Человеку надоба человека в нем - М. Цветаева

Дмитрий Новиков Винивартана
В свое время я натолкнулся на цикл стихотворений Марины Цветаевой с посвящением П.Э. в начале, обращенных к Петру Эфрону, брату ее мужа, Сергея Эфрона, и написанных в летние дни 1914 года. Приближалась война, Петр Эфрон умирал от туберкулеза, его брат готовился по первому зову идти на фронт, а сама Марина Цветаева разрывалась между доводами рассудка и той бурей чувств, что, разразившись в ее душе, привела к появлению ни с чем не сравнимых по красоте, напряжению страсти, искренности переживания и одновременной трагичности стихов. И лишь недобросовестные и недоброжелательные критики способны были воспользоваться этими стихами для того, чтобы обвинить поэта во всех возможных и невозможных грехах, указывая на ее якобы жестокое и эгоистичное поведение в сложившейся тогда ситуации. Довольно давно я написал короткую рецензию (под псевдонимом Норек) на сайте Стихи.ру автору одной версии происходившего с Цветаевой в 1914 году, указав на неуместность той уничижительной интерпретации, которая там присутствовала. Эта рецензия послужила мне сегодня отправной точкой для новых размышлений о цикле стихов с посвящением П.Э. в начале.

Здесь, однако, мы не станем фактами опровергать возводимые на Цветаеву обвинения – это могут сделать и уже сделали с куда большим успехом профессиональные историки и литературоведы. Для нас же лучшим оправданием поэта будут чувства, выразившиеся в стихах, адресованных человеку, который стал для нее на тот момент воплощением всей красоты, благородства, всего смысла бытия.

Стихотворение воскрешает в памяти день давнего, возможно, первого свидания Цветаевой с предметом ее любви и – не побоюсь этого слова -  эстетического поклонения. Дорога к его дому; память, как крупными мазками на полотне, сохранившая окружающее:

День августовский тихо таял
В вечерней золотой пыли.
Неслись звенящие трамваи,
И люди шли.

Рассеянно, как бы без цели,
Я тихим переулком шла.
И — помнится — тихонько пели
Колокола.

Так, кажется, бывает лишь в момент особой душевной сосредоточенности, собранности и одновременно ожидания чего-то судьбоносного, главного в твоей жизни. Далеко еще болезнь и смерть, сейчас ум и душа заняты совсем иным:

Воображая Вашу позу,
Я все решала по пути:
Не надо — или надо — розу
Вам принести.

И все приготовляла фразу,
Увы, забытую потом. —
И вдруг — совсем нежданно! — сразу! —
Тот самый дом.

А как передано состояние почти безотчетного волнения в ожидании встречи с Ним:

Многоэтажный, с видом скуки…
Считаю окна, вот подъезд.
Невольным жестом ищут руки
На шее — крест.

Считаю серые ступени,
Меня ведущие к огню.
Нет времени для размышлений.
Уже звоню.

Читая эти строки, не умом, не сердцем, но всем естеством своим ощущаешь то оцепенение и дрожь, как перед экзаменом, что способны охватить человека в такую минуту...

А потом – встреча. Если меня попросят на каком-нибудь примере показать, как способен выразить себя в стихах гений чувства, я смогу указать на эти слова Цветаевой:

Миг, длительный по крайней мере —
Как час. Но вот шаги вдали.
Скрип раскрывающейся двери —
И Вы вошли.
*   *   *
И было сразу обаянье.
Склонился, королевски-прост. —
И было страшное сиянье
Двух темных звезд.

Допускаю, что выскажу лишь свое, субъективное мнение, но здесь слова приобретают у поэта совсем новое, не обычное для себя свойство – представляя  за единый миг прочтения душевное состояние человека, в котором он пребывал, может быть, очень долго. Слова обращены к нашей душе, они резонируют с переживавшимися нами чувствами, будят знакомое или давно забытое.

