Море и грёзы

МОРЕ И ГРЁЗЫ
Посвящаю
Маме — Розе Вениаминовне Гесиной
и Жене — Марине Аркадьевне Гесиной



































Фронтиспис

портрет автора

 
Владимир Гесин
МОРЕ И ГРЁЗЫ

«МОЗАИКА НК»
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
2015
 
ББК  84
Г43
Гесин В.
Г43   Море и грёзы. — СПб.: «Мозаика НК», 2015. — 344 с., ил.
Воспоминания о жизни в ХХ веке.

ББК 84
Любого рода «заимствования» из этой книги возможны
только с разрешения автора и издательства «Мозаика НК».
© В. Гесин, 2015
© «Мозаика НК», 2015
 
К издателю
Уважаемый Эдуард Сергеевич, извините меня, пожалуйста, за то, что нагружаю Вас.
А теперь, если позволите, о названии этого моего «опуса».
Если можно, то пусть книжечка называется

МОРЕ И ГРЁЗЫ

Мне очень хотелось, чтобы она называлась

ГРЁЗЫ НЕЖНОСТИ И ЛЮБВИ

потому, что она именно об этом. Ну, или я так её воспринимаю. Но она же не только об этом. А где же тогда корабли, реакторы и ракеты, да и вообще это, наверное, чересчур. Как Вам кажется?

А посвятить её я хочу
бесконечно дорогим мне

Маме — Розе Вениаминовне Гесиной
и Жене — Марине Аркадьевне Гесиной.

Читайте, будьте снисходительны, но критикуйте жёстко.
С уважением, Ваш В. Гесин.
 
От автора
В этой небольшая книжечке, которую Вы держите в руках, мои воспоминания о жизни обычной совет-ской семьи — нашей, с моей женой Мариной, жизни.
Эта книжечка о нашем детстве, о наших родите-лях, дедушках и бабушках, о нашей дочери, о внуках и теперь уже и правнучке, о наших близких и друзьях, о времени, в котором мы жили, о службе отечеству и работе на его благо.
И хотя она и написана для самых близких, мне бы хотелось, чтобы она показалась интересной и другим моим читателям.
P.S.
Благодарю моего брата Гесина Михаила Фёдоро-вича и дочь Гесину Наталию Владимировну за помощь в работе над книгой.
И поверьте мне, я бесконечно благодарен и им, и всем, кто поддерживал и вдохновлял меня, потому что, работая над книгой, я пережил путешествие длиною в жизнь в бушующем море воспоминаний и сердцем погружался в грёзы нежности и любви.
Я, мои дорогие, заново переживал свою жизнь и был счастлив.
Спасибо Вам всем за то, что это со мной случи-лось.
 
КОРОТЕНЬКОЕ ВСТУПЛЕНИЕ
Недавно вышли две мои совсем маленькие повести «Держим флаг выше гафеля!» и «На верном румбе» с описанием очень важных для меня жизненных событий. Они были написаны в порядке отклика на просьбы моей дочери Наталии Владимировны и внуков Сергея и Андрея рассказать им об истории нашей семьи. И, конечно, благодаря настойчивости моего брата Михаила Фёдоровича Гесина и поддержки друзей Герасима Ивановича Артёмова и Анатолия Николаевича Ковалёва, вместе с которыми мы задумали создать некий исповедальный альманах военно-морских инженеров нашего поколения.
Ну и, конечно, благодаря помощи Дочери, моей любимой Наташеньки, с которой мы практически вместе работали всё это время.
А издать их, как отдельные книжечки, помог мой многолетний сослуживец Эдуард Сергеевич Никулин, исключительно порядочный и талантливый человек. Это он на моё замечание, связанное с окончанием работы над первой повестью, что вот, наконец-то, всё, больше я за компьютер не сяду, коротко возразил:
— Не пройдёт и месяца!
И оказался прав.
И действительно, уже через месяц я вовсю тру-дился над следующей повестью, в которой рассказал о своих родителях, дедушках и бабушках. О своём довоенном и военном детстве, об учёбе в Ленинград-ском Высшем Военно-Морском Инженерном Учи-лище имени Ф.Э. Дзержинского и в Севастопольском Высшем Военно-Морском Инженерном Училище Подводного Плавания. То есть то, что предше-ствовало историям, описанным в моей первой повес-ти.
Пришло время объединить обе эти повести в одну небольшую книжку и, выполняя данное мной обе-щание, дополнить её воспоминаниями о 52-х годах жизни с моей замечательной женой и вашей Мамой и Бабушкой — Мариной Аркадьевной Гесиной. Рассказать о её предках и родственниках. Правда, только в той мере, в которой успел ухватить в разговорах с Марининой мамой — Евстолией Степановной Меньшиковой и замечательной тёткой, младшей сестрой её мамы — Любовью Степановной Топорковой (в девичестве Медведевых).
И ещё, я надеюсь, что теперь уже мне удастся до-полнить эту небольшую книжку документами и фо-тографиями из сохранившегося в нашем доме архива военного времени. А это и солдатские и материнские письма в наш интернат, и отчёты о нашей хозяйст-венной деятельности, и, например, сохранившаяся ребячья стенгазета от 23 февраля 1942 года, и не-сколько фотографий и многое другое, что мне как очевидцу и участнику событий дорого.
Очень бы хотелось, чтобы эта моя работы показа-лись интересной и другим моим читателям.
Вот это, представляя свои совершенно личные воспоминания о времени, об истории нашей семьи, о нашей жизни, о друзьях, о службе-работе, я, как мне кажется, и должен был сказать вам, выпуская вас в плавание по этой книге.
 
КАК ЭТО НАЧИНАЛОСЬ
Как я уже говорил вам, началось всё с моих уже взрослых внуков Сергея и Андрея, которые уговори-ли меня записать на диктофон то, что я знаю о наших с их бабушкой Мариной родителях, дедушках и ба-бушках, о нашем довоенном и военном детстве, о на-шей жизни и работе. О детстве и жизни их родителей и об их детстве. Неожиданно для себя я понял, что под слоем пыли на полках моей памяти сохранилось довольно много различных фактов и трогательных историй, которые очень скоро и безвозвратно уйдут со мной в небытие. После долгих сомнений, преодо-левая смущение и лень, я начал наговаривать на дик-тофон некие вспышки памяти и постепенно увлёкся.
То, что мои воспоминания интересны моим близ-ким, я, по их реакции, понял довольно быстро. И это, и то, что мой старший брат с удовольствием помогал мне вспоминать детали, придавало сил. Но когда на своём 80-летнем юбилее я в одной из пауз попробо-вал озвучить пару фрагментов этих записей, мне по-казалось, что некоторую часть моих гостей они рас-трогали и зацепили. Это было неожиданно и приятно.
Было, правда, и ещё одно событие, существенно повлиявшее на мою решимость взяться за работу.
Вот оно.
Собрались мы как-то за пару недель до нового, 2014 года в кафешке на Московском проспекте рядом с парком Победы: Толя Ковалёв, Саша Козлов, Вова Поддубный, Артём Баграмов, Виталик Силенко и я, В. Гесин, причём собрались именно перед Новым годом, традиционно, без всякого другого парадного или трагического повода. Мыслей кроме как обняться, выпить по рюмке, пожелать друг другу здоровья в наступающем Новом году и поболтать о жизни не было. Должен вам заметить, что с возрас-том, а по состоянию на тот день наш суммарный, на шестерых, возраст составил почти 500 лет, мы стали встречаться значительно чаще, чем в молодости. То-гда, на юбилеях в 10, 20, 30 лет по окончании Сева-стопольского Высшего Военно-Морского Инженер-ного Училища Подводного Плавания собирались почти все. Тогда и живы были почти все! Сейчас, ко-гда со дня принятия Присяги прошло почти 65 лет, нас всё меньше и меньше, а собираемся мы всё чаще. Теперь уже по несколько раз в году. И это понятно. Ведь от воспоминаний, особенно на фоне сегодняш-них реалий в стране, становится теплее, а друзья — деятельные участники событий тех лет — всё ближе и роднее. Часто вспоминаем ушедших друзей, про-должающих жить в нашей памяти.
Вот тут-то, в этой кафешке, между третьей и чет-вёртой рюмками, Толя Ковалёв и рассказал нам о предложении нашего однокашника Герасима Артё-мова.
Оказалось, что наш друг Герасим сделал нам, своим однокашникам, предложение, от которого мы, самонадеянные и отчаянные, отказаться не смогли. Он, через Толю Ковалёва, предложил каждому из нас написать коротенькое, страниц на 15–16 эссе о своём военном детстве, военно-морской юности, службе-работе, ну, в общем, о жизни со всеми её успехами-неуспехами. Рассказать о взаимоотноше-ниях с близкими, друзьями, сослуживцами, Делом и Отечеством. Обещал наши «опусы» литературно об-работать и издать, например, в виде «Альманаха ис-торий группы Советских Военно-Морских инжене-ров однокашников».
У Герасима основания для поступка были. Он был вдохновлён изданием своей, безусловно, та-лантливой и честной книги «Исповедь советского инженера» и, видимо, по доброте душевной, захотел и нам дать возможность поделиться своими воспо-минаниями.
«А что? — Размышляли мы, гордые собой и пе-реполненные чувством важности момента. — Если у нас получится (а между третьей и четвёртой рюмками, как правило, получается всё) с реализацией этой задумки Герасима, то память и о наших делах, и о наших друзьях ещё поживёт!» Может быть, мудрый Герасим и решил собрать вместе наши трепетные и очень личные воспоминания, чтобы нам самим, причастным к тем событиям, а также сегодняшним и особенно завтрашним гражданам Державы дать возможность почувствовать, что же лежало в основе абсолютной преданности большинства советских людей Делу и Родине в те далёкие, совсем не простые и не лёгкие времена. И тем самым поучаствовать в пополнении копилки народной памяти.
Прочтёт ли кто-нибудь кроме нас самих и, может быть, наших близких то, что у нас получится, я не знаю. Сомневаюсь, ребята. Правда. Очень сомнева-юсь.
Признаться, правда, сам бы я с огромным инте-ресом прочитал воспоминания своих предков. На-верное, мои прапрадеды ещё и грамоты не знали. Но если бы традиция была, то прадеды или деды, кото-рые уж точно были грамотными, могли бы записать семейные легенды. Не принято было? Возможностей не было? Всё казалось обычным, как у всех? И то, и другое, и третье, да и утрачено практически всё было бы. Но крохи, крохи-то могли сохраниться. И какие бы это были драгоценные для нас крохи. Может быть, с появлением компьютеров и Интернета поя-вились новые возможности для хранения и такого контента? Кто знает.
Во всяком случае, надеясь на это, мы и начнём новую традицию — традицию сохранения информа-ции о нас, простых людях, для заинтересованных по-томков.
Итак, к делу!
 
О МОИХ ПРЕДШЕСТВЕННИКАХ
Что я знаю о своих предках?
К моему глубокому сожалению, совсем мало. Но то немногое, что знаю, расскажу. Они нашего ува-жения и памяти, безусловно, заслуживают.
Один мой дед, Гесин Моисей Борисович, жил в деревне Малые Колбутицы Серебрянской волости Лужского уезда Санкт Петербургской губернии. Ра-ботал лесником в Серебрянском лесничестве. Там, в Колбутицах, вместе с бабушкой Верой Фёдоровной они вырастили пятерых детей. Четырёх мальчишек и одну девочку. Все братья закончили Лужское реаль-ное училище. Про дядю Мишу, старшего брата отца, я знаю только, что жил он в Твери. Его жена, Елена, была замечательным зубным доктором, очень из-вестным в городе. Красивая была пара, у нас есть их фотография. Миша болел туберкулёзом и умер рано, где-то году в 1944, не дожив и до 50-ти. И мне даже не помнится, чтобы я их видел, хотя мой брат Миша говорит, что однажды, до войны, они приезжали к нам в гости, с их сыном Игорем, который погиб в 1943 при форсировании Днепра. Второй сын Деда, мой отец — Федя, воевал в Гражданскую, был ранен. В госпитале заболел тифом и, как осложнение после тифа и голода, ослеп. Третий брат, Яша, погиб в Гражданскую. За личную храбрость был награждён орденом Красного Знамени. Младший брат — Саша потрясающий был дядька, ну просто замечательный мужик. О нём можно рассказывать отдельную исто-рию. Он был женат на Вале, медицинской сестре, у которой была дочка. Не была, а есть, это Галя Смир-нова, которую вы знаете. В Великую Отечественную дядя Саша воевал с первого дня. Воевал в танковых войсках. Форсирование Немана стало для него по-следним сражением, в котором он участвовал. В том бою был ранен, потерял ногу. Был эвакуирован в Московский госпиталь. Там и отыскала его жена Ва-ля и перетащила в госпиталь Ленинградской Военно-Медицинской Академии.
Ну и их сестра, моя тётя — тётя Тина. Тина была совершенно замечательной девочкой. Необыкновен-но добрая, нежная и очень красивая. Знаю, что маль-чишки очень любили и оберегали её. Она хорошо училась и до Революции окончила 8 классов гимна-зии Марии Фёдоровны. Была замужем за военным инженером, который погиб во время войны вместе с сапёрным батальоном, которым он командовал. Тётя Тина одна вырастила и поставила на ноги их сына, моего двоюродного брата Яшу. С моей мамой у тёти Тины сохранялись тёплые, дружеские отношения всю их жизнь.
После революции хозяин леса, где работал де-душка, естественно, перестал быть хозяином, и со-трудники лесничества потеряли работодателя. А по-скольку государственные лесничества появились не скоро, ребята разлетелись, а настоящего крестьян-ского хозяйства у деда не было, то жить стало прак-тически не на что. Бедствовали они с бабушкой. Дед вскоре заболел и умер, а бабушка уехала в Ленин-град, к дочке и ушла из жизни в феврале 1941 года. Ничего другого о тех, кто им предшествовал, не знаю. Просто ничего, о чём очень сожалею. Знаю только, что там же, на Серебрянке жила семья двою-родного брата или сестры либо бабушки, либо де-душки, семья Ульманов. Детей там тоже было пятеро или, может быть, и больше, и все они были ужасные озорники. Все мальчишки из этой семьи и наши все мальчишки учились в Лужском реальном училище. И, видно, очень дружили. Я об этих Ульманах практически ничего не знал. Помню только, что один раз, после войны, году примерно в 1946 отец вместе со мной зашёл в какую-то квартиру на Мытнинской улице, причём совсем недалеко от нас. Ему нужно было встретиться с каким-то человеком. Они пошли поговорить на кухню, а я остался в комнате. И вот на стенке этой комнаты я увидел за стеклом типографский картон, на котором было представлено генеалогическое древо. Здоровеннейший дуб, много толстенных сучьев, ветвей и от них веточек. Масса фамилий, и я просто не представляю даже, сколько их там. Я смотрел на всё это с детским любопытст-вом. Но когда я вдруг на одной из веточек увидел фамилию своего дедушки, имена его сыновей и до-чери, увидел имя бабушки, и увидел, что какая-то веточка ушла к её родственникам, я совершенно ошалел и запомнил это на всю жизнь. Запомнить-то я запомнил, но вернулся к этому я уже совсем взрос-лым. Так вот как-то жизнь была устроена, господи, вот ведь стыд и позор. Как же неловко. Короче гово-ря, я думаю, что это и был один из Ульманов. Но мне до сих пор не удалось найти людей, у которых хра-нится картон с тем генеалогическим древом, где, в том числе, одну из веточек занимает семья нашего деда. Если вам это удастся, то флаг вам в руки. Жили они до Революции на Серебрянке Лужского уезда. Как вы сами понимаете сейчас, конечно, там никто из них уже не живёт. А вот в Интернете Ульманов довольно много. Ищите, и, может быть, обрящете. Мне бы этого очень хотелось.
Другой дед, Гринберг Вениамин Александрович, жил в Санкт-Петербурге, на углу 8-й Рождественской и Мытнинской улиц, в доме 48. Работал наборщиком в типографии. Вместе с бабушкой Марией Яковлевной вырастил пятерых детей. Четырёх дево-чек и одного мальчика. Две девочки, старшая и младшая, были обычными девчонками. Вторая и особенно третья, а третья — Роза, это моя будущая мама, были одарёнными девочками и замечательно учились. Мама с отличием окончила начальную школу на 5-й Рождественской улице и без экзаменов была принята в Императорскую женскую гимназию, которая располагалась на Греческом проспекте, в Прудках, и была единственной в России. С отличием её окончила и так же без экзаменов была принята в медицинский институт. Брат, Саша, успешно учился в Военно-Медицинской Академии. Стал врачом рентгенологом. Ещё до Великой Отечественной вой-ны защитил кандидатскую. Всю войну на фронтах. Был ранен. Закончил войну полковником. В 1947 защитил докторскую и до конца жизни профессорст-вовал в Институте Профзаболеваний.
А умер дедушка в апреле 1942 года в Ленинграде, в блокаду, от голода.
Как познакомились мои деды, правда, в те годы дедами они ещё и близко не были, я, конечно, не знаю, но они дружили, бывали друг у друга и, самое главное, что дед Гринберг вывозил к деду Гесину, в Колбутицы, семью на лето. А какие там, господи, места, какая природа, какие боры и озёра, мне вам не передать. Правда, в этом особой нужды и нет, так как и две малюсенькие деревеньки Большие и Малые Колбутицы, и Большое и Малое Колбутицкие озёра и великолепные боры вокруг них всё ещё живут.
Мы с Мариной побывали на Серебрянке. Дедов-ского дома давно уже нет, но трогательное и тёплое потрясение от кажущейся реальности предощущения того, что вот сейчас, из-за вот этого самого поворота выбежит весёлая и озорная стайка ребятишек и среди них мои маленькие ещё отец и мать, я пережил там очень остро.
Боже мой, как же ярко, волнующе и трепетно это наваждение было.
Там я рассказывал Марине о том, как отец учил меня плести леску из конского волоса и вязать к ней крючки. О том, как он сам, мальчишкой, ходил на ночную рыбалку. Как переходил через железную до-рогу на переезде в Колбутицах, километра полтора шёл пешком, а там, за Колбутицами, было озеро в бору. Там у него была долблёнка, он на ней пересе-кал озеро, на том его берегу разводил костерок и но-чевал. А рано утром ловил рыбу или, если не было клёва, собирал грибы.
И мы прошли с Мариной и эту дорогу вместе. И этот переезд, со щитком перед ним с названием «Колбутицы», и дорогу через бор к озеру и плёс на его берегу. Я купался там, и ощущение того, что где-то совсем рядом, ещё совсем мальчишка, мой отец, с интересом посматривает на меня, было невероятно реальным, ощутимым. Вот говорят так «Намоленное место», «Аура какая-то у места». Я, ребята, плохо чего в этом понимаю, но то, что у меня всё время было такое чувство, что где-то тут, где-то рядом отец и все наши близкие, это именно так. У меня какой-то сдвиг душевный произошёл. Появилась духовная близость ко всем этим людям, понимание их сущест-ва. Так мне показалось. Короче говоря, я с этим ощущением с тех пор живу! Я теперь живу с тем, что я знаю, где вырос мой отец, я это всё видел, я всё это помню. Теперь это и моё тоже. Это и есть моя Роди-на.
Должен сказать вам, мои дорогие, что за пережи-тые на Серебрянке ощущения я бесконечно призна-телен вашей бабушке Марине, которая была там со мной, и уж не знаю, как ей это удалось, но она своим присутствием, необыкновенным тактом, и сердечной близостью ко мне помогла мне так глубоко прочув-ствовать это.
Но продолжим!
Годы, во времена детства моих родителей, шли не быстро, но шли, и ребята выросли. И сегодня, глядя на чудом сохранившуюся фотографию сидящего верхом на коне восемнадцатилетнего отца моего и вашего прадеда, мне нетрудно представить, что мама полюбила этого статного, красивого парня. И ведь не влюбилась, а именно полюбила и полюбила на всю жизнь. Приятно сознавать, что как это обычно и бы-вает, они совершенно случайно выяснили, что чувст-ва их были взаимными.
Всю Гражданскую мама искала отца и, наконец, нашла его совершенно никакого: после ранения, гос-питаля, голодного тифа, ну и ещё слепого.
Ну, а живущие ещё и сегодня мой старший брат и я, теперь уже прадедушки, и есть счастливое доказа-тельство того, на что способна настоящая любовь и какая в ней удивительная животворная сила.
Как же это всё начиналось?
По решению правительства Республики принято-го в связи с острой нехваткой специалистов все не-доучившиеся студенты были демобилизованы из ар-мии и отправлены доучиваться. Поэтому и отец без проблем вернулся в Тверской сельскохозяйственный Институт и приступил к учёбе. Поскольку был сле-пым, он просто слушал лекции, а мама их для него записывала. Прошло время, отец успешно окончил Институт и был направлен в город Кашин с задачей восстановления местного маслозавода и создания на нём отделения сыроварения.
Перед отъездом мама настояла на том, чтобы отец показался нескольким Петроградским светилам в области зрения. Общий вывод жуткий: «Зрительный нерв из-за перенесённого голодного тифа необрати-мо атрофирован. Ничего сделать невозможно. При-выкайте жить так». С этим и уехали в Кашин.
По рассказам мамы, отец быстро освоился с про-изводством. Легко ладил с людьми, ориентировался в помещениях, оборудовании и технологиях. Мама всегда сопровождала его и кроме помощи в ориен-тации читала ему хозяйственные и руководящие документы, показания датчиков температуры, влаж-ности и других и все технологические этикетки: ка-кой сыр, его возраст, кислотность и другие парамет-ры. А отец говорил, что, как и где надо делать. И помнил всё до мелочей, чем очень поражал и работ-ников и маму. Правда, больше всего он поражал ма-му тем, что с высокой точностью определял сорт, качество и жирность масла… на пробу.
Мама думала, что это — «на пробу» и сыграло роль спускового крючка к восстановлению зрения. Во всяком случае, рассказывала она так: «Однажды вечером читаю ему газету, и вдруг он тихонечко го-ворит: «Дай мне её, я её вижу!». С этого момента у отца начало потихонечку восстанавливаться зрение. И это было счастьем.
Резюме тех же питерских специалистов, у кото-рых через некоторое время побывал отец, свелось к тому, что «вследствие счастливого совпадения хо-рошего питания и покоя зрительный нерв частично восстановился».
А вот я уверен, что это счастливое совпадение питания, покоя и преданной любви мамы к отцу, без которой зрение даже и частично не восстановилось бы. Ну и, конечно, даже при частично восстановив-шемся зрении жизнь стала совсем другой.
В 1926 году, когда завод уже стабильно работал, родители вернулись в Ленинград, и 3 января 1927 года родился мой старший брат Миша. Когда брат чуть подрос и окреп, папа принял предложение по-работать в городе Бежецк, куда они и уехали всей семьёй на несколько лет. В связи с тем, что мама по-могала отцу заканчивать институт, а потом несколько лет ездила с ним по очень долгим командировкам в Тверь и Бежецк, в свой медицинский институт она не вернулась и, несмотря на то, что три курса про-училась на «отлично», окончить его ей так и не при-шлось. Году в 1930 родители вернулись в Ленин-град. Отец до самой войны работал в областном зоотехническом отделе, где занимался племенным крупнорогатым скотом, а мама, быстро окончив курсы для работников с дошколятами, руководила одним из детских садиков при прядильно-ниточном комбинате им. С.М. Кирова. Ну, а в 1933 году родился я, ваш отец, дед, а теперь уже и прадед, Гесин Владимир Фёдорович.
 
ДЕДУШКА И КВАРТИРА 20
Пришло время рассказать вам о своём детстве. Но сначала о дедушкиной квартире. Мы живём на 8-й Советской в квартире, которую раньше, с 1905 года, то есть с момента постройки дома, дедушка мой, Гринберг Вениамин Александрович, арендовал у ротмистра Рождественской жандармской части. Этот ротмистр, кроме своей государевой службы, был владельцем шести доходных домов, и в одном из них, расположенном на углу 8-й Рождественской (сейчас Советской) и Мытнинской улиц, с номером по Мытнинской улице 17/19, а по 8-й Советской 48, была квартира моего детства — квартира 20. В этой совершенно замечательной квартире, было, сейчас посчитаю — 1, 2, 3, 4, 5, 6 комнат, огромная, метров в 15 прихожая, коридор, длиною метров в 12, где пара малышей могла рядом мчаться на своих трёхколёс-ных, даже не задевая друг друга, кухня метров 20, ванная с дровяной колонкой и два туалета.
Дедушка работал наборщиком в типографии, и, владея несколькими языками, мог выполнять набор на любом из них. Вместе с надбавкой за высокую квалификацию он получал зарплату, позволявшую ему содержать бабушку Марию и пятерых детей, че-тырёх девочек, среди которых и моя будущая мама, и одного мальчика.
Бабушка вела хозяйство. У бабушки была прихо-дящая помощница, которая ходила на рынок, поку-пала продукты. У этой помощницы была комната метров в 10–12 с входом из кухни. Четыре комнаты по левой стороне коридора с окнами на Мытнинскую улицу имели следующее назначение: дедушкин кабинет, спальня бабушки и дедушки, столовая и комната старших девочек. По правой стороне, окна-ми во двор, располагались: кухня с выходом на чёр-ный ход, туалеты, ванная комната, комната младших сестры и брата и последняя комната мамина. Комна-ты по левой стороне представляли собой анфиладу комнат. Они соединялись между собой двухстворча-тыми дверями, которые потом, во времена жизни коммунальной, были заклеены обоями, ну, и кроме того каждая комната имела выход в коридор.
Так вот, перед самой революцией дедушка пустил в свой кабинет пожить племянника, который приехал учиться и поступил в какое-то учебное заведение. Эта комната так за ним и осталась. Во время войны он погиб, а после войны его родственники поменялись и к нам в квартиру приехали уже совсем чужие люди. В 1921 году бабушка Мария умерла, а когда ребята повзрослели, дедушка выделил спаль-ную комнату Шуре. Шура в начале тридцатых же-нился, но так как дедушка его жену не жаловал, то он, разменяв комнату, уехал жить на Ковенский. А к нам в квартиру приехала жить семья: папа, мама и детей там было, господи, сейчас соображу, два брата Сеня и Миша, сестра Люба и ещё две сестры, кото-рых я помню уже взрослыми, они были замужем и к нам не переехали. В следующей комнате, которая когда то была столовой, жил дедушка. Старшие ма-мины сёстры, одна в конце двадцатых, а другая в на-чале тридцатых годов вышли замуж, и в комнату старших девочек переехала жить мамина младшая сестра со своим мужем. Комната прямо напротив столовой, в которой раньше жили младшие дети, стала маминой. Вот такой был расклад в конце два-дцатых — начале тридцатых годов. Когда родители уезжали в Кашин, куда отец получил назначение по-сле окончания учёбы, мама пустила в свою комнату пожить приятельницу. Эта дама, пока мама с папой жили и работали в Кашине, умудрилась поменять и, главное, юридически оформить обмен маминой ком-наты с Базуновыми — вот были времена! И когда родители вернулись домой, то жить им было уже не-где, потому что уж Базуновы-то никакой ответствен-ности перед мамой не имели. Поэтому дедушка пус-тил маму с папой и Мишкой в комнату маленькую, последнюю по правой стороне коридора. Там они и жили, пока я не родился. А когда я родился, то де-душка, тогда уже одинокий и не молодой, отдал ма-ме с папой бывшую столовую, а сам переехал в ма-ленькую комнату. Вот такая была расстановка сил по комнатам в нашей квартире до самой войны.
Теперь попробую начать с самых ярких, собст-венно детских, воспоминаний. Их, честно говоря, не очень много. Но тем не менее.
Так вот, одно из первых, может быть, самых яр-ких. В нашей комнате, слева от дверей висит чёрная тарелка, это радиоточка. Радиоточки были не у всех. Вот в нашей комнате она была. Мне года три. Я бегу к дедушке. Мама меня послала или папа, этого уж, конечно, не помню, и кричу:
— Дедушка, дедушка, — ребята, вот это я помню как сегодня! — Иди радио слушать. Пантофель Не-четская поёт «Соловья» Алябьева.
И дедушка говорит мне:
— Спасибо, молодец.
И идёт слушать Пантофель Нечетскую, которая поёт «Соловья» Алябьева.
С дедушкой у меня были совершенно замечатель-ные отношения. Просто совершенно необыкновен-ные. Я его очень любил. Да и он меня выделял среди множества своих внуков и внучек. А может быть, мне кажется, что выделял? Может быть. Господи, ведь столько в сердце тепла при воспоминании о нём.
Или вот ещё. Я ещё совсем маленький. Меня уже уложили, но никак не засыпается. Он подходит к мо-ей кровати, нагибается и говорит мне тихонечко:
— Спокойной ночи. Давай засыпай.
А я ему также тихонечко:
— Положи голову на подушечку. Побудь со мной.
И вот дедушка совсем рядом. Грива такая седых волос, седые усы, добрые, добрые, ну просто доб-рющие глаза и очень большие руки. Положит мне руку на грудь, а я на боку лежу и, прямо, и спиной, и грудью чувству тепло его руки. Дедушка рядом. Я засыпаю.
Помню, какое это было горе для меня, когда мамина сестра написала, что в апреле 1942 года де-душка умер от голода. Блокада была. Жутко голодно было. Дедушке в 1942 году было 70 лет, а мне сейчас уже 80. Дедушка был совсем ещё молодой, как я те-перь понимаю. «Совсем молодой», — как же, я ду-маю, для вас это смешно звучит. Факт в том, что он был значительно моложе меня сегодняшнего. Вот такое воспоминание.
То, что я ещё помню о своём детстве, мне хочется представить вам, мои дорогие, как отдельные, совсем небольшие, но законченные рассказы.
И я так и сделаю.
Вот они, читайте.
 
ЧЕРЕЗ «НЕЛЬЗЯ»
Очень разные у маленьких бывают жизненные события. Очень разные. Часто маленьким не разре-шают то, что можно большим. А так иногда нестер-пимо хочется именно то, что нельзя, что сдержаться и не проявлять никак эмоции, ну, просто, совершенно невозможно. Хорошо помню, например, вот такой случай.
Мне четыре, ну, может быть, чуть-чуть за, ну просто чуть-чуть. Прекрасный день, я пришёл с ма-мой из детского сада. Поиграли в коридоре. Поката-лись на своих трёхколёсных. На кухне попугали большие мальчишки — Миша и Димка. Там, на кух-не, им, наверное, какие-то важные дела нужно обсу-дить и они при мне, как бы волнуясь, говорят:
— Тысяча чертей и одна ведьма убежали из тюрьмы. Ты слышал, Мишка? — это Димка спраши-вает. А Мишка отвечает:
— Да, это вчера было, я сам по радио слышал. Сейчас их по всему городу ловят.
И они оба оборачиваются на кухонное окно. А там, за окном, отражаются страшные, горящие при-муса. Должен вам сказать, что маленько страшнова-то. И я покидаю эту кухню. Делаю вид, что мне не очень-то и страшно и вообще это всё ерунда. Но всё-таки думаю, что пусть они тут сами на кухне, а я пойду по другим своим делам.
Потом мама, наверное, меня чем-то кормит, но это совсем выпадает из головы. Помню, как меня ук-ладывают. Поручено это отцу, и он, уложив меня, тихонько о чём-то разговаривает со мной. И вроде бы мне уже надо заснуть. И все успокаиваются. И я действительно почти сплю.
Но краем уха, уже оттуда, из дрёмы, я слышу, как тихонечко гремят тарелки, постукивают вилки. И волей-неволей, страшно заинтригованный этим об-стоятельством, я возвращаюсь из сна в жизнь. И дей-ствительно, там, на столе, чем-то шебаршат. И самое-то главное, дорогие мои, ну как же захватнически пахнет горячей картошкой и селёдкой с луком. Это взрослые собираются ужинать. А я-то, конечно же, маленький, я-то, конечно же, уже что-то поел, и меня уже положили. И мне-то, конечно, не надо так поздно есть эту селёдку и эту картошку с хлебом. Но ведь, боже мой, именно это, именно это, дороже все-го, и именно этого хочется так, что сил никаких нет.
При этом, вы понимаете, что все надеются, что это «шило в одном месте» уже спит, и что, наконец, уже можно спокойно поесть.
А я издаю такой жалобный, жалобный стон. Ну, как бы я сплю, но всё-таки ещё не совсем заснул и совсем и не против поучаствовать в жизни дома. На-ступает гробовая тишина. Взрослым становится по-нятно, что я только делал вид, что засыпаю. А сам-то совсем не глубоко заснул. Ну, приторопились они. Тишина. Садятся. Кушают.
Я вздыхаю ещё глубже. Вздыхаю с такой болью, с такой горечью, что вот, конечно же, не надо даже пе-реводить это на взрослый язык, потому что и так яс-но, как ни за что хорошего человека оставляют без ужина, который ему хоть и не положен, но… ведь так вкусно и так хочется. Конечно, им-то вот, а мне-то фиг;!
Небольшое такое время проходит, и я чувствую необходимость сделать ещё один вздох, ну совер-шенно страдательный. Потом слышу, как мама с папой, которые до этого о чём-то тихонько разгова-ривали, замолкают, и я просто ощущаю, как они пе-реглядываются и улыбаются. А потом мама говорит:
— Ну, может быть? Ну что такого, в конце концов?
Папа отвечает:
— Ну, не знаю. Ну, конечно, маменькин же сыно-чек. Всё-таки порядок есть порядок!
И Миша папу поддерживает. И потому, что он тоже не сильно большой, его замечание звучит порезче:
— Это безобразие. Это просто возмутительно, что он тут делает вид, что не спит, а сам-то уже давно спит!
Но не тут-то было. Я ещё раз тихо и очень жалоб-но вздыхаю, и мама подходит и говорит мне:
— Ну, ладно, вставай. Иди, поешь картошечки.
Ну, конечно, сон как рукой, как будто его и не было. Я подскакиваю и мчусь за стол. Передо мной ставят тарелочку, кладут мне кусочек, другой селёд-ки, картофеленку и, ребята, это такое упоительное ощущение, что ты со всеми, что ты как все! И это так здорово быть практически большим и ужинать рядом с большими. И когда ты совершенно незаметно для себя проглатываешь эту селёдку, с этим луком, с этой картошкой и надо снова идти спать, то спать ты идёшь с чувством выполненного долга и совершенно счастливый и, при этом, тебя не нужно уговаривать. Ты ложишься, и сон к тебе приходит таким вот доб-рым, тёплым покрывалом.
И какое счастье вспомнить и рассказать вам об этом.
Ваш отец, дед и прадед, Владимир Гесин.
 
ЗЛОДЕЙ ПЕНАШКИН И СЛОН
Вроде пора бы и остановиться с детскими воспо-минаниями, но есть такие, о которых не рассказать, ну просто, грех.
Вот стою я около дверей в нашу квартиру. При-шёл из детского сада. С мамой. Почему-то у нас нет ключа, и дверь нам открывает наш сосед, Базунов Владимир Васильевич. Мы входим, и Базунов у меня спрашивает:
— Ты чего такой серьёзный? Как жизнь-то?
— Плохо! — отвечаю я.
— А чего плохо?
А должен вам сказать, что год это, наверно, 1935, ну, может быть, 1936. Мне года 4 или около 4, ну где-то между 3 и 4. А вы помните, что в декабре 1934 года убили Кирова Сергея Мироновича и я где-то по этому поводу что-то услышал. Потом анализ показал, что, наверное, так и было. И вот на вопрос Базунова «Ну как дела-то?» я и отвечаю:
— Да плохо!
— А что плохо?
— Огенича убили!
— А кто убил-то? — спрашивает он растерянно, и я уверенно отвечаю:
— Злодей Пенашкин!
Вот с тех пор, и до самой войны, он и звал меня не иначе как «Злодей Пенашкин». А Огенича я, на-верное, достал из «Евгения Онегина», про которого нам что-то рассказывали в детском саду, а может быть, я услышал в какой-либо литературной переда-че о том, что Онегин убил Ленского на дуэли. Не знаю! Всё это в моей голове перемешалось, и реак-ция была именно такой. Как это объяснить? Не знаю.

*   *   *
Или вот ещё из этой же серии.
Мы опять играем в коридоре. Играем как обычно шумновато, и поэтому нас разводят на какое-то вре-мя, а меня Базунов зовёт на минутку в гости, погово-рить. Мы разговариваем о чём-то, и в том числе даже обсуждаем с ним некую вероятность поездки на его машине. А он работает заместителем директора по хозчасти какого-то института, где учится очень мно-го девушек. Я думаю, что, может быть, это был ин-ститут Герцена, но точно не могу сказать потому, что я-то этих слов с названиями вообще ещё тогда и не слышал. А у Базунова в этот день машина «Эмка», и он просит у мамы разрешения пригласить меня в компанию съездить с ним по важным делам. Мы с ним садимся в машину и едем по важным делам. В те времена, ребята, ехать по делам на машине, ну это вообще чёрт те что. И вот мы с ним приезжаем в какое-то здание, ходим по этажам с сопровождаю-щими лицами и делаем по существу нашего важного дела какие-то замечания.
Потом заходим в одну из комнат, где живут четы-ре девушки, которые поят нас чаем. А девушки очень красивые, а девушкам я очень нравлюсь. А я уже настоящий мужчина, мне уже четыре года и я даже очень впечатлён их вниманием. Патефон играет, все веселятся, ну, в общем, замечательная такая история. Потом мы едем домой. По дороге домой Базунов говорит мне, что вся наша поездка была настоящей военной тайной, что мы ездили по делам в разведывательную школу, где готовят специалистов по очень важным делам. И что никто в нашей квар-тире, вообще никто, и даже тётя Соня, которая Софья Степановна, которая его жена, нипочём не должна узнать, куда мы ездили. А на любой вопрос, куда же мы всё-таки ездили, нужно говорить, что ездили мы в зоопарк. А чтобы не было никакой путаницы, мы сейчас туда и заедем.
И мы, действительно, заезжаем в зоопарк. Смот-рим там на разных зверей, которых я не запомнил, потому что совершенно ошарашен видом огромного, прекрасного и при этом завораживающе не страшен-ного слона. Причём, этот слон, прямо при нас, начи-нает какать, и вот тут мне становится малость страшновато. Мало сказать страшновато, просто страшно и за себя и за него из-за обилия слоновьих отходов. Но при этом само действо сопровождается таким весёлым покачиванием хобота и переступыва-нием задних ног, что я понимаю, что слон очень сча-стлив. Всё это продолжается так бесконечно и так результативно, что потом Базунов долго мне объяс-няет, что мне просто повезло, потому что со слонами это бывает один раз в год и чему же тут удивляться и его счастью и тому, что это так результативно.
Эту историю, к огромному интересу слушателей, мы с Базуновым так азартно рассказывали и всем нашим соседям вместе и почти каждому в отдельно-сти, что о некоторых других деталях нашего путеше-ствия я в тот момент забыл напрочь.
 
«ПРАЛИНЕ»
Вспоминаю, вспоминаю и вспоминаю. И удиви-тельное дело, как это всё трепетно всплывает. Ну, просто грёзы нежности и любви.
Мне лет пять. Мы играем. В коридоре. Какая-то весёлая такая, деловая очень, игра. Наверное, как всегда шумноватая, и мама, чувствуя, что мы не-множко расшумелись и что как-то меня нужно от-влечь, появляется в коридоре. Хотя у нас, в нашей коммунальной квартире, стоял такой общий шум, что представить себе, что нас там было очень уж слышно, трудно. Может быть, в это время разносили с кухни кастрюли и можно было подлететь под борщ на своём трёхколёсном велосипеде, и в какую-то ми-нуту, ну, на время обеда, нас надо было просто при-брать из коридора. Может быть. Короче говоря, мама меня зовёт, а я — и возбуждён и взбудоражен, пото-му что игра была фронтовая, всё было, как следует — с криками, с гамом, с шумом, и говорит:
— Ты знаешь, у меня к тебе сегодня есть одно взрослое поручение, но я не знаю, можно ли тебе его доверить, уж больно ты сегодня разбушевался.
Вы можете себе представить? Я мгновенно ста-новлюсь тише воды и ниже травы и страшно заинте-ресованный спрашиваю:
— Мама, а какое поручение?
Она говорит:
— Вообще-то сегодня у нас в доме небольшой праздник. Вчера у меня была получка, и мы решили это отпраздновать, а для того чтобы праздник полу-чился нужно спуститься вниз, в булочную, купить там торт «Пралине» и принести его домой.
Ребята, у меня всё внутри обмирает. Меня ещё никогда не выпускали одного на эту лестницу, и я никогда не ходил ни в какой магазин, и вдруг сегодня это должно случиться. И не просто так выйти постоять на улицу, а совсем нет, совсем по делу — я должен устроить праздник. Я должен пойти за тор-том «Пралине». А торт-то «Пралине» был совсем не такой как вот сейчас, как этот вот шоколадно-вафельный «Принц». Он был в сто раз вкуснее пото-му, что он был до войны и на нём были такие шоко-ладные завитушки, которые можно было… ну не на-рочно, конечно, отломить, а вот как будто она неча-янно отломилась, и вот она твоя. Главное, он был большой, он был такого размера, как два вот этих «Принца», и почему-то мне кажется, что он был тол-стый. Но, наверное, я сам был очень большой. Ну, короче говоря, я собираюсь. Я очень важный, и у меня очень важная задача, и я даже успеваю кое-кому, в квартире, сообщить, по какому делу я поки-даю наш корабль. Наконец, я ухожу. На этаже где-нибудь на втором, на третьем, я случайно поднимаю голову и вижу, как мама наблюдает за тем, как я иду по лестнице. Но это меня не смущает, потому что всё равно здорово. Потому что я держусь за перила, и ступенька за ступенькой! Ах, какая красота! Потом я выхожу из парадной, и в трёх метрах налево от па-радной — булочная. Я вхожу в булочную! Там не очень много народу, и на меня заинтересованно по-сматривают, потому что я ну, совершенно один и почти уже большой и ещё держу деньги в руке. И какая-то тётенька меня спрашивает:
— Ты, мальчик, за хлебом?
— Нет,— распираемый гордостью отвечаю я, — я за тортом «Пралине»!
— А тогда иди вот туда, там кондитерский отдел.
Но я-то и без неё знал, что кондитерский отдел там, потому что… ха, ха! Уж где кондитерский-то отдел в нашей булочной, можете мне поверить, я знал хорошо потому, что именно там, и довольно часто, маме приходилось выдерживать бой, когда я говорил ей:
— Мама, ну, вот этого-то я очень хочу! Ну, вот эту вот слойку, просто невозможно не съесть! Вот ты посмотри, какая она-то вся такая поджаристая, а сверху вот этот белый такой вот. Ой, ой, и витая вся! Ну, ты только посмотри на неё!
И всё это с таким напором и артистизмом, что мама не может не понять, что если эту слойку не съесть, то жизнь моя может кончиться вот тут же, прямо у витрины с булочками. Но поскольку у мамы с деньгами было довольно сложно, то ей трудно бы-ло мне объяснить все эти взрослые вещи, что сегодня нам почему-то нельзя или что надо чего-то подождать. Но когда это случалось, то это был на-стоящий, замечательный праздник. Поэтому я-то знал, где кондитерский отдел, и я просто важничал. Когда я подошёл к этому кондитерскому отделу, а там, как видно, уже все в курсе дела — народу же не много, меня спросили:
— Какой ты хочешь торт «Пралине»?
Ребята, фанфары! Боже ты мой, ну какой же я уже большой!!!
А их там было штуки четыре, и раньше их не упа-ковывали как сейчас в прозрачный целлофан, и мож-но было просто снять крышку с коробки. И вы знаете, со всех четырёх коробок этого торта сняли крышки, и я, обмерев, выбирал! Обмерев! Я просто не знал, что работа-то ручная — здесь такой завиток, тут такой. Ну, наконец, покупка состоялась.
Мне его очень крепко завязывают, и я иду домой. Прихожу домой и сам себя чувствую человеком, ко-торый, по крайней мере, два раза дошёл до Парижа на своём боевом коне! Ну, просто настоящим побе-дителем! А потом, после обеда, когда достают этот торт и все уже знают, и в квартире и вообще все, все знают, ну просто вся страна знает, что это я сходил за тортом, то слаще этого торта, ну просто, ничего нет. И вкус торта «Пралине», и название «Пралине» у меня до сих пор и мёдом во рту, и музыкой в ушах.
Вот такая, дети, история.
 
ПОЖАР
А вот, например, совсем другая история. Вечер. Миша привёл меня из детского сада. Делает уроки. Поскольку у меня шило в одном месте и куча вопро-сов, требующих немедленного разрешения, то через какое-то время я ему надоел так, что он разрешил мне проверить, как идут дела в нашем коридоре. Я быстро нахожу повод и захожу в комнату напротив, где жили Базуновы Владимир Васильевич, София Степановна — его жена, сын Софьи Степановны от первого брака Дима Ярцев и старенькая мама Базу-нова. Захожу просто поздороваться и, ну, если пове-зёт, то перекинуться парой слов с Базуновым. Вместе со мной входит мама Владимира Васильевича со сковородкой яичницы в руках. А в комнате чуть-чуть дымком попахивает почему-то. Базунов сидит за столом и говорит мне «Садись, сейчас будем с тобой, Вовка, яичницу кушать». Бабушка ставит сковородку на стол и в этот момент… Ребята, это потрясающе совершенно, но я это помню очень ярко! В этот момент раззверсся потолок и оттуда падает горящая головня. Падает прямо на стол, где стоит сковорода. Вот так начался пожар в нашей квартире. Как мне помнится, правда, Миша говорит, что я что-то путаю, но, как мне помнится, пожар начался в бане, которая была во флигеле нашего дома. Топилась эта баня дровами, и на её крыше что-то не заладилось с дымоходами. Загорелись балки, и огонь перекинулся на наш чердак. Там это разгоралось, разгоралось, и над самой комнатой Базуновых приняло катастрофический характер, где прогоревший пото-лок и рухнул. Потрясающе, как раньше-то никто не почувствовал этот пожар. Но, тем не менее, это было так. Потом события развивались очень быстро. При-мчавшийся на шум Миша вынес меня из горящей комнаты. Очень быстро приехали пожарные. По на-шей лестнице были протащены шланги, и пожарные тушили огонь. Сейчас я понимаю, что и высокий уровень пожарной тревоги, и большое количество пожарных расчётов и машин было вызвано тем, что кроме нашей квартиры горел чердак работающей и, естественно, полной людей бани. И нужно было дей-ствовать решительно и очень быстро. А чтобы не вызвать панику в бане, расположенной во дворе на-шего дома, шланги по её лестницам не протаскивали, а борьбу с огнём вели с нашего чердака и через на-ходящиеся буквально в пяти метрах от её горящего чердака открытые окна нашей кухни и чёрной лест-ницы. Поэтому вся эта круговерть пожарных машин, шлангов, пожарных лестниц и пожарников перед нашим домом, на Мытнинской, создавала у зрителей впечатление сильного пожара в нашем доме.
А мама, возвращаясь с работы, увидела пожарные машины, и что горит у нас, на 6-м этаже. Она, есте-ственно, очень разволновалась и прорывалась к нам. А её всё не пускали потому, что чердак горит, этаж горит. Но она прорвалась, и я хорошо помню, как она появилась и обняла нас с Мишей. Лихая она была у нас, наша мама. А потом я помню обстановку уже после пожара. Совершенно выгоревшая комната Базуновых и, в этой комнате, огромный и очень доб-рый, оставленный дежурить пожарный носит меня на руках и, отвлекая моё внимание от беды, даёт мне свою блестящую каску и беседует о не-страшных вещах. Помню ещё, что в нашей комнате как-то обошлось, и хотя она прямо, напротив, через коридор от сгоревшей комнаты Базуновых, но по-страдала она не сильно. У нас же на Мытнинской была пожарная часть. Прямо в Овсянниковском саду, где сейчас 8-е отделение милиции, а до революции это была Рождественская жандармская часть. Там же была и тюрьма, и там же, кстати, лишали дворянского звания Чернышевского. Это там он был привязан к позорному столбу и над ним ломали шагу. И, кстати, в этой тюрьме, уже после революции, жили обычные люди. И я бывал там потому, что в одной из камер жила семья моего одноклассника и друга Геры Давыдова. И где-нибудь году в 1948 мы ездили по коридору этой тюрьмы-квартиры на мотоцикле с коляской «Инсулина Слон», который его отец привёз с войны. И вообще с этой квартирой столько всяких историй, что я обязательно расскажу их вам в своё время, но отдельно.
 
ПОЛЁТ
Подумалось, что для начала воспоминаний ярких детских вроде бы и достаточно. А вот всплывает и всплывает. И вот, например, такая история.
Мне, наверное, пять, ну, может быть, шестой год, и мама наладила меня в детский санаторий, в Тайцы. Это ж надо придумать только, но помню, что в Тай-цы. В санатории ребята разных возрастов. Большие такие, лет 13;14, и маленькие. Но меньше меня, по-моему, нет. Вот мои-то ровесники и есть самое мел-кое звено. Хороший и большой участок, кругом со-сны и здание неплохое. Просторно и красиво. Как спали мы там, я не помню. Как спальня была обору-дована, я тоже не помню, а вот столовая очень инте-ресно.
Как видно, нас там не очень много было, потому что я помню огромный, длиннющий стол и за этим столом мы все и сидели. Сидели вразнобой, впере-межку, постарше — помладше, постарше — пом-ладше, как-то не так чтобы группами: вот вам ма-ленькие, вот средние, а вот и большие, а одной большой компанией. Чем нас кормили, тоже не пом-ню.
Единственной яркой меткой этих застолий, за-стрявшей в моей памяти, было то, что сливочное масло нам давали кусочком. Вот хлеб, вот каша, а вот и масло кусочком. И ты мог его намазать на хлеб, мог положить в кашу, мог, ну я не знаю, так съесть. И старшие помогали младшим реализовать свою идею в том, как сегодня ты будешь есть своё масло. Видно, правом на свободное творчество меня это и сразило. Почему это делалось, я не знаю, но, может быть, одной из причин было то, что кто-то хотел, чтобы дети знали, что их никто не обделяет. А может быть, так организовывался посыл к старшим о необходимости помогать младшим, я, правда, не знаю.
И должен вам сказать, что жили мы там просто замечательно. Уютно как-то. Но помню и такой вот день. Очень яркое воспоминание. На участке качели. Их «вешала» раскреплены довольно высоко, и на уровне наших животов, на шестах, висит доска. А шестов этих по два с каждой стороны доски. И на этой доске нас могло разместиться человек шесть. А двое ребят постарше, мальчики или девочки, стано-вились на торцы этой доски и раскачивали её, и она летала высоко-высоко, потому что жерди были длиннющие. Качаться на этих качелях, конечно, страшновато, особенно когда эта доска вниз летит и аж сердце замирает и в животе холодно, но всё равно очень здорово, и всё равно счастье упоительное.
На всю нашу ребячью компанию был среди моих ровесников, а может, на год, два постарше нас один плохиш. Он постоянно устраивал разные гадости. Ну, действительно, несимпатичный был парень, а может быть, даже и не очень здоровый. Не знаю. Так вот, в тот раз он случайно оказался рядом со мной на доске. Нас раскачивают, и доска летает по огромно-му радиусу, а мы сидим на этой лавочке боком, ноги в одну сторону свесив. Красота!! И вот я чувствую, что он начинает, и постепенно так, меня с доски вы-талкивать, а мне и уцепиться-то не за что, а кричать гордость не позволяет.
Короче говоря, доска летит к верхней точке, и я, продолжая её движение вверх, с доски вылетаю. И лечу!!! Не поверите ребята, как много я увидел в по-лёте. Во-первых, внизу, причём далеко внизу, боль-шие ребята, ну лет по 14, играют в шахматы. Их там человек шесть. Видимо, в этот момент закричали де-ти. Я-то просто онемел, лечу себе ласточкой. Все шахматисты ко мне повернулись, вскочили, а я всё это вижу, а сам продолжаю лететь. И то ли я по инерции далеко вверх летел, то ли ветки сосновые, которые подо мной очень низко росли, но я их вижу сверху, и только потом начинаю опускаться. Ко мне бегут большие ребята, чтобы, как видно, поймать меня. Ну, или, может быть, хоть как-то подстрахо-вать, но никто не успевает, и я падаю. На счастье, ну просто счастье, в этом месте не утрамбованный пе-сок. Это же Тайцы, там песчаное такое место и мяг-кий, мягкий песок, сосновые иголки, шишки. Короче говоря, падаю я на четыре точки, лицом вниз, и руки детские не выдерживают тяжести мудрой головы, и я мордой зарываюсь в песок по самые уши.
Ну, как потом выясняется, всю кожу с лица я себе ошкурил, и болячка во всё лицо заживала потом до-вольно долго. Правда, в тот момент боли я не чувст-вовал, так как был в шоковом состоянии. Вокруг ка-кой-то крик, тётки бегут и несут меня куда-то на ру-ках. Дальше события развиваются очень быстро, но детали этих событий помню плохо. Помню, что мне чем-то обрабатывают лицо и перевязывают. Ещё помню, что перевязывают меня прямо на улице, и вокруг, на скамейках, вся наша команда, которая у нас за столом сидит.
И идёт собрание, которое и решает, что же делать с плохишом, который меня с качелей выпихнул. Ре-бята взволнованно рассказывают, как это было, и принимается решение вызвать родителей этого мер-завца, и из санатория его выгнать. И это происходит. И приезжают. И забирают. Время такое было. Пра-вильное. Нашкодил — ответь.
Ну, а я, в порядке компенсации, какое-то время в центре событий, и хожу весь перевязанный, как ра-неный боец.
И вот в этой связи ещё одно воспоминание.
Однажды мы играем, а у меня уже бинты сняли, но морда вся в струпьях, сплошная болячка. И вдруг мне кричат:
— Вовка, Вовка, иди к забору, там твоя бабушка тебя зовёт.
Если честно, то я плохо понимаю, что это именно меня зовут, но когда кто-то дёргает меня за руку и говорит:
— Вовка, да это же твоя бабушка, беги к забору.
Я иду к забору, иду не спеша, потому что плохо верю, что меня кто-то может звать. Но когда я под-хожу к забору из обычного деревянного штакетника, то за этим штакетником вижу хорошо знакомые лица: мой двоюродный брат Яшка, его мама, тётя Тина (младшая сестра моего отца), её муж, военный строитель, который был в отпуске, и бабушка Вера. А Яшкин отец командовал сапёрным батальоном, который воевал в финскую войну, а потом строил укрепления на финской границе, и глубокой осенью 1941 погиб при бомбёжке в районе острова Каневец. Вот они на меня смотрят, расспрашивают, как мне тут. Я отвечаю, что всё нормально, что мне хорошо. Но, как видно, они в это плохо верят и в городе зво-нят отцу, которому никто до них так и не сообщил о моём «полёте». Приезжает папа и забирает меня. Так закончился мой санаторный режим. И я снова вер-нулся к маме.
Интересно, что некоторые случившиеся по дороге из санатория домой события я помню. Это удиви-тельное дело ребята, но это у каждого так. Вы, вспо-миная свою жизнь, тоже будете удивляться тому, что запомнилось именно это, а не другое событие.
Так вот, мы с отцом приходим на вокзал. Ну, как мы идём, я, конечно, не помню, но себя на вокзале с отцом я прекрасно помню. Папа покупает мне боль-шущий бумажный кулёк со сливами, и эти сливы, Венгерку, помню, вот, до сих пор. Это были тёмно-синие, крупные, абсолютно спелые, сладкие сливы, ну просто абсолютное какое-то объедение. Они, до-рогие мои, иногда снились мне во время войны. Вот мы с ним садимся в поезд. Поезд пустой. Мы садимся друг напротив друга. Я счастливый, сижу у самого окна, и с этими сливами, и мы едем домой. Приезжа-ем и идём через Овсянниковский сад к себе, на Мытнинскую. И в Овсянниковском саду, теперь этот сад называется садом Чернышевского, встречаем Деда. Моего любимого Деда, маминого папу. И это такое счастье, что я с ним встретился, что я и сегодня помню это всё. Дед посмотрел на меня, прижал к себе, что-то спросил у отца, тот ему ответил. Мне было приказано поиграть, а они стоят и разговари-вают. Оба очень высокие, спокойные. Отец сильный, молодой, дедушка седой. Два очень дорогих мне, красивых человека. Они разговаривают между со-бой. А я, вот просто в состоянии ликования от того, что я с ними рядом, и мне совершенно не интересно, о чём они там беседуют, что они там обсуждают. Просто я вижу, как они разговаривают. А там, в саду, какая-то ещё детвора, и я участвую в общей детской толчее. Дедушка стоит, опирается на палку, отец с ним рядом. Кстати, дедушка очень хорошо относился к отцу, и отец к нему. Они очень уважали друг друга, потому что были большими тружениками и понимали в жизни много. И им было, за что друг друга уважать. Они оба были очень честными людьми и, как всегда, у людей такого склада возни-кает особенная близость. Им нечего скрывать друг от друга, они могут быть откровенными друг с другом, и они не боятся проговориться. Они оба любят эту Розу, мою маму. Дедушка, по-отечески, а отец потому, что это его жена. И у них отношения очень какие-то человечные. И это у меня в памяти, и хотя я ещё очень маленький, я это всё чувствую. Вспоми-наю сейчас об этом, и мне очень уютно на сердце, потому что я это видел. Очень тёплое это, очень тёп-лое воспоминание. Господи, боже мой, хочется, что-бы это вот иногда снилось. Но это, наверное, невоз-можно, ведь мы не можем заказывать себе сны. А как жаль.
Вот такая была одна из историй в моём детстве. И если я вспомню что-либо ещё, а я обязательно вспомню, конечно, вспомню, тогда я вам ещё рас-скажу.
Вообще, ребята, так хочется рассказать вам по-подробней обо всём, чтобы у вас возникло ощуще-ние причастности к своим предкам, к своим близким, чтобы вы понимали, чьи вы наследники.
Ну, до встречи мои дорогие. Я вас люблю.
 
