Начало http://www.proza.ru/2016/06/06/1991
-Ялос! Ялос! - кричали греческие моряки. Много дней их носило по Черному морю, бурному, мрачному. Еда и пресная вода закончились, отчаяние овладело греками, и они уже готовились умереть, но утром следующего дня туман рассеялся, и все, кто был на палубе, воспрянув духом, радостно закричали:
Берег! Ялос! Чем ближе корабль подходил к берегу, тем ярче зеленели деревья на склонах гор невиданной красоты... Сияло солнце, сияло небо, сияла аквамариновым блеском вода. Райское место! - ликовали спасенные греки. И заложили на гостеприимном берегу новое поселение, и назвали его Ялосом...
Впрочем, это всего лишь одна из легенд о рождении Ялты. Но мы, вслед за древними греками, готовы были так же восторженно вопить: «Ялос! Ялос!», когда после почти одиннадцати часов утомительного автопробега завидели на склонах гор россыпь белоснежных зданий, сбегающих к морю.
Если бы не сморившая нас усталость, можно было бы посмеяться над забавной ситуацией. Где-то в районе Феодосии, а может быть, Судака, мы, зазевавшись, свернули со столбового пути, то есть трассы, на совершенно пустынную дорогу, вилявшую меж гор, закружившую нас крутыми виражами. Любуясь красотами, мы наконец обратили внимание на странную пустынность этой дороги. Ехали почти час и не встретили ни одной машины. Дорога поднималась в горы — ни жилья вокруг, ни лялечки, как говаривала моя бабушка, - только лес и горы. Того и гляди Соловей - разбойник с дерева засвистит. Стало как-то неуютно. Вспомнились, оживленные, забитые транспортом дороги Кубани. Погрустнели мои спутники: видимо, кислые дела у крымчан, коль такая тишина на дороге. Как же мы смеялись потом нашим дорожным мыслям, когда спустились, наконец, с гор и выехали на трассу, забитую машинами. Покружили еще по Ялте и наконец-то вырулили к отелю «Палас», где нас уже ожидала команда директора Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей России Аллы Панковой.
Даже не дав оглядеться, Алла Васильевна сразу повела нас ужинать в маленькую кафешку рядом с отелем. О чем-то возвышенно-японском вещали черные иероглифы на белой вывеске. Мелькнула печальная мысль, что сейчас придется мучить еду и себя палочками — и тут же пропала. Трапеза началась с пахучего горячего чая на крымских травах, тот самый случай, когда напиток оказался и в тему, и вовремя, этакая сказочная живая вода, возвращающая героев к жизни. Повеселели мои спутники, погрузились в беседу о предстоящем авторском вечере. А тут и еда подоспела.
За ближайшим окном неспешно текла праздная курортная жизнь. Стайки нарядных девчонок, словно экзотические птички, солидные семейные пары, красотки, словно сошедшие с подиума, гомонящие юнцы в драных джинсах, обремененные детьми отцы семейств в легкомысленных шортах, музыка, смех. Все и всё устремлялось к морю на набережную. Я с трудом отвлеклась от созерцания отдыхающих и впервые с тревогой подумала, до стихов ли сейчас расслабленной отдыхом ялтинской публике? До этого подобные мысли меня не беспокоили, я была убеждена, что стихи Николая Зиновьева — это тема, которая просто не может не быть интересной для любой аудитории. Но я не учла курортную составляющую. А учли ли ее организаторы? Тем более, стихи-то у автора более чем серьезные, не для развлечения уважаемой публики, не для веселия души, а для ее работы. Пришлось успокаиваться давно проверенным способом: «Я подумаю об этом завтра!» - велела я себе. Любимая поговорка Скарлетт и в этот раз не подвела. Отложив приключения и волнения на утро, мы отправились в отель отдыхать.
