пределах 150-200 В., а надо 220 В.
К тому же, напряжение постоянно скакало, приходилось неотрывно следить за показаниями вольтметра. И всё-таки проигрыватель играл, музыка с хрипотцой, но слышна и многие с удовольствием танцевали. Но многие сидели на лавочках вдоль стен и смотрели с завистью на танцующих, не решаясь самим присоединиться к ним. Стеснительность была столь велика, что парни, как правило, танцевали с парнями, а девушки с девушками. И только самые отважные ребята танцевали с девушками. Девушки собирались в одном конце зала, ребята в другом.
Во второй половине 50-тых годов появились так называемые стиляги. Парни – стиляги носили туфли на толстой подошве и брюки с узкими штанинами. Девушки – стиляги носили причёску «Конский хвост» (обычные девушки носили косы). Появилась и музыка «Буги–вуги», которую танцевали не по каким-то установленным правилам а кривлялись кто как мог. Официальная пропаганда и школьные учителя клеймили позором стиляг, называя их духовными уродами, запрещая появляться в школе и на улице не стандартно одетыми.
Надо отметить, в 50-тые годы существовал определённый стандарт в одежде. Мужчины ходили в мешковатых двубортных шевиотовых костюмах, женщины в длинных наглухо застёгнутых на груди платьях. Такова была нарядная одежда. Будничная одежда – фуфайка и кирзовые сапоги на все времена года. Одевались чрезвычайно бедно и однообразно. Отклонение от стандарта сурово высмеивалось.
Я помню, как мы, «9А» класс переходя из одного школьного здания в другое, увидели девушку приехавшую из Москвы и идущую по улице в трико. Мы все остановились и громко смеялись, показывая на неё пальцем. Вот другой пример: отец купил мне довольно приличный костюм, но однобортный и с накладными карманами, не стандартный. Я только один раз надел его и сгорая от стыда, вернулся домой, что бы снять и никогда больше не надевать. Брюки износил я, а пиджак износил отец.
Несмотря на трудности, стиляги не переводились, наоборот, число их множилось из года в год. Официальная печать подвергала их беспощадной критике. Причёска «Конский хвост» названа в одной газете «последняя стадия морального падения». Сейчас такую причёску носят девочки детсадовского возраста. Моя одноклассница Воронина Рая обрезала косы уже в конце 9-того класса, оставив длинные густые волосы спадающие до плеч. Каждый учитель на каждом уроке считал своим долгом отпустить в её адрес какую-нибудь гадость. Другая девушка, Малахова Людмила, сделала завивку уже в 10-том классе, её все считали проституткой.
Вскоре стиляги всё-таки победили. В начале 60-тых годов стилягами стали все. То есть носили разнообразную одежду, разнообразные причёски, стали применять косметику и забыли старые танцы (полька, краковяк, подиспань, фокстрот, блюз, танго и даже вальс). На смену им пришли Рок-энд-ролл, Твист, Шейк. Любопытно, что критика нововведений не умолкала. В начале 60-тых годов рок-энд-ролл назвали «танец полностью лишённый не только духовности, но и музыкальности». В середине 60-тых годов твист называли «рок-энд ролл лишённый последних остатков музыкальности».
Когда люди устали от грохочущей музыки и кривляния, танго и вальс вновь вернулись в жизнь. Остальные танцы исчезли навсегда, как исчезли в своё время менуэт, мазурка, кадриль и прочее. Надо добавить, что стиляги, несмотря на свои сомнительные духовные достоинства, совершили настоящую культурную революцию. Честь и хвала им.
Однако, если бы им сказали, что через 40 лет в конце 20-того века девушки будут ходить по городским улицам в трусах и лифчиках, и никто не будет обращать на это внимание, они бы не поверили.
С окончанием учебного года заканчивались и школьные вечера, но в парке каждую среду, субботу и воскресенье устраивались танцы. Вход на танцплощадку был платный (2 рубля за билет), но народ охотно посещал её. Танцевать ходили и молодые (начиная с 9-того класса), и взрослые. Иногда даже пожилые. Танцевать никому не считалось зазорным. Приходили танцевать даже мужья с жёнами. Музыка была от радиолы, но по праздникам играл духовой оркестр.
Я был плохой танцор, отсутствует чувство ритма. Поэтому был на танцплощадке всего 2-3 раза. В основном сидел на лавочке вблизи танцплощадки и слушал музыку. Кстати, как и на школьных вечерах, вокруг танцплощадки сновало множество ребят как малолетних, так и достаточно взрослых стеснявшихся принять непосредственное участие в танцах. После службы в армии, я посещал танцплощадку чаще, но всегда чувствовал себя не в своей тарелке.
«День за днём как дождь дождит, неделя за неделей как река бежит». Вот так же летела и моя жизнь. Ещё 2-го марта 1957 года, я получил свой первый паспорт сроком на 5 лет. Сохранилась фотография на этот документ. На ней изображён молоденький парнишечка с затравленным видом глядящий из подлобья.
В мае 1959 года я закончил школу, сдал выпускные экзамены, получил аттестат о среднем образовании и школьную характеристику написанную классным руководителем Сорвановой Полиной Григорьевной. Характеристика сохранилась. В ней записано, что «За время пребывания в школе отличался дисциплинированностью, добросовестно относился к учёбе, увлекался астрономией, застенчивый, справедливый, трудолюбивый, увлекается чтением художественной литературы». Вот сколько достоинств было у меня в ту пору.