1
Солдат Марк Гольдберг проходил службу на Украине. Это был высокого роста черноголовый юноша с крупным орлиным носом и выдающимся вперед кадыком. Большие карие глаза грустно смотрели из-под густых ресниц. Если бы ему надо было написать свою автобиографию, то она, пожалуй, уместилась бы на полстраничке из ученической тетради. Родился и вырос он в маленьком уральском городке. В школе мальчик чувствовал себя изгоем, как в отношении к нему товарищей, так и учителей, и ждал-не-дождался, когда же, наконец, после восьмого класса можно будет уйти в Pемесленное. Но и там было не лучше. Со вздохом глубокого облегчения закрыл он за собой дверь училища и поступил на единственную в городе мебельную фабрику, где уже долгие годы работал его отец, Соломон Гольдберг. Когда Марка забрали в армию, Соломон Ильич вышел на пенсию, и они с женой переехали в другой, уже более крупный город N., расположенный километрах в пятидесяти от городка, где жили до этого Гольдберги.
Надо сказать, что на протяжении многих лет город N. был закрыт для въезда туда иностранцев, - там делали атомное оружие. Для советских граждан это правило распространялось только на лиц еврейской национальности. После окончания "холодной войны" военные заводы были закрыты, завеса тайны над городом пала; он приобрел статус обычного советского города, и, как и в других городах нашей необъятной родины, прилавки в его магазинах опустели. Зато на его улицах стали попадаться еврейские лица, что, впрочем, никак не заменяло пропавшей колбасы, а только подливало масло в огонь недовольства голодных горожан. Среди первых переселенцев оказалась и семья Гольдберг...
От Марка старики получали бодрые, полные оптимизма письма. Он не писал им о тягодах и невзгодах своей повседневной солдатской жизни - жалел родительские сердца да к тому же опасался армейской цензуры. Однажды из письма Марка они узнали, что он встретил молодую сельчанку и полюбил ее. Из конверта выпало фото девушки в национальном украинском костюме с подписью внизу "Марыся". С фотографии на них смотрело миловидное женское лицо со смеющимися ямочками на загорелых щеках. Старики переглянулись и не нашли что сказать друг другу...
Марк познакомился с ней на танцах в деревне, возле которой была расположена его часть. Марыся лихо отплясывала под гармонь, на которой наяривал местный тракторист, бабий баловень и балагур, Петро Прокопенко. Гармонь рыдала и смеялась в его здоровых ручищах, и казалось, вот-вот не выдержат и лопнут ее старые мехи. Марк неуклюже топтался возле нее, и его серые от пыли солдатские сапоги выглядели грубо и неуместно рядом с ее точеными ножками в красных лакированных туфельках.
Когда, вдоволь натанцевавшись, запыхавшаяся Марыся, наконец, снова села на свое место, то услышала шепот своей подружки, Гали Полищук:
- Ой, Мариська, дивись, вiн же - жiд. (Ой, Марыська, посмотри, он же - еврей. - укр.)
- А менi яке дiло. Вiн менi сподобается. (А мне какое дело. Он мне нравится. - укр.)
После танцев Марк провожал ее домой. Стояла теплая июньская ночь. В сером предрассветном небе еще блекло горели звезды, но его край уже был освещен пурпурными подпалинами облаков. Легкий ветер шелестел в листве берез. Они стояли у палисадника ее дома и целовались. Но вдруг из темноты раздался сердитый голос ее матери: "Марися, куди ти дiлася?" ("Марыся, куда ты пропала?" - укр.) Она встрепенулась, вырвалась из его рук и убежала.
С тех пор Марк использовал любую возможность, чтоб повидаться с Марысей. Однажды, сбежав "в самоволку", он спрятался в кустах, у ее плетня, и долго ждал пока стемнеет. Стало зябко, и, хотя на нем была шинель, он продрог. Когда из-за леса показалась луна, Марк дал условный знак - три коротких свистка. Вскоре она появилась на крыльце, и он увидел ее тень, скользнувшую по кустам. Скрипнула калитка, и неожиданно для нее солдат вырос, как из-под земли.
- Ой, як ти мене злякав, iрод! (Ой, как ты меня напугал, ирод! - укр.)