«...Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли, плоские кровли хижин… издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними, справа огромный Аю-Даг… И кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный…
В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом…Я любил, проснувшись ночью, слушать шум моря – и заслушивался целые часы. В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я навещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество». Вы, надеюсь, уже догадались, что это не мои утренние воспоминания о южном береге Крыма, а Александра Сергеевича Пушкина. Да-да, им почти двести лет. В то время, когда поэт отдыхал в Юрзуфе (Гурзуфе, ныне входит в состав большой Ялты) рыбацкий поселочек Ялта едва ли насчитывал два десятка домов, церковь и мечеть. И только полвека спустя, когда Ливадия стала царской резиденцией, Ялта очень быстро преобразилась в дорогой и популярный курорт.
Знаете ли вы, что именно светским дамам, отдыхавшим в Ялте, мы обязаны таким популряным определением самого предпочтительного времени для отдыха на море — «бархатный сезон». В сентябре, когда спадала жара, дамы наряжались в бархатные платья, и знаменитая набережная становилась похожа на экзотический цветник.
Но мы приехали в Ялту в конце мая, до бархатных платьев бархатного сезона было еще далеко. Шел дождь, серое небо уныло гляделось в такое же серое море, волны раскачивали линию горизонта, и только разноцветные пятна зонтиков вносили в эту невзрачную картину нотки радости. Впрочем, я ворчу напрасно. Ялта и в дождь необычайно хороша. Я поняла это сразу же и влюбилась в Ялту безоглядно, как только ранним утром вышла на балкон посмотреть на рассвет. Пара голубей строила гнездо под крышей балкона, не обращая на меня внимания. Кипарисы тянулись к небу, как готические соборы, нанизывая на зеленые шпили клочья облаков, пение птиц и сердца очарованных странников. И мне вслед за поэтом хотелось дружить с кипарисами, голубями, с этим заплаканным дождливым небом, морем, таким холодным , недружелюбным, но все равно прекрасным. И все время пока мы бродили по набережной я косила глазом туда, где небо тонуло в море. Что я пыталась разглядеть сквозь пелену дождя? Да то же, что и все остальные, кто хоть когда-нибудь стоял на этом крымском берегу, дышал соленым ветром, вслушивался в монотонное бормотание волн. Конечно, алые паруса. Даже самые закоренелые прагматики — и те, посмеиваясь в душе над собой, здесь, в Крыму, невольно проникаются очарованием этой в общем-то незатейливой сказки о сбывшейся мечте. В душах даже самых закостенелых скептиков просыпается неясное томление, желание немедленно совершить что-нибудь из ряда вон, влюбиться в конце концов. Словом, сотворить что-нибудь эдакое, романтическое. Многие сегодня должно быть, и знать не знают, что был такой писатель Александр Грин, но про алые паруса хоть раз в жизни наверняка слышали. И хотя на побережье Крыма сегодня скорее можно увидеть стальной силуэт военного корабля, чем алый парус — сказка живет, и в этом, пожалуй, и есть и тайна, и разгадка тайны волшебной силы искусства. Добрая сказка проторит дорогу к сердцу, потому что человек — творение Божие, и стремление к добру и свету заложено в нем Богом.
- Ну вот! - воскликнет какой-нибудь скептик.- Что за манера все притягивать за уши к Богу? Где Бог и где эта сказочка про паруса! И вообще при чем тут Бог?
- При всем, - отвечу я. И это будет самый точный ответ. Рабиндранат Тагор когда-то сказал: «Расскажи мне о Боге, - попросил я дерево, - и оно зацвело». Трудно спорить с Тагором, красиво цветущее дерево. Но еще красивее — человек, который сделал счастливым другого. И мне думается, этот человек и есть лучший рассказ о Боге.
«В Ореанде сидели на скамье, недалеко от церкви, смотрели вниз на море и молчали. Ялта была едва видна сквозь утренний туман, на вершинах гор неподвижно стояли белые облака. Листва не шевелилась на деревьях, кричали цикады, и однообразный, глухой шум моря, доносившийся снизу, говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего вечного спасения, непрерывного движения жизни на земле, непрерывного совершенства. Сидя рядом с молодой женщиной, которая на рассвете казалась такой красивой, успокоенный и очарованный в виду этой сказочной обстановки — моря, гор, облаков, широкого неба, Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве».