ПОСЛЕДНЕЕ ИЗ «ДО ВОЙНЫ»
А сейчас, ребята, я хочу немножко порассказы-вать вам о своей маме, то есть о вашей прабабушке. И это очень важная часть всей этой истории. Мама в моей жизни, как и ваша мама в вашей жизни — это особая статья.
Начну я этот рассказ со своих детсадовских вос-поминаний потому, что связанные с мамой истории о том, как я катался на трёхколёсном велосипеде по квартире и при этом дразнил взрослого соседа «Сеня аист, длинный нос!», и о том, как дружил с дедуш-кой, я вам рассказывал. Может быть, скажу только, что для становления моего характера общение с де-душкой имело огромное значение. Вообще дед для меня так и остался примером удивительного жизне-любия, доброты, внятности человеческой позиции, умения общаться, умения прощать. Он очень много мне дал. И к маме у него было особенное отношение — это всегда чувствовалось и каким-то образом рас-пространялось и на меня тоже. Я всегда был тут, ря-дом, под рукой, и постоянно на глазах. И со мной можно было общаться и видеть — воспринимаю я или не воспринимаю дедовские добрые воспитатель-ные ходы. Об этом я вам более-менее рассказал.
Теперь о маме! Господи, ну как бы я ни пытался поговорить о маме, я всё равно съезжаю к разговору о себе любимом. Это просто наваждение какое-то. А может быть, это происходит из-за того, что я через свои собственные ощущения, через связанные со мной истории, через очень личные оценки событий, свидетелем и участником которых был, пытаюсь го-ворить о ней. Не знаю. И если честно, то меня это смущает. И я прошу вас, когда я срываюсь и якаю, старайтесь, пожалуйста, через призму рассказанных мной историй и моих оценок происходящих событий разглядеть светлый облик моего ангела-хранителя, облик моей Мамы и Вашей Прабабушки.
Конечно, мама огорчалась, что не окончила ме-дицинский институт. Ведь у неё это получалось ве-ликолепно! Она три курса окончила на «отлично». Но в тот момент главным в её жизни был отец и по-мощь отцу. Ну, а потом жизнь закрутила, и уже не до института было. Она быстро окончила курсы по ра-боте с дошколятами и всю жизнь проработала с ма-ленькими ребятами. Должен сказать, что у неё всё в жизни получалось, она была даровитым человеком. Мама и в детском саду себя реализовала на сто про-центов и была замечательным директором. Она уме-ла подобрать коллектив, сплотить его и знать всё о возможностях своей команды. И руководить не только как старший по званию, но и как старшая сестра, и как мать. Я видел, как она работала с дев-чонками, которым было по 18 лет, и с очень пожи-лыми своими сотрудницами. Ну, в общем, мама — это совершенно особая статья. Мама это любовь и гордость всей моей жизни!
Мама работала заведующей детским садом, и я в этот же детский сад и ходил. Ну чего бы она меня водила в другой. Естественно, водила к себе на рабо-ту. Уточню, чтобы не было заблуждений, — в её детском саду я был рядовым бойцом, и нёс все труд-ности службы. В младшей, средней или в старшей группе — у меня, как и у всех, определённые права, и на мне, как и на всех, определённая ответственность. К маме жаловаться не побежишь. С мамой можно поделиться, если спросит, но и то только дома. И она умела спросить так, что, отвечая, я никого не подставлял. Я мог сказать только правду, как я её понимал. Ну, умела она вопрос задать так, что у ме-ня, пацанёнка, никогда не было повода подумать, что я кого-то заложил, предал. Ничего подобного. Всё всегда по-деловому, конкретно. И последствия всегда были такими, что ни у кого не возникало даже мысли, что я как-то себя неправильно вёл. Она мне и не давала возможности вести себя неправильно. Я был равным среди равных, но при этом, наверное, я ощущал себя чуть более защищённым. Всё-таки ма-ма рядом!
Ходим на работу каждый день. Ясно помнится вот такое вот, обычное наше утро. Темно. Холодно. Очень рано. Мама тянет меня за руку в детский сад. Я, как все мальчишки, не хочу туда идти, но она меня уговаривает, и мы идём. Я вооружён детской де-ревянной лопаткой. Мамино разрешение взять её для уборки снега на детской площадке было условием моего согласия на более-менее добровольный поход в детский сад. Я гордо несу эту лопатку. И помню, как мы идём вдоль Академии Связи, и её длиннюще-го забора на Суворовском проспекте и Таврической улице. И я весь этот путь, не пропуская ни одного кованого заборного штыря, отмечаюсь черенком ло-патки бесконечным и победоносным дынь-дынь-дынь, дынь-дынь-дынь. Мама меня не одёргивает, терпит. А может быть, просто не слышит потому, что думает о своём, о взрослом.
Детский сад наш располагался на Очаковской улице, а потом на Ярославской, где для нас было по-строено замечательное здание. Там, как и в любом таком заведении, происходят разные события, мы общаемся, дружим, играем. В чём это конкретно заключалось — я сейчас уже плохо помню. Переживаем какие-то не рядовые события, например, пропал мальчик, и ищут его всем садом, и дети, и взрослые. Не могут найти. А этот боец стоит за открытой дверью в группу, и никому не приходит в голову туда заглянуть. Через час его находят за этой дверью, и он, выходя из этой захоронки, совершенно счастливый восклицает «А вот он я!». Он-то, несмотря на то, что ему шёл пятый год, был уверен, что придумал замечательную игру.
Ваша бабушка, Марина, рассказывала, что похо-жий случай, но уже летом 1951 года, произошёл с её братом Лёшей Меньшиковым. Этого бойца искали командой человек в двадцать, мотаясь пешком и на велосипедах и по Лисьему носу, и по его окрестно-стям. «Пропал мальчик, ему третий год, белокурый, кудрявый, любимый Лёшечка!». А этот Лёшечка всё это время стоял на крыльце за открытой дверью, а потом, когда все в смятении собрались возле этого крыльца и он почувствовал, что публика, наконец, собралась, тихонько из-за двери вышел и совершен-но счастливый сказал «Я спрятался!» и, помолчав, смущённо и тихо добавил «Только я обкакался».
Счастливы те, кто умеет доставлять людям ра-дость!
*   *   *
Домой, из детского сада, если мама задержива-лась, меня забирал Миша. Как-то и, может быть, да-же пару раз, подвозил меня на своём велосипеде ка-кой-то приятель одной из её сотрудниц. Расскажу вам об этом, так как мне это помнится. Поверите или нет, но один из этих поздних, осенних вечеров у меня прямо перед глазами стоит. Мне, наверное, лет пять или шесть, и меня из детского сада везёт домой на велосипедной раме как раз этот самый велосипедист. Я помню, как мы с ним едем по Ярославской улице, по Суворовскому, по девятой Советской и потом заворачиваем к нам, на Мытнинскую. Темно, фонари чуть подсвечивают улицы и бликами отражаются и в лужах на асфальте Суворовского, и на мокрых булыжниках мостовой Советской и Мытнинской улиц. Потрясающе совершенно, но я это помню. Помню эту влажную булыжную мостовую, этот его фонарик с динамо и луч его света впереди. Машин не помню, тогда же движение было небольшое. И вот мы приезжаем. Он меня у парадной оставляет, и я иду по лестнице на свой 6-й этаж. Наверное, мама позвонила домой, и на нашей площадке меня встречает Миша. Ну, прямо, путешествие из Петербурга в Москву и, поверьте, я очень хорошо его помню.
И если, мои дорогие, я вспомню ещё что-нибудь из «до войны», я вам обязательно расскажу.
 
22 ИЮНЯ 1941 ГОДА
Летом детский сад выезжал на дачу. Дача, на по-лустанке с названием Посёлок, всего несколько ос-тановок за Вырицей, на берегу речки Оредеж. Там у детского сада был большущий дом, много подсоб-ных помещений и замечательно оборудованный уча-сток. Я помню не столько саму эту дачу, сколько ка-кие-то светлые всплески, с нею связанные. Ну, на-пример, мы сидим на террасе, завтракаем, и надо есть манную кашу, а мне это совершенно неохота, и я сижу, верчу головой и рассматриваю ярко оранже-вые настурции, стебельки которых вьются по ниткам, натянутым к крыше террасы. А цветков у настурции много, и на фоне голубого неба они такие солнечно яркие, что вот помнятся всю жизнь.
Помню себя в выходные дни, когда отец приезжал и мы — мама, папа, Миша и я, отдыхали на речке, на берегу. Они такие молодые, господи, и на фо-тографиях видно, что им лет ну как Серёженьке сей-час, ну, может быть, чуть побольше. Нет, наверное, побольше. Это год 1938, да, побольше, маме 37, 38-й, а папе уже к сорока. Потому что мама 1901, а папа 1897 года, и значит, ему в 38-м, а день рождения у него 19 августа, и если это раньше, то ему ещё соро-ка нет. Отец читает газету. Мы сидим. Разговариваем. Вот это живёт в памяти.
*   *   *
Но вот оно, страшное 22 июня 1941 года.
Если я вам скажу, что я помню этот день, то это не будет правдой. Так получилось, что мы, дети, узнали о войне не сразу. Какое-то время мы жили в счастливом неведении. А город готовился и активно занимался эвакуацией ребятни. Вот, например, мой двоюродный брат Яша вместе с нашими сёстрами Галей и Ирой, которым было 10, 9 и 8 соответственно лет, собирались в эвакуацию с одной из школ, где бабушка девочек была медсестрой. Уезжали они 03.07.1941 года, с Московского вокзала в Сельцо Ту-таевского района Ярославской области. Так вот, Яша, вспоминая этот день, говорит, что вся площадь Восстания была заполнена отъезжающими ребятами. Море детских голов.
Организовала сборы и мама, потому что понимала обстановку, и собирались они основательно, без суеты. Третьего июля мама была в городе, согласовывала на Комбинате списки детей. Детишек у работников Комбината много, поэтому договорились, что мама вместо обычных 60 детей заберёт 100.
Выслушав обращение Иосифа Виссарионовича Сталина к советскому народу, которое транслирова-ли по радио именно в этот день, мама с последним поездом приехала в Посёлок, к детям. На следующий день, 04.07.1941 года, вечером, приехал представи-тель прядильно-ниточного Комбината имени С.М. Кирова и передал распоряжение своего директора и РОНО немедленно вернуться с детьми в Ленинград. Нам было приказано играть самим, играть тихо и не мешать взрослым собирать вещи. На следующий день, первым поездом, мы уехали в город.
Некоторые рассказывают, что в это время была общая паника, никто ничего не понимал. Неправда это! Как раз в большинстве своём люди всё прекрас-но понимали. И самым энергичным образом готови-лись. Вот, например, Комбинат имени С.М. Кирова, которому и принадлежал мамин детский сад. В нашем детском саду были дети ткачих, мастеров, других работников Комбината.
Так вот, при непосредственном участии руково-дства Комбината нас очень быстро и толково соби-рают. И сейчас, читая документы маминого архива, я нахожу этому подтверждение. В её архиве есть кри-чащие об этом документы. Ну, например, акты при-ёмки имущества от АХО Комбината, столько-то метров такого-то материала — на рубашечки, столь-ко-то другого — на штанишки. Штанишек — столь-ко, рубашек — столько, платьиц — столько. Майки, трусы, постельное бельё и материал на постельное бельё. И много чего другого. А говорят, что никто не готовился. Готовились, и очень быстро, энергично собирали детей в дальнюю дорогу. Всё имущество собирается в помещении детского сада.
Личные вещи детей и взрослых тоже собираются в детском саду. Миша рассказывает, что отец упако-вал мамины, Мишины и мои вещи в два небольших тюка, которые они пешком принесли с 8-й Советской на Ярославскую. Миша один тюк, а папа другой. И также вещи и всех остальных отъезжающих.
5.07.1941 года. Сборы идут полным ходом. Завтра отъезд. Но как иногда бывает, именно в этот самый момент появляется представитель РОНО с дополни-тельным списком в 58 ребятишек, которых тоже не-обходимо забрать с собой. Причём 40 из этих 58 это ясельные дети, которые в большинстве своём с со-сками во рту, не ходят и не говорят, крохи. Вот тут в рядах руководства комбината возникает некоторое смятение. Своих же не всех занесли в списки, и по-том они же совсем маленькие. Ну как с маминым штатом их всех обиходить. Но тут включаются ин-станции «глухого уровня», ну те, которые уже «всё продумали, во всём разобрались и приняли реше-ние», и «ничего слушать не хотят». Поэтому сказать, что вообще все вели себя как положено, язык не по-ворачивается, но большинство-то и вело себя пра-вильно и делало то, что надо.
Вещи этих ребятишек привозят их родители. По-скольку многие из новеньких детишек ещё не гово-рят и, естественно, ни своего имени, ни имени мамы произнести не могут, то тут же разведёнными хими-ческими чернилами всё это пишется на их вещах и на бирках, которые в день отъезда как, например, и в родильном доме повязываются ребёнку.
6.07.1941 года. Раннее утро. На территории дет-ского сада толпа детей и провожающих. Подаются автобусы, и караван трогается к Московскому вокза-лу.
*   *   *
Сажают нас в обычный пассажирский поезд, в плацкартные вагоны. Педагоги, нянечки, повара — все в этом поезде. Какая-то еда, ну, как сухой паёк, взята с собой. Бутерброды, чай в термосе, какая-то еда и питьё малышам. Короче говоря, дети подго-товлены к путешествию до Ярославля. Старшие ре-бята подготовлены и организационно, на всякий случай каждый из них знает, кого из маленьких он опекает.
И мы, как-то быстро, приезжаем в Ярославскую область, в Пречистенский район, станция Пречистое. Там мы все выгружаемся. Решение о том, куда нас везти дальше, местные власти ещё не приняли и по-этому четыре детских организации временно разме-щают в здании школы. Тесно, грязь несусветная. Все, и маленькие, и большие, на матрасах, прямо на полу. Но кормят. Кормят в местной столовой хорошо, хотя не во время и по очереди. Наверное, нас многовато. Только через двое суток нам дают подводы, и мы едем в село Коза, расположенное километрах в 25–30 от станции.
Надо сказать, что путешествие до Козы дело не из простых. Ребят усаживают на подводы, на сено. На подводе по 9;10 человек и сопровождающий со-трудник или кто-то из старших девочек. Старшие мальчишки заняты погрузкой и сопровождением имущества. Едем медленно, с остановками. Караван растягивается, и по приезде недосчитываемся двух подвод с детьми. После полутора часов нервного ожидания подтягиваются и они. Слава богу, все вме-сте.
 
ДЕРЕВНЯ КОЗА
В Козе нас размещают в довольно большом зда-нии местного клуба, отдают стоящий рядом большой сарай и маленький домик с русской печкой под кух-ню.
В клубе большой актовый зал, какие-то ещё по-мещения, но, естественно, поменьше. В общем, все размещены по группам, все знают свой маневр. Есть кухня, где повар может готовить, есть, где и на чём спать, есть, где играть. Есть возможность съездить на станцию Пречистое и получить какие-то продукты. Большие трудности с водой. Её носят от колодца, носят в гору. Расстояние до колодца метров 400, и при этом воды нужно много. Готовка, стирка, баня, да и каждый день детворе нужно умываться. Ну, а уборка, полы, посуда. А народу много, одних только детей 158 человек. Да и других проблем много. Но дети понимают, что мы в эти места приехали ненадолго. Потому что сейчас мы немцам отвесим, и война быстро закончится. И воевать Красная Армия будет на их территории, а мы вернёмся домой. И понятно, что это мы просто отошли на заранее подготовленные позиции. Не думаю, правда, что мама и многие другие взрослые люди это точно так же понимали, у них были какие-то свои планы. И, во всяком случае, зимних вещей никто не распаковывал.
Рассказывая, как мы собирались и ехали в Яро-славскую, я несколько раз упомянул старших ребят, и только сейчас заметил, что не рассказал о них, а это очень важно. У работников Комбината имени Кирова, как вы сами понимаете, были не только маленькие дети. Были ребята и постарше. И каждому детскому саду, а их было несколько на комбинате Кирова, разрешили взять с собой таких детей, кото-рым на тот момент было не больше 14–15 лет. Стар-ше 14–15 лет ребят не было. Но таких было довольно много. Целая группа — человек 20 ребят, от первого до седьмого класса. Такое решение было принято потому, что те, кто управлял процессом эвакуации детей, были опытными людьми, и они понимали, что это не на три дня. И надо, чтобы в каждом детском коллективе были помощники. Штаты-то были очень маленькими. Ну что это, педагог — старенькая ста-рушка в группе. Нянечка, немолодая дама или, на-оборот, очень молодая воспитательница Зина Ва-сильевна, 18 лет. Кто его знает, как они справятся с этой кучей детей. Надо, чтобы кто-то был рядом и мог помогать. Дрова заготовить, копать грядки, по-ухаживать за приболевшими ребятишками. Ну и ещё очень важно, чтобы в лихолетье братья и сёстры бы-ли поближе друг к другу. Сейчас понимаю, что лю-ди, которые вместе с мамой собирали наш отряд, всё это учитывали. И всерьёз готовились к событиям. Поэтому не только у нас так было. Я это точно знаю, потому что в Сибири видел и другие интернаты. На-пример, в нашем же селе Ембаево, был еще комби-натовский интернат, и там был такой же контингент. И у меня даже есть фотография, где из двух интерна-тов, нашего и 19-го, старшие ребята все вместе сфо-тографировались на память об этом времени. Так вот, разрешение взять в эвакуацию распространялось на старших братьев и сестёр детсадовских малышей, старших детей близких родственников персонала и сотрудников комбината имени Кирова.
И действительно, все эти дети, и девочки, и маль-чики, очень активно помогали и с маленькими, и со средними ребятишками. Это были не просто тиму-ровцы, а самые заинтересованные лица. Например, и у мамы в этой двадцатке или тридцатке, в этой ком-пании, были свои. Мама взяла с собой не только Мишу, который закончил 6-й класс и перешел в 7-й, но и сына своей родной сестры — Марка, тоже 1927-го года, тоже перешедшего в 7-й класс. Она, когда мы уже были в Козе, съездила в Буй, это маленький городочек на Волге недалеко от Ярославля, где в ин-тернате был сын другой её сестры. И по её просьбе она забрала к себе и Сашку, моего ровесника и двоюродного брата. И это только мамины.
Например, у Екатерины Петровны Саковой, наше-го завхоза, был сын, мой ровесник Вовка Саков, мы с ним и в детском саду были вместе. Кроме Вовки она забрала с собой ещё двоих своих детей, одиннадцатилетнюю Нину и четырнадцатилетнего Колю. Двое старших её сыновей воевали. А отец с мужем остались в блокадном Ленинграде, и оба погибли.
Кроме того, было больше десятка, ну, скажем так, ребятишек из одной семьи. То есть родные братья и сёстры из многодетных семей.
И таких ребят было довольно много и среди детей работников фабрики, и среди детей работников ин-терната. И старшие братья и сёстры действительно были очень полезны. И здесь, в Козе и в дороге, и в Сибири. Везде они активно участвовали в погрузке-разгрузке имущества, заготовке дров, всяких сель-скохозяйственных и хозяйственных работах. Напри-мер, когда мы уже жили в Сибири, создавали брига-ду из персонала, и эту бригаду посылали кило-метров за сорок пилить лес. Потом они делали из брёвен плоты, и эти плоты сплавляли по Туре до Ем-баево. Где включались уже наши старшие ребята. И брёвна эти надо было вытащить на берег, от берега Туры до интерната дотащить, а это где-то километра три, и потом их надо было пилить, колоть — в об-щем, это была огромная работа. И эти ребята всё это делали.
*   *   *
Но вернёмся в Козу. Как-то нас там кормят, как-то мы живём. И, конечно, не без ярких эпизодов. Вот об одном таком эпизоде хочется рассказать. Мама снимает комнату, а для всего персонала в этой Козе она вынуждена была снимать жильё, потому что те, кто не на смене, должен же где-то спать. Итак, она снимает маленькую, метров 5–6 комнату, в деревен-ском доме, рядом с сенями. В этом же доме живёт и местный милиционер. У милиционера, ребята, вы бы видели, — красавец, чёрный жеребец. Тогда милиция была на особом положении.
И очень хотелось на этом коне прокатиться. И вот однажды, в очень удачный день, я его младшего бра-та прошу:
— Дай я его на водопой отведу.
Он соглашается, но с условием:
— Давай, но только верхом.
Ну, конечно, верхом, я по-другому и не представ-лял. А он говорит:
— Деньги давай.
— Какие деньги? — не понимаю я.
— Какие, какие. Ну, мелочь-то хоть, давай.
Я выпрашиваю у Миши, у Марка горсть мелочи и отдаю ему. Он мне передаёт недоуздок и спрашивает:
— Подсадить?
Я машу рукой и с плетня запрыгиваю на этого рысака, а он то ли добрый такой, то ли и не почувст-вовал меня у себя на спине, но даже и не среагировал никак. А тот мерзавец, ехидно глядя на меня, разма-хивается и бьёт его прутом по причиндалам. Конь приседает, и в намёт. А я же без седла, ничего такого там и в помине нет. А конь такой сытый, что у меня ноги в разные стороны, и мне его ногами не обхва-тить. Я ему в гриву вцепился и пальцами рук, и, как мне кажется, даже ног. В общем, как клещ в него вцепился. А он пробежал метров сто и успокоился. Как видно, у того бойца сила-то и меткость неболь-шие были, и конь перешёл на рысь, а потом и на шаг. Но я хватки не ослабеваю. А конь подходит к речке, входит в воду и, собираясь пить, опускает голову к воде, и я съезжаю по его шее и плюхаюсь перед ним в воду. А он внимания на меня, бестолкового, не об-ращает, пьёт себе. Я, расстроенный, беру в руки узду, и мы обратно возвращаемся уже пешком. Это было моё первое знакомство с настоящим боевым конём. Потом мне много раз приходилось ездить на лошади верхом, и даже ходить с отбитой на лошадином хребте задницей. Но должен вам сказать, что общение с лошадьми принесло мне массу радостей, а сама возможность такого общения была огромным детским счастьем.
В этой Козе мы пробыли месяца четыре. За это время часть детишек, в количестве 32 человек, за-брали родственники или кто-то из родителей. У не-которых где-то рядом с Козой родные, некоторые определились с эвакуацией и забирают малышей с собой. И это хорошо, потому, что 126 это не 158, всё таки полегче. Время к осени. К началу сентября пря-мо в этом же клубе организована школа, и мы идём в первый класс. Нас там человек 10–12 первоклассни-ков. Писали мы огрызками карандашей на листах из блокнота агитатора, между строк, никакой другой бумаги не было. Потом у нас был ещё какой-то учеб-ник, где были фотографии наших маршалов. Фами-лии их были зачёркнуты чернилами, а глаза выколоты — это все были враги народа. Там были Егоров, Блюхер, Якир, то есть все те, кто, как потом выяснилось, перед Родиной ни в чём виноват и не был.
Старшие ребята не учатся, они работают в колхозе. Треплют лён, жнут ячмень, вяжут снопы и укладывают в копны. Такая вот серьёзная работа, потому что они уже считаются большими и должны помогать колхозу. Интернат же не просто нахлебник. Вот и помогают таким образом. Кроме того собирают грибы и ягоды для дополнительного питания. В общем, работают.
А немцы двигаются широким маршем к Москве, их самолёты уже над Подмосковьем летают. И начи-нают потихоньку бомбить узловые станции возле Москвы. В том числе и нашу станцию, Пречистое. В нашем клубе, на чердаке, и местные, и наши, старшие девочки и мальчики несут вахту. Развешены плакаты, на которых немецкие самолёты, вид сбоку, спереди и снизу. Описаны их характеристики, чтобы дежурные их узнавали, и могли звонить и сообщать. Мы, младшие, слышим разговоры старших о пара-шютистах, о выброшенном десанте, о пойманных диверсантах. А власти понимают, что нас надо уво-зить куда-то дальше, вглубь страны, что наше сего-дняшнее пристанище это перевалочный пункт. Слава богу, умные люди понимали, что происходит, и дей-ствовали. Это бессовестные люди говорят, что никто ничего не понимал. Именно бессовестные!
*   *   *
Нас начинают потихоньку собирать. Кроме какой-то еды, которую мы получаем в дорогу по официальным каналам, мама организовывает дополнительную подготовку. Что же она делает? Из сохранившихся отчётов видно, что у местных жителей покупается два или три барана. Мясо баранов срезается с костей и разрезается на пласты, которые как-то приготавливаются и сворачиваются в рулетики. Заготавливается шпик, коптится мясо. А поскольку довольно холодно, то значит, что доппаёк в виде этих заготовок уже есть. Есть акт и о том, что мама в какой-то деревне купила 30 килограммов лука в дорогу. Хлеб у нас есть, поэтому сушатся сухари. Ребята постоянно ходят за грибами, которые сушатся впрок. Миша до сих пор вспоминает одну из историй связанных с этими заготовками:
— Представляешь, в одном из походов за грибами наткнулись мы на россыпь именно белых, и принесли их целую бельевую корзину. Отдали, как обычно, Екатерине Петровне, чтобы посушить, на будущее. А сушила грибы она всегда сама. В тот раз, ну именно в тот раз она проспала, и все эти красавцы белые сожгла в печке!
И такое случалось. В общем, сушатся сухари, грибы, собираются ягоды. А дело к осени, причём к осени холодной. И изредка по ночам даже подмора-живает. И сборы набирают темп. Ну и наконец, 13 ноября 1941 года, в новое путешествие. Сначала на станцию Пречистое. Везли нас в Пречистое на под-водах, на сене. Помню, лежу, смотрю в пасмурное небо, а мне уже девятый год, и я уже совершенно взрослый боец. Со мной рядом Вовка Саков, мы с ним постоянно вместе были в те времена. Дорога не близкая, но вот приезжаем. На путях стоит эшелон, и чтобы вы понимали — это теплушки, те самые, на стенках которых написано «Годен для скота». По обеим сторонам, то есть в передней и задней частях вагона сделаны двухъярусные нары, в середине, на свободном пространстве, стоит печка — чугунка. Вот в три таких вагона нас всех, вместе с нашим имуществом и размещают.
В какой-то момент, как Миша говорит, мама ему шепнула, что будет очень холодно, и нужны дрова. Присмотритесь, мол, может быть, что-то есть вокруг.
А на перроне огромный штабель увязанных в па-кеты дощечек для снарядных ящиков. Часть штабеля развалена после ночной бомбёжки, и дощечки раз-бросаны в беспорядке. Старшие ребята быстро сооб-ражают и пытаются незаметно набить пространство под нарами каждого из наших вагонов этими дощеч-ками. Сейчас мне думается, что дежурный по стан-ции только вид делал, что будто ничего не замечает. А ведь уже такое время, что там не просто дядька со свистком, а настоящие красноармейцы с винтовками охраняли штабель.
А у нас ещё и девочки были совершено замеча-тельные. Такая Зоя Пылаева, ей лет четырнадцать. Совершенно оформившаяся девчонка, озорная, она потом после войны ходила на пароходах дальнего плавания и служила там поваром. Такая молодец была! Она солдатам морочит голову, хохочет с ними, отвлекает, а мальчишки в это время — из рук в руки дощечки передают, грузят быстро и уже не только россыпь, но и пакеты. И на весь путь вооружают нас топливом.
 
В СИБИРЬ
И вот, наконец, мы тронулись. Первые пару дней двигаемся к Москве, к фронту. По-другому нельзя, потому что на восток можно уйти только от Яро-славля. Приближение к фронту чувствуется. Пару раз охраняющий железную дорогу или, может быть, сопровождающий эшелоны с детьми истребитель дерётся над нашей головой. Наш машинист, а мы то-гда все знали, как его зовут, опытный и толковый дядька, всё пытался во время налётов спрятать нас в каком-нибудь перелеске. Потом у немцев бензин кончится или наш истребитель их отгонит, и паровоз несётся до следующего перелеска, аж искры сып-лются. В общем, вытащил тогда нас этот дед совер-шенно целыми.
По дороге нас кормили и горячим, но не по рас-писанию. Заготовленные в Козе в дорогу рулетики и мясо прекрасно годились в суп, который варился в большущей кастрюле, привязанной проволокой к чугунке. Варился суп в дороге. А на остановках кушали. Трудно было с водой, потому что останав-ливались мы на больших станциях очень редко.
Сначала, пока мы ехали близко к фронту, боялись, чтобы детский эшелон не разбомбили где-нибудь на узловой, а потом, когда от фронта удалились на приличное расстояние, все узловые станции были забиты. Нам навстречу, на запад, непрерывным потоком шли эшелоны с войсками Сибирского и Дальневосточного военных округов. Платформы с танками и пушками. Вагоны битком набитые солда-тами. Это же уже была глубокая осень, и как раз то время, когда готовилась операция под Москвой.
И все военные эшелоны были литерными, и вой-ска мчались к фронту, к Москве. Поэтому нас и ос-танавливали на полустанках, на разъездах, и никто не знал, сколько мы будем стоять. Но как только уз-ловая станция разгружалась немножко и можно было её проскочить, то нам давали отмашку, поезд трогался, и мы, лётом проскочив узловую и несколько полустанков, замирали, где-нибудь по дороге, на запасном пути.
*   *   *
Двигающиеся нам навстречу, в сторону фронта, войска были не единственной причиной наших путе-вых задержек. Вторая причина задержек была в том, что на восток, вместе с эшелонами с детьми и с дру-гими эвакуируемыми, шли сотни эшелонов с завода-ми. Вы представьте себе, ребята, что тогда, в начале войны, немцы наступали очень быстро. Они же не пешком шли и не на лошадях ехали, они же, сволочи, танковыми колоннами прорывались. Конечно, их всячески пытались удерживать, делали всё, что мог-ли. И всё-таки они двигались быстро.
А в Сибири промышленности для такой войны ма-ло было, и для того чтобы её создать, заводы запад-ных районов страны снимались со своих мест. Стан-ки, другое оборудование, материалы, документация и главное достояние — кадры, всё это эшелонами везли на восток.
Должен вам сказать, что на восток, прямо из-под немца, успели выдернуть 1300 заводов. Потом при-нималось решение, что вот здесь, ну, например, под Заводоуковском, будет один из них. Эшелон с этим заводом именно там, где надо, разгружается, и уже кто-то роет канавы под фундаменты, кто-то заливает анкерные болты для крепления станков. Станки пря-мо под открытым небом крепятся на эти анкерные болты. Материал для заготовок, обеспечение, всё это было в этих же эшелонах. Протягивают электриче-ские кабели, воду, ну не знаю, что ещё. И рабочие, которых размещают по строящимся тут же землянкам и баракам, начинают работать прямо с колёс. Снег идёт, а зима в том году рано началась, а рабочие работают. Тут же, вокруг работающих возводят стенки цехов, кроют над ними крыши. И всё это уже зимой. И вот за Уралом эти тысячи заводов начинают работать. Вы только вдумайтесь — 1300 заводов! И всё это для фронта, всё для Победы!
Примерно через полгода на фронт начали посту-пать самолёты, танки, пушки и боеприпасы к ним. И очень скоро, несмотря на огромные потери в начале войны и каждодневные боевые потери, у нас стало больше и танков, и пушек, и самолётов. Притом, что на Гитлера работала промышленность всей Европы. Вы только вдумайтесь, какая нужна была организа-ция, и какая вера нужна была этим прекрасным, пре-данным Родине, отчаянно смелым людям, чтобы день и ночь, не из-под палки, впроголодь, в жутких бытовых условиях вкалывать для Победы. Для далё-кой, очень дорогой, но обязательной Победы.
Вот поэтому так медленно и ехали и наш эшелон, и другие, которые с детьми или просто с эвакуиро-ванными. Но ведь ехали, и на некоторых узловых станциях нам давали и хлеб, и кипяток, а иногда и по ведёрку каши или супа на теплушку. Так потихоньку и двигалась с запада на восток детвора, которую стране надо было уберечь от войны, просто кровь из носа.
И организация была, и люди, принимавшие ре-шения, были, и ничего не стоят эти инсинуации, что все обосрались и паника была всеобщая, и никто не понимал, что происходит. Вся правда об этом време-ни ещё будет написана. Может быть, и среди моих потомков появятся те, кто сумеет непредвзято рас-сказать, как же это было на самом деле. И надеюсь, что и то, что я вам сейчас рассказываю, пригодиться тоже.
 
ТЮМЕНЬ
А наш эшелон шёл себе потихоньку на восток, и наконец, 29.11.1941 года мы добрались до Тюмени. Оказывается, всё, приехали, и нас никто не бросил и не обидел. И самое главное, мы бодры духом. Чест-ное слово, мать как-то умела это делать.
Вот помню, соберёт она нас, всю свою детвору, на нарах, в нашей теплушке и рассказывает, что вот сегодня мы в сложных условиях едем. И не так про-сто нам, у нас не каждый день суп и каша, но есть какая-то еда и мы не голодаем. Но, ребята, когда кончится война, а это обязательно случится, и мы поедем обратно, к мамам и папам, то поедем мы в голубом экспрессе, настоящем, пассажирском, с бе-лыми занавесками и цветами. И нас будут очень хо-рошо кормить потому, что в поезде будет вагон рес-торан, и манной каши, настоящей манной каши, а не этой затирухи из ржаной муки, как сейчас, будет, ну сколько хочешь.
И теперь, мои дорогие, когда я слышу знамени-тую детскую песню о голубом вагоне, мне вспоми-нается то, военное, наше путешествие и мама, кото-рая рассказывает нам, что счастливый конец этой ис-тории неизбежен, и детские, распахнутые ей на-встречу, полные надежды глаза.
Вот рассказываю вам об этом времени, и мне ино-гда кажется, что у меня никакой каши в голове, всё по полкам. Ну, так мне кажется. Иногда! Ну и где это по полкам? Разве это можно — всё по полкам? Ведь о любой детали, о которой я вам рассказываю, можно говорить часами. Я уже говорил вам, что сей-час я только вешки расставляю, только вешки, только общее настроение успеть бы, передать. Боже мой, сколько надо вам всего рассказать. Очень важного рассказать, важного потому, что без знания этого от-куда возьмётся гордость за державу. А мне кажется, что для того чтобы быть настоящим патриотом своей страны очень важно знать историю и своей семьи в контексте истории своего государства. И хорошо бы не от врагов, которые морочат людям головы из раз-ных сволочных соображений.

*   *   *
Итак, Тюмень. Сумерки, последние дни сибирской осени, а может быть, и зима уже, потому что на улице минус 40.
Поскольку дело к вечеру, деть нас некуда, а тепло в своих теплушках поддерживать мы умеем, нас ос-тавляют в них до утра.
Господи, никак не стронуться. Очень много впечатлений! Всплывает и всплывает в памяти. Начинаешь о чём-то говорить, и память цепляется, и цепляется, и думаешь, что вот сейчас я и об этом расскажу тоже. Правда, тут же понимаешь, что расплываться нельзя, что надо спешить, что не роман пишешь, где уж тебе, а отчёт коротенький о времени и о тех, кто был рядом с тобой в это время.
Так вот, самым запоминающимся по приезде в Тюмень было то, что мороз был минус 40, и то, что на следующий день нас кормили в привокзальной столовой. А может быть, это был ресторан, не знаю. В ресторане был приготовлен обед, и мама привела туда весь наш выводок, а нас там только детей одних было 126 человек. Нас запускают в ресторан, сажают за столы и у нас обед, настоящий обед! Суп, второе, компот! И самое потрясающее, что к обеду положен белый хлеб! Ну, в общем, это был такой неописуе-мый восторг, что представить даже нельзя.
Пока мы там обедаем, выясняется, что ночевать нам придётся на вокзале, так как всех приехавших в эшелоне ребятишек не перевезти, не хватает транс-порта. А это плохо, потому что наш эшелон, с наши-ми обжитыми теплушками через два часа уходит на сортировку и под погрузку чего-то для фронта. Наши еле-еле успевают снять ватин, который для утепления навешивали на стены теплушки.
Ночуем на вокзале, всем колхозом. И только на третий день нам готовят обоз. Обоз грузится, и мы едем в Ембаево. Раньше я всегда думал, что это путь длиной в 20 километров, и может быть, от вокзала и 20, но вообще-то вроде бы чуть поменьше, где-то 15–17. А тогда уже лёд встал и на санях покороче была дорога. Проезжаем деревню Мыс, проезжаем деревню Яр. Очень небольшенькие это были тогда деревни и, наконец, въезжаем в Ембаево.
Въезжаем, и за первым от околицы перекрёстком останавливаемся у красавицы Мечети. А она стоит себе за кованой прозрачной оградой, в обрамлении древних лиственниц и кедров, под цвета нежной прозелени крышей и дышит такой нежностью и миром, что не заметить и не влюбиться ну просто невозможно. Я всю жизнь помню этот миг, миг знакомства с красотой, настоящей трогательной и щемящей красотой храма, зимнего парка вокруг него, и ослепительно белых, очень гармоничных зданий медресе.
И через какое-то время мы понимаем, что это и есть теперь наш дом. Родной дом! И к чести этих удивительных людей, жителей Ембаева, должен отметить, что за всю войну, за все три с половиной года, что мы прожили там, нам никогда и ничем не намекнули даже, что мы чужие, лишние. Удивительный народ. Совершенно родной. И я кланяюсь тем, кто жив, и светлой памяти тех, кого уже нет!
 
ЕМБАЕВО
Ембаево село старинное. Основали и его, и рядом расположенные Тураево и Каскара несколько Бухар-ских купцов, которые где-то в 17 веке начинали тор-говать по всей Сибири. Одним из этих бухарцев и был богатый купец по имени Ембай. И село назвали — Ембаево. В этом селе один из их потомков по-строил мечеть и медресе — духовную школу. А по-том и ещё одну мечеть — уже для обычных прихо-жан. Места, где расположены эти поселения, красоты необычайной. Все они выстроены на высоком берегу озера — старицы Туры, а за озером пойменные луга и где-то, километрах в трёх-четырёх к горизонту, не видная, но ощутимая из-за белых надстроек плывущих по ней пароходов река Тура. Тура река настоящая, судоходная. А озеро, во время паводка, соединяется с рекой протоками, и вода в нём обнов-ляется, и озеро остаётся живым и рыбным.
В моей памяти Ембаево не очень большой село — три улицы всего. Названий у улиц тогда никаких не было. Одна улица шла вдоль набережной, вторая — центральная, а третья — параллельно центральной, ещё дальше от озера. По рассказам местной ребятни мы знали, что в Ембаеве жили самые близкие к хо-зяину люди. Здесь, в те далёкие времена, были большие склады, разные производства. В следующем селе, Тураево, жили приказчики, те, кто работал напрямую с хозяином. А в Каскаре уже жили ямщи-ки, которые эти товары возили по всей державе. Дома в Ембаеве катаные, из лиственницы, с распахнутыми большими окнами, украшенными резьбой. А вот здания медресе каменные.

*   *   *
Итак, наш караван у ограды мечети.
В ограде, прямо напротив мечети ворота, а левее, у угла здания медресе — калитка. Входим в здание. Прямо из сеней попадаем в довольно большую ком-нату, где потом будет наша столовая и игровая ком-ната и, влево и вправо от неё, через дверные проёмы без дверей, две большие комнаты. В левой комнате, потом, когда через два-три дня нам в обеих этих комнатах сколотили по их периметру нары, размес-тили старших девочек и маленьких ребят. Ну, это те дети, которые от самых маленьких до семи с поло-виной лет. А в правой комнате все школьники, кроме старших мальчиков. В первые ночи все вместе, в главном здании, вповалку, на расстеленных прямо на полу матрасах. Не скажу, чтобы там было очень уж натоплено, но полы помыты. Причём печки горячие, а стены холодные и сырые. Как видно, здание с лета не протапливалось. Привезли нас не всех, и поэтому мама, осмотревшись и чуть-чуть согревшись, уезжа-ет за остальными ребятами и вещами. Возвращается она с оставшимися ребятами и вещами поздней но-чью. Я также как и многие не слышал, как их поили с дороги чаем и укладывали спать. Но я помню наше первое утро в Ембаеве. Просыпаюсь, и такое тихое счастье — дорога кончилась, мы приехали, добра-лись, и я чувствую, что прикрыт маминым пальто и рядом мама. И это был один из редчайших случаев, когда мама отметила мою особость, отличие от мно-гих ребятишек. Ведь как бы там ни было, а мама у меня была рядом, хотя и редко выделяла. Она очень старалась быть мамой для всех. И ей во многом это удавалось, и ребятня её любила. Её имя-отчество са-мые маленькие не выговаривали и звали её Роза Ви-таминовна. Это быстро прижилось, и все дети так её и звали. Потому что в ней, как мне думается, мате-ринского тепла было на всю команду. Господи, какая же она была удивительная, прекрасная совершенно, моя мама.

*   *   *
Участок у медресе очень большой, хорошо спла-нированный. В главном здании медресе располагает-ся вся наша детская команда, включая и младших дошколят. Если обойти мечеть с правой стороны, то там ещё одно каменное здание, где, в старые време-на, наверное, жил обслуживающий медресе персо-нал. А теперь разместились наши старшие ребята и завхоз Екатерина Петровна со всем своим хозяйст-вом. За мечетью ещё одно небольшое кирпичное здание, здание бани. Кроме этого, на территории стоял огромный деревянный сарай, рига, с большим сеновалом. Я думаю, сарай был шириной метров 8, а длиной около 15, и под великолепной крышей. У са-рая были въездные ворота, чтобы с сеном прямо внутрь заезжать. Помню, как высоко укладывали там сено, а мы потом с балок подстропильных прыгали в это сено. На другой половине сарая стояла лошадь, коровы, а потом и свиньи. Он был очень большой.
Рядом с главным зданием стояло ещё одно ка-менное здание. Натопить его так, чтобы можно было жить, нам не удалось. Как видно, что-то неладное было с его печами. Может быть, это и всегда так бы-ло, и может быть, раньше его использовали так же, как и мы — для хранения продуктов. Например, у нас в этом здании стояли бочки квашеной капусты, квашеных огурцов. Хотя там можно было бы пре-красно жить, если всё как следует оборудовать.
На следующий день после приезда нас кормят полученным в Тюмени хлебом. Буханки режут, и куски хлеба намазывают маслом. А масло, как видно, из американских стратегических запасов. Я первый раз видел такое масло. Такой кирпич, как буханка хлеба, но размером чуть больше буханки, и ещё завернутый в пергамент. Немножко прогорклое, чув-ствуется это по вкусу и запаху. Но всё равно масло. И эти куски хлеба с маслом сверху чуть-чуть присы-паны сахарным песком. Господи, боже мой, как же это было вкусно. С этого дня началась наша сибир-ская жизнь. Очень запомнилось это, наверное, пото-му, что хлеб со сливочным маслом в следующий раз мы увидели уже на праздничном обеде в честь дня Победы. Война же была. Жуткая, страшная война.

*   *   *
Мы начинаем активно обустраиваться. В мамином архиве я нашёл акт, составленный в том, что таким-то двум мужикам заплачено столько-то рублей за то, что они сделал деревянный туалет. Я даже помню этот туалет. Нормальный, как в любой деревне России, домик с наклонной крышей. Но только большой такой домик и разделённый стенкой надвое. Одна половина для девочек, другая для мальчиков. Эти же мужики сколотили и нары. И таким образом и эта задача тоже была решена. И у меня есть фотография этой спальни, где детвора спала. Нары вокруг всех стен, красиво очень застелены, и у каждого своё место. Сделали столы из досок и ска-мейки. Их накрыли, и у нас появилась возможность играть, спать, заниматься. Ну, как-то жить. В самом начале нашей жизни в Ембаеве кухня была устроена в маленьком каменном домике за мечетью. Там по-том была баня, прачечная и, кроме того, в плиту был вмазан довольно большой котёл, в котором готовили еду для наших поросят. Первая зима была не очень сытная, а уже осенью у нас было из чего готовить. Картошка, морковка, капуста были свои. И овощей хватало на всех. Естественно, что и крапивные щи, и щавель, и другая зелень, типа дикого зелёного лука, ну, или шиповник собирались нами на весь колхоз.
Первую зиму топили плохо. Даже не понимаю, откуда брали дрова. Сложная была проблема и с хлебом. Поэтому на поиски того, кто возьмётся печь хлеб для интерната, мама, для психологического воздействия на возможных пекарей, взяла троих-четверых ребят, в том числе и меня. И мы ходили по Ембаеву, из одного дома в другой, с одним вопро-сом, не возьмётся ли хозяйка печь нам хлеб для ин-терната. А вопрос был не праздный потому, что муку нам могли дать на месяц, а за хлебом надо было ез-дить два раза в неделю в Тюмень. Но в Ембаеве рус-ских печек нет. И хлеба жители пекли очень мало, больше у них в ходу лепёшки, ну и не знаю, что ещё. И пришлось старшим мальчикам, а это или Миша или Коля Саков, или Петя Васильев или ещё кто-то из старших, ну, в общем, большим ребятам, ездить за хлебом. А это и зимой, и летом. Боже мой, а им было тогда по 12, 13, 14 лет. Но тогда, из-за войны, все сразу стали большими. Другая жизнь, совершенно другая ответственность за себя и за других. Первую зиму интернату давали лошадь, и с ребятами в город, за хлебом, ездил Нурдын. Я хорошо его помню. Это он кричал на лошадь:
— «Гад, забулыч. Давай, трогай!» — И ругался матом, но так смешно, что как будто и не матом вовсе.
*   *   *
Несколько слов об этом замечательном Нурдыне. Весной нашего Нурдына забрали в Армию, на фронт. Он не очень долго воевал, был ранен, попал в госпи-таль и где-то месяцев через 7–8 вернулся домой для восстановления здоровья после ранения. А через ка-кое-то время его забрали вновь, и он через 3–4 месяца погиб.
И в Ембаеве он был такой не один. Там, к концу войны, как и во всей стране, инвалиды и похоронки были почти в каждом доме. На сайте История насе-лённого пункта — Село Ембаево — Тюменский рай-он… rodina portal.ru›settelments/history…7200100001600 указано, что в годы войны 1941/45 годов на фронт из Ембаева и Тураева призвали более 200 человек, из них 132 погибли.
Помню ослабленных бескормицей лошадей, и наших мальчишек, которым и надеть-то было нечего. По-настоящему тёплой одежды ведь не было. Так, бумажные штанишки, брючки эти. Боже, сколько они там натерпелись, и представить-то себе невозможно. Запрягали лошадей в сани с плетёной кошёвкой. И эта кошёвка ехала в Тюмень, за хлебом. Причём они-то не из-под палки это делали. Они знали, что за ними куча совсем малых детей и на них держится страна. Миша мне уже взрослому рассказывал, что их обязанностью было уложить хлеб на весы. И иногда, но, правда, очень редко, им удавалось положить и за весы, одну, лишнюю буханку. И они эту буханку не ели, а везли до дома и на всех больших ребят эту буханку по кусочку делили. Эта буханка не была уворована у маленьких детей, пото-му что хлеб в интернат и в ясли они сдавали по-штучно, причём, почему-то через сельпо. Тогда, в интернате, никто не имел права что-нибудь украсть. Это вообще было «расстрельное» дело, чтоб друг у друга что-то украсть. Мало того, что они были очень совестливыми, эти ребята, так им же ещё «Флаги на башнях» вечерами читали. Постараюсь рассказать об этих «больших» ребятах как можно больше. И про мальчиков, и про девочек. Потому что они это, без-условно, заслужили. И, если честно, то я всю жизнь помню о том, какими они тогда были, и горжусь ими.
*   *   *
Всем эвакуированным детским садам, в которых были не только дошколята, но и школьники, при-своили статус интернатов, и там поменялись регла-менты и правила и, конечно, изменились и условия жизни. И, кстати, заглянув недавно в Интернет, я уз-нал, что детский интернат представляет собой обра-зовательное учреждение с круглосуточным пребы-ванием обучающихся. И создаются они в целях вос-питания детей, формирования у них навыков само-стоятельной жизни и всестороннего раскрытия твор-ческих способностей. Век живи, век учись. И ведь они справились со своей задачей.
И мамин интернат, как уверен, и большинство других, полностью соответствовал своему предна-значению. Отличались интернаты от детских домов тем, что у многих ребят родители были живы. Они или воевали, или работали где-то на «Большой зем-ле» или в блокадном Ленинграде. Естественно, что в то, в военное время, никто настоящего и будущего родителей, их судеб, точно не знал. И поэтому зара-нее, авансом называть ребятишек сиротами никто не торопился. А сбор информации о родителях или род-ственниках, поддержка связи с ними, это отдельная и очень важная тема, к которой я ещё вернусь. Во вся-ком случае, поиском близких родственников для ин-тернатовской ребятни занимались очень ответст-венно, и в мамином архиве сохранились некоторые письма, и это чудо, что такое. Слёзы, трепет и гор-дость. Мы с вами почитаем их. Вместе.
В первую зиму самые старшие, а это те, кто пе-решёл в шестой и седьмой классы, не учились. Они занимались хозяйственными делами. А это пилить и колоть дрова, топить печи. Много чего другого. Все остальные бегали в школу, которая была в одном помещении с сельсоветом. В первую смену учились местные ребята, а во вторую мы, интернатовские. И жизнь, потихоньку налаживаясь, приобретала опре-делённую стабильность. И вот здесь пришло время рассказать вам про моего отца, который сыграл в нашей сибирской истории огромную роль.
 
ВОЙНА И ОТЕЦ
Как ни пробивался отец в действующую армию, а он сделал несколько заходов в военкомат, на фронт его не пустили. Слишком много отметин оставила на нём Гражданская война. И может быть, эти ребята были правы. Но дело, которое на некоторое время поглотило его полностью, тут же нашлось. Нужно было спасать элитный скот, который страна за бешеные деньги закупила у Англии и Голландии, с целью улучшения племенного поголовья. И часть этого скота проходила акклиматизацию в Ленин-градской, Псковской и Новгородской областях. За-дача ставилась такая — поголовье элитного скота вытащить из-под быстро наступающих немцев, при-чём вытащить любой ценой. А отец ведь работал в Ленинградском областном зоотехническом отделе. И был в этом деле профи. Как говорится, и карты в ру-ки. И отец весь отдался решению этой задачи. И практически всё элитное поголовье, прямо из-под носа у немцев, используя броды, лесные, глухие до-роги, удалось вывести почти целиком. После этого отец с отступающими частями нашей армии, дважды выбираясь из окружения, прорвался назад, в Ленин-град. Кольцо блокады сомкнулось, и отцу, с его кар-точкой служащего и при его росте и весе, пришлось, как и всем крупным мужикам, особенно люто. Он очень быстро сдавал, а обострившиеся тут же старые болячки существенно усугубляли дело. Спасло его то, что профессионалы его уровня были
нужны в тылу, и в один прекрасный день ему прика-зали явиться на аэродром, с которого, «Дугласом», и перебросили через линию фронта. Это было в конце января 1942 года.
На «Большой земле» отец восстанавливался после страшного, блокадного времени. От него тогда просто ничего не осталось. Кожа да кости, и непрерывно кровь подтекает, кишечник совершенно… ну, просто кровь сочилась. Ну, наверное, вы всё понимаете, я довольно ясно выразился. Желудок весь ни во что. И кроме того у него от дистрофии, от бессилия проблемы возникли с эндартериитом, и он очень плохо стал ходить. В общем, месяц его в госпитале выхаживали и ведь выходили чуть-чуть. И на ноги поставили. А за это время, пока он лечился, с племенным скотом как-то разобрались, и появилась временная пауза, возможность осмотреться. И отец попросил разрешение тот отпуск, небольшой, который ему да-ли после госпиталя на восстановление, использовать на поездку в Сибирь, в Тюмень. Ну, посмотреть на маму, на нас с Мишей. И ему разрешили! И он по-ехал!
*   *   *
И вот представьте себе ситуацию, зима сибирская, где-то конец февраля или начало марта, поздний, тёмный вечер, правда, снег чуть подсвечивает, и мне кто-то говорит: «Вовка, беги скорей на улицу, за калитку. Там тебя ждут». Я выхожу, а там стоит Миша и разговаривает с кем-то!.. Боже мой, и тут я понимаю, что это Отец. Ну, знаете, ребята, это был полный шок. Он стоит в какой-то шапке, такой вот, мехом наружу. Небольшая такая шапка. И в пальто. К счастью, потом окажется, что подкладка меховая у этого пальто. Боже мой — Отец! Какая-то неописуе-мая радость. Её и пережить-то, кажется невозможно!
А мама тогда снимала очень холодную комнату в одном из домиков, на втором этаже. Может быть, метров триста или четыреста от интерната, и вот мы туда все идём. Отец раздевается, снимает шубу и, Боже мой, ну, Боже мой, худущий, просто жуткое дело, живой труп. Даже смотреть на него как-то страшно. Зубы через щёки видны, глаза провалив-шиеся, и больные, больные. Ну, точно живой труп. И до своего отъезда он, конечно, так и не отошёл. Про-сто я попривык к тому, как он выглядит.
Отец провёл с нами буквально несколько дней и засобирался, но эти несколько дней с ним, этот по-дарок судьбы, я буду помнить до конца своих дней.
И он уехал!
Но вот ведь судьба!
У него было то ли отпускное свидетельство, то ли командировка, в которой он должен свой приезд-отъезд отметить. И он, конечно, свой приезд в Тю-мени оформил, а когда он через десять дней поехал, чтобы отметить отъезд, ему в Тюменском Исполкоме сказали, что поскольку специалистов его квалифика-ции совершенно нет, то решением местной власти, которое согласовано со всеми руководящими ин-станциями, ему предложено остаться и работать здесь, в районе Тюмени. И предлагают ему, конкрет-но, три места и в том числе в Тураево, а это в кило-метре от Ембаева. И предлагается участок. Зоовету-часток. Он, конечно, может не соглашаться, но в то время согласия никто особенно не спрашивал. При-каз есть приказ, и его надо выполнять. Он, конечно, выбирает Тураево. При этом ему дают жильё в Ем-баеве, в большом одноэтажном деревянном доме. В этом доме было ещё две комнаты. Одна из них, в се-редине дома, была пустая, а в другой, в другом торце дома, жила, как мне тогда казалось, немолодая уже женщина с двумя дочками. Одна девочка чуть по-старше меня, а другая моя ровесница. Очень жаль, что не помню, как их всех звали.
Естественно, мама оставила ту холодную комнату на втором этаже, которую она снимала, и поселилась с отцом.
*   *   *
Дом, в котором дали жильё отцу, был большой, рубленый. Пять окон по фасаду. За входной дверью большие сени, в которых, кроме входной, ещё две двери: одна к соседям, другая, налево, в помещение родителей. В среднее помещение дверей из сеней не было, но, может быть, туда можно было попасть че-рез соседей. Когда входишь в помещение, в котором поселили родителей, то попадаешь в небольшую проходную, но очень светлую комнатку. А уж из неё в комнату побольше, с печкой, которая обогревала обе комнаты, и тёплой лежанкой с двумя конфорка-ми, для готовки. Ну, просто красота какая-то.
С ними жила одинокая и очень пожилая женщина. Они дружно жили и вели общее хозяйство. И у меня с этой бабушкой были самые тёплые отношения. Она учила меня языку, читала мне Коран и учила по этому Корану не только грамоте, но и что такое хорошо и что такое плохо. У неё был какой-то дар божий, дар общения и поэтому мне это было очень интересно. Удивительное дело, но вспоминать об этом как-то очень тепло.
Весной посевная. А участок приусадебный ог-ромный, и отцу тоже выделена его часть. А земля там, ну этого я никогда не только нигде не видел, но и не слышал даже — чернозём метр. Помню, мы, мальчишки, играем, где-нибудь в войну, окопы роем, так вот, чтобы вырыть окоп, мы на метр зароемся, а всё ещё глины нет, всё ещё чернозём. Потрясающая совершенно земля. А на зооветучастке у отца две лошади. Ну, как автомобиль, потому что он посто-янно должен разъезжать по определённой замкнутой на него территории и обеспечивать, чтобы имеющая-ся в обиходе общественная и частная скотина была здорова, и делать ещё что-то, чего я не знаю, так как не очень знаю круг его забот. Но и он, конечно, мог взять одну из лошадей, запрячь её в плуг и вспахать участок. А отец не только образование и опыт агро-нома-зоотехника имел, но и практически, как человек, проживший в деревне с рождения до самого призыва в Армию, всё в этой деревенской жизни понимал и умел. Ну, а Миша, которому в 1942 году исполнилось пятнадцать лет, ему во всём помогал. Я помню, как сажали в первый год картошку. Картофелины сажали не целиком. С картофелины срезали макушку с глазками, каждую макали в золу и выкладывали у окна, на солнце. Яровизировали. Ну а потом, когда появились зелёные росточки, то каждая макушечка опускалась в свою лунку, присыпалась землёй, и осенью, братцы, по ведру картошки с каждого гнезда. Потом папа организовывает Мишу и Марка и под его руко-водством вскрывается пол в проходной комнате, там, где обитает бабушка, и конечно, с её согласия они делают подполье. Роют под полом квадратную яму, размером метра так два на два и глубиной, где-нибудь с метр, ну мне примерно по шею. В эту яму вдоль стенок забиваются колья и оплетаются ивня-ком, чтобы земля не осыпалась. В середине углубле-ния тоже колья, но уже в определённом порядке. На этих кольях, с помощью ивняка, делаются выгородки такие, ну как корзины, только без дна. Одна для кар-тошки, другая для свёклы, третья для морковки, ну и так далее. В общем, всё готовится для хранения овощей, и стенки снаружи дома, чтобы удержать те-пло, обносятся завалинкой. По этому примеру, стар-шие ребята делают подобные хранилища во всех отапливаемых помещениях интерната. А осенью весь урожай укладывается в погреба, и поэтому сле-дующая зима уже совсем не голодная.
 
И ЕЩЁ О БЛИЗКИХ
Когда отец улетал из блокадного Ленинграда, он оставил там Деда и сестру, тётю Тину. Двух очень дорогих ему людей. Дедушка, как я вам уже расска-зывал, умер в апреле 1942 года от голода, а тётю Ти-ну, умиравшую от голода, устроила санитаркой в во-енный госпиталь жена дяди Саши, тётя Валя. Вот пишу «тётя», а сам думаю, что тогда они были ро-весницами моего старшего внука Серёжи. Господи, как это всё рядом, как короток век, и как много при-шлось трудностей и горя на плечи наших родителей и дедов. Вы, дети, помните об этом и гордитесь тем, что, несмотря ни на какие трудности, выпавшие на их век, они остались настоящими, честными людьми. Да ещё и нас сумели спасти и вырастить такими, что мы не дали ни им, ни вам повода за нас стыдиться.
Я, с вашего разрешения, буду называть своих тё-ток просто по именам. Так это больше соответствует обстоятельствам места и времени.
Так вот, часть раненых из госпиталя, в котором работала Тина, в самом начале марта 1942 года по льду Ладожского озера эвакуировали на «Большую землю». С Тиной вместе была и Тата, мать Ирины и младшая Валина сестра. Передав раненых в госпи-таль на «Большой земле», они получили разрешение уволиться и поехать к детям. Помните, в самом на-чале я вам рассказывал, что 3.07.1941 года мой двоюродный брат Яша вместе с нашими сёстрами Галей и Ирой уезжали в эвакуацию с одной из школ, где бабушка девочек была медсестрой. Так вот, Ту-таев в Ярославской области оказался не конечной точкой их путешествия. Там их через короткое время усадили на дебаркадер, на котором они и сплавились до Чебоксар, а в декабре 1941 года эту Ленинград-скую школу эшелоном отправили в Кунгур. Вот ту-да-то, в Кунгур, дорогами военного времени и ехали измождённые блокадой Тина и Тата. В Кунгуре уст-роиться не удалось, и Тина, списавшись с братом, моим отцом в июне 1942 года приехала в Тюмень. Тина, имевшая диплом бухгалтера, устроилась рабо-тать в Комбинатовских яслях, и вместе с Яшей посе-лилась в Ембаеве. А Тата, которая приехала вместе с Тиной, взяв, естественно, с собой девочек и свою маму, бабушку Лауру, поселилась на Мысу, где Тата смогла найти работу и жильё.
Кроме работы бухгалтером в яслях, Тина, по со-вместительству, устроилась в наш интернат ночной няней. И это дало возможность маме принять в ин-тернат Яшку, как сына сотрудницы. А это очень важно потому, что он получает законное право на все виды нашего довольствия.
 
МАМА И ХОЗЯЙСТВО
Кстати, отец по маминой просьбе выбирает в пойме озера участок в 3,5 гектара земли для интер-ната, а мама договаривается с властью, чтобы этот участок закрепили за интернатом для ведения под-собного хозяйства. В ту, первую весну, отец с Мишей вспахали и этот участок, и у интерната зародился свой огород, свой участок. И это был замечательный участок. И земля могла прирастать, так как вся пойма тогда была свободна и земля там была великолепная. И прирастала ведь! Когда сельсовет увидел, что земля не простаивает, то в 1943 году нам разрешили прибавить ещё 1,7 гектара земли, а в 1944 и ещё 2,3 гектара, и у нас стало уже 7,5 гектаров пахотной земли. Здесь уже отец маме помогал всячески. Учил и показывал, как вырастить капустную и свекольную рассаду. Как яровизировать картофельные «макушечки» и потом посадить для получения максимального результата. И делали ведь. Потом у интерната на базе этого участка у озера, выросло собственное подсобное хозяйство. Мы заготавливали картошки и других овощей на всю зиму, и на всё ле-то, до следующего урожая. И я уверен, что в смысле овощей мы не были обузой для государства. И это был наш вклад в дело Победы.
И я помню, как капусту мы посадили в первый год и вырастили огромный урожай. И так это потом всегда и было. И кочны были такие, что на некоторых мы могли стоять. Не могу удержаться и не показать вам пару таблиц, показывающих наши сельско-хозяйственные успехи.
Таблица 1.