Марыся была в легкой белой кофточке и в джинсах. Он быстрым движением скинул с себя шинель и набросил ее на дрожащие от холода плечи девушки. Они вышли за околицу. Сенокос уже кончился, и стога казались высокими курганами в степи, бросавшими на жнивье длинные тени. Прижавшись друг к другу, наши герои уселись под одним из них. Сено словно вобрало в себя жар летнего солнца и теперь отдавало накопленное тепло холодному черному небу. А в стоге шла своя напряженная жизнь - жалобно пищали мыши, что-то копошилось и поскрипывало. Не обращая на это внимания, влюбленные сбросили с себя одежды, и их тела слились в одно. Его сильные умные руки ласкали ее отзывавшееся на каждое их движение тело. Он покрывал жадными поцелуями каждую извилину ее молодого, упругого тела, каждую складку ее бархатистой кожи. Их руки и ноги переплелись вместе. Как иногда в дремучей чаще одно дерево прорастает в другое, так его тело проросло в ее... Она застонала. А мыши из сена пищали: "Свадьба, свадьба".
Примерно через месяц после этого Марыся решила познакомить его со своими родителями. Когда они вошли в хату, Марк увидел на столе большую кастрюлю с дымящимся, аппетитно пахнущим борщом. В глубокой тарелке горкой лежали аккуратно нарезанные, толстые ломти ржаного хлеба. Рядом стояла бутылка горилки. За столом сидели отец Марыси, с виду нестарый, крепкого сложения мужик лет пятидесяти, и ее мать с красивыми, еще не стертыми временем чертами лица. Остап Ящук посмотрел на вошедшего, и его густые брови сошлись на переносице. "В роду запорожских казаков Ящуков до седьмого колена еще не было иудейского семени, - думал он про себя. - Были четыре кацапа, даже два татарина, но чтобы жид! - такого еще не было. И пока я жив - не бывать этому!" - поклялся он себе в душе. Остап Петрович налил полстакана горилки, залпом выпил и молча вышел из хаты.
На следующий день он сообщил дочери о своем решении.
- Папа, але вiдь жiд - це не нацiональнiсть, а засiб пересування (Папа, но ведь еврей - это не национальность, а средство передвижения. - укр.), - отшучивалась Марыся. Она не сказала отцу, что ждет ребенка.
Спустя два месяца младший сержант Марк Гольдберг получил "дембель" и уехал к родителям на Урал, увезя с собой Марысю. Вскоре они расписались. Свадьбу отпраздновали в тесном семейном кругу, пригласив только близких родственников и несколько друзей.
Наступили будни - надо было подумать о хлебе насущном. Посоветовавшись с родителями, Марк решил открыть кафе-бильярдную. Подыскал помещение - уже лет десять пустовавший склад, на котором прежде хранились радиоактивные отходы. Заказал на мебельной фабрике, где раньше работали его отец и он сам, бильярдные столы. (Благодаря сохранившимся связям Соломона Ильича, ему это стоило не так дорого.) Молодые сами сделали ремонт - побелили потолки, покрасили стены. Когда все было готово, над входом загорелась неоновая вывеска "Кафе Монте Карло". Назначили день презентации. С шести часов вечера к украшенному разноцветными воздушными шарами подъезду подкатывали машины. В зале между бильярдными столами толпились люди. Ослепительно улыбаясь, Марыся с подносом в руках обносила шампанским гостей. Собравшиеся любовались ее стройными ногами, изящной грацией ее движений. ("Откуда только что берется у этой деревенской девчонки?" - недоумевали они.) Многие с завистью поглядывали на нее.
- Где ты нашел такое сокровище? - спрашивали они у Марка, который гордо сидел за кассой.
- Ев'eйское счастье, - улыбался он в ответ.
Одним словом, презентация удалась, и дело пошло. Супругам Гольдберг не приходилось жаловаться на отсутствие посетителей - народу всегда было много. Но приближался срок, и Марысе стало уже трудно обслуживать гостей. Марку пришлось взять другую помощницу. В назначенное время Марыся родила голубоглазого малыша со светлыми волосами, похожего, как она уверяла, на своего деда, Остапа Ящука. Мальчика назвали Юрочкой - в честь Юрия Гагарина.
Все шло, как обычно, но вот однажды в кафе наведалась комиссия ("с санитарно - профилактическими целями", - объяснили Гольдбергу). Среди прочих проб они измерили радиоактивный уровень. (Город все же имел необычную предысторию, и такие измерения входили в их обязанность.) Контролеры были очень удивлены, когда обнаружили, что у кассы, за которой обычно сидел Марк, радиоактивность в десять раз превышала допустимую норму. Стали искать причину. Оказалось, что под кассой, в случайно образовавшейся в бетонном полу маленькой раковинке, скопилось несколько крупинок радиоактивного плутония.
