Глава 13 «В поисках «истины»
Салон венгерского «Икаруса» маршрутом Сочи – Адлер – Аэропорт полупустой. Рейс последний. Человек пятнадцать пассажиров. В основном студенты-вечерники из Хосты и Адлера, возвращающиеся домой после занятий, да несколько человек с чемоданами и сумками – эти до аэропорта. Только отъехали от перрона автовокзала, как водитель при молчаливом согласии пассажиров притушил свет в салоне. Можно догадаться, что шофёры этого рейса, хорошо знают вкусы своих постоянных клиентов. В тот поздний вечер я ещё не подозревал, что в ближайшее время, и я попаду на целый год в их число.
Откинулся на спинку удобного кресла и прикрыл глаза. Свет уличного освещения, неоновых вывесок магазинов и ресторанов заплясал по ресницам, дробясь в них, мешая сосредоточиться на мыслях.
Казалось бы, после того, что узнал в этот день, они должны были роиться в голове. Ничего подобного! Абсолютная до звона в ушах пустота. Полное опустошение. Только тянущая, сосущая боль в подреберье. И острая, всё поглощающая, мешающая думать – жалость. Такая, как и тогда, в тамбуре поезда, увозившем меня в Севастополь.
А если точнее, присутствовало ощущение, что тебя, как малого карасика вычистили, выпотрошили, и бросили на сковородку. Можно ещё открывать рот, скакать по раскалённому металлу, а потом …?
«Ничего подобного, я ещё ничего не знаю толком! Мало ли, что мог наплести Колян?», - подумал, цепляясь за мизерную надежду и, отворачиваясь к окну автобуса, в лучах фар которого, стремительно мелькала балюстрада моста. Центр города оставался позади.
Мама ни о чём не стала расспрашивать. Когда я умылся, сказала, кивнув в сторону кухонного стола:
- Садись, ешь.
Чтобы не обижать её, с трудом запихал в себя ужин и ушёл на лоджию, прикрыв дверь в комнату. Прежде чем провалился в тяжёлый сон, несколько окурков пополнили массивную пепельницу.
Проснулся рано, но не вставал, дождался, когда позавтракав, ушёл на работу отец. С мамой встретился уже в прихожей, выходя из ванной. Она поджидала меня перед уходом на работу.
- Доброе утро.
- Доброе. – Опять поедешь в город?
Я кивнул.
- Я там оставила тебе на кухне. – Пожалуйста, не ходи голодным.
На кухонном столе лежали две жёлтенькие бумажки – рубли.
Открывая входную дверь, она добавила:
- Съездил бы в институт, узнал, что, да как там? - Чего тянуть, учиться-то надо?
- Да, заеду, - ответил я, стараясь придать голосу уверенность.
Опять был автобус-экспресс. Затем городским маршрутом перебрался на противоположную сторону реки Сочинки в новый микрорайон.
У кого можно быстро узнать, где находится пункт приёма стеклотары? Правильно - у местных выпивох, или у старушек. С первой категорией мне не повезло, не наблюдались поблизости подходящие экземпляры. Пришлось остановить первую встречную старушку, на голове, у которой, красовалась белая панамка, очень напоминающая времена пионерских лагерей.
- Извините, не подскажите, где здесь можно найти пункт приёма бутылок? – спросил я, заступая дорогу «пионерке».
Презрительно поджав губы, она воззрилась на меня, близоруко щурясь. Но, не обнаружив перед собой неряшливо одетого алкаша, вполне спокойно, с некой долей удивления в голосе, пояснила, указывая направление:
- Пройдёте два дома, потом будет магазин, а вот за ним и стоит нужная вам палатка.
- Спасибо бабуль.
- Да не за что сынок.
Мы разошлись и я какое-то время, спиной чувствовал её взгляд на себе.
Прямоугольное окно палатки открыто. Большой прилавок для стеклотары пуст. Внутри полумрак, тишина, и только косой сноп света откуда-то сбоку разрезал внутренность помещения надвое. Я повернул за угол, понимая, что с той стороны дверь открыта.
Большой навес, и под ним стопки пустых ящиков. Тара под любой вид стеклянной посуды. Ящики от просто больших и без перегородок, до «Шиловских» с гнёздами под бутылку и жестяной стяжкой по углам.