Год Засеяно
гектар Урожай
картофеля,
т Урожай
капусты,
т Урожай
моркови и
свёклы, т
1942 3,5 8,0 1,75 —
1943 5,2 30,0 2,8 0,13.
1944 7,5 40,0 14,5 2,4

Таблица 2

Год Получено
свинины, кг Получено
молока, л
1943 179. 2127
1944 226. 2946
1945 276. —

Конечно, эти результаты следствие огромного труда и организационных мероприятий взрослых и наших старших ребят, но поверьте, что и труд под-растающей ребятни был не игрушечным. Мы все трудились по силам, но самозабвенно и ответствен-но. На каком-то этапе мы могли только гусей от ка-пусты отгонять, но мы очень быстро росли и вместе с этим росли и наши заботы. А когда мы уезжали, то после себя оставили прекрасно налаженное хозяйство, засеянные поля и здоровую и сытую скотину.

*   *   *
Каменное здание, стоявшее рядом с основным корпусом медресе и в котором поначалу тоже раз-местилась наша ребятня, оказалось непригодным для жилья. Его невозможно было натопить, да и сырое оно было очень. Мы его до конца так и не высушили даже летом. Стенки там так и не просыхали. Поэтому мы очень уплотнились, но разместились все в главном здании. Кроме самых наших больших ребят, которые жили отдельно, в здании за медресе. Помню, как мама несколько раз ездила в Тюмень, и, в конце концов, убедила местное руководство, и нам отдали деревянный дом, через улицу, прямо напротив мечети. Там была оборудована кухня и разместилась наша младшая, ясельная группа. А освобождённое каменное здание использовалось как холодное поме-щение и было выделено для заготовок. Там шинко-вали, квасили и хранили капусту. Ну, конечно, не малые дети это делали, а взрослые и наши большие ребята. Картошкой забивали подполья, которые были сделаны в отапливаемых зданиях интерната. Мало того, урожаи были такие, что уже на следующий год пришлось вырыть яму под картошку, размером метра два на два и глубиной метра два с половиной. Она выстилалась соломой и туда засыпалась вся кар-тошка, которая не влезла в погреба. Картошка на-крывалось соломой, и яма засыпалась землёй. Эта яма открывалась в марте-апреле, когда подъедали картошку из погребов.
И конечно, мы в Сибири не голодали. Мало этого, местной властью интернату была подарена свино-матка. Эта свиноматка опоросилась, и у нас появи-лось 11 или 12 поросят. И отец рассказывал, как и что нужно делать, чтобы поросята не только вырос-ли, но выросли бы побыстрее и, что очень важно, здоровыми. И за этими поросятами мы тоже ухажи-вали. Совершенно замечательной была история с ко-ровами. Думаю, это было в 1943 году. У нас уже приличное хозяйство и есть, кому присмотреть за скотиной. Но малышне очень не хватает молока, и мама обращается в исполком с просьбой выделить нам пару коров. Но хороших коров вырвать из хо-зяйств сложно, и поэтому принимается решение вы-делить коров, но из выбракованных на мясо. И нам, через заготскот, выделяют пять убогих коров. Одна из них не пережила и транспортировку, и её забили на мясо, которое сдали в сельпо. Двух коров вернули в заготскот потому, что они даже отъевшись и по-здоровев, никак не могли забеременеть, а две коровы прекрасно прижились у нас, принесли телят и поили ребятню молоком. Понемножку, конечно, но для са-мых маленьких ребятишек и для приболевших моло-ко было.
В общем, интернат не был просто нахлебником у государства. Да, хлеб сами не пекли, мясо, крупы, специи, соль, сахар получали, а вот овощи были свои, потому что мы их выращивали сами. И прива-рок по мясу и молоку тоже был.
На следующий год мама добивается, чтобы интер-нату выделили своё тягло. Сначала нам дали комолую корову, которая телят иметь уже не могла. Корова была здоровущая и мощная как бык. Потом мы добиваемся, мы, главное, это мы, ну не мы, конечно, ориентируйтесь в пространстве. Мы, это сами понимаете, не я. Добиваемся, чтобы дали ещё и лошадь, и дают ведь. Дают выбракованную артиллерийскую лошадь. Пегий такой, раненный в бою, мерин. Бывший здоровенный, артиллерийский конь. И вот эти два живых орудия труда и плуг двухлемешный позволяют нам всегда вовремя вспахать выделенный нам в пойме озера участок.

*   *   *
Когда-нибудь я почитаю вам мамины отчёты, а то, что я делаю сейчас, так это просто экспромты, я как будто вехи расставляю, чтобы потом с документами в руках сплести вокруг этого что-то более серьёзное. А сейчас, с учётом возраста, спешу…  о Господи, чтобы успеть передать вам хотя бы то, что в памяти осело. А когда я с документами начну работать (если, конечно, доживу, и сил хватит), появятся дополнительные мотивации. Я ведь бегло пролистал все документы маминого архива, и конечно, и отчё-ты, которые она делала для местных властей о детях, их здоровье, питании и успехах, о быте и учёбе. И, в том числе, сколько у нас пахотной земли, какой мы собрали урожай, какой мы планируем получить уро-жай в будущем году. А когда мы собирались уезжать в Ленинград в 1945 году, то в январе 1945 года мама получила указание от местной власти полностью за-сеять все обработанные земли, использовать все се-мена, чтобы для тех детей, которые останутся в Си-бири, создать продовольственные запасы. И этот приказ был, конечно, выполнен, и сам документ тоже сохранился.
Мама, между прочим, отчитывалась не только пе-ред местной властью, а и перед альма-матер тоже. Я говорю о Ленинградском прядильно-ниточном ком-бинате имени С.М. Кирова. А это ведь родители, ко-торым ничего не безразлично. Они всё должны знать. Я даже помню, как к нам приезжал корреспондент комбинатовской газеты, и сохранились им сделанные фотографии. Приезжал, чтобы рассказать о нашей жизни мамам в Питере. И, кстати, эти отчёты мамины тоже публиковались в газете прядильно-ниточного комбината имени С.М. Кирова, чтобы родители знали, как живут их дети в далёкой Сибири.
И подумать только, ведь война шла, жуткая война, но комбинат, работавший в блокадном городе, не бросал ребятню, комбинат наблюдал и помогал. Кто-то на комбинате держал этот важнейший вопрос под контролем, и мама была с этими людьми в контакте, и постоянно перед ними отчитывалась. Думаю, что они помогали решать какие-то вопросы с местной властью, с обеспечением, и уверен, что для некото-рых сотрудников комбината и для тех, кто работал с эвакуированными детьми в местной власти, на тер-риториях, эта была очень серьёзная и ответственная работа. Очень ответственная работа. И должен отме-тить, что одним из результатов этой работы было практическое отсутствие беспризорников в воюющей стране.
 
МЫ И ОКРУЖАЮЩИЙ МИР
Меня так и тянет рассказать вам о нашем хозяй-стве и о том, как наше участие в его ведении отража-лось на нашем воспитании и мироощущении. Но по-скольку, в силу уже известных вам причин, я не-множко спешу, то буду отвлекаться на эти воспоми-нания тогда, когда ну просто невтерпёж. Ну, вот как сейчас.
Почти напротив татарского кладбища, примерно в километре по направлению к Тобольскому тракту, нам выделялся сенокос. Первое лето всеми работами по заготовке сена руководила Екатерина Петровна, наш завхоз. Она сама отбила и наточила косы, и она же учила старших мальчиков косить. Она же органи-зовывала работы на покосе. Когда на выделенном нам участке встали копны и вроде бы пришло время стоговать сено, она, по каким-то одной ей известным причинам, решила сено в поле не оставлять, и вот тогда-то и случилось то, что и в этот раз и всегда по-том было огромной радостью для подрастающего поколения. Это сено привезли в интернат и набили им левую часть риги почти до подстропильных ба-лок. И если косить нам, ещё не самым большим мальчишкам, было не положено по возрасту, то уж сгружать сено с возка и укладывать его в риге, это было наше дело. Ну и конечно, кто-то сообразил, что в сено можно спрыгнуть с подстропильной балки. И это стало любимой, но редкой забавой. Любимой по-тому, что это здорово. А редкой потому, что корм нашей скотины мять и топтать нельзя. И это пра-вильно. В этой же риге стоял и наш пегий мерин, наш боевой, раненный на фронте артиллерийский конь. Так вот о нём, о животном, которое научило нас хранить тайну, я и хочу вам рассказать.
Мы его по-настоящему любили. Он попал к нам ещё слабым после ранения. Стоит, бывало, а ноги трясутся. Отец помог нам понять, что от нас требо-валось, и он начал потихонечку восстанавливаться, наливаться силой. Пришло время, он полностью вос-становился и стал хорошим помощником в хозяйст-ве, а для нас другом. И мы специально для него все-гда засевали 2–3 сотки овса. И вот как-то весной этот мерин стал проявлять некоторое любопытство к кол-хозным кобылам. Причём делал он это, по нашему мнению, слишком агрессивно. Ну и мы, полные ещё дураки, решили посоветоваться со старшими.
А у отца, с 1943 года на Тураевском зооветучаст-ке, ветеринаром работал вернувшийся с войны, весь израненный Сигетдин. Правда, все его звали русским именем Серёжа. Чего это я зацепился за Серёжу? Ведь рассказывал про коня. Хотя раз уж так вышло, сделаю ещё одно отступление. В нашем Ембаево в 1942 году, ближе к весне, появилась большущая не-мецкая семья. Немцы Поволжья. Когда наши отсту-пали, их выселяли, потому что неизвестно было, как там сложатся отношения у тех немцев с этими. В общем, всё было сложно, не хочу сейчас в политику встревать, хотя это были самые обычные люди. Из них очень многие попали в лагеря, в ГУЛАГ, многих просто порешили. А какую-то часть из них селили на востоке страны. Очень много было детей, как видно, не только свои, а и близких родственников, соседей детишки. Их селили не вместе, а раздельно — одна семья в Ембаево, другая — километрах в пятнадцати, и так далее. Чтобы ни в коем случае не создавались условия для того, чтобы они устанавливали свои правила, порядки и традиции. Это Иосиф Вис-сарионович и его сподвижники умели.
Поскольку мама великолепно владела языками, то она совершенно свободно с ними общалась. Мало того, мать прекрасно понимала, что они помирают от голода. Весна, у них ничего с собой нет. И вот мама взяла на работу в наш интернат отца этого семейства. Мужику было около 40. Он занимался у нас скотом, пахал, наблюдал за посевами. В общем, разно-рабочий. Он отвечал за свиней, когда они у нас поя-вились, за корову комолую, и за молочных коров, и за этого артиллерийского коня. Мало того, он вы-полнял всякие плотницкие работы. Уже прошло то время, когда надо было быстро платить, чтобы сде-лать туалет или ещё что-то. А вот всё, что надо было починить, делал этот немец. Его две племянницы ра-ботали прачками. Девочки лет по 14. Его жена и её сестра непрерывно шили. Латали бельё, рубашечки, шили новые рубашки из полотна, штанишки, плать-ица. В общем, сами понимаете, выполняли важней-шую функцию. Поэтому появилась возможность им как-то платить. Она их на штат взяла. И, кстати, ей разрешили, это не было каким-то самоуправством. Вот ведь какие люди были на этом комбинате Киро-ва. И дело, наверное, не только в комбинате. Просто, в нашей стране чертой, определяющей характер на-рода, была терпимость, доброта, внимание к ближ-ним. Не злобность, не шкурничество, не желание ук-расть и урвать что-либо для себя любимого. А уви-деть, как тяжело другому, дать ему возможность су-ществовать, детей кормить, и по возможности ис-пользовать с пользой для дела его способности! Мо-жет быть, это только в трудные времена? Может быть. И я очень горжусь тем, что мать была именно такой, очень горжусь.

*   *   *
Господи, опять меня ветром занесло! Давайте-ка прибьёмся к берегу бушующего моря воспоминаний, и я продолжу историю об уроке хранения тайны.
Так вот, на свободной от сена половине риги наша живность не только жила. Там её осматривали и лечили. И мы из детского любопытства всегда были зрителями этих мероприятий. И всё, что происходило с нашими подшефными, нам было важно и инте-ресно. Пришедшие после нашего рассказа о мерине Сергей и наш немец снова расспросили нас о его по-ведении, и мы снова рассказали, что он покусывает кобыл и вроде как дерётся, обижает их. Эти два му-жика переглянулись, они-то понимали, что он никого не обижает, у него свои соображения. Стали за ним наблюдать, осмотрели его, и увидели, что он не такой уж и мерин, вернее, только наполовину мерин. Тогда они, заведя ему под живот ремни, подвесили его к стене, чтобы он не мог лечь. Не так, чтобы вы-соко, нет — он мог стоять, но лечь не мог — ремни ему не давали. И начали готовить инструментарий, чтобы закончить это подлое дело, и сделать его на-стоящим мерином.
А этот парень мгновенно всё понял (до чего же они всё-таки умные) и воспользовался неизвестной этим двум бойцам хитростью. Он своё яичко втянул внутрь живота. И когда они — «Вот оно, вот оно, нащупали! Сейчас уже…» — сделали разрез, то там ничего не обнаружили. Переглянулись, расстрои-лись, поняв, что они лопухнулись. Они его щекотали, уговаривали сдаться. Но он выдержал все инси-нуации, и тогда сдались они. Зашили разрез, смазали йодом и ушли. А он постоял на ремнях пару дней, а когда его отпустили, он стал потихоньку прогули-ваться. А мы-то, чекисты, стали за ним наблюдать. И увидели, когда он своё яичко снова отпустил и стал почти боевым конём. На этом ярком примере мы на всю жизнь поняли, что ведь не все умеют уходить от беды, сохранив своё достоинство. И тайна нашего пегого стала и нашей тайной, и мы эту тайну берегли, как зеницу ока.

*   *   *
Вообще должен сказать, что с точки зрения жизни животных мы в это время узнали очень много. При-чём, всё это не имело никакого отношения к эротиз-му, вот в этом и прелесть воспитания деревенских ребятишек. Они воспитываются в моральной чистоте, хотя очень многое видят. Например, когда мы уз-навали, что Серёжа откуда-то пригнал дорогущего жеребца, чтобы в Ембаеве осталось потомство хо-роших, настоящих племенных коней, мы находили способы, чтобы поприсутствовать при священнодей-ствии. И присутствовали. Жеребца запирали в са-райчик, который стоял отдельно, недалеко от кузни-цы. Ворота у этого сарайчика были из стальных ко-ваных прутьев. Так что жеребец видел всё происхо-дящее перед этими воротами. Он там стоял, а мимо него, поддразнивая, водили какую-нибудь красавицу кобылку. Туда-сюда, туда-сюда. Потом, когда он на-чинал волноваться, эту кобылку привязывали к стол-бу, а его водили вокруг неё за недоуздок. Прохажи-вались до тех пор, пока не убеждались, что пора дать ему возможность проявить свои конские качества. При этом нас никто никуда не гонял, мы в некотором отдалении вокруг присутствовали, наблюдали за картиной, за этим небольшим театром продолжения рода. Потом мужики внимательно следили и, при необходимости, немножко руками помогали ему очень аккуратно всё сделать. Чтобы, не дай бог, не попортить коня. Он же дорогущих денег стоит. Это было очень важное дело, и совершенно в этом не было ничего плохого. Не могу даже слова подобрать, потому что они все имеют определённую окраску. Они это всё делали так, как будто выполняют очень важную, очень красивую обязательную работу — и делают её хорошо. И поэтому они счастливы. И нам это настроение передавалось.

*   *   *
Эта же самая история повторялась и с поросята-ми. Село было татарское, свиней там не держали. Не держали, и всё тут, не было там свиней. А у нас была свиноматка. Господи, какая она была красавица. Большая, важная, добротная свинья. И вот, нас по-сылали в Яр, а там был племенной кабанище. Он был почему-то не злой, не кусачий, а добрый. И нам, по-сылая за ним, говорили: «Мы там договорились, пригоните его». А это расстояние километра в 4, но мы его пригоняли, и на большом лугу их вместе пас-ли. Они так заинтересованно паслись вместе, потом совершали все необходимые процедуры. Мы внима-тельно наблюдали за всеми процедурами. Хотелось, чтобы всё получилось, как следует. Жизненно важно было, чтобы всё получилось, как следует. А потом мы, уверенные, что всё получилось, как следует, очень вежливо отгоняли этого кабана обратно в Яр, и потом, с нетерпением, ждали поросяток. И дожида-лись! И потом их выхаживали. Ребята, самое удиви-тельное то, что это не было порнографическим кино. Это был естественный, совершенно нормальный та-кой процесс, который никоим образом не относился к человекам. Мы понимали, как это важно, как это здорово, как-то относились к этому совсем по-другому — мы не ёрничали, мы были очень бережны и очень ответственны.
Странно, не знаю как современные дети, но для нас это было так. Помню, например, такой случай. В Ембаеве было два колхоза — «Девятый съезд» и ка-кого-то Октября. У каждого колхоза был свой не-большой табун лошадей. В первую зиму они были жуткие — просто одни хребты, даже говорить не о чем. Но за лето они отъелись. Но не так же просто отъелись, их же пасти надо было. И их пасли. А из нас, уж и не знаю по каким правилам, сколотилась небольшая компания мальчишек, которая не только отгоняла лошадей на пастбище, но иногда и остава-лось на ночь. Наши взрослые не запрещали нам по-участвовать в этом святом деле. Может быть, какой-то уговор был с табунщиком. Не знаю. Во всяком случае, нас он очень оберегал. Он больной был чело-век, и в армию его не брали. Постоянно травами ле-чился, ещё чем-то. Так вот, мы собирали этих лоша-дей, выводили из конюшни и верхом гнали. Их не было много в табуне. Он предупредит: «Буду в пой-ме, в самом начале озера, в долине, там хорошая тра-ва». Мы туда. Он нам заранее костерок разожжёт, заготовит кизяков — это сухой конский навоз, чтобы комаров отгонять, картошку спечь. Мы этот кизяк всё время в костерок подкидывали, и всю ночь пасли этих лошадей. Несколько раз и я участвовал в этом пире жизни.
И вот однажды мы летим (мы же дети, мы ездили быстро, ну, по крайней мере — рысью, это уж точно) к месту, где он нас ждёт. А по дороге одну из кобы-лок всё время прихватывает зубами бегущий сзади жеребец. Прихватывает, агрессивно трясёт гривой, а я, дурень, не могу понять, что ему надо. Кнут такой небольшой у меня в руке, и я его слегка этим кнутом, ну вроде — отстань ты от неё! И вот, когда мы уже совсем близко к этому табунщику, слышу, он кричит: «Не мешай, не мешай, не мешай!». И я, наконец, понимаю, что это он кричит мне. Я спрыгиваю с кобылки и отстаю от них. И жеребец ведёт себя так, как и должен вести себя настоящий жеребец. А табунщик ко мне, к мальчику, подошёл, обнял меня и говорит:
— Он же мог тебя копытом ударить. Ты ему ме-шал. Надо быть чутким. А теперь, скоро, через 11 месяцев, у тебя будет свой личный жеребёнок.
Я это запомнил на всю жизнь — «свой личный жеребёнок». Ну, не имелось в виду, что он будет у меня в собственности. Но будет жеребёнок, свидете-лем зарождения которого я лично был. Такая вот те-плая минута.

*   *   *
Удивительное дело — перечитываю сам свои ис-тории, и сердце замирает. Как это всё ярко в памяти встаёт. Помню, как пахнет этот кизяк в костерке, по-чему-то комары его боятся. Всегда у нас по штуке картошки с собой, и она в золе этого костерке печёт-ся. Этот аромат необыкновенный, степь, звёздная глухая ночь, и на её исходе нежный-нежный рассвет. Стреноженные лошади щиплют траву, машут хво-стами и, иногда, всхрапывают тихонько. Перед са-мым рассветом лошади дремлют. Птиц ещё не слышно. Ни ветерка. Тихо.
И это такая упоительная тишина, тишина мира. Хотя мы точно знаем, какая жуткая идёт война. И как часто в деревню приносят похоронки. И как плачут близкие. Всё это вместе — такой котёл эмоций, переживаний.
Эти поездки в ночное очень много нам дали с точки зрения понимания жизни. Это было детство, настоящее детство, несмотря на войну, и ни на что другое. И мы как-то по-доброму становились старше. Мы хлебнули такого, чего никогда бы не имели возможности даже нюхнуть в городе. Для нас это был такой «приварок войны». Но я вас уверяю, что если бы не мама, то ничего бы мы не хлебнули. Мы бы побывали на этом пире жизни. Мёд бы пили, по усам бы текло, а в рот бы точно ничего не попало. В этом удивительное устройство мамы. Она прекрасно понимала, что нам это нужно разрешить и можно разрешить. И разрешала.

*   *   *
Я должен сказать, что прошли десятки лет, и од-нажды Марк, мой двоюродный брат, был в Тюмени, в командировке. И он рассказывал, что съездил в Ембаево. Теперь же это так просто, на автобусе. Так вот, он очень почувствовал светлую, трогательную память о моей матери. Он там присел на яру, над озером, напротив дома, где жили мама и папа, и к нему подошёл какой-то средних лет дядька и спра-шивает:
— Вы кого-то ищете?
— Да нет, я приехал поклониться родным местам.
— А Вы здесь жили раньше?
— Нет, я здесь был в интернате, во время войны. В интернате, у Розы. — А Марк всю жизнь называл маму именно так.
— У Розы?! Вы знаете Розу?
— Конечно, знаю. Это моя тётя, сестра моей ма-тери.
Мужик заволновался и напористо заговорил:
— Так чего же Вы здесь сидите, вставайте и идём к нам! Пошли, пошли. Мы Вас хоть чаем напоим. Племянник Розы в нашем доме, Господи.
Он оказался одним из сыновей того самого немца, и он привёл его к себе в дом, и они целый день про-говорили о тех временах. И это были очень трога-тельные воспоминания, наполненные признательно-стью, уважением и благодарностью, которые хранят-ся в этой семье к нашей Маме.
А она была совершенно особенным человеком. Никогда не кичилась ни образованием, ни умом. Всегда спокойная и уверенная в себе. Но там, где ка-салось интересов детей, и особенно интернатовских — жёсткий, требовательный человек и великолепный организатор. И самое главное — детей же не обманешь, она по-настоящему любила детей, и дети относились к ней очень хорошо. Любили её. Они ви-дели и ощущали результаты её вмешательства в их жизнь, которые всегда были с положительной произ-водной.
Глубочайшее почтение испытываю я к ней! Как к человеку, как к личности. Повторюсь, ребята, но скажу, что вот такая она была, совершенно замеча-тельная ваша прабабушка. И я всю жизнь горжусь ею.
 
ЕМБАЕВЦЫ
В этом селе Ембаево практически нет мужчин, они все воюют или где-то работают на войну, моби-лизованы. У самой околицы, в небольшом домике живёт один совсем уже глубокий дед. Дед старый и очень больной, но, похоже, раньше был очень силь-ным человеком. Теперь уже мало выходит из дома, и мы его редко видим. У него снимает комнатку Тина, папина сестра. Отец, возвращаясь из поездок, иногда заходит навестить её, и тогда лошадь отца отгоняет в Тураево Яша. Ещё, у самого озера, живёт охотник, который не воюет потому, что у него туберкулёз. Охотником мы его звали потому, что он, единствен-ный, занимался отстрелом волков. У него крупная собака, которая передней лапой попала в волчий капкан. Она хромая, но умная, натасканная и отча-янно храбрая. Поэтому он её бережёт. А волков там было много. Это были и свои, и согнанные войной со своих западных территорий волки — мигранты. Кроме этого было ещё двое средних лет мужчин, ко-торые управляли селом — это Ахтямов и Мухетди-нов. Один из них — председатель сельсовета, а дру-гой какую-то ещё должность исполняет, ну, напри-мер, партийную. Вот ведь время что делает. Сам уже не помню, а спросить не у кого.
Сейчас я смотрю на карту Ембаева и вижу там улицу Ахтямова. Может быть, это и не тот самый Ахтямов, а какой-то его родственник или однофами-лец, но всё равно приятно. Другие улицы тоже полу-чили названия. Некоторые названы фамилиями из-вестных татарских поэтов, а та, где мечеть — Совет-ская, а набережная — так и называется улица Набе-режная. На какой-то другой карте улица Советская называется Центральной. Мне это название кажется более уместным, но это дело Ембаевцев.
Из молодых помню Нурдына, о котором я вам рассказывал, и ещё одного невысокого юношу, кото-рый уехал учиться в педагогический техникум, как мне помнится, в Ишим.
Помню ещё двух ребят, которые после серьёз-нейших боевых ранений были списаны из армии вчистую. По-хорошему, так про каждого из них книжку бы написать. Совершенно замечательные это были люди, и жаль, что я так мало знаю об их жизни.
Один из них Сигетдин — Серёжа. Он в зиму с 1942-го на 1943-й вернулся с войны после тяжелей-шего ранения в голову. В результате ранения часть кости черепа была убрана. Там, как говорили всё знающие старушки, вместо кости была серебряная пластина. Ну, серебряная она была или нет, это я не могу вам сказать, но то, что этот Серёжа был красав-цем и совершенно обаятельным человеком, это без-условный факт. Он с большим уважением относился к отцу, и не только потому, что тот был замечатель-ным мужиком, но и потому, что он был профи высо-чайшего класса. И Серёжа с удовольствием у него учился. А отец с удовольствием его учил, так как очень хотел, чтобы, когда война закончится и он уе-дет домой, здесь, на хозяйстве, остался бы толковый и квалифицированный человек. И он этого Серёжу учил по полной  программе.
Помню, как Серёжа женился. Рядом с мечетью был дом, и там жила очень красивая белокурая де-вушка. Он женился на ней, и вот пришло время ей рожать. Ну, кто же в те времена, да ещё когда мороз к пятидесяти, добровольно поедет в родильный дом? Ведь если всё хорошо, то бабушки-повитухи и дома справятся. Ну, а если не всё просто, тогда как? А у неё как-то неправильно плод пошёл. Её надо было срочно везти в Тюмень, в больницу. Её в кошму, и в сани.
Серёжа гнал все эти километры. И всё-таки, когда её привезли, то помочь ей не сумели. Она, бедная, умерла родами. Это была невероятная трагедия. Только через год он пришёл в себя и потом женился второй раз. Внешне это была совсем другая девушка. Она была из Тураева, настоящая татарка, стройная-стройная, талия прямо осиная, глаза распахнутые чёрные, брюнетка. Весёлая такая, озорная и очень красивая  девчонка. Наверное, он был с ней счастлив. Историю их жизни я уже не знаю. К сожалению.
И ещё я знал одного раненого, вернувшегося с войны. Какой же это был удивительный человек! Он на какой-то праздник надел свою форму, а там, на его кителе орденов и медалей просто как на плакате. Ему было лет 25, и он тоже был демобилизован вчи-стую. Он командовал ротой автоматчиков. Ему во время рукопашной автоматная очередь в нижнюю часть лица угодила. Приехал он домой после множе-ства операций, приехал на передых. В следующей операции ему должны были практически воссоздать нижнюю часть лица заново. Мама его готовила ему особую, полужидкую, еду. Он говорил невнятно и очень короткими, рублеными фразами, но мы его понимали. Чтобы как-то занять себя, он у нас в школе преподавал военное дело. И мы понимали все его команды, и почти всё из того, что он нам говорил. И ни одной мальчишеской выходки по поводу его речи я не припомню. Мы к нему относились очень уважи-тельно. И самое потрясающее, я это понял уже взрослым, он к нам, к детям, тоже уважительно от-носился. Ну, как к будущим воинам. Мне сейчас именно так кажется. Во всяком случае, мне, наши отношения запомнились именно такими.
И вот вам конкретный пример. Миша в 1944 году приехал в отпуск из своего авиационного училища и привёз мне кисет мелкокалиберных патронов, в по-дарок. Ну, война же, какой ещё подарок можно при-везти двенадцатилетнему пацану. Вот он мне патро-ны и привёз. Сейчас, правда, не помнит. Говорит, что быть такого не могло. Но я-то помню, и значит, могло, и главное, что было. А у нас в школе две мел-кокалиберных винтовки. Наш военрук учил нас раз-бирать-собирать оружие, чистить-смазывать и, самое главное, стрелять.
И вот именно с этими патронами, и именно с од-ной из этих мелкашек связано ещё одно очень яркое воспоминание. Приходим мы, двое или трое маль-чишек, к нашему учителю военного дела, и спраши-ваем:
— Можно мы на охоту сходим?
А время охоты на уток.
— А патроны? — спрашивает он.
Я достал горсть патронов и показываю ему:
— Откуда? — спрашивает он.
— Брат привёз. — отвечаю я.
— А кто брат? — звучит следующий вопрос.
И когда я рассказываю, кто мой брат, в ответ зву-чит:
— Понял. Аккуратными будете? О предохраните-ле помните?
И на наше «Да», мы слышим:
— Вернётесь до обеда. И если проболтаетесь об этом или опоздаете, всё, доверия вам нет.
И даёт нам, двенадцатилетним, винтовку.
А он ведь учитель, он за нас головой отвечает. Но он не боится доверить нам оружие, потому что он повоевавший человек, он понимает, что конкретно в нас надо воспитывать, как и чему учить. Короче го-воря, мы с этой винтовкой далеко-далеко за озеро забирались стрелять уток. Это было потрясающе здорово! А потом бежали бегом, чтобы не опоздать и вовремя отдать ему винтовку. А до обеда это же про-сто. На обед мы умудрялись не опаздывать никогда. И он, наверное, это тоже знал.
Как бы хотелось быть уверенным в том, что всем этим ребятам помогли, и что они выздоровели, и что они прожили долгую, счастливую жизнь. И что их потомки гордятся своими отцами и дедами.
 
НАШИ СТАРШИЕ РЕБЯТА
В работе над этими воспоминаниями для меня была очень важна реакция брата. Примет, не примет, одобрит, не одобрит? Как отреагирует на мои по-пытки рассказать вам о близких и о нас самих? Его оценка для меня важна в силу его удивительной ще-петильности. Прощать неточности, выдумки, я уж не говорю придумки, он не умеет. А я ведь взял обет ничего не переиначивать, не украшать и тем более не выдумывать. И поэтому знакомство брата с резуль-татами моих потуг и его мнение о том, что и как я делаю, было для меня принципиально важным.
Но как только я начал его знакомить с моими воспоминаниями, я понял, что ему нравится не толь-ко сама идея рассказать вам о нашей жизни и жизни наших предшественников, но и то, как это у меня получается. Я понял, что он за, и мне это очень доро-го. И сердце успокоилось.
Конечно, в чём-то он меня уточнял, в чём-то поправлял, но не ругал. Изредка, ну просто очень из-редка, когда я ему что-нибудь читал или давал по-слушать, говорил мне «Это было не так» и поправ-лял, или «Слушай, а я этого совсем не знал», или «Нет, это не при мне. Это же 1943, я уже был в ар-мии». Но песней для меня звучало «Да. Это так и было».
Действительно, я был младше, беззаботнее, мимо чего-то меня проводили намеренно, что-то само про-ходило мимо меня, но там, где я участвовал, там мои воспоминания ярче. Его жизнь, всё-таки, была на-полнена ответственностью, необходимостью не по-детски, а по-взрослому помогать маме. И он дейст-вительно это делал, по-настоящему, как взрослый мужик. Хотя был совсем мальчишкой, и я сейчас это понимаю. И он был не один, они практически все были такими, эти наши интернатовские старшие мальчики и девочки.
Честно вам скажу, смотрю на фотографии тех лет — Миша Гесин, Веня Родионов, Марк Эстрин, Коля Саков, Петя Васильев — им там по 14–15 лет. Но они выглядят 17–18-летними, потому что ответ-ственность очень взрослит.
Человек, берущий груз забот и ответственности на свои плечи, очень быстро становится взрослым. Не знаю, возвращаются ли потом минуты детства или, может быть, детские реакции на происходящие события. Не знаю. Думаю, что это зависит от харак-тера, по-разному это у всех.
Но вот Миша таким и остался на веки вечные и всю жизнь живёт с преувеличенным чувством ответ-ственности за всё и за всех. И теперь, когда мы уже совсем старики, а он, как и многие из нас, ошибается, продолжая думать, что от него, так же как и прежде многое в жизни зависит, создаёт тем самым массу проблем, которые очень мешают жить.
Хорошо когда вы, ребята, это понимаете, и у вас хватает такта и желания с этим считаться. Беда, когда это не так. Я же буду с удовольствием о нём расска-зывать и не только потому, что он, безусловно, этого заслуживает, но и потому, что брат у меня совершен-но замечательный. Ну и, поверьте мне, и его друзья тоже.
 
*   *   *
Я уже вам рассказывал, что все разгрузочно-погрузочные работы в селе Коза, на станции Пречис-тое, в Тюмени и Ембаеве происходили при самом ак-тивном и непосредственном участии старших ребят. Сельхозработы, заготовка, пилка, колка дров и топка печей, это тоже они. Всякие транспортные работы, это тоже не без их активного участия. А помощь с маленькими! Это особая статья.
Когда мы уезжали из Ленинграда, наш контин-гент, и это практически в день отъезда, вырос на со-рок совсем маленьких ребятишек, которые не ходили и не говорили. Ну и есть ложкой самостоятельно, конечно, тоже не могли.
И вся эта команда досталась Зинаиде Васильевне, которой самой-то не было двадцати. Так вот, мама прикрепила к ней в помощь двух старших девочек. И ни одного малыша мы не потеряли, и ни один из них не простудился и не заболел даже по дороге в Си-бирь. А их же не только обнять, приголубить, по-тенькать, их же и накормить и перепеленать и оби-ходить. Война всех сделала старше. А когда, став старше на год-два и создав традиции в команде ин-терната, они уходили, кто в специальные военные училища, кто в ремесленные, то им на смену под-ключались следующие, подросшие к тому времени, ребятишки. И для всех нас это была великолепная школа жизни. Трудная, но необыкновенно полезная и счастливая школа.
И надо отдать должное вашей прабабушке, бес-страшно и профессионально взявшей на себя в это грозное время и ответственность и риски и перед отечеством, и перед родителями за нашу может быть и не очень большую команду такой разновозрастной ребятни.
Ну и, наконец, расскажу историю, в подтвержде-ние тому, что я только что рассказал.
1942 год. Февраль. В Тюменском райпотребсоюзе, через который интернат снабжают продуктами питания, нет картошки. Кончилась. Будет дней через 15. Но детей надо кормить, и работники райпотребсоюза договариваются с одним из своих поставщиков о том, что мы возьмём у него 100 килограммов картошки самовывозом. И ехать-то до места километров 20–25.
В путь собираются Мишка Гесин и Петька Ва-сильев. Для них это дело уже привычное, они же во-обще уже мужики. Мише 3 января уже исполнилось 15, а Петру пока ещё 14, так как у него день рождения осенью. Это, ребята, сейчас, сегодняшними глазами, они ещё мальчишки, а тогда ситуация была совсем другой. Они раненько запрягают лошадь в возок, в который ещё с вечера натаскали сена, и в путь.
Но это наша первая зима, а какие сытые были лошади в тот год, я уже вам рассказывал, и поэтому нет ничего удивительного в том, что добираются они до места только во второй половине дня.
Они довольно быстро находят дом, где им надо забрать картошку, но тут выясняется, что хозяин её ещё из подполья не поднял и, естественно, не взве-сил. Пока они поднимают, взвешивают и укладывают в мешки картошку, на улице начало пуржить. Хозяин им посоветовал не ехать обратно трактом, а двигаться вместе с сенным обозом, который направ-лялся в сторону Ембаева. Смысл вроде бы был пото-му, что зимник, по которому пойдёт обоз, сократит путь на четверть. Но по дороге выяснилось, что обоз идёт хоть и в сторону Ембаева, но в другую деревню. Правда, мужики обещали дорогу указать.
К точке расставания они подъехали уже в сумер-ках, да и пурга крутила не на шутку.
Мысль о том, чтобы остановиться на ночь в той деревне, куда шёл обоз, казалась просто нелепой. Да и дорога вроде бы понятна: «Вон у той сосны спуск к реке, там, метров через сорок, две проруби, а от них направо пойдёт зимник на Ембаево. Не заблукаете», — напутствовали их, расставаясь на развилке дорог, мужики.
Но это сказать просто. Короче говоря, у ни хвати-ло ума, напрасно проискав у этих двух прорубей за-несённую снегом дорогу к дому, развернуться и по-ехать обратно. Когда они добрались до деревни, в которую шёл обоз, была ночь.
В деревне, по стоявшим возам с сеном они нашли скотный двор. Лошади уже были выпряжены, и ни лошадей, ни народу видно не было.
Нашли сторожку, в которой старик сторож под-держивал огонь в буржуйке, и перетащили в поме-щение картошку, чтобы её не прихватило морозом. Потом распрягли лошадь, дали ей сена, и только те-перь уже смогли расслабиться и, сидя у буржуйки, подремать в тепле.
В тот же день, вечером, вернулся из трёхдневной командировки отец. Быстро вникнув в ситуацию, он понимает, что надо ехать искать ребят.
На счастье, в Ембаеве находят человека, который знает и деревню, куда поехали ребята, и, что ещё бо-лее удивительно, услышав фамилию поставщика картошки, опознаёт своего дальнего родственника, к которому по семейному делу уже месяц, как должна, но не может выбраться. Говорю «должна» потому, что это женщина, да, мало того, ещё и на седьмом месяце. Но она быстро собирается, и к тому моменту, когда отец подъезжает на свежей лошади к её дому, оказывается готовой в путь. Они быстро минуют Ембаево и Тураево, а вот за Кураево проводник, по-казывая свёртку на зимник, говорит:
— Тут поедем. Если бы по тракту ехали, не за-блудились бы. Надо зимник проверить, да и короче так километров на пять.
Отец не заспорил, и они часа за два с половиной добрались до нужной деревни. Разбуженный хозяин, увидев родственницу, мигом успокоился и объяснил:
— Ребята вечером ещё уехали. Пуржило, правда, но они не одни, они за обозом с сеном поехали.
— Чего же ты их в ночь отпустил? Да ещё и в пургу. — Спросила его проводница отца.
— Да я уговаривал, так они же упёртые, — соврал мужик.
Отец вышел к лошади, а эта храбрая, молодая женщина, минут пятнадцать поговорив с хозяином, тоже выбежала на улицу, на ходу завязывая платок. И они помчались в деревню, в которую ушёл обоз с сеном. Там они хотели найти кого-нибудь из возчи-ков, чтобы узнать у них, хоть что-нибудь о ребятах.
Уже совсем близко к рассвету они приехали в эту деревню, и там, так же как и мальчишки, по возам с сеном нашли скотный двор, и также как и они по струйке дыма из трубы нашли сторожку, а рядом со сторожкой увидели и знакомый возок.
Немножко успокоенные, они тихонько постучались в сторожку, и когда также тихонько вошли, то увидели рядом с буржуйкой, притулившихся друг к другу и спящих сидя, двух совершенно заморённых «взрослых мужиков».
Отец отправил ребят с этой замечательной женщиной, а сам запряг лошадь, погрузил и укрыл сеном картошку и с лёгким сердцем тронулся в Ембаево.
Вспоминая эту историю, и Мишка, и Петька вос-хищённо рассказывали о том, как лихо мчалась эта запряжённая в лёгкие санки сытая и молодая лошадь, как ловко и уверенно управлялась с лошадью их воз-ница, и ни словом о пережитом. Детали этой истории я услышал от мамы уже после того, как брат, осенью 1943 года, уехал в спецшколу ВВС.
 
СПЕЦШКОЛЫ
191–1942 учебный год учились ребята только с первого по четвёртый класс. Старшие ребята в пер-вую зиму не учились. Школа не была семилеткой, да и жизнеобеспечение интерната в первую сибирскую зиму этого не позволяло. Работать надо было кому-то. А вот зима с 1942 на 1943 была уже другой. Мно-гое изменилось. Заготовлена масса овощей, появи-лась немецкая семья, которая взяла на себя многие хозяйственные вопросы, решился вопрос с семилет-кой. Короче говоря, наконец-то появилась реальная возможность учиться. И этот учебный год начался и для старших ребят.
В седьмом классе их всего шестеро. Три девочки и три мальчика — Миша и Марк из нашего интерната и Веня Родионов из девятнадцатого. Девочек не помню. Коля Саков и Петя Васильев категорически не захотели учиться. Был ещё у нас Вова Розанов, он был старше наших ещё на год, если не на два. Он по-ступил в артиллерийскую спецшколу в 1942, закон-чил её зимой 1944, а потом трёхмесячные курсы офицерские, и успел повоевать. Я его в 1945-м году, в Ленинграде, видел младшим лейтенантом, и у него уже какие-то награды были. Наверное, он старше наших мальчишек был всё-таки на два года.
Учёба была организована в помещениях местной школы, которая размещалась в одном здании с сель-советом. Учились мы во вторую смену. В первый учебный год нам было выделено две комнаты. В од-ной комнате учились первоклассники, а в другой ре-бята из второго, третьего и четвёртого классов, вме-сте. Только к осени 1942 года нашему директору школы, Софье Людвиговне Лейко, удалось органи-зовать семилетку, и поэтому пятый, шестой и седь-мой классы начали учиться с 1942 на 1943 год. Для семиклассников была выделена ещё одна, отдельная, но, правда, малюсенькая комнатка. Стыдно, но имён, отчеств и фамилий учителей, не только я не помню, но не помнит и Миша. Подлая память сохранила только их прозвища. Так вот он вспомнил, что рус-ский и литературу им преподавала Ципочка, а хи-мию, физику и математику Уточка. Уточку не помню совсем, а вот Ципочка была крохотной, худущей и очень молодой женщиной, унесённой волной эва-куации в Тюмень. Как она прожила первую военную зиму, я не знаю, думаю, что меняла свои вещи на еду, но когда она появилась в Ембаеве, то ходила она в пальто, под которым практически ничего не было, и её качало от слабости.
Наши старшие это углядели и начали её спасать. Они пришли к маме и рассказали ей о Ципочке. И на совете старейшин было принято решение взять её на общий кошт. А тогда, осенью 1942 года, мы чувст-вовали себя богачами. У нас были свои овощи. Ка-пуста и картошка, и всё это совершенно своё. Ей сшили два, целых два фланелевых платья и выделили валенки. Когда её отмыли, она оказалась совсем девчонкой, а когда она немного отъелась, то внешне очень мало отличалась от наших старших девочек. Но дело своё она знала потому, что до войны окон-чила институт.
Историю ребятам преподавала директор нашей школы Софья Людвиговна Лейко. Софья Людвигов-на была потрясающим человеком и педагогом от бо-га, и я о ней скажу вам несколько слов. Но это чуть позже, а сначала о книжках. Как-то так получилось, что книжек у нас практически не было. Я помню только две — «Мальчик из Уржума», про Сергея Мироновича Кирова, и «Айвенго» Вальтера Скотта. Эти книжки были зачитаны нами до дыр. Поэтому я, уж не помню, кем и надоумленный, написал в Ле-нинградский Дом Книги письмо, в котором известил Дом Книги о нашем бедственном положении и по-просил прислать нам несколько книжек. В письме, как и положено, указал, что от имени всех ребят на-писал это письмо ученик второго класса Ембаевской русской школы Вова Гесин. А теперь представьте себе февраль 1943 года, блокадный город, в котором каждый день умирают от голода тысячи Ленинград-цев, и, несмотря ни на что, мне приходит ответ. Со-держание этого письма я помню практически цели-ком. На трети листа А4, с почему-то красным угло-вым штампом Дома Книги, содержащем номер письма и дату его отправления, было напечатано:
«Дорогой товарищ Вова! Спасибо тебе и всем эвакуированным в Ембаево Ленинградским ребятам за письмо, которое ты от их имени написал. Рады, что живёте вы хорошо. К сожалению, сейчас из-за немецких обстрелов и бомбёжек все книжки упако-ваны и перенесены в подвал Дома Книги. Но как только Красная Армия отгонит немцев от Ленин-града, мы пришлём вам лучшие детские книги из наших запасов. С уважением…» и подпись. Этот мужественный Ленинградец от чистого сердца радо-вался тому, что мы сыты, что мы в тепле, и ни слова о диком, изнуряющем, постоянном голоде и холоде, от которых тысячами умирают Ленинградцы.
Мы читали письмо этого удивительного Ленин-градца много раз, и каждый раз, каждый раз, мои до-рогие, кто-нибудь из девчонок плакал.
Так вот, Софья Людвиговна, восполняя книжный дефицит, вечерами собирала нас в центральной ком-нате главного здания медресе и читала нам при сла-бенькой коптилке «Флаги на башнях» Макаренко. Коптилка была так слаба, что освещала только не-большой кружок стола у книги. Вся остальная ком-ната была во мраке, а её углы просто в абсолютной темноте. У неё быстро уставали глаза, и поэтому она читала понемножку. И этих чтений нам хватило на всю зиму. Уверен, что это было самое уместное чте-ние в тех условиях и имело оно огромное воспита-тельное значение. Очень жаль, что сегодня ребята ничего не знают ни о Макаренко, ни о его книгах. А мы в соответствии с правилами жизни, установлен-ными Макаренко, пытались организовать свою жизнь. Ну, мы это громко сказано, это старшие мальчишки и девчонки муштровали нас по Мака-ренко. И это, как показала жизнь, было очень здо-рово.
Летом 1943 года, когда состоялся первый выпуск семилетки, встал вопрос о том, где же учиться даль-ше. Ближе Тюмени школы десятилетки не было. Ну, а если учиться в Тюмени, то где жить, как питаться. В Тюмень из Ембаева в школу не набегаешься. Всё-таки 20 километров в один конец. И тогда возникла идея поступления в военную спецшколу. Миша, Марк и Веня Родионов поехали в Омск, где работала приёмная комиссия во все спецухи области. Когда они в 1943 году приехали поступать в военную спецшколу, то на месте выяснилось, что мальчишек 1927-го года рождения, которым в том году испол-нялось по 16 лет, ещё брали, а вот родившихся в 1926 году уже нет. Потому что им в 1943 году ис-полнялось 17 лет, и, видно, считалось, что смысла принимать их в спецшколу уже нет, так как уже через год их можно забирать в армию. И кстати, осенью 1944 года Веня Родионов был призван и направлен на Дальний Восток, в школу стрелков-радистов, которую успешно окончил и воевал с Японией в 1945 году. С ним вместе воевал и двоюродный брат моей жены Боря Кротов. Ну, а Миша и Марк сдали экзамены и поступили. Причём Миша в 1-ю Москов-скую спецшколу ВВС, а Марк в артиллерийскую спецшколу. В 1945 году они оба перевелись в Ле-нинградскую спецшколу ВМФ и надолго связали свою жизнь с Флотом.
Увлекаюсь, увлекаюсь, увлекаюсь.
Простите меня, и давайте снова вернёмся в детст-во.
 
ГРАЧИ
Расскажу вам об одном приключении, в котором я пережил ужас до жути с одной стороны, и счастье до эйфории с другой.
Я уже вам говорил, что война согнала с западных территорий и птиц, и зверьё. Может быть, поэтому, а может быть, были и другие тому причины, но птиц в местах нашего обитания было множество. Ну, на-пример, гнёзда чибисов на кочках в пойме озера мы находили довольно часто. Пореже натыкались на утиные. Сорочьих гнёзд в сосновой роще между Ем-баево и Яром мы знали множество. Мы знали адреса совиных и соколиных гнёзд. И очень важно, что мы знали и свято блюли два постулата:
– два раза в одно гнездо без крайней нужды не ла-зать;
– все яйца из гнезда забирать нельзя.
Некоторые яйца мы ели, а из некоторых, предва-рительно выдув содержимое через два проделанных иглой в скорлупе отверстия, делали коллекции.
Я намеренно опустил гнёзда грачей, потому что именно там я и натерпелся и нарадовался.
Никогда и нигде больше я не видел таких грачи-ных гнёзд, как там, в Ембаеве. Грачи селились над кладбищем. Селились в огромных гнёздах, которые были сооружены на двух или трёх соснах. А сосны на кладбище, которое, как и сейчас, располагается между Ембаево и Тураево на высоком берегу озера, это настоящие корабельные сосны, и стоят они там группками по две, три штуки. И огромного размера гнёзда, может быть, на тридцать, пятьдесят грачиных семей парят там, в небе, высоко над кладбищем. Стволы сосен постоянно раскачиваются ветром, и поэтому между стволами сосен и гнездом с какой-нибудь стороны всегда существует изменяющийся в размере зазор. Грай стоит оглушающий, птицы не-прерывно взлетают и садятся. А когда появляется враг, например, в лице сокола или ястреба, то, как говорит один симпатичный киногерой — «Картина маслом». Ощущение такое, что смещается и время, и пространство.
И вот весной 1942 года небольшая группа иссле-дователей в возрасте от 9 до 11 лет отдыхала у само-го берега озера, под яром, у кладбища. Не обратить внимания на этот грай над головой было невозмож-но, а поскольку именно в этом походе мы нашли и тащили домой небольшой лист старого кровельного железа, применение которому ещё не было опреде-лено, то идея возникла сама собой и в нескольких головах сразу. Через минуту мы, ничего предвари-тельно не обсуждая, уже выбирали группу деревьев, поддерживающих самое большое гнездо. Орали мы так, что, по крайней мере, нам грачей слышно не бы-ло. Поскольку мы все были в том возрасте, когда детская уверенность в своём бессмертии ещё не пол-ностью выветрилась из голов членов этой безбашен-ной компании, а остановить нас было попросту не-кому, то через минуту три, наиболее полных идиота, уже лезли, каждый по своему стволу, но к одному парящему в небе гнезду. Страшновато стало уже метров через десять, но подбадриваемые криками снизу и редкими, но всё же попадавшимися корот-кими обломками сучьев мы лезли и лезли вверх. На-конец, мы добрались до кроны и смогли передох-нуть. Правда, через мгновенье Димка Лукичёв ска-зал:
— Лезем в гнездо, пока не испугались.
Но сделать это оказалось не очень просто потому, что живое сечение зазора между стволом и гнездом дышало из-за покачивающихся сосен. Господи, ду-маю я сейчас, пожалуй, впервые осознавая весь ужас возможных последствий этой нашей тогдашней за-теи: « А если бы чуть сильнее ветер? А если бы…» — просто волосы дыбом. Короче говоря, мы про-скальзываем наверх гнезда и только тут в полной мере понимаем, с кем мы связались. То, что они нас не любят, то, что они нас мало боятся, это они нам очень доходчиво и убедительно показывают. Они огромной толпой вьются над самой головой, они атакуют, они орут и кроме всего они еще и гадят на нас. Но мы тоже не дураки. Один из нас машет курт-кой над головой, двое других быстро собирают по два, а где и по три яйца из грачиных гнёздышек, на которые поделено это, по-другому и не скажешь, гнездовище. Собираем мы яйца в наши зимние шапки и быстро, одну за другой спускаем их на шпагате вниз. И вот тут, пока одна из шапок с яйцами спус-кается потихоньку вниз, я впервые поднимаю глаза. Господи, именно эта картина иногда и снится мне в самые счастливые ночи. Там, далеко внизу, озеро, а за ним, до самого горизонта пойма, покрытая ко-лышущейся травой, пойма, окаймлённая рекой, по которой тихо-тихо движется белый, как лебедь, па-роход. Чуть повернул глаза вправо, а там, на фоне голубого неба, в белых парашютах облаков, летящие купола и минареты Ембаевских мечетей. Я ещё мал, чтобы суметь объяснить, почему так легко и одно-временно тревожно. Но ощущение необыкновенной красоты увиденного и сегодня волнует сердце.
Но всё, даже самое прекрасное, это миг, а вот бесконечный ужас спуска я бы пережить ещё раз не хотел. Я даже рассказывать об этом без дрожи не мог. Когда мы спустились, то руки разжать не могли. Мне кажется, что и руки, и ноги ещё некоторое время хранили в своей мышечной памяти округлость ствола сосны. А живот и грудь все шероховатости её коры.
Через некоторое время мы отошли, и когда дело дошло до яичницы, приготовленной на нашедшем себе применение листе железа, мы уже чувствовали себя настоящими пацанами.
Чтобы закончить эту историю, скажу, что, не-смотря на все клятвы, кто-то нас продал, и когда мы, примерно через неделю, снова пришли на кладбище, чтобы повторить попытку, нас уже ждала засада из старших мальчишек, от которых мы получили такую взбучку, что следующие три весны грачи плодились спокойно. Если честно, то все «скалолазы» были да-же рады такому исходу, потому что они-то помнили, почём фунт лиха на спуске.
 
САНКИ
Что ещё я помню о том времени? Но, так помню, что если об этом думаешь или рассказываешь, то и сегодня ветер свистит в ушах, и сердце замирает.
Ну, вот вам, например, пара слов о сибирской осени. Только один пример. Через год после приезда в Сибирь, когда мы пообвыкли и уже знали, что вот сейчас, в одну безветренную ночь озеро встанет в абсолютной тишине, и толщина льда будет нарастать быстро, быстро потому, что днём нет плюса, а уж ночью такой минус, что лёд намерзает, намерзает и намерзает. И вот уже через три-четыре дня толщина его сантиметров десять, и мы уже бегаем по нему вовсю, а к концу октября толщина льда уже санти-метров сорок. И в нём такие метановые пузыри, и так здорово лёд над ними разбивать и поджигать газ. И красавцы плавунцы, вмёрзшие в лёд. Огромный каток размером на десять квадратных километров. Ну, где-то у озера ширина и не километр, а поменьше, но уж длина-то именно такая. Причём часто это происходит ещё до снега. Представьте себе этот каток!
Но вот пошёл снег. Телеги на прикол, и с этого момента на всю зиму санный путь. Наша водовозка тоже становится санной, и воду черпают в бочку из проруби. Подъём от озера к Ембаеву пологий и очень длинный. И вот этот подъём начинает поти-хоньку обмерзать из-за воды, которая всё время вы-плёскивается из бочки. И так потихоньку-потихоньку намораживался ледяной спуск — каток. Лошадь хорошо подкована, и вести её стараются так, чтобы она не поскользнулась и не сломала ноги. Спуск пологий, и она справляется. Постоянно ломом разбивают наледь, но не на всю ширину, потому что ширина спуска позволяет. Остаётся и для нас доста-точно места. Мы наблюдаем, но не ждём. Мы гото-вим «сани», мы собираем мёрзлые коровьи лепёхи. И чем больше и толще была замороженная лепёха — тем больше было счастья. Снизу её поливали водой, намораживали так, чтобы образовалась ледяная кор-ка. Корку шлифовали, и потом на этой лепёхе с этой длиннющей горы скатывались. Длиной спуск был метров сто, и разгонялись мы до свиста в ушах. И какое же это было счастье для нас! Ну, кто ещё в детстве мог на коровьей лепёхе гонять по ледяной горке, я не знаю.
А вот обычных санок у нас не было. Правда, где-то в 1943 или 1944 году нам вдруг привезли выбра-кованные военные лыжи. Не знаю, чем они были плохи, но для боевых условий не годились. А нам досталось пар десять лыж — тяжеленных, еле таска-ли. Но мы всё равно на них катались и были счаст-ливы.
 
ЕМБАЕВСКАЯ ФЛОРА
Ембаевская флора это особая часть нашей пре-красной ребячьей жизни. Весна, а весна в Ембаеве дружная, и снег синеет уже в марте, а поскольку он глубокий, то соступив с натоптанной тропинки или наезженной дороги, ты очень быстро проваливаешь-ся и попадаешь в воду, которая мощными потоками журчит под снегом. Счастье, что снег уходит быстро. Начинается половодье. Тура соединяется со своей старицей — нашим любимым озером. Очень быстро теплеет, и в мае мы вовсю купаемся в мелких, хоро-шо прогретых озерцах, оставшихся от разлива высы-хающей протоки между Турой и озером. Сейчас я не понимаю, как мы умудрялись не болеть. Просто уму непостижимо, но это факт. Первая радость ребятни это вскрытие ямы с картошкой. Это целый ритуал. Сначала аккуратно отбрасывается земля, укрывав-шая яму с картошкой, потом солома, и вот он, верх-ний слой. Картошка не замёрзла, но в верхнем слое крахмал начал чуть-чуть сахарить. Вот в этом и пре-лесть. Картофелина чуть сластит, похрустывает, ну просто яблоко и всё тут. Ну, это также, как зимой натереть корку чесноком и, закрыв глаза, представ-лять себе, что ты ешь хлеб с колбасой. При хорошей доле фантазии жизнь так хороша.
Неприятность этого времени это обязательный и поэтому противный сбор проклёвывающейся крапи-вы. Той самой молодой крапивы, из которой нам ва-рят обалденной вкусноты щи. Их варят с картошкой, морковкой и потом сдабривают зелёным диким лу-ком и молоком. Но последнее редко, а лук мы соби-раем всё там же в пойме. Этот дикий лук из поймы я вспомнил, когда впервые увидел шнитт-лук на уча-стке нашей с Мариной дачи. Знаете, аж сердце ёкну-ло узнаванием, и я много лет не давал убрать его и заменить на какой-либо другой. Ведь он был свой, это был лук моего детства, и он вылезал прямо из-под снега. Потом приходила пора щавеля. Прелесть лука и щавеля в том, что это охота, это добыча, и по-этому мы это делаем с удовольствием, с соревнова-тельным задором, но всегда, необъяснимо как, в ме-ру. Всё-таки мы уже деревенские и понимаем, что взять нужно столько, сколько можно за один раз съесть. Иначе завтра уже нечего будет собирать. Мы уже не потребители, а рачительные хозяева. Потом, когда переросла крапива, отошёл щавель, флора ста-новится игрой, а не подкормом для интерната. Всё у нас постепенно. Ушло одно, поспело другое. Всегда есть что-то, что для радости. Ну, кто из сегодняшних ребятишек знает, как вкусен спелый паслён? Думаю, что мало кто. Ну ладно паслён, а конопля? Испокон веков на Руси конопляное масло всегда было в оби-ходе. И оно, по моему мнению, вкуснее масла из подсолнечника. А уж то, что жареные семена коноп-ли в разы вкуснее семечек, так это совершеннейший, многократно проверенный ребятнёй факт. Другое дело, что в то время никому и в голову не могло придти о каких-то наркотических свойствах этого растения. В страшном сне не могло. Мне кажется, что и узнали-то в России об этом после подписания в 1961 году конвенции ООН о борьбе с наркосодер-жащими растениями. А так вспомните фонтан «Дружба народов» на ВДНХ. Так вот там конопля, подсолнечник и пшеница представлены в камне. И заслуженно.
А конопля, причём конопля выше нашего роста, росла огромными зарослями по околице Ембаева, и когда она созревала, то нужно было, только очень аккуратно, ссыпать её семена из кистей в любую ём-кость или прямо себе за майку, а потом жарить на сковороде, поддерживая маленький огонь в костерке и помешивая ложкой. Господи, как же это вкусно и сытно. Вот я сказал в костерке, а был ведь у нас и ещё один способ. Мы делали из глины маленькие кирпичики, из них печку размером 25 на 45 и высо-той сантиметров 15–20, вооружали вытяжной трубой высотой сантиметров в 20–30 и затапливали кизяком. Кирпич обжигался, и на этой печечке можно было поджарить и сварить всё, что угодно. Мы под-смотрели эти печечки у местного народа. Их возво-дила детвора, чтобы на дворе дымом кизяка гонять комаров. Ну и приготовить что-нибудь. И они были разного размера, не печку же в доме летом топить.
Помню, был такой замечательный период време-ни, когда шла клубника. Садовых ягод никаких не было, а вот степная клубника была! Там же лесо-степь, причём леса, кроме сосновой рощи между Яром и Ембаево, практически никакого не было. И по этой степи, построившись фронтом человека в 3–4, двигаемся потихоньку и принюхиваемся. Вот пахну-ло, и кто-то кричит: «Пахнет, ребята, пахнет!» Это значит, что пахнет клубникой. А день жаркий, клуб-ника пахнет ароматно — сил нет! Все подтягиваются к этому месту, выходим на полянку, травка мелкая-мелкая, и на этой поляне пятна жёлто-розового цвета. Это мелкие кустики с ягодами, а ягоды крупные, с трёхкопеечную монету и мельче. С одной стороны ягоды розовые, с другой — жёлтые, очень спелые. Аромат такой, что это просто не передать. А вкус не-забываемый. И самое удивительное это то, что мы искали её, не как обычно, ну так, чтобы под ноги смотреть, а по аромату. Вот такое прекрасное воспо-минание.
Ну, а грибы! Каких мы собирали маслят в нашей сосновой роще и по её опушкам. И главное, сколько! Корзинку за час, это как нечего делать.
И всё это вместе было бы воистину счастливым детством, если бы время от времени не перемежа-лось страшными, по настоящему трагическими со-бытиями, когда в село или в интернат приходили из-вестия о гибели близких и часто единственных род-ственников. А сведения эти приходили, и приходили часто, потому что война шла кровавая. Жуткая, страшная война.
 
