Магадан

Борис Ляпахин
И все-таки не отвертелся я от этого "лайнера", от "Магадана" этого. Намедни в кадрах старший инспектор Егорова "обрадовала" меня.
- Этот ваш главмех , Михеев ваш забомбил нас радиограммами: а подать сюда Ляпкина-Тяпкина! Только вас к себе на "Захаров" требует и никого другого. Гордитесь.
- Уже горжусь, - сказал я. - Хотя это они  гордиться должны, что такие кадры их чести удостаивают.
- Чудесно. Вижу, вы от скромности не пропадете. И я бы вас хоть сегодня на промысел отправила, к Михееву. Самолетом. Только вот самолета у меня нет. А "Любовь Орлова" пойдет туда только через две недели. Так что пишу я вас в графу "в ожидании транспорта" с такой альтернативой: либо в Тетюхэ на лесоповал, либо на "Магадан", по специальности. Кстати, вчера стармех с "Магадана" заходил - сильно ему токарь требуется. Пойдете? 
- Конечно, лесоповал - это весьма любопытно, - ответил я. - Только что я там делать стану? Сучкорубом? Пожалуй, не справлюсь. А на "Магадан"... Им, наверное, постоянный токарь нужен, а не на две недели...
- Ну, с этим мы разберемся. Не на берегу же вам баклуши бить.
              Так что у меня сегодня здесь первый рабочий день. Хотя "рабочий" - это сильно сказано. День уже за экватор перевалил, а я даже руки не испачкал.
     Между прочим на этом «Магадане» любопытная публика собралась. Такой же, вроде меня, временный народ. Почти все, как и я, после отпусков. Они собираются в соседней каюте, устраиваются кто где и заводят травлю – благо, работой не перегружены. Володя Халиков, у которого я принял хозяйство, пьяный, похоже, всегда, еще со вчерашнего дня затеял что-то там выточить. Вроде набойки на туфли для какой-то из дам. В таком-то состоянии да на этом станке… Однажды он наверняка окажется без рук. Или чего другого. Хотя он уже взрослый мальчонка. Мелкий, правда. Чернявый и худой, как цыганенок.


Несмотря на распахнутую настежь дверь, в каюте невыносимо жарко. По отпотевшим переборкам сбегают струйки влаги, оставляя на пластике извилистые следы. Вода лужами скопилась по углам. Тут вроде и дышишь влагой. Как в скверной парилке. Водосборники под иллюминаторами переполнены, но этого никто не замечает.
За столом под иллюминатором сидит новый токарь – это я. Слева от меня, облокотившись о стол, жмурится в полудреме судовое светило Коля Редькин. Напротив него, в кресле, невесть как попавшем сюда, в каюту мотористов, вольготно раскинулся Слава Митрошин, моторист мотобота с «Рыбака Приморья», бывший зверобой и еще черт знает кто, а здесь – просто моторист. Он по-медвежьи массивен и округл, с тугим животом под грубым серым свитером, с маленькими веселыми глазками на широком румяном лице и при густых пшеничных усах. Ему, похоже, совсем не жарко.
На комингсе, при входе, толстый и неповоротливый, словно забытый куль, во всю ширину двери разместился Леня Торопчин, боцман с плавзавода «Суханов», на «Магадане» «пожалованный» в матросы.
Вернулся, оставив, видимо, свои попытки что-то выточить, Халиков. Был  он в состоянии средней поддатости – где-то еще добавил, - переполз едва не через голову Торопчина в каюту и уселся, откинувшись, на нижнюю койку. Его почти и не видно в тени. Уснул сразу, что ли?
Время послеобеденное. Капитан со стармехом, как обычно, говорят, отправились по делам в управление. А скорее всего – по домам. Вахтенный четвертый механик Валька Сергаев завалился после обеда в ящик – жирок завязать, а второй штурман Игорь Николаевич (фамилию его из мужиков никто не знает) копается в своих бумагах наверху да временами, будто от скуки, стучит на пишущей машинке. Идиллия, да и только.
Сквозь приоткрытую из коридора в машинное отделение дверь доносится размеренное тилипание вспомогательного дизелька, наполняющего старое судно теплом и уютом. Легкий запах гари и машинного масла, идущий оттуда же, дополняет антураж. Комиссий и проверок не предвидится. Наверху, на палубе трещит совсем не весенний мороз и подвывает ветер, а здесь, в каюте мотористов – уютная, мирная травля.
- Ты чего там про выборы говорил? – спросил Редькин Торопчина. – На самом деле выборы какие?
- Ну, ты, Гаврила, даешь! По всей стране подъем народных масс, а ты… Из тайги, что ли, вылез?
