Туман часть третiя глава десятая

      

                ВСЯКОЕ ЛИ ДЕЛО ПРАВОЕ?

 

               
                «Уж коли я говорю, что возможно не               
                верить в то, что видишь, то поверьте,
                я знаю, о чём веду речь!»

                К. А. Ляцких, потомственный дворянин.


 

В пути пораненная нога не позволяла так скоро, как желалось, преодолевать расстояние до Лога. Даже при том, что пройденная дорога никак не отложилась в памяти, а препятствия, в виде поваленных дерев и нагромождения валунов, попадались всё в большем числе, нежели на утренней дороге. Да ещё и с такой каверзой, что попадались они всё больше с той стороны, где была кровоточившая рана. Кирилла Антонович прилагал все усилия, дабы ни насколько не замедлять хода. Пусть, даже, его дорога и была в ошибочную сторону.

К несчастию, подстерегающие нас ошибки столь многи числом, и так многократно повторяемы, что прожитый миг, без свершения оных, может тут же быть прозванным счастливым.

Такое произошло и у помещика. Уставший, грязный и в рваном платье он испытал то редкое, мгновенное счастие, нежданно для себя выйдя на околицу Ведищевского Лога. Сам, один, без провожатого и после перенесения треволнения от встречи с юродивым! Такая, вот душевная силища у Кириллы Антоновича! Либо же ему, кто-то, тайком помогал. (Последнюю фразу предлагаю не упоминать, а считать единственно верной предпоследнюю, в которой идёт речь о силище).

Переводить дыхание, и предаваться отдохновению было несвоевременно. Скорее, скорее к дому настоящего поселкового головы, где его дожидаются и друзья, и разъяснения.

Помещик колотил, уж почитай минуту, в ворота дома, в коем его потчивали завтраком. В ответ лишь брехали собаки в ближайших дворах, да уставшее дневное светило вознамерилось укрыть землю вечерней шалью.

Отчаявшись дождаться, дабы хоть кто-то ответил на его стук, Кирилла Антонович оставил в покое ворота, и собрался уходить, однако его остановил голос, раздавшийся с той, огороженной от стучавшего, части двора.

--Чего надобно?

--Ну, слава Богу, откликнулись! Отворите, господин голова, свершилось нечто, что вам надобно знать. Отворяйте!

--Ты кем будешь, мил человек? Отворять требуешь… чего надобно? Милостыни?

--Да, какая милостыня! Отворите калитку, да поглядите на меня! Я Кирилла Антонович, приехал в Лог с товарищем третьего дня! Да, отворите же вы эти ворота, будь они не ладны! Не могу же я некие подробности кричать на всю улицу?

--Ишь, ты, с товарищем приезжал! Ну-ко, поглядим, кто ты таков есть!

Распахнулась калитка, и к помещику вышел поселковый голова. Только больно странный – на костылях, исхудавший и пьяный.

--Вот, те, на! Кого это занесло?! Барин, Вы, часом, двором не ошиблись? И портки у вас прохудились…. Откуда вы, и куда? Кого надобно? И, звиняюсь, значится, а кровушку-то, где пустить сподобились?

Помещик глядел на сие во все глаза и не верил им – что за чудное перерождение? Где осанка, откуда взялись костыли…. Что за наваждение?

--А это… так это… послушайте, любезный, вы… ты весь этот маскарад так затейливо устроил по умыслу? Либо ты и в правду меня не признал?

--Не-а, - ответил тот, кого приняли за поселкового голову, и звонко прозвучал отрыжкой.

--Вот, оно, как, - не совсем ясно для чего продолжил пьяный хозяин, поглаживая правицею брюхо.

--Позволь, как это «не-а»? Ведь это ты сегодня снарядил меня сотоварищи в лес к Герасимцам. Это ты дал мне в провожатые Семёна. Это ты….

--Какого такого Семёна? Башковского сынка, что ль?

--Откуда мне знать, чей он сынок?! Тот Семён, который вместе с Игнатьевым нам в подручные назначен. А чей он….

--Не-а, не было такого, барин…ты звиняй, конечно, но ты, не пойми сам, где обмишурился, а мне теперь спрос учиняешь.

