Исаак Бабель (1894-1940) – один из самых популярных русских писателей первой половины ХХ века. Книжки Бабеля «Конармия» и «Одесские рассказы» входят в Перечень «100 книг» по истории, культуре и литературе народов Российской Федерации, рекомендованный Министерством образования и науки России учащимся средних школ для самостоятельного чтения. Министерские чиновники, скорее всего, сами эти книжки не читали, но слышали, что у Бабеля прекрасная репутация писателя «недооцененного ни своим временем, ни временами последующими». У Бабеля есть и другая репутация, очень плохая репутация «махрового русофоба», но чиновники из Минобрнауки решили поверить в хорошую репутацию…
Осмелюсь утверждать, что обе репутации Бабеля, – и положительная, и дурная, – далеки от действительности, что с репутациями случается довольно часто. Обе эти репутации – результат «чтения по диагонали» и непонимания контекста. Особенно это касается «Конармии» – сборника рассказов о советско-польской войне 1920 года.
А понять Бабеля довольно сложно…
«Переход через Збруч», первый рассказ цикла, зачем-то начинается с нелепости:
«Начдив шесть донес о том, что Новоград-Волынск взят сегодня на рассвете. Штаб выступил из Крапивно, и наш обоз шумливым арьергардом растянулся по шоссе, идущему от Бреста до Варшавы и построенному на мужичьих костях Николаем Первым».
Это чушь несусветная: Варшава и Новоград-Волынск находятся в противоположных сторонах от Бреста, причем от Бреста до Новоград-Волынска более шестисот километров по прямой. Обоз шел со стороны Житомира и никак не мог очутиться на «шоссе, идущем от Бреста до Варшавы»… Какие-то несоответствия и нестыковки бывают во многих книгах, но, чтобы «вот так», демонстративно… И ведь никто не замечает… Но это, можно сказать, мелочь…
Сохранились дневниковые записи Бабеля, бывшего в то время военным корреспондентом газеты «Красный кавалерист». Писатель Илья Эренбург, друг Бабеля, в 1964 году, когда публикация дневника ещё не предполагалась, утверждал: «Он смягчал все страшные места. Я сравнивал дневник с рассказами. Он почти не менял фамилии, эпизоды те же, он освещал только все какой-то мудростью…»
В «Конармии», по сравнению с дневником, заметно смягчен и облагорожен образ самого автора, Бабеля-Лютова. К примеру, Бабель пишет в дневнике (18.08.1920) как после боя происходит убийство пленных поляков: «Шеко обмолвился – рубить, это сыграло ужасную роль. Я не смотрел на лица, прикалывали, пристреливали, трупы покрыты телами, одного раздевают, другого пристреливают, стоны, крики, хрипы…»
А в следующем абзаце: «Ночуем в Задвурдзе, плохая квартира, я у Шеко, хорошая пища…»
Шеко – это начальник штаба 6-й дивизии.
В дневниковой записи, относящейся к началу сентября, Бабель добавляет: «Живу с Шеко. Туп, добр, если уколоть в нужное место, бездарен, без постоянной воли. Пресмыкательствую, зато ем…»
О пресмыкательстве Лютова перед начштабом дивизии ради хорошей пищи в рассказах ничего не говорится. Он там, в основном, среди рядовых конармейцев…
В дневнике Бабеля есть запись рассказа конармейца Левки, взявшего в плен «соседа Степана, бывшего стражником при Деникине, обижавшего население, возвратившегося в село. "Зарезать" не дали, в тюрьме били, разрезали спину, прыгали по нему, танцевали, эпический разговор: хорошо тебе, Степан? Худо. А тем, кого ты обижал – хорошо было? Худо было. А думал ты, что и тебе худо будет? Нет, не думал. А надо было подумать, Степан, вот мы думаем, что ежели попадемся, то зарежете, ну да [нрзб], а теперь, Степан, будем тебя убивать. Оставили чуть теплого…»
В рассказе «Письмо» Степан превратился в Тимофея Родионовича, не только «обижавшего население», но и убившего родного сына, служившего у красных. А «эпический разговор» с попавшим в плен Тимофеем Родионовичем ведут уже не посторонние люди, а другой его родной сын, отомстивший за брата и убивший своего отца…
Как можно подобные «литературные переосмысления» назвать «смягчением страшных мест»?..
В дневнике Бабель пишет о том, что советско-польская война по существу ничем не отличается от войны между поляками и казаками времен Богдана Хмельницкого, что в обоих случаях сильно страдало еврейское население... «Будь проклята солдатчина, война, скопление молодых, замученных, одичавших, еще здоровых людей».
