В соавторстве с Григорием РОДСТВЕННИКОВЫМ
http://www.proza.ru/avtor/bobr632009
Помер Иван Иваныч под вечер в пятницу – буквально час не дотянул до законных выходных. Обидно, конечно, но делать нечего. Прибыл на тот свет. Увидел длинную очередь. Встал на всякий случай, первый раз на том свете всё-таки. Только пристроился крайним, а толстая тётка, что впереди стояла, говорит ему:
— Просили не занимать!
— А куда очередь? Зачем стоим?
— Не знаю, — говорит тетка. — Но просили не занимать.
— Так вы спросите!
— Вам надо вы и спрашивайте!
Иван Иваныч вперёд прошёл. А очередь длиннющая – конца-края не видно.
— Тут всегда так? — спрашивает Иван Иваныч пожилого дядьку, – или это мне опять не повезло.
— Тут не в везении дело, очередь это лучшее место для скорбных раздумий, для раскаяния вобчем. — уверенно сообщил пожилой и зевнул широко и бескорыстно, в общем с первого взгляда на него становилось ясно, что каяться ему не в чем.
— Жесть,— поежился Иван Иваныч, — а можно без очереди, я только спросить?
–– Я тебе дам, без очереди! — злобно зыркнул на него узколобый тип, стоявщий поблизости, — Стой в зади, и сопи в трубочку!
–– Что за молодежь пошла?! — вступила в дискуссию сморщенная годами, но молодящаяся, женщина. — Все бы им съюлить, да обжулить!
Был Иван Иваныч не молод годами, уже пенсионер, а работал, чтоб дочке с зятем помогать, и очень он деликатный был, не любил фамильярности. Но вокруг уже началась трескотня.
–– Вот так и Советский Союз просрали! — поддержал молодящуюся пожилой дядька. — Побежали вперед паровоза!
–– Союз Горбачев америкосам в карты проиграл. — Резонно заявил толстяк с красным носом, — потому что он был пьяница и развратник, по себе знаю.
–– Это вы, мил человек, с Ельциным спутали. — Поправила носатого женщина не имевшея возраста, зато обладавшая своим мнением по всем вопросам. — Горбачев был тайный агент империализма. У него и погоняло было Майкл Горби, я в журнале читала!
— Горбатый Черт у него погоняло, ¬— плюнул с досады пожилой.
И все замолчали таким неожиданным образом, что поспешил Иван Иваныч на свое место вернуться, а то с такими не приведи бог заспорить или перелицуют взашей или наслушаешься такого, что и в рай не захочешь без очереди. Вернулся Иван Иваныч к толстой тетке, а за ней уже стоят два человека: один матёрый в пальте кожаном с дипломатом и в очках с дымкой, а другая дамочка – «цыца», ни кожи ни рожи, один маникюр кругом да косметика.
— Извините, — объяснил им Иван Иваныч, — я вот за этой гражданкой стою!
—Ты стоишь у меня на пути! — неожиданно злым голосом заявил тип в пальто и ткнул тяжелым дипломатом Иван Иваныча в пах. Наманикюренная дамочка рассмеялась глупо, а Иван Иваныч согнулся пополам, одновременно недоумевая, как это мертвецы могут так больно драться и так остро чувствовать боль.
— Что вы себе позволяете?! — с негодованием обратился он к обидчику в дымчатых очках. — Я только что здесь стоял!
— Так ты еще здесь? — Поинтересовался обидчик, и снял очки, по его глазам Иван Иваныч сразу понял с кем связался и замолчал.
«Интересно, а здесь милиция водится?» – подумал он.
Законный вопрос, если есть очередь, то должна быть и милиция!
Однако, спрашивать Иван Иваныч постеснялся, связываться с хамом кожаным побоялся, обиду проглотил и встал снова в конец очереди.
Женщина без возраста посочувствовала вслед его огорчению:
— Бывалоча раньше всегда номерки на ладошках писали, вот и был порядок!
— Не смешите, порядок стал, как начали списки составлять, на ладошки-то, кто хочешь любой номер выдумает, разбирай потом стоял он или нет!
— Верно! У кого бумага есть давай те все впишемся, чтобы стоять без балагана. У кого бумага есть, граждане?
— Хватит мутить здесь!
— Если торопитесь, надо было с вечера занимать.
— Стоят, выдумываю тут списки, номерочки!
— Да, вы не нервничайте! Всех примут!