--Как же не было?!

Кирилла Антонович начинал сердиться, отчего голос становился всё твёрже и громче, а слов из его уст вылетали всё более строгие.

--Вы, барин, про кого речь ведёте? – Путая обращение на «ты» и «вы», мужик не добавлял разумности в беседу, а лишь усугублял ея.

--Господи, - взмолился помещик,- что же ты за оболтус, право слово!Семён, справный такой, рассудительный. А вот Игнатьев - он ему в противуположность станет, болтливый и... с нагайкой.

--Теперича, ясность произошла! Ты, барин, про сводных братовьёв говоришь, про Хмельниковых. Только… не-а, не было того. Семён-то, да, он посмышлёнее Петьки-то был. Да третьего года его в пьяной драке ножичком в самое сердце-то и саданули. Так-то. Он, ведь, в жандармы подался, служить, да-а. До унтера, говорили, дослужился. Там его и скончили. Говорили, что какую-то бучу его усмирять направили. Вот в той буче-то, его и …. А Петька-то, здесь. Чего ему станется? Он, поди, около мамкиного дома в пыли забавляется. Ему уж третий десяток, а он пирожки из пыли печёт. А, и верно, нагайка у него есть, только не взаправдашняя. Он полоску материи с подола мамкиной юбки оторвал, да к палке привязал. Так и ходит. Думает, что он казак. Дурак он, а не казак. Умом он шибко слаб от рождения. Так, что, барин, что ты тут выискиваешь – не пойму, а то, что ты говоришь, так, звиняй, конечно, глупость.

Вот, что было делать Кирилле Антоновичу, когда он услыхал таковое? Сердиться? Впасть в отчаяние? Вытрясти пьяную душу из этого калеки, который, не далее, чем сегодняшним утром был в полнейшем здравии и при исполнении своих обязанностей? Продолжить, ставшую уж пустою, беседу? Что?

--Что же тут происходит? ЧТО ТУТ ПРОИСХОДИТ? – Тихо, но внятно проговорил помещик и, словно ища поддержки, поднял глаза к небу.

Но, от этого стало только горше, неприятнее и, не побоюсь этого словца – страшнее. На вечереющем небе  висели… две луны. Одинаковые, не по привычному яркие и пугающие.

--У вас тут…, - не договорил помещик, привлекая внимание калеки к небу, указал перстом на необычность.

--Ага, - ответствовал тот, - лУны.

И звонко завершил свою речь неприличной отрыжкой.

--Вот, оно, вишь как – местечко-то, ослобонилось, - потерев брюхо, добавил сей человек. – Пойду-ко, я, приму малость, да и закушу щами. А ты откуда будешь, барин?

--Издалече, мил человек, издалече! Ступай, родимый, да прими перед сном-то, а я барина сам сведу куда след, да обскажу всё. Ступай!

--И то так! – Согласился калека, и захлопнул калитку.

На соседней улице забренчала балалайка, старавшаяся вспомнить какой-то мотив.
 
У Кириллы Антоновича в сей миг не было ничего внутри такового, чтобы его, хоть как-то, тревожило. Не было и удивления от зазвучавшего за спиною голоса. Не было опаски за себя – слишком уж много стряслось разного за день такого, что просто порушило привычный для помещика уклад мироздания, а, значит, и привычную оценку окружающего теми чувствами кои, при нужде, сами принимали решения, не дожидаясь команды разума. Говорят, что в таковом состоянии пребывают сомнамбулы, телесно покидающие ложе, и не встречающие ни помех, ни предостережений от чувственной части мозга.

Оттого Кирилла Антонович и не оборотился на голос, а просто стоял и глядел на сии луны.

Видать по всему, что тот, кто говорил из-за спины помещика, не имел терпения долго стоять на месте молчком. Он заговорил снова.

--Кирилла Антонович, повернитесь ко мне! У нас с вами мало времени. Дело нам с вами предстоит серьёзнее некуда, а вы ещё надумаете расспрашивать меня, да с пристрастием. Оборотитесь, наконец!