КИНО
За всю войну я видел только два фильма и не-сколько военных киносборников. Причём один фильм в Ембаеве, и это был понравившийся нам фильм о бравом солдате Швейке.
А второй раз я был в кино в Тюмени. Как-то раз отец взял меня в Тюмень. Он туда часто ездил на различные совещания по делам и для отчётов. Для меня же это было сказочное приключение потому, что за всё время военной эпопеи это был единствен-ный случай, когда я ехал в город. Я помню, как мы приехали в Тюмень, напоили лошадь у будочки, по-хожей на ларёк, рядом с которой была долблёная де-ревянная колода. Ты отдавал пятачок, и тот, кто си-дел в будочке, открывал кран и наполнял эту колоду или доливал её. И лошадь пила из колоды. Это было похоже на современные колонки — автозаправки для автомобилей, только эта колонка была для того, чтобы поить лошадей. А иначе как их там было по-ить-то, не к реке же водить. Потом мы приехали к какому-то знакомому отца, у которого был очень ма-ленький домик и небольшой участок. Он работал где-то в Тюмени, то ли на заводе, то ли ещё где-то. Мы оставили у него лошадь и пошли с отцом в город. Я помню, какое на меня впечатление произвела Тюмень. Каменные дома, тротуары, магазины, народ, одетый по-городскому, ну просто полное обалдение. У отца ещё было время до совещания, и мы с ним зашли на рынок и купили муксуна горячего копчения. На рынке был небольшой навес и не-сколько высоких, мне по грудь столиков, где мы и разделались с этой рыбиной. Если честно, то я не припомню, чтобы мне приходилось пробовать что-нибудь вкуснее. Ну а потом отец довёл меня до ки-нотеатра, назначил время встречи, и ещё резервное время на случай, если совещание задержится, и ушёл. И я вошёл в кинотеатр, в котором и пережил потрясение на всю жизнь. Я смотрел «Два бойца». «Два бойца»! Сеанс закончился, я вышел и пошёл смотреть во второй раз. Когда я теперь вижу этот фильм, то кроме удовольствия от самого действа, я снова, как когда-то, испытываю все те ребячьи, именно те завораживающие ощущения, которые я пережил тогда. И я запомнил наизусть все песни. И «Шаланды, полные кефали» и «Тёмная ночь», то есть всё, что Бернес там спел.
И когда я вернулся в Ембаево, а дождаться воз-вращения было самым трудным делом, то бессчётное число раз отдавая долг ребятам, в подробностях рассказывал им фильм, и пел песни из этого фильма. И рассказывая о фильме, я им рассказывал о Ленин-граде, потому что в кадрах видны улицы нашего дет-ства, именно те, по которым многие из нас ходили в детский сад, и видно, как Андреев и Бернес идут по Суворовскому и горит это узнаваемое здание на углу Красной конницы. Я как будто кинохронику про наш район увидел, как будто дома побывал, в родном, но военном городе. Всё это вместе на меня, совсем ещё мальчишку, произвело очень сильное впечатление.
Не уходит из памяти и 1945 год, когда мы, совсем ещё мальчишки, обследовали это, долго ещё стояв-шее разрушенным, здание на углу Суворовского и Красной конницы. Висящие в воздухе пролёты его разрушенных лестниц, обгорелые и местами обру-шившиеся потолки и стены. И только много лет спустя, когда я по стечению обстоятельств работал именно в этом здании, я узнал, что во время войны здесь был филиал расположенного напротив, на дру-гой стороне Суворовского проспекта, военного гос-питаля, и какая страшная трагедия произошла тогда, во время пожара, запечатлённого в кадрах фильма «Два бойца».
А помните здание музея Суворова на углу Таври-ческой и Кирочной улиц? Так вот, оно тоже много лет стояло разрушенным, и я, бегая мимо него в спортшколу, которая располагалась напротив музея, любовался частично разрушенными мозаичными витражами на стенах этого музея, созданными та-лантом и руками отца писателя Зощенко. В городе тогда ещё много было разрушенных зданий. Некото-рые из них восстанавливали, а на месте других уби-рали завалы и делали сады. Один из таких садиков, на углу 8-й Советской и Мытнинской улиц, сохра-нился до сих пор. Но сказал-то я о музее Александра Васильевича ещё и потому, что фильм «Суворов» был, пожалуй, единственным из виденных мной ещё до войны. Миша брал меня на этот фильм, и смотре-ли мы его в кинотеатре «Колизей», на Невском. И этот поход с братом, и сам фильм, и зрительный зал кинотеатра с его звёздами, мерцающими на потолке, как бы это ни показалось странным, я помню всю жизнь.
 
ПОБЕДА
Всё! Война закончилась!! Победа!!!
О победе мы узнали во время уроков. Мы же учи-лись в здании сельсовета, и за стеной у нас была комната с телефоном. А время уже майское, на-строение победное, и мы как заворожённые ждали именно этого звонка. И вот, наконец, ОН! Ну, прямо, по звонку слышно, что это именно он! А когда мы, через открытые окна, услышали взволнованные и счастливые голоса, то нам и перевода не понадоби-лось. Мы через двери и окна высыпались на улицу и помчались к интернату. Наверное, наш счастливый ор был такой силы, что услышали нас ещё в тот мо-мент, когда мы только выпрыгивали из окон и дверей школы. А когда мы примчались, то наши взрослые, вот ведь какие они эти взрослые, встречали нас с флагами и тоже кричали и радовались так же, как и мы, ну, просто как дети. А потом большой командой пошли в Тураево, потому что там-то телефона нет, и они, дураки, ещё ничего не знают о Победе! Господи, как же мы были счастливы. Счастливы все, и те, кому война отдала живыми близких, и те, у кого проклятая забрала. Сдохла она ненавистная, сдохла! Ну, нет, дорогие мои, не сама она сдохла, а убили её и те, кто погиб, и те, кто выжил. Все вместе! Вместе! Все!
Когда мы усталые, наоравшиеся и напрыгавшиеся вернулись, то нас ждал праздничный обед. Он был такой праздничный, что и задолго до и много лет по-сле я, например, такого обеда не видел даже, и долго потом вспоминал о нём, как о чём-то совершенно невероятном и неповторимом. И я точно знал, что именно такой обед и называется праздничным. В тот день нас накормили щами и картошкой с жареным мясом. И мне кажется, что такого жареного мяса я не ел не то, что во время войны, но и никогда до неё тоже. И после всего этого роскошества, прямо на наших глазах, прямо тут же, за столом, был разбит деревянный ящичек из строганных досок и на столе появился куб, размером примерно 30 на 30 и на 30 сантиметров чёрного, совсем настоящего шоколада. Легенды о том, что он где-то хранится, ходили всю Ембаевскую эпоху, но так глухо, что даже истинные оптимисты плохо верили в реальность этого «целого шоколадного ящика». Но в день Победы любые чу-деса возможны. И Ура, Ура и ещё раз Ура творцам самых невероятных чудес!
 
ДОМОЙ
А уже через месяц-полтора мы уезжали в Ленин-град!
Это счастье, счастье возвращения, было омрачено тем, что 17 Ленинградских ребятишек мы оставляли в Ембаево. Это были полные, абсолютные сироты, у которых война отняла всех. Мам, пап, бабушек и де-душек, других близких и дальних родственников. Всех! Долгие, напряжённые поиски родственников, которые по переписке вели в интернате, в их случае результата не дали и наш родной город их не принял. Не решились чиновники собрать эту совсем осиро-тевшую детвору и вырастить дома, в Ленинграде. Трудное, конечно, было время. И может быть, им даже сытнее было в Сибири. Но мне до сих пор ка-жется, что если бы они выросли в Ленинградском детском доме, то это были бы самые преданные и благодарные своему городу Ленинградцы.
Но из песни слова не выкинешь, было так, как было.
А мы поехали домой. Поехали, правда, не в голу-бом экспрессе, а в той же теплушке. Но кого из нас это волновало? Да никого, потому что мы ехали до-мой. И если честно, то и привередами-то мы не были. Ехали довольно быстро, и это несмотря на то, что нам навстречу мчались военные эшелоны с западно-го фронта на войну с Японией.
И вот мы уже в Ленинграде!
Каким невероятно красивым, чистым и солнечным встретил нас наш родной город, я вам уже рас-сказывал. А в самом начале сентября освободилась наша комната, которую временно занимала дворни-чиха, и мы въехали в свою, памятную и любимую с детства квартиру 20, в доме 48 на 8-й Советской улице.
В комнате нашей пусто, ни мебели, ни вещей ни-каких, ну просто никаких. Пусто! Я помню, что пер-вой нас поприветствовала Ольга Васильевна Бобы-лева, переехавшая в квартиру 20 после того, как флигель нашего дома, выходящий на 8-ю Советскую, пострадал от бомбы, разрушившей дом напротив, через дорогу. Я уже говорил вам, что этот дом и вос-станавливать не стали, и на его месте теперь не-большой садик. Так вот, Ольга Васильевна сказала, что кровать мамы с папой, такая большая деревянная кровать, у неё, и она с удовольствием её вернёт. И она её отдала. Наш семейный круглый стол, за кото-рым мы до войны обедали, я случайно в день переез-да увидел внизу, в парикмахерской. Вот ведь удиви-тельное дело! И когда мы за ним пришли, никто не спорил, нам его спокойно отдали. Красавец был стол, под чёрное дерево, круглый, с резными ножками, с арками внизу, куда ноги ставить. До чего же за ним удобно было обедать или собраться и поговорить! Ведь в те времена ещё не было ни телевизоров, ни магнитофонов, никакой такой техники. Патефона у нас тоже не было, который можно было бы слушать. Правда, тогда люди ещё умели общаться и об-ходиться без организующей техники. Вот радиоточка в нашей комнате была, и висела эта чёрная тарелка слева от двери, так же, как и до войны. Вот значит, мамина кровать и круглый стол уже дома, кто-то из соседей, узнав, что мы приехали, вернул наш диван. Так что спать уже есть на чём.
Кроме того, мама заранее поговорила со своим братом Шурой о том, чтобы он какую-нибудь, со-всем для него лишнюю мебель ей отдал. И мы пошли за этой мебелью на Ковенский. А мы — это я сейчас расскажу, кто это «мы». Это Миша, который получил увольнительную, Марк Эстрин, он тоже получил увольнительную (они оба учились в военно-морском подготовительном училище), и я, как самый крупный грузчик, большой специалист в этом деле. У отца, к сожалению, здоровья вообще никакого не было, и он уже не мог что-то нести или поднимать. Вот такая была небольшая компания. Мальчишкам, конечно, досталось по полной программе. Помню прекрасно и какого-то дядьку с тележкой. Тележку вы могли бы себе представить — это колёса от телеги, высокая, большая, лёгкие оглобли, перекладина, в которую он упирается, когда что-то перевозит. Тогда такими тележками пользовались люди, потому что транспорта другого не было, и это было единствен-ной возможностью перевезти какие-то вещи. И вот процедура на Ковенском. Я держу тележку, чтобы она не упала, а ребята с этим дядькой спускают вниз старый письменный стол, зеркало, четыре стула и какой-то шкаф. Грузят на тележку, и от Ковенского (никто этому не удивлялся, это была норма жизни) мы едем до Некрасовской, затем по Некрасовской, которая от Греческого проспекта перетекает в 8-ю Советскую, докатываемся до Мытнинской и подни-маем это всё на 6-й этаж. Ёлки-палки, у нас вся ком-ната уже и обставлена!
Вечер уже поздний, мама накрывает на стол. Кар-тошечка, что-то ещё такое, селёдка, и у них бутылка. Выпиваем, ужинаем. Я, главное, выпиваю, вы можете себе это представить? Нет, обо мне речь, конечно, не идёт. Они выпивают по рюмке, ужинаем. После этого мальчишки собираются и уезжают в училище, а мы остаёмся дома. И это мой первый вечер после войны в своей родной комнате.
Когда мы переехали, мне стало понятно, что в нашей квартире из довоенных наших знакомых только Сеня Гутман со своей женой Аней. Все ос-тальные люди — незнакомые. Ну, вот незнакомые, и всё. Когда я был маленьким, до войны, для меня в нашей квартире все были мне не просто знакомыми. Они все для меня были как родня, и во мне души не чаяли. Так мне, во всяком случае, казалось. Я, видно, был компанейским парнем. Со мной дружили, с удо-вольствием в гости затаскивали, чем-нибудь накор-мить, угостить, поболтать со мной. Я был как птица-говорун. Наши соседи как-то и жили очень дружно. Я помню, как на кухне нашей была огромная плита. Она была метр шириной и два метра длиной! Там была прекрасная духовка, конфорки, ну совершенно замечательная плита. Но её не топили, потому что не могли же все в одно время готовить, а плиту целый день топить, так разориться же можно. Ну и тепло бы очень было. И тут появились примуса, керосинки, керогазы. И на этой старой плите, как на подставке, стоят все эти кухонные агрегаты. Сколько семей, столько соответственно и агрегатов, а на самой кухне столько же столов кухонных. А кухня большая, поэтому всем там места хватало. А вот до войны наш дедушка кипятил себе чай прямо в своей комнате, на спиртовке. Тогда спиртовки в ходу были. В кероси-новой лавке продавался денатурат, и можно было пользоваться спиртовками. Кстати, с этой кухни у нас был выход на чёрный ход. Чёрный ход — это была лестница, которая выходила во двор. Хорошая лестница, чистая. Внизу, на первом этаже, прекрасно оборудованная прачечная. Такие деревянные ящики-корыта из толстых, хорошо подогнанных, видно шпунтованных досок, для замачивания белья. Котёл, где грели воду, дровяной, конечно, котёл. Были ещё и такие же корыта, в которых уже не замачивали, а стирали бельё. И доски, на которых можно было те-реть это бельё. Там вся наша лестница, все тётки из шести квартир стирали бельё. Естественно, что как-то по очереди они это делали. И на чердаке у нас сушили. Над нашей квартирой был свой отгорожен-ный чердак. И там были натянуты верёвки, на кото-рых можно было развешивать бельё. Ключи от чер-дака всегда были в нашей квартире. Вот к нам в дверь с чёрного хода стучат и говорят:
— Соседи, ключ от чердака дайте, пожалуйста!
— А вы с какой квартиры?
— А мы с такой-то.
— Вернуть не забудьте.
Но потом, когда мы друг друга уже знали в лицо, то никто ничего ни у кого не спрашивал. Чердак наш был замечательный, высоченные стропила. Ведь раньше-то в нашем доме, да, как я думаю, и во всех других домах, только несущие стенки были кирпич-ными, а перекрытия — деревянными. К тёсаным брёвнам перекрытий подшивные потолки, и штука-турка по дранке. Дранку представляете себе? Ну, ес-ли не представляете, при встрече расскажу. А сверху соответственно чёрный пол, по чёрному полу — паркет. В общем, как положено. А наверху — чердак. Пол чердака засыпан песком. И по этому песку мы ходили на чердаке. Песок, видимо, был, чтобы уменьшить вероятность пожара. И по чердаку можно было побегать, если, конечно, бельё не развешено, и это была замечательная забава. А на этой чёрной ле-стнице были площадки, и в обе стороны — окна. Одно окно выходило в наш двор, а другое — на небольшой дворик, где была баня. За нашим домом тем же самым жандармским ротмистром были построены прекрасные, в шесть этажей, бани. Ну, просто совершенно замечательные бани. Эти бани живы до сих пор, ими и сейчас пользуются, и называют их Мытнинские бани. Поскольку окна бани выходили во двор, то там были толстые рифлёные стёкла, чтобы не больно-то можно было рассмотреть, как там моются и раздеваются-одеваются.
Летом бывало жарко, окна открывали, и к нам на лестницу иногда приходили мужики посмотреть на тёток через двор. Это я тоже помню, бежишь по ле-стнице, а там стоят некие личности, и как будто раз-говаривают между собой. Но мы, и я, и мои друзья школьные, мы-то знали, для чего они там стоят.
 
ШКОЛА
Я очень быстро, наверное, на следующий же день собрался в школу. Должен вам признаться, что ника-кой любви к школе в моей памяти не хранится. Ну, была пара учителей, с которыми я в школе дружил. Но чтобы я имел удовольствие от этой школы — да никакого. Я её окончил с одной тройкой в аттестате. Можете на него посмотреть, вон он у меня в шкафу, в папке личных документов этот аттестат.
Школа своим обилием гуманитарных предметов доставляла мне мало радости. Поэтому я много за-нимался спортом и участвовал во всех поголовно со-ревнованиях, какие только были — районных, го-родских, российских. А соревнования — это дело святое. И на соревнования с уроков меня отпускали. И для меня это было — как праздник. А в межсезонье мы здорово тренировались в Манеже, там был зимний стадион. Какое это было счастливое, замеча-тельное время! Сколько в городе у меня было друзей среди спортсменов! Это была совершеннейшая эли-та, все эти ребята, которые занимались спортом, это была особая категория. Не обычные мальчишки и девчонки, а совсем уже другое дело. Очень я это лю-бил, и в жизни мне потом это всегда очень помогало. И такая вот набранная мощь, сила взрывная, пла-стичность. Ну, не в таких размерах, чтобы быть чем-пионом там каким-то крупным, а так, в житейском плане это мне помогало, я был физически велико-лепно всегда подготовлен. Я занимался гимнастикой до второго разряда, прыгал с шестом, бегал сто и двести метров. Не мог бегать четыреста и восемьсот метров, не хватало дыхалки. И прыгать в высоту не мог. А вот сто, двести метров — это были мои дистанции, очень хорошо я это делал. Я на первый разряд бегал стометровку. Прыгал в высоту с шестом, потому что был мускулистым. Потом какое-то время я занимался греблей. Академическая была распашонка. В общем, счастливое было время.
Но учёба школьная мне радости никакой не дос-тавляла, ну, не любил я это делать. Да и вообще шкрабов всю жизнь не любил, не знаю уж почему. Не любил я эту муштру, эту казёнщину, эти домаш-ние задания, манеру преподавания. Эти совершенно непонятные для меня образы — образ Наташи Рос-товой, например, тьфу ты, ёлки-палки! В общем, вся эта школьная эпопея радости мне никакой не прино-сила. А вот друзья у меня в школе были очень хо-рошие, и на всю жизнь сохранились дружеские от-ношения. Должен, правда, сказать, что когда я одна-жды, уже взрослым, наконец, прочитал трепетную, волшебную книгу «Война и мир», то понял, что не недоросль я, а просто не дорос я ещё в те годы до понимания этой глыбы. А бездарные программы обучения и шкрабы и не могли донести до меня глу-бину, мощь и обаяние этой воистину великой книги.
Что-нибудь такое очень интересное в моей школьной жизни… Вы знаете, нет. Ну не было, кроме спорта, ничего. Не хочу я ничего этого вспоминать, вот как-то у меня радостных воспоминаний по этому поводу нет. Во многом я и сам, наверное, виноват, не хватало у меня усидчивости, чтобы быть в школе независимым. Знаете, как это бывает там, да? Если человек учится хорошо, организован хорошо, учёба для него не составляет особых проблем, ему легко и просто. У него не остаётся таких горьких обид. А я несильно напрягался, а потом надо было какие-то итоги подводить. И я должен был браться за это, день и ночь сидеть, всё это побеждать. Когда сачкуешь — огорчаешься, что сачкуешь, а когда ав-ралишь — никакого удовольствия от аврала. В об-щем, школа — это не мой конёк.
Совершенно особый набор предметов это матема-тика, физика, химия и даже, пожалуй, биология, то есть осязаемые вещи, где не только учитель, даже не столько он, хотя и какой он тоже, безусловно, важно, а сам предмет изучения конкретен, постижим и по-этому симпатичен, и они мне давались. И это уже было много, хотя со школой совсем не мирило.
 
ИНСТИТУТ
Ну, вот кончилась, наконец, слава богу, эта школа. И я пошёл поступать в Горный институт, на геофи-зику нефти. Пришёл сдавать математику. Какие-то пару экзаменов я очень хорошо сдал, и вот пришёл на третий — на математику. И принимала у меня ма-тематику, надо же, до сих пор помню её фамилию, профессор Соколкова. Она очень долго работала в Горном институте. Та ещё была тётя. Она вообще считала, что в институте, на этих факультетах — геофизика нефти и ещё там какие-то, подобные, должны учиться девочки. А мальчишкам там делать нечего, они должны идти в геологоразведку или на шахты. А мне как раз очень хотелось туда, где она меня, и других мальчишек тоже, не видела. И естест-венно, практически всех ребят она завалила. Видно, ей это было просто. Я вот помню, стою у доски, го-товлюсь отвечать. И надо же, мне попалось то, что я прекрасно знал. Я всё тщательно написал на доске и спокойно ждал, когда она подойдёт. А рядом, через две доски (а там рядом четыре доски стояло), девоч-ка знакомая по Курорту, по Сестрорецку, которая вытащила точно такой же билет. И она всё погляды-вает на мою доску и списывает, списывает. И всё списала. И эта девочка получила пятёрку. Мне же Соколкова даже отвечать не дала. Подошла, посмот-рела на доску, и спрашивает:
— Вы в какой школе учились?
Я говорю:
— В сто семьдесят девятой, Смольнинского рай-она.
А она в ответ:
— Придётся в школу позвонить и сказать о дур-ной подготовке учеников. Идите.
И выгнала меня с экзамена. Я совершенно обал-дел. Защищаться я тогда не умел. Думаю, что же мне делать-то, ёлки-палки. А перед этим нас всех зама-нивали через райком комсомола в лётное училище, на реактивные самолёты. И мы дружно, человек шесть мальчишек из нашего класса, туда пошли. Но ни один из нас медицинскую комиссию не прошёл. Значит, раз не получилось, вот я пошёл второй раз, и опять не получилось. Расстроился и думаю — нику-да я не пойду и не хочу я ничего, и вообще пойду ра-ботать. У меня ещё год до армии, поступлю позже. А тут Яшка, мой брат двоюродный, мне говорит:
— Иди, в наш институт, ты там среди первых будешь, — а он уже второкурсник и отличник, и общественник.
Я с этим к папе. А он смеётся:
— Что это за специальность такая для мужика — финансово-экономический институт?
Тогда это было совсем не в моде. Но потом по-размышлял и говорит:
— А может быть. Не в армию же идти. Поучись год, потом разберёшься.
Я пошёл и сдал все экзамены на «отлично». Ну, просто на «отлично». И начал там учиться. А когда мы, сдав экзамены, пришли в аудиторию, то оказа-лось, что процентов тридцать — это ребята, которых прислали из республик, национальные кадры. Те как будто вообще в школе не учились. Ну, там грузины, казахи — как будто они не в Советском Союзе учились. Ректоры это прекрасно, видно, понимали, знали заранее, и поэтому начали мы со школьного курса. Вот ведь какая была история! А поскольку де-лать мне было совершенно нечего (первый год — практически одни общеобразовательные предметы, повторение школьной программы), то я стал высту-пать как консультант. Были в нашем потоке трое грузин. Они снимали на 6-й Советской комнату, а родители им присылали пачки денег. Это просто удивительное дело было! Вот они в меня и вцепи-лись:
— Володя, ну давай, помогай разобраться!
Ну, я им и помогал. Но между этими «помогай разобраться» я участвовал во всех институтских со-ревнованиях, какие только были. И на доске почёта появилась информация, что я чемпион института в беге на сто метров, и мой портрет, двести метров, и мой портрет. Соревнования по гимнастике — я и там чемпион. Жуткое дело! В общем, я спортсмен, всё знаю, и чувствую, что мне там учиться просто, как не фиг делать. И я, вот так и живя себе лёгкой и весёлой жизнью, еду однажды в трамвае со стадиона и, глазам своим не веря, читаю объявление — «Дзер-жинка производит дополнительный набор». Я вышел из трамвая, перешёл на другую сторону улицы и доехал до Дзержинки. Зашёл, выясняю, что же за ис-тория случилась. Оказывается, да, действительно, ис-тория случилась. Набрали полный первый курс ди-зельного факультета, но вышел приказ — часть этого набора отправить в город Пушкин и организовать там Высшее Военно-Морское Инженерное Училище для подготовки инженеров-механиков для надводных кораблей. А на дизельный факультет Дзержинки, где готовят инженеров-механиков для подводных лодок, произвести дополнительный набор.
Я в Институте беру справку, что я студент и о том, что я все экзамены при поступлении к ним сдал, и при этом пишу заявление о том, что я ухожу из ин-ститута. Очень я их тогда расстроил, но задержать меня не могли, так как я поступал в военное учили-ще. А это в те времена было делом святым. Поехал в Дзержинку, сдал документы и прошёл медкомиссию. Дальше мне предстояло только одно, исключительно важное в наши советские времена испытание — мандатная комиссия. Вы, ребята, себе плохо пред-ставляете, что это такое. И чтобы вы себе представи-ли, что это за действо, я вам расскажу.
Все, сдавшие экзамены и прошедшие медкомис-сию, готовились к прохождению мандатной комис-сии. Мандатная комиссия проходила в кабинете за-местителя начальника училища по научной работе. Большущий стол, за этим столом сидят человек два-дцать уважаемых людей в разных чинах. Уже много лет прошло с тех пор, а было это, кстати, в октябре 1951 года, но помню всё. Нас туда приглашают по одному. Один там побывал — нормально, второй — нормально. Но успокоиться нам не дали. Потому что третий вышел совершенно расстроенный. Оказалось, что он скрыл при поступлении, что он сын врага на-рода. Я себе представляю положение этого парня, он учился в Политехническом институте, перешёл на второй курс. Ну, трудновато материально, да и во-обще мечтал стать моряком. Тут вдруг читает это объявление, забирает в Политехе документы, прихо-дит, его принимают. И на мандатной комиссии вдруг оказывается, что его отец был осуждён как враг на-рода. Чтобы вы представили себе ситуацию, с пять-десят четвёртого по пятьдесят шестой год практиче-ски все эти люди были реабилитированы, потому что сажали то их по надуманным статьям. Время было такое. Но, тем не менее — сын врага народа. Скрыл при поступлении. Мандатную комиссию не прошёл. Таких у нас было человек семь в результате.
И вот такое волнение началось. Может, я знать не знаю, а у меня дядя был врагом народа. Я вполне мог этого и не знать, как вы сами понимаете. Но пройти-то испытание надо. Наконец, приходит моя очередь. Вхожу. Докладываю, кандидат такой-то прибыл для прохождения мандатной комиссии. А как себя вести, научили. Ко мне поворачиваются все головы. Одна голова вдруг спрашивает:
— А кто был ваш дед по материнской линии?
Ну, вы-то уже знаете, кто были мои деды. А я то-гда поменьше знал историю своей Родни, но, тем не менее, сказал, что дед был наборщиком в одной из Петербургских типографий. Замолкаю. Тут я смотрю, что почти все комиссары поворачиваются к одному из своих членов, а тот задумался, посмотрел в какие-то бумаги и говорит:
— Правильно.
Тогда все опять ко мне поворачиваются, и кто-то другой спрашивает:
— А кто был ваш дед по отцовской линии?
Я рассказываю, кто был мой дед по отцовской линии. Все опять поворачиваются в сторону этого специалиста, который, как видно, заранее готовился и представлял определённые заинтересованные кру-ги. Все на него смотрят, он очень важно кивает голо-вой и опять говорит:
— Правильно.
Затем мне задают ещё десяток вопросов, о кото-рых я сейчас совершенно не могу вспомнить. Хотя нет, вспоминаю. Где работает моя мама, где работает папа, где я был во время войны, и я отвечаю. Навер-ное, вопрос о том, где я был во время войны это важно на предмет того, а не скрыл ли я вдруг, что я был на оккупированной территории. Если был (а та-кие случаи были), то тоже беда. Потому что кто же знает, а вдруг тебя там, восьмилетнего, наняли в ру-мынскую сигуранцу, или ещё хуже того — в немец-кую. Короче говоря, все вопросы мне были заданы. Никто мне ни плохого, ни хорошего ничего не ска-зал. Сказали только «Свободен». Но я уже знал, что «Свободен» — это положительный признак и вышел. Тем, кто был сыном врага народа, решение комиссии говорили сразу. У всех остальных до самого конца этого приключения был общий мандраж, так как никто не знает, чем кончится мероприятие, которое решает твою судьбу. Но, тем не менее, при пуб-личном подведении итогов, оказалось, что я никого не обманул, и меня включили в список для представ-ления в приказ на зачисление.
На следующий день, очень рано утром нам зачи-тали этот приказ и переодели. Переодели в светлые робы и дали ботинки. Всё это было не новое, естест-венно. Роба — это такая моряцкая одежда, она быва-ет синего и белого цвета. Белая роба — плотная и толстая, как будто для работы сварщика, а синяя — полегче, как будто для слесаря. На флоте и сейчас два этих вида роб существует. Гюйсы — это морские воротники. И бескозырка, но без ленточек, как у ук-раинского писателя Шевченко. Смотрели фильм про Шевченко? Там все солдаты ходили в бескозырках без ленточек. Вот и мы так же.
И главное, что нас тут же, после прохождения мандатной комиссии, успели обрить наголо. В общем, красавцы. И началась наша кандидатская служба. А служить кандидатами мы должны были до 7-го ноября. 7-го ноября присяга, и тут уже нам выдали полный комплект всех радостей — форму № 3 парадную, ботинки нормальные, носки новые. Остальные всякие вещи — ленточки на бескозырку, шинель, бушлат — в общем, много всего, трудно даже сейчас и перечислить.
Однажды, в конце октября, мне кто-то говорит — «Гесин, там, на проходной к тебе кто-то пришёл. Выйди». Выхожу на проходную. А проходную вы себе представляете — Адмиралтейство, главная арка. Слева от арки двери, там и была проходная. Кстати, мне кажется, что она и сейчас там. Выхожу на проходную — мама. Посидела со мной, поговорила. Смотрела на меня больными глазами, видно было — жалеет. Тихонько так говорит мне:
— Сыночек, а может быть, пойдём отсюда? Ну, их всех.
Я ей говорю:
— Мама, но я же так этого добивался, мне так хо-чется быть военным моряком.
Она покачала головой и говорит:
— Ну, дурак совсем. Боже мой, ну какой же ду-рак.
Но, тем не менее, понимала — ну что со мной сделать, если такой, малость лопоухий. И ушла. По-говорила со мной, пообнимала меня, и ушла.
Долго потом вспоминала мне этот свой приход в мою бытность кандидатом в курсанты. И правильно делала, что вспоминала. Я это тоже всю жизнь вспо-минаю. Стоило мне тогда послушать маму, и я бы встал на совершенно другую стезю. У меня был ещё год в запасе до армии. Я бы на следующий год со своими оценками «отлично» за вступительные экза-мены мог бы поступить в любое высшее учебное за-ведение. Никакая старуха-профессор мне была бы уже не опасна. Я мог поступить в любое учебное за-ведение, на любую специальность. Но нет, я тогда не знал счастья свободы. Я тогда не понимал, что такое быть студентом. Не успел распробовать.
А с другой стороны, как же здорово, что я её то-гда не послушал. Ведь какую замечательную жизнь я, неслух, в результате прожил.
 
ВВМИОЛУ им. Ф.Э. ДЗЕРЖИНСКОГО
Наступило 7-е ноября. Нам ещё повезло, что кан-дидатский период был очень коротким, потому что для тех, кто поступил в июле, он длился на три ме-сяца дольше. Но вот, наконец, пришёл наш день, день принятия присяги! Чёрт его знает, как воспринимают это молодые ребята сейчас, но мы тогда с полной ответственностью и осознанием важности происходящего, перед лицом своих товарищей по-клялись Родине в верности. В этот день нас очень красиво одели и мы стали настоящими советскими военно-морскими курсантами. Сама процедура была очень здорово, прямо скажу, парадно, организована. Я помню, как своё личное оружие нам передавали выпускники Факультета. Мы стояли напротив друг друга в парадном строю. Два таких разных по жиз-ненному опыту подразделения, курс первокурсни-ков-«салаг», принимавших присягу, а напротив нас курс ветеранов-выпускников. Среди этих выпускни-ков были не только мальчишки, которые, как и большинство из нас пришли в училище после 10-го класса, отучились 5,5–6 лет, и вот стоят напротив. Совсем нет, тогда, в 1951 году напротив меня в строю выпускного курса стояли личности, стояли победители. Среди них был Герой Советского союза Егоров, который без ног командовал партизанской бригадой на Ленинградском фронте. В их строю стояли офицеры, мичманы и старшины, прошедшие войну. У многих из них вся грудь была в правитель-ственных наградах. Ведь в 1941 году, когда началась война и немцы подошли к Лужскому рубежу, то ста-ло ясно, что в Ленинградском военном округе сил совершенно не хватает. И тогда во всех военных училищах города были построены курсанты первого, второго и третьего курсов, и была отдана команда «Те, кто готов защищать Родину — шаг вперёд!» Вы сами понимаете, что шагнули все, не осталось нико-го. Их вооружили винтовками Мосина образца 1891 года, и эти мальчишки, вместе с дивизиями народно-го ополчения, шагнули на Лужский рубеж. И надо отдать им должное, они встали насмерть и не пусти-ли немцев в город. И это именно их поднимал и вме-сте с ними поднимался в контратаки маршал Союза Советских Социалистических Республик Климент Ефремович Ворошилов. И, продолжая мысль о том, что у нас всё-таки было много ответственных людей, не отдали тогда в эту мясорубку старшие курсы, а увезли из Ленинграда. Например, Дзержинку, куда я поступил учиться — на Каспий, в Баку. Всех, кто учился старше третьего курса, кому оставалось учиться год или два — их не отпустили на фронт, они доучивались. Потому что были люди, которые понимали, что война будет длинной и должны быть обеспечены офицерские резервы.
Из тех ребят, кто тогда шагнул вперёд, выжило немного. Большинство из этих ребят погибли. И ко-гда, в 1943 году вышел приказ Сталина вернуть всех курсантов в учебные заведения, так как и армии, и флоту нужны были офицеры, то собрать удалось да-леко не всех. Во-первых, их и в живых-то не так много осталось. А из тех, кто остался живыми, не все хотели возвращаться. И причин не возвращаться це-лый ряд. Эти смелые ребята, два года уже отвоевали, они либо офицеры, либо старшины, поскольку вою-ют грамотно. Они уже умелые солдаты, понимают, что их не так просто убить. У них сложилась опреде-лённая фронтовая жизнь. И они понимают, что войну надо довести до конца. И это главное. Немца ещё гнать и гнать. И гнали! И гнали до самого конца войны!
И поэтому в стоящем перед нами строю выпуск-ников 1951 года было много ребят, вернувшихся в училище уже после войны. Пожалуй, в тот год за-канчивали обучение последние ветераны войны. Я помню среди них нескольких офицеров, помню од-ного главного старшину, очень красивого парня, ши-рокоплечего, крепкого, сбитого, уже настоящего мужика, лет 29-ти. Он всю войну провоевал, вся грудь в орденах. Войну заканчивал старшиной в мо-торизованной бригаде морской пехоты. Старшина — это вообще фигура, а в технике это имеет особое значение. Настоящий, видно, мастер своего дела. Принять из их рук оружие — это было почётно, и это было по-настоящему ответственно.
Одели нас с иголочки. Форма новая, красивая. Но вот шинель сидела на мне, как на мешке с картошкой. Один из выпускников посмотрел на меня вни-мательно и сказал:
— На-ка, малый, мою шинель, на память. Не забудь только лычки спороть, а то у меня их малеха больше, чем у тебя. Конечно, больше, ведь он пятый курс окончил. Я, конечно, их спорол и пришил свою одну. Но шинель была настоящая, сшита великолепно. Я всё училищное время, шесть лет, так её и не поменял. Так в этой шинели и отходил. Она мне очень нравилась, просто очень. И она второй раз заслужила наградные 5 галочек на рукаве. Чувствовал я себя в этой шинели настоящим моряком и часто вспоминал этого парня. Вот такая красивая деталь тех дней.
Но должен вам сказать, что привыкать нам к службе было очень нелегко. Во-первых, нам надо было всем перезнакомиться. Это не всегда просто. У каждого свой характер, понимание и опыт жизни. Разный культурный уровень. Очень разные мы были, со всей страны. Но все неплохо учились, и все были настоящими советскими ребятами. А в то время школы были примерно равноценными. Потому что эвакуация столкнула с насиженных мест очень много приличных педагогов. Они оседали в местных школах и не возвращались, некуда было возвращать-ся. Поэтому преподавательский состав был более ровный по стране и довольно крепкий. И учили нас в те времена хорошо. Я это сейчас понимаю. Да, не любил я свою школу, но знания-то у меня были крепкие, не такие как у сегодняшних ребят. Сравни-ваю себя со своим Андрюхой, и при всём притом, что он очень хороший мальчишка, но то, что он знает из школьной программы, это просто жуткое дело, просто смех и слёзы. С горечью отмечаю, что совер-шенно другой у сегодняшних уровень подготовки. И таких очень много, может быть, и большинство.
Повторюсь, но очень важно то, что при всей раз-нице характеров все мы были гражданами Державы, гражданами в высоком смысле этого слова. И это помогло нам довольно быстро сплотиться в настоя-щую команду.
Второе — это порядок, режим. Первым, что сде-лал с нами режим — это то, что мы стали прибавлять в весе. За 3–4 месяца мы прибавили от 3 до 10 кило-граммов. А поскольку при жёстком режиме нас го-няли, как сидоровых коз, то прибавка пошла в мыш-цы, и мы существенно возмужали. Кормили нас, че-стно говоря, не очень здорово. Хотя, конечно, по во-енно-морской, курсантской норме, но, тем не менее, для нас это было непростое время, и есть хотелось непрерывно.
И третье, подбор офицерского состава. Команди-ром роты первого курса Дизельного факультета, на котором мы учились, был Павел Васильевич Каши-хин. Павел Васильевич был совершенно замечатель-ный человек и просто настоящий батя. Он к нам от-носился, как к детям. Мог потребовать, мог спросить, но заботливейший был человек. И ещё, что мне кажется очень важным, может быть, даже самым важным, так это то, что предательство он не поощрял ни в каком виде. И вот вам пример. Мы где-то лопухнулись, что-то сделали не так. Рота построена, он объясняет нам нашу неправоту и, задав вопрос типа «Кто зачинщик», ходит перед строем и ждёт. Никто не заявляет прав на лидерство в этом кон-кретном озорстве, и ожидающий рядом заместитель начальника Училища по строевой части спрашивает:
— Павел Васильевич, выявили зачинщика?
— Нет, товарищ капитан первого ранга.
Через какое-то время всё повторяется.
— Павел Васильевич, выявили зачинщика?
— Нет, товарищ капитан первого ранга.
— Но кто-то же знает зачинщика! — Настаивает начальство.
Но Павел Васильевич и не пытается никого выяв-лять и в этом весь Кашихин. Понимая, что от Павла Васильевича поступка не добиться, и может быть, радуясь в душе преподнесённому нам уроку, началь-ство изрекает:
— Павел Васильевич, так назначьте зачинщика и примерно накажите!
— Есть, товарищ капитан первого ранга! — И не повышая голоса, командует:
— Всем на самоподготовку. Рота, вольно, — и через мгновенье чеканит:
— Разойдись.
И мы видим, как они, довольные друг другом, уходят.
И рядом с ним был помощник — Гриша Желто-ногов. Это было нечто. Полная противоположность Кашихину. Он окончил училище береговой обороны, артиллерист. Флотских офицеров терпеть не мог. Был он, как мне кажется, натуральный дегенерат, но это, правда, может быть, только у меня такое ощу-щение. Как теперь говорят, будто отмороженный ка-кой-то. И в каждой роте был вот такой придурок. Для чего это делалось — думаю, задача была такая, сломать наше свободолюбие и свободомыслие. Мы должны были забыть собственное «я». Если коман-дуют тебе прыгнуть с трамплина, а воду не успели подвести, то ты должен прыгать. Беспрекословно и немедленно подчиняться, а не рассуждать о право-мерности приказа и его целесообразности. Может быть, в этом была фишка? Кто знает.
Таких, как этот Гриша, я порой встречал в своей жизни, и всё время поражался, из чего их делают и где их воспитывают. Вот, например, в пять утра: «Подъём, в баню! Построиться!». Построились. Он идёт мимо строя, оборачивается ко мне и говорит:
— Выйти из строя! — Я вышел.
— Где ваш ремень?
— На мне.
— Это не ваш ремень. Я спрашиваю: «Где ваш ремень?»
А мой ремень и действительно ушёл в увольнение потому, что курсанту пятого курса сегодня делать предложение своей невесте и ему хотелось выглядеть с иголочки.
— Мой ремень, — пытаюсь что-то объяснить, ещё не понимая, что мои объяснения ему и не нужны.
— Я не спрашиваю, где ваш ремень, я спрашиваю: «Где ваш ремень?!» — Уже визжит Желтоногов и командует:
— Искать ремень в тумбочке!
И я иду искать ремень в тумбочке, зная при этом, что искать-то там нечего. Я ещё не дохожу до тум-бочки, как слышу:
— Нашли ремень в тумбочке?
— Нет.
— Продолжайте искать!! — И тут же. — Где ваш ремень?
— Я его… — И снова, перебивая меня, Желтоно-гов кричит:
— Я не спрашиваю, где ваш ремень, а я спраши-ваю: «Где ваш ремень!» — Без намёка на вопрос кричит он.
И вот так этот болезный мог довести любого до белого каления. Просто потрясающий совершенно человек.
Их, конечно, тоже воспитывала военно-морская братва. Я помню, когда мы окончили первый курс и стояли дневальными на выпускном балу выпускни-ков 1952 года, они с этим Гришей провели такую же экзекуцию, как он со всеми нами. И история о том, как Гриша серый ушёл с банкета, потом стала леген-дой. Гриша ведь всё это время думал, что он может безнаказанно изголяться над подчинёнными потому, что он неприкасаемый из-за своих офицерских по-гон, ну, а тут оказалось, что Гриша лейтенант и они уже лейтенанты. А некоторые из них были не просто лейтенанты. Кто-то пришёл в училище с войны поз-же, и был уже капитаном, а при выпуске ему при-своили звание капитана третьего ранга. В общем, они этого Гришу помуштровали в туалете, таким же образом, как это делал он сам, и сказали — «Если будешь обижать мальчишек, то конец твоей службе». То есть определённый укорот Гриша получил. Но ненадолго, потому что он был совершенно больной. И, тем не менее, надо признать, что эта сволочь научила нас беспрекословно подчиняться.
Командирами отделений у нас были ребята со старшего, третьего курса. Я их помню, этих ребят. У нас был командиром отделения Миронов. Такой был — любитель спеть, сплясать, комсомольский работ-ник. Я однажды, когда уже не служил, ехал в поезде на Сиверскую, и смотрю, и он едет с двумя девуш-ками, но выходит на остановку раньше. Мы успели перекинуться несколькими словами. Я его спраши-ваю:
— Как служба-то? Где служишь?
— Я в Смольном, комсомольской работой зани-маюсь.
Думаю, что у него и в планах не было служить на флоте. Но парень был весёлый, озорной.
Эти ребята со старших курсов очень многому нас научили, потому что у них уже был опыт в этой жизни. И мы сами потом становились такими же старшинами. Я когда учился на четвёртом курсе, то-же был старшиной в одном из взводов второго курса. Помню, как я старательно учил этих мальчишек дис-циплине, порядку, и в том числе и вовремя стирать носки, например. Всем житейским и армейским де-лам, которым без вот таких «дедов», в хорошем смысле слова, некому научить. Не дедов, думаю, а дядек. Как у Пушкина в лицее были дядьки, так и мы, когда учились на старших курсах, были дядьками у младших. Павел Васильевич Кашихин, общаясь с нашими младшими командирами, знал о нас очень много. Они же с нами были от подъёма до отбоя, они только заниматься на лекции уходили, и на вечер-нюю самостоятельную подготовку. А так они всё время были с нами. И, кстати сказать, у нас на всю жизнь сохранились с ними добрые отношения. Вся эта работа строилась на таких принципах, которые позволяли жить без взаимных оскорблений, униже-ний, без хамства. Старшиной мог быть человек очень требовательный, но требования никогда не носили форму издёвки. И нас учили не ранить чувство собственного достоинства подчинённых. А Гриша Желтоногов был больным и, может быть, специально изобретённым феноменом для прохождения курса молодого матроса. В каждом подразделении был та-кой, причём, как мне кажется, только на первом кур-се. Видимо, кто-то специально это придумал потому, что в период, когда нас «приучали понемногу и хо-дить и думать в ногу» такой отмороженный неза-меним.
Я вот только что привёл дурацкий пример с бас-сейном, но были среди нас ребята, которых и не надо было учить выполнять команды в силу их бесстра-шия. Ну вот, например, сдавали мы экзамены по спортивной подготовке. И нужно прыгнуть с деся-тиметровой вышки. Как страшно прыгать с десяти-метровой вышки, может знать только тот, кто с неё прыгал. Или тот, кто испугался прыгать. Вот, заби-раешься на эту вышку, а все твои товарищи вокруг бассейна. Тебе подаётся команда, прыгать можешь, как хочешь — ласточкой, тумбочкой, солдатиком или просто упасть. Но обязан прыгнуть. И что вы думаете? Не у всех это получалось, надо признаться. Учили тех, у кого не получалось. А вот был один, у кого это сразу получилось. Команда «Прыгай!», и он спрыгнул. И не всплывает. Проходит пять секунд, десять секунд — он не всплывает. Тогда старшина, который проводит эти занятия, прыгает в бассейн, и вслед за ним прыгает и офицер, во всей своей офи-церской форме, потому что кому охота сидеть в тюрьме. Вытаскивают его, а это Витя Аксельрод. Чтобы вы не перепугались, скажу, что этот бес-страшный, умный и очень хороший человек прожил замечательную, большую жизнь и, к сожалению, умер. Умер в прошлом, 2013 году. Светлая ему па-мять, замечательный был человек. Когда он выпус-тился, то попал на Дальний Восток, и служил там на «малютке» — подводной лодке 15 проекта, коман-диром БЧ-5. Был одним из лучших командиров БЧ-5. Я был знаком с командиром его лодки, пересекался с ним по своей работе. Высочайшего уровня уважения к Вите был его командир. Витя прекрасно знал своё дело и смелый был до отчаянности.
Так вот, Витя. Его вытащили на берег, сделали искусственное дыхание, откачали, и спрашивают:
— Ты что, ушибся?
— Нет.
— А в чём дело-то? Ты, что плавать не умеешь?
— Да, не умею.
— А что же ты прыгал?!
— Так команда была.
Вы можете себе представить? Скомандовали, и он прыгнул. С десятиметровой вышки. А что он плавать не умеет, так он об этом, как и не вспомнил. А спро-сить его об этом никому в голову не пришло.
Итак, первое, это дисциплина и порядок. Второе, учёба. И третье, это непрерывные физически работы — убрать снег, ещё что-нибудь такое сделать. Обяза-тельная физподготовка — пробежка, зарядка утром в одних тельниках, в любой мороз. Очень строгий ре-жим — завтрак, обед, ужин. Всё вовремя, всё рас-считано по калориям. Нам не хватало, но честно скажу — не хватало только на первом курсе. А вот когда мы стали старше, нам столько еды, сколько нам давали, и ненужно было. Помню, как на 5-м кур-се мы собирались за бачком и смотрели — сегодня вот такой суп, и говорили даме, которая бачки эти разносила, посуду убирала: «Отнеси на первый курс». И она этот бачок с супом несла на первый курс. Или так же бачок со вторым. Мы почему-то со-всем немного ели, нам всего хватало. Как видно, по калорийности всё было на своём месте. А на первом курсе уставали как собаки, потому что если не было какого-то наряда, то нас обязательно ставили охра-нять тумбочку. И стоишь ты эту вахту «у тумбочки» с ноля, например, часов до 4-х, а потом падаешь без памяти на два часа поспать, и на занятия. Короче го-воря, время было не простое. Но мы были молоды, у нас хватало времени, желания и сил дружить, ходить в увольнения, ухаживать за девчонками, встречаться со школьными друзьями, и даже на театры время на-ходилось. Очень активно занимались спортом, и это всячески поощрялось.
При всём при этом учились мы очень старательно. На лекциях нам, конечно, было трудновато, потому что уставали. И если лектор монотонно читал лекцию, то многие придрёмывали тихонечко. Неко-торые научились делать это с открытыми глазами, так, что даже голова не склонялась. Наверное, были и такие, кто дремал, но всё слышал, не знаю. Разные были лекторы, и предметы были разные. Очень здо-рово занимались на самоподготовке, вечером. Она у нас занимала часа 3–4. Сидели тихонечко в классах, делали различные домашние задания, спорили по технике, решали уравнения. Это было замечательное время, которое позволяло подтянуться всем. Мало того, что эта работа, становясь иногда коллективной, была исключительно полезной, но и интересно было тоже. Помню нашего взводного старшину, Анатолия Косенко, тогда курсанта 4-го курса, который кроме того что был замечательным парнем, видно, и сам хорошо учился. Так вот, он часто приходил к нам в класс и говорил:
— Ну что у вас сегодня сложного?
Мы ему, мол, такие-то интегралы.
— Давайте-ка попробуем порешать их вместе.
И мы дружно вместе решали, причём не так, что-бы он спрашивал и тыкал нас, неумех, носом. Совсем нет. Он, как видно, был неплохим педагогом, этот наш командир и старший товарищ. Он нас увлекал решением, мы вместе с ним решали. Подшучивали друг над другом, спорили и находили общее решение. А поскольку все участвовали, то все и под-тягивались.
Среди преподавателей было много ярких лично-стей. Ну, например Толмачёв, он читал нам матема-тику. Ужасно смешной был мужик, замечательно чи-тал свои лекции. Чтобы мы лучше запоминали, он придумывал всякие прибаутки. Читает лекцию о разложении ряда Тейлора и так, между прочим, за-мечает:
— Много было разговоров, что поставить в зад Тейлору, член Лагранжа иль Коши — оба члена хо-роши.
И это в наших мальчишеских головах оседало прочно. И для меня, да, уверен, и для других ребят тоже уже не возникало с этим проблем. И если стоя-ла задача разложения ряда Тейлора, мы хорошо зна-ли, чем история заканчивается, каким членом. Мож-но Лагранжа, а можно и Коши. Вот такой у него, у Толмачёва, был стиль преподавания.
А практику у нас вела Тамара Максимовна Вагер. Такая пожилая и интеллигентная дама. Очень строго нас спрашивала, но всегда исключительно выдержано и не оскорбительно. Если что-то не получалось, у неё находились и возможность, и желание помочь разобраться, понять. Причём она это делала для всех. И даже те, кто не отвечал в этот момент, не стоял у доски — все участвовали. И как это ей удавалось?
Должен сказать, что талантливых людей среди наших преподавателей было большинство. И учебный процесс был продуман и великолепно организован. И это, безусловно, сказывалось на нашей подготовке.
Была и ещё одна очень важная причина, которая влияла на наше желание учиться. Это была причина, свойственная только бурсе. Был такой порядок — получил «неуд», в увольнение даже не готовься. У тебя его нет. Готовься пересдавать — для этого у те-бя выходной день. Когда мы освоились, когда стали учиться получше, уже и троечку надо было пере-сдать. А если рядок троечек получается, то тебе уже точно не надо идти в увольнение, даже и не рыпайся:
— Да, товарищ старшина, я там всё…
— Нет, нет, нет — давай, родной, подтягивайся.
И вы знаете, это имело большое значение, потому что мы же были мальчишками. Нам так хотелось к девчонкам, в кино, просто погулять. Хотелось выйти на Невский, прошвырнуться в военно-морской форме — в бушлате, в бескозырке с ленточками. По-морскому одну взять в зубы, чтобы бескозырку не сдуло. Да, хорошее было время…
Парады — господи, как мы готовились к парадам. Совершенно потрясающе готовились. И я не скажу, что нам не нравилось. А если мы не принимали уча-стие в параде, то мы линейными охраняли демонст-рацию. И уж возможность потрепаться с девчонками во время демонстрации использовали на всю катуш-ку. А потом был праздничный обед! Господи, празд-ничный обед — это в моей памяти всегда было что-то особенное. Например, на завтрак это могло быть яйцо. А на обед это мог быть кусок мяса, свинина, жаренная с картошкой. Этого, вообще говоря, в обычной жизни у нас не было. В обычной жизни — это каша перловая или каша сечка, редко макароны (это как праздник), и капуста. Причём капуста ква-шеная. Некоторые, совсем домашние, капризничали, но в общей массе народ чересчур требовательным и не был.
Кроме этого, поход в столовую, это тоже было своего рода мероприятие:
— Постройся на обед!
Построились.
— Равняйсь! Смирно! Нале-во! Шагом марш!
Пошли. Приходим.
— Вольно. Повзводно, в столовую, шагом марш!
А на первом курсе у нас было 4 длинных, дере-вянных стола. 4 взвода и 4 стола. И скамейки. Мы за них — быстро, быстро. А на столе стоят миски, хлеб и соответственно на каждые 6 человек по бачку с супом. А потом передадут и бачки со вторым. Ели с удовольствием.
Но не всё было так просто. Был у нас такой, со-всем, кстати, не плохой ротный старшина, курсант пятого курса Павел Попов, который, к сожалению, не понимал, что мы есть хотим. А он уже расхотел, как и мы через годы, на 5-м курсе. Поэтому он садился, брал ложку в руки, пробовал суп, отодвигал от себя. Клал себе ложку каши и кусочек мяса. Нехотя это жевал, выпивал компот и командовал:
— Рлота, встать!
Как-то он не все буквы выговаривал.
А я в это время успевал только хлеб надкусить, чтобы суп начать есть. Это я помню как сегодня. Та-кая история со мной произошла раза три. Он не все-гда так делал, видно, задумывался иногда. И вот на третий раз я не встал. Он так спокойно мне говорит:
— Курсант Гесин, встать!
Я ему:
— Так не доел же.
Он, не повышая голоса, он же не Желтоногов:
— Встать!
Я ничего не ответил, и продолжал есть суп. После обеда меня вызывают к Павлу Васильевичу Кашихи-ну. Там присутствует и наш ротный старшина. Павел Васильевич меня спрашивает:
— Ты почему не выполняешь команду?
Я говорю:
— Товарищ капитан, ну нельзя так с едой.
Он поднимает палец, и это значит, что мне надо заткнуться, и спрашивает:
— Ты что, детдомовский?
— Да, детдомовский. Мне положено? Положено.
— Так, отставить. Помолчи-ка. Решение такое — объявляю тебе тридцать суток без берега. Это раз! Ещё раз приказ не выполнишь, сядешь на десять су-ток, на губу. После третьего вылетишь из училища на флот. Всё. Вольно. Иди отсюда.
Я ушёл. Честно сказать, Павел Васильевич объяс-нять умел, и я всё понял, и не только всё, но и навсе-гда. А с нашим старшиной, видно, была проведена воспитательная работа. Кашихин ему объяснил, что мы ещё не такие ловкие едоки, и это надо помнить. Павел Васильевич был совершенно замечательный человек. И поэтому эта моя выходка сама собой со-шла на нет, и дело не получило огласки. Без всяких эмоций, без того, чтобы выяснять, кто кого победил, мне за то, что я не выполнил приказ, вечером перед строем объявили тридцать суток без берега. И я, бедный, тридцать суток не ходил в увольнение. Но зато я до сих пор с надеждой думаю, что из-за этого нам стали давать нормально поесть. Хотя, может быть, нашему старшине это и не очень нравилось.
И всё-таки всё было прекрасно. Мы могли зани-маться спортом, учиться, были прекрасно одеты. К тем, кого не пускали в увольнение, приходили де-вушки. В основном, правда, приходили одни и те же девушки, и мы, дураки, называли их «константами». Они, в большинстве своём, совсем и не были плохи-ми девчонками. Но очень хотели выйти замуж за ко-го-нибудь из курсантов, и этой своей напористостью настораживали. Были среди них и такие, с которыми кто-то дружил, дружил до пятого курса, а потом вы-пускался и, уезжая к месту службы, оставлял эту де-вушку танцевать с кем-то с первого курса. Правда, приходили и совсем другие девушки, настоящие подружки тех, кто не попал в увольнение. А вход был свободный. И если я знал, что ко мне должна прийти девушка, то выходил к двери клуба, встречать её. Помогал раздеться и провожал в танцзал, а там у нас был училищный оркестр. Это был оркестр, который играл при разводе караула, при парадах, на построениях. Он же играл и на танцах. Совершенно замечательный был оркестр. Поиграют всякие раз-решённые танцы, вальс, мазурку, падекатр, падес-пань, например, а потом понимают, что всё уже, хва-тит. И как зарядят «Очи чёрные» или что-нибудь ещё. И мы с такой радостью их слушали, танцевали под их музыку и очень их любили.
Так мы учились целый семестр. Потом сдавали экзамены. И у нас после зимней сессии было 10 дней отпуска. Отпуск я проводил дома. Какая это была красота — проснуться дома! У нас же было казар-менное положение, нас даже в увольнение не выпус-кали с ночёвкой. Утром нас выпускали, вечером надо было вернуться. Вот и вся твоя увольнительная. А тут — отпуск. Проснёшься дома, мама тебе что-то приготовила, ну совершенно домашнего. Просто красота!
Потом мы снова учились, и снова тренировались, и снова жили, и снова учились дружить. Курсы по всем предметам нам читали очень сильные, мы по-том это по курсовым проектам понимали. Курсовые Баумановского или Ленинградского Политехниче-ского институтов не были сложнее наших. Нас дей-ствительно хорошо учили. Я в этом потом в жизни неоднократно убеждался. Нас научили пользоваться математикой и физикой, нас научили пользоваться справочной литературой. Я уж не говорю о приклад-ных науках, таких как теплотехника, гидродинамика, электротехника. Из нас подготовили великолепных инженеров, способных самостоятельно мыслить и действовать. Почтение испытываю к тем, кто ставил учебный процесс, и тем, кто нас учил. Это были пе-дагоги и учёные высшего разряда.
И я благодарен этим людям бесконечно.
 
