II.
Алексей Иванович Каретников умер, действительно, молодым, на двадцать девятом году жизни. В своё посёлке он был, конечно, не самым богатым человеком, но его оборотистость и предприимчивость при больших капиталах могли бы развернуться очень широко. Скрягой Алексея назвать было нельзя, но и расточительным тоже. Бережливый, в долг он давал очень редко, а если и давал, то о займах обязательно напоминал при каждой встрече. Каретников содержал несколько полей, и в его деле всегда была финансовая строгость, которая переросла и в его человеческую привычку каждой копейке знать своё место.
На его похоронах наш старик (в деревне кто звал его дедом Олежеком, кто Олегом Николаевичем) за маской соболезнования втайне ликовал, что теперь-то и некому возвращать тысячу рублей. Зная жену покойного Каретникова, он был уверен, что она-то долги собирать не пойдёт.
Мадлену, молодую вдову, в посёлке знали как женщину тихую и неприметную. Она никогда не входила в круг здешних скандальных баб, не одной сплетни от неё слышно не было, а вот о ней самой поначалу, года три тому назад, говорили без умолку.
Лёшку, парня “хоть куда, и с головой, и с руками”, все соседки мысленно сватали за своих дочерей, то пухленьких, то говорливых не в меру и даже крикливых, то немного уже тучных и мужиковатых. Но вот над всем этим птичьим загоном пролетела голубка, обласканная солнечным теплом, ветром и свободой – и молодой петух с таким воодушевлением ринулся вверх, что ему самому этот нелепый прыжок показался полётом. И теперь он, нахохлившийся, чинно вышагивал по лужкам да по пригоркам в обществе мирной своей птички. А покинутые своим красавчиком куры только обиженно кудахтали, но вскоре гнёзда, зерно и тощие петушки отвлекли их – и недовольство их постепенно начало утихать. Точно так происходило и в посёлке.
Лёшку бабы сразу предупредили: «Ты смотри! Она у тебя, поди, ведьма!». Каретников, воспринимая эти слова со смехом, рассказывал наветы завистников своей жене как анекдоты. Но она не смеялась, о чём-то задумывалась, и её тёмные глаза наливались тоской. В такие минуты нежная голубка Алексея уже не казалась наивной: настолько глубока была внезапная печаль во взгляде, казалось бы, всегда жизнерадостной Мадлены. Каретников это явление относил к непостижимой женской природе и, будучи простым деревенским парнем, не отягощал себя бременем раздумий и переживаний. Совсем другое происходило с его женой.
Чаще всего ей приходилось оставаться дома одной: родителей Алексея в живых уже не было, а о своей родне она никому ничего не говорила и была благодарна Алексею, что тот не расспрашивает об этом настойчиво. Совсем скоро появился миф, что Мадлена сирота, и толки о том, что ночами она ходит на болото выть на четвереньках, понемногу начали смолкать. Но через год Алексей стал больше проводить времени с женой, будто оберегая её, как самое дорогое сокровище, на которое как будто со всех сторон зорко смотрели злобные расхитители, выжидая удобный момент для кражи. И в посёлке, и на полях его видели всё реже и реже.
Он становился скрытным: о своих делах говорил скупо и нехотя, лицо его теперь омрачалось какой-то тревогой… И только рядом с Мадленой Каретников чувствовал себя вновь тем же счастливцем, которому будто никогда и не открывалась роковая тайна.
А спустя почти три года в молодой семье появился ребёнок, Артём. Когда ему было уже три месяца, у Каретникова случился инфаркт, а через день молодой отец умер от повторного разрыва сердца.
Похороны мужа оказались очень хлопотливыми, но в заботах Мадлена забывалась, мысли её были только о том, в котором часу покойника будут отпевать, много ли человек придёт её поминать, и где, собственно, проводить поминки. Упокоили прах Алексея Ивановича на Старом кладбище, рядом со старшим братом и отцом, мать же его была захоронена в Забайкалье, рядом со своими родителями.
Все три дня со времени похорон моросило, у Мадлены постоянно болела голова. За ребёнком следила Даша, девчонка лет семнадцати, с веснушчатым лицом, невысокого роста и с хрупкой фигуркой. О поминках на третий день позаботились мать её, Лариса, и её подруга. Людей ждали мало, и забот было не так много.
- Тяжело ей сейчас… - вздыхали женщины. Лариса тоже была вдовой, а Зина просто была сострадательной женщиной.
- Тяжело… - повторяла Даша, звеня маленьким колокольчиком над кроваткой Артёма.
Её забавляло в этом малыше каждое движение. Когда он дрыгал ножками, она, покрыв щёки ладонями, качала головой и умиленно протягивала нараспев: «Ой ты ж, божечки мои… откуда ты такой сладкий?» и проч. Сильно зажмурив глазки, Артём чихал так смешно, что Даша не удерживалась и заливалась весёлым хохотом… И с такой нежностью она смотрела в эти круглые удивительные глаза, в слёзках которых отражалась и она, и люстра, и изголовье его кроватки, так ласково распевала его имя, что, казалось, столько много любви, искренней и чистой, в такой ещё маленькой девчонке могла вызвать только природа материнства, природа самой женщины.
В комнатах становилось душно, открыли все двери настежь, на кухне, где и кипела основная работа, растворили окна. Но и это не спасало: вечер на улице томился после жаркого дня, и даже ветер лениво путался в ветвях деревьев, избегая удушливых углов дома Каретниковых.