16
Глава IХ
Собирается в этот раз тринадцать человек, чёртова дюжина. Прибыв в Княжпогост, мы снова устраиваемся на лесосплав в прошлогоднюю контору, но в этом году задание у нас другое: окатывать не запань, а берег реки в шестидесяти километрах от посёлка. На такое дальнее расстояние возить зеков невыгодно, да и боязно — могут в тайгу сбежать. Каждый день на катере не навозишься, а на ночь оставлять в лесу слишком опасно.
Нам выделяют катер-водомёт и двоих расконвоированных в сопровождение. Один управляет катером, а другой должен следить за нашей работой, что-то вроде мастера. В его обязанности входит показывать нам на первых порах, в каких комяцких деревнях мы можем приобрести провизию. Перед самым отплытием к нашей компании присоединяется зоновский кот по кличке Пидор. После оформления на работу и недолгих сборов мы отчаливаем от пристани, помахав напоследок Княжу руками. Катер идёт против течения, поэтому скорость невелика, что-то около пятнадцати километров в час. Мы всей гурьбой высыпаем на палубу, усаживаемся поудобнее, кто где может и заворожено смотрим на тёмную блестящую гладь Выми. Вода хотя и прозрачная, но огромное содержание железа придает ей коричневатый оттенок. Денёк выдался солнечный и тёплый. С каждым новым поворотом реки перед нами открывается первозданная северная природа во всей своей красе. То вдруг огромный кедр, вывороченный с корнем, нависает с обрыва, то прямо по носу катера вырастает длинная песчаная коса, которую приходится осторожно огибать, чтобы не сесть на мель, то неожиданно открывается обширная ярко-зелёная поляна с неподвижно сидящим на пеньке полосатым бурундучком. Кто-то из ребят громко свистит, и бурундучок, сорвавшись с места, стремительно летит в таёжную чащу. Проплывают мимо нас пригорки с целыми рощами высоких берёз. Белый наряд их стройных тел в зелёном обрамлении одежды вносит в наши души наряду с романтикой немного тоскливого чувства. Душа щемит и заставляет сжиматься сердце, но всё же нам хорошо, покойно, необъяснимо сладко от предстоящей неизвестности, от тех трудностей, которые наверняка нас ожидают. Кот Пидор вытянулся на солнышке и лениво умывает лапкой своё смешное рыльце. Он до того обленился, что делает это лёжа на боку, потом потягивает носом влажный речной воздух и пару раз звучно чихает. Мы в восторге.
Вот с правого берега показывается запань Пяткое, наполовину окатанная. По ней взад-вперёд снуют крохотные фигурки зеков. В этом году они здесь хозяева, им выпала честь орудовать вместо нас.
— Попашите, ребятки, на славу. — Мы громко кричим и машем им руками. Возле берега причалена брандвахта — их ночной приют; на палубе покуривают двое солдат-охранников.
Через полчаса показываются Шошки — центральный посёлок сплавных контор. В прошлом году мы ездили сюда за провизией и получали на почте письма, приходившие нам «до востребования».
Мы проплываем мимо, но у меня вдруг начинает сильно колотиться сердце: я вспоминаю, что два письма, так и не вернувшиеся Иришке обратно, должны сейчас лежать здесь. Стоит только причалить к берегу, сбегать на почту, и они будут у меня в руках… Но катер медленно проплывает всё дальше и дальше, а я стою, ничего не предпринимая.
«Ладно, — решаю я, — на обратном пути загляну. Может, и нет там уже никаких писем».
Женька Жуклевич, наш самый старый студент, рассказывает что-то смешное из своей прошлой жизни. Ребята улыбаются, внимательно слушая, и покуривают, пуская в воздух синие струйки. Кот Пидор, растянувшись на самом солнцепёке, тоже весь во внимании. Встречный ветер, пахнущий сырым таёжным мохом, продувает палубу насквозь, поэтому комары нас пока не донимают.