Совершеннейшим образом, не отдавая себе отчёт о своих действиях, помещик повернулся к говорившему, так же, не сводя глаз с неба.

--Поглядите на меня! Узнаёте ли вы меня?

Помещик опустил глаза на говорившего, равнодушно обозрел его лицо и, в полном безразличии от увиденного, ответствовал.

--Узнаю. Вы – Никифор Авдеев Зарецкий, ныне покойный. Вы тот, кто выманил нас со штаб-ротмистром из имения в Ведищевский Лог. А где я нахожусь?

После чего снова поднял глаза к небу.

На соседней улице бабьи голоса затянули какую-то песню, которую не могла вспомнить балалайка. Им вторили и мужские полу басы, заглушившие балалаешные потуги.

--Слушайте меня внимательно, - сменив голос с добродушного на менторский, продолжил старик Зарецкий. – Соберите все свои силы, напрягитесь и возвернитесь в своё привычное состояние. Отрешитесь от тех лун, от разговора с Тимофеем Зудиным, коего вы знали, как поселкового голову, и от воспоминаний об овраге. Станьте тем Кириллой Антоновичем, который, согласно своим устремлениям и убеждениям, прибыл в Ведищевский Лог. Мне предстоит много вам рассказать, много показать и, как бы мне того не хотелось, затратить дорогое время на ваши обязательные вопросы, без коих вы никак не обойдётесь. Всё, что вы здесь узрели и услыхали – диковинно и непривычно для Тамбовского дворянина, но вовсе не опасно для человека с вашим укладом мышления. А сейчас – довольно, уговоры закончились! Собирайтесь с мыслями и укрепляйтесь духом – нам предстоит сегодня ещё многое успеть.

Последние слова помещик слушал, оборотившись передом к говорившему. Те чувства, на вроде растерянности и некоей душевной опустошённости, начали улетучиваться, уступая место пониманию речи, и заинтересованности.

А быстрее прочего, помогало вновь обрести себя обещание получить ответы на все те непонятности, в обилии роящиеся вокруг помещика с самого утра.

--Нам следует уйти отсюда, - старик Зарецкий махнул рукою, охватывая, в пространстве, близ лежащие дома.

--Снова в лес?

--Не до шуток, Кирилла Антонович! Ступайте за мною, да поглядывайте по сторонам!

Так и пошли – один хромая и оглядываясь, а иной – целенаправленно.


Только вот радость от винца и от пения окрашивала их лица лишь до глаз – скорее печальных, нежели весёлых, скорее настороженных, нежели беззаботных.

Кирилле Антоновичу, отчего-то, пришла в голову мысль, что случись ему стать художником, он смог бы написать полотно, назвав его «Тоскливая радость в Ведищевском Логе». Прототипами же картинных героев, стала бы семья, тоскливо радующаяся ужину с винцом и балалайкой.

--Не стоит их так пристально разглядывать, Кирилла Антонович. Не привлекайте их внимания. И не отставайте!

--Иду, иду! А скажите мне, любезный Никифор Авдеевич, а кто вы на самом деле? И про меня вам многое ведомо, и о подробностях разных жизней в Логе вы осведомлены в деталях. Вы не тот… нет, не верно. Вы не только тот, кто просто приезжал к нам в имение. Не поделитесь сокровенным?

--Поверьте мне на слово, что для вас не останется ни единой не раскрытой тайной, которую вы только назовёте таковой, услыхав мои толкования происходящего. Но, сие случится только тогда, когда я ознакомлю вас с планом, который вам и надлежит осуществить. И разрешится сей план непременно сегодняшней ночью, и при вашем непосредственном участии.

--Моём? Вам не кажется, что загадок с вашей стороны….

--Умоляю, Кирилла Антонович, скорее идёмте! Всё, что я прошу вас сделать, не есть моей прихотью. Это прожект битвы, могущей привести к победе в войне, ежели вас устроит таковое толкование.

--Могущий привести? Верным ли станет моё предположение, что вами учитывается и противуположное протекание событий, не столь благоприятное?

--Я спокоен за благоприятный исход, поскольку вижу перед собою прежнего, здравомыслящего Кириллу Антоновича.