НАШИ ПРАКТИКИ
Наши ежегодные морские практики. Сколько же знаний о жизни флота, о кораблях, оружии, техниче-ских средствах, о службе, о взаимоотношениях и бы-те моряков и, самое, может быть, главное, о профес-сии они нам дали. Не могу не сказать, что вековые традиции подготовки офицерских кадров для флота обеспечивали в наше время высочайший уровень ре-зультатов. Мы не дилетантами приходили на флот, а настоящими профессионалами. Это не значит, что нам нечему было учиться. Каждый раз, приходя на новую должность, на новый корабль, учиться надо было многому. И новый круг обязанностей, и новая матчасть, и новый, даже если он того же проекта, корабль, который всегда, как и люди, индивидуаль-ность в своём роде, и, самое главное, экипаж. Короче говоря, командиру БЧ-5, чтобы быть настоящим ко-мандиром, а не просто «хорошим человеком», нужно знать многое самому и подчинённых научить мно-гому. Но при всём при этом профессионал тем и от-личается, что его теоретическая и практическая под-готовка, его опыт позволяют ему за самое короткое время выйти на необходимый уровень готовности к выполнению своих обязанностей. Неужели и это по-теряно сегодня? Жаль, если так.
Я немножко расскажу вам об этих наших практи-ках:
1952 год. Практика после 1-го курса — Северный флот — тральщик ТЩ;116;
1953 год. Практика после 2-го курса — Балтий-ский флот — большой охотник;
1954 год. Практика после 3-го курса — Черно-морский флот — ПЛ 613 проекта;
1955 год. Практика после 4-го курса — Николаев-ский судостроительный завод, и после отпуска — Северный флот — ПЛ 613 проекта;
1956 год. Стажировка после 5-го курса — Бал-тийский флот — ПЛ 613 проекта.

Первая, 1952 год

Всё, весенняя сессия позади. Все экзамены за первый курс сданы, и так хочется почувствовать себя второкурсником. Спороть с левого рукава форменки эту сироту, эту хоть и золотую, но совершенно одинокую галочку и пришить на её место две. Всего две, но как же это много. Эти две галочки и есть потрясающее доказательство того, что ты выдержал, не спасовал, не сдался. Это подтверждение и для твоих и, что самое главное, для старших товарищей всех факультетов, что ты теперь равный, что ты состоялся.
Но нет! Ты должен сдать ещё один экзамен и этот экзамен — морская практика.
Уезжая на практику, наш класс фотографируется у входа в спальный корпус. Всего две фотографии. На одной только курсанты, а на второй вместе с нами наш командир Толя Косенко. Как здорово, что эти фото у меня есть. Я часто открываю их на мониторе компьютера и вглядываюсь в такие родные лица своих товарищей. Вы знаете — вдохновляет!
Общее построение. Ни фанфар, ни знамён. Тихо. Обыденно. Павел Васильевич представляет нам нового старшину роты. Это наш Саша Абрамов. Са-ша, пожалуй, старший из нас. Он ещё до поступления в училище отслужил на флоте 5 лет, командовал боцманской командой линкора и имел воинское зва-ние главный старшина. Авторитет среди мальчишек имел безоговорочный. Выдержанный, уверенный в себе, уравновешенный мужик. Саша командует, и мы выходим из-под арки Адмиралтейства. Минуем Дворцовую, выходим на Невский и шагаем к Московскому вокзалу. Кто-то фотографирует нашу роту на Невском, примерно напротив улицы Восстания. Как удалось сделать такой снимок, я не знаю, но он хорош. Спереди и чуть сверху, ну как будто с балкона второго этажа видна чётко выровненная сотня ладных моряков в бушлатах и бескозырках. На Московском грузимся в эшелон, составленный из привычных уже для меня теплушек. Господи, та же надпись на вагоне — «Годен для скота», те же нары. Всё как в далёком детстве, только я уже вырос, и нет войны. Ехать хорошо, ехать весело и не голодно. В Мурманске построение, перекличка и переход на пирс, где нас уже ждёт эсминец, который и доставит 1 и 2 классы в губу Долгую, 3 и 4 классы в Полярный. В Полярном нас размещают на плавбазе «Тулома» и расписывают по кораблям. Наш, 4-й класс расписан на тральщики 6-го краснознамённого дивизиона траления ОВРа. После того как мы узнаём, кто на какой бортовой номер расписан, на «Туломе» остаётся только пятеро ребят. Все остальные находят свои корабли и в течение двух суток уходят в море. Дивизион тралит боевые мины, наследие войны, и, получив в штабе очередную задачу, отправляется на боевое задание. Для нас пятерых, расписанных на ТЩ;116, пошло время ожидания потому, что наш тральщик ещё не вернулся с предыдущего боевого задания. На третьи сутки стою я на мостике «Туломы», болтаю с сигнальщиком о превратностях морской службы и, вдруг, краем глаза замечаю появившийся на входе в бухту силуэт тральщика. Сигнальщик всматривается в бинокль и говорит:
— Это ваш, ТЩ;116.
Я его прошу:
— Запроси у ребят фамилию штурмана.
И вот тут необходимо лирическое отступление.
Брат Миша, после Военно-Морского подготови-тельного училища, был распределён в Высшее Воен-но-Морское Училище имени Фрунзе, куда и сам очень рвался. Только Фрунзе, и только штурман и никаких разговоров. В 1950 году брат окончил Фрунзе и с дипломом, в котором написано, что он получил высшее образование по специальности «офицер корабельной службы» и ему присвоена ква-лификация — «штурман», он был распределён в 6-й краснознамённый дивизион траления Северного флота. Это были американские океанские тральщики, которые не имели ограничения по условиям пла-вания и могли тралить при волнении больше пяти баллов. Советский Союз купил их у американцев в 1943 году и с тех пор они воевали на Севере. Тралили проходы в минных полях и участвовали в проводке караванов PQ. Выполняли другие боевые задачи. Три из девяти тральщиков 6-го краснознамённого дивизиона траления погибли при выполнении боевых заданий. Конечно, это были неплохие для своего времени корабли, американцы их довольно много построили в те годы. Построили, как и многие другие виды вооружений, и на продаже этого оружия и другого военного снаряжения выторговали, по-моему, весь золотой запас мира.
Миша служит штурманом на ТЩ–116. Тралят они день и ночь, потому что мин там — как клёцек в супе. Там, в Баренцевом и Белом морях, до самой Новой земли, до острова Колгуев, всё было засыпано минами. Мины ставили наши, американцы и англи-чане — против немцев, немцы — против всех. Наши защищали знаменитые PQ караваны, которые везли снаряжение и продукты, закупаемые по ленд-лизу. Немцы ставили мины, чтобы они прорваться не мог-ли, а наши ставили мины, чтобы те не могли подойти к караванам. В общем, там, с точки зрения минной опасности, жуть что делалось. Причём некоторые из мин отрывало штормами, выбрасывало на материк, на Колгуев, на Новую землю, уносило проливами, Югорским и Маточкиным Шаром туда дальше, в Карское море.
Конечно, ни мои родители, ни я не могли знать, на каких тральщиках Северного флота служит брат. Понятие «военная тайна» было в те времена священ-ным. Но то, что где-то на Севере и что на тральщи-ках, это я знал. И вот теперь повторюсь.
Мы, группа курсантов, третьи сутки ожидаем свой корабль. Я с сигнальщиком на мостике плавбазы «Тулома». И сигнальщик, всматриваясь в бинокль на появившийся у входа в бухту корабль, говорит:
— Это ваш, ТЩ;116.
Я его прошу:
— Запроси у ребят фамилию штурмана.
На его запрос, с подходящего корабля семафорят:
— А кто спрашивает?
Он отвечает:
— Курсант Гесин, практикант из Дзержинки.
Ему отвечают:
— Пусть подойдёт к трапу после нашей швартов-ки.
Когда я подбежал к месту швартовки тральщика, то на его сходнях увидел немного ошалевшего стар-шего лейтенанта Гесина Михаила Фёдоровича, моего старшего брата, и только тут понял, что я попал на три месяца практики именно на его корабль.
Ну, вот теперь объясните мне это, чем-нибудь бо-лее рациональным, чем, например, заботой моего ан-гела-хранителя! Попробуйте, пожалуйста!
Пополнив запасы, уже следующим утром наш тральщик вышел в море и взял направление на Пе-чорскую губу, где в тот год тральщики дивизиона тралили подходы к Печоре и к проливу Югорский шар в районе острова Вайгач, чтобы обеспечить безопасную проводку судов к Нарьян-Мару и дальше на восток в Карское море. Во время этого перехода мы прошли проверку морем. И я, как, по-моему, и большинство, только на третьи сутки приспособился к качке и начал нормально есть и жить. Всем нашим ребятам, расписанным на тральщики 6-го дивизиона, пришлось в том боевом походе поучаствовать в тралении боевых мин, чем мы с полным основанием и гордимся всю жизнь. Особая удача выпала тем, кто попал на ТЩ;116. Этот тральщик, кроме участия в боевом тралении, выполнил ещё одно важное задание. Ему, уже во второй раз, было поручено эскортировать караван судов экспедиции Наянова. Фёдор Васильевич Наянов был руководителем группы моряков-энтузиастов, предложивших перегонять речные суда на реки Сибири и Дальнего Востока не по железной дороге, что было очень дорого, а своим ходом, по Севморпути. Мало кто верил в реальность такого перехода, ведь речные суда не приспособлены для плавания в морях и тем более в океане. Но послевоенные трудности страны и упрямый характер Наянова решили проблему. И эти караваны, которые так и назывались потом Наяновскими, работали на благо страны, начиная с 1949 года, десятки лет. Так вот ТЩ;116 был уже второй раз флагманом такого перехода, обеспечивая навигационную и минную безопасность четвёртого по счёту конвоя. За карава-ном тральщик зашёл в Архангельск, где к тому вре-мени собралось 75 вымпелов речных судов. Это бы-ли речные буксиры, самоходные баржи, сухогрузы и несамоходные речные баржи постройки всех судо-строительных заводов европейской части Союза. Из них в Архангельске и сформировали караван. Целый город на воде. Ещё почти трое суток продолжалась подготовка каравана в поход и, наконец, вперёд, в моря.
Первый переход, от Архангельска до устья Печо-ры, прошёл спокойно. Суда каравана двигались в кильватер за тральщиком со средней скоростью око-ло 5 узлов. Навигационное оборудование речников практически никакое, и только на флагманском бук-сире, который идёт вторым в ордере, на верхней па-лубе, перед рубкой установлена тумба компаса. С буксира запрашивают курс и долго возятся в этой тумбе, корректируя его показания. После этого тральщик включает полный ход и обходит караван вокруг, проверяя, как движется армада. Выглядит это впечатляюще, особенно в недлинных сумерках, когда хорошо видны ходовые огни судов. Манёвр по контролю каравана приходится выполнять неодно-кратно, и это похоже на пастушьи функции.
На сайте http://www.vokrugsveta.ru/vs/article/4247/ журнала «Вокруг света» я нашёл статью «Ночи без причалов» январского № 1 за 1970 год. В статье опи-сывается перегон пятидесяти речных судов в реки Сибири и порты и реки Дальнего Востока с зимовкой в Анадыре. Это, как с уважением пишет автор, был уже 22-й «Наяновский» караван. Нам повезло, мы успели передать все суда четвёртого каравана в Печору, Обь, Енисей, проводили остатки каравана до Диксона, где и передали их для сопровождения ле-докольным судам. Это путешествие прошло, конеч-но, не без приключений. То сильно штормило, и мы помогали каравану спрятаться между материком и островом Белый, то у одной из самоходок трещина в несущем стрингере и мы высаживали на судно ава-рийную партию, то у кого-то лопнул буксировочный трос и надо помочь завести новый, то кто-то просто вывалился из строя и надо навести порядок. Короче говоря, забот хватает. Ну и, конечно, навигационное обеспечение экспедиции и, может быть, самое важ-ное, так это необходимость постоянно быть начеку из-за высокой минной опасности. В то время пла-вающих, сорванных штормами с якорей мин, ещё много дрейфовало в море. Помню, что даже мы, мальчишки, вздохнули с облегчением, когда, нако-нец, расстались с нашими подопечными.
Теперь уже и не узнать, то ли какой-то невозимый ЗИП хранился на Диксоне со времён войны, то ли просто припёрло обстоятельствами, но сразу после расставания с судами экспедиции мы приступили к ППР одного из главных дизелей. Не уверен, что тот ремонт был плановым, скорее всего, он был планово-предупредительным, но десять суток проведённых из-за него на Диксоне остались в памяти навсегда. Командир БЧ-5 создал три примерно равноценных бригады, которые обеспечили круглосуточную рабо-ту. Мы, практиканты, тоже были расписаны по бри-гадам и, хотя как от профессионалов пользы от нас было мало, но желания и силы, которая по ходу дела превращалась в рабочую, у нас было достаточно. Скажем так — лишними наши руки уж точно не бы-ли. Ну и на первом курсе нас совсем неплохо научи-ли слесарным работам. Припилить, пришабрить — это мы умели не хуже большинства матросов из БЧ-5. А уж тренингом для нас этот ремонт стал незаме-нимым.
Трёхсменка подразумевала 8 часов работы, 8 ча-сов сна и 8 часов отдыха. Так вот, чем мы занимались первые две части суток, объяснять не надо. А вот 8 часов отдыха мы проводили за просмотром трофейных фильмов, комплект которых был достав-лен на Диксон году, наверное, в 1949, и содержал их феноменальное количество. Господи, какие фильмы мы там только не посмотрели. Это были «Девушка моей мечты», «Серенада солнечной долины», «Сест-ра его дворецкого», «Три мушкетёра», «Путешествие будет опасным», «Знак Зорро», «Индийская гробни-ца», «Охотники за каучуком», «Сети шпионажа», «Джордж из Динки-джаза» и многие, многие другие.
Пришвартованы мы были вторым корпусом к «Ордена Ленина ледокольному пароходу «Георгий Седов», который запомнился тем, что у него на баке жила дойная корова, а на юте, в клетке, грязнущий медведь. Корова им действительно была нужна пото-му, что в экипаже была роженица с малым ребёнком, а вот для чего они держали медведя, сказать не могу.
Закончив ремонт двигателя, мы вышли в море и взяли курс на запад, даже не подозревая ещё, что на всю обратную дорогу командование приготовило нам несколько захватывающих приключений. Воды Карского моря мы миновали довольно быстро. Плавно вписались в пролив Югорский шар, прошли его и на выходе в Баренцево море встали на якорь у посёлка Хабарово. Спустили шлюпку. Командир тральщика, Николай Николаевич Покровский, обра-щаясь к группе курсантов, спросил:
— Кто из вас ходил на шлюпке левым загребным?
На счастье оказалось, что именно я, и именно ле-вым загребным, и тренировался и участвовал в Учи-лищных соревнованиях от нашего взвода. Господи, какое везенье, что Саня Чапала, здоровенный шахтёр на гражданке и штурманский электрик на тральщике именно сейчас должен устранять какую-то неисправ-ность в локаторе. Короче говоря, я совершенно слу-чайно попадаю в шлюпку, и единственно, что волну-ет, так это только то, чтобы не лопнуть от гордости. После десятка первых гребков командир удовлетво-рённо кивает мне, и я понимаю, что не облажался. Кстати, после этого случайного события, я, штатно, закрепился в шлюпочной команде до самого конца практики, и это позволило мне поучаствовать в це-лом ряде приключений, о которых я вам сейчас и расскажу.
Подходим к берегу, у которого в воде по пояс стоит очень немолодой человек в комбинезоне из шкуры нерпы и, не спеша, что-то делает со своим плавсредством. Вытаскиваем шлюпку на мелкую гальку, всей небольшой группой здороваемся с не-возмутимым аборигеном, который к нашему удивле-нию ведёт себя так, как будто в их бухту каждый день заходят боевые корабли, и идём в посёлок. По-сёлок, это, пожалуй, громковато потому, что видим всего два деревянных дома и две юрты. Одно из зда-ний обнесено глухим высоким забором из плотно подогнанных досок, а за забором только крыши. И как потом выясняется, это крыши дома и большого амбара. Это фактория, где можно купить оружие, па-троны и другие «колониальные товары». Мы идём к деревянному дому без забора. Вышедшая нам на-встречу, молодая женщина в сатиновой синей юбке поверх меховых штанов, плавно переходящих в обувь, дружелюбно объясняет, что она учительница школы-интерната, которая размещается как раз в этом деревянном доме. На лето все ребятишки у ро-дителей, и все жители со своими семьями откочевали вместе с оленями на пастбища, к океану, где по-стоянный ветер и оленей меньше мучают летающие насекомые. Сама она отрабатывает здесь три года по распределению после окончания факультета народов Севера одного из вузов Ленинграда. На все осталь-ные наши вопросы только качает головой и предла-гает за ответами обратиться в факторию. Бородатый, мрачный мужик, вышедший к калитке после нашего стука, во двор не приглашает, а на все вопросы отве-чает:
— Нет, не знаю. А я здесь не власть.
— А где власть?
— А вон, на берегу.
Идём на берег. Командир нас предупреждает, чтобы мы молчали. «Беседовать буду сам», заканчи-вает он наставления.
К нашему приходу старик возится со своей «бай-даркой» уже на берегу. Выслушав командира, он по-казывает нам на выброшенное морем трухлявое бревно, и командир тихонько командует:
— Садитесь.
Мы рассаживаемся. Старик неторопливо, с чувст-вом собственного достоинства и пониманием важно-сти момента, рассказывает, что он знает про большой чёрный, рогатый шар. Что такой шар несколько лет назад нашли мальчишки, и что его брат Пётр не-сколько раз ударил по шару топором, чтобы разбить его и посмотреть, кто же в нём сидит. Слава богу, что очень смелым был он один, все остальные в ожидании результата отошли. Ну, а потом гром, молнии, и тот, кто был в шаре, вышел и забрал брата Петра на небо. Здесь, для вас, я коротко изложил рассказ старика, который в его изложении был про-должителен как «Сказание о земле Сибирской», и расцвечен таким матом, что было совершенно ясно, что старик использует его не только для связки слов, но и владеет им на высочайшем литературном уров-не. Поскольку рассказать, где «большой чёрный шар» или показать на карте его расположение он не мог, пришлось предложить ему показать нам это ме-сто. Когда мы подошли к борту и поднимались по трапу на корабль, сложилось так, что когда голова деда показалась над фальшбортом, командир как раз ступил на трап и в этой связи, по корабельному эти-кету, раздалась команда вахтенного офицера:
— Смирно!
Решивший, что приветствуют его, дед всем своим видом продемонстрировал удовлетворение встречей и приступил к выполнению лоцманских обязанно-стей. Он показал рукой направление движения, по-том, довольно быстро оценив скорость движения, сказал:
— Час, полтора.
После чего принял предложение попить чаю и спустился в кают-компанию. Как сегодня вижу этого старика, неторопливо пьющего чай из большого по-ставленного рядом чайника. Ничего кроме галет он даже не попробовал, но при расставании с удоволь-ствием принял подарок в виде военно-морской зим-ней шапки, нескольких пачек чая и нескольких пачек махорки, которым был по-настоящему рад. Он дей-ствительно показал нам выброшенную морем на бе-рег якорную, рогатую мину, которую наш минёр профессионально взорвал. Оказалось, что местное население заполярного района передало информа-цию о нескольких выброшенных на берег минах, ко-торые нам было приказано обнаружить по дороге в базу и уничтожить. Из всех этих мин, одной из самых ярких была, пожалуй, та, которую мы часа три искали, бродя по плёсам острова Колгуев, причём иногда и по грудь в воде. А когда нашли, то она, эта на тонну взрывчатки громадина, по форме похожая на буй, даже и не показалась нам миной. Но коман-дир, чтобы исключить все риски, приказал попробо-вать взорвать её. Минёр быстро снарядил детонатор, поджог шнур и мы разошлись в разные стороны. Командир с минёром в одну, а мы, гребцы, в другую. Залегли. Проходит заявленное минёром число се-кунд, не взрывается. Начинаем подниматься, чтобы двигаться к этому «бую». И в этот момент минёр не своим голосом кричит «Ложись», и мы, не успев ещё прижаться к земле, слышим мощнейший взрыв. Не-сколько минут сыпались с неба песок, ракушки и щепа, и только потом всё затихло. Немножко конту-женные, мы гребли эти 8–9 кабельтовых до стоящего на якоре корабля и молчали. Очень запомнились расстрел плавающей мины из спаренных 20 милли-метровых пулемётов типа «Арликон» и подрыв пла-вающей мины с помощью навешенного с подошед-шей шлюпки на один из её рогов мощного детонато-ра.
В общем, практика удалась. Мы долго ещё вспо-минали и хлеб собственной выпечки, и постоянно доступные нам две бочки с селёдкой. Одна из бочек была с крупной и жирной селёдкой, а другая с мел-кой, типа салаки. И две бочки с квашеной капустой. И хотя кормили нас хорошо, мы всё равно частенько забегали к коку, чтобы плеснул в миску с капустой немножко масла и дал хлеба. И ведь никого этим не раздражали.
Наша практикантская братия пообжилась на ко-рабле. К нам привыкли, и хотя мы и создавали неко-торые бытовые неудобства экипажу, но оказалось, что в чём-то есть от нас совершенно неожиданная, практическая помощь. Мы не ленились, не прята-лись, честно стояли дублёрами на матросских бое-вых постах, несли вахты и, самое главное, не ныли и не капризничали. Наверное, ребятам нравилось, что когда приходила наша очередь, мы безропотно чис-тили картошку, драили палубу, то есть воспринимали трудности матросской жизни не как обузу, а как естественные элементы службы. А когда мы сдали экзамены на допуск к самостоятельному несению вахты и фактически несли их на ролях подвахтенных, причём не только «в солнечную погоду и при попутном ветре», а и в совсем плохую погоду, то мы в глазах моряков уже совсем перестали быть пасса-жирами и иждивенцами. Честно скажу, что много позже, уже совсем взрослым я понял, что в этом и был настоящий, глубинный смысл практики.
К этому стоит добавить, что, адаптировавшись к качке, многие из нас смогли насладиться бушующей красотой изумрудного Баренцева моря, особенно прекрасного, когда высоченная волна просвечивает-ся насквозь низко висящем солнцем и белая пенная шапка волны смотрится как рама постоянно меняю-щейся, но божественно красивой картины, сюрреа-листически жёлто-зелёного солнца в изумрудной зе-лени волны.
Ну, а то, что у меня рядом был брат, уважаемый командой командир своей БЧ-1 и замечательный штурман, конечно, создавало мне некий профицит, которым, учитывая характер моего старшего брата и усвоенные им из «Флагов на башне» Макаренко нормы и правила поведения в коллективе, мне и в голову не приходило воспользоваться.
Но всё равно он был рядом и, конечно, находил и время и место, чтобы я почувствовал, что он тут, что мы вместе. А это дорого стоит!
Вторая, 1953 год

Весна и лето 1953 года для абсолютного боль-шинства из нас прошли под знаком приспущенных знамён. Умер Иосиф Виссарионович Сталин, и на-ступило тревожное безвременье. Поэтому весенняя сессия не запомнилась совершенно, а вот отъезд на практику был таким необычным, что мы все помним его очень ярко. В день отъезда на практику, прямо напротив Адмиралтейства, нас ждал дивизион бро-некатеров. Погрузились, отошли от парапета набе-режной и развернулись в сторону Финского залива. А день яркий, солнечный, и Ленинград с Невы по-трясающе красив, и мы сами ничего себе ребята. Яв-но смотримся на палубах дивизиона катеров, ну или в силу молодости думаем, что смотримся. Во всяком случае гордимся собой, ну немножечко форсим, ко-нечно, и гордо посматриваем на гуляющих по набе-режной. Но катера идут ходко, и вот уже минуем мост лейтенанта Шмидта, судостроительные верфи и выходим в залив. Там, на рейде Кронштадта нас ждёт линкор «Октябрьская Революция». Ну, кто же, даже из моего поколения может похвастаться тем, что он выходил в море на «Октябрине». Переходим на борт линкора, и… следующая остановка Таллин. Эти вечер и ночь на тёплой деревянной палубе линкора, под свесом башни главного калибра, и мощные его стволы на фоне звёздного неба, друзья, притихшие рядом, и всем этим вместе рождённое ощущение тёплых и мощных объятий страны. Кто придумал весь этот памятный для нас переход? Может быть, это и чистый случай, но тогда, поверьте мне, это был счастливый случай.
Но вот и Таллин! Мы в минной гавани и уже рас-писаны по кораблям. Тральщики, катера и большие охотники. Наш класс в этот раз расписан на дивизион Больших Охотников. Практически всё время в море. Охрана дивизиона тральщиков в районе боевого траления, учения по обнаружению и уничтожению подводных лодок, эскорт выходов соединений кораблей. В общем, у этих тружеников моря забот хватает. Но находится время посмотреть и на непри-ветливый Таллин. Бог мне судья, но для меня не оче-видна готическая красота этого города. Для меня
эта архитектура так тесно связана с чем-то неприми-римо вражеским, настораживающим. Такое ощуще-ние, что не удивишься вышедшему из-за угла фаши-стскому патрулю. Самое большое впечатление на меня произвела не ратуша и не музей, а молочные бары Таллина. Чистенькие, уютные. С прекрасной выпечкой и совершенно настоящим молоком. Там было ещё много чего вкусного, но каждый раз от ви-да этих поджаристых, очень симпатичных булочек и молока, язык сам выговаривал именно эти слова и, если честно, я ни разу не пожалел об этом. Но один раз мы зашли в молочный бар числом чуть большим, чем обычно, и барменше показалось, что такая наша концентрация опасна и она тихонько вызвала пат-руль. Мы же тогда и действительно зашли в бар, чтобы символически отметить чей-то день рождения. Зашли в молочный бар именно потому, что в другие заведения вход нам был запрещён. Мы заказали по замечательной яичнице, булочек и молока. Послед-нее больше для маскировки. Нас было человек семь и одна бутылка на всех. В тот момент, когда водка была разлита и яичница симпатично подрагивала в тарелочках на столе, вошёл патруль. Офицер и два матроса. Пока они оглядывали бар, кто-то из ребят успел долить стаканы с водкой молоком, и в тот мо-мент, когда патруль подошёл к нашему столику, мы выглядели так же невинно, как средняя группа дет-ского сада на пикнике. Окинув взглядом территорию стола, наши совершенно невинные и трезвые лица, офицер презрительно глянул на барменшу и вышел с матросами из бара. А мы, ну, что мы? Мы ели яич-ницу, невозмутимо прихлёбывали из стаканов «мо-локо из-под бешеной коровки» и тоже уничижитель-но посматривали на барменшу. Но противный вкус во рту и неприязнь к предательницам эстонкам оста-лись.
Вот и всё о практике 1952 года.
Знания же, полученные во время именно этой практики, очень пригодились мне в моей жизни.

Третья, 1954 год

Окончен третий курс. Причём вдумайтесь только, ведь это третий курс Высшего Военно-Морского Инженерного Ордена Ленина Училища имени Фе-ликса Эдмундовича Дзержинского. Среди высших учебных заведений Флота нет лучшего, чем наше. И мы перешли на четвёртый курс. Мы уже старше-курсники в этом самом престижном учебном заведе-нии. И практику на Чёрном море мы воспринимаем как награду.
Приезжаем в Севастополь. Нас размещают в Под-плаве. Очень быстро выясняется, что на лодки попа-дают только те ребята, которые расписаны на кораб-ли, базирующиеся в Балаклаве. У другой части ре-бят, которые расписаны на лодки Севастопольской бригады, проблемы. Дело в том, что по программе начавшихся за сутки до нашего приезда учений Чер-номорского флота все подводные лодки Севасто-польской бригады, на которых мы и должны пройти практику, уже вышли в море. И теперь, только после выполнения различных учебно-боевых задач, а это примерно через неделю они должны собраться в По-ти. Часть ребят, это те, кто расписан на ещё не ушедшие в море лодки из Балаклавы, уходят с ними в море. А для нас, тех, чьи лодки уже ушли в море, подбирают оказию до Поти. И этой «оказией» ока-зывается прекрасный трёхмачтовый фрегат, дизель-электроход итальянской постройки, полученный нами по репарации от проигравшей войну Италии. Это судно выполняет функции учебного корабля и, как раз сейчас, на нём собираются в штурманский поход офицеры из нашей морской академии. Стоит отметить, что это судно, которое у нас носило скромное имя «Дунай», снималось в главных ролях таких фильмов, как «Максимка», «Адмирал Ушаков» и, может быть, и ещё где-то потому, что этот краса-вец парусник, чуть украшенный художниками-оформителями надстройками, характерными для ко-раблей эпохи, мог стать и становился украшением любого фильма.
Мы очень быстро собираемся на корабль, кото-рый через час после нашего прихода выходит в море и берёт курс на Поти. Но поскольку это судно учеб-ное, и перед командиром корабля стоит задача обес-печить именно штурманскую практику, то мы двига-емся в видимости береговых навигационных знаков, то есть вдоль берега. Живём мы на палубе и очень хорошо себя чувствуем потому, что это лето, и по-тому, что это Чёрное море. Кормят нас замечательно, по самой морской норме и, кроме того, в рационе присутствуют свежие овощи в виде огурцов и поми-дор. Просто отпуск санаторного типа.
Не знаю, по каким причинам мы провели двое за-мечательных суток на рейде Судака. Может быть, подбирали ещё кого-то в поход, не помню уже. Но очень хорошо запомнилось купание, организованное для команды фрегата. Буйками была огорожена до-вольно большая акватория, развёрнут «выстрел», а «выстрел» это хорошо остроганный брус в сечении примерно 200 на 200 миллиметров и длиной метров 10, одним торцом раскреплённый на поворотной петле к борту фрегата, а другим вывешенный на блоках рангоута. Этот «выстрел» крепится по по-ходному вдоль борта либо может быть развёрнут на своей петле перпендикулярно борту. Старпом, кото-рый руководил купанием, разрешил искупаться и нам. И купаться было непередаваемо здорово, и за-браться потом на выстрел по свешивающимся с него «шкентелям с мусингами». И снова спрыгнуть в мо-ре, прямо с «выстрела», и снов взлететь на него. Господи, как же мы были молоды тогда, и сколько возможностей быть счастливыми и радоваться жизни у нас было.
Иногда боцман просит нас поучаствовать в поста-новке и уборке парусов. За это нам разрешено лазать по вантам, и вживую поизучать такелаж. Нам никто не мешает забраться на марсовую площадку и пофо-тографироваться в совершенно морских декорациях. Правда, когда боцман громовым голосом командует:
— Кливер ставить. По фалам и ниралам разо-браться, — кто-то из наших несмело спрашивает:
— Если это нам, то лучше покажи, за какую ве-рёвку тянуть.
Боцман стервенеет, но показывает на толстенный, ну, прямо, с руку канат и объясняет:
— Всем построиться шеренгой, друг за другом, взять в руки канат и бежать к борту. Добежавший до борта отпускает нирал, бежит в конец шеренги и снова подхватывает его. Всё. Так непрерывно, бегом и до другой команды.
Вам, дорогие мои, понятно? Нам тоже, не тупые. Вперёд! И с третьей попытки мы, почти как заправ-ские мариманы, ставим этот кливер. Если честно, то я целую неделю думал, что лучшего времяпровож-дения, чем было у нас в том переходе, просто быть не может. Но по приходе в Поти понял, как я был не прав.
Представьте себе наше «отчаяние», когда вдруг выяснилось, что наши лодки ушли выполнять новую боевую задачу и только через неделю вынырнут в Судаке для пополнения запасов. И оказывается, что всё уже решено и до Судака нас подбросит неболь-шой рефрижератор «Руза», который отходит от борта флагмана через полчаса. Быстро перемещаемся на «Рузу» и только тогда понимаем, что быть такого не может, но именно так и есть. Потому что для того, что происходит, в обиходе существует только одно определение, и оно звучит как «Продолжение банке-та». Потому что «Руза» это такой кораблик, пример-но на сотню тонн водоизмещением, с гражданским экипажем из пяти человек в составе двух немолодых мотористов, командира в возрасте 23-х лет, за-кончившего среднюю мореходку, радиста — единст-венного военного, в звании старшины второй статьи, и поварихи, довольно симпатичной немолодой дамы, чуть за сорок. По штату у них ещё рулевой-сигнальщик, но он в отпуске. И всё! Ну и нас во главе с руководителем практики капитаном третьего ранга Кружаловым, человек 7–8 курсантов. Попробую вспомнить имена и фамилии участников того перехода. А это Коля Шугаев, Валя Иванов, Саша Козлов, Толя Таубин, Фридрих Николаев, Слава Ва-вилов, Володя Поддубный, Володя Гесин и, может быть, и другие, но очень малочисленные члены кол-лектива.
Палуба у «Рузы» пустая. На ней, на самом баке, люк в каюту личного состава, по центру чуть при-поднятый люк в трюм рефрижератора, и, практиче-ски на юте, метра в три высотой надстройка, внутри которой ходовая рубка, камбуз, двухместная каюта капитана, малюсенькая каюта для поварихи и, над рубкой, мостик. Перед самой надстройкой люк в машинное отделение. Всё. Занимается «Руза» тем, что возит овощи из Крыма на Кавказ, а на обратном пути фрукты. Приписана она к ОВРу, то есть ходит под флагом вспомогательного флота, и оказалась то она в районе флагманских кораблей эскадры, выпол-няя свои прямые обязанности, то есть с целью по-полнения запасов овощей и фруктов для стола ко-мандования Черноморского флота, которое всем своим составом участвовало в учениях.
Мы живём, то есть спим, едим и, как теперь гово-рят, тусуемся, на палубе. Как же это здорово. Погода такая, что представить себе что-нибудь лучше про-сто невозможно. На небе редкие облака, или и их нет. А воздух чистый, напоенный запахами моря, и лёгкий ветерок. Форма одежды — плавки. В какой-то момент командир обращается к нам с просьбой освободить трюм от пустых ящиков, в некоторых из которых ещё болтаются подгнившие остатки поми-дор. Соглашаемся, но, как нам кажется, с вполне вы-полнимым условием — после очистки трюма ко-манда купается. Причём из чисто гигиенических со-ображений. Командир какое-то время сопротивляет-ся, но потом даёт добро. Вы, конечно, понимаете, что выкинуть штук тридцать почти пустых ящиков за борт для нашей команды пустяк. Минут через 15–20 мы дружно кричим «Всё!!», и наш совсем ещё молодой командир, установив машинный телеграф на «стоп», первым прыгает прямо с мостика в море. Мы, поскольку все в плавках, горохом за ним. Минут пять веселимся так, что какое-то время ничего вокруг себя не видим. Но всё меняется, когда кто-то кричит:
— «Руза» уходит!!!
И, боже мой, она действительно уходит. Преодо-левая растерянность, кто-то спрашивает командира:
— Ты стоп в машинное скомандовал?
— Конечно.
— Уверен?
— Абсолютно!
— Может быть, не услышали?
— Не должны.
И мы все кидаемся за уходящей «Рузой». Через пять минут погони понимаем, что даже если это только течение или ветерок, то даже самым быстрым из нас кораблик не догнать. Пробуем кричать, но че-рез минуту понимаем, что и это бесполезно.
И только тогда, когда мы почти готовы начать движение к берегу, который по словам командира милях в 35–40 и, если солнце держать сзади и чуть слева, то…
И в этот момент, уже прощаясь с «Рузой», мы за-мечаем, что она стала чуть ближе. И самое главное — она приближается!
И мы снова кидаемся к ней. Минут через 20, когда мы уже трясёмся на палубе и понимаем, что и в тёплом Чёрном море можно замёрзнуть (или перепо-лошиться до дрожи), выясняется, что наша повариха, выйдя из камбуза выплеснуть за борт ведро очисток, обратила внимание на непривычную тишину. Она оглянулась вокруг и, не увидев нас, повернулась к мостику, чтобы узнать, куда мы делись. Но убедив-шись, что и на мостике никого нет, кинулась в ма-шинное отделение, где на ватнике, застопорив ма-шину, мирно спал моторист. Растормошив его, она и на него нагнала страху. И только тогда, когда они, спустившись в матросский кубрик, разбудили под-вахтенного моториста, который им рассказал, что с час назад он слышал, как мы договаривались с ко-мандиром о купании, если поможем выбросить ящи-ки, наступила хоть какая-то ясность. Вот тут уже все вместе они решили, что если сдавать задним ходом и придерживаться довольно долго живущего следа судна, то на нас можно наткнуться.
К нашему счастью все предыдущие события только нам от волнения казались длинными и, не-смотря на все совершённые нами глупости, встреча судна со своим сумасшедшим экипажем довольно скоро состоялась.
Совместно пережитые трудности сплачивают людей, и поэтому наша просьба потеряться на просторах моря и опоздать на встречу с лодками в Судаке была встречена командиром «Рузы» с пони-манием. Он тут же вышел на связь со своим началь-ством и выяснил, что он молодец, так как очень во-время появился в эфире, но это только первое.
А второе это то, что лучшего способа оправдаться перед своим руководством за какие-то только ему известные грехи, как немедленно прибыть под погрузку в Туапсе и, мало того, ещё и своими силами погрузиться и немедленно, просто немедленно доставить принятый груз в Феодосию, у него просто нет. Он заикнулся было о курсантах на борту, но в ответ, поскольку связь была по УКВ, то и он, и мы услышали, ну если примерно перевести сказанное на русский язык, то, как мало это его касается, и уж практически совсем не волнует его непосредственное начальство. Это, и трижды повторённое «Немедленно» решило все проблемы. Он только спросил:
— А загрузиться поможете?
— А то, — твёрдо пообещали мы, и «Руза» раз-вернулась на Туапсе.
На третьи сутки мы разгружались в Феодосии. После разгрузки совершенно счастливый командир объявил нам, что наши лодки из Судака ушли и по-скольку пока ему неизвестно, где они теперь и когда проявятся, то наградные трое суток в Феодосии на-ши. За эти трое суток мы осмотрели город, посетили музей Айвазовского, накупались в море. Ну, в об-щем, понаслаждались жизнью.
Потом мы ещё раз сходили на «Рузе» в Красно-дарский край и снова вернулись в Феодосию. И по-сле похода снова отдохнули на Феодосийском пля-же. Короче говоря, когда мы за пять дней до конца практики, одновременно с нашими, вернувшимися с учений лодками, оказались в Судаке и доложили ко-мандиру лодки, что прибыли для прохождения прак-тики, то он этому нисколько не удивился и принял нас на борт. Ну, то, что нас не искал командир лодки, это понятно. Зачем ему в боевом походе, да ещё в присутствии проверяющих из штаба бригады и штаба флота, да ещё и с частью резервного экипажа на борту лишние люди? Зачем? Да незачем! Итак, не повернуться. А то, что нас не искали штабные, так у них и повода забеспокоиться не было. И через пять суток мы вошли в Севастопольскую бухту и высадились со всеми подводниками на пирсе Под-плава, как настоящие боевые моряки. Только силь-ный загар и отличал нас от членов штатного экипажа.
Такой воистину волшебной практики у нас уже больше никогда не было.
А может быть, что и в истории Флота этот случай был уникальным.
Четвёртая, 1955 год

Прежде чем рассказать вам о практике после чет-вёртого курса, я должен сделать небольшое, но очень важное лирическое отступление.
Дело в том, что существенное увеличение коли-чества подводных лодок вызвало острую необходи-мость увеличения числа молодых офицеров подвод-ников. Руководство Флота, в октябре 1954 года, при-няло решение о переводе дизельного факультета Дзержинки с преподавателями специализированных кафедр в Севастополь и создании там Севастополь-ского Высшего Военно-Морского Инженерного Училища Подводного Плавания. В Ленинграде оста-лись только дипломанты факультета. В Севастополе, за пару лет до этого события, было создано подобное учебное заведение, курсанты которого, его первый и второй курсы влились в новое учебное заведение. Для Ленинградцев это представлялось просто бедой. Уехать из Ленинграда для всех нас казалось чем-то ужасным. Но служба есть служба, и мы, погрузив-шись всё в такие же теплушки, помчались в Сева-стополь.
Выгрузили нас где-то на запасных путях, и через весь город мы прошли мрачной, чёрной колонной, даже ленточки на бескозырках развернув золотом вовнутрь. Глубокая осень, пасмурный день, недо-строенное, хотя и очень красивое здание Училища не прибавляло оптимизма. Всё плохо. Но прошло вре-мя, мы пообвыкли, огляделись и почувствовали своеобразную прелесть в нашей новой жизни. Позже, ошарашенные Крымской весной, мы и вовсе поняли, что решение о нашем переводе в Севастополь было не самой большой трагедией в нашей жизни.
Вот с такими настроениями мы, уже практически курсанты пятого курса, ждали всю ночь поезда на Николаев в Джанкое. И это было прекрасно! Южная, ароматная ночь, нас сотня и совершенно счастливый южанин, руководитель привокзальной чебуречной. Когда его заготовок не хватило, чтобы удовлетво-рить малую часть спроса, а заявки продолжали сы-паться, этот мудрый старик вызвал всех своих род-ственников, живущих в Джанкое. Они быстро заре-зали и освежевали пару баранов и всю ночь кормили нас, ненасытных, такими чебуреками, что ни в сказке сказать, ни пером описать. И когда я потом слышал это «ни в сказке…», перед глазами вставала именно эта, незабываемая южная ночь в Джанкое, друзья, лёгкое крымское вино и терпкие, сочные чебуреки.
Почему Николаев? Да потому, что по традиции подготовки флотских инженеров полагается одну практику посвятить производству. Вот мы и ехали на Николаевский судостроительный завод, на котором строили подводные лодки 613 проекта.
В Николаеве нас разместили в городке учебного отряда. На самом берегу Буга стоял сарай, в котором кроме железных кроватей, матрасы для которых мы тут же набили сеном, и трёх сдвинутых столов ниче-го и не припомню. Но нам и не надо было ничего кроме ощущения свободы. А этого у нас было столько, сколько хочешь. Кормили нас хорошо, никто не надоедал лишней опекой, и жить было здо-рово. В свободные дни мы купались, загорали, на-блюдали за Женей Рибсоном, который с Валей Ла-рионовым играл в шахматы в тёмную, отвернувшись от стола. Вечерами почти всем колхозом ходили на танцы на пятый фонтан, а засыпая, слушали полю-бившийся «Истамбул, Константинополь…»
В общем, как говорят в Одесе, которая прямо ря-дом, — «Чтоб я так жил».
Каждый день мы ходим на завод. Получаем и уносим оттуда потрясающе интересные и полезные знания. На заводе работает конвейер. Причём кон-вейер, на котором с нуля до полной готовности со-бирают подводные лодки. Представить себе этот ме-ханизм, не увидев его воочию, невозможно.
На плазу кроят и режут сталь. Рядом варят шпан-гоуты, собирают набор и обносят его обечайками. Готовые отсеки насыщают оборудованием. Отсеки сваривают и, нарастив конструкциями лёгкого кор-пуса, спускают на воду практически готовую под-водную лодку. Изучать это необыкновенно интересно. В свободные минуты мы играем в волейбол с заводчанами или отдыхаем на «даче фюрера». «Дача фюрера» это наше название огромной заводской территории на берегу Буга. Территории, насыщенной надстройками старых боевых надводных кораблей, и огромными ящиками, которые собраны из строганных, шпунтованных досок. В этих ящиках на завод привозят основное оборудование для подводных лодок — насосы, дизеля, торпедные аппараты и другую габаритную технику. Мы обживаем эти огромные ящики, устраивая там приёмные комнаты и комнаты отдыха. В этих комнатах мы принимаем тех, кого бог послал, или отдыхаем от трудов праведных. Ну, в общем, не жизнь, а малина.
Сейчас, когда я пишу эти строки, я вдруг подумал:
— Хочу ли я изменить что-нибудь в своей жизни?
И сам себе, даже не задумываясь, ответил:
— Нет, не хочу. Спасибо, что было так, как было. И поверьте мне, я не кокетничаю. Может быть, дело в том, что я просто не знаю, как могло бы быть по-другому. Вот это может быть. Но и жаловаться не только грешно, но и смешно.
В том, 1955 году, после заводской практики мы разъехались по домам, чтобы через полтора месяца встретиться на различных базах подводных лодок. Мне выпал Полярный, опять, как и в 1952 году, По-лярный. Но теперь уже это не тральщики, а ПЛ про-екта 613. Флот стал другим, да и мы стали совсем другими. Практика была очень хорошей. Она была трудной и опасной, как и вся флотская служба, но одновременно и исключительно полезной в смысле профессиональном. Выходы в море, учения, дежур-ства, вахты, то есть обычная флотская жизнь. Прак-тика в этот раз пролетела очень быстро, хотя опыт и знания принесла. В самых первых числах ноября мы собрались в Севастополе, и самым большим потря-сением для нас был лежащий на боку, прямо в бухте, «Новороссийск». Господи, какая это была жуткая картина. Рассказывать о причинах трагедии не буду, не знаю больше того, что написано специалистами. Но почти 900 ровесников, членов экипажа и спасате-лей погибших тогда, жгут сердце до сих пор. Светлая память этим ребятам!
 
Преддипломная стажировка, 1956 год

Вот уже и пятый курс позади. Как же всё быстро. Разве можно было представить себе осенью 1951 го-да, что всё так быстротечно. И что 1956 год, наш предпоследний курсантский год, придёт так быстро. Неужели и предстоящие нам месяцы стажировки, и следующие за ней полгода дипломного проектиро-вания пролетят так же быстро?
Хорошо хоть, с темой диплома определились.
Мы вшестером, Слава Чебаевский и Саша Козлов, Валентин Ильин и Коля Павлинов, Вадим Миронов и я, будем работать над проектированием подводной лодки с атомной энергетической установкой.
Это будет первая попытка в системе Высших Во-енно-Морских Учебных Заведений работы курсантов над проектированием атомной подводной лодки с ядерной энергетической установкой.
Руководить нашей работой над дипломными про-ектами будет очень симпатичный и умный молодой ещё кандидат наук Саркисов Ашот Аракелович, будущий вице-адмирал, начальник нашего училища и Академик РАН. В тот год Ашот Аракелович, работая с нами, одновременно готовит первый курс лекций по физике ядерного реактора, который и начнёт читать курсантам со следующего учебного года. Но это ещё впереди. А сейчас — стажировка.
Либава, 1956 год. Преддипломная стажировка. Мы уже мичманы, и то, что это первый офицерский чин, очень чувствуем. У нас другая ответственность, но и другие права. На проходной Подплава у нас уже никто не спросит увольнительную, но и на корабле мы дублируем не матросов или старшин, а коман-диров группы движения. Как говорят на флоте, движков, а это уже по-взрослому.
Живём мы в Подплаве, на плавбазе, которая обо-рудована на бывшей царской яхте «Полярная звез-да». Красавец корабль! Удивительной красоты и эле-гантности кают-компания. Интерьеры с тончайшей резьбой  по красному дереву и мебель из красного дерева. В каютах широкие, отделанные кожей дива-ны в два яруса.
В нашей каюте, где мы живём со Славой Вавило-вым, диваны отделаны кожей вишнёвого цвета, и иногда кажется, что в воздухе каюты ещё чувствует-ся тончайший аромат духов. Рассказывают, что это каюта первой фрейлины императрицы и что сюда захаживал Царь. И с высоты моих сегодняшних 80-ти мне эта история кажется вполне реальной, так как тогда, в 1956 году, с момента, когда живой Николай мог навестить эту даму, не прошло ещё и сорока лет.
Лодки рядом с плавбазой, и это очень удобно. Мы заняты делом, нас хорошо кормят, и мы имеем воз-можность в свободное время погулять по Либаве и познакомиться с местными примечательностями и в том числе и с девчонками. Жизнь прекрасна!
И только то, что лето и осень 1956 года было временем высокого нервного накала в мире и иногда казалось, что вот-вот и искры посыпятся, создавало некоторые проблемы.
Наши ровесники помнят и Польские волнения в конце июня 1956 года, и Венгерские в конце октября 1956 года. Общую напряжённую обстановку в мире из-за международного конфликта, связанного с оп-ределением статуса Администрации Суэцкого канала, происходившего с октября 1956 года. И поэтому когда на плавбазе звучала сирена и дежурный по корабельной трансляции оповещал об учебной боевой тревоге, то это ещё было полдела. Но когда командир БЧ-5 однажды наградил кого-то из нас фляжкой спирта и мы, человек пять мичманов, в каюте первой фрейлины разливали по маленькой под скромную закуску, то прозвучавшая сирена и рефреном голос дежурного «Боевая тревога, фактическая» заставил нас волшебным образом протрезветь, и через минуты оказаться на своих боевых постах. Минут через двадцать мы уже стояли под погрузкой боевых торпед. А через два часа, глубокой ночью, мы двигались малым ходом на выход из базы.
Эти первые в жизни и, слава богу, единственные 10 дней настоящей войны, настоящей потому, что тогда, в походе, мы ещё не знали, что большие дяди остановятся на самом её пороге, ни для кого из нас не прошли бесследно.
Думать даже не хочется о том, чем это всё могло закончиться. А в те дни всё шло по правилам. Ко-мандир в море вскрыл пакет штаба с боевым задани-ем, и оказалось, что если Американский флот попы-тается войти в Балтийское море, то это и есть час ноль для нас, час начала боевых действий. И наша задача топить их всех, прямо на входе в Балтику.
И мы ждали их там, у вражеских берегов, на вхо-де в Балтийское море. А на собрании экипажа замес-титель командира по политчасти, мобилизуя нас на подвиг, сказал, что Ленинграда и других многих на-ших крупных городов уже наверняка нет, их на-верняка разбомбили, и наша задача отомстить за гибель своих близких. Ну а через 10 суток пришла радиограмма об окончании операции, прозвучал сигнал отбой боевой тревоги, и мы вернулись на ба-зу. Но вернулись не просто из похода, а вернулись с войны. И, во всяком случае, когда «в шесть часов ве-чера после войны» мы снова собрались вместе, за тем же столом, чтобы допить «довоенный» спирт, мы уже были другими.
Мы стали взрослыми!
 
ДИПЛОМНЫЙ ПРОЕКТ И ВЫПУСК
Пожалуй, самое прекрасное курсантское время это время дипломного проектирования. Уже никаких служебных обязанностей. Никаких лекций и, что, может быть, самое главное, так это полная свобода и независимость. Господи, как же это здорово после пяти с половиной лет казармы. Работы, конечно, очень много, но она оставляет время и на отдых, и на шалости. У нас, на шестерых «атомщиков», отдель-ная, в силу особой секретности, комната. С нами жи-вёт наш большой друг — маленький, серенький мы-шонок по имени «Баллоун». Имя родилось, когда мы обнаружили его как-то утром в лежащем на подо-коннике трёхлитровом баллоне из-под сока, с аппе-титом подъедающего крошки от сухарей. Баллон был поставлен вертикально, и мышонок, сильно ис-пугавшись, долго прыгал вверх, к горлу банки, чтобы удрать. Его отпустили, но баллон на ночь опять положили, и утром всё повторилось. Потом он при-вык к нам, а когда подрос, то легко выпрыгивал через горлышко банки. Мы подружились и поставили его на довольствие. Так он и дожил в нашей компании до самой защиты. Думаю, что наше дипломное проектирование было и для него лучшим временем в жизни. А мы прекрасно и с удовольствием работали. На нашу защиту собрались и были включены в гос-комиссию выпускники Дзержинки 1932 года. У них тогда был 25-летний юбилей окончания Училища. Они были до крайности изумлены тем, что длитель-ность автономного плавания ПЛ с ядерной энерге-тической установкой ограничивается только воз-можностями экипажа, который можно менять на ре-зервный прямо в море. Это казалось им и, кстати, не без оснований, таким важным обстоятельством, что их вопросы к нам в основном и крутились вокруг этой темы. Главное, что мы их зацепили, и защита прошла интересно, в шумных, но совершенно кор-ректных спорах. И оценена была наша работа высо-ко. Должен сказать, что наши ребята сделали в 1957 году массу неординарных, блестящих дипломных проектов. Весь наш выпуск был очень хорош. А по-том, 31.05.1957 года, на общем построении Училища был зачитан приказ Главкома ВМФ о присвоении всем нам звания инженер-лейтенант Советского Во-енно-Морского Флота с вручением Диплома, Погон и Кортика.
После чего мы переоделись в офицерскую форму и последний раз под знаменем Училища прошли парадным маршем мимо курсантов и офицеров, выстроенных вдоль ставших нам родными стен Се-вастопольского Высшего Военно-Морского Инже-нерного Училища Подводного Плавания.
 