Как часто случаются в нашей жизни насмешки над глубокими чувствами, над так называемой «сентиментальностью».  Бывает, люди даже стесняются своих чувств. Но как же действительно по-королевски смело и безоглядно раскрывает свою душу перед миром Марина Цветаева! Тогда ей было лишь двадцать с небольшим. Но она сохранила эту открытость, это душевное исповедничество на всю свою жизнь.

А вот эта концовка первого из стихотворений цикла стоит многих страниц описаний. Встреча позади. Слова прощания сказаны. Мгновение уже не вернешь и, тем более, не остановишь - 

Потерянно, совсем без цели,
Я темным переулком шла.
И, кажется, уже не пели —
Колокола.

Что дальше? Как заглянуть в будущее и узнать судьбу? А узнав, понять – хочешь ли ты такой судьбы. Сколь противоречива натура человека, тем более – Поэта.  Вот и у Цветаевой –

Мой дух – не смирён никем он.
Мы – души различных каст.
И мой неподкупный демон
Мне Вас полюбить не даст.

А, может быть, здесь инстинктивное бегство человеческого духа от мирских оков? Даже от оков Любви? Если так, то в такой бунтарской с точки зрения традиционного христианского взгляда личности, как личность Цветаевой, поистине много от подлинно Христова духа – духа свободы и удаления от мира сего с его заманчивыми миражами и иллюзиями чего-то постоянного. Но разве бывает удаление от мира, соединенное с таким страстным к нему отношением, с таким острым переживанием окружающего, таким интересом к человеку?

Не стоит, пожалуй, искать у Цветаевой развернутого философского обоснования ее взглядов – все решается у нее на интуитивном, чувственном уровне. Но решается единственно верным способом – поверяясь только и только Любовью. Что, разумеется, почти всегда сопряжено с болью. Ведь жизнь всегда ведет в конечном счете к разлуке. А это страдание. И вот уже вновь оцепенение, но, увы, совсем иное –

Не думаю, не жалуюсь, не спорю.
Не сплю.
Не рвусь
Ни к солнцу, ни к луне, ни к морю,
Ни к кораблю.

Не чувствую, как в этих стенах жарко,
Как зелено в саду.
Давно желанного и жданного подарка
Не жду.

Не радует ни утро, ни трамвая
Звенящий бег.
Живу, не видя дня, позабывая
Число и век.

Не дай Бог никому испытать подобное – когда каменеет душа и застывает взгляд. Все погружается во мрак и просто перестает для тебя на какое-то время существовать в ожидании трагической развязки. И тогда живешь  «не видя дня, позабывая число и век». Но ведь расставание грозит каждому. Как быть, как пережить его? Да, по расхожему выражению, время лечит все раны. Так оно и есть, кажется. Но у Цветаевой и здесь свой, глубоко личный, независимый и в то же время очень по-христиански человечный взгляд –


Осыпались листья над Вашей могилой,
И пахнет зимой.
Послушайте, мертвый, послушайте, милый:
Вы все-таки мой.

Смеетесь! — В блаженной крылатке дорожной!
Луна высока.
Мой — так несомненно и так непреложно,
Как эта рука.

Опять с узелком подойду утром рано
К больничным дверям.
Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям.

Я Вас целовала! Я Вам колдовала!
Смеюсь над загробною тьмой!
Я смерти не верю! Я жду Вас с вокзала —
Домой.

Пусть листья осыпались, смыты и стерты
На траурных лентах слова.
И, если для целого мира Вы мертвый,
Я тоже мертва.

Я вижу, я чувствую, — чую Вас всюду!
— Что ленты от Ваших венков! —
Я Вас не забыла и Вас не забуду
Во веки веков!

Таких обещаний я знаю бесцельность,
Я знаю тщету.
— Письмо в бесконечность. — Письмо
                в беспредельность —
Письмо в пустоту.