Среди этого добра в пляжном шезлонге, можно сказать, и возлежал дядя Гиви.
Полотняные штаны закатаны до колена резиновые «вьетнамки» свалились со ступней широко раскинутых ног. Через глубокий вырез белой майки на груди, обильно выпирала наружу кучерявость седых волос. Слегка примятая шляпа из тонкой соломки, сползая с головы хозяина пункта приёма тары, упёрлась во внушительную горбинку носа, прикрывая лицо от подбирающегося к навесу солнца. Округлое брюшко дяди Гиви ритмично вздымалось и опадало, в такт с тихим посапыванием.
Я сделал ещё шаг, и моя тень переместилась ему на грудь. Сопение оборвалось. Оттопыренным указательным пальцем правой руки хозяин пункта сдвинул шляпу на затылок и ещё не отошедшим от сладкой дрёмы взглядом уставился в меня. Не успел я поздороваться, как он, узнав, пробормотал:
- А, это ты. – Отслужил, вернулся уже?
- Добрый день, дядя Гиви. – Да, второй день, как дома.
Не вставая, чуть перегнувшись вправо, он достал из-за ящиков маленький складной стульчик, какими, обычно, пользуются рыбаки, и протянул его мне со словами.
- Если уверен, что день добрый, тогда садись ближе. – Извини, теперь столик могу предложить только в виде перевёрнутого ящика, да и сам я, не в накрахмаленной сорочке. – Что поделать?! - Так карта легла – не в масть.
Опускаясь в брезентовое сиденье, я хотел было, сходу перейти к интересующим меня вопросам и ошибся. Вернее, забылся, отвык за годы службы иметь дело с кавказцами солидного возраста.
Как бы упреждая меня, Гиви поднял руку, а другой, звякнув стеклом, извлёк из пустого ящика два гранённых стакана.
- Сестрёнка моя младшенькая снабжает домашним, чтобы я не отвыкал от родной Кахетии, - и, вновь перегнувшись, Гиви достал и выставил на ящик, застеленный газетой, кувшин с длинным горлышком.
Тонкой струйкой, разливая тёмно-бордовое вино по стаканам, щурясь, как бы от солнца, посмотрел на меня, продолжил:
- Вижу, что не бутылки сдавать пришёл ты ко мне. – Спрашивать будешь. – Разговор будет долгим, но, вначале давай выпьем за тебя за возвращение домой. – Выпьем, как положено - по-людски.
Глухо звякнули, соприкасаясь, стаканы. После первого большого глотка он вопросительно посмотрел на меня.
- Отличное вино, терпкое и пьётся легко, - ответил я на немой вопрос пожилого грузина.
- А цвет, какой божественный! – «Бычья кровь» называется, - добавил Гиви, поднимая стакан перед собой и разглядывая вино на просвет. – Только у нас в Кахетии такое делают. – Пьётся легко и голова светлая, а вот после третьего стакана, ноги плохо слушаются.
- Так мы и не будем третий пить, - подмигнув, ответил я.
- Это точно, дорогой, не будем, при всём желании, не сможем. – Я сегодня, как открыл свой «новый бар», - он кивнул на палатку, - приложился уже к кувшинчику, после чего, меня и разморило. - Но, по стаканчику, по два, за разговорами, из него ещё можно нацедить.
Убирая стаканы и кувшин с вином в тень, спросил:
- Как у тебя со временем? – Есть, или торопишься куда? – Это место далеко не «Макас» скучно мне здесь, поговорить толком не с кем, а с другой стороны, спокойно тут, нервотрёпки нет. – Догадываюсь, о ком хочешь спросить меня. – А что сам уже о ней знаешь?
- Да ляпнул тут один из наших, что посадили её, а за что и как это случилось, ничего сказать не мог.
- Ляпнул, говоришь? – Пусть будет так, но это правда. - Посадили Свету. - А как ты меня нашёл, кто подсказал?
- Бывший ваш помощник сказал, где искать.
- А, этот засранец! – Помог, значит, - из кармана летних штанов, больше похожих на шаровары Запорожских казаков, Гиви извлёк большой клетчатый платок.
