VII.
Согретая утренним майским теплом улица благоухала. Цвела черёмуха, почти полностью распустились гроздья сирени и рябины, в палисадниках алели тюльпаны, среди которых выглядывали две-три звёздочки нарциссов, и уже с вишен спадали маленькие белые лепестки. Асфальт как будто плавился от зноя. И каждый двор шумел по-своему: в одном из них гремели вёдра, в другом скрипели двери сараев, а в противоположном кудахтали куры и пищали цыплята.
Проснувшись, Даша наскоро покормила уток и кроликов, в чрезвычайной спешке вычистила два загона, рассыпала по ним солому, прополола несколько грядок на огороде и, немного передохнув, отправилась к дому Каретниковых. Мать она ждать не стала, хотя та с минуты на минуту должна была тоже отправиться туда. Даше не терпелось снова понянчиться с Артёмом, и вот, в десятом часу утра, она вприпрыжку шла по главной улице посёлка.
Дед Олежек, снова сидя перед своим домом на скамейке, окликнул её:
- Дашка, поди-ка сюды! На-тка вот тебе…
Он ссыпал ей в руку горсть тыквенных семечек. Она хотела отказаться, кивая головой в разные стороны.
- Дают – бери! – почти рассердился он вдруг.
- Спасибо, - сказала она и, чуть-чуть помолчав, направилась дальше.
- Далёко собралась-то? – крикнул дед Олежек ей вдогонку.
- К Каретникову… Ой, то есть в его дом… ну, помочь там… с ребёнком.
- Ишь ты! Ну-ну…
Даша запрыгала дальше, щёлкая по дороге семечки, каждая из которых оказывалась или гнилой, или подгоревшей. Она их выбросила, процедив сквозь зубы:
- Вот уж угостил!
Она дошла до того места, откуда с высокого подъёма взгляду представлялась широкая пойма узенькой речушки этого посёлка. Весь луг был словно обрызган маленькими каплями солнца: на светлом травяном изумруде рассыпались груды золотых монеток, цветков одуванчика. Ещё дальше виднелись те топкие места, которые в посёлке называли болотами, а в стороне от них в кружок собрались заброшенные дома. Среди них-то и находился дом Каретниковых. А в противоположной стороне луг граничил с пшеничным полем, над которым сейчас навис огромный богатырский щит разгорающегося солнца. Облака быстро проплывали по небу: вся низина то темнела, то вновь сияла жизнью, и только болота да островок оставленного человеком жилья оставались в постоянной тени высоких чащ. Ближе к полудню в ясные дни свет жизни попадал и туда.
Даша немного постояла в нерешительности, присматриваясь к тёмным окрестностям дома Каретниковых. Но потом смело отправилась в путь, распевая какую-то незатейливую прибаутку.
Лариса зашла к своей подруге, и вместе они, как вчера и договаривались, пошли к Мадлене. По дороге они говорили много и увлечённо.
- Вчера у Борисовых тёлка захромала, - тараторила Зина, - так им и надо, чтоб не жадничали! Ванька мой поросей резать не может, рука не поднимается, так Стёпка их нам кабанчика и заколол. А Света его: «Ты б, Зинка, за работу-то дала б чего…» А что я дам? От сала они морду отворачивают, голову брать не хотят. Ты нам, мол, печени или вырезки давай, а сало всегда своё есть… От сала отказаться – как так вообще? Ну, пришлось печень-то и отдать… вот так и проси людей!
- А что ж ты хочешь? – пожимала плечами Лариса, - Я без мужика, кажись, ещё годок – и скотину закалывать сама стану. Борисовых твоих просила же – даром не режут. У них Стёпка-то дурак, да Светка больно умна! А через старуху их просить – так полжизни должна будешь… Ну а я что? Раз заплатила, другой, потом мясом дала, а всё ведь жалко чужому отдавать, когда у самих небогато. Вот и приноровилась я. Птицу уже с лёгкой руки! А раньше и смотреть не могла!.. Дашка-то у меня…
Дед Олежек окликнул и их.
- Ларис, - важно протянул он, - и ты к Каретникову?.. Ну, к жене его, в смысле.
- К вдове, - поправила она, - а тебе чего?
- Да я так.… Вот возьми, угощайся. Манечка моя жарила!
- Спасибо тебе, только я не голодна. Зин, может, будешь?
Подруга её только молча мотнула головой и посмотрела в сторону.
- Да ты возьми! В карман брось – а там, может, и погрызёшь.
- Ладно, давай… и что ты пристал с ними? Может, потом и…
- Глянь-ка! – протянула Зина, - Дашка, что ли?
- Она.
Даша то бежала, то переходила на шаг, на лбу её блестел мелкий бисер пота.
- Ты что это? – спросила Лариса.
- Мам, там… - дочь её не справлялась с дыханием. - … Там всё разворочено!.. дом вверх дном… никого нет… вся кроватка Артёмкина грязная и липкая, вымазана чем-то…
- Ты давай успокойся, да толком объясни!
- А говорила тебе Никитична! – с упрёком посмотрела Зина на подругу, - Надо было не ходить нам к ней!.. Вот на болото к своим, небось, и снесла… А мы с тобой в грех впутались, всё жалели бедняжку. А она, вишь чего!
- Не буровь-ка ты! Какой грех? Что ты мелешь? – раздражалась Лариса.
- Ты сама подумай! Какова змея! Точно отец Сергий говорил: «Коварен змий, враг душ человеческих»! Так-то оно и есть.
Зина трижды перекрестилась, но тут не выдержал дед Олежек.
- Это ты точно говоришь! Змий!
- Николаич! Ты-то не начинай!
- А что я такого сказал! Видела б ты, как он посмотрел…
- Кто? – выпучила глаза Зина, - аж самый змий?
- Да нет, нет! Каретников!
- Ой, не городи! – рассердилась Лариса.
- А тут городи – не городи! Как глянул, я сразу понял – за долгом пришёл! Этот – и мёртвый – не забудет! Ну, ладно, ко мне пришёл, чем ему жена-то не угодила?.. хотя, кто его знает – может, и жена ему задолжала,… но не мог же он и ребёнка в долги вогнать!..
Старик весь обмер. Ему почудилось, будто всё те же ужасные глаза засветились перед ним снова своим адским огнём. Он трижды над своей грудью совершил крестное знамение, зажмурился… Но, открыв глаза, увидел два чёрных зрачка, в которых не было жизни, лишь одно потерянное и блуждающее отражение чьей-то сгоревшей души.
Конец
апрель – май, 2016