--А скажите, где мои друзья?

--Боюсь остаться непонятым, но ваш вопрос не верен. Ваши друзья не «где», а «когда». Я нарушу логику толкования вами событий и отвечу так – они идут к вам. Более сказать не могу – вы меня не поймёте, пока не узнаете суть того, где вы оказались. А рассказывать, и торопливо идти – не сочетающиеся вещи. Уж потерпите.
Помещик оставил попытку выведать хоть что-то разговором, и умолк. Однако его молчание не можно было призвать, как свидетеля тому, что умолкнув, он погрузился в бездумное ожидание обещанного толкования.

А в мыслях происходило такое. Представив себе образ обычных торгашеских весов, Кирилла Антонович нагружал одну чашу картинами прожитого дня, напоследок добавив горделивую прихоть истребовать ответы тут и немедля. Иная чаша наполнилась размышлениями философского толка. А именно – терпение и наблюдательность приносят много больше плодов для познания, нежели ответы, полученные настойчивостью и требованием.

Куда качнулась чаша воображаемых весов, помещика уж не волновало. Важным было само действо для умозаключений, а не итог, который был и так ясен для философа ещё до появления в его мыслях воображаемых весов. Помещик решил ожидать.
Переходя с улочки на улочку, сторонясь иногда появляющихся местных жителей, помещик и старик Зарецкий дошли до иной околицы поселения. Той, на которой была кузница.

Навстречу, словно из ниоткуда, шла женщина. Видать, что из местных. Медленно шагая, с видимой печалью на лице, она не ответствовала на слова Никифора Авдеевича, пожелавшего ей «доброго здоровьица». Так же молча, потонувши в собственных думах, она прошла мимо.

И, будто бы извиняясь за неучтивость хозяйки, качнулся от вечернего ветерка пустой рукав, замест правицы.

--Вот и кузнецова жена, - еле слышно  сказал Кирилла Антонович, даже не потрудившись удивиться не весть, откуда взявшейся мысли, что мимо проследовала именно та женщина, которую он назвал вслух.

--Вот, вы уж начали догадываться сами, - так же тихо, но слышно для помещика, ответствовал старик Зарецкий.

Дальнейшая дорога пошла в молчании попутчиков, аж до самых зарослей ивняка, с двух сторон окружавших кузнецу. А по левую сторону была редеющая домами улица, по которой и шли наши герои. А там, за кузницей начинался лес, хранивший тайну повешенного кузнеца.

В самой гуще ивняка отыскалось утоптанное место, да пара парусиновых баулов, из коих Никифор Авдеевич извлёк, видавшие на своём веку и падение Рима, и оборону Севастополя, стёганые покрывала.

--Присаживайтесь, Кирилла Антонович! Не глядите так, покрывальце чистое. Даром, что местами прохудилось. Присаживайтесь, говорю вам! Не след местным видеть вас тут, да об сию пору.

Помещик опустился на колени, ойкнул, ощутив укус боли в израненной ноге. Потом решился сесть на пяты, ног таковая поза причиняла большее страдание. Тогда, стараясь не глядеть на покрывало, прилёг на бок.

--Говорить начну с одной оговоркой – вы не станете меня перебивать, доколе я явно вас не спрошу. Помните ли вы мой рассказ у вас в имении?

Кирилла Антонович, на всякий случай, решил промолчать.

--Это был явный вопрос.

--А, уже так, сразу? Отвечаю – да. Вы поведали нам о….

--Не трудитесь пересказывать, я его также помню. А припоминаете ли финальную, и самую драматическую часть?

--Отвечу коротко – да. Вы подожгли кузню.

--Именно! Но – отчасти. Кузницу надлежит поджечь вам.

--Никифор Авдеевич, настоятельно рекомендую вам не испытывать моего терпения, а скорее приступить к рассказу! Как я погляжу, вы хотите изловчиться, и вовлечь меня в собственную, Вологодского края, забаву – сжигать кузницы! Вы привели меня сюда, - помещик снова поднялся на колени, собираясь продолжить свою речь, наполнив ея гневом и жестами. Но, боль в ноге заставила его передумать, уложив снова на покрывало, - для чего? Где….

