Если не говорить с месяц, то голосовые связки, должно быть, немного атрофируются, а первый осмысленный звук, размазанный по воздуху, будет до нелепости высок или же смущенно низок. С письмом другие трали-вали. Не пиши месяц, и каждая строка, на твой же взгляд, будет пронзительна, скребущая по эмали смысла, гулко отдающаяся пульсирующим минором яблочная опухоль, из которой откачиваешь по букве, по слову, перенося аккуратно, боясь пролить, боясь задеть, порвать розоватую мембрану, потому как извлеченный другими путями этот сок – испаряется в мгновение ока.
И вот ты начинаешь операцию. Жара невыносимая. Вентилятор глухо трепещет своими крылами, создавая подобие циркуляции. Живо можно представить предместье Аргентины, Бразилии, вообще Южную Америку. Не хватает только влетевшей стремглав ночной бабочки, напугавшей тишину и заставившей вентилятор задумчиво замедлиться для идентификации грациозности с элементами паркинсонизма. Хочется рассказать про обезьян и псов, что были отправлены на покорение космоса, и как, гипотетически, они были удивлены отсутствием там, в холодной тишине, ангельских сущностей, которые обязаны были курировать фосфорные души животных. Грустные мордочки собак, вытянувшиеся от удивления гримасы шимпанзе. В глазах – и где же они? А нет! Люди разобрали. И как понуро потом они отдирали клыками блестящую обшивку, раздражавшую еще с самой Земли, царапали когтями иллюминаторы, облаивая синий шар.
Слышишь ли ты, сидя в комнате, лежа в кровати, уставившись в экран, их лай и визг? Слышишь ли ты его бесконечно, на периферии, оглядываясь иногда в поисках назойливого звука-вопля, идущего из статичной истерии, беснующейся в эпилептическом припадке невозможности другого сценария? Нет? И хорошо. А яблони уже отцвели, да и акации тоже. Машины глуше ездят, да и реже. Кабачки совсем дешевые. Хоть каждый день ешь. С другой стороны, июнь то проходит. Первая морщинка на добром лице лета. Банально. Первая судорога, первый инфаркт лета? Что там, за горизонтом – «первое», с красным подарочным бантом на боку, и что это, геометрически непреодолимое, доставит, должно доставить, боль лету, если оно могло бы чувствовать хоть что-то само собой, а не нами, купающимися, загорающими, надеющимися? Скажи, я напишу.
Застигнутыми изредка утрами, прохладными, туманными, приносящими и бросающими на подоконник ветерки запахов с травами покосов, грибами, земельной кисейности, небесной атласности, хочется, пожалуй, детства с бамбуковой удочкой и вкусом «белого налива», найденного в густой траве, с подбитым бочком, особенно сладким. А больше ничего особо и не хочется. Утрами изредка застигнутыми. Вот я вытягиваю мажорную ноту. Вот несу ее к столу, и нет же, влетает таки мохнатая сатурния, на вид не прелестное создание, а унылая моль, от коей испуганно отшатнувшись, проливаю весь янтарный сиропчик, весь позитивный посыл, рядом с Джеком, поднявшим уши на трепыхание этой негодницы, соблазнившейся электрическим светом. А как достойно получалось. И почему это бабочки не могут быть ангелами для животных?