Но вот война закончилась, поляки победили, заключен мир…
На второй странице «Конармии» автор рассказывает, как в Новоград-Волынском поляки зарубили старого еврея на глазах у беременной дочери:
«Мертвый старик лежит там, закинувшись навзничь. Глотка его вырвана, лицо разрублено пополам, синяя кровь лежит на его бороде, как кусок свинца.
– Пане, – говорит еврейка и встряхивает перину, – поляки резали его, и он молился им: убейте меня на черном дворе, чтобы моя дочь не видела, как я умру. Но они сделали так, как им было нужно, – он кончался в этой комнате и думал обо мне... И теперь я хочу знать, – сказала вдруг женщина с ужасной силой, – я хочу знать, где еще на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец...»
В следующем рассказе «Костел в Новеграде» автор восклицает:
«Вот Польша, вот надменная скорбь Речи Посполитой! Насильственный пришелец, я раскидываю вшивый тюфяк в храме, оставленном священнослужителем, подкладываю под голову фолианты, в которых напечатана осанна ясновельможному и превельможному Начальнику Панства, Иозефу Пилсудскому.
Нищие орды катятся на твои древние города, о Польша, песнь об единении всех холопов гремит над ними, и горе тебе, Речь Посполитая, горе тебе, князь Радзивилл, и тебе, князь Сапега, вставшие на час!..»
И как это должны были воспринимать в середине 20-х годов молодые и здоровые советские читатели, не видевшие войны? Какой «мудростью» осветил здесь Бабель свои дневниковые записи, принеся свою вязанку хвороста для костра новой войны?..
По мнению Игоря Шафаревича «презрение и брезгливость к русским, украинцам, полякам как к существам низшего типа, недочеловекам, ощущается почти в каждом рассказе "Конармии" И. Бабеля. Полноценный человек, вызывающий у автора уважение и сочувствие, встречается там только в образе еврея…»
Если бы Игорь Шафаревич был прав, то Бабеля можно было бы и понять, и оправдать. Бабель видел, сколько зла принесли евреям в 1920 году и русские, и украинцы, и поляки… Но Шафаревич не прав, и не прав по всем пунктам!
В «Конармии» есть персонажи-славяне, вызывающие уважение и симпатию: Хлебников, Сашка Христос, да, пожалуй, и Никита Балмашев, при всей неоднозначности этого персонажа. Самый неприятный из славян – Иван Акинфиев. Но он просто больной человек, в мирное время таких можно найти в психиатрических больницах разных стран. Не все то, что у Шафаревича вызывает брезгливость, отталкивает Бабеля. А «полноценные люди» Бабелю неинтересны, он не умеет о них писать. Шафаревич – идейный борец с русофобией, человек «концептуально мыслящий», он не замечает того, что противоречит его концепции. Поэтому Шафаревич и не заметил, что самый ничтожный персонаж в «Конармии» совсем не славянин… А «Конармейский дневник» Шафаревич, возможно, и совсем не читал, хотя там есть очень странные откровения…
Судя по дневнику Бабель был довольно злобным человеком. А вот, пожалуй, самая злая дневниковая запись:
«Думаю о Хастах, гниды, вспоминаю все и эти вонючие души, и бараньи глаза, и высокие скрипучие неожиданные голоса, и улыбающийся отец. Главное – улыбка и он вспыльчивый, и много тайн, смердящих воспоминаний о скандалах. Огромная фигура – мать, она зла, труслива, обжорлива, отвратительна, остановившийся, ожидающий взор. Гнусная и подробная ложь дочери, смеющиеся глаза сына из-под очков…»
Хасты – это еврейская семья, у которой Бабель останавливался в Ровно. В дневнике «утеряна» 21 страница, поэтому неизвестно, что плохого сделали Бабелю эти несчастные Хасты: девушка, парень и их родители… А, может быть, Хасты – просто нормальные люди и именно это так взбесило Бабеля? Может быть, дело в «талантливом писателе», а не в Хастах?..
Подобная постановка вопроса может показаться абсурдной, но давайте, не обращая внимания на обе бабелевские репутации, задумаемся над тем, что Бабель пишет в «Конармии» об евреях.
Заглавный персонаж рассказа «Пан Аполек» – безумец, порождение фантазии и образец для подражания Бабеля. Он пишет: «Окруженный простодушным сиянием нимбов, я дал тогда обет следовать примеру пана Аполека. И сладость мечтательной злобы, горькое презрение к псам и свиньям человечества, огонь молчаливого и упоительного мщения – я принес их в жертву новому обету».
Здесь ничего не понятно, кроме того, что к Аполеку следует прислушаться, а среди прочего он рассказывает и одну историю из далекого еврейского прошлого:
«Иисус, сын Марии, был женат на Деборе, иерусалимской девице незнатного рода...