--Замолчите! И более ни звука!- С откровенной резкостью в голосе прорычал старик Зарецкий, - теперь только слушать станете! Я уже трижды повторился, что у нас мало времени. И что? Вы прислушались к тому? Вам только ваш интерес подавай! Простите, не удержался. Давайте о деле говорить, и лишь о деле! В своё время вы получите всё, о чём сейчас печётесь. Нет, нет, не перебивайте! Отыщите в себе мужество выслушать. Итак – суть вашего появления в таковом варианте Ведищевского Лога совершенно не случайно. Скажу более, и, как нельзя, своевременно. Оглядываясь назад, в день моего приезда в ваше имение, я поведал вам то, что ещё не сбылось, а только начинало сбываться. Было решено не давать вам времени на полное проживание в ЭТОМ Логе, от появления Чёрной Библии и до поджога кузницы, а привести вас прямо к финалу сей драмы, остальное, преподнеся, как трагическую историю. А с сего момента я прошу вас быть предельно внимательным. Добавлю лишь, что не от меня, а от вас зависит многое, ежели не всё. Теперь, можете высказаться, Но, кратко.

--Я найду в себе мужество слушать и молчать, но только из обеспокоенности судьбою моих друзей. Теперь говорите вы.

--Сейчас вы сами увидели, что не всё равнопонятно в нашей жизни. Новостью для вас стало несколько «Ведищевских Логов», которые имеют с тем, который вы посетили, некое сходство. Та же внешность людей, те же имена, те же улицы с домами, семьями – вроде всё то же. И хронометры отсчитывают то же время. Но, не стоит обманываться – всё разное. Представьте себе… да, хоть яблоню. На одном дереве множество плодов. А достаточно ли одно яблоко осведомлено об ином? Думаю, что оно и представления не имеет, что есть ещё плоды, кроме того, о коем мы говорим.

--То, что вы сказали, касается Лога, или… боюсь произнести, России?

--Не бойтесь, и произносите слово «мир», как наша планета. Вернёмся к яблокам. На том дереве имеются плоды, кои созревают скорее остальных, есть такие, кои сгнивают от малопонятных причин. Есть и такие, в коих поселяются червячки, сжирающие плод изнутри. Дерево одно, а плоды – разные. Ваша привычная жизнь проходило в том яблоке, ежели пользовать ранее высказанную метафору, которое не торопится созревать. А это, - Никифор Авдеевич повёл рукою в сторону домов поселения, - яблоко сплошь червивое. Надо ли такой плод излечить? Либо оставить его произвол, дабы оно само избавилось от тех червей? Замечу, тех – которых, оно, само пустило в себя.

--Это риторический вопрос, иль он обращён ко мне лично?

--К вам лично. Но, с кратким ответом.

--Вопрос о разумности вмешательства в чужую… простите, в чужое яблоко, не имеет одного ответа. Всё зависит от силы доказательств, выдвинутых в пользу вторжения, и от авторитета того, кто сии доказательства приводит.

--Согласен! Но, есть одно условие, не учтённое вами – сия червоточина возникла по нашей вине.

Старик Зарецкий замолчал. Поправил бороду, что-то отряхнул с колен и поглядел на кузницу.

--У нас мало времени, помните? – Не без язвительности сказал помещик. – Ежели мы закончили аграрную тему, потрудитесь посвятить в подробности этого странного Лога.

--Да, сейчас самое время. Кирилла Антонович, вслушайтесь в мой совет – постарайтесь не думать, пользуясь вашими условностями, так помогавшими вам в жизни за чертой.
--Где-то я уже слыхал – «за чертой".

--Слыхали, да. Теперь вы за чертой и находитесь. Ещё попрошу вас не оценивать, увиденное вами, с позиции вашего бесценного жизненного опыта. Тут, ваши познания, вам не помогут. Тут – иное. Всё иное.

--Говоря подобное, вы словно затягиваете узел на моей шее. Только верёвки-то, не видать.