- Нет, я с «Магадана»… не вылезаю. А где голосовать-то будем? За кого?
- Голосовать будем на «Боевом» - там наш участок. А за кого – в бюллетене ж прописано. Кстати, там пива бесплатно нальют, по профсоюзным билетам…
- Мели, Емеля, нальют. Догонят и добавят…
- А чего мели? Я позапрошлый год в Москву летал, на профсоюзную конференцию посылали. Нам тогда, всем делегатам по двустволке тульской презентовали и по пыжиковой шапке – мужикам. А бабам – песцовые.
- Ни хрена себе! И много вас там было?
- Да тыщи полторы, наверно,
- А чего делали-то?
- А хрен его мама ведает. Чего-то принимали. Решения.
- И где твоя пыжиковая шапка?
- Я ружье тогда папане в деревню отвез – ворон гонять. А шапку брательнику на свадьбу задарил. Она на мой кухтыль не лезла, - Леня ласково погладил себя по стриженой голове.
- А у меня была шапка, - заговорил Слава Митрошин. – Вы когда-нибудь ларгу видели?
- Погоди ты со своей ларгой! Я ж не досказал.
- Чего?
- Так меня нынче тоже в избирательную комиссию наладили. Прихожу на «Боевой», спрашиваю, где замполита найти. Ихний замполит – председатель комиссии. Стучу в каюту. Оттуда голос нежный: «Входите». Открываю дверь и чуть с копыт не свалился. Сидит за столом дама в кителе, с лычками на рукавах, как у старпома, вся из себя вдрызг официальная. И дама эта – Лидка Князева, раздельщицей на «Суханове» была, моя грелка - две путины койку делили.
- И чего?
- А ничего. Она меня не узнает, ну, и я сказал, что в комиссию не могу – грамотешки маловато. Так что валяй, чего ты там про ралгу или как ее?
- Ларгу, чума ты огородная, хоть и профсоюзный делегат, – возмутился Слава Митрошин. – Зверь такой из семейства настоящих тюленей. Ох, и красивый зверь, скажу я вам. Шапка у меня была из ларги. Скоко лет носил – и все как новая.
 Я годов, наверное, пятнадцать назад из пароходства тягу дал. Заработков не стало, в заграницы только приблатненные ходят, ну, я и подался на поиски счастья. Пришел прямо в Дальрыбу, и запустили меня на зверобойную шхуну типа «Нерпа», на «Ларгу». Ну, ларга и ларга, черт ее мама ведает. Дали мне мотобот – деревянную лодку типа ЯЛ-4 с движком. На самой шхуне, помню, дизель стоял на 350 лошадей. Парадный ход – восемь узлов. Бывало, ветерок задует, мы, вроде, полным ходом шпарим, аж киль красный, а в конце вахты, глядишь, мили на 2-3 позади прежнего оказываемся. Я на мотоботе со старпомом работал. Он на румпальнике сидит, на носу два матроса с обгалдерами – туши вылавливать, тут же боцман с винторезом, а я, у движка скойлавшись, кемарю.
Как-то, помню, уж больше месяца как на промысел вышли, а у меня еще два пузыря водки оставалось. Я тут к боцману и подъехал: заделай, говорю, мне ларгу – это уже когда я узнал, че почем. Заделай, говорю, ларгу, а я тебе пузырь поставлю, Ну, боцман, конечно, согласился. За пузырь он хоть ларгу, хоть бегемота мог заделать.
В Татарском проливе это было. Топаем, помню, на боте вдоль припая. Туманчик такой парит – льда у борта не видать. Где-то старпом и наехал на выступ льдины. Как «Титаник» на айсберг. Как только борт не проломил. Баркас, слава богу, целым остался, а меня, сонного, во всей моей амуниции за борт выкинуло. А старпом даже и не заметил – сам спал. Я в воде в момент, конечно, проснулся и, как пингвин, на льдину выпорхнул – даже промокнуть не успел. Заорал благим матом нашим вслед, а из тумана только слышу: «пух-пух-пух» - движок стучит. Передрейфил я, как сукин сын – ведь еще сено в волосах торчало. Потом огляделся: льдинка-то махонькая и – вот она, берите ее – ларга рядышком возлежит. Я, как ее обнаружил, так вообще обомлел. Хоть и говорят, что они безобидные, если их не трогать, да черт ее знает, что у нее на уме-то. А со страху она мне такой громадной померещилась.