— А вот и не знаю, я квартиру на дочку переписывала, две недели в регистрационной палате почитай прожила и кажин божий день мне всё говорили: всех примут, а вот и не всех!
Иван Иваныч почувствовал, что голова его пошла кругом. Где-то в области груди вырос колючий комок, который стал быстро разрастаться, прокалывая почем зря внутренности. Вот иголки добрались до левой лопатки, вонзились под нижнею челюсть, пробурили затылок…
«Инфаркт! – испугался Иван Иваныч, – Инфаркт этого…как его… миокарда! Но как это возможно? Мертвые не потеют! У них не может быть ни инсульта, ни грудной жабы!».
«Есть многое на свете друг Горацио, что и не снилось нашим мертвецам», – не к стати вспомнилось ему вольное переложение из классики, кого-то из жизнелюбов, часто выступающих по телевизору в программе «У вас все дома?»
Промаявшись в очереди довольно приличное время, успел Иван Иваныч и о себе подумать и о вечности, благо сердце отпустило. Только успокоился, заволновалась очередь, от впередистоящих пришло известие: Просили не занимать – закрываются на переучёт!
Вечно мне не везет, подумал Иван Иваныч словами жены, а потом даже обрадовался своими собственными: «А может, отпустят теперь, и я домой пойду?»
Однако, проходивший мимо, по виду ответственный работник из местных, предупредил, словно мысли услышал:
— Куда домой? Дома в твоей комнате зять ремонт затеял, на работе на твое место перспективный менеджер назначен, а в казённых учреждениях и бумаги оформлены: в ЗАГСе паспорт аннулировали, в ЖЭКе из домовой книги выписали, а собес полагающееся на погребение три пенсии наследникам на счёт перевёл, понятно?
Что ж тут понимать. Буду стоять, раз домой нельзя. Мало я в очередях стоял? Да меня мамка после войны в очереди родила, пошла карточки отоваривать без него, а домой вернулась с ним, но без хлеба и без карточек. И началось. Куда не придешь, а везде для приличия хоть человека два-три очередь. За дефицитом подлиннее, в парикмахерскую покороче. А уж как он в расцвете лет за водкой настоялся. Сам мало пил, жена посылала впрок стоять.
Да всколыхнула тогда страну эта очередь. Из-за водки народ здорово обиделся, и снёс заодно с ненавистным режимом всякое здравомыслие, силищу в очередях накопил народ, цель была, кончились цели и очереди рассосались.
Иван Иваныч снова расчувствовался, и даже под ноги с досады плюнул, прямо на небо. Зашипели вокруг: «Сейчас выведут!» От растерянности стал в носу ковырять, опять осуждение. И тогда решил Иван Иваныч для бодрости духа песню негромко петь, про себя, про себя можно.
Песню эту один его знакомый дворник сочинил:
Я по лесу плутал,
искал просеку,
я аукал, кричал,
меня бросили;
Сколько раз было так:
плачу, плач без слёз,
деревенский дурак,
всё стерпел, перенёс;
Стал теперь городской,
чай пью с булкаю,
только с прежней тоской
всё аукаю…
Стоит, поёт Иван Иваныч, а тут вдруг вокруг него суета поднялась, движение, кричат: «Иванов!» И как только узнали, что он – Иванов.
Не успел подумать, а подходит к нему человек, чисто выбрит снаружи, и в себе уверенный, представился Мишей, и так серьёзно говорит, со значением, но без осуждения:
— Что же это вы, Иван Иванович, здесь стоите, вас полдня ищут, с ног сбились, вы же в списке у нас.
— В каком списке? Он не записывался некуда! Не было списков. – завопила очередь.
— Ошибка, наверное, со мной это часто, фамилия такая, все путают, — застеснялся Иван Иваныч.
А Миша улыбнулся очереди, в кулачок откашлялся, и Иван Иванычу доложил:
— Вы помните, как зимой 93 года, старого человека из-под колес трамвая спасли?
— Не помню, — разочаровано развёл руками Иван Иваныч.
— А кто накануне не стал липовые «авизовки» подписывать?
— Неужели я?
— А кто голубей на балконе голубей кормит?
— Соседи не против, знаете ли…
— Всё знаю, работа такая. Старушку из-под колес вынули, значит, а сами затылком, об гололёд, может, и сотрясения с переломом не помните?
— Сотрясение, кажется, было, а старушку не помню!
— Так вот, звать её Мария Акимовна, – похлопотала за вас, проходите, пожалуйста!