--Раз так – вот вам верёвка. Для вас я останусь Никифором Авдеевичем Зарецким, хотя имя моё звучит иначе. Я не Герасимец, я – страж. Десяцкий страж. Мой долг, и моя обязанность – хранить черту от вольного ея пересечения корыстными перебежчиками и тайными похитителями. Также я храню… хранил эту Чёрную Библию от злых людей. И не только Библию, а и… некие иные предметы, кои стараются похитить одурманенные властью, дабы навредить остальному миру. Я уж не сожалею про то, что ни один из тех предметов невозможно ни уничтожить, ни надёжно сокрыть от лихих людей. Остаётся их только стеречь. Как видите, не всегда успешно.

--Сейчас вы о Чёрной Библии?

--Именно.

--Отчего же сию книжицу невозможно изничтожить? Пусть, даже, она, как вы говаривали, из человечьей кожи.

--Это не книга. Нет, в вашем понимании – книга. Это – средоточие мудрости и символ для людей, оттого она на коже человеков написана. Я уж говорил, что не след подходить к тому, что видите и слышите ЗДЕСЬ, со своими, привычными для вас мерилами.

--И что вы делаете, коли и уничтожить невозможно, и упрятать в тайнейшее место нельзя?

--Есть и третий способ ея сохранения – не позволить переписать, либо досконально запомнить. И устранять тех, кто её читывал. Любой способ годен для того, дабы не дать её распространиться по мирам.

--И это ваш труд, как стража?

--Частично. Я отыскиваю тех, кто ею владел, читал и пользовал.

--Вы упомянули устранение. Кто у вас подвизается палачом?

--Устранение, не всегда убиение.

--Вы так изысканы в терминах. Ладно, соглашусь с вами. Но, ведь это вы говорили, что Мишутка многим из поселкового люда принёс пользу. Если….

--Кирилла Антонович, эти ваши привычные мерила – «если». Повторю, здесь не думайте, не оценивайте и не сравнивайте. Здесь – понимайте то, что сейчас, и заглядывайте в грядущее.

--Всё равно не возьму в толк.

--Вот вообразите, что не подросток, а зрелый и уважаемый муж примется творить то же, что здесь и сейчас творит Мишутка – творить малое добро одним,  принося большое зло иным. И станет творить таковое не в меже Ведищевского Лога, а по всей стране. Представили? Тот муж сотворит то добро сотне людей, а тысячам и тысячам наобещает сделать много больше, призвав, тут же, ту облагодетельствованную сотню в свидетели. Мало того, и те, кому обещано, и те, кто получил крохи добра, будут из числа самой бедноты, из обиженных на судьбу лентяев, да под трактирных пьяниц. А противуположный вред получит люд рабочий, да тот, кто достаток в доме своими руками сложил. Вот, вы глядели на ужинающих с винцом, да под балалайку. И подле разваливающейся избушки. А хорошо ли разглядели того пьяного, что на костылях?

--Мне, сперва, почудилось, что то был поселковый голова.

--Именно. Тем ужинающим и было дадено добро, а оборотная беда досталась голове. А запил он, потому, что не смог того пережить. Вот, чем я хотел продолжить. А возможно ли из первых, облагодетельствованных и обманутых обещаниями, создать и собрать силу, которая пойдёт на многое по зову того зрелого мужа? Без сомнения – да! А теперь вообразите, что та сила узнает, что их благодетель хочет править страной в их благо, но ему кто-то помеха? Что станется? Отвечу сам – падёт страна, а промеж люду зачнётся кровавая война ради изничтожения тех, с кем та «сила» жила долгое время бок о бок. Что останется? Страны – нет, выживший в войне люд получает ярмо из обещаний, а зрелый муж владеет всем, опираясь на тех, кто получает крупицы добра. А случись где-то недовольные, то их соседи такоже малость добра получат, для многократного зла недовольным. Понимаете, о чём я? А ежели виновным в недовольстве назовут не человека, а народ? Мир будет разрушен самими людьми, пребывающими в обмане.

--Апокалипсис.

--Именно!

--А этот мальчонка? С ним-то, что не так?

--Мальчонка? Сей мальчонка проводит репетицию в маленьком поселении перед большой премьерой в огромной стране.

