Маленькие отрывки из повести Офицерская дочка

 
 

......................................................

   В узкую, длинную, похожую на поезд, квартирку в
доме для военных семей мы переезжаем вчетвером.
Постель сестре устроили в корыте, соорудив из одеял
слоёный торт «Наполеон».

   Дом, с надстройками и пристройками, будто
склеенный из скворечников – в форме колодца.
Посередине – дворик: ни травинки. Арка с тусклой
лампочкой. Ворота – узорной решёткой. На воротах
катаемся, виснем вниз головой. Лестница на второй
этаж служит и лавочкой. У верхних жильцов –
преимущественное право съезжать по извилистым,
отполированным попами перилам.

   Возле колонки, условно делящей двор пополам,
полощут  бельё. За ней – «тот конец». А для того
конца мы – «на том конце». Когда у нас говорят «те
Степанковы», махая в сторону колонки, это -  про
наших однофамильцев.

   Раз гостивший у  «тех» Степанковых племянник
попытался установить жёсткий пограничный режим.
Жёсткий мокрый режим.  С помощью резиновой
груши-клизмы. Витька, не ведавший коварных 
замыслов, счастливо дёргая соплёй,  гнал на всех
скоростях новенький трёхколёсный велик мимо люка
возле колонки, где был водружён жирный,
вываливающийся из шаровар диктаторский пупок.
Грозное оружие гриппозно чихнуло «пси-пси-пси» и
обрызгало Витьку. Но он принял водный обстрел за
шутку, не понял, что обострил  территориальный
конфликт и попал в гущу военных действий. Лихо
развернувшись, умчался: на лестнице-скамейке
томилась очередь опробовать привезённый из магазина
велосипед.

   Из выбитого чердачного окна высунулась нечёсаная
голова  маленькой Лохматовой, плюнула в самозванца
семечками и показала язык.  Стрельба из водомёта по
чердаку не дала результатов: цель оказалась
недосягаема.

   Следующий злостный нарушитель границы, Лена,
объехала люк, тормозя. Синие-синие, как  Витькин
велосипед,  глаза смеялись. «Ой, ой», - босоножка
соскальзывала с педали. Диктатор сконфузился,
подтянул штаны, спрятал за спину клизму.

   - Бее-бе-бе! – маленькая  Лохматова уже
раскачивалась на перекладине для бельевых верёвок и
болтала ногами.

   Людка, жуя бублик, с набитым ртом кричала:

   -Хкарей, хкарей! Я тоха хахю хатаха!

      Ира Попова, как на иголках, ей – «на музыку»,
хлопала нотной папкой по коленке:

   - Ты что без очереди!? Ты же – за мной! Я – за
Юрой.

   Когда долговязый Юрка, довольнёхонький,
согнувшись в три погибели и раскорячив ноги,
подкатил к колонке, толстяк, несомненно,
проигрывающий в росте, ловкости и авторитете, дал
дёру.

   Юрка – самый старший во дворе.  У него нелады с
математикой, десять раз на дню он слышит: «Гуляешь?
А – уроки?» Но ему доверяют ключи, приглядеть за
малышнёй, сгонять в аптеку, отдают круглые кости от
свиных ножек – бабки – когда варят холодец. Он
справедливо делится бабками с остальными
мальчишками. Юрка всех обставляет в бабки и ножички,
но не задаётся. А когда режутся в монету, честней и
точней других вымеряет расстояние между стенкой и
отскочившим медяком.

   Маленькая Лохматова коверкает свою фамилию:
«Лопата» (ударение на "о", прим. авт.),-
что и превратилось в имя. Её папа мотается по
командировкам. Мама работает далеко.  Всегда
голодную, Лопату подкармливают, кто чем богат. Она
лазит по запасной лестнице  и заглядывает в окна –
её зовут обедать. Иногда и без приглашения заходит 
в открытую дверь и садится за стол.  Ловко
забирается на подоконники – сметает всё, что там
есть съедобного: сухарь, чёрствую коврижку, вкусную,
как засохший шоколадный пряник. Для неё не
существует недоступных мест и мест, за которые  она
не попробовала  бы зацепиться.  Выступы, навесы,
углубления, отверстия, крюки созданы, кажется, ради
одной исключительно цели – доставить радость 
Лопате.  Поэтому одежда на ней горит. Лопата за всеми
донашивает штаны и свитеры. А бесполезные юбки не
надевает и вовсе: они не защищают  ноги от
шершавостей и заноз.