Через год Гольдберга положили в одну из московских больниц с диагнозом - рак печени. По словам врачей ему осталось жить месяца три-четыре - не более. Марк был в сметении: он не знал, что делать - умереть ли на больничной койке или прожить отпущенный жизнью срок "на всю железку". Судьба коварно подставила ему подножку. А ведь у него семья, маленький ребенок... "Я ухожу и ничего не могу оставить своему сыну, - вздыхал он бессонными ночами. - У меня гроша ломанного за душой нету - обрекаю его на нищету. Надо обязательно что-нибудь придумать," - ломал он себе голову.
Он был готов на отчаянный шаг...
Тут Марк вспомнил про письмо, полученное им пару недель назад. Его друг, Изя Зяблик, с которым он в детстве играл в одном дворе, приглашал его к себе в гости. Зяблик уехал в Израиль и теперь жил в Иерусалиме. Вот к нему-то и отправился наш герой.
2
В аэропорту Марк крепко обнял друга, и они сели в забрызганный краской синий "Опель". Зяблик работал маляром - красил квартиры, и его машина была как бы визитной карточкой своего хозяина. Раньше он, правда, учился в университете - его лицо еще сохранило следы "учености". Но он играл, увяз в долгах и бросил учебу. Рыжая борода и очки в черной оправе придавали ему солидность, так что с первого взгляда его можно было принять за школьного учителя или чиновника по абсорбции.
При въезде в город им открылся вид на белокаменную столицу Древнего Востока. Вот легендарная Стена плача, а над ней - горящая золотым куполом в голубом небе мечеть на Храмовой горе. Охрипнув от гудков, машина медленно пробиралась по узким улочкам. А навстречу спешили молодые евреи с пейсами, в черных шляпах и длиннополых сюртуках. Пробегали черноглазые палестинские мальчишки. В дверях многочисленных лавок важно сидели старики, перебирая в руках четки. Зяблик жил в восточной части города, где жилье было дешевле. Он снимал комнату в обшарпанном двухэтажном доме, выходящем окнами на грязную улицу. За ужином Марк рассказал другу о своем несчастье и ждал, что тот скажет. Зяблик не спешил с ответом. Он закурил трубку и сквозь дым промолвил:
- Знаешь, у меня - идея. Со мной на курсе учился сын одного богатого банкира, Исаака Ашкенази, - Александр. А что, если мы его... того - цап-царап. А потом папочке за миллиончик и выдадим на тарелочке с голубой каемочкой. А?
Гольдберг задумался: "Легко сказать, да нелегко сделать". Но отступать было некуда, и он согласился.
Операцию назвали "Гора Синая". План заключался в следующем: перехватить Ашкенази по дороге из университета, где он учился, и увезти его в украденном автомобиле. Потом пересесть в другую машину и спрятать его где-нибудь в укромном месте. А оттуда уже вести переговоры с "папочкой" о выкупе сына.
Для этого злоумышленники на месяц-другой сняли у бедного палестинца пустовавший сарай, едва пригодный для жилья. Выследили свою жертву; установили, что часа в три Ашкенази покидает университет и минут за пять доходит до стоянки машин, где он обычно оставлял свой "Форд".
В день "Икс" Зяблик сбрил бороду и одел светозащитные очки. Операция началась...
3
Первым делом надо было украсть машину. Друзья облюбовали стоявший у обочины белый "БМВ" и, когда поблизости никого не было, взломали "фомкой" замок в двери. Оглянувшись по сторонам, забрались внутрь. Завести мотор без ключа зажигания было для Гольдберга делом двух минут - в армии он работал автослесарем. Вдруг сзади раздалось сопение, и они услышали грозное урчание: "Рррр..." Басистое "Гаввв! Гаввв!", как ветром, сдуло приятелей из машины.
Когда, наконец, они пришли в себя от шока, их внимание привлек "Фиат" голубого цвета, оставленный хозяином в тени пальмы. Через несколько минут похитители уже мчались по проспекту Менахема Бегина, ведущему к университету.
В привычное время Ашкенази не появился. Не было его и через четверть часа. Зяблик нервно посматривал на часы. Лишь полчетвертого Александр вышел из главного корпуса, держа под руку какую-то девушку. Изя вопросительно посмотрел на Марка. Тот молча кивнул головой. Зяблик вышел из машины и походкой праздно шатающегося человека направился навстречу им. Поравнявшись с ними, он, изобразив на лице неописуемую радость, воскликнул:
- Александр, это - ты?
Ашкенази поначалу растерялся, но потом, очевидно, что-то вспомнив, распростер руки.
- Давид, как я рад нашей встрече.
- Только я - не Давид, а Изя, - улыбка сползла с его лица.