--Вы… о России?

--О ней.

--И что… как… я хотел спросить… это единственный способ? А без смертоубийства не… никак?

--Смертоубийство? Вас пугает смертоубийство юного человека, ради спасения многих тысяч людей? Может статься, и страны?

--Я понимаю, что выбор между добром и злом обязан сделать любой здравомыслящий гражданин, но, кроме того….

--Кирилла Антонович, не думайте, не оценивайте и не сопоставляйте! Понимайте!

--Изменить всем моим привычкам, кои вы перечислили, не так-то и легко.

--А кто сказал, что будет легко? Теперь, когда мы подошли к самому главному, я перейду лишь к откровениям. В моём рассказе, у вас в имении, я присвоил себе деяние, ради которого мы и пришли сюда. Подожгли кузницу вы.

--Как… я?

--Именно! Таков уклад вашей судьбы, которую прочли я и…тот, кто надо мной. Поэтому к вам в имение я и приехал. Да, Кирилла Антонович, именно вы подожгли сено и придавили дверь бревном.

--Но, я сего не делал, уверяю вас!

--До сего дня не делали. Однако и в лес до сего дня вы не ходили через овраг, и не попадали в иной Лог до сегодняшнего дня. Так уж устроена ваша судьба, и она вовремя прочитана. Для того я сижу тут с вами, дабы направить вас по уготованному вам пути.

--Я отказываюсь в это верить!

--А в не летающие пули в лесу вы можете поверить? А в обратную дорогу, на коей не было оврага и ваших друзей, вы уже поверили? Вы не дома, не на своей привычной для вас земле,  вы – за чертой. Уверуйте в это, и сотворите то, что дОлжно!

--А как же Модест Павлович и Карл Францевич?

--Сейчас говорим исключительно о вас!

--Хорошо, я допускаю, повторяю – я допускаю, что сотворю то, о чём вы говорите. Какова судьба мальчишки? А книги?

--Вы запамятовали, а я ведь про то говорил. Мальчонку, к сожалению, спасут за миг до гибели. А книга….

--Кто спасёт?

--Ваш собеседник на развалинах поселения Герасимцев.

--Даже так, - заметно приободрился помещик.

--Именно, а книгу заберу я.

--И куда денете?

--Сотник стражей решит, куда, куда её перепрятать.

--У вас целая организация! А кто ваш сотник, могу я полюбопытствовать?

--Можете. Толмачёв Александр Игнатьевич.

--Так он… у вас… а мне даже… что же… он… и давно?

--Что именно «давно»? Сотником?

--Я настолько растерян вашим ответом, что….

--Я же просил вас собраться, словно перед боем, а не теряться!

--Простите, но то, что….

--Всё! Довольно! Только о деле!

--Согласен, только о деле. А что о деле? Мальчонка, книга, кузница… о деле. Вот, припомнил! Вы сказывали, что был ещё старик, верно? Кто он, и отчего мне надобно его сжигать?

--Сей старик, как вы выразились, давний знакомец вашего друга штаб-ротмистра. Припоминаете старую историю с «туманными бессарабцами»? Этот старик беседовал с Модестом Павловичем на неведомом наречии, странным делом, ставшим ему понятным. А те «бессарабцы» - его помощники. Либо слуги, ежели таковое словцо вам угодно. Тогда вы изрядно помешали ему, растворив в свету  те исчадия. Теперь он изловчился в третий раз выкрасть Чёрную Библию.

--А в первый раз, когда то было?

--Давно.

--Не желаете говорить – не надо.

Кирилла Антонович натолкнулся на молчание старика Зарецкого, и намерился обойти его хитростью. Потому и спросил.

--А где? Нет, нет, не говорите, я угадаю сам. В Мохенджо Даро?

--Да.

--Так, то были вы!? А тот старец, то….

--Да, то был Агасфер, прозванный вечный жид.

--И тогда, и с Модестом Павловичем… а когда был другой раз? Учтите, не спрашиваю «когда», а спрашиваю «где»?

--Паленке.

--Паленке, Паленке… это в Южной Америке?

--Именно.

--Но, для какой нужды ему понадобилось предупреждать о грядущих «бессарабцах»?