Эта девушка имела жениха, по словам Аполека. Ее жених был молодой израильтянин, торговавший слоновыми бивнями. Но брачная ночь Деборы кончилась недоумением и слезами. Женщиной овладел страх, когда она увидела мужа, приблизившегося к ее ложу. Икота раздула ее глотку. Она изрыгнула все съеденное ею за свадебной трапезой. Позор пал на Дебору, на отца ее, на мать и на весь род ее. Жених оставил ее, глумясь, и созвал всех гостей. Тогда Иисус, видя томление женщины, жаждавшей мужа и боявшейся его, возложил на себя одежду новобрачного и, полный сострадания, соединился с Деборой, лежавшей в блевотине. Потом она вышла к гостям, шумно торжествуя, как женщина, которая гордится своим падением…»
Вот такая еврейская женщина, гордящаяся тем, что совокуплялась в своей блевотине…
Один паршивый современный антисемит отметил, что славяне и евреи в «Конармии» принадлежат почти к разным биологическим видам. С этим можно согласиться: евреи в «Конармии» – особый, вымирающий вид людей. В рассказе «Кладбище в Козине» людей вообще нет, одни могильные камни и склеп в еврейском местечке под громким названием Ассирия…
Рассказы «Гедали» и «Рабби» нуждаются в небольшом историческом комментарии. Действие этих рассказов происходит в Житомире, бывшем губернском городе Волынской губернии дореволюционной России. В мирные времена евреи составляли более трети населения Житомира. Во время гражданской и советско-польской войн Житомир занимали петлюровцы, поляки, красные… Несмотря на различия все они устраивали еврейские погромы и грабили евреев. (Читатель «Конармии» может подумать, что поляки хотели присоединить Житомир к Польше, но это не так: Житомир, как и Новоград-Волынский, должен был достаться польскому «союзнику» Петлюре.) Бабель рассказывает о Житомире, когда там грабить было уже нечего…
Старый еврей Гедали доживает свою жизнь. Он постоянно голоден и его мечты сводятся к удовлетворению первичных потребностей: «Я хочу Интернационала добрых людей, я хочу, чтобы каждую душу взяли на учет и дали бы ей паек по первой категории. Вот, душа, кушай, пожалуйста, имей от жизни свое удовольствие…»
Добрый Гедали очень наивен, но он образованный человек: «Я учил когда-то талмуд, я люблю комментарии Раше и книги Маймонида. И еще другие понимающие люди есть в Житомире».
Гедали приводит в субботу Лютова к «понимающим людям».
Вот как видит этих людей «четырехглазый интеллигент» Лютов:
«Рабби Моталэ сидел у стола, окруженный бесноватыми и лжецами. (…) Ко мне подскочил реб Мордхэ, давнишний шут с вывороченными веками, горбатый старикашка, ростом не выше десятилетнего мальчика. (…) Мы уселись все рядом – бесноватые, лжецы и ротозеи…»
Есть ли у этих людей будущее? Не смешите…
Хотя, у одного человека могло быть будущее. Это Илья, сын равви Моталэ, «проклятый сын, последний сын, непокорный сын…» Но из рассказа «Сын рабби» мы узнаем, что Илья Брацлавский, сын рабби Моталэ, «последний принц в династии», четыре месяца спустя умер от тифа…
Цикл «Конармия» завершается рассказом «Их было девять», где появляется ещё один еврей…
В плен к конармейцам попадают несколько солдат и офицеров польской армии. Лютов составляет список:
«Всего вышло девять номеров. И четвертым из них был Адольф Шульмейстер, лодзинский приказчик, еврей. Он притирался все время к моему коню и гладил мой сапог трепещущими нежащими пальцами. Нога его была перебита прикладом. От нее тянулся тонкий след, как от раненой охромевшей собаки, и на щербатой, оранжевой лысине Шульмейстера закипал сияющий на солнце пот.
– Вы Jude, пане, – шептал он, судорожно лаская мое стремя. Вы – Jude, – визжал он, брызгая слюной и корчась от радости.
– Стать в ряды, Шульмейстер, – крикнул я еврею, и вдруг, охваченный смертоносной слабостью, я стал ползти с седла и сказал, задыхаясь: – Почем Вы знаете?
– Еврейский сладкий взгляд, – взвизгнул он, прыгая на одной ноге и волоча за собой собачий тонкий след. – Сладкий взгляд Ваш, пане.