ОФИЦЕРСКАЯ МОЛОДОСТЬ
В 1957 году, после окончания Севастопольского Высшего Военно-Морского Инженерного Училища Подводного Плавания, я был распределён на Балтику, а поскольку в последние годы учёбы меня несколько раз госпитализировали из-за серьёзных неприятностей с желудком, на лодки меня не пустили и назначили командиром инженерно-механической боевой части (БЧ-5) на большой противолодочный корабль. Это оторвало от друзей-однокашников и лишило ощущения принадлежности к флотской элите. А должен вам сказать, что ощущение элитарности Подводных Сил ВМФ в нас настойчиво культивировалось все шесть лет учёбы. А это три года в Ленинградской Дзержинке и три года в Севастополе, куда пять курсов нашего Дизельного факультета, вместе с преподавательским составом, были переведены по решению правительства осенью 1954 года. Причём культивировалось умело, планомерно и, что самое главное, с полным основанием, так как более опас-ной и ответственной службы не существует. Дело в том, что Подводная Лодка (ПЛ) является сложней-шим и исключительно дорогостоящим инженерным объектом и управлять инженерно-механической бое-вой частью такого объекта в процессе эксплуатации и боевой подготовки и лодки, и её экипажа это, скажу я вам, не в Космос слетать.
В зоне ответственности командира инженерно-механической боевой части ПЛ практически весь ко-рабль: и лёгкий и прочный корпуса со всеми их цис-тернами, запорными устройствами, клапанами, лю-ками, выдвижными устройствами, основные и вспо-могательные энергетические установки, аккумуля-торные батареи, системы погружения-всплытия, сис-темы дифферентовки и одержания на заданной глу-бине, системы жизнеобеспечения и живучести, рабо-чие среды и в том числе масла, смазки, горючее, воз-дух высокого давления, системы гидравлики, и мно-гое, многое другое, в том числе обслуживающий всё это личный состав.
Да и процессы управления кораблём при его дифферентовке без хода, удержании заданных крена и дифферента на ходу, при стрельбе ракетами или торпедами, и особенно при залповой стрельбе, во-просы пространственного маневрирования и снова многое, и многое другое. И учили нас профессиона-лы с прекрасной научной и практической подготов-кой, влюблённые в своё дело, что в Советское время было нормой, и что сейчас, к огромному сожалению, стало исключением из общих правил. Так вот всё это вдруг стало совершенно не моим и востребованным только в небольшой части. Очень загрустил и с раз-решения замечательного, прошедшего войну боевого офицера — командира моего корабля — Константина Фёдоровича Новослова я обратился к командующему Балтийским Флотом с просьбой о переводе на ПЛ.
Кстати, К.Ф. Новослов заслуживает отдельного рассказа, и я обязательно вернусь к этой теме. И, до-рогие мои друзья, вы вдумайтесь только, в какие мы жили времена — сам командующий Балтийским Флотом находит время и приглашает на приём моло-дого лейтенанта по его просьбе. А должен Вам ска-зать, что в связи с моей работой мне приходилось встречаться с генеральными конструкторами огром-ных проектов, руководителями предприятий, замес-тителями министров, академиками и даже с прези-дентом академии наук СССР и при этом что-то им докладывать, что-то обсуждать, о чём-то спорить с ними. И некоторые из этих встреч стали яркими, за-поминающимися событиями в моей жизни. Но та встреча была всё же особенной. Наверное, что-то в моём рапорте зацепило и командующего и началь-ника отдела кадров Флота. Не знаю. А может быть, принимать молодёжь по её просьбе и беседовать с ней было нормой на Флоте? Опять — не знаю. Во всяком случае, моё достоинство задето не было, я был принят и услышан. Выслушав меня, он секунду помолчал, а потом спросил:
— Хочешь пройти военно-врачебную комиссию на Балтике?
— Хочу, — ответил я.
И тогда адмирал снял трубку и прямо при мне по-звонил начальнику ВВК Флота. Рассказал обо мне и попросил:
— Посмотри внимательно и прими решение. Мо-жет быть, перебдели на Королевском Флоте?
А затем, обращаясь к начальнику отдела кадров Флота, который присутствовал на приёме:
— Подготовь два приказа. Первый, при положи-тельном решении ВВК, — на лодку, причём лодку разрешаю выбрать. Второй — подтверждающий ста-рый приказ — в ОВР. Всё!
И мне: «Служи».
Если бы я знал, что проделает со мной уважаемая ВВК Балтийского Флота, выполняя указание коман-дующего «посмотреть внимательно», я, может быть, миновал бы это заведение и бегом пронёсся на свой «пароход». Но я не знал! «Боже мой, — думалось мне наивному в процессе работы балтийских комис-саров, — как им, наверное, хочется выявить оплошки черноморской ВВК».
Думаю, что председатель ВВК сказал ребятам только одну фразу — «Посмотреть внимательно!» И они заглянули в меня со всех ракурсов и всеми из-вестными в военно-морской медицине способами. При этом посматривали на меня примерно так же, как и медики австро-венгерской призывной комиссии на бравого солдата Швейка: «Ну да, немножко идиот, но послужит там, куда Родина послала. Косит, правда, как-то нестандартно, в противоход. Молодец, хитрый парень». А в «противоход» потому, что в то время, зная о предполагавшихся сокращениях, многие пытались уйти по болезни, чтобы пенсия была побольше, ну, или просто была, если стажа не хватало. А я, как им, наверное, казалось, косил на лодки, чтобы уйти от сокращения. И понял я всё это не сразу, и не через месяцы даже, а через годы.
Жаль, не хватало мудрости тогда,
В наивные, мальчишечьи года.
Короче говоря, когда процедуры закончились, и я с заключениями членов комиссии предстал перед её председателем, он, как мне показалось, малость под-растерялся. Ведь он-то точно слышал интонацию поручения командующего и понимал, что тот совсем и не был бы против, если бы я получил добро от ВВК. Но сложилось, как сложилось, и председатель комиссии, как видно, мудрый и доброжелательный человек, помолчав, сказал мне:
— Плохо. Даже хуже, чем я думал. — И, помол-чав, добавил. — Давай сделаем так — я тебя спишу на берег, у меня для этого все основания есть, а ты вызовешь маму, она покормит тебя домашней едой и, через год, пройдёшь комиссию снова. Я уверен, за год ты восстановишься.
— А кадры? — растерянно, ещё ничего не пони-мая, спросил я.
— В кадры нужные справки передадим мы.
И я отправился на бригаду, поскольку приказа о моём назначении командиром БЧ-5 на корабль К.Ф. Новослова ещё никто не отменял. По дороге я забежал в штаб бригады и быстро написал ещё один рапорт: «Я… добровольно, сознательно… чувствую себя здоровым… прошу разрешить… вместе с мои-ми товарищами… или уволить в запас. И если слу-жить на подводных лодках мне нельзя, то буду их строить».
Господи, как же всё складывалось тогда. Ну, вы только представьте себе, что капитан-лейтенант, ко-торому я отдаю свой рапорт, читает его, поднимает на меня глаза и спрашивает:
— А Мишка Гесин тебе кто?
— Брат. Родной.
— А мы с ним во Фрунзе, в одном взводе. Вот ведь как бывает! Он так на северах и служит?
— Да. На АМИКЕ, в ОВРе.
И после расспросов о делах, о жизни опять слышу короткое:
— Иди, служи. Я о тебе доложу.
Как там дальше вершилась моя судьба, какая рука вела? Приглядывал ли мой ангел-хранитель, я не знаю. Но через несколько месяцев, в море, позвал командир и буднично сказал:
— На тебя приказ пришёл. Придём с морей, сдашь дела.
Между этими «Иди, служи. Я о тебе доложу» и «На тебя приказ пришёл. Придём с морей, сдашь де-ла» прошло несколько романтических месяцев.
Корабль я знал ещё с курсантских практик, одну из которых провёл именно на такой боевой единице. А практики у нас были очень разные, и их качество во многом зависело от того, к какому командиру БЧ-5 попадёшь, и какой офицер из Дзержинки руководит твоей практикой. Так вот, в тот раз всё сложилось правильно для будущей службы. То ли учились, то ли служили, то ли воевали вместе эти ребята, но они всё понимали одинаково и правильно и, в результате, мы к концу практики и теоретически знали, и практически могли подменить на боевом посту любого матроса или старшину из личного состава БЧ-5 этого корабля. Причём подменить не только у стенки, но и в море.
Вот этот-то «боевой» опыт позволил мне доволь-но быстро освоиться, почувствовать себя уверенно и, что самое важное, заслужить уважение экипажа. И если к тебе с уважением, то это значит — вы вместе, если нет — то ты один. И я всю службу на этом ко-рабле всегда чувствовал — мы вместе.
Двухместную каюту мы делили с командиром БЧ2-3 Львом Орловым, царём зверей и птиц. Парень он был замечательный, но обладал существенным для моряка недостатком — он укачивался ещё в базе, при подготовке к выходу. Обычно, как только звуча-ла мелодия аврала и по трансляции звучала команда «Корабль к бою и походу изготовить», Лев синел, опускался на свой диван и больше уже не поднимал-ся до конца похода. И он действительно болел. Я, как сосед по каюте, понимал, что так придуриваться невозможно. И только после артиллерийских стрельб, к которым корабль готовился целый месяц и которые синий, как покойник, Лев пролежал в каюте, встал вопрос о его списании на берег. Да и то, слу-чилось это только потому, что Лев в ответ на крик пытавшегося его поднять с дивана командира бри-гады:
— Встать!! Пристрелю!!! — услышал в ответ ставшее потом легендой:
— Пристрели, пожалуйста. Освободи от мук.
Кроме помиравшего в море Орлова, на корабле не было ещё и командира БЧ-1, и Константин Фёдоро-вич очень мучился из-за некомплекта офицеров, спо-собных нести верхнюю вахту. А поскольку мы и ме-жду серьёзными походами постоянно болтались в море, охраняя вход в основную базу Флота, он, уточнив у меня какой курс по кораблевождению нам читали, договорился в штабе бригады, и у меня при-няли экзамен на право исполнения обязанностей вахтенного офицера. С этого момента я с мостика практически не спускался, а часть моих основных обязанностей в море помогал исполнять очень тол-ковый старшина группы мотористов. Парень он был грамотный, требовательный и хороший организатор, но очень смешной. Это он сочинил на моё имя док-ладную, в которой писал: «…и докладываю Вам, что боцман Ляхов сложил на меня все маты при личном составу…» и сам же и хохотал над собой, осмыслив написанное.
В море мы выполняли разные задачи:
– участвовали в учениях по обнаружению и унич-тожению ПЛ;
– обеспечивали боевое охранение тральщиков при тралении боевых мин;
– эскортировали выходы эскадры;
– проводили артиллерийские стрельбы и глубин-ное бомбометание.
Но самым замечательным для меня делом была охрана водного района. Тут у нас была полная само-стоятельность и определённая воля. Особая прелесть состояла в том, что Лев Орлов, постоянно испыты-вавший чувство неловкости из-за того, что на выхо-дах мы работали за него, мог, пользуясь своими свя-зями с ребятами на оружейных складах, достать «цинку» списанных патронов и обеспечить нам воз-можность досыта пострелять из личного оружия в море.
Служба наша на таких выходах состояла в посто-янном наблюдении за проходящими надводными и подводными кораблями и судами всех классов. Со-общали в базу обо всех входящих и выходящих по УКВ. Например, я базе:
— Пышка, пышка, я пижон. Утюг на Вас.
База откликается:
— Пижон, пижон, я пышка. Понял Вас. Утюг на нас.
И это значило, как понимает даже не посвящён-ный, что к входу в базу приближается танкер или су-хогруз. А наш корабль в это время потихоньку дрей-фовал по ветру и течению. Когда наши координаты приближались к установленным командиром грани-цам манёвра, тренькал машинный телеграф, звучала команда «правый (левый), малый вперёд», запускал-ся дизель и корабль двигался малым ходом, мили че-тыре-пять, к другой границе манёвра. И так в хоро-шую и плохую, а часто и в очень плохую погоду. И каждая погода приносила свои проблемы. В хоро-шую погоду нам часто не хватало еды. То ли нас придерживали в море существенно дольше плана, так как некому было сменить, то ли другие какие-то причины, не знаю. Но всё кроме хлеба вдруг закан-чивалось, а Константин Фёдорович, выслушав просьбу-команду задержаться суток на пять-шесть, спокойно отвечал:
— Есть задержаться на шесть суток.
И если его спрашивали про запасы, то жёстко от-вечал:
— Продержимся.
И после паузы мне:
— Рыбаков отследи.
Отследить рыбаков он меня и научил. Они почти всегда были где-то в зоне слышимости УКВ, и мы, отслеживая переговоры в эфире, были в курсе их проблем. И частенько случалось так, что у них рыба только пошла, а запасы хлеба к концу. И надо бы ещё недельку в море продержаться. И иногда, в этих капитанских переговорах, звучало долгожданное:
— Петрович, а ты моряков поищи, они где-то ря-дом.
И взаимный интерес сводил нас довольно быстро. Они нам подкидывали ящика 3–4 рыбы, а мы им хлеб.
Хуже было, когда приходилось их искать и ме-нять рыбу на спирт. Вот этого Константин Фёдорович терпеть не мог, и если это случалось, то это уже был самый край. Он тихо ворчал:
— Покупать еду за «валюту» неправильно и по-зорно, — и надолго грустнел.
Должен заметить, что теперь, в сегодняшнее время, этот его философский тезис приобрёл особое звучание.
Отношение к спиртному у командира было свое-образным. Пьяным или даже подвыпившим я его не видел никогда, но уходя в море, он покупал бутылок 20 вина и постоянно, по чуть-чуть, прикладывался. Изредка, когда очень вымокнет и замёрзнет на вахте, звал меня и спрашивал:
— У тебя спирт ещё есть?
— Есть, — отвечал я, и каждый раз удивлялся тому, что он удивляется этому его постоянному на-личию.
— Неси, — командовал он, — добавишь.
Каюты наши были напротив, но когда я, через мгновение, возвращался со своей пятилитровой ка-нистрой, он уже ждал меня с наполненным на три четверти стаканом вина в руке и говорил, показывая на стакан:
— Долей.
Очень редко, когда промокал насквозь и замерзал я, он заставлял и меня принять эту терапевтическую дозу. И если я сопротивлялся, то бросал:
— Приказываю. Ты мне здоровый нужен.
Может быть, поэтому проблемы плохой погоды у нас не было, а вот очень плохой погоды была. И серьёзная. Константин Фёдорович, человек совер-шенно бесстрашный и гордый, категорически не признавал ограничений по мореходности своего ко-рабля. И если пять баллов моря для нас было тем формальным пределом, при котором мы обязаны были попросить замену на более мореходный ко-рабль, то у нас на борту это было только первым предупреждением. «Первое предупреждение» обо-значало для вахтенного офицера, что он:
– обязан, используя корабельную трансляцию, за-претить членам экипажа выходить на верхнюю па-лубу;
– имеет право при превышении крена корабля во время дрейфа к границе манёвра значений, превы-шающих 45 градусов, использовать двигатели для удержания носа корабля против волны;
– не имеет права при превышении крена корабля во время дрейфа к границе манёвра значений, пре-вышающих 45 градусов, сообщать на базу фактиче-ские данные о состоянии моря без согласования с командиром.
И эти три основополагающих правила жизни я знал наизусть и свято выполнял. А поскольку моя служба проходила и в осенне-зимний штормовой пе-риод, то часто бывало, что море ревёт, волны нака-тываются на палубу, и вот уже, стоя на мостике, за-сунув себя между фальшбортом и рулевой колонкой в тугую, можешь похлопать по набежавшей волне рукой, практически не перегибаясь через фальшборт. Корабль борется, рвётся к поверхности, и вот ты уже летишь над водой на бреющем, где-то на высоте мет-ров 12–15 от поверхности и, снова набегает волна. Дикая, потрясающая, завораживающая красота, и ты внутри этого всего.
Поначалу страшновато, но всё равно здорово, а когда обвыкаешь и начинаешь воспринимать себя с кораблём единым целым, мощным, глазастым, рука-стым и летящим, как змей Горыныч, над самым мо-рем в вихре брызг, пены и ветра, и при этом моло-дым, сильным и могучим, то вот тут и приходит ощущение настоящего счастья. Думаю, что вот это ощущение единения — мы сильные, мы вместе, мы с морем заодно — и порождает у моряков чувство эй-фории, чувство «прихода», как говорят наркоманы. Спасибо, господи, что о наркотиках я знаю только смысл этого термина.
Но счастье не вечно. Через очень короткое время, примерно в таких же погодных обстоятельствах, ле-вый дизель вдруг не запустился, а правый стоял из-за неоконченного ремонта масляной системы. Вот тут-то, когда корабль довольно быстро понесло к бере-говым отмелям, момент истины и наступил. Как и когда я оказался в машинном отделении, вспомнить потом я не мог. И только после того, как с пятой по-пытки мы двигатель запустили, и я с ужасом почув-ствовал, что крен при качке зашкаливает за 50 граду-сов, пришло осознание того, что мы смертны и что, конечно, никакой мы не «Горыныч», и что каждый в экипаже хочет и имеет право жить! Важнейший мо-мент в становлении характера!
А командир, уже после швартовки в базе, доба-вил:
— Получилось качественно, благодарю. Но если ещё раз в море останемся с одним дизелем, с корабля спишу! Всё понял?
Море, как и любое важное дело, безалаберности, молодечества и глупости не прощает, оно учит, и тот, кто с первого раза не понимает, тот не моряк.
Понимание этого очень пригодилось в жизни.
Должен заметить, что чутьё у нашего командира срабатывало безупречно, и когда в его понимании трёпка действительно становилась опасной, он под-нимался на мостик и, выйдя на связь с базой, спо-койным голосом спрашивал:
— Как со сменой? — и всегда слышал в ответ:
— Готовятся к выходу.
Мне и тогда казалось, да и сейчас кажется, что командир готовил нас к трудностям войны. Он-то, пройдя её всю, знал, что такое война.
Все дежурные его знали и понимали, что Кон-стантин Фёдорович раньше времени смены не по-просит. Но поскольку всё это было на грани фола, то наши «полёты» иногда заканчивались выволочкой для командира. Бывало, что после нашего очередно-го сообщения базе «Утюг на Вас», с этого «Утюга» кто-нибудь говорил дежурному:
— Вы чего, ребята, там от этого «Вашего» один клотик виден. Море-то восемь баллов всё же.
И нам высылали смену помореходнее, а Констан-тин Фёдорович, получив свою порцию матюгов и улыбаясь, командовал мне:
— Старшину мотористов в машинное, ты на теле-граф, — и ворчливо добавлял, — ну а я на руль.
Мы ложились на курс в базу, и он, даже при по-путном ветре, мастерски вводил наш не маленький корабль в канал 30-ти метровой ширины. Да оно и понятно, ведь пропахать всю войну рулевым на ко-рабле первой линии — это вам не хухры-мухры. Он, безусловно, был феерическим рулевым, абсолютно верил в свое чутьё-мастерство и, при этом, ужасным озорником. И я, честное слово, до сих пор горжусь им!
Я часто вспоминаю об этом счастливом времени, и иногда мне кажется, что эти воспоминания — одни из самых светлых в моей офицерской молодости.
 
РАБОТА
Смотрю на фотографию нашей роты, сделанную из учебного корпуса Адмиралтейства во время траурного митинга по случаю смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Бескозырки сняты, головы и плечи опущены, и видно, что нам очень не по себе. Напротив нас, на спальном корпусе, огромный портрет вождя в траурных лентах, и под портретом, лицом к нам, такие же растерянные офицеры факультета.
Вечером, накануне похорон, нас отпускают в го-род. Уехать в Москву невозможно. Меня встречают друзья, Игорь Агу, Боря Яковлев и Гена Малышев. Такие же потерянные и взволнованные. Рассказыва-ют, что они только что с Московского, что поезда забиты, что люди лезут даже на крыши вагонов — рвутся в Москву, прощаться. Идём к дому. Идём по Невскому, по Суворовскому. Ребята знают, что у ме-ня увольнительная до ноля, и поэтому попыток уе-хать вечером больше не делают. Будут пытаться уе-хать ночью. На Суворовском, напротив кинотеатра «Искра», большой кондитерский магазин с винным отделом. Там покупаем бутылку пятидесятиградус-ной «Сибирской» и деревянную коробку Кубинских сигар. Почему так — понять не могу. Может быть, от растерянности. Идём к Боре — у него мама сани-тарка в детской больнице и у неё дежурство. Весь вечер мы волнуемся о стране без Сталина, о нашем будущем без него, о жизни, которая, к нашему по-трясению, оказалась конечной и для него. Бутылка и сигары используются чисто символически, и именно они ещё несколько лет сохраняются Яковлевым и также достаются на стол, если нам удаётся собраться в этот памятный день.
Почему я вспомнил об этом? Да потому, что именно они встретили меня после возвращения с Флота. Два-три месяца они втягивали меня в жизнь на гражданке. Знакомили с девчонками, ходили к ним в гости, посмеивались, когда приветствуя воен-ных на улице, я отдавал честь, водили в манеж на соревнования по волейболу или баскетболу, ездили в Зеленогорск покататься на лыжах, как в школьном детстве и юности гуляли вечерами по городу, болта-ли и философствовали. В общем, приучали меня к новой жизни и привыкали ко мне в чём-то совер-шенно для них новому.
Надеюсь, что и ребятам было интересно общаться со мной. Ведь то, что повидал и пережил я, как, ко-нечно, и каждый из моих военно-морских однокаш-ников, было совершенно неведомо моим школьным товарищам. Думаю, что право и долг рисковать соб-ственной жизнью ради Дела и Отечества, чувство-вать ответственность за технику, оружие и, что самое главное, — за подчинённых, совершенно естест-венное для людей служивых, к гражданским людям приходит в гораздо более зрелом возрасте. Если, правда, приходит вообще. Послужившие Родине лю-ди мужают в более молодом возрасте, и это не спря-чешь, это заметно.
Благодаря ребятам я быстро пообвык и через пару месяцев начал искать работу. Да и как могло быть по другому, если мамина пенсия в 43 рубля плюс 50 рублей офицерского пособия, которые выдавал мне Военкомат в течение шести месяцев после увольне-ния в запас, хоть и позволяли сводить концы с кон-цами, но и только.
Устройство на работу — это целая эпоха в моей жизни. Я тогда узнал много для себя нового и, чест-но, совершенно неожиданного. Тогда Интернета не было, и поэтому источниками информации служили друзья и объявления «на воротах» предприятий.
И вот вам несколько примеров из моих поисков работы.
Читаю на доске объявлений открытого института им. Ваншейдта, что им требуется «инженер, знако-мый с дизелями». Ну, если честно, то лучше, чем на дизельном факультете Дзержинки, специалистов этого профиля в стране и не учили. Захожу, звоню по указанному телефону. Выходят два специалиста, и мы с ними мгновенно находим общий язык. Чувст-вую, да они мне это и показывают, что я им ну со-вершенно подхожу. Ведут меня в отдел кадров для оформления, и всё на этом и заканчивается. Сотруд-ник просит мой паспорт, читает его и спокойно так мне говорит, что эти ребята просто ошиблись и что кадры уже подобрали человека на свободную вакан-сию. Я, честно, был ошарашен потому, что на флоте я не замечал того, что у меня неправильная нацио-нальность. Во всяком случае, повода задуматься об этом мне никто не давал. И это была оплеуха! Через некоторое время, уже начав отчаиваться, пришёл на заседание комиссии по трудоустройству офицеров запаса, действовавшей при исполкоме Смольнинско-го райсовета, и попросил о помощи. Они посмотрели мои документы, а комиссия, кстати, состояла человек из 7–8. Меня порасспрашивали о том, где я уже побывал, помолчали, попереглядывались, и улыбчивый председатель комиссии говорит мне:
— Вот Вы упомянули институт Ваншейдта, так это же наш район и я знаком с их начальником отдела кадров. Я ему сейчас позвоню.
Набирает номер и, после паузы, говорит:
— Привет. Узнал? Как дела? Да у меня тоже по-рядок. Да! Да! Славно порыбачили. Когда снова со-берёмся? Да, да, я с удовольствием! Слушай, я тебе звоню с заседания комиссии по трудоустройству офицеров запаса. Тебе инженеры-дизелисты нужны? Да? Ну, хорошо, мы пошлём к тебе одного с направ-лением от нашей комиссии.
И мне:
— Ну вот, видите, как всё просто. Направление возьмёте у секретаря.
Боже мой, у них ещё и секретарь был. Так и не знаю до сих пор, каким он был на самом деле: наив-ным, дураком, или, может быть, актёром? Но когда я с их официальным направлением за подписями председателя и секретаря, заверенным исполкомов-ской печатью, примчался в кадры института, то ре-зультат был точно таким же. Оказалось, что пока я мчался, они уже нашли специалиста.
Другой пример.
Ребята дают мне адрес ЦКБ-18 и, кстати, я побы-вал ещё в 2–3 таких бюро. Приехал, звоню в кадры:
— Вам требуются инженеры-конструкторы?
А на «заборе» висит именно такое объявление. В ответ резонный вопрос:
— А у Вас какая специальность?
— Энергетические установки подводных лодок.
И с ужасом вижу, как у телефонной трубки воло-сы встают дыбом, и слышу быстрое:
— Мы подводными лодками не занимаемся.
И короткие гудки. Ну, что я мог поделать, если в нашем дипломе о высшем образовании именно так вот, совершенно честно, и названа наша специальность. Должен сказать, что примерно через год-два для нашей специализации придумали другое название. Ну, а мы своими дипломами гордимся всю нашу жизнь и именно потому, что они однозначно определяют нашу гордую профессиональную принадлежность.
Ещё один пример.
Завод «Большевик», отдел кадров, прошу взять конструктором в КБ. Знаю продукцию — танки, дизеля. После короткой беседы и ознакомления с моими документами, уже всё понимая, говорю:
— Я согласен на любую работу. Возьмите рабо-чим, жить же как-то надо!
Мне сочувственно отвечают:
— Так ведь с высшим образованием работать ра-бочим по закону нельзя.
— Давайте считать, что Вы мой диплом не видели.
— Да в твоём военном билете всё равно всё напи-сано, а его не увидеть мы права не имеем.
Впрочем, там я это сочувствие ощутил, и на том спасибо.
Месяца три я мыкался от конторы к конторе, пока меня не вызвали в милицию и жёстко, в самой хам-ской форме, спросили:
— Ты почему не работаешь? На что живёшь?
И когда я сказал, что получаю пособие, как офи-цер запаса, и, уже отчаявшись, спросил, что, может быть, они меня возьмут на службу к себе, в штат, то в ответ услышал:
— Да нет, у тебя же в военном билете, как в при-говоре, записано — запас третьей категории. Ты в мирное время вообще не годен, да и в военное-то время только в обоз.
И добавил:
— Но они-то, ну какие же суки. Ты извини. Сво-боден.
Кто они, эти суки, в доме ли 48 по 8-й Советской улице, или даже в самой нашей дружной комму-нальной квартире № 20, или, может быть, сущест-венно выше нашего шестого этажа, я мог только до-гадываться. Время было такое. Удивительное.
Когда я рассказал эту историю ребятам, Гена Ма-лышев сказал:
— Рассказал я другу отца о тебе. Обещал под-ключиться и помочь. Он может.
Так оно и вышло. Примерно через неделю Ма-лышев забежал ко мне и сказал:
— Завтра в 8:00 ты должен занять очередь в отдел кадров на набережной Большой Невки, между вашей Морской Академией и Чёрной речкой. Очередь бу-дет большой, ошибиться невозможно. Очередь по-дойдёт, побеседуешь со всеми, тебя зацепят.
Когда я без 15 минут 8:00 подходил к проходной, то очередь стояла на улице, и была она уже человек в сто, а когда я, через пару часов, подошёл к дверям проходной, то за мной стояла ещё добрая сотня.
В очереди совершенно доброжелательных людей выяснилось, что здесь объявлен набор в связи с организацией нового производства. Что требуются рабочие и инженеры многих специальностей и что начальники цехов проводят собеседование лично. Просто Детройт какой-то. Этого в СССР ещё не де-лали. А может быть, делали, но я не знал. Мои доку-менты никого особенно не заинтересовали, и только один, встрепенувшись, сказал мне:
— Ага, Вас я и жду. Вы пару часов погуляйте и подходите сюда же. Мы к тому времени закончим, и я с Вами отдельно побеседую.
Когда мы снова встретились, он подробно и не спеша расспросил меня о жизни, службе, родителях, о том, чему и как нас учили. В конце беседы сказал, что на заводе разворачивается новое производство, и что, по его мнению, я подходящая кандидатура для имеющейся у него вакансии инженера и что он готов распорядиться о подготовке запроса для оформления мне первой формы допуска. При этом добавил, что первая форма в их ведомстве — это только Москва, и поэтому оформление займёт месяца три, которые мне придётся переждать в карантине, выполняя какие-то вспомогательные работы.
Боже! Это был настоящий праздник! Малышев молодец — у меня будет работа.
Когда всё оформление закончилось и я, наконец-то, попал на производство, только там и понял, в ка-ком важнейшем и интереснейшем деле мне повезло поучаствовать. Представьте себе, идёт 1958 год. Страна решает грандиозные технические задачи, обеспечивая вооружением изменившуюся военную доктрину. Причём изменение проводится, как у нас и принято, — топором и со щепками.
В Северодвинске, на стапелях, режут на металл готовые к спуску на воду крейсера, под пресс идут боевые самолёты. А люди? А что люди? Молодые офицеры, в основном, моряки и лётчики, автоматом попадают в списанный за ненадобностью из Советских Вооружённых Сил миллион двести оказавшихся не у дел профи. Кому-то везёт. Их переводят в ракетные войска, которые своими спецами пока не обзавелись.
Некоторых из них я знал. Например, Саша Князев, который учился с нами в Дзержинке, на электрофаке, и тоже выпускался в 1957 году. Его семья, как и моя, жила на 8-й Советской улице, и мы с ним, как совершенные земляки, были знакомы давно. Встретились в Балтийске, куда он был распределён для прохождения службы на бригаде торпедных катеров. Он приехал в Балтийск с женой, получил жильё, и они, когда у нас по службе складывалось, принимали меня дома, по-семейному — очень тепло, хлебосольно и по-дружески. Так вот Сашу, в это смутное время, как специалиста по автоматике перевели в ракетные войска, где он и погиб в ужасной аварии вместе с маршалом Неделиным.
Или, например, мой везучий двоюродный брат, который окончил ВВМИУ связи им. Попова и служил командиром БЧ-4 на эсминце, загремел в это время начальником службы связи в ракетный полк, стоявший на границе, в Мингечауре, где и прослу-жил до отставки.
А сколько молодых ребят, лётчиков, выгнанных в запас, работало рабочими на том же заводе, куда пришел и я, так и не сосчитать. У них ведь и специ-альности гражданской не было. В их дипломах про специальность, наверное, писали «лётчик-истребитель» или «лётчик-штурмовик», и поэтому их не брали даже в аэродромные службы гражданской авиации.
Правда, и у морских офицеров проще не было. Например, в дипломе у Фрунзаков про специаль-ность было написано «Офицер корабельной служ-бы», и попробуй, устройся. Например, мой старший брат Миша, служивший Родине с 1943 года и по 1960 год и вылетевший с Флота в том же миллионе двести, не дослужив до пенсии трёх месяцев, смог устроиться только рабочим на конвейер и, упрямый как чёрт, дополнительно заканчивал вечернее отделение Военмеха.
Теперь к делу, в котором мне повезло поучаство-вать.
 
СЕВЕРНЫЙ ЗАВОД
В назначенный день меня встречают, и я с про-пуском прохожу проходную. Ещё дважды миную посты охраны, и наконец, я в заново построенном цеху завода. Везде кафель. Всё блестит изумитель-ной чистотой. Весь персонал в белых халатах. На ог-ромном пространстве размещены два цеха: сбороч-ный и КИС (контрольно-испытательная станция). Мне работать в сборочном. В его составе несколько участков, на которых собирают отсеки, начиняют различным оборудованием, это оборудование регу-лируют и проверяют. Затем собирают отсеки в единое целое, и это целое оказывается крылатой ра-кетой 13Д класса земля-воздух, которую передают на КИС и после проверки-наладки бортовой системы управления отправляют Заказчику.
Братцы, я, когда это увидел, меня оторопь взяла и сердце подпрыгнуло в груди — ведь это настоящая мужская работа!
Теперь, хоть я и на гражданке, мне перед ребята-ми не будет стыдно. Правда, рассказать ничего и ни-кому права не дано, но жить-то я буду не как гусь, подраненный и отставший от стаи.
Долгие годы, когда я видел эти комплексы на Мо-сковских парадах, сердце у меня замирало, и я до сих пор горжусь, что именно одной из этих ракет был сбит Пауэрс. Это была и моя победа.
Должен отметить, что в процессе предваритель-ных процедур карантинного периода всё было так засекречено, что только тут, в цеху, в большой и светлой комнате, где меня принял тот самый человек, который нанимал на работу, я и узнал, что же точно буду здесь делать.
Оказалось, что я работаю в Представительстве за-казчика и моя задача принимать на соответствие технической документации сборку и регулировку ракеты, а также и её агрегатов и систем. У меня ин-тересная и важная работа!
Надо сказать, что «Северный завод», на который я попал, имеет свою, совершенно замечательную ис-торию. Это старинный авиастроительный завод, на котором ещё до революции изготавливались, напри-мер, первые Российские четырёхмоторные бомбар-дировщики серии «Илья Муромец». Здесь, в КБ за-вода, двухэтажное, из красного кирпича небольшое здание, которое на берегу Чёрной речки снесли лет 20–25 тому назад, работал тот самый, знаменитый Сикорский, вплоть  до своей эмиграции в Америку. Здесь работал тот самый рабочий класс, который и представлял собой, вместе с лучшими рабочими Ки-ровского завода, заводов Большевик, Арсенал, Ад-миралтейские верфи и, наверное, многих других, элиту Питерского пролетариата. Это были честные и мастеровитые люди, и с ними было приятно иметь дело, и было чему у них поучиться. Да и время было замечательное, новое время, стремительное.
Жёсткие требования по закрытости производства, по охране гостайны, необходимость быстрого спла-чивания коллектива, в который влилось много новых людей, требовали каких-то новых возможностей для разгрузки молодёжи и, я думаю, что либо психологи, либо очень хорошие организаторы размышляли над этим, думали и о досуге сотрудников. И придумы-вали всякие неординарные ходы, в результате которых мы, даже не отдавая себе отчёта в этом, ог-ромную часть времени и с удовольствием проводили вместе. Ну, например: у завода, исстари, был свой замечательный стадион — сад, тот самый, тенистый, у Ушаковского моста, между набережной Большой Невки и улицей Савушкина. Там, где теперь станция метро «Чёрная речка». Спрятанный в саду стадион, был прекрасно оборудован. С большими трибунами, удобными раздевалками, футболом и волейболом летом, а зимой прекрасно залитым катком. И кроме этого, у нашего производства, был создан необычный красный уголок, где в обед играла очень хорошего класса радиола и мы с удовольствием танцевали. И ведь было с кем. На одном только участке, где вязались жгуты для ракет, работало не меньше пяти-десяти молоденьких девчонок, а техбюро, а ОТК. Голова могла закружиться после аскетизма мужских школ, в которых я учился, и Военно-Морской служ-бы. Ну и закружилась, конечно, и не без активной помощи восемнадцатилетней тогда Марины Мень-шиковой, с которой мы и прожили вместе почти 52 счастливых года.
И вот теперь, мне кажется, пришло время расска-зать вам о том, как начиналась наша с Мариной се-мья. Но перед этим короткое, но необходимое лири-ческое отступлении о мотоцикле, который сыграл в организации нашей семейной жизни заметную роль.
 
МОТОЦИКЛ
Мой школьный друг Гера Давыдов был с детства влюблён в мотоциклы. Началось всё с того, трофей-ного, на котором его отец вернулся с войны. Может быть, я за давностью лет и путаю, но мне кажется, что этот монстр с коляской назывался «Инсулина слон». Во всяком случае, мы его так называли. Спус-тить этот мотоцикл по лестнице было для нас делом непосильным, и несколько раз мы его обкатывали в широченном коридоре бывшей тюрьмы Рождествен-ской жандармской части, в камерах которой в наше время жили несколько Ленинградских семей. Гера был так увлечён им, что огромную часть времени что-то в нём разбирал-собирал, что-то перебирал, а в 8-м классе так увлёкся, что остался на второй год и школу оканчивал на год позже нас. В институт он категорически не захотел и в армии служил по «спе-циальности» — в мотоциклетной роте ВДВ. А там его мастерство в управлении мотоциклом было отточено инструкторами до автоматизма. Во всяком случае, когда мы встретились в 1958 году, мне показалось, что он сросся со своим ИЖ-49. Ранней весной этого же 1958 года купил мотоцикл Боря Яковлев. И завертелось. Нам по 24–25 лет, мы ещё совершенно свободны, в нашей компании два мотоцикла и мы можем вчетвером в выходные мчаться на любое озе-ро или речушку Карельского или на юг, в сторону Новгорода или Пскова. Но нас в компании больше, и становится проблемой, кому поехать, а кому-то и ос-таться. Плохо! Просто беда.
Поскольку дом у меня такой, что именно у нас чаще всего собираются мальчишки, то мама, как че-ловек совершенно в нашей компании не лишний (вот всё-таки какая удивительно прекрасная была у меня мама, ваша прабабушка), слышит все наши разгово-ры. У меня ещё и мысль о своём мотоцикле не успела до конца оформиться, а мама уже была готова к неизбежному. Когда я только осторожно заикнулся о проблеме, то в ответ услышал:
— Давай будем последовательными. Ты пройди медкомиссию и сдай на права. Сделаешь это, будем думать, что делать дальше. Если честно, ты наши возможности знаешь. Но будем думать.
И я, понимая, что это совершенно правильно, напрягаюсь и через месяц сдаю на права. Спасибо ребятам, они быстро научили меня управляться с мотоциклом.
После оценки возможностей нашего бюджета, мама соглашается с тем, что без 30 % моего заработ-ка мы сможем продержаться и, значит, отдать сумму в 500 рублей в течение года нам по силам. И с этим идёт к своему брату Шуре, который, к моему удив-лению, уточнив, правда, имею ли я права на управ-ление мотоциклом, одалживает нам эти деньги.
Дальше дело техники. Всё, что нужно делать дальше, мы с ребятами понимаем, потому что помо-гали покупать мотоцикл Боре Яковлеву. Всё просто. Две недели Яковлев, Давыдов и я каждый божий день, по очереди, утром днём и вечером заходим в спортивный магазин на Литейном проспекте. А туда раз или два в месяц приходит по 3–4 ИЖ-56. И по разбитым ящикам упаковки во дворе магазина можно определить, когда это происходит. И вот, день на-стал. С раннего вечера мы заступаем на дежурство у дверей магазина. И непрерывно дежурим там до от-крытия магазина. Часа через два дежурства у входа в магазин сколачивается группа лиц, готовых дружно защищать свои права. Утром в этой группе все друг друга знают, и поэтому подтягивающаяся дополни-тельная поддержка встречается одобрительно. Все понимают, что вот эти ребята берут одного ИЖА, а вот эта команда другого. Ну и так далее. Когда мага-зин открывается, то уточняется только, сколько штук в открытой продаже. Ведь бывает так, что у магазина есть и свой интерес, но это, как мы знаем, не более чем на одну штуку. Магазину такой порядок тоже удобен, потому что организовавшиеся покупатели не допустят беспорядка. На всякий случай к открытию подтягивается и милицейский наряд. Это уже забота магазина. Поэтому всё чинно, и мы по счёту вторые. А мотоциклов-то в этот раз пять. Здорово. И при-мерно через час мы выкатываем из магазина новё-хонький, тёмно-голубой, необыкновенно красивый мотоцикл ИЖ-56. Благодарим и отпускаем ребят и едем с Яковлевым его регистрировать.
И с самого этого момента у меня начинается пол-ная счастливых приключений, а у мамочки дополни-тельных тревог жизнь. Боже мой, какие же мы в мо-лодости эгоисты.
И вспоминая сегодня об этом, я всё больше ду-маю о маминых тревогах в это незабываемо счастли-вое для меня время, и страдаю от не уходящего ощущения вины перед ней.
А прощения у мамы уже не попросишь.
 
МЫ С МАРИНОЙ ЗАДРУЖИЛИСЬ
Я уже рассказывал вам, что на нашем заводе была хорошо продуманная система организации досуга молодёжи и в том числе замечательный красный уголок. Это было очень уютное и довольно большое помещение, оформленное как современная и модная гостиная. Располагалась она на антресолях сбороч-ного цеха. С антресолей открывался вид на огром-ную территорию цеха с уже собранными или нахо-дящимися в состоянии сборки ракетами, отсеками или отдельными их агрегатами. Космос, ну просто космос.
В обед в красном уголке собиралось много моло-дёжи. Пообщаться, повеселиться, пококетничать, ну и, конечно, потанцевать. И мы с Мариной часто пе-ресекались там, также как и на её рабочем месте, на жгутовом участке, где мне периодически приходи-лось проверять качество и технологию выполнения работ. Часто замечал её после работы на территории парка-стадиона, куда она летом заскакивала на ши-карном гоночном велосипеде посмотреть, как мы иг-раем в волейбол. Я тогда не знал, что она живёт в Лисьем Носу, и почти каждый день ради поддержа-ния формы ездит на этом велосипеде на работу. Осо-бенно заметна она была на нашем катке зимой пото-му, что великолепно каталась на своих «канадках», и иногда, когда не хватало игроков-маль-чишек, они её уговаривали, и она лихо, на равных, играла с ними в русский хоккей.
«Пересекались», «замечал», но всё это до тех пор, пока мой сослуживец Юра Русинов не представил нас друг другу. И я как-то очень быстро стал заме-чать, что ищу встреч и поводов повстречаться. Дол-жен признаться, что, уже став моей женой, Марина долго напоминала мне, что почти целый год до того момента, как мы начали встречаться, она любила меня безответно.
— А ты совершенно бесчувственный, не обращал на меня никакого внимания. Ходил мимо и только «Привет, привет», — бывало, укоряла она.
— Но я же и ни на кого не обращал особого вни-мания, — поначалу возражал я.
— И даже это тебя не извиняет, — тут же говори-ла она и добавляла:
— Только не говори, что у тебя было много рабо-ты. Во-первых, потому что я это и сама видела, а во-вторых, это совершенно ничего не меняет.
И только через пару лет счастливой семейной жизни я понял, что главное — не возражать. И это помогло, но, поверьте, далеко не сразу и, как мне кажется, не совсем.
Может быть, ей нравилось вспоминать об этом потому, что она думала и хотела показать мне, что это она меня завоевала. Но я-то точно знал, что это не совсем так, и был с ней счастлив.
Должен вам сказать, дети, что Марина была че-ловеком очень увлекающимся. Интересно, что, ув-лёкшись, она не тянула на себя роль лидера в реше-нии задачи. Но во всех трудностях, возникающих при решении уже принятой задачи, она была опорой и поддержкой, она была рядом, она была необыкно-венно терпелива, никогда не ныла, и вся была сосре-доточена на решении задачи. И это играло в жизни нашей семьи совершенно замечательную роль. По-верьте, я говорю не о глупостях типа купить платье или новый шкаф. Я говорю о серьёзных семейных решениях. Правда, для того, чтобы она всерьёз увлеклась, необходимо было сначала раскрыть перед нею дальние дали и потом раскрасить их в голубые и розовые тона. И если это удавалось, и если задача была интересная, и если мы вместе приняли решение, то уже не имело значения, насколько труднодостижима она была. И более того, чем труднее была эта задача, чем тернистей путь к успеху, чем больше оппонентов убеждающих в невозможности достижения цели, тем надёжнее, терпеливее и целеустремлённее она становилась.
А характер-то у Вашей бабушки был именно та-кой — «через не могу и с улыбкой» добиться реали-зации задуманного и тем самым доказать всем, что «мы правы и мы можем всё». И это всегда, и это обя-зательно, ну это просто, безусловно.
И как же она умела радоваться и забывать о труд-ностях, когда цель достигалась. В этом смысле луч-шего партнёра представить себе невозможно.
Если у меня хватит времени, то я расскажу вам, каких трудностей нам пришлось хлебнуть с ней, ко-гда мы строили себе квартиру, или покупали первую нашу машину, или строили наш красавец катер, ко-торый был украшением пирсов центрального яхт-клуба и катерной стоянки на Карповке, или когда мы строили свою прекрасную дачу.
Бог свидетель, как это было бы трудно и более того — совершенно невозможно без неё!
Но куда же я спешу, Господи.
Ведь рассказывая о характере вашей мамы и ба-бушки, я заметно опережаю события. Стоило бы сначала сказать вам, что через какое-то время уха-живаний мы с Мариной совсем задружились и с бла-гословения моей и Марининой мамы стали жить вместе. И это было замечательно, и мы оба были со-вершенно счастливы.
Обещаю вам, что к этому времени мы ещё не раз вернёмся на страничках этой книги, но сейчас мне просто не терпится рассказать вам об очень ярких и дорогих мне эпизодах начала нашей с Мариной со-вместной жизни. Читайте, пожалуйста, вот они.
 
ДОЧЕНЬКА РОДИЛАСЬ
Беременная Марина была необыкновенно хоро-ша. Она перестала быть малчишкой-сорванцом и стала очень женственной и милой. Мне кажется, что она внутренне успокоилась, расцвела и была по-настоящему счастлива. Весной и в самом начале лета мы много гуляли, ходили пешком.
Закрываю глаза и как сегодня вижу её идущей со мной где-нибудь у Московских ворот или на набе-режной у Адмиралтейства. Она, совершенно и оче-видно беременная, гордо шагает рядом в своём уютном, специально сшитом ею для прогулок се-ребристо-сером халатике с этаким кокетливым во-ротничком-стоечкой. В те далёкие майские и июнь-ские дни 1960 года мы, гуляя, легко забредали до-вольно далеко от своей 8-й Советской улицы или по-долгу бродили по Таврическому саду и его уютным окрестностям. А 10-го июня, когда на своём мото-цикле я примчался с работы, Марина накормила ме-ня и только после этого сказала:
— Нам, кажется, пора.
Мы неторопливо спустились, я помог ей сесть «амазонкой» на заднее седло мотоцикла, и мы поти-хоньку поехали в Снигирёвку, в очень известный ро-дильный дом на улице Маяковского. Там моя мама рожала Мишу, а потом и меня, и мне казалось, что там будет уютно и Марине. Но не тут-то было. Она походила вокруг, заглянула в приёмный покой и ре-шительно сказала:
— Здесь мне не нравится. — И добавила. — Едем домой.
Подниматься на 6-й этаж она не захотела, а на мой растерянный вопрос «А что же делать-то бу-дем?» спокойно ответила:
— А мы прогуляемся. До Петра Лаврова.
— Да какие прогулки, — заволновался я — ро-дишь на улице.
Но она невозмутимо тронулась в путь.
И ведь мы дошли до родильного дома на углу Чернышевского и Петра Лаврова и ещё примерно час просидели как голуби на скамейке. Потом зашли в приёмный покой, где её тут же у меня и забрали.
Ночи в это время года светлые и тёплые, и я так и не ушёл домой. Бродил вокруг, подолгу сидел на скамейках бульвара, выходил к Неве, волновался и ждал когда откроется окошечко справочного бюро. Часов в 10 подъехала Евстолия Степановна и, выяс-нив обстановку, прогнала меня домой, поспать пару часов.
Рожала Марина долго и так тяжело, что отклик-нуться на мою просьбу родить ещё пару ребятишек так за всю жизнь и не решилась. А в тот день я всё ходил мимо стен родильного дома, пока из одного из окон третьего этажа меня не окликнула одна из мам:
— Эй, кудрявый, это ты Маринин муж?
— Да, я.
— Ну, так успокойся, всё уже. Просила привет тебе передать. Дочку она родила. Красавицу.
И, помолчав, крикнула:
— Иди, записку ей напиши и уходи. Надоел, мая-чишь тут уже сутки.
Я в справочное.
Да, точно, 3600 и 52, девочка, здоровая, и ещё за-писка от Марины.
Выполняя её поручения, быстро обегаю соседние магазины, пишу счастливое, бестолковое письмо, выскакиваю на улицу и тут же, немедленно приса-живаюсь на скамейку и вцепляюсь в её рейки рука-ми. Я страхуюсь, ребята, я боюсь взлететь на вырос-ших за плечами огромных крыльях нежности. Я про-сто сердцем чувствую, что готов парить. И только минут через двадцать я прихожу в норму, силой раз-жимаю одеревеневшие пальцы, встаю со скамейки и иду к своему мотоциклу.
Вот пишу я сейчас об этом и поглядываю на Ма-ринин портрет, стоящий на моём письменном столе. И сердце, дорогие мои, у меня замирает, и замирает потому, что на этом портрете она точно такая, какой была в те дни. Господи, ну как же я был счастлив то-гда! И какое счастье, что это со мной было!
 
РОДНАЯ КАПА ИЛЬИНА
В те годы, когда родилась Наташенька, проблем с рождаемостью в СССР, наверное, не было. А может быть, были другие причины для того, чтобы декрет-ный оплачиваемый отпуск состоял из 54 рабочих дней до рождения ребёнка и 54 после.
А потом всё — «За работу, товарищи!». А деточек в ясли. Так и было. Правда, закон о декретном от-пуске позволял маме взять ещё и неоплачиваемый отпуск до исполнения ребёнку года. Мы так и сдела-ли, и доченька осталась с мамой. Но время летело, и уже очень скоро стало ясно, что 11 июня, когда На-ташеньке исполнится год и Марине надо будет вы-ходить на работу, уже совсем близко. Подходы к яс-лям перекрыты очередями напрочь. Но подключи-лась Бабушка. Она сходила на свой родной прядиль-но-ниточный, где своих не бросают, и место в Ком-бинатовских яслях для её внучки нашлось. А ясли на Комбинате классные, не такие как в РОНО. Персонал, медицинская и социальная поддержка, дача летом, ну и территориально рядом, на Новгородской улице.
Класс, но сдаваться надо сейчас потому, что уже конец февраля, а до отъезда на дачу ребёнок должен два-три месяца пожить в коллективе, пообвыкнуть и обязательно доказать, что кушать ложкой самостоя-тельно он уже научился.
Всё закрутилось в бешеном темпе, и однажды, в самом начале марта, мы с Мариной и Наташенькой подошли к яслям. Время 7:00 утра. Мне же к 8:00 на работу, а работаю я в районе Чёрной речки, и опаз-дывать не положено. Дверей несколько, и на одной из них табличка «Младшая группа». Слава Богу, дверь открыта. Осторожно входим. Перед нами ле-стница, в конце которой площадка и дверь в группу. Но эта дверь ещё закрыта. Наверное, рановато. Хотя странно, ведь Комбинат начинает работать очень ра-но. И это обстоятельство добавляет волнения. А правду сказать, нервы у нас и так на пределе. Ведь мы впервые отдаём наше счастье в чужие руки. Как она там? Как с ней там? Господи, помоги. Но очень скоро дверь открывается, и мы входим. И, если чест-но, ничего кроме высоких столиков, на которых, как мы тут же догадываемся, переодевают и осматрива-ют ребятишек, я не вижу. Раздеваем деточку. И я чувствуя, что мешаю Марине делать это спокойно, вообще теряюсь. И в этот момент до меня доходит, что ко мне кто-то обращается. Оборачиваюсь и, по-нимая, что меня уже не первый раз о чём-то спраши-вают, прислушиваюсь:
— Волнуешься? Да успокойся ты. Посмотри на меня, неужели не узнаёшь? Ну, Вовка, я же Капа! Капа Ильина!
И сердце проваливается в тёплый и счастливый омут. За доли секунды в памяти мелькает наше во-енное детство, путешествие в Сибирь, теплушка, чу-гунка, наши нары и напротив нары с подшефными малышами, среди которых и Капа, младшая, двухго-довалая сестра моего товарища Вальки Ильина.
Наверное, по моему лицу видно, что я тоже пом-ню всё, абсолютно всё, что было с нами во время той Великой Войны. И я уже ясно слышу, как Капа гово-рит:
— Успокойся. Кто же даст твою деточку в обиду. Беги, мы с твоей… ? — вопросительно кивает она головой в сторону моих любимых.
— С Мариной, — говорю я.
— Мы с Мариной тут разберёмся.
И у меня больше не щемит сердце. Оно оттаяло, и я мчусь по своим делам.
И с тех пор я всю жизнь помню, как это промозг-лое и стылое утро, вдруг, в секунду стало тёплым и счастливым. А поговорка «Как аукнется, так и от-кликнется» вошла в моё сердце как Заповедь!
Но должен вам сказать, что только сейчас, уже на девятом десятке жизни я, наконец, осознаю то, что мелькало тогда солнечными лучиками на самом краю моего сознания, но так и не было понято мной до конца. Только теперь я понимаю, что в то удиви-тельное и счастливое утро мой Ангел-хранитель действительно был рядом, что он был со мной.
 
ПОДТВЕРЖДАЯ ЭТУ МЫСЛЬ
И в подтверждении этой мысли, я вам расскажу ещё одну историю, которая случилась со мной чуть раньше, в тот самый счастливый день, 11 июня 1960 года, в день рождения Наташеньки. Тогда случилась пара событий, подтверждавших, что я и в тот день тоже был под наблюдением и опекой высших сил, но так ничего тогда и не понял, не отметил и не побла-годарил.
В тот день, выйдя из родильного дома и подходя к своему мотоциклу, я уже знал, что буду делать. Сначала я помчался в Лисий Нос, чтобы порадовать Евстолию Степановну. Оттуда лётом на Астрахан-скую, чтобы поделиться с дядей Сашей, тётей Тиной и Яшкой. Меня просто распирало от гордости и сча-стья. Там я проговорился, что теперь мчусь в Ва-сильево, на Вуоксу, где в том году отдыхала мама. Наверное, уже не помню точно, но думаю, что имен-но так и было, потому что когда я рассказал, что уже сутки не спал, и мало того — завтра на работу, и по-тому я только туда и обратно, мгновенно собрался Яшка и сказал:
— Я с тобой.
И на мой вопрос:
— А зачем?
Ответил:
— Чтобы будить тебя по дороге, дурень.
Никто его не остановил, и мы тронулись в путь. Неспешно выкатились на проспект Карла Маркса, пристроились за огромным самосвалом и, поскольку узко и обогнать его просто негде, двигаемся с его скоростью в сторону Ланской. А надо сказать, что, пока я был на Астраханской, прошёл короткий дождь и диабаз, которым выстелена улица, скользкий как лёд. На подъезде к железнодорожному виадуку через проспект самосвал тормозит неожиданно, и поскольку у него пневмотормоза, то получается, что он, ими только пшикнув, намертво встаёт. Я тоже торможу, но наши тормоза на мокром диабазе со-всем не так эффективны, и я, чтобы не разбить голову о его кузов, роняю мотоцикл на правый бок, и мы лёжа вкатываемся под самосвал. Счастье, что в этот момент он трогается, и мы не успеваем «сломать его задний мост» своим мотоциклом. Сзади нас никого, потому что в те времена движение было совсем дру-гим. Мы поднимаемся, осматриваем друг друга и, поняв, что пронесло, едем дальше. Но ведь и это ещё не всё. Где-то километре на шестидесятом Приозер-ского шоссе было такое место, которое мы любили проезжать с особым шиком. Это был скрытый пово-рот налево под 90 градусов и метров через 50 такой же, но правый и дальше метров двести тягун с не-большим уклоном и в конце его очень крутой подъ-ём. Так вот, особым шиком у нас, у дураков, было подойти к первому повороту на сотне, вписаться, пройти на передаче оба поворота и, разогнавшись на уклоне, взлететь на этот крутой подъём на холостом ходу. Всё так было и в этот раз. Но только асфальта на тягуне не было. Было много солдат, гражданских строительных рабочих, кучи песка, гравия, всякой тяжёлой дорожной техники, и мы со своей как ми-нимум сотней километров в час. Дело было где-то около 00:00 часов, и у всех тружеников был поздний ужин. Они сидели у костров вдоль кювета и, как по-том выяснилось, имели задание к утру положить но-вый асфальт. Погасить скорость на этом уклоне бы-стро было невозможно и, конечно, заметно её сбро-сив, мы всё же увернуться от всех препятствий не сумели и, влетев где-то на середине спуска, перед-ним колесом в кучу песка, летели дальше уже от-дельно друг от друга — я, Яшка и мотоцикл, ещё метров 10–15. Потом к нам бежали с криками «Раз-бились. Разбились», но никто не разбился, а только частично пролился электролит из аккумулятора. Мы его долили обычной водой и рванули дальше.
Мамочку мы порадовали, она нас покормила, чем смогла, поуговаривала остаться и поспать, но мы помчались обратно.
Ну, и теперь скажите мне, что нас тогда спасло? Ведь, трогаясь в путь, я не просил:
— Ангел мой, пойдём со мной. Ты впереди, а я за тобой, — да я тогда и слов-то этих никогда не слы-шал, но то, что он и без всяких моих просьб был со мной, для меня, сегодняшнего, совершенно очевидно.
И кстати, никогда до этого дня и ни разу после я с мотоцикла или вместе с мотоциклом не падал.
 
И СНОВА О КВАРТИРЕ 20
Квартира 20!
Какое же счастье, что в моей жизни она сущест-вовала. Мне иногда кажется, что не только мы с со-седями жили в нашей любимой коммуналке, а что и она сама, вместе с нами, конечно, жила своей собст-венной полнокровной жизнью. Она устанавливала не писанные, но и нерушимые правила общежития, размышляла, грустила, веселилась вместе с нами, и всех нас, и любимых и не очень, она доброжелатель-но, а иногда требовательно и жёстко организовывала для совместного дружного бытия в своих священных стенах. Допускаю, что у меня с ней были совершенно свои, особые взаимоотношения потому, что для меня она всегда оставалась обителью Дедушкиной души и была наполнена нежностью и трепетом моих детских воспоминаний о взаимоотношениях с ним и другими моими близкими. «Тени прошлого», скажете вы — да, наверное, но какие же это светлые, тёплые и нежные тени.
Уже сейчас, на склоне лет размышляя о пережи-том, я неожиданно для себя понял, что у меня нет собственнического отношения к квартире № 20. Она для меня свята совсем другим. В этой квартире жили и росли мои близкие, она наполнена теплом и обая-нием Дедушки, здесь прошло моё счастливое, дово-енное детство. Эти светлые воспоминания не омра-чены горечью родительского неприятия потери де-душкиной квартиры. Ни в слове, ни в жесте, ни в намёке даже ни у Мамы, ни у Папы не проскользнуло это современное, московское «понаехали тут» по отношению к нашим соседям. И это было настолько искренне, что соседи отвечали им уважением и во всём проявлявшейся симпатией к ним. И я очень благодарен родителям за это.
А про детство, раннее детство дочки, ну, что ска-жешь? Вот вам пример из этого самого счастливого для любой семьи времени:
Наташеньке около двух. Она с кем-то из нас при-шла из яслей, и дом сразу наполняется лепетом, движением, радостью. Дочка рассказывает, как идёт подготовка к празднику. Она пританцовывает и поёт:
— Мы матрёшки, вот такие крошки, — и при этом показывает ручкой, какие они крошки, — по-смотрите-ка у нас чистые ладошки.
Потом она на секунду приостанавливается, что-то припоминает, и говорит:
— А Зинаида Васильевна сказала, что так ни надо пальчик делать и матрёшки.
И при этом сжимает кулачёк, потом от кулачка отделяет один пальчик и кокетливо прикладывает его к щёчке. И пение с пританцовыванием продолжается. И зрителям совершенно очевидно, что дочке всё это сложное действо бесконечно нравится.
Хочу верить, что в этой замечательной квартире, квартире 20 дома 48 по 8-й Советской улице, в ко-торой прошло и её раннее детство, и детство её ба-бушки и моё детство тоже, было так же, как и мне, тепло и уютно.
А самым ярким для меня воспоминанием о том времени остаются улыбающиеся лица наших сосе-дей, часто притормаживавших в коридоре, за дверя-ми ванной комнаты, чтобы послушать, как весело и счастливо смеётся во время купания наша доченька.
 
О МАРИНИНЫХ РОДНЫХ
Когда мы были молоды, то все праздники кроме дней рождения родителей или ближайших родствен-ников мы отмечали с друзьями. Так у нас сложилось. Не знаю, хорошо это или плохо, но так было.
И вот один из дней рождения Евстолии Степа-новны, Марининой мамы.
Собрались у неё самые близкие и в том числе её родная младшая сестра Топоркова Любовь Степа-новна. Мы сидим за столом рядом и тихонечко бол-таем о разных разностях. А Любовь Степановна была человеком интереснейшим и прекрасным собеседни-ком. Она одна, не имея особого образования, подняла двух сыновей. Старший — Жора, окончив горный институт, работал тогда горным мастером где-то под Воркутой, а младший — Артур служил тогда в Советской Армии. Чтобы поднять мальчишек, Любовь Степановна с зимы 1941–1942 годов работала на только ещё обосновывающемся в Заводоуковске филиале Ленинградского Северного завода. Она работала на пескоструйном станке, на котором обдирала ржавчину с тяжеленных стальных заготовок перед подачей их на токарные или фрезерные станки. Работа довольно хорошо оплачивалась, но требовала недюжинной силы и была настолько вредной, что позволяла выйти на пенсию в пятьдесят лет.
Так вот, к той неспешной застольной беседе у нас с Любовью Степановной взаимно-встречный инте-рес. Мы оба пытаемся узнать друг о друге побольше, мы ещё только знакомимся, ведь наши с Мариной отношения ещё в самом начале длинного, в целую жизнь пути. Слово за слово, затягиваем друг друга как в омут в воспоминания о пережитом. И я, между прочим, только прикасаясь к военному путешествию в Сибирь, в наше родное Ембаево, упоминаю лежа-щие по пути к нему сёла Мыс и Яр.
— Боже мой, — перебивает она, — погоди, пого-ди. Это, какое же Ембаево, какой Мыс, и какой Яр? Тюменские? — вдруг настораживается она, и, обо-рачиваясь к Евстолии Степановне, которая снуёт между кухней и столом, говорит:
— Толя, — а именно так её звали близкие, — То-ля, ты только послушай. Володя говорит, что во вре-мя войны он жил в Ембаеве. Ну, ты помнишь эти та-тарские сёла Ембаево и Тураево, куда мама ездила, когда там случались сложные роды?
И совершенно очевидно, что они обе взволнованы и растроганы.
— Нет, вы только подумайте, — обращается Лю-бовь Степановна к сидящим за столом, — мы же вы-росли на Мысу. Там наш папа работал фельдшером, а мама акушеркой. Боже мой, мы же все, и Надежда, и Нина, и ты Толя, и Борис, и я выросли там.
И я физически ощущаю, как между нами рожда-ется чувство притяжения и теплоты.
Что-то отвлекло, заговорили о чём-то другом и к обрывкам информации о Марининых предшествен-никах, начавших было складываться в живой, привя-занный к месту и времени образ, так и не вернулись.
Господи, ну как же нам интересны и наше сегодня и наше завтра, и как же мы самонадеянны, как же мы уверены, что ещё успеем расспросить наших старших о своих же собственных предках. И с какой лёгкостью мы откладываем беседы с ними об этом на потом. На потом! А когда спохватываемся потом, то чаще всего расспросить-то уже и некого.
Ну и наконец, что же я знаю о Марининых де-душках и бабушках? Да ещё меньше, чем о своих. Ну, просто беда какая-то.
Начнём с родственников со стороны мамы, Ев-столии Степановны Меньшиковой, в девичестве Медведевой.
Дедушка Медведев Степан, отчество которого мне так и не удалось найти, и бабушка Медведева Пелагея Иосифовна. Оба из крестьянских семей, си-биряки. Дедушка фельдшер и провизор, бабушка акушерка. Ишим, село Мыс в пригороде Тюмени, Заводоуковск — вот известные мне места, где они жили, работали, растили детей и внуков. В тридцатые годы дед был репрессирован, строил Беломорканал. Но по окончании строительства был отпущен. Во время войны старшие Медведевы жили и работали в больнице Заводоуковска. Там же, у Медведевых, в зиму с 1941 на 1942 год, собрались и все близкие, все, кто ещё был жив. В сентябре приехали пятнадцатилетний внук Боря Кротов, сын уже умер-шей старшей дочери Медведевых Нины, и шестна-дцатилетняя внучка Ляля-Элеонора Напёрсткова, дочь тоже уже умершей второй дочери Медведевых Надежды. А к концу ноября подтянулись и третья дочь Медведевых — Евстолия с двенадцатилетним сыном Эдуардом и двухлетней дочерью Ирмой, и младшая дочь Медведевых — Любовь с сыновьями Георгием восьми лет и Артуром четырёх лет.
Дедушка, Степан Медведев, умер во время войны, Боря Кротов осенью 1944 года был призван в Армию и воевал стрелком-радистом с японцами, Ляля поступила в Ленинградский институт текстильной промышленности и в 1944 году вместе с институтом приехала в Ленинград. А Евстолия Степановна и Любовь Степановна вместе с детьми и бабушкой Пелагеей Иосифовной приехали с Северным заво-дом, который в 1945 году вернулся на свою террито-рию, в Ленинград. Вернулся, забрав с собой и часть оборудования, и часть своих рабочих, как ленин-градцев, так и сибиряков.
Двумя абзацами выше я впервые назвал Марину Ирмой. Должен сказать, что и в свидетельстве о ро-ждении, и в паспорте, да и во всех других её офици-альных документах она была записана как Ирма. Но она это имя терпеть не могла и всегда называла себя Мариной, а в нашей с ней жизни всегда и была Ма-риной. Иногда, подшучивая над ней, я называл её Ирмой, но она быстро начинала сердиться, и я ос-тавлял её в покое. А однажды она призналась мне, что не любит это имя потому, что назвать её так придумала другая её бабушка, мать отца — Мень-шикова Галина Павловна, дружбы с которой у Ма-рины так и не получилось.
Марининого отца, Меньшикова Аркадия Алек-сандровича, лётчика, отвоевавшего и Финскую, и Великую Отечественную войну и умершего в воз-расте 45-ти лет от острой сердечной недостаточно-сти прямо под крылом самолёта, где-то за год до моего знакомства с Мариной, я не знал. А вот с ма-мой Аркадия Александровича, Галиной Павловной Меньшиковой, той самой, другой бабушкой Марины я один раз виделся, и был представлен ей Мариной.
Должен сказать, дети, что никого из названных мною здесь близких родственников вашей мамы и бабушки Марины Аркадьевны Гесиной в живых се-годня уже нет.
А те, кто жив, а это и мой свояк Евстафьев Алек-сей Иванович, муж Марининой сестры Ляли-Элеоноры Георгиевны, их дочь Наталья и две не-вестки Любови Степановны Топорковой — жена Ге-оргия Светлана Корнева, и жена Артура Клавдия То-поркова, посильно помогали мне в восстановлении памяти о семьях Марининых дедушек и бабушек — Медведевых и Меньшиковых.
 