Промокнув им пот, выступивший мелкими бисеринками на лбу и обтирая шею, продолжил:
- Видно, капля совести у мальчишки ещё осталась. – Вот слушай, должен я его мерзавца, вроде бы ненавидеть? – Заложил он меня. - А не могу! – Мать меня всегда учила, что нельзя мстить своим обидчикам. – Не наше это дело - не человеческое. – Жизнь разберётся и накажет сама, если есть за что, а если не здесь, то там есть судья, - и толстый палец грузина указал на потолок навеса над головой.
- Он молодой, жадный ещё, всё ему мало было. – А мне что? - За столько лет работы я всё успел сделать. - Детей всем обеспечил, выучил. – Что ещё надо? – Туда, - он слегка притопнул ногой, - ничего не унесёшь, там этого не надо. - Пусть вкалывает, изворачивается, зарабатывает, делится, с кем надо, а я устал. – Мне и здесь хорошо, спокойно. – Гиви, если надо, свою копейку всегда заработает.
Замолчал и, пряча платок в карман, сказал:
- Извини, дорогой, ты ко мне со своей бедой пришёл, а я тебе о своей. – Одно здесь плохо – поговорить не с кем, а выговориться хочется. Вот я и …
От прилавка палатки донёсся звон стекла, а затем дребезжащий старушечий голосок:
- Гиви, дорогой, прими бутылочки.
И после небольшой паузы, вновь, слегка растерянно:
- Гиви, ты где?!
Добродушно улыбнувшись, грузин крикнул:
- Тут я мать, тут! – Иди сюда, в тенёчке я, на воздухе.
Опять звякнуло стекло и, из-за угла палатки появилась старушка с пивными бутылками в авоське.
- Ставь мать в крайний ящик, - сказал приёмщик стеклотары, доставая из кармана горсть мелочи.
Выбрал три монетки по двадцать копеек и протянул мне.
- Отдай бабуле.
- Это за выходные мой зятёк опорожнил, - ставя бутылки в ящик, поясняла старушка. – А мне в булочную надо идти, да за молочком, вот, думаю, и отнесу их тебе.
- Зять-то ругаться не будет? – спросил Гиви улыбаясь.
- Да нет, что ты, он мужик нормальный, тихий и не жадный. - Повезло дочке с ним, не то, что некоторым.
Я высыпал ей монетки в ладошку.
- Вот спасибо Гиви.
Свернув пустую авоську и, сунув её в карман халата, она ушла, а Гиви перехватив мой удивлённый взгляд, спросил:
- Чего таращишься? - На мне что, креста нет, чтобы я на старости наживался?! – Вот алкашня припрётся, у них, я по десять копеек приму тару, да ещё посмотрю, принимать ли вообще. - А с таких, как она, грех копейку иметь. - Все под Богом ходим.
И уже более спокойно:
- Садись, разговор будет долгим, если действительно хочешь многое узнать и понять. - Это для тебя эти три года долго тянулись, а для меня пролетели вихрем. – Пронеслись, разворошили всё, разломали, унесли многих. – Всё другим стало, нарушилось.
Потянулся к стакану и, посмотрев мне в глаза, продолжил:
- Давай, допьём первый, не чокаясь.
И утвердительно отреагировал на мой очередной удивлённый взгляд:
- Да, да дорогой, выпьем, как на поминках. – Молча и без тостов, есть, кого помянуть и о ком помолчать.
Выпили, и он, с видимым удовольствием облизнув губы, убрал стаканы с глаз долой.
- В моём детстве в нашей семье была ручная мельница. – Два шероховатых камня-жернова с прижимным винтом. – Подсыпаешь кукурузные зёрна на нижний камень, поджимаешь верхний и, держась за ручку верхнего жернова, начинаешь крутить. – Дробя и размельчая зёрна пока они не превратятся в муку.
Зная привычку пожилых кавказцев начинать рассказ издалека, с отступлениями и аллегориями, я слушал и молчал.
- Знаешь, что такое мамалыга?
- Да, это что-то вроде каши из кукурузной муки.
- Не вроде, а она и есть. – Доводилось пробовать? – щурясь как от солнца и улыбаясь, - Гиви посмотрел на меня.
Я отрицательно мотнул головой и подтвердил:
- Нет, не доводилось.