   Ира Попова счастливей меня. Но не понимает своего
счастья. Она почти всегда с мамой. «Какие гости! Как
же Ирочка!?»  А Ира ждёт–не дождётся, когда родители
уйдут. «Заводить второго ребёнка? Увольте!»  Ира
мечтает о сёстрах. «Ирочка очень увлечена: балет и
дважды в неделю -  музыка».  Разучивая гаммы, Ира
ставит на пианино будильник, чтоб не
перезаниматься...

......................................................

  - Девочки! Мамы нет! Пошли в ателье?

   Нет, конечно, не в то ателье, где Милица Львовна
шьёт себе и Ире. У нас своё ателье – тротуар за
воротами. Выбирать наряд лучше вечером – больше
народу. Ныряем в толпу. Успех зависит от проворства
и смекалки.

   - Симпатичный жилетик. Какая брошка! А вон, идёт
в юбке...- Ира Попова преследует сатиновую юбку
солнце-клёш. Юбка останавливается у ларька с
мороженым. Ира проходит рядом, делает вид, что нога
зачесалась, дотрагивается мизинцем до подола. – Как
ты думаешь, железно?

   - Надо ж как следует плювать. Мне и самой этот
фасон нравится. Я, вообще-то, первей тебя его
захотела. – Людка незаметно провела рукой по
чесучовому жакету встречной женщины.

   - Наслюни хорошенько. Смотри! – Витька намусолил
мизинец, подбежал к тётке с кошёлкой и в блузке,
расшитой бисером, «нечаянно» задел рукав. – Это,
точно – железно! Тебе, Ир!

   - Ой, спасибо, Витенька! Теперь мне сумочку.
Красивенькую!

   - Сколько всего тебе Витёк набрал! А я так себе –
только четыре вещички.

   - Ну и что. Я – одно платьице, такое хорошенькое,
с пелеринкой,-  подёрнула плечом Лена.

   - А я – воон то. – Лопата тычет замурзанным
пальцем в расфуфыренную декольтированную даму и
вытирает ладошку о штаны.

   - И ты будешь это носить? Ха-ха, - Людка не
выносит, когда везёт не ей.- Отдай лучше мне. Или
давай, поменяемся на.... вот тут складочки, бантик,
рукавчики...

.....................................................
 
   - А вот и я пожаловала! Ничё хорошего там одной,
на Сахалине,- бабушка Саша, в светлой овчинной дохе
до пят с поднятым воротником, в новых белых бурках,
с коричневым кожаным саквояжем в руках, и её
многоместный багаж загромоздили комнатушку с плитой
и казённым гардеробом.

   - Небось, койка для матери найдётся?

   Бабушка Саша так мало с нами жила. Я её почти
забыла. Но после первых слов поняла: что-то подобное
уже слышала. В памяти всплыло: «Матери – и таку
поддергайку! Аль денег на воротник недостало?» -
папа швыряет подарок в печь, хлопает дверью. Бабушка
-  в слёзы: «Изверг!» - за кофтой в печь, топтать
задымившиеся рукава, латать прожжённые дыры.

   Высокую кровать с блестящими шариками на перилах
установили вдоль стены, напротив плиты.

   Бабушка распаковала багаж. На панцирную сетку
бросила пышную перину и необхватные пуховые подушки,
загородившие шарики. Для ручной швейной машинки
«Тула» привезли из казармы  обшарпанную тумбочку с
инвентарным номером.

   Из саквояжа бабушка вынула несколько пачек
облигаций и положила в гардероб.

   - К чему теперь они?- пожал плечами папа,- разве,
детям играть.

      Бабушка обиделась, отвернулась и перестала
папу замечать.

   День за днём – одно и то же. Придя с работы, папа
протискивается между плитой и «барской» кроватью
(так свою душную постель называет бабушка), мимо
бабушкиной спины в следующую комнату, где –
небольшая кушетка, моя раскладушка, корыто,
приспособленное под кроватку для Татьянки, и
закрывается.

   Возвращается мама, сетка с тетрадями, сетка с
продуктами:

   - Александра Николаевна, а что, Петя не ужинал?

   Бабушка, в персиковом атласном халате с воланами
и рюшами, закусив верхнюю губу, рассматривает в
зеркальце, прислонённом к машинке, выщипанные брови,
огрызком чёрного карандаша подводит тонкую дугу
почти до виска:

   - Он с матерью, вишь, не желат знаться.
 