Вы, конечно, узнали этот отрывок из знаменитого чеховского рассказа.
Хотите верьте, хотите нет, но в тот день, когда мы знакомились с Ялтой, мы встретили ее, молодую женщину, без которой вот уже больше ста лет трудно представить себе ялтинскую набережную. Более того, я думаю, ее появление оказалось не просто ожидаемым, а неизбежным. Да, ее наряд - джинсы и топик — соответствовали реалиям дня, и затейливая татуировка на худеньком плече — тоже была вполне в духе времени, и не коротколапый пушистый шпиц семенил рядом, а крохотная пугливая собачонка на ножках-спичках. Но все же это была она, дама с собачкой! Современная! Алый зонтик, мобильник у смуглой щеки, рассеянная улыбка. С этой улыбкой она прошествовала мимо бронзовой Анны Сергеевны фон Дидериц. И бронзовый Чехов задумчиво смотрел ей вслед. Сошлись и разминулись два времени, два века, два мира. Ни молнии, ни грозового раската, ни какого-то еще знака свыше, знаменующего эту почти фантастическую встречу. Моя современница уходила все дальше, и скоро ее тоненькая фигурка скрылась из виду. Затерялась, быть может, навсегда. Дождется ли она своего автора, и на какие страницы он приведет ее? В сказку про алые паруса? В печальную историю украденной любви и смятенной души? Или в липкую грязь порнографии?
А мы остались фотографироваться, гладили на удачу отполированный сотнями рук нос бронзового шпица, словом, приобщались к классической литературе самым простым и незатейливым способом. А еще фотографировались у афиши, извещавшей ялтинцев о встрече с поэтом Зиновьевым. Закутавшись в пледы, пили восхитительный крымский чай с корицей, медом и яблоками в ресторане- кораблике с неожиданным названием «Апельсин». Море манило далью, ветер странствий раскачивал оранжевые фонари на палубе, и впрямь похожие на апельсины, их хотелось пробовать на вкус или просто держать в ладонях, как маленькие солнца. А нас все больше охватывало волнение перед предстоящим вечером. Артисты МХАТа прилетели еще ночью и сейчас, пока мы отрабатывали программу туристов, они вместе с Аллой Васильевной прогоняли музыкально-литературную композицию. Все шло по плану, но мы нервничали, и больше всех — Николай.
К пяти часам у театра имени Чехова собралась внушительная толпа зрителей. Не курортники, а жители Ялты, избалованные вниманием самых известных людей кино и литературы, шоу-бизнеса и политики, словом, всех тех, кого по праву и не очень именуют сегодня звездами. Публика разборчивая и требовательная. Маленький столик со стихами Николая Зиновьева в фойе не очень привлекал зрителей. Тех, кто, скучая, брал книги, невнимательно листал и откладывал в сторону, я ревниво спрашивала, знают ли они такого поэта. Кто-то пожимал плечами, кто-то уверенно кивал и «вспоминал», что, кажется, Зиновьевым написаны стихи для песен Аллы Пугачевой. Мы принимались терпеливо объяснять, что они говорят о другом поэте. Песеннике. Замечательном, талантливом, но другом. Зрители изображали вежливое понимание и отходили прочь. «Ничего, - утешала я себя, - посмотрим, как они заговорят после вечера».
«Круг любви и родства» - так назвали музыкально -литературную композицию организаторы. Вступительное слово Аллы Васильевны, словно камертон, настроило публику на волну высокой поэзии и музыки. Затем демонстрация видеофильма, подготовленного Ириной Панковой. Он производит на зрителей совершенно ошеломляющее впечатление. Проверено и в Ялте, и в Севастополе. Стихи Зиновьева в сопровождении уникального видеоряда и со вкусом подобранной музыки, создают такое мощное эмоциональное напряжение, что удержаться от слез не могут ни женщины, ни даже мужчины. Стихи поэта обращены к самому сокровенному в душе каждого — к истокам. Родная земля, родная вера, родной дом — вот, что держит человека в любых испытаниях, не дает сломаться.