И СНОВА СЕВЕРНЫЙ ЗАВОД
Наш с Мариной Северный завод, с его революци-онно новой техникой и сплавом хорошего рабочего консерватизма старших в их отношении к делу и мастерству с энтузиазмом и устремлённостью вперёд молодёжи дал мне колоссально много. Там я прошёл замечательную школу и очень благодарен судьбе за этот сделанный мне подарок. Надеюсь вернуться к этому периоду своей жизни, когда буду рассказывать о семье.
В круговерти потрясающе интересной жизни пролетело три прекрасных года и, тем более неожи-данным и неприятным, было растущее ощущение неудовлетворённости работой. Может быть, это было следствием небольших творческих успехов, не связанных с основной работой. Может быть. Ну, кто же знает.
Ну вот, как пример, — в работе жгутовой остро чувствовался дефицит маркированных хлорвинило-вых бирок, которые надевались на каждый распаян-ный провод. Их непрерывно писали на хлорвинило-вых трубочках 5–7 работниц. Предложение создать маркировочный автомат было встречено без раздра-жения, но с откровенным скепсисом. Когда же вдруг такой автомат появился и заработал, и через полгода, убедившись в его относительной надёжности, изго-товили ещё один, для страховки, было приятно. Ко-гда же мы насладились результатом ещё 2–3 подоб-ных небольших достижений, выполненных между делом, тогда, наверное, и захотелось сменить основ-ную работу на более творческую.
Самое, казалось бы, простое решение — это пере-вестись на производство! Но на переводе жёсткое табу, так как между руководством завода и приёмкой был уговор — кадры друг у друга не переманивать. И это было обстоятельством непреодолимой силы.
Первым рискнул мой сослуживец Юра Русинов. Он перешёл на пятый курс Политеха, на вечернем отделении которого учился, и перед ним встала за-дача подготовки к написанию дипломного проекта. Надо было искать такую работу, которая бы помогла решить проблему написания качественного диплома, но с минимальными затратами времени и сил. И он нашёл это решение, нашёл на предприятии, создан-ном год назад, как КБ автоматизации технических средств судов и кораблей, и переживавшем период бурного развития.
Примерно через месяц после своего увольнения Юра позвонил мне и рассказал, что предприятию, в котором он теперь работает, требуются  специали-сты, и руководство обратилось к сотрудникам с просьбой приглашать на работу проверенных в деле знакомых.
— Я рассказал о тебе и передаю приглашение на собеседование, — закончил он, продиктовал телефон и имя того, к кому нужно обратиться.
Через несколько дней меня принял заместитель Главного конструктора предприятия, тогда ещё три-дцатилетний, Никитичев Михаил Михайлович, ко-торый, подводя итог нашей обстоятельной и доволь-но продолжительной беседы, сказал:
— Сейчас мы испытываем нехватку специалистов в двух подразделениях. Одно разрабатывает систему автоматизации корабельного предстартового ракетного комплекса, а другое автоматизирует общекорабельные системы (ОКС). Решайте.
Что я мог решить тогда! ОКСы, как технические средства, — это мне понятно, но как предмет авто-матизации? Вопрос! Ведь в Училище нас знакомили только с системой «Феникс», создававшейся для стабилизации Лодки в подводном положении без хо-да. Что я знал об этом? Сильфон, насос и клапана. Нет, с точки зрения автоматизации это не так инте-ресно, как… Ведь тогда я был так увлечён техниче-ским существом своей последней работы. Нет, бро-сать не хотелось!
— Предстартовый комплекс. — Сказал я и, как всегда в таких случаях, кто знает, прав ты или нет, но судьба твоя определена.
 
«НА ПЫЛЬНЫХ ТРОПИНКАХ…»

В те далёкие времена история нашей фирмы ещё только начиналась. У истоков её создания — Юрий Сергеевич Путято. Редчайшего дарования человек. Умный, смелый, прозорливый, талантливый и при всём при этом великолепный организатор. Быть его учеником — почётно, и я всю свою жизнь благодарю судьбу за предоставленную мне возможность по-учиться у него. Он многие годы работал в электро-монтажных предприятиях Судпрома на Дальнем Востоке. Очень хорошо зарекомендовал себя там и был знаком со многими Дальневосточниками в Су-достроительной Промышленности и, в том числе, с первым заместителем министра Егоровым Михаилом Васильевичем. Это было время, когда строительство Советского Атомного Подводного Флота разворачивалось во всю, росло количество атомных подводных лодок (АПЛ) и кратно росла сложность объектов управления на них. Цена ошибок моряков при ручном управлении объектом в процессе экс-плуатации и боевого использования АПЛ увеличи-валась заметно, и вопросы автоматизации управле-ния их техническими средствами становились всё более актуальными. Вот это и позволило Ю.С. Путя-то выйти к министру с развёрнутой докладной за-пиской, обосновывающей своевременность создания конструкторского бюро по решению задач автомати-зации технических средств АПЛ и придаче этому бюро опытного завода. Он был услышан, КБ было создано, и его Главным конструктором назначили Юрия Сергеевича. Между Малой Спасской и Поли-технической улицами, на территории подведомст-венного министру завода, изготавливавшего для ВМФ аккумуляторные фонари и другую электротех-ническую мелочь, приступили к строительству зда-ния для КБ, а сам завод был придан КБ в статусе опытного. Когда я, 21 октября 1961 года пришёл на работу в это бюро, нас вместе с управленцами и ди-рекцией было около 200 человек.
И если представить себе, в какую махину мы вы-росли к середине семидесятых, уже став Научно-Производственным Объединением, в составе кото-рого НИИ, опытный завод, четыре серийных завода, несколько десятков тысяч человек работающих, и отдать дань прозорливости Ю.С. Путято, то водрузил бы я в его честь памятную доску на фасаде нашего предприятия. Уверен, что всей своей жизнью он заслужил это.

***


В отделе, в котором мне предстояло работать, было человек 20–25. Подразделение разрабатывало корабельную аппаратуру системы автоматизации ко-рабельного предстартового ракетного комплекса. Это были пульт управления ракетной стрельбой для командира корабля, пульт управления предстартовой подготовкой ракет для командира ракетной боевой частью ПЛ (БЧ-2), и приборы  оператора ракетной стрельбы.
Начальником третьего сектора этого отдела, в ко-торый я и попал, был Борис Вениаминович Зиль-бершер. Борис Вениаминович солдатом-пехотинцем провоевал всю войну, с её первого и до последнего дня. Этот честный и мудрый человек, знавший про солдатскую войну абсолютно всё, был удивительным психологом и исключительно интеллигентным человеком. Он не умудрялся быть, а именно был для нас абсолютным авторитетом. Для меня же это была не только очень интересная работа, но и великолеп-ная школа жизни.
К моему счастью я, как говорят в таких случаях, пришёлся. Вокруг меня были молодые и талантливые ребята. В специальных вопросах проектирования мне надо было у многих из них учиться, и я это старательно и честно делал. Но был широкий круг вопросов, в которых и я был полезен.
Это были накопленные мной знания о бортовых системах ракеты и о самой ракете как об объектах управления, и, конечно, знание ПЛ и организации службы на ней. А это, как показала жизнь, были очень востребованные знания.
Сложилось так, что в самом начале 1962 года у нас появился опытный образец аппаратуры, и я пол-ностью погрузился в его наладку. Впервые мне при-шлось участвовать не только в выявлении недостат-ков схемных и конструктивных решений, но и в их устранении с минимальными затратами. И всё это быстро, в цейтноте, который понятие «личная жизнь» исключает из обращения. Сегодня, когда мне за 80, и всю жизнь я проработал именно так, и по опыту знаю, что таких в стране было большинство, то понимаю, что такие наши фильмы, как «Офицеры» или «Добровольцы» не агитка, а Констатация!
После проведения испытаний мы отгрузили аппа-ратуру в Северодвинск, на опытную Подводную Лодку — ПЛ С-162.
Эта ПЛ, приказом главнокомандующего ВМФ была выделена из состава действующего флота (http://flot.sevastopol.info/ship/podlodki/s162.htm), и переоборудована для обеспечения совместных с нашей аппаратурой лётно-конструкторских испытаний крылатой ракеты П5-Д и к тому времени уже ждала нас и нашу аппаратуру на территории судостроительного завода в Северодвинске.
Вскоре, вслед за аппаратурой, тронулись на Север и мы.

***
В Архангельск мы прилетели на ЛИ-2, других са-молётов на этой линии ещё и не было. В те далёкие времена автомобильных дорог, соединяющих Ар-хангельск и Северодвинск, тоже ещё не было, и по-этому мы на рейсовом катере, с остановками у каж-дого посёлочка в плавнях Северной Двины, четыре часа добирались до места. Разместились в гостинице «Маяк», единственной тогда в городе, в номере на 11 человек. Но, правда, все свои.
Часть первого этажа гостиницы занимал ресторан, который в народе назывался «У Эйдельмана» и славился прекрасной кухней. И не случайно славил-ся. Дело в том, что город в совсем ещё недалёкий для тех лет период строили российские заключённые и пленные немцы. Среди заключённых, народа очень разного, был и некто Эйдельман, неизвестно за что загремевший, но при этом бывший известный сто-личный ресторатор.
Он-то, ограниченный в правах, условно-досрочно освобождённый, и предложил организовать точку нарпита, в которой могли бы перекусить местные свободные люди. Ему разрешили, и то, что он орга-низовал, постепенно и выросло в ресторан, извест-ный своим высококачественным хлебосольством на всю страну. К тому времени, когда мы там появи-лись, Эйдельман уже умер и был с почётом похоро-нен на местном кладбище, а дело его рук и таланта жило и процветало.
На ПЛ С-162 специальное электромонтажное предприятие (ЭРА) заканчивало прокладку кабель-ных трасс и распайку разъёмов для подключения нашей аппаратуры. После их прозвонки и погрузки аппаратуры началась её проверка с целью выявления и устранения недостатков, заработанных в процессе транспортировки, а затем и комплексная настройка-наладка с действующим макетом ракеты и стыковка со смежниками.
Работали часов по 18-20. К счастью, у нас был не-большой автобус, и мы не теряли время на переходы.
Трудное, но и необычайно интересное это было время. Раз в десять-пятнадцать дней, когда всем ста-новилось ясно, что всё — лимон выжат, и мы уже точно ничего не сделаем, посылался гонец к «Эй-дельману», там сдвигались 3–4 столика, делался за-каз, и мы приезжали через час, уже к полному параду. Больше 2–3 рюмок нам не полагалось, но, как вы и сами понимаете, нам, в силу молодости и усталости, больше и не надо было. Зато поесть вкусно и от пуза — это было правилом. Ну, а утром мы появлялись на работе, снова испытывая к ней звериный аппетит.
Как вы сами понимаете, в нашей работе случались и маленькие перерывы. Ну, скажем, надо под-корректировать монтаж. Документация отработана, слесаря снимают приборы с вешал, монтажники го-товятся к переброске проводов, ну, и если это часа на 3–4, то у нас появляется время поболтаться.
Система обесточена, и мы гурьбой к автобусу и в город. Как вы понимаете, в городе смотреть особен-но нечего, выбор небольшой, и мы либо в Ягры на пляж южного берега Белого моря, либо по магази-нам. А магазины от ленинградских отличаются заметно. Здесь можно купить холодильник, лодоч-ный мотор, ну не знаю, что ещё. А можно, например, купить магнитофон «Днепр-11», который, может быть, дома тоже можно купить, но «кто ж ему дасть». Поэтому некоторые покупают!! А вот с холо-дильниками и лодочными моторами особая история. Один из компании приценивается к холодильнику, долго и подробно расспрашивает у девчонок-продавщиц о его характеристиках и, когда уже чек выписан, и покупатель вроде бы уже идёт к кассе, этот мерзавец оборачивается и говорит:
— Да, совсем забыл спросить, а он Москву-то бе-рёт?
И на замечание девчонок:
— Это же не приёмник!!!
Не моргнув глазом, бросает, уходя:
— Ну что ж вы сразу не сказали. Столько время потеряли зря.
Все хохочут, и, кстати, вместе с девчонками, ко-торые вовсе не дуры и, как видно, не без чувства юмора.
В следующий раз они нас встречают, уже пони-мая, что мы никакие не покупатели и, как показывает дальнейший ход событий, явно готовы нам поды-грать.
Всё так же серьёзно, только покупаем лодочный мотор. Никто кроме «покупателя» ещё не знает, в чём хохма. Он долго и подробно расспрашивает о моторе, а продавщицы, которые не любят своего ди-ректора и успевают пригласить его на помощь, как якобы профи в этих делах, потихоньку передают то-му инициативу в беседе. Когда вконец разошедшийся директор, наконец, убеждает этого «придурка-покупателя» в необходимости немедленно выложить деньги за покупку, тот, наблюдая, как ему выписы-вают чек, говорит:
— А попробовать можно?
— Что попробовать? Как попробовать? — спра-шивает совершенно ошалевший директор.
— Ну как, как — завести, конечно, это же двига-тель! А вдруг не заработает!
— У нас же здесь воды нет, — перестав писать, растерянно говорит директор.
— Так Вы налейте. В тазик, — совершенно серь-ёзно советует ему это боец.
Но его уже не слышно, потому что хохочут все: продавщицы, случайные покупатели и мы, конечно. Про нас начинают рассказывать всякие истории, уз-навать, а поскольку мы работаем как звери, а в горо-де к таким относятся тепло, то иногда, когда мы по-являемся у «Эйдельмана» и, например, оркестр в этот момент отдыхает, нашим даже разрешают по-петь с эстрады.
Наконец, всё закончено. Начинаются лётно-конструкторские испытания, и я снова в родной сти-хии. Как писал наш однокашник Сева Себкевич:
Уходим в море мы неслышной,
                мрачной тенью.
Суровая волна о борт упрямо бьёт.
Мне в моей жизни ещё много раз приходилось выходить в море при подобных обстоятельствах, и поэтому, когда через десятки лет, в мой 80-летний юбилей друзья моряки вручили мне наградной офи-церский кортик и медаль «Ветеран ВМФ», я очень гордился и не испытывал чувства неловкости.

*   *   *
Возвращаясь к теме испытаний, должен заметить, что у ракетчиков всё по-особому. У них нет привыч-ных для нас, судостроителей, швартовных, ком-плексных, ходовых и государственных испытаний. У них, естественно, лётно-конструкторские — первые, вторые, третьи и так далее. Сначала просто фюзеляж с двигателем, потом фюзеляж с двигателем и с авто-пилотом, потом… Если честно, то я не знаю, сколько там этих «потом», но их там ровно столько, сколько решит Генеральный конструктор. Дело хлопотное и дорогое, но необходимое.
Наш этап для ракетчиков последний, после удач-ных стрельб с опытного корабля ракету принимают на вооружение и продолжение «мармезонского балета» уже на головном корабле серии.
В нашем случае, до получения желаемого резуль-тата, стрельб с Лодки было несколько.
Поэтому ракетчики рядом. Они анализируют ре-зультаты наших испытаний, сравнивают с результа-тами полигонных, которые ведутся на разных пло-щадках страны. На одной из таких площадок, на макете ПЛ с б;льшим, чем два, числом контейнеров проверяют результаты расчётов по стрельбе серией. Поэтому когда у нас на пирсе мы видим представи-тельную команду ребят из КБ В.Н.Челомея, догова-ривающихся с заводчанами об изменении конфигу-рации газоотбойников в лёгком корпусе ПЛ С-162, то всё понимаем и надеемся, что на время доработок корпуса корабля нам разрешат слетать на пару дней домой. Кстати, тогда-то я впервые увидел в группе Челомеевских ребят сына Никиты Сергеевича Хру-щова, Сергея, который работал в одном из отделов этого КБ.
Должен отметить, что тогда тех, кто выходил в моря на стрельбы, действительно отпустили на несколько дней домой.

*   *   *
Последним событием этого этапа было участие нашей Лодки в операции «Касатка», которая прово-дилась для демонстрации Генеральному Секретарю ЦК КПСС Хрущёву Н.С. мощи Северного Флота и в которой принимало участие много достойных бое-вых кораблей.
Общий регламент этого грандиозного действа я, конечно, не знаю, но свою частную задачу ПЛ С-162 безусловно выполнила. Как непосредственный уча-стник того боевого похода, подтверждаю. В походе участвовало несколько гражданских специалистов. Один отвечал за навигационный комплекс и систему подготовки данных по координатам цели, другой ку-рировал бортовую систему управления ракеты, два-три наших специалиста обеспечивали предстартовую подготовку и производство старта, а двое последних, от КБ В.Н.Челомея, своей доступной для обслужи-вания аппаратуры не имели, но тоже за что-то отве-чали.
Перед выходом в море нас, гражданских специа-листов, предупредили, что выходим суток на 10–15, в Северодвинск не вернёмся и в Ленинград возвра-щаемся из Мурманска. Поэтому, взяв с собой только необходимое, мы прибыли на борт. Корабль гото-вился к бою и походу, и с нашей задачей — не ме-шать — мы прекрасно справились, завалившись спать в первом, торпедном, отсеке.
Поскольку за время испытаний мы все уже пооб-выкли на корабле, то я, например, проспав погруже-ние, дифферентовку и последующее всплытие, про-снулся от мерного грохота дизелей, когда мы в над-водном положении шли к горлу Белого моря. Весь этот поход я помню не очень подробно, ну, скажем, — без деталей. Но пару событий запомнились очень. И это, конечно, подготовка к стрельбе и сама стрель-ба, и наш приход в Губу Оленью после похода.
Стрельба это всегда особое действо, особенно ко-гда ты стреляешь сам. Поверьте причастному — это удивительный, потрясающий момент. Это момент, когда весь твой организм отмобилизован, данные стрельбы в бортовую систему ракеты введены, кур-совые гироскопы отбалансированы, маршевый дви-гатель ревёт над головой, команда на старт прошла, и ты ждёшь только срабатывания блока выбора мо-мента старта, и всем существом ощущаешь, когда это происходит, и тут же слышишь мощный хлопок сработавших стартовиков. Через мгновение ты кожей чувствуешь наступившую тишину, и тебя уже нет, в этот момент ты уже не ты, ты — сгусток плазмы, летящий за ракетой.
Постепенно, но очень быстро всё на ПЛ и все на ней успокаиваются, автоматически закрываются крышки контейнеров, задраиваются их кремальеры, опускаются до места контейнера, приняла балласт ракетозаместительная цистерна, и мы ныряем на пе-рископную глубину. Примерно минут через три-дцать-сорок радист принимает радиограмму с благо-дарностью Генерального Секретаря за отличную стрельбу, о чём нам и сообщает корабельная транс-ляция.
Вспоминая об этом теперь, я думаю, что такие признания успеха должны подтверждаться чем-то материальным, ну хотя бы в трудовую книжку, в раздел поощрения записать, я уже не говорю о пись-менной благодарности или грамоты от имени Гене-рального Секретаря. Ну, чтобы внуки гордились.
Так и хочется, так же как когда-то мой маленький внук, в ответ на замечание:
— Тебе бабушка передала привет.
В ответ протянуть руку и сказать:
— Где привет? Давай!
А по корабельной трансляции звучит уже ставшее родным:
— Отбой боевой тревоги! Первой смене засту-пить! Команде обедать!
И хочется, наконец, уже выпить положенные в автономке к обеду 50 граммов.

*   *   *
Через пару часов всплываем и надводным ходом идём в Оленью. Губа Оленья тогда ещё только об-живалась. Сопки её украшены парой жилых домов из белого силикатного кирпича, а берег длиннющим пирсом, по которому мы и прогуливались в ожида-нии катера. Запомнилось, рассмешившее нас до ико-ты, замечание Юры Кононова. Он долго разглядывал одинокую, очень пожилую, неряшливо одетую даму, возившуюся вдалеке у самой воды, и глубокомыс-ленно заметил:
— Наверное, правда, что матросам что-то подме-шивают в еду. Вот смотрю на эту бабушку и никакой реакции!
Через двое суток мы были дома. Захлестнули и домашние дела, и рабочие проблемы, но ещё долгое время эта история вспоминалась во время перекуров и всегда вызывала ожидаемую реакцию.

*   *   *
Очень скоро, но уже с серийным образцом аппа-ратуры мы снова были в Северодвинске, где уже на головной АПЛ проекта 675 настраивали свою систе-му. Закончив работу на Севере, я улетел на Дальний Восток, потому что там, в Большом Камне, нас уже ждала головная АПЛ этой же серии, но постройки Комсомольского-на-Амуре завода. Расскажу немно-го и об этом этапе работы.
Это был год 1962 или 1963. Тогда достроечная база Комсомольского-на-Амуре завода в Большом Камне ещё только начиналась. Летали мы туда на ТУ-104, с тремя-четырьмя посадками для заправки. И я только тогда и осознал, какая огромная у нас Держава. Осознал, загордился и запомнил навсегда. Посёлок Большой Камень был в то время именно по-сёлком. Одна улица с несколькими жёлтенькими двухэтажными, скорее, домиками, чем домами. Де-сятка два-три деревянных домов. Магазин, почта. Одно построенное и два строящихся четырёхэтаж-ных кирпичных зданий гостиницы и бараки, бараки, бараки. Бараки не только в самом посёлке, но и за околицей, в распадках отрогов Сихотэ-Алиня. В од-ном из таких бараков, с названием «Зелёный попу-гай», километрах в пяти от посёлка, Владивостокское электромонтажное предприятие выделило нам одну большую комнату в принадлежавшем им бараке. В этой комнате и жила вся наша дружная команда. От-туда мы ранним утром ходили на работу и поздним вечером, часа в 22–23 возвращались. И главная беда была в том, что две имеющиеся столовые не успевали накормить всех командированных, которых в тот момент было 8000 на 2000 местных жителей. Условия для жизни, скажем мягко, — спартанские.
А вот условия для работы были замечательные. Рядом с Лодкой стоял дебаркадер, где нам и выдели-ли два удобных помещения под лаборатории. Рабо-тали, как обычно, много и, с учётом накопленного на Севере опыта, эффективно. Бывали и небольшие технологические перерывы. Ну, например, перегруз-ка действующего макета из одного контейнера в другой или необходимый перемонтаж в аппаратуре или во внешних связях давали нам коротенький роз-дых. И вот однажды, в такой вот перерыв, иду я вдоль одного из пирсов завода и вижу, что мне навстречу идёт молодой стройный красавец инженер капитан-лейтенант Вавилов Слава. Как дети бежим друг другу на встречу:
— Славик!
— Вовка! Ты-то как здесь оказался, Господи?
И душим друг друга в объятиях. Ведь мы со Сла-вой Вавиловым шесть лет сидели за одной партой. Мы очень дружили. Бывали друг у друга дома, он у меня на 8-й Советской, а я однажды ездил с ним в Папасное, где работал начальником железной дороги его отец. После выпуска Слава служил на Камчатке, командиром БЧ-5 на дизельной ПЛ 613 проекта. И здесь, в Камне, был на среднем ремонте.
Эта встреча с ним как подарок судьбы. Больше наши дороги не пересекались и, что самое удиви-тельное — никто из ребят так ничего и не знает о его судьбе. Пока его Лодка была в ремонте, мы неодно-кратно встречались, выпивали помаленьку и вспо-минали, вспоминали, вспоминали о нашей курсант-ской юности.
Возвращаясь к работе, не могу удержаться и не сказать ещё пару слов о потрясающем Юрии Сергее-виче Путято. Когда я осторожно назвал бытовые ус-ловия нашей жизни спартанскими, я ничего не пре-увеличил. Рано утром мы забегали в столовую перед работой и часто видели там только большие «кули-чи» варёных, холодных макарон, ну и чай. От «кули-ча» большим ножом, который мы называли сапёрной лопаткой, отрезались куски макаронного пудинга, и это был наш завтрак. Если мы не успевали или забы-вали забежать днём в магазин, то вечером прикупить можно было только китовое мясо, которое, может быть, и еда, но готовить его мы так и не научились. И вот однажды, поздний вечер, мы в своих прекрасных меховых костюмах и унтах, которыми нас обеспечил тот же Ю.С., усталые, преодолев в снегу по колено дорогу домой, вваливаемся в свою каюту, а у нас неожиданные гости. Один из них сам Ю.С., а другого он нам представляет как первого заместителя мини-стра судостроительной промышленности Михаила Васильевича Егорова. И это правда, ребята! Эти два немолодых уже человека, конечно же, не шли до на-шего барака пешком, но приехать в 23 вечера, чтобы посмотреть, как мы живём, и приподнять наш боевой дух — это дорогого стоит. Ю.С., конечно, всё знал о нашем житье-бытье, но понимал, что чиновники не всё рассказывают руководству, и очень хотел пока-зать реальное состояние дел сам. Поскольку Михаил Васильевич днём прошёл по Лодке вместе с Ю.С. и видел, как мы работаем, то картина сложилась, и в этом был весь Путято.
Уходя, Михаил Васильевич сказал:
— Не позднее марта у Вас будет микроавтобус, чтобы Вы могли в свободную минуту съездить к Океану. Ну и столовые будут работать, как следует.
И добавил: «А пока терпеть и работать!»
И они ушли. Уже потом Ю.С. сказал нам:
— Молодцы, не жаловались и не просили!
И действительно, в марте у нас появилась «Ниса» с водителем, а в столовых нормальная еда. На этой «Нисе» мы иногда ездили к Океану купаться и затем обедать в столовой местного рыбколхоза. Боже, как же там кормили!


***
      Почему к нам было такое внимание?
Да потому, что в те времена работа с ракетным оружием проводилась после того, как корабль про-шёл все испытания, в том числе уже после заводско-го выхода. И нас теперь в силу технологии ждали все, и от нас зависел срок сдачи корабля.
Наконец, мы готовы, вместе со смежниками ра-зобрались с выработкой и вводом данных в бортовые системы, перебудили весь посёлок рёвом маршевых ракетных двигателей, провели обязательные провер-ки, сдали все необходимые экзамены и в моря. Опять в моря!!
Весь предыдущий этап с нами работала Госу-дарственная комиссия, председателем которой был Лев Борисович Нерубай. Он представлял один из специализированных военных институтов, который вёл наблюдение за созданием комплекса. Очень толковый, опытный специалист — профессионал своего дела. Как только он понял, что наши подходы к делу совпадают даже в мелочах, у нас сложились доверительные, дружеские отношения. И это очень помогало делу.
Лев Борисович, как председатель госкомиссии, вышел с нами на стрельбы. Полигон, с которого мы должны были стрелять, расположен далеко на север от Владивостока, где-то чуть южнее Камчатки, и ес-ли учесть, что заводу на этом переходе нужно было ещё отдать кое-какие долги за предыдущие этапы испытаний, то у нас появилось время, чтобы попри-выкнуть к походной жизни на корабле. Лодка по своим габаритам несравнима с нашей опытной, но и народу на выход поднабралось довольно много. Поэтому бытовые условия существенно отличаются от штатных. Но в этот раз мы определяем результаты выхода, и поэтому о нас заботятся. Наши расписаны по каютам и в числе команд, подаваемых после лю-бимой: «Команде обедать», предусмотрена и такая: «Члены Госкомиссии и гражданские специалисты приглашаются в кают-компанию».
Происходит это, конечно, после того, как накорм-лен экипаж, что совершенно правильно, потому что экипаж на Лодке это наше всё, это и живучесть и безопасность, и многое другое, про что можно и нужно сказать — это святое!
Где-то сутки на третьи похода нас прихватил шторм, да такой, что пришлось искать убежища и прятаться в ближайшей бухте. Ближайшей оказалась Совгавань, в которую мы и устремились на полных парах. Трепало очень, и наша команда, вместе с мо-ряками-операторами, не занятыми вахтой, пережи-дала шторм, лёжа на ватниках, на пайолах приборно-го отсека. Мы с Геной Алексеевым, спецом по блоку доплера, лежали на животах, рядом с прибором, с которым до этого возились, а рядом с нами вкусно попахивал бачёк с макаронами по-флотски. Моряки так и не успели расправиться с этим блюдом, так как качка есть качка и им было явно не до еды. А мы с Геной по ложечке, по ложечке и, хоть поверить в это трудно, но часа за два достучались до дна бачка, где до этого момента содержалось макарон на шесть матросов. Вы бы видели удивлённые лица всех при-сутствующих, да и наши тоже, когда мы влетели в Совгавань, и качка умирилась почти мгновенно, и морякам, как это всегда в эти минуты и случается, захотелось есть больше, чем жить. Ничего не могло быть более удивительного, чем жалкий вид этого пустого бачка с болтающимися на его дне двумя грязными ложками. Конечно, на камбузе нашлось, чем накормить ребят, но сам себе я удивляюсь до сих пор.

*   *   *
Действа, связанные со швартовкой у чужой стен-ки, ещё не закончились, как по корабельной транс-ляции прозвучало:
— Гражданский специалист Гесин приглашается на пирс!
И я, не ожидая никаких сюрпризов — ну мало ли есть поводов что-то обсудить с ответственным сдат-чиком предстартового комплекса, заспешил к трапу. Пробегая мимо кают второго отсека, я услышал на-сторожившую меня фразу Л.Б. Нерубая:
— Володя, я их видел! Будь сдержан, завтра в мо-ре!
Мудрый Лев Борисович, ну как же он всё просчи-тал с одного взгляда.
Когда я вихрем взлетел на мостик, то на пирсе увидел несколько дорогих мне, до боли знакомых лиц — лиц своих однокашников. И среди них Витя Аксельрод, Толя Михеев и другие.
— Ребята! Ну как же вы узнали? — совершенно растеряно лепетал я.
— Да вы только на курс к нам легли, а мы уже знали про вашего монстра. А когда вы входили в бухту и дежурный уточнял перечень необходимого обеспечения, чтобы определить место для вашей швартовки, тут и прозвучало, что особые детали, ес-ли они возникнут, надо уточнить с ответственным сдатчиком предстартового комплекса Гесиным. Толя Михеев, который был там по делам службы, сообразил, что ты на борту, и тут же позвонил на бригаду. Боже, как же всё просто!
— Быстро собирайся, там у меня уже на стол на-крывают и все наши соберутся! — торопил Витя.
— Ребята, я же в робе. У меня костюм на судне обеспечения! — совсем растерялся я.
— Это вот на том, который на якорь становится посреди бухты? — спросил Витя.
— Да, — ответил я.
— Постойте здесь! — бросил он и рванул к теле-фону.
И вы не поверите, через 15 минут подошёл катер, и мы полетели к судну обеспечения. Причепуриться, одеться — ну что это — мгновенье для почти уже тридцатилетних мужиков. И мы уже летим обратно, и идём небольшой стайкой по пирсу, и только Лев Борисович, у которого как у своего непосредствен-ного начальника я отпрашиваюсь ненадолго, смотрит на меня внимательно и повторяет:
— Будь сдержан!
Ребята прислушиваются к нашей беседе, и Витя говорит:
— Мы всё понимаем, мы все будем осторожны, и мы его проводим до трапа не позднее двадцати двух.
А Толя Михеев добавляет:
— Я прогноз уточнил, и вас выпустят завтра, не раньше 11.
На что Нерубай мрачно замечает:
— Он нам и здесь, у стенки нужен, но со свежей головой.
И величественно взмахивает рукой, как бы осеняя нас на послушание.
Прекрасный был вечер. Тёплый, даже трепетный какой-то. Полный не только воспоминаний, но и на-дежд.
Мы действительно выпили очень умеренно, и Лев Борисович, уже знавший откуда-то о более раннем выходе, чуть по-медвежьи, но уважительно отметил это. А в 7:00 мы отошли от стенки. Все очень спешили.

*   *   *
Во время стрельб произошёл случай, о котором не рассказать грех. Он очень точно характеризует установившийся между нами и Государственной ко-миссией уровень доверия. Так вот, задача у нас была осложнена тем, что стрелять нам нужно было серией. Серия — это не менее двух ракет в залпе. Потом, лет через 30–40, стреляли и по 16 в серии. Мало того — из подводного положения. Но тогда всё ещё было в диковинку.
Так вот, возвращаясь к стрельбам.
Объявлена боевая тревога. Все стоят по боевым постам. Идём в подводном положении. Заканчивает-ся ввод данных по курсу и дальности в бортовые системы ракет. Наконец, всё готово — всплываем. Гидравлика поднимает и фиксирует контейнера, от-драивает кремальеры, открывает крышки. Идёт про-граммный запуск маршевых двигателей и вывод их на режим. И мы и весь народ на Лодке напряжённо прислушиваемся к ставшим уже привычными для обстановки звукам и, как мне кажется, все вместе мысленно фиксируем вероятные моменты срабаты-вания блока порядка старта. Перехватчики, поднятые для того, чтобы сбить ракеты, если что-то пойдёт не так, взлетели и теперь уже на подходе. И вот главный миг — первая ракета стартовала, и вдруг… Господи, ну всегда это вдруг! Ещё раз пробегаю глазами линейки готовности ракеты к старту, прислушиваюсь к маршевому двигателю, который уверенно ревёт над головой и, ощущая, как второй уже раз вхолостую формируется команда старта, быстро говорю Льву Борисовичу:
— Где-то не проходит команда на стартовики, можно я её продублирую аварийно?
— Ты абсолютно уверен? — и смотрит мне в глаза.
— Да!! — говорю я, нажимая кнопку команды аварийного старта.
И вторая стартует.
И после длившегося вечно напряжённого ожида-ния по корабельной трансляции слышим ликующее:
— Поздравляют! Обе в кол!!
И это значит, что и вторая приходит на полигон!!!
И что мы всё сделали правильно!
И нервы отпускают ликующее сердце!
Потом мы, действительно, находим в контейнере отошедший провод в штатной цепи поджига пиропа-тронов стартовиков. И понимаем, что обойти это можно было только так — по схеме аварийного сброса, послав команду по резервной схеме, и это потом будет учтено по результатам испытаний. И надо ещё понять, как это могло случиться. Но тогда, в тот момент, чтобы совершить поступок, нужно бы-ло знать и абсолютно доверять друг другу.
Спасибо Вам, дорогой мой Л.Б. Нерубай, за пре-красный урок высоких человеческих отношений.
Вот, пожалуй, и всё об этом этапе моей жизни-работы. Больше я оружием не занимался. Правда, мне приходилось ещё несколько раз летать на Восток, но уже для того, чтобы поучаствовать в обучении экипажей, сходить с ребятами в автономку и вместе с ними пострелять на приз командующего Флотом. Но это уже так, для радости, в порядке самоутверждения. Они хоть и звали меня, но думаю, что прекрасно справились бы и сами.
Была, правда, в тот период ещё одна встреча, ко-торая так и просится в эту часть воспоминаний.
В один из теперь уже не частых наездов на Даль-ний Восток мне пришлось поучаствовать в ком-плексной проверке ракет перед их загрузкой на Лод-ку, которая готовится к призовым стрельбам. Бухта, где расположен арсенал, удалённая, тихая, незамет-ная и совершенно безлюдная. Работа сделана, до обеда часа полтора, и я получаю разрешение прогу-ляться. Иду я неспешно вдоль берега Тихого океана в поисках удобного места для купания. Далеко об-хожу небольшой пирс, где стоят две или три Лодки 665 проекта, и вскоре нахожу маленькую бухточку с удобным подходом к воде. Когда подхожу совсем близко, то замечаю сидящего на большом камне одинокого и очень грустного человека. Присматри-ваюсь к нему, собираясь уходить и искать себе дру-гое место для купания, как вдруг понимаю, что это же свой. Ну, точно, свой. Боже мой, да это же Олег Мятелков. Окликаю его, он недовольно оборачива-ется и, приглядевшись, растерянно улыбается. Вска-кивает, спешит ко мне навстречу, и я слышу, как он тихо говорит:
— Ну как же это может быть. Гесин, это правда? Это ты?
— Да, конечно же, я! — и крепко обнимаю его.
И мы, сидя на этом камне, целый час обменива-емся новостями, болтаем ни о чём. Постепенно Олег, который служит командиром БЧ-5 как раз на одной из тех лодок, которые я только, что миновал, оттаи-вает и светлеет. Может быть, этому, безусловно, са-мому эмоциональному из нас, открытому, талантли-вому и очень ранимому человеку нужен был какой-то толчок, встреча со свежим, не связанным ни с се-годняшними событиями, ни с его окружением, но хорошо знакомым человеком, чтобы выкарабкаться из замкнутого круга мыслей и отношений. Не знаю я. Я к нему с расспросами такого рода не лез. Но ведь вдуматься только — Тихий Океан, совершенно закрытый участок берега, отдалённая маленькая бухточка, и два, около десяти лет не видевшихся друга встречаются здесь, чтобы что? Чтобы просто потрепаться? Нет, ребята, провидению это было нужно для чего-то!
А может быть, это я немножечко «ку-ку». Я ведь и, правда, иногда во сне вижу и эту бухту, и этот Океан впереди, слышу мягко пришепётывающий на-кат и на берегу два близких человека, беседующих, сидя на камне у самой воды. Фантастика! Космос! Марсианские хроники!
Много лет спустя, уже в Ленинграде, Олег зата-щил меня в гости и долго и очень подробно рас-спрашивал о тех временах, и о том, как же это в то далёкое утро я оказался именно в этом месте и в этот час. А на мой дурацкий вопрос:
— Зачем это тебе? Зачем ворошить? — он улыб-нулся и сказал:
— Зачем, зачем. Книжку о нас обо всех хочу на-писать, — и, улыбнувшись ещё раз, обращаясь к же-не, попросил:
— Женя, можно нам ещё по одной? Так душа трепыхнулась.
Мне кажется, что он тогда уже недомогал. Его мучило сердце.
А книгу он, может быть, и написал, только я не знаю об этом.






















РЕАКТОР НА ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ

То, о чём я хочу рассказать вам теперь, невозмож-но сделать, не зацепив семью. И хотя связанные с родными и школьными друзьями истории склады-ваются у меня в голове на отдельную полку, и я, че-стно сказать, мечтаю успеть подойти и к этой полке тоже, тут всё-таки другой случай. Постараюсь сде-лать это по касательной, так, чтобы иметь право вер-нуться и при этом не прослыть занудой.
Так вот, друзья мои, мы повзрослели, у нас дети и мы уже не мотаемся на своих мотоциклах по горам и весям, и я даже в страшном сне не могу себе пред-ставить, что мог когда-то везти Марину в родильный дом на мотоцикле. Все мы, и я, и мои друзья, тоже постепенно сменили хобби. Мы строим катера. Я свой в Сестрорецке, рядом с родовым поместьем моего школьного друга Игоря Копылова, прадеда которого Орловский барин проиграл в карты барину финскому, и который, работая медником на местном оружейном заводе, и построил дом с мезонином на берегу речки Гагарки. И, кстати, дом этот стоит и сейчас, и туда летом приезжает уже взрослая внучка Игоря, которого теперь уже нет в живых. И мы с же-ной Игоря, как последние из могикан, изредка соби-раемся в этом намоленном месте под деревьями, ко-торые помнят всех и в том числе и нас молодыми, и наших детей маленькими, и наших тогда ещё не очень старых мам.
А вот мой друг Боря Яковлев строит свой катер на катерной стоянке в ЦПКО, у мерной гребной мили. Мы иногда помогаем друг другу, и тогда я бываю на его базе. И вот однажды он рассказывает, что где-то на соседней линии один дед тоже строит катер. Причём многое понимает в этом деле, и вообще че-ловек интересный.
— Я обещал ему сегодня помочь подвинуть один из кильблоков. Пошли, познакомлю вас, это рядом. Заодно и поучаствуешь — в этом деле третий не лишний.
И действительно, совсем недалеко, и действи-тельно, дед интересный, и действительно, мы вместе двигаем кильблок и обсуждаем разные катерные во-просы, но хохма в том, что этот дед — это Путято! И я чувствую, что ему импонирует форма сложивших-ся у него с Яковлевым взаимно уважительных отно-шений, которые с лёгкой руки Путято автоматом распространяются и на меня. Яковлев у нас своеоб-разный, он со всеми на «Вы» и с отчеством, и поэто-му, представляя нас друг другу, непроизвольно по-могает Юрию Сергеевичу в этой мизансцене. Я ух-ватываю игру, и теперь уже Юрий Сергеевич, Борис Михайлович и Владимир Фёдорович, иногда встре-чаясь в робах на катерной стоянке, могут непринуж-дённо общаться на равных, свободно обсуждая раз-личные катерные проблемы.
А в это время у меня на работе полным ходом раскручивается спираль расширения сферы участия нашего КБ в проблемах автоматизации корабельных технических средств. С подачи Путято столбим эту вольную территорию. Научной общественностью и руководством Минсудпрома это воспринимается спокойно, потому что всё, что мы делаем, мы делаем как следует и, кроме того, всегда учитываем интере-сы всех участников строительства корабля. Мы не мешаем судостроителям вести сварочные и монтаж-ные работы. Привозим и грузим свои приборы когда монтажне работы закончены, стыкуем к ним заранее распаянные разъёмы кабельных трасс, и всё — мы готовы к стыковке с объектами управления. Эти прорывные технологии — это тоже Путято. Это им придумано и нами, под его руководством и с ним вместе, реализовано. И всё это, естественно, мо-дернизируясь, живёт и работает и сегодня.
Юрий Сергеевич очень постепенно и, может быть, поэтому успешно реализует заявленный им принцип:
— Чтобы удержаться на плаву, нужно иметь не-сколько поплавков!
И в 1965 году нас подключают к новой работе — автоматизации технических средств АПЛ проекта 705-К. У нас задача автоматизировать управление и контроль за работой атомной энергоустановки, об-щесудовых устройств и систем, а также электроэнер-гетической системы этого корабля.
Специалисты знают, что это был за корабль, а тех, кто не знает, но хочет почувствовать дыхание времени я отошлю к статье «Атомные торпедные и многоцелевые подводные лодки. Проекты 705, 705А, 705Д», размещённой на сайте «Военное обозрение» Уверен, что лучше автора этой статьи   рассказать историю АПЛ знаменитых проектов 705 и 705К я не сумею.
Юрий Сергеевич Путято, зная, что Ленинградский Политех участвовал в конкурсе эскизных проектов системы управления для АПЛ проекта 705, попросил работавшего в Политехе, основательного Бориса Яковлева, порекомендовать толкового специалиста из числа участников того проекта. Яковлев по-знакомил Юрия Сергеевича с молодым тогда канди-датом наук Сиразитдиновым Булатом Губаевичем, который был приглашен к нам и назначен начальни-ком вновь созданного отдела с задачей разработать систему управления Главной Энергетической уста-новкой (СУ ГЭУ) этой АПЛ. Через небольшое время стало понятно, что в новом подразделении нужен со-трудник, у которого уже наработан фирменный для предприятия опыт проектирования, наладки и испы-таний нашей аппаратуры. Рассматривалось несколь-ко претендентов, и выбрали того из них, у которого в дипломе в графе специальность было написано — «Энергетические установки подводных лодок». Этим сотрудником оказался я, и 01.02.1966 года меня вынули из своей ракетной колыбели и назначили заместителем начальника нового отдела. А Юрий Сергеевич, напутствуя меня, улыбнулся и сказал:
— Твой друг, Борис Михайлович, порекомендо-вал мне Булата, вот ты за это и ответишь.
И если быть честным, то я с удовольствием втя-гивался в новое дело, и для меня лично участие в создании этой Комплексной системы автоматическо-го управления стало, пожалуй, одним из лучших творческих периодов в моей жизни. А в 1967 году обстоятельства сложились так, что меня назначили и руководителем этого нового подразделения и глав-ным конструктором этой СУ ГЭУ.
Господи, как славно мы работали! У нас был замечательный главный конструктор Комплекса — Виктор Нестерович Соловьёв. Жёсткий, честолюбивый, но умеющий слушать и слышать, креативный, глубоко разбиравшийся в существе проблем и, что очень важно, хорошо знавший нас, наши конструктивы и возможности нашего производства.
Нам представилась уникальная возможность ви-деть достижения и трудности первопроходцев, так как с опережением в полтора-два года над проектом КСУ для АПЛ проекта 705 работало 5-е отделение ЦНИИ «Крылова». А там была замечательная ко-манда талантливых специалистов, за которыми стоял опыт всего, что было сделано в области управления и регулирования судовыми объектами такого рода в стране. Причём как в научном, так и в практическом плане.
Мы работали с теми же, что и они проектировщи-ками корабля, с тем же подразделением заказчика, осуществлявшим наблюдение от ВМФ, и с тем же научным руководством, представленным Институтом Проблем Управления (ИПУ), возглавлявшимся академиком В.А. Трапезниковым, что и наши пред-шественники.
Поэтому наш азарт, наши идеи, наш опыт посто-янно проходили через сито жёсткой, но достаточно доброжелательной критики и шлифовался на этих предоставленных нам обстоятельствами оселках. В результате была создана замечательная система, а её идеология, технические и конструктивные решения послужили базой для почти всех КСУ третьего поко-ления АПЛ и многих других подводных и надводных судов и кораблей.
При проектирования комплекса, его изготовления, наладки и испытаний  была создана и очень бережно поддерживалась обстановка творчества и от-ветственности. Во время работы междуведомствен-ной комиссии по приемке комплекса, наряду с прин-ципиальностью и требовательностью её членов, мы постоянно ощущали привкус их заинтересованности как прямых участников творческого процесса созда-ния системы. Для всех нас это был общий ребёнок.
Помню, что во время испытаний за пультами и на местных постах работали штатные операторы, бое-вые офицеры, члены первого и второго экипажей АПЛ. А так как конфигурация размещения аппарату-ры на стенде соответствовала корабельной, то пред-ставьте себе, как же здорово выглядели их трениров-ки уже после испытаний, когда они работали в офи-церской форме и на стенде звучали штатные коман-ды. Мы как завороженные наблюдали за всем этим с антресолей стенда, и представить себе кого-либо бо-лее гордыми и счастливыми, чем мы тогдашние, было бы просто невозможно.
Пережитое на всю жизнь создало у нас, участни-ков этих событий, чувство уважения друг к другу, чувство команды. В эту команду естественным обра-зом вошли проектировщики корабля, ИПУ, первого института ВМФ, проектировщиков смежных систем и объектов управления и, конечно, экипаж, то есть все прямые участники работы, которые всегда были рядом, всегда были вместе с нами. Это незабываемое чувство честного партнёрства и единства, ради ре-шения общей задачи и сегодня греет мне сердце.
Здесь, в 1970 году, хочу остановиться.
Следующий этап моей жизни-работы напрямую связан с гениальным Витольдом Витальевичем Вой-тецким — Генеральным директором нашего объеди-нения, воспоминания о работе под руководством ко-торого заслуживают отдельной повести.
Заканчивая эту главу, не могу не сказать, что практически все, кто в последующие десять лет соз-давал системы управления атомных энергетических установок для уникальных АПЛ проектов 685 — «Плавник» и 941 — «Акула» были членами нашей команды, команды прошедшей огни, воды и медные трубы создания Комплексной системы управления Главной Энергетической Установки Атомной Под-водной Лодки  проекта 705К.
И я горжусь и своими товарищами, и тем, что был их руководителем во время создания и этих систем.















НАШ СЕМЕЙНЫЙ ОТДЫХ
Чтобы у вас не сложилось ложного впечатления, что мы только работали и совсем не имели времени отдохнуть, расскажу вам и о наших семейных отпус-ках.
Должен сказать, что в конце жизни Марина огор-чалась, что молодыми мы мало отдыхали вместе. И это была абсолютная правда. Пока мы были молоды, мы перманентно жили в состоянии преодоления придуманных нами же для себя трудностей. Квартира, а её ещё надо обставить и обжить, машина, катер, дача. Конечно, никаких наших доходов не хватало. Но у меня была такая работа, которая требовала не только сутками работать в Ленинграде, но и много работать в командировках. Северодвинск, ракетные полигоны, Владивосток, Большой Камень, выходы в море в Белом и Баренцевом морях и на Тихом океане. А это было необходимо для дела и полезно для дома. Правда, личного, свободного времени для организации совместного отдыха у меня практически не оставалось. Но всё же иногда, хоть очень редко, это случалось, и о некоторых таких счастливых отпусках я вам сейчас и расскажу.
 
КОКТЕБЕЛЬ
Наташеньке два года, и доктор настоятельно ре-комендует хорошо прогреть её летом, в песочке, у моря. Всё сложилось, и мы едем на месяц в Кокте-бель. Это наша первая и, к сожалению, единственная в жизни, совместная поездка на юг, к морю. Мы люди простые, и поэтому в Коктебеле ни в кемпинге, ни в гостинице, ни на базе отдыха для нас места ни за какие мыслимые деньги, конечно, нет. На всякий случай мы обходим их все, нам везде отказывают, причём нам кажется, что отказывают не только с удовольствием, но даже с каким-то садизмом. Мы устраиваемся в частном секторе, в проходной комна-те, но устали так, что рады даже этому варианту. На следующий день хозяин тяжёлой портьерой отгора-живает узкий коридорчик для прохода к соседям, и это создаёт у нас ощущение полной автономности. Соседи молодые и не назойливые ребята, да и в до-ме-то мы бываем только ночью. Мы встаём очень рано и отправляемся к морю. По дороге очень легко завтракаем и покупаем для дочки кефир, чтобы вече-ром, прямо на пляже она могла чуть перекусить. На пляж я ношу с собой четыре рейки, вкапываю их в песок и натягиваю тент из огромной простыни. Под тентом и рядом с ним мы и живём. Обедаем мы где-то около двух. Правда, для этого или я, или Марина часа по три стоим в очереди в пляжное кафе. Кафе чистенькое, готовят вкусно и как-то по домашнему, да и порции не жлобские. И Наташенька, и Марина, и я обедаем с удовольствием. Остальное время купаемся, загораем, а дочка даже и спит под тентом. Для этого мы всё необходимое приносим с собой.
Через две недели у нас новая забота — покупка билетов, потому что отпуск заканчивается. Занимаем очередь и каждый день бегаем к кассе отмечаться. А надо сказать, что год был почти совсем без дождей и обработанные какой-то заразой совхозные виноград-ники зрели не умытые. Все знали, что дней за 10–15 до нашего приезда отравился ребёнок, и спасти его не удалось. Поэтому ребятишек берегли, и виноград очень хорошо мыли, прежде чем дать детям. И вот дикий случай, или и не случай даже, а просто чёрт знает, что. Время к обеду, и я на вахте в буфете, а Марина с Наташенькой бегут к кассе, чтобы отме-титься в очереди. В кассе жарко, и народ, уже знако-мый друг с другом по этим ежедневным отметкам, отпускает их посидеть на улице на крылечке. Нако-нец, Марину окликают, и она, оставив дочку на кры-лечке, на минуту забегает в кассу, отмечается, и тут же выбегает к ней на улицу. А на крылечке сидит Наташенька и держит в руках большущую ветку ви-нограда. Ветка в каплях воды и поэтому выглядит тщательно умытой:
— Кто тебе дал?
В ужасе спрашивает она, доставая у неё изо рта виноградину.
— Дядя. Мамочка, он его мыл вон у той колонки. Я видела.
— Доченька, ты его ела?
— Нет. Я только попробовала, — и показывает два пальчика.
— Боже мой, я же тебя учила — ни у кого и ниче-го!
— Дядя хороший, — утверждает дочка.
А к вечеру у доченьки температура и дикая сла-бость, и мы несём её на руках в местную больничку. Совсем молодой доктор осматривает деточку, рас-спрашивает нас и с горечью говорит:
— Ну как же вы так. Ведь весь Коктебель гудит об этом яде.
И помолчав, говорит:
— Судя по всем признакам, доза очень маленькая. Но предстоит мучительная процедура, которую дети переносят очень плохо. Помогать будете, нам самим не справиться.
— А что за процедура-то? — Спрашиваю я.
— Да лекарство, которое не только дети, но и взрослые-то выпить не могут, придётся ввести прямо в желудок.
И мы все вместе, с дочкой на руках, идём в про-цедурную. Когда я увидел эти трубки, которые гото-вила сестра, мне чуть плохо не стало. Я испуганно говорю доктору:
— А может, попробуем выпить?
Доктор скептически глянул на меня, но, обраща-ясь к сестре, сказал:
— Женя, налей, пожалуйста.
Когда я увидел, что сестра Женя наливает в полу-литровую эмалированную кружку какое-то коричне-вое густое пойло, мне совсем поплохело. А доктор сказал:
— Там двести миллилитров. Надо выпить мини-мум две трети, но лучше бы всё.
Я понюхал это пойло и понял, что мне бы и глотка не сделать. Но, посмотрев ещё раз на трубки, на дочь, я сел на стул, поставил её между своих колен и сказал:
— Наташенька, это противное лекарство, но его надо выпить. Я тебя очень люблю и знаю, ты смо-жешь.
И наш невероятный ребёнок, сказав своё знаме-нитое «лядно», без передыха выпила всё, что было в этой кружке. Сестра Женя очень быстро налила доч-ке какого-то домашнего сока, чтобы запить этот ужас, а совершенно ошалевший доктор сказал:
— Господи, какая девочка. Я это видел первый раз, и, больше того, я даже не слышал никогда о том, что такой фокус возможен. Это просто потрясающе. — И помолчав, добавил. — Мы её обязательно спа-сём. А вы идите спать, Женя присмотрит за ней. Но завтра вам надо быть здесь с ней, в больнице, потому что дневного персонала просто не хватает. И если всё пойдёт, как я думаю, то дня через два-три мы вас выпишем и вам надо немедленно уехать с ребёнком домой. Причём уехать не на поезде, а улететь. Необ-ходимые рекомендации и в том числе просьбу к Аэ-рофлоту я подготовлю.
Я отправил Марину спать, потому что ей завтра дежурить у Наташеньки, а сам остался на пару часов. Ну, мало ли, что. Через пару часов вышел покурить доктор и рассказал, что деточка спит и что всё идёт хорошо. Ещё раз поудивлялся её мужеству и катего-рически отправил меня спать. Следующие два дня Марина провела с Наташенькой, а я очень удачно купил билеты на самолёт, на которые, наконец, по-дошла очередь, и поехал на автобусе в Феодосию, где надеялся договориться с таксистами, чтобы под-бросили до аэропорта в Симферополе. На третий день Наташеньку выписали, и на следующее утро за нами приехало такси.
Сколько мы ехали до Симферополя, я не помню, но самым главным было то, что Наташенька была здорова и мы с запасом успевали на самолёт. В те годы ремней безопасности и специальных кресел для детей ещё не придумали, и доченька всю дорогу ве-селилась то на маминых, то на моих коленях.
В аэропорте нас ждал неприятный сюрприз. Ока-залось, что два предыдущих дня самолёты не летали из-за плохой погоды в Ленинграде. Народу в зале ожидания аэропорта много, и шансов улететь прак-тически никаких. Я с Наташенькой на руках иду к диспетчерской, которая расположена в круглой стек-лянной будке прямо в центре зала ожидания. Вокруг будки бушующее море пассажиров, осаждающих окно, через которое диспетчеры и отвечают на во-просы. Одна из диспетчеров встаёт, чтобы выйти из этого аквариума и случайно бросает взгляд на нас с дочкой. Я успел показать на деточку и помахать над ней билетами и докторскими бумагами. Что уж там поняла эта молодая женщина из моих жестов, я не знаю, но проходя мимо нас, она сказала:
— Иди за мной.
И быстро пошла. Отойдя от бурлящей толпы, она остановилась и спросила:
— Что с ребёнком?
Я быстро рассказал нашу историю и протянул ей бумаги доктора. Она их внимательно просмотрела, помолчала и сказала:
— Только из-за девочки. Ровно в 18:00 вы стоите на этом месте, я подойду и посажу вас в самолёт. А сейчас жену в комнату матери и ребёнка, пусть де-вочка поспит. Всё, идите.
И пошла. Я её остановил, с намерением спросить, а что мы-то. Но она предостерегла меня жестом и повторила:
— Только из-за девочки! Понял?
А я только сейчас понял, только сейчас дошло, наконец, что без доченькиного Ангела-хранителя тут не обошлось.
Ровно в 18:00 мы стояли на указанном месте, и она пришла! Пришла и повела нас к трапу самолёта. Оставила нас, а сама поднялась в самолёт с нашими билетами и бумагами доктора. Вскоре она спусти-лась по трапу и успокаивающе кивнула. А к этому моменту у трапа уже собрались пассажиры. Как обычно, стюардесса проверяла билеты и пропускала их на трап. И уже в самом конце посадки девочки приостановили спокойное течение процедуры и по-просили пропустить нас с ребёнком. И когда я захо-дил в самолёт, то увидел, как последнюю пару пас-сажиров придержали и не пустили на трап. Там на-чался какой-то взволнованный разговор, и я понял, что мы летим вместо этих ребят. Наверное, так и бы-ло, и очень надеюсь, что они улетели уже следую-щим утром, на следующий день.
Так закончилось наше первое семейное путеше-ствие.
 