- Моя бабушка, мать и даже я – сопливый мальчишка тогда, каждый день крутили жернова этой мельницы.
Его глаза влажно заблестели, и он на мгновение прервал рассказ. Острый кадык на горле судорожно дёрнулся, Гиви непроизвольно махнул рукой, как бы отгоняя что-то и продолжил:
- Три раза в день, мы ели эту постную кашу на воде. – Живот раздувало, а пройдёт час и опять жрать хочется ещё больше. – А у многих и этого на столе тогда не было в те проклятые, голодные тридцатые годы.
Я молчал и ждал, куда вывернет пожилой человек свой рассказ после такого вступления. И, дождался.
- Твоя Света, как кукурузное зёрнышко, попала между такими «жерновами».
Он вдруг ожесточённо зажестикулировал, обрывая себя, и возмущаясь.
- Что я говорю?! – Совсем очумел здесь! – Она не кукурузное зёрнышко, она кремень. – Такую, не расколоть. - Перемолоть, превратить в муку, а тем более, в лагерную пыль, не получится. – И податливого теста из неё не выйдет – замес не тот. – Пашино воспитание всегда скажется.
Я прервал его:
- Тут трепались некоторые, что она его дочь, это правда?
Коротко хохотнув, грузин резко подался вперёд, и упёрся указательным пальцем мне в грудь.
- Будь умней, дорогой, не слушай дураков и всяких «звонарей». – Девочка сорок девятого года, а Паша вышел после последней отсидки только в пятьдесят втором. – Вернулся в город, полностью отсидев свой срок и, только тут познакомился с её матерью. – Вышел из лагерей коронованным и насквозь больным – чахоточным. – Светкина мать всю войну здесь отработала в госпиталях, всегда состояла при лекарствах, а Паше лечиться, как-то поддерживать себя надо было. – Вот ему надёжные кореша и подсказали, к кому прислониться можно. – Прислонить-то он прислонился и, как оказалось, до конца жизни. – А что тут такого?! – Он, ещё мужик в силе, она – ещё молодая женщина, одинокая, да с ребёнком на руках. – Ему, как вору в законе, семьи не полагалось иметь. – Так он её и не имел. – Жил отдельно, но рядом, через дом от них. – Они взрослые люди, что там между ними было, не нам судить и тем более, языками трепать. – Вот и помогали друг другу – он долго жил со своей болячкой, а она с дочкой никогда ни в чём не нуждались. – Паша в девочке души не чаял, но и не баловал. – Да у него и не забалуешь. – Все знали – Паша не позволит и мухе сесть на Светку. – Если что, любому враз шею свернёт. - Знал бы ты, какой кипиш поднялся в Пашиной кодле, когда ты у Светки появился. – «Чужак, пришлый» и прочее. – А Паша сказал всем, - «Ша, заткнулись! Светка сама выбрала, так тому и быть, а если, что не так пойдёт – мы поправим». – Вот так-то парень.
- Если всё так, почему же он её не выручил?! – не удержался с от вопроса.
- Слушай, дорогой, ты просил меня рассказать, зачем тогда перебиваешь? – Сиди, слушай, а главное, понимай о чём я тебе говорю.
- Извини, дядя Гиви, не удержался, больше не буду.
- Вот так-то лучше парень, понимаю тебя, но лучше помолчи.
В этот момент, скрипя тормозами и подняв небольшое облачко пыли, у палатки остановились два потрёпанных «Москвича.
- Принесла нелёгкая, не дадут поговорить, - и Гиви тихо выругался по-грузински.
Приоткрытые багажники машин были стянуты верёвками. Через щели проглядывали мешки с бутылками, задняя часть салонов, тоже завалена ими.
- Кто это? - удивлённо спросил я приёмщика стеклотары.
- Часть моего заработка, - улыбнувшись, ответил грузин и добавил:
- Бригада, которая «окучивает» городской стадион. – На выходных игра была, но, видно, не очень важная. – После хорошего матча, обычно, они на бортовом «Газике» улов привозят.
Хлопнули дверцы машин и от них донеслось:
- Привет, Гиви! – Принимай товар. – У тебя всё, как всегда?
- А ты рассчитывал на поблажки?
- От тебя дождёшься, как же.