Один из зеков умствует о житье-бытье на зоне.
— Есть там всякие люди, — солидно говорит он, не спеша затягиваясь самокруткой, — я лично отношусь к мужикам, это которые на зоне работают. Срока, — он произносит это слово с ударением на последнем слоге, — у нас обычно небольшие — от трех до пяти. Нас никто не трогает, в разборки не втягивает, мы только работаем — зоновская рабсила. Есть «шерстяные». Они не работают, едят и пьют лучше, чем на воле. У них есть собственные педерасты, так называемые «машки». «Машек» поздравляют с восьмым марта, дарят им в этот день цветы и косынки. Бывает, «машки» ревнуют друг друга к своим «шерстяным» и дерутся между собой из-за этого. У «шерсти» на побегушках «шестёрки», они выполняют любые приказы блатных и могут запросто пришить неугодного зека. Не понравится кто-либо из новеньких «шерстяному», поведёт себя не так, — и, считай, ему каюк. Иногда «шестёрки» выполняют сложную задачу по превращению непослушного в «блатного педераста». Приходит на зону, — он говорит слово «приходит», будто в зону не сажают, а идут добровольно, — крепкий парень, боксёр или штангист, и не хочет ползать перед блатарями на задних лапках, в драку лезет, показывает вид, что ничего не боится. Но всё это продолжается недолго. Однажды ночью он получает удар по башке и теряет сознание. «Шестёрки» выстраиваются в очередь и трахают его в жопу. Наутро из крепкого новичка получается «блатной педераст». Что бы теперь он ни делал, как себя ни старался поставить, отныне он — изгой. Жизни на зоне ему нет, ложка и кружка его продырявливаются гвоздем, а место только возле параши.
Зек еще долго рассказывает о зоновских нравах, но я перестаю его слушать. Я смотрю вдаль на заходящее солнце. Огромный красно-багровый диск его вот-вот коснется верхушек таёжных кедров. Вода впереди катера переливается и сверкает ярко-оранжевыми бликами. Жизнь медленно и безразлично течет по моим жилам. Время движется назад и уносится навсегда в прошлое.
«Какая величественная, полная тайного смысла природа вокруг, — думаю я, — и как пуста и никчемна моя жизнь по сравнению с ней».
Я закрываю глаза и пытаюсь представить её лицо, вспомнить радостный, звонкий голос, почувствовать нежные прикосновения рук, посмотреть в любимые глаза, ощутить запах девичьего тела. Тихий наркотический дурман окутывает сознание. Обрывки милых грёз липким, густым туманом обволакивают голову. Приятна выдуманная жизнь, она лучше реальной. Ребята негромко о чем-то переговариваются, изредка подкалывают разглагольствующего зека.
Я открываю глаза и внимательно смотрю на них.
«Неужели их никто не любит, — думаю я, — и они никого не любят?»
Хотя у многих, я знаю, есть девушки, с которыми они встречаются, но я также знаю, что отношения со своими подругами у них проще простого. Никто из них не готов умереть ради любви, ни у кого не разрывается на части сердце от безответного чувства. Они, конечно, могут страдать, поругавшись со своими возлюбленными, но потом, попереживав немного, забывают их и заводят новых; и потом на этих новых женятся, а старых не вспоминают совсем. Девчата тоже повыходят замуж и будут думать о своих первых любимых как о чём-то несерьёзном, в душе посмеиваясь над своей былой наивностью.
Но я знаю, что у меня уже никогда не будет такой любви. Пройдет пятьдесят, шестьдесят лет, я стану глубоким стариком, но до самой могилы сохраню это чувство, не смогу забыть тех счастливых дней, проведённых с любимой, не забуду мою Иришку. Я боготворю её, я всё ей прощаю и никогда в жизни не посмею подумать об Иришке плохо — что бы ни случилось.