- Ну, извини, дружище. Ведь, пожалуй, года три как не виделись.
- Нет, только два.
- Вот познакомься: Маргарита, моя подруга, - он указал на хрупкую девушку с интеллигентным лицом, стоявшую рядом.
- Очень приятно. Изя, - улыбнулся Зяблик, как бы невзначай все ближе подводя их к голубому "Фиату".
Когда они подошли совсем близко, дверь машины распахнулась, и Гольдберг направил пистолет на Ашкенази. В тот же момент Александр почувствовал , как какой-то тупой предмет уперся ему в затылок. "В машину", - услышал он голос Зяблика. (Накануне злоумышленники купили водяные пистолеты в магазине игрушек, которые выглядили, как настоящие.)
Дрожащий от страха Ашкенази влез в машину. Следом за ним они впихнули его подругу. Зяблик дал газ, и "Фиат" скрылся за поворотом. Они остановились в каком-то глухом переулке. Здесь похитители перевели пленников со связанными руками и заклеенными ртами в синий "Опель". Когда до места будущего заточения оставалось всего метров двести, дорогу машине преградил верблюд кочующего бедуина. Он уселся прямо на перекрестке и заблокировал движение. Хозяин бегал вокруг него и, размахивая руками, что-то кричал; машины не переставая гудели; водители громко ругались. Верблюд, не обращая на них никакого вниминия, спокойно жевал губами и дружелюбно смотрел по сторонам, как бы говоря: "А мне на вас наплевать". Пока бедуин с помощью двух полицейских старался его снова поднять на ноги, прошло добрых минут пятнадцать. Зяблик нервно постукивал пальцами по баранке руля. Ну, вот, наконец, и приехали. Когда пленникам отклеили рты, из Маргариты, как из рога изобилия, полился отборный русский мат. Даже видавший виды Гольдберг покраснел до ушей. Быстрым движением он снова заклеил ей рот. Наступила тишина.
Приятели решили действовать "с места в карьер". Не теряя ни минуты, Зяблик по мобильному телефону, отобранному у Ашкенази, позвонил его отцу и измененным до неузнаваемости голосом назвал сумму выкупа - миллион долларов.
- Миллион? за этого паршивца? - ревел в телефоне голос "папочки". - Нет, это слишком много.
Услышав ответ отца, Александр, превозмогая боль в затекших руках, выхватил у Зяблика мобильник.
- Но, папа...
Однако банкир уже повесил трубку.
Потянулись томительные дни ожидания. Все - и заложники, и их похитители - разместились в одном тесном сарае. Друзья спали по одному. Дежурный сидел на единственном продавленном стуле; из кармана у него внушительно торчал пластмассовый револьвер. Пленники лежали на грязных тряпках со связанными руками и заклеенными ртами. Они даже не могли отогнать мух, которые в огромном количестве ползали по ним. Два раза в день - утром и вечером - один из друзей приносил от хозяина-араба кукурузные лепешки и воду. Самому ему и его жене вход в сарай под страхом смерти был запрещен. В углу стояло ведро с водой, которая за день так нагревалась, что ее противно было пить. Туалет находился за сараем и представлял собой дыру в земляном полу. Заложников выводили по одному, развязывали руки, и конвоир зорко следил, чтобы тот не сбежал. Справив нужду, пленник со связанными руками вновь возвращался в сарай. Во время еды или когда они просили пить, охранник развязывал им руки и отклеивал рот. Тогда Маргарита извергала из себя такой фонтан отборной матерщины и брани, что Гольдберг стонал от головной боли. Он уже больше не мог выдержать этой пытки.
- Позвони банкиру, - попросил он однажды товарища, - и скажи, что мы согласны вдвое скостить выкуп.
Тот с недоумением посмотрел на Марка, но увидев, сколько страдания написано на его лице, Зяблик молча набрал номер Ашкенази. Старик начал торговаться; сошлись на 400 тысячах. На завтра договорились об обмене. В ту же ночь отряд до зубов вооруженных десантников окружил сарай. Они обрушились на них, как снег на голову. Через несколько мгновений наступила развязка. Когда преступников уводили, они слышали, как Маргарита вдогонку поливала их матом.
На суде прокурор потребовал десять лет каждому, но им дали "лишь" по восемь. Марк равнодушно выслушал приговор. Он думал про себя: "Какая мне разница? Все равно месяца через полтора-два я должен умереть."
Но прошли два месяца, три - полгода. Однако Гольдберг был жив и здоров. По-видимому, врачи ошиблись. Сокамерники поздравляли его.
- Ев'ейское счастье, - улыбался он в ответ.