- Чего тогда спрашиваешь? – ухмыльнувшись, ответил Гиви, высокому и худому мужчине, направившемуся в нашу сторону.
Мне он просто кивнул, окинув быстрым, запоминающим взглядом, а грузину первым протянул ладонь здороваясь. Присел на корточки рядом с нашим импровизированным столом.
- Ну, Сергей, рассказывай, что деется в нашем любимом городе, а то я сижу тут, как сыч на опушке леса и ничего не знаю, - приветливо улыбаясь, обратился к нему хозяин палатки.
Тем временем трое парней из бригады Сергея расставили в несколько рядов пустые ящики и начали сноровисто заполнять их бутылками.
- Гиви, это у тебя «художественным свистом» называется, или как? – Чтобы ты, да не знал, что в нашем городе делается?!
- И всё же дорогой, вдруг, что-то новенькое, а я не знаю. – Старость, она всегда любопытна, - хитро щуря глаз, ответил Гиви.
- Да вот, на днях тут, на городском кладбище нашли в пустой ямке местную «мамку». - Шлёпнули бабёшку изверги и сбросили.
- Ну, эта новость тухленькая, позавчерашняя, - протянул разочарованно грузин и, обращаясь ко мне, добавил:
- Видишь, что творится теперь? – Разве при Паше могло такое быть? – Да никогда. - Всё было тихо и мирно, без потрясений.
Посетитель, теперь с большим интересом стрельнул в меня глазами, как объективом фотоаппарата и продолжил делиться новостями.
- Какие-то сявки и до нас добираются. - Видишь ли, отстёгивать мы должны. – А кому? – Паши нет, нового смотрящего, ещё тоже нет. – Кому я должен? – Пока, ни кому.
- Даже до вас докопались, - удивлённо переспросил Гиви. – И кто такие, откуда? – Думаю, отобьётесь пока.
- Ещё не занимался этим, только сегодня утром мне люди шепнули. – Проверить надо.
Искривив тонкие губы в хищной улыбке, закончил:
- Конечно, отобьёмся Гиви, ты же знаешь, а если надо будет, и почки так отобьём, что неделю в туалете кровью мочиться будут.
- Сергеич, мы закончили, - послышалось от рядов ящиков с бутылками.
«Худой» поднялся. Кряхтя, Гиви выбрался из своего шезлонга, и на ходу доставая из кармана широченных штанов блокнот и огрызок карандаша, направился следом за ним.
Минут десять, тыча пальцем в содержимое ящиков, считал и записывал в блокнот. Потом они вместе вернулись к столу. Шевеля губами, как примерный школьник, Гиви перемножил цифры, перепроверил ещё раз, лихо, чиркнув по бумаге, подвёл черту, проставил окончательную сумму. И со словами:
- Держи, проверяй, - протянул блокнот оптовому поставщику.
Пока тот пробегал глазами по записям, достал из ящика, где стоял и заветный кувшинчик, большую жестяную коробку с полу стёршимся от старости рисунком. на крышке. Открыв, достал пачку купюр и отсчитал клиенту что-то более ста рублей. Протягивая их, спросил утвердительно:
- Проверил, всё правильно?
- У тебя Гиви, всегда правильно и точно, как в аптеке, - возвращая блокнот и принимая деньги, ответил Сергей.
- Счастливо Гиви, поедем мы, надо прояснить всё, откуда ветер дует в нашу сторону.
- Удачи, проверь, проверь обязательно. – Похоже, он скоро задует не только в твою сторону. – Расскажешь потом.
- Обязательно, - донеслось уже от машин.
Убирая коробку на место, он щёлкнул ногтём по её крышке.
- От бабки моей ещё осталась, с царских времён, семейная казна когда-то в ней хранилась, а теперь для меня рабочим сейфом служит.
И нагнувшись над ящиком, добавил:
- Нельзя нарушать традиции, каждая вещь должна служить тому, чему и предназначалась. – Иначе, порядка не будет. – Так и в жизни нашей, должно быть. – Согласен?
Я улыбнулся, а он резко сменил тему.
- Поможешь мне? – Ящики надо перетащить в палатку, а потом, мы с тобой выпьем по второму стаканчику и продолжим наш разговор.
- Конечно, дядя Гиви.
- Тогда раздеваемся по пояс и – вперёд!