III.
Лариса с Зиной уже завершали уборку, оставив несколько неважных дел наутро. Даша покормила Артёма с бутылочки (молоко у Мадлены пропало), стала его убаюкивать и, когда ребёнок уснул, уложила его в спальне. Перешёптываясь между собой, помощницы ушли, а вдова, шумно выдохнув, села в кресло в гостиной и скоро уснула.
Она дышала сбивчиво, а, проснувшись, резко открыла глаза и почувствовала, как сильно пульсирует висок и дрожат руки. Мадлена налила себе стакан воды, добавила три капли валерианы, выпила, но уснуть уже не могла. Она погружалась в полузабытье.
Перед ней снова возникало лицо мужа: его грубые скулы смягчала та улыбка, с которой он иногда смотрел в её глаза, его взгляд, тронутый светлой печалью, согревал сейчас её душу, а его сильная рука, казалось, легла на её ослабшее плечо, словно говоря тем самым: «Ничего, моя хорошая… я с тобой…». Мадлена почувствовала, как невольные слёзы щиплют щёки, как сердце снова дробно стучит, а дышать становится нестерпимо больно. Ей хотелось только одного: уснуть - и не проснуться, оказаться рядом с тем, ради кого она…
Кто-то поднялся на крыльцо. Спокойный и твёрдый шаг нежданного гостя отзывался гулом на самом дне души, будто внутренний голос, не рассчитывая быть услышанным, забил в набат. «Это он. Но ведь…» - мысли спутались, Мадлену охватила паника, она в испуге вскочила с места, и… он вошёл.
Гость был в траурном наряде: брюки и рубашка сливались в одну чёрную тень, лакированные туфли блестели, но, как и его глаза, слишком неестественно. Во взгляде его, точно в зеркале, не было жизни, а осталось лишь её отражение, искажённое, дикое и безумное. Казалось, весь свет комнаты тут же засверкал хищными искорками в чёрных зрачках, взбесился и закружился на непроницаемой их поверхности первобытными бликами. Мадлена выдержала этот знакомый нечеловеческий взгляд, внешне, по крайней мере. Уже три года она его не встречала, и эффект Барнавы удался. Ноги её подкосились, и, обессиленная, она обратно упала в кресло.
- Так мало ты дал мне времени…
- Мало? – резко оборвал гость, - на три месяца позже. А всё твой ублюдок!
- Не смей.
- Нам всем уже пора вновь тебя увидеть. Мы соскучились…
- Точнее, соскучился ты?.. Неужели сегодня?
- Да, да!
- Но, мессир… - Мадлена опустила голову и, вздохнув, уже не стала продолжать.
- Мадлена! – Барнава терял терпение, - три года! Таковы были условия. Давай ты не будешь забывать, что…
- Ты прав. Но время так быстро…
- Быстро? – глаза его сверкнули и, будто бы по-настоящему, - Три года! Я отдал тебя на целых три года! А ты родила сына, этого выродка!
- Это мой ребёнок! Ты не имеешь права…
- Ошибаешься.
Стиснув зубы, она всё-таки не могла сдержать крик. Под его испепеляющим взглядом острая боль врезалась в глаза Мадлены и волной прошла по всему телу. Она упала на пол, со слезами встречая наступившее облегчение.
- Или ты забыла, - гневно прошипел он над ней, - что я твой мессир? Вставай!
Она приподнялась на руках, но они затряслись, и она упала, жадно глотая воздух. «Я не могу…» - вырвалось из неё. С раздражением Барнава помог ей подняться и усадил её в кресло. Только сейчас Мадлена услышала плач Артёма, вопросительно посмотрела на мессира, но, встретив его озлобленный взгляд, не сказала ни слова.
- Ты ведь сам сын ведьмы… - беспомощно произнесла она.
Барнава громко рассмеялся.
- И поэтому сжёг своего мессира. Хочешь, чтоб и этот?.. – он не договорил. Какая-то мысль отвлекла его. – Я бы не отпустил тебя, ты же знаешь…
- Знаю… Но я благодарна тебе, хотя бы за это. И вечно буду проклинать тебя за то, что ты пришёл за мной сегодня. Хотя, мне уже всё равно…
- Мне нужна была такая же сильная ведьма, как ты. Девочкой ты могла бы откупиться, но не этим жалким…
- Откупиться ребёнком? Своим собственным?..
- Ты слишком много времени провела среди людей. Их слабости стали твоими, – разочарованно и небрежно бросил Барнава.
- По-твоему, быть живым, по-настоящему живым – это слабость?
- Нет, это не слабость, - Барнава пристально вгляделся в её мутные глаза, - это даже не унижение. Это мерзость.
- Неужели я любила тебя, Барнава? Нет-нет… я не могла…я просто не могла тогда любить.
- А теперь можешь? – Мадлена ничего не отвечала, - Но скоро ты поймёшь, почему глаза становятся зеркалом, почему самое уязвимое, что есть в людях, самое слабое и ничтожное – душа – цветёт только раз, чтобы потом омертветь и никогда не возродиться. Ты поймёшь… А сейчас – пой. Пой!
Дрожащим голосом она послушно повела какую-то мелодию, слышанную ею то ли в детстве, то ли во сне. Плач Артёма за стеной стал успокаиваться, и через минуту ребёнок снова спал. В комнату залетел ветер, принеся с собой ночную прохладу. Мадлена посмотрела в глаза Барнавы и уже не могла отвести взгляд от них. Какой-то гипноз усыплял её, она погружалась в магический сплин, а песня будто сама срывалась с её губ, растворяясь в ночном дыхании природы. Все отблески на блестящей поверхности зрачка Барнавы слились воедино, в один всепожирающий, но холодный пожар.