   Бабушка заводит приятельниц, приглашает их на
чай, называет себя белошвейкой, шьёт ситцевые платья
и капроновые фартуки с рюшами. Готовит
кашу-сухарницу с маслом и скандалит с папой.

   Они кричат надсадно, лица малиновые. Я затыкаю
уши. Папа хватает меня за руку, стремительно шагает,
куда глаза глядят: по незнакомым улицам. Где-нибудь
на берегу Днестра замедляет шаг, садится на
поваленное дерево и долго сидит, закрывшись ладонями.

   И потом мы невесело бредём назад.

   С мамой бабушка тоже не находит общего языка.
(Может, потому что мама не признаёт рюшек и на
работе носит строгий костюм?)  Меня называет
первеницей,  хоть, я потом узнала: это неправда.
Захваливает, не понятно, за что ( я страдаю, утопая
в патоке превосходных степеней ). Наряжает в
рюшечки, приговаривая:

   - Настоящая барыня!

   При первой же возможности я стараюсь улизнуть во
двор.

.....................................................

   Пожар! Мамина школа горит! Среди чердачного хлама
прячется мальчик. Я его знаю. Худенький такой,
застенчивый, из пятого А. Почему он не убежал, когда
загорелось? Боялся: влетит за спички?

   Его не нашли. Чердак сгорел дотла.

   «Ой, сынка!» - выплакав все слёзы, смуглая
женщина, похожая на цыганку, вцепилась в обглоданные
огнём перила. Сорвала косынку с тугих смоляных кос,
подстёгивавших её по-канатному жёстко, когда она,
ошалелая, летела сюда, слепо сбивая прохожих и зевак.

   Учительница, выгнавшая её сына с урока, дрожит
всем телом, обхватив себя за плечи. Выскочившие из
горевшего здания ученики, растерянно жмутся  к толпе
на задворках школы.

   Мама, приобняв сникшую женщину, помогает ей
удержаться на ногах. Прижимаю к груди весёлую
цветастую косынку, неуместную среди копоти,
изувеченных стен, кирпичной трухи, летающих
ошмётков.  Будто этим можно унять чужое горе, и моё,
и мамино.

   Он был второгодник, не учил уроков, во время
занятий бродил по школьным коридорам, как
неприкаянный.  Не выставляли его  разве что с уроков
литературы и русского языка, где он смотрел  в окно
или грыз деревянный кончик перьевой ручки. Иногда
мама брала меня с собой, я с задней парты видела
класс. Мама задерживалась с ним  после звонка,
объяснить упражнение, поручала наполнить
чернильницы, прибить оторванную крышку  парты. Или
он поджидал её у крыльца, брал стопки тетрадей и нёс
до автобуса.

   Дважды мама забирала его к нам. Ещё до приезда
бабушки Саши. Первый раз – когда он переступил порог
класса, затравленно озираясь. Без портфеля и в
рубашке с оторванными пуговицами. Второй – когда,
сбежав от отчима, ночь провёл, перебравшись на
пароме на ту сторону Днестра, а потом болтался возле
овощных прилавков: что-нибудь украсть.  Мама
обнаружила его сидевшим на земле под аркой нашего
дома: он угрюмо наблюдал, как Юрка играл в монету.
На воротах каталась Лопата и при каждом приближении
подкидывала ему  за пазуху баранку.

   Он стеснялся у нас есть и ложиться спать на
приготовленную для него постель. Мама выпроваживала
меня: "Нечего у человека над душой
висеть," - и сама выходила из комнаты тоже.

   Мама почувствовала неладное, когда, высвободив
меня и сетку с тетрадями из набитого пассажирами
автобуса, спрыгнула на тротуар. Из-за домов, где
находилась школа, валил густой дым. Весь квартал от
остановки до переулка, перегороженного пожарными
машинами, мы полубежали-полушли. Болтавшаяся сетка с
тетрадями била по коленям. Мама повесила её на
колышек палисадника с цветущей айвой.  Уроков
русского в тот день не было, и мы собирались только
завезти  тетради с проверенной  контрольной в
учительскую. Но в разбитое окно учительской
поднимался по раскладной лестнице человек в каске,
подтягивая за собой шланг.

   Из проверенных тетрадок одна не вернётся к
хозяину, с махровыми следами от клякс, соскобленных
лезвием, с кучей ошибок. И никогда он не узнает, что
за вчерашний диктант учительница решила не ставить
ему двойку...

.....................................................
 
 

Фото - собственность автора.