Всю ночь Жюзьен знобило, она была холодной, несмотря на летнюю духоту. Реми старался согреть её своим телом, прижимал к себе, гладил словно ребёнка, закутывал в одеяло.
- Ты заболела?
- Слишком много сил затрачено.
- Чем я могу тебе помочь?
- Ничем, просто будь рядом. Всегда будь рядом, чтобы я ни делала, прощай меня и не уходи... Я люблю тебя, ты мне нужен, Реми! - шептала она.
- Не уйду, если сама не прогонишь. Мне без тебя жизни нет.
- Простишь меня? За всё простишь?
- До сих пор получалось... но не испытывай меня, жена, иногда мне кажется, что я могу убить...
- Не говори так! - холодные губы закрыли ему рот, не дав высказаться, Жюзьен дрожала, словно её пламя потухло и она вот-вот умрёт.
- Ты не должна была отдавать так много сил! Вы с Жаком едва знакомы...
"Больше, чем ты можешь себе представить..." - подумала Жюзьен, но смолчала.
- Как считаешь, он будет жить?
- Я хочу в это верить...
- Постарайся заснуть, сон - лучшее лекарство!
- Это верно! Только бы согреться, Господи! Только бы согреться!..
Будто оставив половину себя в Жаке, она переживала то, что с ним происходит. Чувствовала, как копошатся в его груди, как подгоняют переломанные кости. Без боли, но как же это всё-таки противно!
Реми заснул, а она ещё долго выбивала дробь зубами, словно смерть стоит за спиной и дышит на неё могильным холодом. Вспоминала молитвы, они успокаивали.
Дремота накрыла белым покрывалом и унесла душу в неведомое. Это была пустыня, но не та, где нещадно палит солнце, раскаляя пески, а пустыня льда, где только ветра и вечный холод. Она шла босыми ногами по снегу, кутаясь в какие-то жалкие лохмотья, они совсем не спасали от равнодушной стихии. Ноги жгло, стягивая суставы переохлаждением и ломя кости.
- Куда идёшь? Зачем? - прозвучал голос из ниоткуда. - Упрямая ведьма, отпусти его!
Она продолжала идти сквозь пургу навстречу неизвестности.
- Ему хорошо здесь...
- Тогда покажи мне его, пусть он сам скажет об этом! - прокричала она, что было сил, но голос её уже не слушался.
- Вот, смотри!
Жюзьен увидела гигантскую глыбу и замёрзшие внутри человеческие тела, среди них она узнала Жака с посиневшими губами, застывшими в подобии улыбки. Стеклянные глаза его были открыты, но совершенно лишены жизни.
- Видишь? Его больше ничего не мучает, у него ничего не болит, он совершенно спокоен и счастлив...
- НЕТ! Ты лжёшь, кто бы ты ни был! Нельзя быть счастливым, став куском льда! И я не отдам его тебе! Он мой! Мой! Слышишь?!
- Твой? - хохот разлетелся по бескрайней равнине так, что льды задрожали и местами потрескались. - Если ты омыла его в вечности и провела через сердечный огонь, это ещё не значит, что он стал твоим. Ты даже не подпустила его к себе, ведьма, страшась каких-то мифических измен другому мужчине!
- Да, не подпустила! Но это ничего и не значит. Всё, о чём ты говоришь, имеет значение только в мире людей, а душа свободна любить, кого пожелает!
- Не много ли ты берёшь на себя, сивилла*?! Не тебе устанавливать законы и не тебе их оспаривать!
- Ты - не Бог! Он - Милосерден!
Айсберг треснул, жутким скрежетом пройдя по внутренностям Жюзьен.
- И Милосердие Господне сильнее тебя, Дух Забвения!
Огромная корка льда отвалилась, обнажив множество "тел", в том числе и того, за кем пришла ворожея. Жак, сделав вдох, закричал от боли. Оживающие души, пытаясь выбраться наружу, бились, как рыбы в сети, но их всё ещё держал вечный холод.
- Бог любит даже тех, кто не достоин Его любви! - голос Жюзьен разлетался по бескрайним пространствам.
И ещё одна сторона отвалилась, обнажённые тела, копошась, расползались в разные стороны, подобно дождевым червям.
- Бог прощает грешников во имя Сына Своего, распятого и воскресшего ради них!..
Жюзьен отыскала Жака и, прижав к груди, укрыла его своею ветошью. И не было для неё ничего дороже в этот миг.
- Ты будешь жить! - огонёк вспыхнул в сердце, и золотое тепло побежало по венам, отогревая того, кто был ещё недавно в плену бесконечного сна.
- Больно. Как же больно! - простонал Жак, вернувшись в своё искалеченное тело.
Сиделка проснулась и побежала за врачом. Ему хотелось орать во всё горло, но даже этого Жак не мог себе позволить, так как каждый вдох причинял невыносимые мучения, и выдох тоже. Попытался пошевелиться и не смог. Только руки слегка подрагивали.
"Святый Боже, за что мне всё это?! - подумал он, и слеза пробежала по небритой щеке. - Жюзьен! Я не знаю как, но это ты вернула меня сюда..." - его мысли путались, одно он помнил точно: любовь заставила его дышать, она не дала ему кануть в небытие.
- Видите, доктор, он страдает!..
- Морфин, сто двадцать миллиграмм внутривенно, сестра, посмотрим, что это даст. Сейчас-сейчас, голубчик, Вам станет легче. Чудо вообще, что Вы очнулись, с такой гематомой надежды были ничтожно малы... А теперь боритесь! Вы ещё молодой, у Вас всё получится! - доктор взял его за руку и сочувственно пожал её.
Жак что-то пытался сказать, но так тихо, что врачу пришлось приклонить к нему ухо.
- Жюзьен. Умоляю, позовите Жюзьен!
Укол быстро погрузил его в сон. Боль ослабла, а после и вовсе утихла. Яркие видения сменяли одно другое: то он снова летел на коне к финишу, то прелюбодействовал с разными женщинами, то пылал в костре любви одной единственной, неповторимой...
- Среди вас есть Жюзьен? Нет. А кто-нибудь знает её? - спросил врач у ожидавших в коридоре родственников и друзей.
Все пожали в ответ плечами. Медин, в чёрном наряде с нетерпением ожидавшая смерти ненавистного супруга, покраснела от злости:
- Я могу увидеть мужа?
- Нет, мадам, это строжайше запрещено. Пока идёт расследование, я могу впустить только того, кого пожелает увидеть сам больной, и то, под наблюдением. Видите, те два крепких полицейских блюдут покой пострадавшего. Так что, отправляйтесь-ка Вы домой. Отдохните, снимите траур. Ваш муж будет жить, я Вам это теперь гарантирую.
*Сивиллы - в античной культуре пророчицы и прорицательницы, экстатически предрекавшие будущее, зачастую бедствия.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/06/25/741