Я едва оторвался от предсмертной его суетливости. Я опоминался медленно, как после контузии…»
В мире «Конармии» у людей много грехов, но трусость – грех редкий и, пожалуй, самый презираемый. Есть трусы и среди славян, например, дьякон Аггеев из рассказа «Иваны». Но у Аггеева все-таки сохранились остатки чувства собственного достоинства. А еврей Адольф Шульмейстер полностью раздавлен страхом. Унижаясь на глазах у казаков и пленных поляков он больше похож на жалкую побитую собачонку, чем на человека… И Лютову в этом рассказе стыдно, что он тоже еврей…
«Конармия» – очень неровная книга. В «боевых» рассказах заметно влияние великого польского писателя Генрика Сенкевича (1846-1916) и это влияние хорошее, уходящее корнями к «Илиаде» Гомера. Такую мощную традицию трудно испохабить…
А «Одесские рассказы» близки к французским бульварным детективам. Здесь нет достойной традиции и какого-либо духовного начала.
Священник о. Александр Ельчанинов (1881-1934), живший после революции во Франции, очень точно охарактеризовал сущность подобной литературы: «Совершенно открытое и явное, постоянно и настойчиво вколачиваемое представление: глупость, скука, бездарность всего, что имеет отношение к порядку, государству и привлекательность, красота, благородство, блестящая талантливость представителей порока, преступления. Читатель сознательно приучается к таким комбинациям, как "вор-джентльмен", "благородный убийца", "романтически влюбленный мошенник". Это самый настоящий и, я уверен, сознательно приготовляемый яд».
Помимо «криминального шарма» в «Одесских рассказах» присутствует и «семейная тема».
В рассказе «Король» «благородный налетчик» Беня Крик выдает замуж свою сестру, страдающую базедовой болезнью. Молодожены на свадьбе выглядят так: «Сорокалетняя Двойра, сестра Бени Крика, сестра Короля, изуродованная болезнью, с разросшимся зобом и вылезающими из орбит глазами, сидела на горе подушек рядом с щуплым мальчиком, купленным на деньги Эйхбаума и онемевшим от тоски». Свадьба закончилась, «гости разошлись, и музыканты дремали, опустив головы на ручки своих контрабасов. Одна только Двойра не собиралась спать. Обеими руками она подталкивала оробевшего мужа к дверям их брачной комнаты и смотрела на него плотоядно, как кошка, которая, держа мышь во рту, легонько пробует ее зубами».
А в рассказе «Отец» налетчик Фроим Грач старается выдать замуж свою обуреваемую похотью дочь Баську. Беня Крик объясняет Фроиму свое понимание женской сущности: «Мосье Грач, когда мы молодые, так мы думаем на женщин, что это товар, но это же всего только солома, которая горит ни от чего...» Фроим Грач понимает, что лучшего мужа для своей единственной дочери ему не найти и покупает блистательного Короля Молдаванки себе в зятья. «Они сошлись на том, что Баська приносит своему будущему мужу три тысячи рублей приданого, две кровных лошади и жемчужное ожерелье. Они сошлись еще на том, что Каплун обязан уплатить две тысячи рублей Бене, Баськиному жениху…»
Различие между двумя циклами бабелевских рассказов можно обрисовать одной фразой: «Воины "Конармии" – люди-волки, налетчики "Одесских рассказов" – люди-свиньи».
Действительно ли одесские евреи начала прошлого века были похожи на то, что изображено в «бесконечно колоритной прозе» Бабеля или это плод его бесноватого воображения?..
Мистик и поэт Даниил Андреев (1906-1959) утверждал, что в литературе и искусстве иногда встречаются темные вестники. «Они развенчивают и осмеивают духовность в истории, в искусстве, в религии, в жизни, в человеческой душе».
Одним из таких темных вестников и был Исаак Бабель.
Не во всех его рассказах преобладает темное начало.
Старый Гедали в рассказе «Рабби» вдохновенно говорит о материнстве:
«...Все смертно. Вечная жизнь суждена только матери. И когда матери нет в живых, она оставляет по себе воспоминание, которое никто еще не решился осквернить. Память о матери питает в нас сострадание, как океан, безмерный океан питает реки, рассекающие вселенную...»
Но в «Одесских рассказах» понятие «материнство» обесценено. В рассказе «Отец» «беременные бабы наливались всякой всячиной, как коровье вымя наливается на пастбище розовым молоком весны». В рассказе «Любка Казак» мелкий плут Цудечкис дважды обзывает богатую и влиятельную Любку Шнейверс «паскудной матерью» и это для всех нормально. В рассказе «Фроим Грач» рождение внука заглавного героя описано «сочными» словами: «Мальчик этот три года назад выпал из могучей утробы дочери его Баськи». Здесь мать не более, чем самка млекопитающего животного…
Хорошие книги – это книги, которые делают людей лучше. А такие книги, как «Одесские рассказы», несут людям гниль, это плохие книги, заслуживающие забвения…