ВУОКСА, БАЛАХАНОВСКОЕ ОЗЕРО
Только в 1970 году всё сложилось так, что мы смогли провести отпуск вместе. В том году мы за-кончили труднейший этап работ по наладке-настройке и испытаниям  Комплексной Системы Управления (КСУ) техническими средствами Атом-ной Подводной Лодки (АПЛ) 705К проекта. Порядка восьми месяцев мы не знали ни сна, ни отдыха. Нас практически не видели дома, и мы, конечно, подус-тали. И вот, наконец, свершилось, и можно отдох-нуть. Должен сказать, что мы с моим сослуживцем, Элием Аркадьевичем Бобровым давно мечтали про-вести отпуск вместе с нашими семьями на Вуоксе. Согласовали маршрут. Мечтали целый месяц провести с близкими. Вместе с ними порыбачить, пособирать грибы и ягоды, переключиться и отдохнуть. И вот, наконец-то, удача улыбнулась. Готовились мы месяца полтора, очень тщательно, ведь в поход отправлялись с детьми и жёнами. Еда, одежда, палатки, спальники, посуда, снасти, аптечка, инструмент. Когда всё это было собрано, то стало ясно, что общественным транспортом до Лосева нам не добраться. Выручила «Аврора», в транспортном цеху которой мы заказали маленький автобус. Наконец, день настал. Мы погрузили в автобус вещи и всю команду в составе семьи Бобровых Эли и Нины и их дочери Лены — 12-ти лет и сына Вовки — 5-ти лет, и нашей семьи, семьи Гесиных Володи и Марины и нашей дочери Наталии — 10-ти лет. И только когда автобус вырвался из города и, наконец, свернул на Приозерское шоссе, я, наконец, поверил, что путешествие началось, и что никакие производственные проблемы нас не остановят, и обнял сидящую рядом Марину.
Часа через два с половиной мы разгрузились на Лосевской базе рыбаков и охотников. По путёвкам, которые были приобретены загодя, мы получили на базе четыре хорошие лодки, две двухвесельные и две, размером заметно больше — четырёхвесельные. Дети играли у воды, а мы неспешно грузили вещи. Примерно через час подъехал на электричке ещё один участник путешествия, Николай Романов, дав-нишний, ещё со студенческих времён, приятель Боб-рова по рыбалке. У Романова на Лосевской базе, как у постоянного клиента, был металлический шкаф, в котором он хранил свои снасти, рыбацкую одежду и два лодочных мотора. Вот с помощью одного из этих моторов весь наш караван, за одну ходку, преодолел километров сорок до небольшого острова в глухом углу Балахановского озера Вуоксы. Остров, к сча-стью, был необитаем, и мы быстро обустраивались. Из нескольких захваченных в Лосево досок сколо-тили стол человек на десять, навес от дождя над ним и скамейки — образовалась удобная столовая. Обу-строили безопасное кострище с вешалами для не-большого котла и вёдер, поставили палатки. Пока взрослые занимались хозяйством, дети обживали остров. Они как настоящие следопыты обошли весь «свой» остров, нашли полянки с дозревающей зем-ляникой, собрали, принесли и сложили на стол бе-лых и красных грибов, на обильную жарёху всей нашей большой команде. Наконец, дело с обустрой-ством подошло к концу, перестали стучать молотки, лодки надёжно расчалены в маленькой заводи прямо у нашей стоянки. По запаху чувствуется, что в котле доходят макароны с тушёнкой, и все начинают под-тягиваться к столу, за которым уже постукивает ложками детвора в ожидании ужина. Первые сумер-ки на острове, первый ужин. Разливаем «наркомов-ские», но, правда, не спирт, бутылку которого мы бережём на всякий пожарный случай, а самогон, ко-торый в коммунальной квартире Бобровых гонят к праздникам или другим важным событиям жизни. Ну, вот как наш, например — отпуск. Нина Боброва предупреждает, что второй раз перегнать не успели и поэтому сивухой наносит. Мало сказать, наносит, просто с ног валит, но, как говорит один знакомый, «Пьянка дело добровольное», и мы по паре стопок и не без удовольствия выпиваем. Ухайдакались и дети, и взрослые, и под тихий перебор струн любимой Бобровской гитары мы расползаемся по палаткам. Рано-рано утром я вылезаю из палатки, чтобы про-водить Романова. Сегодня воскресенье, а ему завтра на работу. Романов единственный, кто не спал. Он ещё с вечера поставил снасти, и сейчас мы с ним их проверим, чтобы кто-то из нас знал, где он ставил «подпуска». «Подпуск» это замечательная, очень уловистая снасть. Это большая донка, состоящая из пенопластового поплавка размером 6 на 6 и на 30 сантиметров, метров 30–40 миллиметровой или по-лутора миллиметровой лески, грамм сто свинцовое грузило на конце и 3–4 отводка по метру длины с хорошим крючком. Отводки посажены в полутора метрах друг от друга, причём первый отводок метрах в 2–3 от грузила. Мы проверяем и снова наживляем снасти. Романов поставил пять подпусков, и трёх хо-роших судаков мы сняли. Это хорошо, так как кроме этого мы же её будем ловить удочками. Не оголода-ем. Возвращаемся, пьём чай, и Николай уезжает до следующего выходного. В следующий раз он приве-зёт в лагерь свою сестру с 10-ти летним сыном её подруги. А у нас всё только начинается.
Мы с Бобровыми дежурим по очереди. За дежур-ными порядок в лагере, кормёжка, посуда и, самое главное, дети. Хоть территория и замкнутая, всё-таки остров, но пригляд нужен. А свободная пара — вольные птицы. Рыбалка, позагорать, почитать. Но все держатся где-то тут, рядом, и если громко ок-ликнуть, то примчатся, конечно.
На открытой воде — подпуска, но их осмотр и наживка, это всегда на пару. А рядом с островом ог-ромное нерестилище, где в окнах камыша мы чаще всего и ловим. Здесь крупная краснопёрка, плотва и окунь. На щуку ставим донки или ловим на дорожку. Ловят все, и даже дети, которых обилие рыбы и уло-вистые снасти радуют постоянно. А предоставленная им свобода для них особый праздник. Им можно всё, потому что даже для купания есть прекрасный ма-ленький пляж, причём прямо у палаток, на виду у дежурных. Когда через неделю приезжает сестра Романова, то это для всех праздник потому, что те-перь дежурство, которое всё же немного связывает, уже сутки через двое. Ну не сутки, конечно, а время с завтрака до ужина.
Должен признаться, что более светлого отпуска у нас, пожалуй, больше и не случилось.
Правда, короткими, максимум на неделю, наезда-ми, я бывал на Балахановском озере ещё несколько раз, то с Володей Красильниковым, то с Игорем Ко-пыловым, а один раз с Мишей Гесиным и его сыном Федей, тогда ещё школьником.
 
ПРИБАЛТИКА
Когда у нас появилась машина, то мы начали изу-чать Прибалтику. В первые годы жизни, лет, навер-ное, до трёх, наш старший внук, Серёженька, укачи-вался в дороге. Поэтому наши поездки с ним, а чаще всего мы ездили втроём, организовывались таким образом, чтобы в пути он спал. Ну, например, мы со-бираемся в Таллин. Я готовлю машину, Марина всё остальное.
К вечеру у дома стоит полностью загруженная и готовая к путешествию машина. Марина укачивает Серёженьку, я переношу его спящего в автомобиль и аккуратно укладываю на заранее приготовленную на заднем сидении для него постель. Марина садится с ним рядом, и мы потихоньку трогаемся в путь. Через пять, максимум шесть часов мы в Таллине или на берегу Чудского озера, в Каукси. Года за 3–4 мы объехали и Эстонию, и Латвию, прекрасно ориенти-ровались там, знали гостиницы и кемпинги, где можно было остановиться, или пляжи на море или озёрах где можно было безопасно поставить палатку.
В одном из таких путешествий с нами была и На-ташенька. Несколько дней мы провели в Таллине, а потом перебрались на море в один из кемпингов по дороге на Палдиски. Кемпинг был оборудован не-большими отдельно стоящими деревянными доми-ками, построенными по форме палатки и установ-ленными вокруг большой зелёной поляны. Трава на поляне была густой, плотной, коротко подстрижен-ной, как на хорошем футбольном поле, а сам кем-пинг напоминал индейскую деревню. Через 5–7 домиков стояли домики кухни с газовыми плитами и холодильниками. На территории кемпинга охраняе-мая стоянка, и такая же, километрах в трёх от кем-пинга, на море. Хороший, правда, дикий пляж, море, солнце и пара небольших магазинов по пути.
Нам там было хорошо отдыхать. И в памяти и се-годня, когда я рассказываю вам об этом, всплывают этакими яркими мазками:
– то зелёный луг кемпинга и крепкий, ладный, вихрастый, 3–4 летний Серёженька, бегущий по это-му лугу в компании мальчишек, играющих в футбол. И рядом азартно болеющая за него Марина;
– то удивительно стройная Наташенька, накры-вающая обед на стоящем перед нашим домиком по-ходном столике;
– то весёлая и шумная компания армян, целым самолётом прилетавшая на выходные в Таллин из Еревана. Вечером, в субботу и воскресенье, их при-возили в кемпинг на большом туристическом авто-бусе. Они быстро приходили в себя и допоздна что-то готовили, кушали, пели и веселились. Но надо от-дать им должное, делали они это как-то так, что ни-кому не мешали.
А нам с Мариной очень нравилось отдыхать и под Каукси. Там, на южных песчаных плёсах Чудского озера, летом особенно хорошо. Мы знали там пару пляжей, где традиционно, каждое лето, туристы ста-вили пять-семь палаток, и мы, приезжая туда на пару недель, не чувствовали там себя чужаками. Какая-то замечательная, очень демократичная там была атмо-сфера, когда никто своего общения не навязывает, но каждый готов придти на помощь при любой неожи-данности.
У нас прекрасная четырёхместная палатка с шат-ром, которая позволяет быть в команде, но не посто-янно на виду. Экипированы мы прекрасно, у нас всё самое необходимое с собой, а машина придаёт нам необходимую мобильность.
К озеру примыкают боры, и поездки за грибами или ягодами существенно разнообразят наш отдых у воды, ну и, конечно, рацион тоже.
Ну и, наверное, самое главное, то, что придаёт отдыху особый кайф и смысл, это то, что с нами наш внук, наш Серёженька. А Марина в нём просто души не чает, она им гордится, она в него влюблена, и мне кажется, что она светится от счастья. Замечу, что че-рез десять лет история повторилась, и точно столько же нежности и любви досталось от бабушки и наше-му младшему внуку, нашему Андрюше.
А поскольку, дети, ваша Мама и Бабушка была человеком открытым, то свет её любви был виден, она светилась.
 
СЕМЕЙНЫЕ ПОБЕДЫ,
КОТОРЫЕ БЕЗ МАРИНЫ
МОГЛИ И НЕ СЛУЧИТЬСЯ
Квартира на Пархоменко
Где-то в самом начале шестидесятых Директор предприятия, где трудился Боря Яковлев, гениаль-ный Тарас Николаевич Соколов, в порядке возна-граждения за успехи своей фирмы в каких-то важных для страны работах, добился от правительства пары пятиэтажек прямо напротив Сосновского лесопарка, на Светлановском проспекте. И Боря получил двухкомнатную квартиру в одном из этих домов. В те времена никто из моих друзей своей квартиры не имел, да и все мои знакомые жили в коммуналках. Ну, например, в отделе, в котором я работал, на пятьдесят сотрудников был только один, который жил в отдельной квартире. Времена были такие. По-этому для нас это было событием. И вот однажды Боря со своей женой Эммой приглашают нас с Ма-риной и ещё совсем маленькой Наташенькой в гости. Мы прекрасно проводим этот летний день, гуляем в Сосновке, а вечером, после позднего ужина, болтаем на балконе. Сверху, с балкона Сосновка просто ря-дом. Машин практически нет, и шум ветра в ветвях деревьев создаёт ощущение дачного, даже, может быть, деревенского покоя. Ну, просто фантастика ка-кая-то. В какую-то минуту мы с Мариной остаёмся на балконе одни, и я, приобняв её, тихонечко, почти шёпотом говорю:
— Представь себе, что и у нас с тобой своя, от-дельная, ну хотя бы однокомнатная квартира.
— Ну чего мечтать-то о совершенно невозмож-ном, — ответила мне моя рационалистка и, помол-чав, добавила:
— А если ты опять о детях, так чтобы стать на очередь, мне надо ещё троих родить, и даже если бы ты меня уговорил, и я бы решилась, то ты подумай, как же их поднять-то потом? Нет, нет и нет.
И потом, уже после небольшой паузы, добавила:
— Поверь, я и так счастлива. И ты не думай о не-возможном.
Вот такой коротенький, совершенно безобидный разговор летом 1964 года, который, как кажется, не должен бы был иметь никаких последствий. А ведь имел, и ещё какие!
И вот почему. Именно в это время события с обеспечением народонаселения жильём в нашей стране начали разворачиваться лавинообразно. Во-шедшая сегодня в моду и превратившаяся в дурную традицию манера ругать советскую власть за всё, не даёт многим отделить зёрна от плевел. А ведь если вдуматься, то не прошло и десяти лет после войны, которая унесла миллионы жизней и разрушила почти всю производственную, социальную и жилищную инфраструктуры в европейской части страны, как без помощи «плана маршала», в жёстких условиях холодной войны в стране были восстановлены горо-да и промышленность. Так ведь мало того, были от-менены карточки, и полки в магазинах не были пус-тыми, уже летали в космос советские космонавты, и вот, к 1963–1964 годам, пришло время начала массо-вого строительства жилья. Это сегодня построенное тогда жильё презрительно называют «хрущёбами», а ведь тогда, когда его строили, оно дало возможность миллионам советских граждан почувствовать себя людьми. Счастливыми людьми. Не построй тогда страна это массовое, может быть, не такое комфорт-ное и не на века жильё, думаю, многого бы яркого в нашей жизни не случилось. Или случилось бы, но в другое время и уж точно не так заметно как в шести-десятые.
Так вот, государство, начав массовое строитель-ство жилья, быстро сориентировалось, что в стране есть довольно много людей, которые могут запла-тить за него. И тогда в 1964 году было разрешено ор-ганизовывать жилищные кооперативы, а его членам покупать жильё за полную стоимость. Людей, кото-рые могли, не боясь показать честно нажитые деньги и купить себе жильё выплатив сразу его полную стоимость, хватило примерно на год. Но почувство-вав вкус этих денег, государство быстро придумало, как сделать явление массовым. Для этого было принято постановление, позволявшее гражданину приобрести квартиру, выплатив единовременно 40 % её стоимости, а на остальные 60 % государством да-вался кредит на 15 лет под один процент. И, на мой взгляд, вот это-то кооперативное строительство и было настоящим честным партнёрством государства со своими гражданами. Вдумайтесь, ребята, это вам не сегодняшнее обувалово с ипотекой за 15–20 % и стоимостями метра квадратного, включающими от-каты «хозяевам» земли, электроэнергии, ну и всего необходимого, чем можно соблаговолить разрешить пользоваться. И потянулись, и среди «потянувших-ся» были и мы с Мариной.
Мы с ней долго обсуждали наши очень маленькие возможности, но желание было так велико, а «даль-ние дали были так ярко раскрашены в голубые и ро-зовые тона», что мы решились, и в 1965 году подали заявление в исполком на однокомнатную квартиру в жилищно-строительном кооперативе (ЖСК). Госпо-ди, как смеялась над нами мама. Она, человек трез-вый, прекрасно понимала, что наша выдумка совер-шенно не выполнима, и была уверена, что это шутка. Шутка! Она рассказывала своей сестре о нашей вы-думке как очередной анекдот. Но та, не обладая чув-ством юмора, на полном серьёзе спрашивала у мамы:
— А где же Вовка деньги-то будет брать?
И мама отвечала ей, хохоча:
— Из воздуха.
Бедная мама, она ведь даже не догадывалась, на-сколько всё серьёзно. Она ведь даже и предполо-жить-то не могла, каким рискованными, упрямыми и терпеливыми могли стать мы вместе — я и Марина, приняв важное решение. Правда, тогда и сами-то мы ничего этого о себе ещё не знали.
Нужно отметить, что в те времена при обращении в исполком кроме заявления о вступлении в коопе-ратив полагалось представить ещё справку с места жительства и характеристику с места работы. Наш профсоюзный комитет фиксировал у себя выданные характеристики, и поэтому, примерно через месяц, выяснилось, что нас таких «кооператоров» на пред-приятии уже человек двадцать. И тогда в админист-рации предприятия возникла идея построить коопе-ративный дом только для своих сотрудников. Когда объявление об этом решении было опубликовано, то очень быстро собралась команда человек в 50–60, и вопрос был практически решён. Осталось только по-добрать «знаменосца», то есть человека, который реализует благородную идею.
Вот в этот-то момент и пригласил меня наш то-гдашний директор Вениамин Иванович Шаменков. Человек он был умный и доброжелательный. Он для себя с фигурой «знаменосца» определился, со всеми со всеми эту фигуру согласовал и был в отличие от меня готов к беседе.
Обсудив со мной текущие дела, а я тогда коман-довал довольно большим подразделением, занятым в одном из основных плановых проектов основной номенклатуры предприятия, он спросил, не нужда-емся ли мы в дополнительной помощи администра-ции. Вот тут я насторожился и спросил:
— Вениамин Иванович, ваш вопрос связан с ре-зультатами вчерашнего «родительского дня», кото-рый проводил у нас Путято?
А надо сказать, что тогда в практике руководства были ежемесячные совещания с каждым самостоя-тельным, планируемым подразделением, на которые вместе с начальником такого подразделения при-глашались и начальники секторов и лабораторий. Совещание, как правило, проводилось на территории подразделения, и обсуждались на нём текущие дела и перспектива. На этих, как мы их называли «роди-тельских днях», о своих успехах-неуспехах и прось-бах докладывали все по очереди, и у руководства была возможность поближе познакомиться не только с конкретным состоянием дел, но и с возможностями и личными качествами руководителей среднего зве-на.
— Да нет, по работе к тебе нет претензий. Речь о другом, — улыбнулся он и спросил — Я слышал, ты вступил в наш кооператив?
— Да, вступил, — растерялся я.
— Надеешься, что построят быстро и в хорошем месте?
— Конечно. Этого, наверное, все хотят.
— Хотят-то, конечно, все, но при этом те, которые хотят, понимают, что без хорошего локомотива ни быстро, ни в хорошем месте не получится. Ко мне тут приходил профсоюз с представителями научной общественности из числа членов кооператива, и просили разрешения использовать тебя в качестве этого локомотива. Что думаешь?
— Вениамин Иванович, я же вроде за отдел отве-чаю. Или уже нет?
— Отвечаешь, отвечаешь. Поэтому они и прихо-дили. И я, чтобы ты знал, не сразу, но поразмыслив, согласился с ними. Что скажешь?
— Вениамин Иванович, я не строитель и никто из моих родственников не работает заместителем пред-седателя горисполкома.
— А тебе строить не надо, тебе нужно найти спо-соб добраться до планов строительства города и рай-она, и среди домов, которые в титуле на ближайший год, выбрать дом в хорошем месте и наладить и, са-мое главное, поддерживать отношения со строитель-ным трестом, у которого дом в плане. Всё это ты, безусловно, сможешь и сделаешь между делом. Я в этом уверен. И ещё одно — лично заинтересованная администрация тебе поможет. В тупиковых ситуаци-ях конечно.
— Ну, уж как помогает администрация, мне объ-яснять не надо.
— Здесь особый случай. В кооперативе два моих личных друга, один из ЦКБ «Луч», а другой из «Ру-бина», Путято покупает квартиру сыну, а Фёдор Павлович Пикунов дочери. Мы с Путято тебя знаем и хотим, чтобы именно ты за это взялся, а Фёдора Павловича я сейчас позову, — и попросил секретаря пригласить Пикунова.
Ф.П. Пикунов, заместитель директора по общим вопросам, у нас совсем недавно. Он воевал. Развед-чик. После войны учился, где-то работал, и кто-то из его боевых друзей, занимавших большую должность в Ленинградском горкоме партии, рекомендовал его к нам на вакантное место.
Представив нас друг другу, директор кивнул в мою сторону и, обращаясь к Пикунову, сказал:
— Фёдор Павлович, вот он посмеялся, когда я ему пообещал помощь администрации в деле строи-тельства кооперативного дома. Могу я пообещать ему от твоего и своего имени реальную помощь в трудных ситуациях?
Пикунов глянул на меня и сказал:
— Судя по тому, что вы с Юрием Сергеевичем о нём рассказали в трудных — нет, сам справится. А вот в неразрешимых обещаю сделать всё, что смогу.
Смешно рассказывать, как не просто было разо-браться где, когда и какие проекты домов будут строить недалеко от фирмы, как непросто было включить в титул строительных работ выбранный нами дом, каких усилий стоило форсировать окон-чание проектных работ по дому в Ленпроекте, за-дружиться со строителями и, наконец, обеспечить своевременное начало работ. Фирма помогала про-сительными письмами в различные городские ре-шающие инстанции, как от своего имени так и, при необходимости увеличения калибра таких просьб, от имени министерства.
Но вот форс-мажор. Строим первый этаж. Прораб, командовавший на нашей стройке и принятый в наш кооператив по просьбе руководства строительного треста строящего дом, Володя Лаврухин, сообщает информацию, полученную из верных источников, что если к марту мы не построим три этажа, то наш дом передадут «старым большевикам», положившим глаз именно на наш дом. И добавляет:
— И это условие выбрано не случайно. Они уве-рены, что это верняк. Дело в том, что для продолже-ния строительства нужен башенный кран, а таких кранов всего три на город. Ведь высотное строитель-ство в городе только начинается и такие краны ог-ромный дефицит. Вот к осени в город поступят ещё два или три таких крана, и тогда дело задвижется.
Лаврухин, по моей просьбе, уточнил, что хозяи-ном имеющихся в городе башенных кранов является управление механизации № 2, расположенное на Малой Спасской улице между «круглой» баней и нашей фирмой. То есть прямо за нашим забором.
Вот вам и обстоятельство непреодолимой силы, и я первый раз обращаюсь за помощью к Пикунову. Выслушав меня, Фёдор Павлович сказал:
— Спасибо, что не беспокоил по мелочам, а здесь ты прав, это моя задача.
Он немного помолчал и позвонил главному энер-гетику:
— Как называется контора у нас за забором?
— Управление механизации № 2.
— Теплом ты их снабжаешь?
— Да. Они обогреваются от нашей котельной.
— А почему не от котельной бани?
— Не знаю. Может быть, так исторически сложи-лось.
— Слушай, а вентиль запорный на трубе к ним ты когда последний раз проверял?
— Осенью, при сдаче комиссии теплосети.
— Платят исправно?
— Да. А в чём проблема-то Фёдор Павлович?
— Пока проблем нет, но вентиль проверь и доло-жи немедленно. Я жду, — и, обращаясь ко мне, ска-зал:
— Слушай, сейчас градусов 20 мороза, а у нас в руках золотой ключик в виде вентиля на подаче этой конторе тепла. Вроде нашлась волшебная палочка, и если это поможет, то ты просто везун. Иди, работай, а через пару часов приходи. Посмотрим, что можно сделать.
Как потом выяснилось, остаток дня Фёдора Павловича ушёл на вымораживание административных и производственных помещений Управления механизации № 2 и выкручивание рук главному инженеру этого управления. К концу дня Пикунов всё-таки «выморозил» из соседа информацию о том, что один-то свободный кран у него есть, но он в ремонте, и ремонт не может завершиться из-за отсутствия каких-то жутко дефицитных электромоторов, которые если и появят-ся, то в самом лучшем случае месяцев через пять-семь. И тогда Фёдор Павлович сделал предложение, от которого сосед отказаться уже не мог:
— Я достану моторы за неделю и дам рабочих, которые помогут быстро и качественно отремонти-ровать кран, а ты поставишь кран на нашу строи-тельную площадку в течение суток после окончания ремонта. Договорились?
Через две недели после этого разговора совер-шенно ошарашенный директор строительного треста № 47 лично приехал убедиться в том, что на строй-площадке нашего будущего дома действительно идёт монтаж башенного крана. У меня он ничего не спросил и только обронил:
— Представить себе не могу, как вам это удалось.
Наших строителей мы потрясли ещё раз. И ко-нечно, опять не без помощи Пикунова. Очередной форс-мажор. Идёт отделка нашего дома, и вдруг вы-ясняется, что теперь нет паркета. Вся работа на доме встала. Исчерпав свои возможности, иду к Фёдору Павловичу. А тот довольно быстро устанавливает, на каком из заводов северо-запада страны, выпускаю-щих паркет, работают его боевые друзья или това-рищи этих друзей и, преодолевая возникающие по пути решения задачи трудности, организовывает внеплановую поставку паркета 47-му строительному тресту, но, конечно, специально для нашего дома. Как ему это удавалось, для меня непостижимо. Оша-рашены, буквально ошарашены и строители. Им с нами интересно и дело идёт быстро.
И вот всё закончено. Дом готов. И 31 июля 1967 года мы въезжаем в наш дом. В этом замечательном доме выросла наша дочь и внуки, и теперь, уже на склоне лет, прожив в этом доме большую часть сво-ей жизни, я понимаю, как здорово, что страна нам это разрешила и что мы с Мариной рискнули, и какое это счастье, что у нас получилось.
Мы строим катер
Где-то в середине семидесятых, когда мы с Ма-риной подрассчитались с долгами за квартиру и у нас снова проснулась тяга к путешествиям, возник вопрос, а собственно, на чём путешествовать-то. Мотоцикл отпал. Как-то выросли мы из этого транс-портного средства. Да и теперь нас трое, а исключать дочку из планов о путешествиях и в голову не при-ходило. Машина! Но машина нам точно не по кар-ману, да и как её купить? В те наши времена это было невероятно сложно. Для ясности скажу, что на наше предприятие распределялось министерством одна, две, редкий год, три машины. И распределяли их условно по очереди, но в основном среди «героев плана». Я несколько раз попадал в число таких «ге-роев». Ну, там корабельные испытания, сдача чего-то Флоту, ну ещё что-нибудь такого же плана, но пока доберёшься домой, напишешь отчёты, да и наконец, появится очередная разнарядка на автомобили, смотришь, появились новые, совершенно свежие «герои», а ты уже во второй линии окопов, ну просто тыловик какой-то. Поверите, в эту рулетку, то есть до получения заветного квитка на покупку автомобиля, лично я играл 18 лет. Правда, не дождавшись этого наградного «лотерейного билета», мы с Мариной купили и уже лет 7–8 ездили на прекрасных «Жигулях» шестой модели, купленных, как тогда го-ворили, «с рук».
Возвращаясь же к временам постановки задачи о семейном транспорте, скажу, что однажды нас осе-нило — катер! Купить его, конечно, тоже невозмож-но, но вот построить! И мы стали изучать проблему. Очень быстро стало понятно, что необходимого ка-чества материалы, я уж не говорю о двигателе же-лаемой мощности, в наших магазинах, то есть закон-ным путём, приобрести невозможно. И тут, когда мы уже были готовы отказаться от этой идеи, всё решил случай. Мой друг Игорь Копылов, который был в курсе нашей с Мариной затеи, обмолвился о ней в беседе со своим старинным приятелем и соседом по Сестрорецку Аликом Чудовым. В беседе выяснилось, что какой-то родственник или хороший знакомый Чудова, который живёт в Мартышкино, под Ораниенбаумом, продаёт свою лодку. Лодка по сво-им размерам вроде бы соответствует тем, которые я называл. И вы знаете, мы рванули в это Мартышкино, рванули все вместе: Копылов, Чудов и я, чтобы посмотреть на эту лодку.
Открытая, то есть без палубы и надстроек, глис-сирующего типа лодка размером 6,5 на 2,2 метра и высотой борта 1 метр, изготовленная из бакфанеры и оборудованная стационарным автомобильным 80-ти сильным двигателем с реверс-редуктором показалась нам подходящей основой для создания катера. И вы знаете, я купил эту лодку. Мы нашли кран, машину и перевезли её на пирс в Ломоносове. Там спустили на воду и своим ходом перегнали её через Финский залив, мимо Кронштадта и номерных фортов прямо в Сестрорецк, в речку Гагарку и отшвартовались напротив домов Чудова и Копыловых.
Именно с этого момента сложилось несколько счастливых лет, ушедших на строительство катера. Вот сказал ушедших, и вроде бы за этим можно представить себе потерянные годы, но поверьте мне на слово, они были по-настоящему счастливыми. Ра-бота на катере шла урывками, но была творческой, живой и какой-то «жданной», если вы позволите мне так выразиться. Жалко, что времени на неё было крайне мало. Ведь в те времена основной работы и командировок с ней связанных было так много, что каждый час, вырванный для катера, был празднич-ным. Чтобы оставалось чуть-чуть времени и для се-мьи, мы с Мариной несколько лет снимали дачу у Копыловых, и всё лето там жили моя мама и Ната-шенька, а мы с Мариной приезжали на выходные и в отпуска. Наверное, поэтому и старинный дом и усадьба Копыловых в Сестрорецке, и вся их большая семья стали нам с Мариной очень близки. Со стар-шими представителями рода Копыловых, сёстрами Ольгой Макаровной и Евгенией Макаровной, мамой братьев Копыловых — Игоря и Володи, с самими братьями и женой Игоря — Натальей Копыловой, которые были к нам приветливы и добры, у нас на всю жизнь сложились самые сердечные отношения. Те летние месяцы периода катеростроения моя мама всегда вспоминала с удовольствием, а моя доченька и сегодня вспоминает добрым словом. И действи-тельно, летом на даче у Копыловых собиралась до-вольно большая компания детворы. И Игорь Копы-лов младший и ещё небольшенький тогда Слава Ко-пылов, сын Володи Копылова, и два брата Кирша, Дима и Женя, внуки Евгении Макаровны — младшей сестры старших сестёр Копыловых. В распоряжении детворы были и речка Гагарка, и знаменитый и огромный парк Дубки, расположенный между реч-кой и Финским заливом, и прекрасные пляжи Фин-ского залива.
А катер потихоньку строился. Была спроектиро-вана и построена удобная и светлая каюта, в которой можно было усадить за стол пять человек, а её высо-та позволяла Марине стоять в ней в полный рост, да ещё с запасом в ладонь. Оборудовано рулевое управление и на крыше каюты ветровое стекло, ус-тановлены «дельные вещи», ходовые огни. И чтобы сделать корпус катера более прочным, он был весь оклеен стеклотканью на эпоксидной смоле. Полу-чился красавец катер! Ну, просто красавец!
И вот, наконец, 4 июля 1978 года ровно в 18:00 краном, с учётом необходимых мер предосторожно-сти, катер был поднят с кильблоков и установлен на транспортную тележку. Затем бригадой «бурлаков-возчиков» в составе приехавших подсобить моих со-трудников Толи Горюшкина, Валеры Денисова и Жени Орлова, нашего свата Володи Голубцова, Ко-пылова Игоря старшего, Копылова Игоря младшего, Копылова Володи, Кирша Димы, Марины и Володи Гесиных, в присутствии небольшого количества за-интересованных зрителей катер был доставлен в парк Дубки, на берег речки Гагарки.
Место это называлось у нас «наш пляж» и было замечательно тем, что имело пологий спуск к воде, по которому мы аккуратно и скатили тележку в воду. И катер с тележки всплыл и наконец-то свободно за-качался на открытой воде.
Боже ты мой! Ура! Ура! Ура! Ребята, это наконец-то свершилось! Господи, какой же он красавец!
Копылов старший удерживает его за чалку, пока старшие мальчики Игорь и Дима переносят на катер своих младших братьев Славика Копылова и Женю Кирша и забираются на катер сами. У них по плану важнейшая задача — проверить, нет ли где течи. Женя Орлов, как самый высокий в команде, заводит с кормы якорь, а Игорь Копылов раскрепляет швар-товный конец на вбитой нами заранее в берег трубе. Получив от мальчиков информацию о том, что течи нет, дружно выкатываем из воды транспортную те-лежку и, тут же, на берегу, прямо под вековыми Петровскими дубами устраиваем большой празд-ничный банкет.
Ну, а вечером, когда все разъезжаются и мы с Мариной остаёмся на катере совсем одни, то упои-тельные ощущения от реализованной вместе мечты, о совместном преодолении всех трудностей просто переполняют, и это так здорово, дорогие мои, что и передать-то невозможно.
Следующая неделя предельно напряжена. Прово-дим швартовные и ходовые испытания, устраняем возникающие замечания. В швартовной команде Игорь и Дима, ну и мы с Копыловым. Практически каждый день приезжает Марина, которой тоже все-гда находится дело. Марина привозит мне поесть, а иногда и Наташа с Игорем подкармливают меня. На этой же неделе происходит ещё одно трепетное и памятное событие — Игорю Копылову младшему исполняется 16 лет. И это, конечно, тоже торжест-венно отмечается.
Наконец, остаются вопросы, которые здесь, в Се-строрецке, решить невозможно, но которые не ме-шают переходу в Ленинград. Ведь наше место на ка-терной стоянке в речке Карповке, на Петроградской стороне, ждёт нас. По дороге собираемся зайти в Центральный Яхт-клуб, рядом с которым располо-жена Верфь спортивного судостроения. На этой вер-фи родной старший брат Марины — Эдуард Аркадь-евич Меньшиков работает заместителем директора. А Марина у нас просто молодец! Она днями заезжа-ла к брату и договорилась о помощи в центровке ли-нии вала, замене не оправдавшего себя текстропного соединения вала с редуктором на жёсткое и, если получится, то замене гребного винта на винт с меньшим упором. Всё это без помощи Эдика не ре-шить.
Вы не поверите, дорогие, но наконец, день пере-хода определён, и этот день завтра! В 2:00 экипаж в составе Копылова Игоря старшего, Копылова Игоря младшего, Кирша Димы и вашего покорного слуги на борту. По команде «По местам стоять, корабль к бою и походу изготовить» все действуют согласно боевому расписанию. Запускается и прогревается двигатель, отдаются швартовные, и мы отходим. На самом малом проходим речку Гагарку и выходим в залив. Прибавляем обороты и ложимся на курс меж-ду 7-м и 8-м фортами. Проходим траверс фортов, за-тем входим в дельту Невы, минуем стадион имени Кирова и швартуемся у Центрального Яхт-клуба. Ре-гистрируемся на вахте Яхт-клуба как гости, и на-чальник портовой службы Леонид Михайлович Во-ронин, согласовав это с начальником Яхт-клуба, раз-решает нам несколько дней постоять для проведения ремонта.
— Поукрашайте наши причалы, — без всякой иронии бросает он на ходу, покидая катер. И это «поукрашайте наши причалы» из уст опытного чело-века ласкает слух.
Как мы с Мариной ни торопились, но «украшать причалы» Яхт-клуба пришлось почти целый месяц. Уж больно трудоёмкими оказались работы. Дважды поднимали катер на пирс из-за замен винта и рих-товки линии вала. Довольно много время заняло из-готовление и замена текстропа в соединении линии вала с редуктором на жёсткое, механическое соеди-нение. Ну и всякие другие «мелочи». Но в результате всё благополучно завершилось, и Марина устроила прекрасный прощальный банкет на борту катера для участников доработок и испытаний. А утром, дож-давшись пришедшего в 7:55 на работу Эдика Мень-шикова и обняв его на прощание, мы с Мариной уш-ли на Карповку, где, наконец, и встали на указанное нам, теперь уже наше место.
Катер доставил нам массу удовольствий. И это не только дальний отпускной поход до Свири, но и ве-черние и ночные прогулки по Неве. Да и простой звонок друг к другу во время работы:
— Вечером встречаемся на катере, — звучал, да и фактически становился приглашением к романтиче-скому вечеру. А катер был такой уютный, что про-вести на нём вечер, даже если эта встреча и не со-провождалась выходом в «открытое море», нам очень нравилось.
Должен признать, что не всё было так радужно. Дело в том, что двигатель катера потреблял больше 20-ти литров за час работы, а поскольку катер это не автомобиль и за час хода проходит в среднем 20 ки-лометров, то в условиях дефицита топлива у воды и его довольно высокой цены дальние путешествия оказались нам просто не по силам. Наверное, поэто-му, а ещё, конечно, и потому, что у нас никогда не было «лишних денег», то в момент, когда нам под-вернулся подходящий автомобиль, мы, хоть и со слезами на глазах, всё-таки решились расстаться с катером.
Заканчивая этот рассказ, я хочу сказать вам, что я горжусь этой историей, которую мы с Мариной сна-чала придумали, а потом и реализовали вместе. И должен вам признаться, мои дорогие, что всю ос-тавшуюся жизнь мы с ней грустили и о нашей ро-мантической катерной жизни, и о нашем Катере, ко-торые, не перестав быть прекрасными, вдруг стали прошлым.
 
Дача
Вот обозначил словом «Дача» определённый этап нашей с Мариной жизни, но должен вам признаться, что этот, в общем-то, очень достойный этап с тем представлением о понятии «дача», которое сложи-лось в моей голове, как-то слабо связан. Вот вроде бы всё у нас там было. Добрые и симпатичные дру-зья-соседи, хороший сад, уютная речушка Кремянка, своя вода на участке, прекрасный зимний дом, баня, добротный хозблок, электричество и телевизор. Грех жаловаться. Но вот что-то же не так? Да, не так, и я попробую вам это объяснить.
Как-то так сложилось, что в молодости мы с Ма-риной отдыхать выбирались на север, на Карельский. На электричке, на мотоцикле, на лодках, на машине мы всегда выбирались на озёра, речушки или в боры перешейка между Финским заливом и Ладогой. Там у нас были любимые места отдыха, но не только там, а и в любом месте этого края мы чувствовали себя замечательно. А поскольку мы и живём на севере Петербурга, то 10–15 минут пути, и мы уже мчимся к местам отдыха, но мы уже на природе. Отдыхать на юг от города мы не выезжали никогда. Ну, во-первых, выехать за город через весь город было не-удобно, а во-вторых, смешанный лес надо любить и знать, чтобы выезжать в такие места на отдых. Коро-че говоря, понятие «выехать на природу» в нашем понимании было прочно связано с северным направ-лением.
Когда в 1979 году родился Серёженька, у нас с Мариной впервые промелькнула мысль о даче. Но поскольку добиться разрешения на строительство дачи на Карельском было практически невозможно, то мысль тихо умерла, так до конца и не оформив-шись. Прошло года три-четыре, Серёженька рос, да и мы становились старше, и всем нам нужен был и свежий воздух, и нагрузки на свежем воздухе, и вот тогда-то мысль о даче снова стала актуальной. И на-до же случиться, что в это время на предприятии од-ной из Марининых приятельниц организовалось дачное товарищество, которому власти выделили землю на берегу речки Кремянки, в районе станции Чаща.
Мы побывали там зимой. Заснеженным лесом прошли в сторону реки и оказались на краю обрыва, под которым, метрах в десяти внизу, открылась ши-рокая заснеженная пойма реки, искрящаяся в лучах зимнего солнца. Завораживающая картина. А когда нам сказали, что наши участки в 150–200 метрах от этого обрыва над рекой, прямо в только что прой-денном нами лесу, то мы дрогнули и согласились. Эта потрясшая нас красота осталась с нами, и это было здорово. Но, боже мой, как же ужасно было всё остальное. Когда мы весной начали освоение терри-тории, то выявились практически непреодолимые трудности. Я их попробую только обозначить.
1. На автомобиле 150 километров от крыльца до крыльца. Из них 38 километров по городу от площа-ди Мужества до Шушар, и 50 километров жуткого грейдера от Вырицы до Чащи, причём последние 10 километров из этих 50-ти отсыпали только за год до «награждения» нас участками под дачи. До этого Чаща была доступна только по железной дороге или по зимнику.
2. По железной дороге это 100 километров пути. Причём электричка только до Вырицы, а дальше ди-зель. Чтобы вам почётче представить ситуацию с комфортом для путешественников, то вы должны знать, что в районе Чащи было выделено 18000 уча-стков. Ну и вы, конечно, понимаете, что и раньше, до появления садоводов железнодорожный транспорт пустым не ходил.
3. Лес на участке надо корчевать, а это ель, берёза и осина.
4. Лес стоит на грунте толщиной от 6 до 10 сан-тиметров, а под ним оставленная ледником морена из булыжника. Когда мы с Марининым младшим братом Лёшей Меньшиковым убрали булыжник с одной трети площади участка в 6 соток, то добыли 18 кубометров среднего и мелкого камня, которые и использовали потом при строительстве фундаментов дома и бани. Крупными же камнями, размером ми-нимум 0,25 куба мы укрепили стенки мелиоративной канавы перед нашим участком. Под большей частью участка и сегодня лежит нетронутая булыжная мос-товая, созданная природой.
5. Питьевой воды, кроме как из реки, нет, а элек-тричество появилось лет через семь.
6. К участкам ни на легковой, ни на грузовой со стройматериалами ближе, чем на километр, не подъ-ехать, а местной лесопилке запрещено продавать лес садоводам из-за боязни злоупотреблений. И я вас уверяю, что и это ещё не всё. Но не будем о груст-ном. Вспомните фразу в начале этого моего рассказа:
«Вот вроде бы всё у нас там было. Добрые и сим-патичные друзья-соседи, хороший сад, уютная ре-чушка Кремянка, своя вода на участке, прекрасный зимний дом, баня, добротный хозблок, электричество и телевизор. Грех жаловаться».
Да, действительно, было, но, боже мой, через ка-кие трудности прошли тысячи садоводов и мы с Ма-риной в том числе для того, чтобы этого добиться. И как мы гордились и радовались каждому нашему, даже самому маленькому успеху. Очень коротко расскажу вам о некоторых наших победах.
Вода
За водой, которой в хозяйстве нужно много, хо-дим на речку, и питьевой её не назовёшь. Кольца для колодца не привезти, дорог нет. Способ один — бу-рить скважину. Первая такая скважина в нашем са-доводстве, пробуренная вручную, — на участке Толи Расейкина. Его инструментом бурим скважину и на нашем участке. Бурильщики свои, это наш свояк Алексей Иванович Евстафьев, Маринин младший брат Лёша Меньшиков и я.
В составе инструмента сваренный Расейкиным шнек диаметром 130 мм и высотой полметра, жёстко соединённый с трёхметровой штангой из полудюй-мовой трубы. Таких штанг семь, так как никто пока не знает, как глубоко вода. Штанги легко соединя-ются и разъединяются. Бурить несложно, но физиче-ски тяжело. Два бурильщика, стоя друг напротив друга, зажимают штангу бура на уровне своей диа-фрагмы газовыми ключами. На ручки ключей наде-ваются метровые отрезки трёхчетвертной трубы, и вперёд, по кругу, одновременно всем весом прижи-мая инструмент. Если усилия не хватает, то на ключи встаёт третий участник работ. После того как бур углубился на полметра, его надо аккуратно поднять из скважины и ссыпать с него грунт. Работа идёт очень небыстро, но идёт. Бур углубляется и уг-лубляется, а число штанг, которые каждый раз при подъёме бура надо разобрать и при его опускании в скважину собрать, растёт. С углублением скважины растут познания о том, что же под нами. И эти знания пригодятся. Ну, например, когда я потом рою под домом погреб, то точно знаю, что под «булыжной мостовой» морены на моём участке залегает двух с половиной метровый слой глины, а под ним, до воды, девять метров песка.
Поэтому, в размеченном квадрате подполья, при-дётся убрать «булыжную мостовую» морены, потом выкопать и вытащить глину на глубину два с поло-виной метра, а уж потом на глубину 1,5 метра песок. Зная это, определю посильный размер погреба. И бе-тонировать буду только стены погреба, а его дно ос-тавлю песчаным потому, что и конденсат и другая влага, если случайно и попадёт в погреб, то она уйдёт в песок.
Возвращаясь к скважине, скажу, что где-то на от-метке 11,5 метра мы проходим 15-ти сантиметровый слой глины, и бур, провалившись сантиметров на 25–30, упирается в туфовую плиту. Ура, мы в водоносе!
А знание о том, что это «туфовая плита» пришло, конечно, с годами. Некоторые вручную, а потом че-рез годы, когда к нам стали приезжать бурильные машины и серьёзными бурами дырявили эту плиту, то оказалось, что толщиной она 10 сантиметров и вода под ней мутная, невкусная, ну вообще никакая.
Пришло время «обсадить» скважину. Это тоже дело не простое, но, как потом выясняется, выпол-нимое. И вот только теперь, когда она «обсажена», раскачать скважину. Господи, это тоже целая наука и большой труд. Мы, по примеру Расейкина, смонти-ровали над скважиной треногу из 4-х метровых жер-дей. Вывесили отвесом центр треноги так, чтобы он расположился точно над центром скважины. Затем опустили в скважину полудюймовую трубу с желон-кой на её конце. На выступающем из скважины 2-х метровом конце трубы, на уровне плеч, раскрепили поперечину, за которую и подвесили всю трубу с желонкой на резиновых кольцах, вырезанных из ка-мер от колёс грузовой машины. На верхний конец трубы надели шланг для организации стока смеси песка, глины и воды в канаву. Всё! Теперь все участ-ники процесса откачивают из скважины всю муть, потом мелкий песок до тех пор, пока не пойдёт чис-тая вода. Нам повезло, мы трудились два выходных от зари до зари. Потом в скважину опускается уже трёхчетвертная труба с напорным насосом внизу. Привод насоса это тяга внутри трубы, раскреплённая к рычажному устройству на выходе трубы из сква-жины.
Должен сказать, что многие наши соседи много лет, практически до появления общественных сква-жин в садоводстве, ходили к нам за водой, и тем са-мым активно раскачивая скважину, поддерживали кристальную чистоту воды.
Ну, а мы с Мариной благодарны Толе Расейкину и за оказанные консультации, и за то, что он вооружил нас хорошим инструментом, а также и Алексею Ивановичу Евстафьеву и Лёше Меньшикову за по-мощь в этом непосильном деле. Благодаря этому ти-таническому труду у нас всегда и зимой и летом бы-ло изобилие холодной и кристально чистой воды. И мы очень гордились тем, что сделано это нами и тем, что мы могли напоить своих соседей.
 
Летняя кухня-веранда
Зимний дом потихоньку строился и обживался. Тёплые сени с удобной лестницей на второй этаж, сам второй этаж или, более правильно, мансарда бы-ли уже отделаны, и мы жили именно там. Все мои работы сосредоточились на первом этаже, в буду-щем тёплом доме. А работы много, ведь на первом этаже хоть и вставлены окна и отлит фундамент, но полов и печки ещё нет. А на моей родной фирме из-за того, что программа судостроения постепенно сворачивается, становится меньше работы. Всё чаще можно взять неделю, а то и две для работы на даче, не создавая при этом проблем своей основной рабо-те. Причём динамика у этого процесса быстрая, и становится очевидным, что зимой свободного вре-мени будет ещё больше. Вот именно в этих условиях и оформилась давнишняя идея передвинуть нашу времянку вплотную к дому. Ведь и дом, и времянку проектировал я сам, и они совпадают и по внешним габаритам и по высоте полов и потолков. Времянка у нас отапливаемая, там можно жить зимой и, приез-жая поработать зимой, не надо будет бегать через весь участок, чтобы поесть, погреется, поспать. Ну а со временем в этой времянке организуется веранда-кухня-столовая прямо в доме.
Середина августа, время ещё есть, и мы с Лёшей Меньшиковым приступаем к делу. Размечаем фун-дамент для времянки, откидываем грунт, строим опалубку и отливаем его, поскольку камней у нас на участке хоть магазин открывай.
Наша работа идёт за домом, и она не очень броса-ется в глаза. Но поскольку все идеи требуют обсуж-дения и одобрения соседей по улице, то и мы оказы-ваемся в центре внимания. Нам задают вопросы, но мы стараемся отмалчиваться, и интерес соседей рас-тёт. Но когда мы начали строить «железную дорогу» из брёвен от времянки до дома, то вечером у нашего крыльца собралось человек пять мужиков, чтобы «остановить сумасшедших».
— Фёдорыч, давай, рассказывай, — просит один из них.
— Да вот хотим с Лёшей времянку к дому подви-нуть.
— Так ведь развалится, — в один голос утвер-ждают оппоненты.
— Да нет. Мы окна вынем, чтобы стёкла не пода-вить, а стенки ужестим досками крест-накрест.
— А как на фундамент поднимете?
— А мы «железную дорогу» сделаем высокую и на фундамент опускать будем, а не поднимать, — включается в разговор Лёша Меньшиков.
— А стрехи крыши времянкой не поломаете?
Спрашивает самый дотошный, и я даю ему две мерные рейки:
— Проверяй.
И ведь проверяет и потом, садясь рядом, говорит:
— Да вроде бы с запасом сантиметров в пять проходит под стрехи.
Я киваю головой, хотя знаю точно, что запас у нас десять сантиметров.
— Так ведь её ещё на 90 градусов развернуть на-до, — роняет Лёша Меньшиков, которого эта про-блема по-настоящему беспокоит.
— На покатах и развернёте.
Переходя на нашу сторону, говорит кто-то из му-жиков. Утоляя любопытство соседей, отвечаю ещё на несколько вопросов и сам, утверждаясь в своей правоте, чувствую, что и они мягчают. Ведь объяс-нять соседям, для чего мы это делаем, необходимо-сти нет. Все понимают, что применение 15 метрам квадратным дополнительной площади в доме всегда найдётся. Но всё-таки кто-то спрашивает:
— А на месте времянки что будет?
— Клубника.
Итожит споры кто-то, и все вместе мы хохочем. А я понимаю, что экзамен сдан, и теперь это переме-щение стало интересно всем. Потом, подтверждая эту мысль, Мирон Степанович, уходя, говорит:
— Я, уезжая, оставлю у своего крыльца два пяти-тонных домкрата и лебёдку.
И, помолчав, добавляет:
— А когда праздник-то?
— В следующую субботу, в 10:00.
Отвечаю я ему, и все расходятся. Правда, минут через 20 заходят Вася Орлов с сыном и приносят свой пятитонный домкрат и лебёдку «лягушку». А это здорово потому, что мы теперь вооружены двумя мощными лебёдками и, с учётом своего, четырьмя домкратами.
Всю неделю мы с Лёшей, катая брёвна, достраиваем «железную дорогу», расшиваем досками крест-накрест времянку, чтобы сделать её геометрию устойчивой к неизбежным трудностям переезда, поднимаем её на домкратах и, собрав под ней все необходимые конструкции, закатываем под неё покаты. Мягко опускаем времянку на покаты и раскрепляем скобами, чтобы не уехала раньше времени.
Середина сентября, утро субботы. Утро ясное, прохладное. В воздухе уже чувствуется этот пре-красный аромат уходящего лета. Знаете ведь, как пахнет дымок горящих опавших листьев в костре из собранных на участке сухих веток? Знаете, конечно. Ещё тихо, потому, что детвору увезли в город учить-ся, а взрослые, которые могут поспать подольше, завтракают. Мы с Лёшей берём два лома и полуку-валду и, перейдя дорогу, забиваем их в стенку кана-вы прямо напротив дома на расстоянии метров 15-ти друг от друга. Место для ломов выбрано так, что времянка, которая стоит за домом, легко просматри-вается от каждого из них. Вышел сосед, мой визави Александр Павлович. Закурил, сел на край канавы, наблюдает, как мы с Лёшей крепим к ломам лебёдки. Палыч говорит:
— Слабоват у тебя трос, Фёдорыч, возьми мой.
— Спасибо, Палыч, десятка не восьмёрка. Давай.
И Палыч привозит на тележке бухту троса метров в пятьдесят. Теперь мы уже втроём потому, что Па-лыч идёт крепить трос вместе с нами. А примерно через полчаса, когда Палыч остаётся у времянки, чтобы переносить освобождающиеся при её движе-нии покаты и укладывать их на «рельсы» перед ней, по пути её движения, а мы с Лёшей идём к лебёдкам, то там нас уже ждут трое наших соседей, пришедших помочь. И вот тронулись. Каждый метр приос-танавливаемся, чтобы перенести покаты, а минут че-рез двадцать Вася Орлов говорит мне:
—Слушай, тебе надо лезть на крышу времянки и руководить оттуда, чтобы чего-нибудь не зевануть.
И действительно, с крыши всё видно и легко управлять и теми, кто стоит на лебёдках, и теми, кто переносит освобождающиеся покаты, где уже тоже подоспела помощь. А через полчаса уже я кричу ему сверху:
— Василий, неси свою «Дружбу», отрежем свес крыши у времянки.
И Орлов лётом несётся за мотопилой. В этот раз она у него и заточена, и заправлена. Поэтому мы бы-стро обрезаем выступающую часть крыши времянки, чтобы можно было подтянуть её вплотную к стене дома. Как мы её разворачивали на 90 градусов, со-вершенно не помню, но, как видно, эта операция прошло без эксцессов. Остановились мы на час, ко-гда уже оставалось продвинуться примерно на метр, чтобы разобрать карниз дома. И вот она, красавица, стоит на своём фундаменте, стена к стене с домом и практически беззазорно.
Только когда я слезал с крыши, поверьте, дейст-вительно только тогда я увидел Марину у мангала и почувствовал аромат шашлыков. Вот такая у вас бы-ла мама и бабушка. Она не суетилась, не мельтеши-ла, а в самый важный момент оказывалась самым необходимым и ко всему успевшим подготовиться человеком. Оказалось, что она ещё вчера договори-лась с «академиком шашлыка» и нашим замечатель-ным соседом Виталием Овсепяном о том, что он ей поможет подготовить этот сюрприз. Тут же был ор-ганизован фуршет под черешней, в котором поуча-ствовали не только все «мастера переездов», но и часть заинтересованных зрителей. И честно вам ска-жу, что все детали этой истории ещё много лет с улыбками вспоминали все её участники. А наш дом, значительно прибавив в размере, стал выглядеть со-лидным и абсолютно законченным сооружением, в котором всей нашей семье было уютно и спокойно отдыхать. Конечно, отделочными работами мы за-нимались ещё бесконечно долго и поэтапно. И ка-ждый этап приносил свои сложности, но и свои ра-дости.
А на месте времянки мы срубили баню, и это тоже была целая история, которая хоть и заслуживает отдельного рассказа, но останется не рассказанной потому, что я боюсь надоесть вам всеми этими бай-ками из нашей жизни.
И, если честно, хотя я и ощущаю, что следующее дополнения к этой главе возможны, займусь я ими, только если, прочитав эту книжку, вы почувствуете, что вам хочется узнать что-то ещё и скажете мне об этом.
Добавлю только, что мне очень хочется, дети, чтобы ваши воспоминания о Марине, вашей Маме и Бабушке, были уважительны, трепетны и светлы. Она, поверьте мне, это заслужила.
 
Эпилог
В эпилоге повести «На верном румбе», который мне хочется привести без купюр, я писал:
Дорогие мои Наташенька, Серёжа и Андрюша!
Откликаясь на Вашу просьбу рассказать Вам о нашей с Вашей бабушкой Мариной жизни, о жизни наших Родителей, о жизни наших Дедушек и Бабу-шек, я заканчиваю вторую небольшую книгу. Я ещё не знаю, как назову эту, вторую, но точно знаю, что мне ещё предстоит поработать и над третьей.
Дело в том, что пока я ещё и не подобрался даже к истории нашей с Мариной жизни. А это 52 полно-кровных, сложных и прекрасных года. И мне есть о чём Вам рассказать. А может быть, и о Вас самих, в те Ваши времена, о которых Вы помните совсем мало. Ну и, конечно, о Марининых родственниках и предшественниках, о которых я что-то успел вы-хватить у Вашей бабушки и прабабушки — Евсто-лии Степановне Меньшиковой, в девичестве Медве-девой.
Мне хочется рассказать о своих однокашниках, и об их интереснейших судьбах. О нашей дружбе, ко-торой уже больше шестидесяти лет, и которая становится только крепче. Мне хочется назвать их имена.
Мне хочется рассказать о моих товарищах по работе в промышленности.
Мне очень хочется сделать подборку документов из маминого архива, имеющих музейную ценность.
Мне хочется сделать приложение из фотогра-фий родных и друзей, которых упомянул или ещё упомяну в моих воспоминаниях.
Короче говоря, мне ещё есть, что рассказать Вам, мои дорогие дети. Сил бы хватило.
И поэтому, до встречи на новых страницах!!!
ДО ВСТРЕЧИ!!!
И будьте уверены в том, что мы, Ваши предше-ственники, будем всегда и везде оберегать Вас.
Ваш отец и дед, В. Гесин.
19 августа 2014
P.S.
Сегодня 19 августа 2014 года.
Этот день для меня особенный.
117 лет назад, 19 августа 1897 года, родился мой отец, Фёдор Гесин.
А через три дня, 22 августа 2014 года, исполнит-ся 1 год и 3 месяца моей совершенно замечательной правнучке Анне Сергеевне Голубцовой.
Тогда, в совсем как оказывается недалёком 1897 году, родителям моего отца, которые, естественно, прапрапрадедушка и прапрапрабабушка нашей Анюты было всего-то по 26–27 лет. Как всё рядом, как всё близко, и как же всё быстро, Господи.
И поэтому здоровья Вам, яркой и счастливой жизни, будьте счастливы.

И вот сегодня, заканчивая свою третью неболь-шую книгу, я вижу, как летит время.
Сегодня моей замечательной и любимой правнуч-ке Анне Сергеевне Голубцовой уже год и одинна-дцать месяцев, и она стала центром нашей семейной вселенной. И она уже вовсю лепечет, научившись говорить.
Книга, на которую как на подвиг нас, стариков, поднимал Герасим Артёмов, его усилиями вышла из печати под названием «МЫ ПОДВОДНИКИ, МЫ ДЗЕРЖИНЦЫ», и я держал её в руках.
И как много из обещанного мной тогда мне уда-лось рассказать Вам в этой, третьей, книге.
Правда, много и такого, что пока не удалось.
И самое обидное, что пока ещё я не представил Вам документы Маминого архива.
Отсканировав только четверть этих документов, я понял, что их так много, что из них нужно делать от-дельную книжку. И сделать это в память о родителях я просто обязан, и я постараюсь.
Ну и кроме того как же ещё много осталось нерас-сказанным из обещанного, и так хочется верить, что я успею сделать и это.
Заканчивая работу над этой книгой, не могу не сказать о том, что мне хочется, чтобы и Вы, когда придёт Ваше время, сумели попутешествовать в бу-шующем море уже Ваших воспоминаний и пережить свои грёзы нежности и любви. Надеюсь, что Бог вдохновит Вас, мои дорогие.
И последнее.
Я надеюсь, что после того, как Вы прочли эту книгу, Вы многое узнали о своих предшественниках, об их жизни, о времени, в котором они жили, и о нашем с Вами Отечестве.
Берегите память о своих ушедших близких.
На этом я, мои дорогие, и поставлю точку.

С уважением, Владимир Гесин.
СОДЕРЖАНИЕ
К издателю  .   5
От автора  .   6
Коротенькое вступление    7
Как это начиналось    9
О моих предшественниках    13
Дедушка и квартира 20    21
Через «нельзя»    25
Злодей Пенашкин и слон    28
«Пралине»    31
Пожар    35
Полёт    38
Последнее из «до войны»    44
22 июня 1941 года    49
Деревня Коза    54
В Сибирь    62
Тюмень    66
Ембаево    70
Война и отец    78
И ещё о близких    84
Мама и хозяйство    86
Мы и окружающий мир    92
Ембаевцы    102
Наши старшие ребята    107
Спецшколы    114
Грачи    119
Санки    123
Ембаевская флора    125
Кино    129
Победа    132
Домой    134
Школа    140
Институт    143
ВВМИОЛУ им. Ф.Э. Дзержинского    151
Наши практики    169
Первая, 1952 год    170
Вторая, 1953 год    183
Третья, 1954 год    186
Четвёртая, 1955 год    194
Преддипломная стажировка, 1956 год    198
Дипломный проект и выпуск, 1957 год    202
Офицерская молодость    204
Работа    217
Северный завод    225
Мотоцикл    228
Мы с Мариной задружились    231
Доченька родилась    233
Родная Капа Ильина    238
Подтверждая эту мысль    241
И снова о квартире 20    244
О Марининых родных    246
И снова Северный завод    251
На пыльных тропинках…  ……………………………….. 254
Реактор на подводной лодке  ……………………………   277 
Наш семейный отдых    284
Коктебель    285
Вуокса, Балахановское озеро    291
Прибалтика    295
Семейные победы, которые без Марины
                могли бы и не случиться    298
Квартира на Пархоменко…………………………….   298 
Мы строим катер    307
Дача    315
Вода    318
Летняя кухня-веранда    321
Эпилог    327
Содержание ………………………………………………   330
 
Владимир Фёдорович Гесин
МОРЕ И ГРЁЗЫ
Издатель и редактор
Э.С. Никулин
Издание подарочное.
Подписано к печати с оригинал-макета 29.06.2015.
Формат 60х84 1/16.
Гарнитура Times New Roman.
Усл. печ. л. 20,0.  Уч.-изд. л. 12,0.
Тираж — 50  экз.
Издательство «Мозаика НК»
mozaikank@mail.ru
Отпечатано средствами оперативной полиграфии в ООО
«ЭлекCис».
195112, Санкт-Петербург, Новочеркасский пр., 1.