Туман, сырость — наши спутники. Уже долгое время наша ладья бредет по нескончаемой глади океана. Через шторм и бури, через затишье и штиль. Нужен ли я этому судну? У крыс пребыванье на этой ладье более оправдано, чем у такого пустозвона, как я. Не прыгнуть ли в воду? С какой радостью примет меня океан? Он дружелюбен к гостям, но, правда, лишь к тем, кто готов остаться с ним навсегда.
И рад я обратиться в пучину, но мне же все равно не дадут. Я ведь привязан к этой ладье. О, океаны, о, воды! Пошлите мне своего гонца!
Спустя время такие мысли проходят, я понимаю, что это были лишь мушьи мучения. Это мысли ладьи, поочередно кочующие от одного из нас к другому, они точат наш рассудок, которым питается наша разозленная от одиночества ладья.
Ей есть чем питаться, чем же питаться нам? Один туман, только туман виден нашей команде, его ни понюхать, ни облизать, с ним ничего нельзя сделать. Он обволакивает наши зрачки, проникает в наши каюты, этот холодный и несъедобный туман. Ловить ли нам крыс? Как бы мы ни пытались, им легче отхатывать наши куски. Ловить ли рыбу? Никто из нас не осмелится злить древние воды. А друг на друга мы слишком слабы рассчитывать. Каждый очень слаб.
Пугаясь этого, нам страшна не смерть. Противно же больше всего то, что мы не чувствуем голода. Так притупились наши желания. Желания... Зачем есть? На суше пища всегда спасала от растерянности, придавала всему вкус, какой-то смысл, радовала, дарила наслаждение. Быть может, оттого у стариков еда очень часто занимает чуть ли не главное место в их жизни. У нас нет чувства голода, но мы безмерно хотим есть, чтобы отвлечься от этой рутины. Все наши песни забыты, но языки еще помнят остроту перца, сладость яблок, горечь боярышника, помнят соленую сельд. Нашей безделице нет утери, ведь даже такая вещь, как еда, бессильна перед этой бездной забытия.
Забыли мы все. Все свои имена. Родину. Жен. Запах женщин. Однажды один из нас долго опрашивал так скромно, так тихо, по одному, помнит ли кто из нас каково оно. И никто не мог ответить. Никто из самых ярых хвастунов. «Моряк, не знающий женщины — еще не моряк» — говорили мы, вступая в гавани. Но теперь мы все забыли. Нам становится ненужным все то, что когда-то дарило радость и удовольствие. Этого нет и все это не появится вновь. Так не лучше ли оставить надежду на то, чего уже никогда не будет рядом? Никто не помнит имен — они не будут названы, родины — она чужда нам, друзей и близких — все они мертвы. Оставившие надежду, ставшие безликими оттого, что отказались от нее.
Мой голос так глух, что не услышать и самому. Бой волн о борта заглушает крик. И как хочется думать, что чайки не смеются над нами. Их юркие глаза — одно. Есть тот, кто через них наблюдает. Нет, наша вечность никогда не ответит, кто это. Наши вопросы самое худшее оружие. Они снедают меня, но никогда не умертвят и не прорвутся насквозь. Они будут вечно изо дня в день, совместно с туманом отбирать мой рассудок, оставшийся человеческий образ, и не дадут мне сойти с этой одинокой ладьи. И я буду вечно скитаться в этом холодном аду, как и всякий, не имеющий веры, не таящий надежды, не желавший любви.