Уже смеркается, когда катер прибывает в назначенное место. Недалеко от бухты причаливания виднеется широкая просека; оттуда весной сваливают брёвна в реку. Ещё дальше, за просекой, предстаёт совершенно непроходимая чаща, натуральные глухие дебри, куда уж наверняка не ступала нога человека.
Мы завариваем чай, по-зековски крепкий, стелем матрацы и укладываемся спать. Переговариваемся недолго, накопившаяся за день усталость берет своё — мы засыпаем.
Первое бревно утром кажется самым тяжёлым. Яков и в это раз незаметно делается старшим, начинает командовать и указывать, кому куда становиться.
— Кто покрепче, — говорит он, — идут вперед, кто «послабже» — заносят сзади хвосты.
Крепче я или «слабже» — оценить трудно, но иду одним из первых. Недалеко от меня усердно орудуют крюками Боря Мучкин, Игорь Беспалов, Мишка Ежиков, старший Жуклевич, Яков. Остальные выстраиваются сзади с Ванькой Жуклевичем во главе. Еду решаем готовить поочерёдно, и здесь первым снова оказывается Яшка. В обед я сижу на палубе и со спринтерской скоростью поглощаю огромную миску лапши с тушёнкой, то и дело вытирая выступающий на лбу пот. Комары и оводы липнут ко мне, словно к загнанной лошади; кажется, пахнет от меня не фонтан.
Я смотрю на берег и стараюсь запомнить его очертания. Может статься, что в далеком будущем я вызову в памяти эти воспоминания, и они скрасят течение будничной жизни; защемит, заноет сердце от нахлынувших чувств, и мне станет легче. Вот пологий берег, покрытый мелкой, отшлифованной галькой, незаметно он переходит в широкую песчаную косу. Там, дальше за ней, — красивейший плес, в котором купается и играет лучами серебристое солнце. Вода плавно течет, огибая косу, и уносит свои струи в далёкую неизвестность Ледовитого океана. Плёс красив, но я знаю, как нелегко тащить через его мель тяжёлые брёвна.
Через день я уже не обращаю внимания на окружающую красоту. Взгляд концентрируется только на брёвнах, миске с лапшой да надоедливых комарах, которые не дают ни минуты покоя. Кот Пидор всем мешает, снуя под ногами в поисках съестного.
— Кончаем обед, — провозглашает Яша, — пора лямку тянуть.
Мы спрыгиваем с катера в воду и, переговариваясь односложными фразами, бредём к берегу. Брёвна лежат повсюду: в воде, на суше, на песчаной косе, в дождевых промоинах, в прибрежных кустах — везде, куда не кинешь взор. Ближе к вечеру, когда все порядком устают, слышится первый приглушённый ропот недовольства.
— Что-то мы прогадали, Яков, — обращается к нему старший из Жуклевичей, — тут намного больше брёвен, чем нам написали в наряде.
— Ладно, — обрывает его недовольство Яшка, — пару дней продержимся, а там легче будет. Здесь основные завалы, ниже по течению берег почище. Дней за пять управимся, как и намечали. -
Опять все замолкают, слышны лишь всплески от падающих в воду бревен да шарканье болотников друг о друга. Все движения механические, ума прилагать не нужно: выходишь на берег, цепляешь крюком бревно и тащишь в воду. В воде толкнёшь на течение и выходишь за следующим. Боковым зрением я вижу, что движения ребят становятся вялыми, они сдают.
Но Борис по-прежнему носится из воды на берег и обратно как лось, мощная спина Женьки взмокла, от неё идёт пар, но темпа он не сбавляет, и я, под стать им, стараюсь не сдаваться из последних сил.
До сумерек мы продерживаемся, но это нам дорогого стоит. Все смертельно устают и еле волокут ноги до катера. Зеки, заметно выпившие, играют в карты. Я перехватываю ироничный взгляд одного из них; по всей видимости, он думает, что дурнее студентов, чем мы, нет на свете. Это же надо, добровольно загнали себя на каторгу.
http://www.proza.ru/2016/06/25/1110