С полчаса, наверное, я рядом с ней трусился. Штаны мокрые – не помню уж, от купанья или написал от счастья. Спохватились наши, вернулись за мной – как нашли только? Я и не слышал, когда они подгребли. Только вдруг: ба-бах! Ларга моя как-то вперед сунулась и затихла. Наши подваливают, боцман мне тесак в руки сует: надрежь, говорит, пока грудь, а я еще одну стрельну. Я тут оштапорился, осмелел, к ларге с ножиком подхожу, наклонился над ней, примериваюсь, откуда начать. И вдруг меня кто-то будто лопатой сзади ка-ак шандарахнет! Метров семь я парил альбатросом и нож потерял. Вскочил, гляжу – а она на меня, зубья ощерив, гарцует. Я давай по льдине круги заворачивать, ору во всю глотку. Боцман услыхал, дострелил. И тут же - разделывать. Вот мастер был! Разрежет на груди, руки просунет, обнимет, как женщину и, будто барана из шубы, вытряхивает. И вроде крови на нем не видать.
Из той ларги я шапку себе пошил и носил сколько. А потом как-то в кабаке подзашли, и я ее гарсону за штоф коньяку отдал.
- Сейчас бы такую шапку, - мечтательно сказал Коля Редькин.
- Да, - согласился Леня Торопчин, поглаживая округлую свою макушку, -  чего только мы за этот пузырь не закладывали. – Он сделал паузу, видимо, собираясь еще что-то рассказать из личной практики, но в это время в каюту сунулась заспанная физиономия вахтенного механика.
- Коля, - позвал он, - выйди на минутку.
Редькин вяло поднялся из-за стола, подошел к двери.
- Слушаю вас, Вольдемар Викторович, - почему-то он назвал механика Вольдемаром.
- Выйди сюда, - настаивал механик. – Разговор тет-а-тет. Выпусти его, - механик легонько пнул ногой Торопчина.
- Я ведь могу и ногу выдернуть, паренек, - не поворачивая головы, спокойно сказал Леня.
- Чего?!
- Того. Говорю, ноги выдерну.
- Пусти меня, Леня, - погасил назревающий конфликт Редькин.
Торопчин развернулся, не подымаясь с места, боком, освободил проход. Редькин вышел в коридор, механик отступил к двери в машинное, наклонился к уху электрика.
- Смотайся в магазин, Коля. Корешки пришли – именины отметить надо.
- А ты не ошибся адресом, мальчик? – на худом, скуластом лице Редькина заиграли желваки.
- Не понял, - удивленно вскинулся Сергаев.
- Я тебе тут что, по поручениям? Шестерка? Тебе надо, так и беги сам.
- Ясно, - сощурил глаза механик. – Вы сейчас на вахте стоите?
- Ну и что?
- А где вы должны во время вахты находиться, вахтенный электрик? Марш в машину!
- Да пошел ты, сосунок, - обронил Редькин, поворачиваясь, чтобы вернуться в каюту.
- Стой! – крикнул механик, ухватив его за плечо, дернул на себя.
- Ах ты, щенок! – развернулся Коля. – Пошли!
Мимо механика он подошел к двери в машинное отделение, потянул Сергаева за руку. Тот не двигался.
- Ну, что же ты, вахтенный? – Редькин будто клешней сдавил запястье механика и рванул его за собой. Сергаев влетел в дверь, успев ухватиться  за поручни на площадке над главным двигателем. Едва не вывалился через них. Глаза его побелели от ярости. Он развернулся, поднял правую руку, готовый ударить электрика, но тот опередил его, боднув твердым, будто медным лбом в подбородок. Механик запрокинулся и, не задержи его Редькин, свалился бы назад, через поручни на дизель.
- Задавлю! – хрипел Редькин, ухватив механика за воротник куртки, стянув его на горле. Механик обмяк и не сопротивлялся больше, только злобно скрипел зубами, сознавая свою беспомощность.
Разнял их Слава Митрошин. Растащил по сторонам, как нашкодивших пацанов, и вытолкнул обоих назад, в коридор. Даже цыкнул слегка: «Ишь вы!..»
Леня Торопчин тоже не поленился подняться, чтобы посмотреть, не нужна ли кому помощь.
- Ты еще пожалеешь об этом, - злобно сверкнул глазами на Редькина механик, оправляя на себе куртку.
- Иди, иди! Я те пожалею, - угрюмо, глядя исподлобья на него, сказал Коля, готовый, казалось, вновь броситься на механика.
Только мы с Халиковым оставались безучастными в происшедшем действе. Вова, свесив ножки с койки, безмятежно похрапывал, даже постанывал слегка. А я подумал про себя: «И чего это Коля взбеленился? Такой пустяк! Я, например, с удовольствием прогулялся бы. А вообще на этом пароходе не соскучишься. Даже в ожидании транспорта».