Взгляд, смелый и мужественный своей непримиримостью с потерей, с разлукой. И разве не слышатся здесь также отзвуки апостольского: «Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа?»
Да, наши любимые и близкие живы до тех пор, пока они живут в нашей душе и памяти.

А прочитав –

Вы просто уехали в жаркие страны,
К великим морям. -

я вспомнил рассказ про маму поэта Николая Гумилева, которая так и не смирилась с известием о его расстреле. Она верила, что ее сын не был убит, что ему с помощью друзей удалось бежать из тюрьмы и он перебрался в любимую им Африку....

Чувство Поэта – упование Человека... Неразделимость.

Слишком многие и слишком многое говорили о  «теме любви» в жизни и в поэзии Цветаевой. И вряд ли мы скажем что-либо новое, вспоминая о ее «увлечениях», говоря о «потребности любить» и даже о восторженности - когда тот, на кого был обращен ее взгляд, наделялся идеальными свойствами. Разве не свойственно все это вообще человеку? И разве не подобна в чем-то настоящая любовь таинству?

Подумалось: мы идеализируем любимых наших людей... Это не значит, что мы видим лишь хорошее в них. Нет, это от нашего ОТНОШЕНИЯ любимый СТАНОВИТСЯ совершенным. Как во время пресуществления Святых Даров в Тело и Кровь Господни при Евхаристии. Для неверующих и безразличных - это лишь церковный символ. Для верующих и уповающих - самая настоящая Реальность. Так и с любовью. Разве что так много здесь зависит от того, что можно назвать талантом любить... Также и этим замечателен цикл «П.Э.» Марины Цветаевой, с которого мы нынче начали.
В том же, насколько цельно и органично восприятие мира и человека у Цветаевой, можно лишний раз убедиться, сравнив ее «любовные» стихотворения с ее же философским признанием: «Любить – видеть человека таким, каким его задумал Бог и не осуществили родители».

Как пишет о Цветаевой Мария Белкина – «жить для нее значило любить». И еще:  «мерить ее общими мерками, как homo mediocris, бессмысленно». Нельзя не согласиться с этим мнением биографа, однако так и хочется добавить – но именно такие люди, как Цветаева, и должны помогать так называемым homo mediocris (если уж пользоваться этим определением Белкиной) обретать способность к истинной любви. И раз уж мы решаемся говорить об «истинной любви», то нельзя пройти мимо таких цветаевских строк: «Любя шум дерева, беспомощные или свободные мановения его, не могу не любить его ствола и листвы: ибо – листвой шумит, стволом – растет! Все эти деления на тело и дух – жестокая анатомия на живом, выборничество, эстетство, бездушие». И вновь видишь, насколько глубоко и близко Марина Цветаева воспринимала то, что можно назвать истинно христианским мировидением.

Вспоминаются слова митрополита Антония Сурожского о том, что часто противопоставляют духовное и душевное в христианстве, не говоря уже о телесном. И что душевное также очень важно, ибо без душевных сил, без душевного участия, равно как и без нашей телесности, невозможно реализовать духовное, воплотить духовность. Как это перекликается с только что приведенным поэтическим образом у Цветаевой!

Наверное, главное в таких попытках обращения к творчеству и душе творческой личности, есть сама попытка понять внутренний мир другого человека, пережить то и так, как он переживал в своей жизни. Поэтому хочу закончить строками из Цветаевой, написавшей: «Я хотела бы друга на всю жизнь и на каждый час (возможность каждого часа). Кто бы мне всегда, даже на смертном одре, радовался».

И о том же, но в стихах:

Наконец-то встретила
Надобного - мне:
У кого-то смертная
Надоба - во мне.

Что для ока - радуга,
Злаку - чернозем -
Человеку - надоба
Человека - в нем.

В этом – во взаимной надобе людей – смысл нашего бытия на земле, так ярко выраженный Цветаевой в ее стихах и подтвержденный бескомпромиссностью всей ее страстной и многотрудной жизни.