Я люблю эти старые хаты
С вечно ржавой пилой под стрехой.
Этот мох на крылечках горбатых
Так и тянет прижаться щекой.
Этих старых церквей полукружья
И калеку на грязном снегу.
До рыданий люблю, до удушья.
А за что, объяснить не могу.
Как я ошибалась! Мне показалось поначалу, что привередливая ялтинская публика не проникнется этими стихами. Все-таки богатый курорт, блеск и некая избранность что ли. И это было всегда: и до революции, и в советское время, и сейчас. Другой настрой, другое отношение к жизни, другие ценности, наконец. Однако все мои предконцертные мысли оказались ошибочными. Я не учла главного: Ялта — не просто курорт, но и город с уникальной литературной судьбой. Здесь творили великие писатели и поэты, и это творческое горение не могло пройти бесследно. Русская литература всегда в лучших своих образцах обращалась прежде всего к человеку, как образу Божию, поднимала человека до таких высот духа, когда душа открывалась любви и состраданию. Люди, собравшиеся в этот вечер в театре, хорошо помнили и знали слова Чехова о том, как важно сберечь в себе человека. Для них эти слова не были пустым звуком, и стихи Николая Зиновьева падали в распахнутые души, как семена в подготовленную почву, и прорастали очищающими слезами.
Ищу любовь не в небесах,
Ищу у ближнего в глазах.
И хоть пока не нахожу,
Я всё же взгляд не отвожу.
Я верю: взгляд мой всё же встретит
Ответный свет любви живой.
О, как душа тогда отметит
Событье это, Боже мой!
Надо сказать, чтение стихов весь вечер сопровождала прекрасная классическая музыка в исполнении великолепной пианистки, лауреата престижных международных конкурсов, заслуженной артистки России Полины Федотовой и пение солистки театра «Новая опера» лауреата международных конкурсов Елизаветы Соиной.
Красота музыки подчеркивала глубину мысли поэта, придавала стихам особенно пронзительное звучание:
К тебе, брат, речь я обращаю,
Коль с болью ты души знаком.
Ее с тобой не разделяю,
А забираю целиком.
Вобрать в себя всю боль людскую?
А почему, скажите, нет?
Задачу именно такую
Приходит в мир решать поэт.
***
Стихи должны быть с тайным смыслом,
Чтоб строчка каждая в них жгла,
И чтобы баба с коромыслом
К колодцу с песней тихо шла.
И чтоб в них не было печали,
И чтоб печалили до слёз,
И чтоб стояли за плечами
И смерть сама, и сам Христос.
Чтоб в них и плакалось и пелось,
И чтоб шумела в них листва,
И чтоб была в них неумелость
Та, что превыше мастерства.
***
Проснусь — и думаю о Боге.
Мурлыча, кот лежит в ногах.
Я нищ, как многие; в итоге
Мне б надо думать о деньгах.
Пытаюсь, но не получается.
Бог ближе русскому уму.
Вот потому и не кончается
Россия. Только потому!
То, что случилось дальше, было предсказуемо уже в зале по бурным аплодисментам после каждого стихотворения, по тому, в какой сторожкой напряженной тишине люди слушали стихи, впитывали их горькую, возвышенную мудрость, отзывались благодарно. Надо ли говорить, что к столику со стихами Зиновьева в фойе было не пробиться. Покупали себе, родным, друзьям. Долго не отпускали Николая, задавали вопросы, просили автографы.
И глаза. Я видела их глаза. Свет, который не спутаешь ни с чем. Свет потрясенной души. И это, на мой взгляд, самая главная победа, о которой только может мечтать поэт.
Продолжение http://www.proza.ru/2016/08/13/1533