--Вы становитесь не внимательны. Предупреждён офицер – это нечто, похожее на получение добра. Значит, он сможет свидетельствовать с авторитетностью о благих намерениях жида. Следом гибнут простые солдаты, коих никто не упомнит, да и вспоминать не потрудится. Каков итог? Офицер не станет сводить гибель солдат и появление Агасфера в одну продуманную акцию и, при повторной встрече с жидом, будет склонен доверять ему.

--Осмелюсь предположить, что тот старец, найденный на пожарище, и есть Агасфер. И спешно захороненный на Посадском кладбище – он же. А кто тот безумец, евший землю, и беседовавший со мною в лесу?

--Саратоил. Мерзкое создание, и весьма опасное. Ходит в помощниках у Агасфера.

--А Мишутка-то, Мишутка! Он, спасённый, сможет навредить пуще прежнего! Он ведь читал Библию – вот вам и распространение!

--Нет, опасность от него невелика. Его интересовало впечатление на окружающих, а не манера влияния на людей. Вскоре он не припомнит и трети того, что прочёл. Я уж не говорю о тонкостях ритуалов, и держании в памяти заклинаний. Этим, он сильно огорчит Саратоила, возлагавшего на него надежду.

--Так, кто же вы на самом деле? Страж, помощник господина Толмачёва, подстрекатель на поджигание? И откуда вам столько ведомо?

Замест ответа старик Зарецкий замер, повёл головою, как охотничий пёс, и поднял ладонь, призывая к осторожности.

--Мне столько ведомо оттого, что я больше слушаю, вникаю и силюсь понять, а не ставлю вопросы, на кои есть лишь пустые ответы. И… тихо! Их же дОлжно быть!

С подвижностью, мало сочетающейся с его возрастом, он поднялся на ноги, оставаясь согбенным так, дабы не быть выше кустов. Извлечённое из-под себя одеяло он набросил на Кириллу Антоновича и, слегка прижав к земле его голову, прошептал.

--Будьте тихим! Не выдавайте себя до срока. И не позабудьте – ваше дело Книга! Любою ценой!

А затем, словно сии заросли ивняка были ему знакомы, как свои карманы, нырнул в гущу кустов, пробрался сквозь них и вышел на открытое место в стороне от лёжки помещика.

--Я не удивлён, увидев тебя здесь, - раздался голос того мерзкого существа, мало достойного зваться «человеком»- юродивого.

--А чьё появление удивило бы тебя?

--Ты знаешь, о ком я. Где помещик?

--Творимая тобою мерзость сделала тебя трусливым. Ты испугался какого-то помещика?

--Услышь меня, Сеговия, твоя власть здесь ограничивает мою силу, но моя злость приумножит её, и лишит тебя выгодного положения. Не всё должно тянуться вечно.

--Ты мне угрожаешь? Ты?

--Я давно отвык угрожать. Я открываю свои карты.

Далее перепалка пошла в том же духе. Звучали чьи-то имена, уж вовсе непривычные для слуха русского человека.

Не раз, и не два разговор затихал, подтверждая предположение Кириллы Антоновича, что спорящие удаляются. Однако что-то их влекло назад.

И уж вовсе явным подтверждением прежде сказанного, прозвучали слова старика Зарецкого, предлагающего сопроводить юродивого туда, где «снял ночлег помещик».
Жаль, что юродивый не был так прост, как того хотелось, и уходить отказывался под различными предлогами.

Кирилла Антонович решил освободиться от надоевшего покрывала, и подняться на ноги, дабы определить время по вечереющему небу и, вообще, оглядеться.

Но, то ли впечатлительность помещика сыграла таковую шутку, то ли в натуральности что-то содеялось, однако помещик был готов произнести клятву в подтверждение того, что он повторно ощутил ладонь Никифора Авдеевича на своей голове, прижимающей ея долу, и призывающей быть тихим. Кирилла Антонович подчинился тому, успев, таки, приметить быстро темнеющее небо и надвигающиеся тяжкие облака. «Видать, быть грозе. Как и предсказано», - подумал про себя помещик.